Альфа, бета и омега на... гражданской войне (джен)

Безусловно, в любом обществе люди делятся на лидеров, аутсайдеров и индивидуумов, по сути своей находящихся где-то посередине. Однако все они в течение жизни шагают по социальной лестнице и сменяют роли в зависимости от достигнутых высот или напротив — успехов в путешествии ко дну. В рамках наших с вами реалий это естественно и довольно прозаично.

Куда как интереснее наблюдать за вымышленным миром, где задатки и способности каждого заложены природой и предопределены с рождения. Неудивительно, но в таком мире однажды появляется персонаж, который способен — нет, просто обязан — преодолеть тернистый путь от самого низа до сияющих в небе светил, превозмочь все трудности и восстановить справедливость в этой жестокой Галактике…

Всё детство Райнхард фон Мюзель упорно убеждал всех вокруг, что вырастет настоящим альфой. Могучим, брутальным, благородным и заставляющим идти за собой одним лишь взглядом. Только вот щуплому и очаровательно милому ангелочку было невдомёк, что от природы ему досталась разве что присущая высшей касте прозорливость, а с самомнением и сопутствующими повадками он хорошо постарался сам. За смазливость и пушистый хвост стоило благодарить удачное стечение циклов родителей и их генов. Ни с чем более это не связано.

Уже в пубертат потихоньку стала проявлять его истинная сущность. Тело Мюзеля категорически отказывалось мужать теми же темпами, что у Кирхайса или сокурсников в академии, хотя все они были старше. Да и смотрели на него порой как-то неоднозначно: то с отвращением, то сально. Те, кто поумнее, нагло глумились над его худобой, граничащей с болезненной или андрогинной. Неужели он всё же?.. Да не может такого быть, судьба приберегла для него череду огромных свершений и готовилась благоволить во всём.

А когда Мюзель, наконец-то, осознал, чем сулит его совершенно неожиданное — и кто мог подумать — открытие, возмущению его не было предела ровно до тех пор, пока в общажную спальню не вошёл Кирхайс. От его появления новоявленный, если можно так выразиться, омега опасливо шарахнулся в сторону, уступая дорогу. Внезапная, как течка, реакция.

От последней мысли белокурому юноше вовсе поплохело, и он вполне готов был отъехать в обморок. Течка… Какое короткое, но страшное слово. Что же это, придётся искать себе постоянного спутника или всю жизнь стелиться под любого встречного-поперечного? Либо выбирать что-то, либо периодически затворничать. Позвольте-ка, по несколько застойных дней на каждый цикл стоят дорого: так Райнхард ещё не скоро сможет отомстить кайзеру. Того и гляди, не дождётся — помрёт раньше срока, чем чёрт ни шутит. С другой стороны, никто не отменял заветные таблеточки, уколы, вшиваемые под кожу капсулы с блокираторами гормонов. Если бы не одно «но». Вся эта химия отвратительно действует на организм. Правильно, кому ж выгодно, если рождаемость снизится. Не от бесплодия или опухолей из-за совсем дешёвых средств — так от регулярно сбитых либидо и овуляции фертильной части населения. Один упаси, конечно, беременеть Райнхард не собирался. Ни сейчас, в пятнадцать-то лет, ни когда-либо потом, как бы заманчиво ни выглядела перспектива завести собственных кронпринца и кронпринцессу от условного красноволосого принц-консорта.

Кто знает, правильно ли развился у него тот самый орган, позволяющий мужчинам вынашивать потомство. Которое с полным набором генов, а не то с половинным, остающееся иногда на трусах после крайне ярких эротических сновидений. А сами роды — кошмар и не иначе. Например, ширина таза у Райнхарда к такому не располагала. Повезёт, коли отделается мучительным процессом и парой треснувших рёбер. Не зря ведь омега — последняя буква в алфавите, и риск обнаружить физическую, а также психическую, неполноценность или изъян значительно возрастал.

Напрашивался вывод, что жить отныне в целом опасно и вредно, но как всё-таки быть? Пояс верности?.. Да нет, ерунда какая-то. Он, возможно, спасёт от изнасилования гонным кобелём или принудительно-добровольной сдачи храма души. Впрочем, там и кляп заодно понадобится как мера ради сохранения оральной невинности. Однако куда девать остальные неудобства? Ни единая живая душа не должна прознать, что Райнхард — омега. В таком случае не видать ему никаких впечатляющих перспектив в будущем.

