Не подбирайся ближе (джен)

Я затянула и стало поздно.

У любого лечения есть границы, в которых врачи и медикаменты всемогущи, но, если болезнь выходит за них, выходит на финальную стадию, почти все лишены сил и влияния.

Отец говорил, что проблема только кажется проблемой, на самом деле, это — задача, над решением которой плачут только нюни. Мать говорила, что каждый сам обязан решать свои проблемы, а те, кому нужна помощь, лишь ищут, как переложить ответственность в чужие руки.

Я давно не видела родителей.

Но, даже если бы видела, помощи не попросила. Я с ними не сработаюсь.

Я решила действовать самостоятельно и предпочла влиться в общество. Отдалённо, но каждый знает, как это сделать.

С несколькими людьми я общаюсь чаще и провожу времени больше, чем с другими, — это мои «друзья». Те некоторые, с кем я общаюсь меньше и к кому могу обратиться за мелочной помощью, стали «знакомыми».

Кроме учёбы, знакомых и друзей, мне недоставало одного компонента, чтобы завершить настройки своей обычной, такой же как у всех жизни, чтобы не оставалось пустого места: работы, хобби или романа.

Я хотела найти «хобби», которым бы занималась раз в неделю и говорила «друзьям», что на выходных занята им. Но не всегда планы идут по рассчитанной траектории, особенно если ты находишься в обществе, среди других людей. Не только я общаюсь и прошу помощи у людей, люди тоже общаются со мной и просят помощи. Не только я выбираю людей для своей жизни, но и они могут выбрать меня.

Так случилось с Костей. Он первый заговорил со мной, пригласил погулять, угостил ужином, сказал о планах относительно меня и пригласил погулять второй раз.

Так я подумала, что свободное время можно заполнить «романом», и начала отвечать Косте. Я надеялась, что мы не будем сближаться. Думала, что смогу держать необходимые мне границы, но Костя всегда находил повод их обходить и подбираться ко мне ближе: словами и действиями, и всё портил.

Через месяц я перестала его видеть.

Начала искать повод расстаться. «Хобби» было бы лучше. И пока я искала повод, он сам себя предоставил. Курс решил собраться, выпить. Я думала, что пить мне не стоит, вдруг я перестану видеть «друзей»? Но, поскольку Костя был рядом, я не смогла соврать, что пью таблетки, он бы опроверг, поэтому я сидела со знакомыми с одной бутылкой алкогольного напитка и едва-едва пила его, чтобы никто не сказал, что у меня пустые руки. Здесь все это замечали и пытались споить других.

Пока я следила за своими глотками и количеством напитка в бутылке, Костя начал буянить. Препирался с другим парнем из группы, толкал его в плечо. Вокруг все разбрелись и оставили им место, переговариваясь и спрашивая, что происходит.

— Лида, — подтолкнула меня Маша, — Костя же твой парень? Поговори с ним. Его надо унять.

— Если что, мы подстрахуем, — сказала Соня.

Я согласилась. Это было логично.

— Костя, — я подошла к нему и тронула за плечо.

Он ударил меня по руке, а потом обернулся.

Я даже не знала, что у него на лице, но сделала вид, что испугалась. Он успокоился.

Это был отличный повод.

На следующий день я сказала ему, что не хочу быть с человеком, которого разносит от капли алкоголя. Какое-то время он был против, сопротивлялся, говорил, что это случайность, такого больше не повторится, он не слышал, не видел меня, случайно перебрал с силой и ударил, он этого не хотел. А я не хотела оставаться с ним и зацепилась за этот шанс.

Роман вышел из жизни, но его, оказалось, можно заменить «страданиями по роману», знакомые и друзья им верили. Мне не нужно было искать «хобби», не нужно было ничего придумывать.

Но стоит мне подумать, что я собрала конструкт лучшим образом, как человек заставляет меня вспомнить, что меня окружают не роботы, которые будут следовать моим желаниям и целям.

Костя опять искал повод поговорить со мной, встретиться. Иногда друзья и знакомые меня защищали, иногда приходилось самой что-нибудь придумать, чтобы избежать контакта с ним, но, кажется, мы пробыли вместе слишком долго, и поэтому Костя знал, когда я могу остаться одна, где меня можно встретить, где застать врасплох.

Я вышла из магазина, на выходе ждал Костя. Я прошла мимо.

— Эй, — крикнул он.

Я проигнорировала.

— Лида! Чёрт возьми!

Я ускорила шаг, это начинало напрягать. Костя побежал за мной, я не успела оторваться. Он схватил за руку.

— Почему ты не хочешь со мной говорить? — спросил он.

— Именно поэтому не хочу, — я посмотрела на его руку, и он всё понял.

