Зал трофеев Гермионы Грейнджер (джен)

Подлинная сила никогда не мешает красоте и гармонии, она сама нередко порождает их; во всем, что ни есть прекрасного на свете, сила сродни волшебству.

(с) Герман Мелвилл, "Моби Дик, или Белый Кит"

Однажды ты наконец поймешь, что все кончено. Это и будет начало.

(с) Луис Ламур

Гермиона Грейнджер, сколько она себя помнила, всегда любила коллекционировать трофеи.

До Хогвартса её награды, как правило, исчислялись лишь макулатурной ерундой с её именем на бумаге и в красивых рамках: рекомендации и почётные грамоты в количестве, исключающем отсутствие в ней истинного гения, которому возраст пока не позволял в полную силу сверкать в блеске славы — стены, полки и столы в доме родителей ломились от изобилия задокументированных поощрений за успехи в учёбе. Компанию им составляли многочисленные кубки, ленты и медали. Не более чем блестящие безделушки, которые, однако, были несравненной усладой для глаз честолюбивой школьницы.

«Гермиона Грейнджер далеко пойдёт», — говорили окружающие её люди, пока она ходила лишь на конкурсы и олимпиады, не только школьные и городские, но даже те, что имели уровень графства.

Родители ею чрезвычайно гордились; в доме, не замолкая, звучала похвала, только их жизненным опытом не скатывающаяся в откровенную лесть.

Гермиона же воспринимала свой гений как природную данность. Ум был дан ей с самого начала, с момента рождения.

Этого было мало.

Этого было недостаточно, этого не могло быть достаточно.

Особенно, после того, как в её жизни появилась магия и её амбиции устремились к совершенно новому уровню.

В Хогвартсе она сама стала, наконец, гордиться собой. Теперь, когда она перебралась в мир магии, в мир, где ей и её гению было самое место, её трофеи перестали пребывать в форме мнимой и бумажной несущественности, которая гротескно декорировала её быт, как статуэтки, вышивки или расписные подушки в доме её родителей; постепенно они начали быть ощутимы, реально исчислимы, и с ними отныне следовало считаться.

Её трофеи больше не были неподвижной красотой, они были движущей силой.

Она завела выгодные, хотя и неблизкие знакомства, приобрела полезные знания и получила исключительно ценный опыт. К выпускным экзаменам едва ли среди её одногодок нашёлся хотя бы один, кто смог бы выдержать сравнение с Гермионой и её достижениями. Оценки всегда были высоки, посещаемость — безукоризненна, факультативная деятельность — самая разнообразная. Гермиона Грейнджер хорошо проявляла себя во всём. Её факультет, с её подачи получая почти вдохновляюще сокрушительное количество баллов за очередные учебные успехи, держал в школе позицию уверенного первенства; её имя было более не на бумаге, как в детстве, но на слуху и обещало ей большое будущее в любой магической сфере, какую бы она не пожелала в награду своему потрясающему уму.

«Гермиона Грейнджер далеко пойдёт», — по-прежнему говорили окружающие её люди.

«Да, так и будет», — думала сама Гермиона.

Однако её большое будущее в мире магии перечеркнули возрождение Тёмного Лорда, война, гонение и истребление грязнокровок. А она была грязнокровкой.

Стены со всеми мыслимыми и немыслимыми гарантами будущего начали, истончаясь до обрекающей на безвестность и смерть прозрачности, стремительно облетать, пока не сделались абсолютно голыми, хотя и сохранившими одну единственную надпись на самом видном месте.

Гермиона Джин Грейнджер.

Грязнокровка.

Эту же надпись в напоминание обо всех данностях природы ей вырезала правая рука Тёмного Лорда, Беллатрикс Лестрейндж. И тоже — на правой руке.

И это, в конечном счёте, было единственным, что ей осталось, когда она, всё-таки освободившись от гнёта Пожирателей смерти и сбежав, затаилась в мире магглов и стала жить — нет! существовать! — как маггл.