— Запах какой-то странный… — скривился Кирхайс и распахнул форточку.

Ах да! Это только в сказках правозащитников омег они источают умопомрачительный пьянящий аромат. На деле же они пахнут очень специфически и чаще отталкивающе, за что частенько терпят грубость от альф с особо чувствительным и искушённым обонянием. Судить наверняка Райнхард не мог, эту информацию он вычитал однажды в каких-то трактатах полуторатысячелетней давности.

Функцию же привлечения партнёров исполняли таинственные феромоны — что это такое, даже новейший текстовый редактор распознать не в силах. На голову и между ног потенциальному соблазняемому давили, но сам запах не маскировали. Поэтому Мюзелю пришлось на своём опыте познать некоторые дамские хитрости, благодаря коим имела место быть претенциозность придирок ловеласов к некоторым фройляйн, у которых, что называется, ничего натурального. Вместо стойких духов одежда амбициозного омеги пропитывалась специальным составом, скрывающим его запах. А вместо пышной груди при помощи бюстгальтера с push-up он создавал себе видимость по-альфовски накаченных мышц посредством накладок под мундиром. Из-за этого летом он мысленно волком выл от того, как ему жарко, и обливался ручьями пота, рискуя тем самым смыть с кожи своеобразный парфюм.

Чуточку проще стало к двадцати пяти годам, когда уже граф Лоэнграмм мог позволить себе спрятаться под плащом и громоздкими эполетами. Но это капля в море окружавших его альфачей-адмиралов, зачисленных к нему на службу. Стоило едва опоздать с приёмом успокоительного, и адмирала флота одолевало навязчивое беспокойство, он ощущал исходящую от своих подчинённых угрозу на инстинктивном уровне и испытывал животный страх. А не успевая вовремя выпить противозачаточное, он так и вовсе переставал адекватно соображать и бороться с желанием отдаться любому альфе или бете. А то и всему штабу разом — настолько мощно его сносило от чуть показавшейся течки, подавляемой годами.

Необходимо отметить, что этот фарс с игрой в того, кем не являешься, одновременно сказывался на командирах Лоэнграмма. Тех альф, кому не посчастливилось оказаться в радиусе двух-трёх метров от него в подобные моменты, настигал такой гон — впору признавать себя временно недееспособными. Вот они уже натурально выли. Несчастные упорно замалчивали свои временные помутнения и тайком отрывались в свободное от службы время.

Словом, мечта о сюжете с юным омегой-андердогом, завоевавшим Галактику, таяла на глазах. На его место вполне мог прийти сильный и хитрый альфа. Или так только кажется?

Оскар фон Ройенталь считал себя альфой в самом первозданном значении этого понятия. Он имел практически всё, чего бы ни пожелал: уважение сослуживцев, равных по рангу и выше, преданность офицеров из подчинения, влияние на руководство. За исключением, наверное, достаточно многочисленного флота, способного пощекотать самолюбие. Да только разноглазый адмирал чересчур усердной или, тем паче, сверхурочной работе предпочитал занятия поприятнее, коих у него всегда и в достатке. Будучи обладателем таких красивых иссиня-чёрных ушей, в тон лоснящегося длинного хвоста, острого и чуткого нюха, он не позволял себе упустить ни одной юбки — или штанов — даже с тончайшими терпкими нотками надвигающейся течки, чем успешно пользовался. На все попытки Миттермайера вразумить друга и просьбы остепениться отвечал так: «Грешно противиться своей природе».

Вместе с тем Оскар знал, что некоторые адмиралы употребляют подавляющие препараты, намного более щадящие и качественные в отличие от производимых для омег. Однако считал это неприемлемым для себя. Если какому-нибудь возвышенно мыслящему Меклингеру спермотоксикоз мешал писать картины и этюды, то Ройенталя текущий порядок вещей устраивал. Ибо он из тех, кто привык не подстраиваться и призывать к равноправию, зато брать ему положенное, и отказаться от этой привилегии — предать своё естество. Вот ещё! Это ведь как кастрировать рандомного шпица Шнаки — пушистого любимца среднестатистической семьи.