Без пререканий отпустил, а я отошла.

— Слушай, — он снова попробовал подойти, но я зажалась, и он остался на месте. — Ладно-ладно, — Костя выставил руки перед собой, — я не буду к тебе подходить, хорошо? Вот на таком расстоянии тебе будет нормально?

Я не ответила.

— Я просто хочу как следует извиниться перед тобой, чтобы ты всё поняла. Меня не разносит от алкоголя. Я сорвался из-за Макса, а из-за алкоголя не заметил тебя… Понимаю, что звучит, как оправдание, но это правда, просто получилось… не так, как надо. И мне действительно жаль, что так вышло.

Это я знала — слышала от него раньше. В ответ покивала. Я уже всё поняла.

Костя тяжело выдохнул, и его выдох заставил меня посмотреть на него — звук был низким и хрипучим. Я потёрла ухо. Он не принадлежал ему.

— Лида, скажи, ты… ты видишь меня? — Костя опять ворвался в мои границы. — Знаешь, какого цвета у меня глаза? Какого цвета волосы? Кожа? Есть у меня веснушки или татуировки? Пробита кожа или ничего нет?

Каким-то образом Костя понял, что, даже смотря на него в упор, я не могу ответить ни на один из его вопросов. Почему-то он понял, что я не вижу его. Но он никогда не поймёт, какими бы феноменальными способностями в распознавании чувств не обладал, что вместо его лица, головы вижу я.

Отдалённо я ещё помню, что кожа у него была светлая, а волосы тёмными, но сейчас нет ни светлой кожи, ни тёмных волос.

Я отвела глаза и опять подняла их, чтобы посмотреть на то, во что превратился Костя: подобие гибрида осьминога и кальмара с запрокинутой головой и смотрящими на меня из-за щупалец мелкими растёкшимися глазами. Лицо стало преддверием в мелкий зубчатый рот, а голова оказалась запрокинутой назад, как пакет с водой, и при движении издавала такие же булькающие звуки. Кожа стала серо-синей, она разлагалась, отовсюду с неё стекала слизь вперемешку с нагноениями и с хлюпаньем разбивалась о землю. Руки и ноги лишь иногда казались руками и ногами, иногда они расплывались и растекались, соединялись в одну конечность и опять разрывались.

Этот организм, Костя, ждал, кажется, заводился, раскидывал по сторонам и растягивал ободранные щупальца, тянулся ими ко мне и возвращал их к себе.

Существо сопело через рот и скрипело зубами.

Ему приходилось нелегко.

Мне тоже.

Я потрогала губы рукой, чтобы прийти в себя. У меня человеческое лицо, и когда-то у Кости тоже было такое. На самом деле, как монстр, которого выкинуло на сушу, он не выглядит, это я его так вижу.

— Нет, — ответила я.

Костя вздохнул. Наверное, для него эти слова были связаны совсем не с тем, что представляли для меня.

Людям важно быть нужными и ценными, важно, чтобы их воспринимали, «видели», слышали, чтобы они не были слепым местом, на которое можно не обращать внимание.

— А себя ты хоть видишь?

Но, когда он спросил обо мне, я ничего не поняла.

Он говорит о длинных секущихся волосах? О том, что иногда я забываю их расчёсывать и завязывать и ветер их часто путает? Говорит о том, что иногда я недоедаю и поэтому у меня неприятно торчат скулы, рёбра и таз? О том, что я не разбираюсь в моде и не чувствую, какая одежда мне подходит? О том, что иногда лицо в прыщах или синяки под глазами становятся слишком сильными? Что он хочет от меня услышать?

Зачем мне видеть себя? В таком внимании, как он, я не нуждаюсь даже от себя. Мне в первую очередь важно, чтобы меня не окружали разлагающиеся подводные организмы, для этого надо всего лишь ни с кем не сближаться и держать дистанцию. Так зачем мне нужно видеть себя?

Я потрогала лицо: лоб, брови, глаза, щёки, нос, рот — всё на месте.

— Я не похожа на человека?

— Похожа. Я не об этом, — Костя меня успокоил.

— Так о чём? Я не понимаю.

В этот момент я почувствовала, что мне надо увидеть Костю, его обычное лицо, увидеть, что там за эмоции, что он показывает мне, что считает нужным, но на меня смотрел только раскинувшийся рот, окружённый чёрными дырками от глубокого разложения.

— Да, наверное, ты не понимаешь.

Возможно, даже если бы я видела его настоящее лицо, я бы всё равно не понимала, что он хочет до меня донести.

Я слышу его голос, он человеческий, неискажённый, но я не понимаю, как он звучит, что значат его интонации и паузы.

