Башня (джен)

Lindsey Stirling — Arena

Когда Восьмой легион пал, вместе с ним пал и Имперский город, улица за улицей обращенный в руины.

Идти по каменному крошеву было странно. И несколько неприятно. Может быть оттого, что она никак не могла отказаться от привычки примерять все на себя. А может потому, что до Имперского города она не проходила ни разу по завоеванным поселениям, двигаясь с обозом всегда другими путями, более скрытными.

Переулок мелькал за переулком, оставались за спиной покореженные здания, сломанные баррикады и не до конца осевшие пыль и пепел. Дро’Закар — один из «охранителей», как его называл генерал, — присвистнул. Второй ее спутник, лесной эльф Турундир, покачал головой и фыркнул недовольно.

— Оно всегда так?

Каджит кивнул, но без уверенности.

— Юной меру не стоит об этом задумываться, — промурлыкал. И добавил тише, — и видеть бы не стоило.

Линдвэн поджала губы, опуская глаза к месиву под ногами. За несколько лет войны она видела немало, но больше раны, искореженные магией и оружием тела, а не торжество первых дней над поверженным противником, издевательства и разруху. Теперь было сложно сказать, что страшнее. И не берегли ли ее чрезмерно от потрясений.

— Я бы поскорее добралась до Башни.

Пройти мимо Храма со статуей последнего из Септимов, обернувшегося драконом, оказалось сложно, даже зная, что придется возвращаться. Септим стоял, как простоял до того больше полутора сотен лет, вскинув морду к небу. Линдвэн улыбнулась тонко, ладонью провела по каменной лапе. И мягким теплом отдалось в руку прикосновение. На мгновение перестал существовать город, трупы на улицах и высохшая кровь на мраморных плитах. А вместе с ними вонь, застывший ужас и отвращение. Мир ненадолго стал лучше, но тут же вернулся к прежнему своему виду. К существующему добавилась лишь тощая бретонка, жмущаяся к колонне и прижимающая к себе ребенка. Гэрлиндвэн скользнула по ней равнодушным взглядом и жестом подозвала к себе. Женщина продолжила жаться. Может, она мнила Храм Единого лучшим местом для собственного спасения, но жестоко ошибалась. Линдвэн видела это в пятнах на мраморе, а бретонка — нет, ослепшая в надежде на нелепое чудо.

— Я не стану тебя убивать. Подойди.

Турундир приподнял в секундном удивлении брови, а после, не дождавшись и шага со стороны бретонки, сам подтащил ее к Гэрлиндвэн.

— Ты пойдешь со мной. Не думаю, что тебя кто-то тронет. Где ты жила?

— В Эльфийских садах.

Перед глазами возник утопающий в зелени и цветах район. Эльфийка снова улыбнулась тонко, теперь уже сама надеясь на чудо — что там не будет прилипчивого удушья смерти, изнутри раздирающего легкие.

— Ну что же, идем…

Струны арфы под пальцами трепетали, пели звонко. А вместе с тем и тень спокойной безмятежности упала на лицо. Башня Белого Золота медленно обнажалась, лишалась картин, статуй, свитков. Ее словно пытались уничтожить, как саму суть Империи. Но только арфа позвала Линдвэн, равнодушно глядящую на сеемые разрушения, заставила затрепетать саму, рукой потянуться к натянутым струнам, вздохнуть в унисон.

Кисть дрогнула, фальшивой нотой резануло по ушам. И мрачного вида норд — то, что было когда-то нордом, — сквозь зубы прошипел проклятье. Гэр оторвалась от собственных трясущихся рук и посмотрела задумчиво на генерала Наарифина. Тот усмехнулся едва заметно.

— Нравится?

Сдержанно кивнула. Не нужно было ни единого слова, чтобы понять: едва вернется она в Алинор, безраздельно будет владеть этой самой арфой, решать, когда той петь, а когда рыдать под пальцами. И если надоест, не пора ли в мелкие щепки разлететься стану из черного дерева. Эльфийка перевела взгляд на пленника и едва заметно улыбнулась.