Правда запах в адмиралтействе Лоэнграмма решительно вводил Ройнталя в ступор последние месяцы. То тут, то там ему мерещился аромат течки. Поначалу он думал, что кто-то из адмиралов приносит его на себе от партнёра. Потому что если во флоте и служили омеги, их надлежало стерилизовать, дабы не нарушали дисциплину и не отвлекали альф от непосредственных обязанностей. Жаль. Но ничего не попишешь. Хотя, может, стоит в будущем донести до Лоэнграмма полезность разрядки на рабочем месте? А что, один кайзер почти что закрепил законодательно свой послеобеденный сон. Так чем послеобеденный не совсем сон, но тоже в койке, хуже? Если бы ещё дозволили присовывать кому-нибудь под хвост между атаками на мятежников, то было бы вообще расшикарно!

И вот в один прекрасный день на «Брунгильде» по пути к Гайнерсбургу в голове Ройенталя наконец сложился паззл. Всё это время его смущал запах одной-единственной суч… личности — командующего. И вот Ройенталь взял след, сбился с него пару раз, снова начал с мостика по отблескам осыпавшейся золотистой шерсти, пока не додумался, что любому командующему полагается собственная каюта.

— Его превосходительство не принимает, — преградил ему путь Кисслинг.

— Гав! Кхм… То есть… меня примет, — осклабился адмирал-альфа. — Срочное донесение.

Видимо, Кисслинг поверил, раз пропустил.

В воздухе витало концентрированное марево зова — можно разливать по бутылкам и продавать фетишистам, как воду из ванны очередной медийной фройляйн. Его превосходительство восседал на кресле, нервно вцепившись в подлокотники, что аж проступили белые костяшки пальцев. Завидев Ройенталя, он сдвинул брови домиком, прижал к голове очаровательные острые ушки, а сам вжался в спинку кресла.

— Ч-что вам… у-угодно, адмирал? — Лоэнграмм срывался чуть ли не на щенячий писк.

Падкий на лёгкие утехи адмирал начал что-то говорить, сам не понял — какой-то невразумительный набор букв. Да ну это и неважно, командующий всё равно не слушал, только глаза сильнее расширялись, пока ноги несли Ройенталя вперёд. Он нарезал круги, принюхивался и не понимал, с какой стороны подступить, пока командующий не метнулся куда-то в сторону, тогда он поймал того за запястье и развернул к себе.

— Признайте уже, что вы — омега, — победоносно изрёк Ройенталь.

Какой он молодец, сам всё понял и первый добрался до страждущего омежки.

— Нет! — взволнованно воскликнул Лоэнграмм. — Я не... не...

Ройенталь зарычал словно дикий зверь, изнывающий от нестерпимого желания, и притянул к себе свою долгожданную добычу.

— Л-ладно, — сдался командующий трепетно, — я омега. Только не трогайте меня. — Вразрез со своими словами он подался вперёд.

Ройенталь всё ниже склонялся к нему, почти коснулся его кончика носа своим, как вдруг...

— Ах, мне страшно! — Лишился чувств и обмяк, повиснув на Ройентале.

Вот уж и правда. Самый удивительный омега, подумал он. Это от избытка чувств или у него такое вообще впервые? Мало того, что даже не огрызался, чтобы защититься и отстоять свою честь, так ещё и отключился. «Берите меня, как хотите, а я в этом не участвую». Вроде душок мертвечины не прослеживался, но латентной некрофилией попахивало бы, примись Оскар окучивать Лоэнграмма в таком состоянии.

Никогда, никогда ещё удача и харизма альфы настолько не подводили Ройенталя!

Надо как-то исправлять положение. Подхватив на руки командующего, показавшегося каким-то очень уж лёгким, Ройенталь добрался до двери.

— Врача!

Первым подлетел Кисслинг.

— Мерзавец, — тихим злым шёпотом выплюнул он.

— Оставьте свои догадки при себе, — раздражённо процедил сквозь клацнувшие зубы Оскар.

