Его сны (джен)

— Добрый день, капитан Аккерман. Проходите, пожалуйста, садитесь. Как вы себя чувствуете?

Как он себя чувствует? Леви пожимает плечами. У него нет ответа на этот вопрос. Кресло в кабинете доктора чудесное, мягкое, обнимает, обещая уют и расслабление, но он сидит прямо, словно на жестком армейском стуле.

— Мы с вами встречаемся уже две недели. Скажите пожалуйста, вы чувствуете изменение в своем состоянии?

Чувствует ли? Леви мрачно усмехается. Этот док, с его мягким креслом, мягким голосом, с руками, даже на вид мягкими, пытается нащупать к нему дорожку. Получается плохо. У Леви нет никакого желания идти на контакт.

— Хорошо, я понимаю. Если не возражаете, давайте поговорим о полковнике Смите. Вы помните вашу первую встречу?

Конечно. Как не помнить…

Мальчишка из трущоб, он жил от кражи до кражи. Эрвин подарил ему небо. Подарил ему себя.

— Полковник Смит геройски погиб, капитан. Я понимаю, что это тяжело принять, но вы живы, и ваша жизнь продолжается. Вы полагаете, ваш командир предпочел бы, чтобы вы умерли вместе с ним?

Тут нечего думать, Леви знает точно. Эрвин приказал ему. Чтобы он выполнил боевую задачу, полковник Смит начал самоубийственную атаку. Отвлек противника на себя. Леви не смог его защитить.

— Капитан Аккерман, вы понимаете, что такими темпами вас комиссуют?

Понимает ли он?..

Психиатр что-то пишет на бланке и протягивает Леви.

— Дата следующей встречи. Вы придете?

Конечно, он придет. Ведь иначе его комиссуют. Армия — одна из последних ниточек, что связывает его с Эрвином. Леви не готов ее обрывать. Он даже согласен терпеть этого человека с его врадчивым голосом.

— Вы принимаете таблетки?

Леви кивает. Конечно, если он откажется, никто не будет продолжать лечение. И не с кем будет поговорить об Эрвине.

У Эрвина нет родных. Его отец умер давно, мать — еще раньше, и армия была для него единственным домом. Леви держится за устав, за китель, как за соломинку. Достает китель из шкафа, проводит пальцами по наградным планкам. Все они связаны с Эрвином, каждая.

Леви вышелушивает из блистера таблетки, с непроницаемым лицом спускает их в унитаз и запивает стаканом воды, слушая, как урчит слив.

* * *

— Вы ведь не покончите с собой, правда, капитан Аккерман?

Конечно.

Конечно, нет.

Кто тогда будет помнить Эрвина, если его не станет?

Глаза жжет. Было бы лучше, если бы были слезы, но он лишь выгибается на кровати, представляя, что над ним — тяжелое тело.

Каждую ночь он ждет Эрвина, ждет шанса отдаться ему, как прежде.

И Эрвин однажды приходит.

— Эрвин, — хрипло говорит Леви.

Теперь горло жжет так же, как и глаза, Леви так давно не говорил, ему нечего было сказать миру, в котором не было Эрвина.

Большие руки скользят по его телу, сминают футболку.

— Эрвин, какой же ты мудак.

Слова звучат хрипло, тяжело, падают в тишину, как камни.

— Как ты посмел умереть, сукин сын?

Как ты посмел оставить меня одного?

На следующее утро Леви просыпается с ясной головой. Ему лучше, чем когда-либо за это последний месяц. Он готовит завтрак — жареные яйца, бекон, тосты, все как любит Эрвин, — заваривает чай и садится за стол.

Восприятие кристалльно-ясное, четкое, Леви обводит кухню глазами и замечает каждую крошку на столе, каждое пятнышко на полу. После завтрака, помыв посуду, он убирается. И все так легко, так просто, в голове нет тумана, и впервые за последние два месяца не болит в груди.

Он одевает спортивную форму, с легким удивлением отмечая, что похудел, и выходит на пробежку. Делает два круга вокруг квартала рысью и переходит на шаг. Тело слушается почти идеально, мышцы ног приятно потягивает, сердце мерно бьется. Леви набирает полную грудь воздуха и медленно выдыхает.

Перед сном он снова задергивает шторы, ложится и тут же засыпает. Сквозь сон ему кажется, что Эрвин тут, рядом.

* * *

Звонок в дверь звучит непривычно громко в тишине. Леви остается на месте, только наклоняет голову набок, точно прислушиваясь. С соседями по таун-хаусу он не общался. В социлальной жизни большого города не собирался участвовать.

Эрвин бы открыл своим ключом.

Еще звонок. И еще. И еще один — длинный и настойчивый, словно бы тот, за дверью, точно знает, что дома кто-то есть.

И его — их — мрачное лицо Леви не смущает, когда он наконец идет открывать.

— Федеральная служба безопасности. Мы можем войти?

— Нет.

— Капитан Леви Аккерман, правильно? В настоящее время находитесь в отпуске… по семейным обстоятельствам, верно?