— А с ним что сделают?

— Есть предложения?

Гэрлиндвэн усмехнулась едко.

— Есть. — Повернулась к пленнику. — Ты же норд. И бард… или скальд… Не важно. Лорд Наарифин отпустит тебя, а по пути никто тебя не задержит, тебе даже оставят твой язык, чтобы ты при желании все растрепал, но… но ты должен будешь это все купить. Своим талантом.

Легко одернула манжеты лекарского платья, беря паузу.

— Когда-то ходили слухи, что один ваш скальд сумел сильно рассердить одного ярла. Настолько сильно, что тот обещал его казнить. И если бы не друг, посоветовавший тому скальду написать в честь ярла хвалебную песнь, его голова познакомилась бы с топором. Я не ярл, хвалебная песня на двадцать одну вису мне не нужна. И ночи я тебе не дам. У тебя есть время, пока я переплетаю косу, и любая тема на твой выбор. А если возникает вопрос, почему же ты должен это делать, то, пожалуй, не должен. Но ведь иллюзия выбора должна быть всегда.

Норд смерил ее ненавидящим взглядом исподлобья. С минуту обдумывал предложение, глядя то на лорда, то на эльфийку. И, наконец, поморщившись, кивнул, хрипло оповестив:

— Начинай.

Вцепилась ногтями в узел ленты, скрепляющей волосы. Тот поддавался неохотно. Путались друг за друга пряди. Эльфийка улыбалась задумчиво собственным мыслям, глаза не отрывая от пленника, продолжающего сверлить ее взглядом. Тот не спешил, шевелил губами, бормоча что-то под нос, а после вдруг замер. Перестала деревянным гребешком расчесывать волосы и Линдвэн, теперь уже не скрывающая любопытства. Норд осклабился.

— Ну, слушай, может, поймешь.

Тропой звериной,

Устланной пылью,

Хозяйка перины

Ты б не ходила,

Ладного блеска

Скал рта не дарила,

Беду б не звала

К хутора тыну.

Да не трогай лучше,

Колдовства обручья.

Жаром пожара

Взгляд змея жарок,

Которому к ночи

Тебя в жены прочат.

Луны лба от пыли,

Больше не подымет,

Мара покрывала,

Что послушна Гаду.

Варца браги слушай —

Колдовство разрушишь.

Месяц Урожая,

Минет как, в печали

Дева-мер познает

Твердь коня тумана.

Чешуи загаром

До каленья ярким

Стан ее покроет

Золото, как латы.

За зимой остылой

Остры мести иглы

Негг груди пронзили

Льдины рук осине.

Как у змея длинный

Рта клинок отныне.

Скальда слово ловко

Служит пусть залогом

Проса кожи ложа,

Что вернет мне скоро

Пряха ниток тонких.

Гребешок на колени опустила медленно. Поняла, да не все. Но хоть сумела лицо сохранить со все той же издевательски-любопытной улыбкой.

— И правда, варварство и только. — Глаза подняла на Наарифина. Ждал и норд его слова. Лорд не торопился с ответом. Но дрогнули едва уголки губ. И он кивнул, наконец.

— Пусть идет. Если сможет. Лечить его никто не обещал.

Альтмер повернулся резко. Стремительно вышел вон. Гэр позволила себе каплю сочувствия, перебросила руки освободившему скальду склянку с зельем, восстанавливающим здоровье. Тот хмыкнул в ответ, проследил за ней, собирающейся уходить, и у порога остановил в спину брошенной фразой.

— А ведь тебе стоит задуматься над моими словами. Тот путь, которым ты идешь сейчас, приведет только к гибели. И те, кто ведет тебя, лишь приближают конец.

Эльфийка обернулась.

— Конечно. И ты над моими задумайся. Я тоже умею замечать мелочи. Торопись уйти, норд, иначе я могу передумать. И то, что с тобой уже сделали, покажется тебе лишь первым аккордом.