Самое обидное состояло как раз в том, что он сделать-то ничего не успел. Какое упущение…

Прошло ещё некоторое время, пока от адмирала флота Лоэнграмма с горем пополам не оттащили всех альф, увязавшихся по пути к медотсеку. Возник закономерный переполох, служащие на белоснежном передовом флагмане поголовно ввергались в шок от негаданно вскрывшейся правды. Стерилизованные омеги сочувственно вздыхали и качали головами в перерывах между социально-этическими дискуссиями, так и не возымевшими каких-либо плодов и оставшимися исключительно за закрытыми дверьми кают-компании.

Практика в который раз доказала несостоятельность альф и омег в решении некоторых вопросов. Но что же до бет? Вроде на них влияние несправедливой природы и коварных феромонов не так велико…

Пауль фон Оберштайн к произошедшей ситуации относился примерно… никак. Совсем. Его не волновал культ половых и по совместительству каких-то иных органов и их использования, поэтому никаких ценных с моральной точки зрения выводов он не выносил. Для него существовали только действия и их последствия, с которыми в свою очередь необходимо работать.

— Вы в своём уме, Оберштайн?!

— Ваше превосходительство. — Начальник штаба, даже не дёрнув поседевшими ушами, бесстрастно проглотил вновь заданный однотипный вопрос. — Благодаря тому, как вас без сознания вынесли из каюты, и как немногим ранее адмирал Ройенталь рассекал по палубам подобно кабриолету…

— Почему именно кабриолету? — недоуменно моргнул Лоэнграмм, растеряв всю гневность.

— Напомню: так называют автомобиль без крыши. — Пауль выдержал паузу. — Так вот, теперь, должно быть, всем известна ваша, скажем так, принадлежность. — Пауль с трудом подбирал слова — он бы мог назвать омегу милой податливой зверушкой, не будь она омегой, но приходилось изворачиваться. — Почему бы нам не использовать это в более выгодном ключе?

— Не тем образом, который вы предлагаете, — оставался Лоэнграмм упрям и непреклонен. — Ни за что!

Оберштайн заранее припас на крайний случай ещё один аргумент и надеялся, что использовать его не придётся, так как считал его чересчур наивным и сказочным.

— Позвольте поинтересоваться, ваше превосходительство? Если не на собственном примере, то как тогда вы планируете бороться с неравенством, так бурно процветающим в нашем государстве? — Правильным ответом станет повсеместная генная модификация, но клонил он, само собой, не к ней. — Если мы уже сейчас не начнём создавать представителям вашего по… хм… вашей ипостаси необходимый имидж и доброе имя, то этот процесс значительно затянется и приведёт к большему количеству ущемлённых и обделённых среди таких, как вы.

— Неужели нет другого способа? — недовольно скривился командующий.

«Есть!» — хотелось признаться Оберштайну. «Искусственный сдвиг окна Овертона при содействии сайтов с непотребной любительской писаниной и агитации в СМИ, а также социальных сетях, которые ещё пойди возроди в нашем священном Рейхе, застрявшем в этом плане где-то на стадии развития коммунистического восточно-азиатского государства из второго тысячелетия от рождества некоего Христа».

— Так точно, этот самый действенный.

— Хорошо. Начинайте подготовку, — неохотно распорядился главный козырь предстоящей операции под кодовым названием «Мокрый живец».

Все тонкости и толстости дела были скрупулёзно собраны начальником штаба, и оставалось лишь нажать красную кнопку, чтобы разослать инструкции задействованным подразделениям. С одной стороны, более никаких усилий от него не требовалось, а с другой — одолевали смутные сомнения. Как знать, может, где-то ещё во флоте притаились несчастные нестерилизованные омеги, истекающие жидкостями неизвестного происхождения из… Неважно откуда! Тем не менее, Оберштайн причислял себя к той категории людей, которые привыкли судить о вещах с разных ракурсов. Иногда он жалел, что не родился альфой или омегой: жилось бы легче, а думалось — меньше. Поправка: о по-настоящему важных вещах. Так нет ведь, судьба возложила на него обязанность уживаться и с теми, и с другими. Тяжела доля обладателей незатуманенного разума. Карету мне, карету! Наверняка проще было бы сбежать в некую более правильную и адекватную параллельную вселенную…