"По семейным обстоятельствам". Леви негромко хмыкает.

— В последнее время в вашем районе происходит… всякое. Скажите пожалуйста. Вы ничего необычного не замечали?

— Нет.

— Позвольте, я объясню, — вмешивается второй федерал, моложе, грубее и не такой умный. — Если вам что-то известно и вы скрываете это, последствия будут нехорошими.

Ривай задерживает на нем взгляд, и думает, сколько раз успел бы врезать этому недоумку в плаще, прежде чем у него начала бы болеть рука.

— Если вам что-то известно и вы скрываете…

— Пошел на хрен, — хрипло, но с удовольствием говорит Леви.

Первый федерал резко вытягивает руку и упирается в косяк перед лицом напарника. Прежде чем тот успевает что-то предпринять.

— Мы понимаем, каково вам, — говорит он сухо, — и делаем на это скидку, но пожалуйста, держите себя в руках.

Понимаете? Ха. Понимаете. Каково это — держать в руках кишки друзей? Оставлять позади четыре пятых отделения, не имея даже возможности похоронить по-человечески, ждать, безумно надеяться, что твой самый дорогой человек все-таки выживет, все же вернется…

Сидеть в вертолете, удаляться и видеть, как он умирает, прикрывает твою паршивую шкуру.

"Я бы хотел умереть за него", — говорит Леви мысленно то, что не сказал психиатру. Смешно, что это хочется высказать каким-то залетным чужакам. Очень, мать его, смешно. Я бы за него умер, но он успел первым. Он всегда был на шаг впереди меня.

— Позвоните нам, — первый федерал протягивает визитку, — пожалуйста, капитан Аккерман. Если заметите что-то подозрительное, если решите о чем-то рассказать — позвоните.

Леви смотрит на бледный квадратик картона так долго, что рука начинает опускаться. И в тот момент, когда широкий рукав шуршит, касаясь полы плаща, он протягивает руку и берет визитку.

* * *

И снова звонок в дверь, настойчивый, пронзительный.

— Леви! А ну открывай, я знаю, что ты тут!

Можно промолчать, но вот тут точно не спасет. Поэтому Леви идет открывать. Она врывается внутрь: вихрь рыжих волос, блестящих очков, блестящих пуговиц. Ханджи Зоэ привычно морщит нос, оглядываясь, но за толстыми стеклами линз глаза непроизвольно расширяются:

— Да ты убрался! Леви, что на тебя нашло?

Она буквально впихивает Леви в руки пакеты, что принесла с собой, разувается и несется на кухню, не переставая комментировать все, что по пути увидит: пол помыл… пыль вытер… ты начал принимать таблетки? Леви, я так рада за тебя!

Очень хочется бросить пакеты прямо в коридоре, но Леви, хмурясь, несет их на кухню, следом за ураганом по имени Ханджи, прямо так загружает в холодильник. Захлопывает дверцу. Ханджи заваривает чай.

— Там бенто, рис, лапша, — оживленно говорит она. — Сахар. Оставь, я знаю, что ты сладкий не любишь, но тебе надо. Посмотри на себя — кости и кожа.

— На себя смотри, — выплевывает Леви, — очкастик.

Ханджи смеется, охватывает Леви за шею, прижимается.

Леви прикладывает руку ко лбу, морщится, и Ханджи осекается, отстраняется неловко. Растерянно улыбается:

— Я пойду. Ты поешь, слышишь? Обязательно поешь.

Леви кивает. Ханджи уходит наконец, унося с собой шум,

Леви задергивает шторы. На сегодня окружающего мира слишком много.

До вечера он сидит в кресле, перебирая фотографии, электрический теплый свет заливает его колени. В этом кресле любил сидеть Эрвин. Он читал, откинувшись на спинку, опершись локтем, подперев подбородок. Что поделать, Леви не любит читать.

Он вообще ничего и никого не любит, кроме…

Аккуратно сложенные брюки висят на спинке стула, рубашка поверх. И старый пиджак Эрвина. Перед сном Леви коротко касается его кончиками пальцев, прикрывает глаза. Это как ритуал.

Леви ложится, укрывается одеялом, привычно отодвигается на правую сторону кровати. Засыпает быстро.

И Эрвин приходит.

Сквозь сон Леви чувствует его руки на своей груди, переворачивается на бок, чтобы удобнее было обнимает, глубоко вздыхает. Запрокидывает голову, упираясь затылком в шею, под подбородком, лениво потягивается.

Его сны пахнут пороховым дымом и кровью.

Наутро Леви собирает постельное белье, укладывает его в армейский рюкзак и выходит на пробежку. Пять километров — всего ничего, и старое кострище, где они с Эрвином часто жарили шашлыки, по-прежнему на месте. Леви вытаскивает перепачканные простыни, поливает их жидкостью для растопки и чиркает спичкой.

"Позвоните нам, если заметите что-то странное".

Леви смотрит, как белый цвет сменяется на золотой, красный, черный, и слегка, самыми уголками губ, улыбается.