* * *

Ветер гулял по пустым коридорам Башни Белого Золота. Юстициары, стоявшие на часах, зевали от скуки, не ожидая ничего, кроме хотя бы каких-нибудь новостей. Имперский город молчал, окончательно придавленный алинорским каблуком. От императора Тита Мида II не приходило ни единой вести. Капитуляция затягивалась.

Месяц Руки Дождя начался теплом, ласковым, не обжигающим солнцем. И первыми тревожными слухами. Гэрлиндвэн не обращала на них внимания, довольно щурясь под теплым светом Магнуса. Она едва шагнула в девятнадцатую свою весну, слишком раннюю, чтобы жить в постоянном напряжении и вечном ожидании чего-либо, кроме безмятежного покоя в недалеком будущем. И даже скорый брак перестал ее приводить в первобытный ужас. Лорд Наарифин никого не собирался усаживать силой за вышивку или ткацкий стан.

— Тебя зовут на совет, Линдвэн.

Турундир, выросший у локтя, отвлек от мечтаний о славе, какой овеяны войска леди Араннелии и она сама.

— Я бы поторопился.

Она нехотя слезла с широкой плиты подоконника, на которой успела пригреться. На советы ее редко звали. Куда чаще приходила сама, но уже после. Кошкой проворной проходилась по шатру, ластилась шутливо и, карты просматривая, слушала внимательно все, что говорил ей генерал. Память ее была ее гордостью.

— Слухи прошли, что из Скайрима идут войска императора, — по пути бормотал еле слышно лесной эльф. Альтмерка обернулась.

— И только? Они давно ходят.

Турундир плечами пожал.

Наарифин встретил ее в одиночестве. Склонился над картой, прикидывая, откуда могут двигаться войска Тита Мида, собравшиеся отбивать Имперский город. Линдвэн скользнула ладонью по согнутой спине генерала, подбородок положила ему на плечо, заглядывая в лист. Тот вздохнул, прикрывая глаза, некрепко сжал узкие пальцы ее руки, улегшейся на предплечье.

— Сегодня плохой день для грустных мыслей, — коснулась губами щеки легко. — И, если ты не сделаешь менее обеспокоенное лицо, я просто тебя укушу за… я подумаю, за что я тебя укушу и укушу.

Руку высвободила из чужой ладони, отодвинула карту подальше от края, чтобы, спиной повернувшись к изображению, опереться на стол.

— Хотел бы я это видеть, — криво улыбнулся Наарифин.

— Не могу этого обещать. Но почувствуешь ты это точно, — прядь волос чужих подхватила кончиками пальцев, растирая меж ними. И добавила серьезно:

— Ни одна мысль не стоит того, чтобы ты так хмурился. Даже если это слухи об армии имперцев.

Глаза подняла, вглядываясь в зелень чужих. Обрадовалась увиденной улыбке.

— Ты права, — кивнул. Потянулся вдруг мимо нее к чему-то на столе и пальцы ее легко сжал на узкой коробочке. — Сегодня не тот день, чтобы грустить. Это твое.

На ладонь выпало ожерелье, тонкое и изящное, не в пример обычным его рода.

— Амулет Мары?

— Давно пора, — скользнул пальцами от ворота вниз, к узкому корсажу платья. — И предыдущий не снимай. Мало ли.

— Странный подарок ко дню рождения.

К груди приложила филигрань, ожидая, пока лорд застегнет на шее хитрый замочек. Поблагодарила тихо. Она и не ждала амулет Мары в подарок. Не видела в нем для себя ни ценности, ни смысла. Давно было решено, за кого ее выдадут замуж, кого ей называть своим женихом, любовником и мужем.

— А теперь к делу, — вырвал из вязких мыслей ее лорд. — Я отправил в Клаудрест письмо, Линдвэн. Тебе надо домой. Леди Имеральда заждалась свою блудную дочь. Я вернусь в Алинор, как закончится война.