Её пришлось многому учиться заново, потому что она почти забыла о том, каково это, принадлежать миру, в котором нет магии. В котором она не могла починить вещи или открыть дверь одним взмахом палочки и всю бытовую работу приходилось делать руками.

От магии пришлось отказаться, потому что именно так Тёмный Лорд и Пожиратели разыскивали магглорождённых волшебников. Имея в заточении потомка известных мастеров волшебных палочек и все артефакты в Министерстве Магии, отследить незарегистрированное волшебство на территории страны стало легче лёгкого.

Магглорождённых волшебников искореняли, как чуму. А Гермиона очень хотела жить или для начала хотя бы выжить.

И она выживала.

Сколько Гермиона себя помнила, ей всегда говорили: «Ты далеко пойдёшь». И она ушла так далеко, как смогла, чтобы не быть обнаруженной Пожирателями. Ушла, притворилась представительницей серой массы и угасающей интеллигенции в английском захолустье, научилась жить, как живут люди-клише по соседству: вся жизнь предопределена планами и расписаниями, единственными бумагами, которыми завешаны стены в таких же, как и их обитатели, домах-клише.

Гермиона очень скучала по своей стене с наградами. Скучала по тому, что она когда-то давно обещала ей, но что теперь было безвозвратно для неё утрачено.

И однажды она открыла для себя нож. Обычный кухонный нож, чуть затупившийся от регулярного использования по назначению.

Гермиона с улыбкой подумала, что его истинное назначение — всего лишь рамки и границы. А она устала себя ограничивать, устала подгонять под стандарт маггловского общества, которому ей с таким трудом удавалось соответствовать. Она подумала, что этот нож мог бы быть ей новой волшебной палочкой.

С помощью ножа она смогла бы чинить сломанные вещи, и он заменил бы ей Репаро.

Или открывать закрытые двери, и он стал бы для неё Алохоморой.

Потом её мысли, как и она сама, пошли дальше.

С помощью ножа она смогла бы заставить людей делать то, что захочет, сделав его своим Империо.

Ножом она смогла бы причинить столько боли, сколько пожелает, использовав его как Круцио.

И ножом она могла бы кого-то убить.

Авада Кедавра.

Она даже знала кого.

Когда Беллатрикс сломала её волшебную палочку, Гермиона пообещала, что тоже сломает её. Однажды. Любым доступным ей подручным способом. Даже если у неё не будет палочки. Даже если у неё будет всего одна рука, а у руки — только лишь затупившийся кухонный нож. Даже если это будет первая и последняя вещь, которую она совершит в своей новой бесславной жизни, где не осталось волшебства.

— Передай это своему господину, — однажды в будущем, в котором её имя предадут анафеме, а её саму, посчитав мёртвой, наконец, перестанут разыскивать, Гермиона Грейнджер, одна из последних выживших грязнокровок, скажет домовому эльфу, который придёт на зов своей госпожи, и взмахнёт отвратительного вида культёй, где фантомной болью отзовётся величие вырезанного имени, которому война не позволила возвыситься. — Он отнял у меня правую руку, я отняла правую руку у него. И я сделала это, как маггл, — она покажет ему окровавленный нож. — Это можешь забрать, — произнесёт она, глядя сначала на умерщвлённое тело, а потом с безумной улыбкой на свою долгожданную награду, — а это я оставлю себе.

Однажды, в том же будущем, она зайдёт в дом своих покойных родителей, в котором не услышит более не одного доброго слова о своих успешных начинаниях и не найдёт ни вышивок, ни подушек — только голые стены, ставшие посмертным пристанищем для призраков её детских чаяний и амбиций.

И это будет только начало.

Окажется, она так скучала…

Предаваясь воспоминаниям о старой жизни, Гермиона Грейнджер будет по-прежнему любить свои награды. Она будет по-прежнему их коллекционировать. И голова Беллатрикс Лестрейндж, которую она повесит на голую стену, будет всего лишь ещё одним трофеем, самым первым в её новой коллекции.

Да. Однажды так и будет.

Поэтому нож она начала затачивать уже сейчас.