К счастью, обошлось без недоразумений. И вот наступил день икс. По легенде потрёпанная и отставшая от основных войск противника эскадра каким-то чудом умудрилась взять «Брунгильду» на абордаж, захватить графа Лоэнграмма и, угрожая сохранности его жизни, добраться до Гайерсбурга. Всё как положено: реквизит в виде стайки неотличимых друг от друга фрегатов во главе с крейсером одного из сдавшихся баронов, несколько вышколенных и запуганных офицеров с его борта. Десантный же отряд полностью подставной и безликий: все в скафандрах и шлемах. Оберштайн отправился в качестве одного из заложников. Документально для правдоподобности, а по факту, чтобы просто полюбоваться. Слава всем неведомым силам, удалось оставить во флоте поддержки адмирала Кирхайса, требовавшего роль в конвое, иначе этот намба ту непременно испортил бы весь план чересчур бережным отношением к своему лучшему другу. Вместе с собой Оберштайн посоветовал командующему пленить адмирала Ройенталя. Для всё той же верибельности ему разбили нос, а рот заклеили, дабы не выболтал чего — неизвестно, на что способен альфа в состоянии гона. Стоит отдать должное — его попытки устремиться по направлению к его превосходительству выглядели убедительно и соответствовали нормам вроде как непоколебимой верности. Поначалу Пауль хотел написать командующему инструкцию на предмет того, как строить из себя заложника, но он отлично справлялся сам. К слову, немного переигрывал, но это ничего. Главное — результат.

Оберштайн находился в одном из углов, и вид представлялся более чем достойный. В зале, который иначе, нежели тронным, не назвать, герцог Брауншвейг поднялся со своего места и двинулся вперёд. По мере того, как он приближался к Лоэнграмму, выражение его лица менялось на глазах: от самолюбивой торжественности до изумления и смехотворного голода с потёкшей слюной. Благо, ничего не урчало. Да, его превосходительство предстал перед ним течным. Вот зачем десант обязали ни в коем случае не расставаться со шлемами — кому нужны беспорядки в рядах своих бойцов.

Лоэнграмм опасливо озирался и порывался вывернуться из захвата, забиться куда-нибудь, дёргался то туда, то сюда, сгибая колени, но десантники крепко держали его под белы рученьки.

— Что это за прекрасный цветок? — словно пропел Брайншвейг утрированно сладко.

Не с такой интонацией он хвалил своих могучих титанов, одолевших главного подстрекателя народных волнений.

«Вот оно!» — предвкушал Пауль. Сейчас всё должно решиться.

Тем временем вокруг Брауншвейга и его свиты, также разинувшей рты, потихоньку стягивалось кольцо бесшумно подступающих солдат. Оберштайну повезло оказаться как можно дальше от эпицентра брачных игрищ, а не то ему обтоптали бы все ноги в давке, вызванной неизведанным ароматом главной омеги чуждой вселенной. Стоило только герцогу коснуться подбородка трепещущего волнением и страхом графа, второй тут же шваркнулся в обморок.

Моментально налетели оперативники: схватили, скрутили, заломали, ткнули лицами, рылами, мордами аристократов и их прихвостней в пол и ковровую дорожку.

— Mein Liebe! — только и успел выкрикнуть Брауншвейг, протянув руку с растопыренными пальцами. — Если бы я только знал… никогда бы не пошёл против тебя!

Ещё очень долго Оберштайн смаковал записи с камер видеонаблюдения. Может, он не ошибся с выбором вселенной, в которой переродиться? В конце-то концов, тут его задумки осуществлялись как нельзя лучше. Это удовольствие с лихвой покрывало любые канонные возмущения Лоэнграмма в духе не-смейте-мне-указывать и косые взгляды Ройенталя а-ля это-всё-интриги-Оберштайна. Да. А что такого?

Вердикт: если закрыть глаза на уши не в том месте и всамделишный хвост вместо копчика, вселенная вполне пригодна, а беты в приоритете. Ибо даже при наличии контрастирующих между собой альф и омег мир сер. Не бывает ни героев, ни злодеев; ни правильных, ни ошибочных решений; ни рабочих демократий, ни правильных монархий; ни легенд, ни историй. Однажды это всё превратится в песчинки звёздной пыли. Но как же интересен процесс, йотун побери, Один благослови!