— Думаешь, я так просто послушаюсь? — Сощурилась едко, погладив подарок и через силу улыбнувшись. На грани шепота продолжила. — О, нет. Видит Аури-Эль, даже если снова откроются врата Обливиона, я останусь здесь. Потому что здесь мне самое место. Ни полчища даэдра, ни все армии Тамриэля, ни даже ты сам — ничто не заставит меня уехать. А уж теперь подавно.

На тридцатый день месяца Руки Дождя со всех сторон к Имперскому городу стали стягиваться войска Тита Мида. И если к наступлению скайримского генерала Джонны были готовы, то появление неподалеку Дециана с его корпусами было крайне неприятным сюрпризом.

— Но он же должен был быть на территории Хаммерфелла… — шептала Линдвэн, переставляя миниатюрные фигурки на собственной карте. Дро’Закар шипел, абсолютно по-кошачьи щеря морду, проклятия. Башня Белого Золота давила на голову и плечи громадой.

— Я просил тебя вернуться в Алинор, — укорил Наарифин. Линдвэн промолчала. Она сделала свой выбор в начале месяца, и отступать не собиралась.

— Скоро нам не понадобятся лекари, — пробормотала, путаясь пальцами в собственных волосах. — Мы можем заполнить брешь в обороне. — Перышком провела по карте. — Вот здесь, например. Тут, вот здесь у колодца и, наверное, возле этого дома поставить можно рунические печати. А лучников расставить на крышах зданий. Я знаю, с каких лучше обзор на город.

Лорд Наарифин покачал головой устало. Но промолчал, сгребая со стола и комкая все схемы и планы.

— Если все станет совсем плохо, постарайся найти укрытие.

Гэрлиндвэн улыбнулась мягко.

— Ты бы прятаться не стал. И мне ни к чему.

На пятый день битвы кольцо вокруг Имперского города сомкнулось. А вместе с ним угасла надежда на какое-либо спасение.

Руки подрагивали едва заметно. Из троих, кто был на крыше, в живых осталась лишь она одна, исчерпав собственный запас магии до донышка, в попытке поддержать жизнь Турундира и Дро’Закара, стоявших все это время рядом с ней.

«Лорд-мер умен, желает юной альтмеру только добра. Ей следует слушаться его…»

Они тоже ей желали только добра.

Эльфийка прикрыла застекляневшие глаза обоих охранителей, а после выпрямилась во весь свой рост. У мысков сапог развернулась маленькая бездна. Сколько в нее падать? Стоит ли делать последний шаг?

Голову подняла, оценивающим взглядом окидывая все, что можно еще было увидеть сквозь гарь, дым и кровавую пелену.

Бело-золотую Башню сбоку лизнуло колдовское пламя. Взвизгнула стрела, но, улетев, так и не дала увидеть поверженную цель.

Длинное древко орсимерской стрелы прошло навылет, пробивая чуть ниже сердца чешую брони и легкую кольчугу, пронзая тонкую бледно-золотую кожу и хрупкие ребра, а после выходя из спины. Линдвэн захлебнулась криком и кашлем.

И привычный для золота глаз мир заволокла гулкая тьма…

* * *

— А, в себя пришла, — пренебрежительно по ушам резануло. Глаза с трудом открыла, чтобы заметить сразу над собой доски, из каких делают самые дешевые гробы. Руки попробовала оторвать от затекшего без движения тела, но поняла, что сил в себе на это не находит и не хочет искать. Снова глаза закрыла, пытаясь соскользнуть в спасительное забытье.

— Нет уж, вставай! — За тугую повязку, мешающую дышать, дернули. — Уж тебе-то нельзя пропустить ни единой секунды из того, что нам решили показать добрые сыны Империи.

— Сыны Империи, — прохрипела, вторя. Ничего хорошего эта новость не обещала.

— Они самые, дорогуша, — рассмеялась собеседница. — А ты, должно быть, и встретить меня больше не думала.

Взгляд сфокусировала на говорящей с ней женщине. Та стояла, не скрывая холодного торжества. Теперь уже не кажущаяся запуганной и жалкой, какой была в Храме Единого.