— Для меня важны чувства, — сказал Костя, — парни это высмеивают, стоит заговорить, а девушки обычно понимают, и я думал, ты тоже поймёшь. Что для тебя это важно, ты ведь девушка… тебе это должно быть ближе. Я думал, мы сможем поговорить об этом, но, кажется, ты, не подумай, я не хочу обидеть тебя, но, мне кажется, ты не умеешь.

Теперь я не понимаю, что значат его слова. Если я девушка, то должна понимать чувства? Если не умею, то это плохо? Я должна уметь? Из этого состоит «видеть себя»? Как связаны чувства и умение «видеть себя»? Разве «видеть себя» — не о внешности? Я знаю, как я выгляжу, но если не чувствую, то, выходит, что не вижу? Это так работает?

— И… так не должно быть? — спросила я.

— Да, — Костя сразу ответил. — Не должно, но, получается, что большинство не умеет, и это кажется нормальным.

— Но это не нормально?

— Нет.

— А что значит «видеть себя»?

— Видеть себя настоящего. Знать свои потребности, желания, знать, чем хочешь заниматься, где и с кем быть. Знать свои границы и уметь указывать на них другим людям, знать свои пределы и возможности.

Подул ветер, он вымел мои мысли и слова Кости.

— Но ты спросил о внешности.

— Всё начинается с неё.

Я не знала.

Я потрогала и пощипала губы, чтобы прийти в себя.

— Я знаю, что поступил совсем плохо, — щупальца заметались вокруг головы, конечность заползла за шею, — лез к тебе, но мне нужно было просто, вот так вот поговорить, чтобы меня не отшивали, будто я избил тебя до полусмерти… То есть я бы так никогда не сделал, но мне казалось несправедливым, что ко мне так относятся.

Костя замолчал. Чего-то ждал от меня, а я не знала, что он хочет услышать, и поэтому сказала как есть:

— У тебя осьминог вместо головы.

Щупальца замерли, а Костя засмеялся.

— Да, наверное, так и есть.

Он подумал, что я шучу. Сложно поверить, что под чьим-то взглядом ты выглядишь, как полуубитое животное, которое вынесло на берег и которое начало разлагаться, оставаясь при жизни.

Я хочу сказать, что не шучу, но челюсть от челюсти не отрывается.

Я знаю, плохо, что я вижу то, чего не видят другие, так было всегда. Я говорила маме, что вижу летающую рыбку, но она говорила, что такого быть не может: рыба не летает, и рыбы нет в городе на проезжей части. Когда я говорила одноклассникам, что вижу, они твердили мне не выдумывать. Я знала, что не выдумываю, и знала, что не выдумывают они, чтобы задеть меня. Так получилось, что и они, и я видим мир по-разному.

Так и сейчас Костя говорит об абсолютно иных вещах, которые недоступны мне, и так же я могу сказать абсолютно немыслимую им вещь, что ему останется только посмеяться, в моих глазах надрываясь от невозможности справиться со сложным видом дыхания, содрогаясь щупальцами и испуская вдвое больше омертвевших испражнений.

Я знаю, что без этого нет меня. Знаю, что нужно делать, чтобы не распространять живых мертвецов и видеть обычных людей. Я знаю, как далеко можно позволить зайти людям в общении, прежде чем я перестану их видеть. И мне кажется, я понимаю, что в отношении меня это и значит «видеть себя»: здесь мои потребности, желания, границы, пределы и все возможности.

Кажется, я даже понимаю, о чём говорил Костя.

— Тебя проводить? А то уже поздно, — щупальца кальмара-осьминога перебирают друг друга, будто считают, и постепенно становятся менее подвижными.

Я думаю о времени, мне не кажется, что уже поздно, только темно.

Щупальца вздрагивают:

— Я не буду приставать и буду держаться на расстоянии. Если хочешь. Если нет, я пойму.

— Я не против, но, — фигура Кости всколыхнулась, — на большее не рассчитывай.

Я не видела родителей семь лет. После того, как они обратились, человеческий облик к ним не возвращался. Их фигуры только разрастались, растекались и склеивались с конечностями в единый мёртвый ком. Когда мать и отец были вместе, они соединялись в одно, и понять, какая из сторон женская, а какая мужская, я не могла.

Для фотографии на выпускном я стояла между ними — это видели все, кто был там, кто делал фотографию, кто эту фотографию видел потом, но я всегда видела, что стою между двух массивных спаянных воедино организмов. У них уже не было отличительных, каких-нибудь особенных выпирающих черт как у Кости, они превратились в два гнилых куска и вместе с другими пытались поглотить меня.

— Да. Это я понял.

Теперь я знаю, что Костя понял совсем другое, но почему-то это не помешало мне почувствовать лёгкость и подобраться немного ближе к нему.