— О, Аури-Эль, — облизнула пересохшие губы. — Только тебя здесь не хватало…

Длинные волосы, бледнее света молочной Секунды, всегда были ее украшением. Ловкое запястье не раз пальцами путалось в густой их волне. Теперь же одна за другой опадали осколками звездного света к мыскам поношенных туфель пряди. Остриженные волосы едва прикрывали острые уши чистокровного мера. Бретонка, все это время стоявшая с ножницами для стрижки овец — и где только в городе взяла, — оглядывала с непередаваемой гордостью свою работу. А после подцепила пальцем тонкое кружево амулета Мары, оскалилась, срывая. Зацепилась и за другой амулет, тут же пытаясь сорвать и его.

— Хватит, — то ли приказала, то ли попросила Гэрлиндвэн, не поднимая глаз от того, что когда-то было ее косами. — Он не снимется просто так. Его зачаровали, уже давно, чтобы только тот мог его снять, кто надел.

— Кто же? — ощерилась. Линдвэн едва подавила слабую улыбку.

— Мой лорд.

Бретонка залилась злым, лающим смехом.

— Жаль! Что ж, пусть остается. А теперь идем, пора показать тебе обещанное представление. У тебя, сучка талморская, лучшее место. Чтобы видела до мелочей.

Узкая каморка под самой крышей стала ее комнатой. И ее темницей. Ладони сами ложились за узкие прутья оконных решеток, острыми обломками ногтей впивались пальцы в податливое мясо. Бретонка не солгала, обещая, что видно будет все, до мельчайшей детали.

То, что Линдвэн в надежде приняла за вернувшееся Башне нелепое украшение из золота, не хуже недавней стрелы пропороло осознанием неизбежного ребра. И оказалось куда более метким. Впиваясь не столько тупым лезвием реальности происходящего, сколько острыми иглами липкого ужаса. И от кончиков пальцев к языку поднималось мерзлое онемение.

— Вы просто хрупкие красивые игрушки, — яд процедила в уши бретонка. — Смотри, глупая в своей гордости девчонка, стоит лишь снять с вас доспехи, что остается под ними.

— Совершенство, до которого далеко остальным.

— Нет. Пустая оболочка, не лишенная привлекательности.

— Жаль, что вы лишены даже этого, — не оторвала взгляда от к шпилю башни прикованного лорда эльфийка. Но дрогнула от резкой пощечины.

— Постарайся и ты сохранить разум, глядя, как он умирает, а после гниет. И если сможешь — уйдешь отсюда в любую сторону, какую только захочешь. Если захочешь…

* * *

«Во что же я превратилась за эти дни… Посмотри, какой я теперь стала, Наарифин. У меня ничего не осталось…

Ты видишь, в моих волосах теперь мерзкая бронза. Темная и насмешливая медь…»

Браслеты на узком запястье прозвенели мелодично. Отозвались в ответ длинные данмерские серьги. Пальцы смяли, щедро вгоняя в мясо шипы, ежевичную лозу.

«Видел ли ты, что становится с нами? Слышал ли, что все мы — хрупкие фигурки нордских тавлей. Все, что мы полагаем за собственную хитрую игру — ложь до последнего хода. Играют нами, не смотря, сколько фигурок уже лежат у края доски.

Тебе стоило подождать совсем немного.

Знаешь, ведь мы победили. И ты, конечно, тоже. Но не я. О, нет…

Она, правда, наивно полагает, что я не слышу визгливых насмешек Принца Безумия. Но с каждым днем я все отчетливей ощущаю рокот барабанов Мании…»

Ежевика оплела ручки совсем простого гроба, в каком отправляют останки на погребальный костер.

Огонь в ласковом поцелуе прильнул к сухим стенкам деревянного ящика.

«Нам не место тут. Твои останки я отправлю домой. В Клаудрест. И свои тоже. В конце концов, Гэрлиндвэн умерла.

А мы все — пустая оболочка, не лишенная привлекательности…»