Кинжал (джен)

На пятнадцатилетие Константин подарил ему кинжал.

Подарил в своей обычной, очаровательно легкомысленной манере — мол, держи, кузен; пустячок, занятная безделица, ни больше, ни меньше. Кристофер взвешивал кинжал в ладони — не боевой, парадный: сложная резная рукоять, испещренная хитроумным ажуром узора, зеркальная сталь длинного, покрытого гравировкой лезвия. Де Сарде тронул его пальцем — острие легко, почти безболезненно рассекло кожу и выпустило наружу пунцовые капли крови, мелкие, будто драгоценный бисер. Константин тут же выудил из кармана платок и всучил его кузену.

Кровь — единственное, что не было у них общим. Впрочем, Константин отмахивался и от этого: в конце концов, Княгиня де Сарде — сестра его отца, стало быть, он и Кристофер — почти настоящие братья, и какая разница — родные или двоюродные. Они росли вместе, неразлучные, как близнецы, делили проказы и наказания, горести и радости, и ни один не мыслил иной жизни. Кажется, вихры кузена, непослушные, взлохмаченные и такие рыжие, словно на голове у него полыхал пожар, были первым, что Константину пришло бы в голову, спроси его кто о самом раннем воспоминании детства. Унылый дворец с кучей правил и предписаний был бы очень тоскливым, если бы не связавшая их дружба — единственное, что стоило беречь в мире придворных интриг и сплетен.

Вопрос родства они разрешили тем же вечером. Не так уж сложно разделить друг с другом и кровь, когда юность и братские чувства хлещут через край, а в руке зажат подаренный кинжал. Потом они оба неделю ходили, втайне гордые собственной идеей.

На их ладонях алели росчерки, оставленные поцелуем холодного лезвия. Кровь, смешанная вот так — чем не родство? Чем такая связь, выбранная собственной волей, избранная сердцем, хуже родственных уз?

Для кузенов ответ был очевиден.

«Морской конек» рассекал прибрежные воды Гакана и уходил вдаль. Кристофер, глядя, как на темнеющем горизонте исчезают очертания Серены, сжимал в руке загадочное ожерелье: слишком грубое, чтобы быть творением рук серенских мастеров. Покрытая резными спиралями неровная галька да деревянные бусины — за всю свою жизнь де Сарде не видел ничего подобного. «Семейная реликвия», — сказала матушка, вкладывая странную вещицу в его ладонь — темная линия шрама так и пересекала ее наискось, от указательного пальца к месту, которое врачи Мостового Альянса называли Холмом Луны. У его матушки было много реликвий, передающихся из поколения в поколение: все больше золото и камни, искусные, изящные, утонченные — ничего, хотя бы отдаленно напоминающего.

Может, вещица принадлежала отцу, размышлял Кристофер, не глядя ощупывая большим пальцем узор, вырезанный на кулоне — одновременно примитивный и сложный. От старшего де Сарде ему ничего не осталось. Кроме, разве что, портретов — но они запечатлели незнакомца, чужого и далекого, и как бы Кристофер ни пытался найти в себе хоть каплю чувств к этому человеку, ничего не выходило. Впрочем, матушка любила этого человека — такого же огненно рыжего, с таким же упрямым подбородком и пронзительными желто-зелеными глазами под широкими дугами темных бровей; Кристофер сознавал это с самого детства, слушая, как меняется ее голос, когда она рассказывает о нем. Любила — но ничего не сохранила в память. Разве что...

Камень в ладони казался чуть теплым и как будто живым.

— Что это? Материнское благословение?

Константин, разрумянившийся и взбодрившийся на свежем морском воздухе, завершил экскурсию по кораблю и оказался рядом столь внезапно, что не будь Кристофер привычен к его появлениям — непременно выронил бы материнский кулон в бегущие за бортом волны. А так — лишь покрепче сжал пальцы и выпрямился, подставляя лицо бризу.

Хлопающий парусами ветер развеял печали, оставив лишь волнительное предвкушение. Их ждет Тир-Фради — чудесный, неизведанный. Их ждут приключения и тысяча историй, одна увлекательнее другой.

— Что-то вроде того, — Кристофер дернул плечом и смахнул упавшие на глаза волосы. — Семейная реликвия.

Константин присмотрелся.

— Какая-то... странная реликвия. Никогда ничего подобного не видел. Осталась от отца?

— Может быть, — де Сарде пожал плечами. — Твой отец о нем ничего не рассказывал? Или...

Гримаса, которую скорчил Константин, была красноречивее любых слов, и де Сарде только вздохнул. Действительно, проще вплавь пересечь море, отделяющее Гакан от Тир-Фради, чем получить у Князя ответы. Особенно если вопросы задают они оба.

— Знаешь, по крайней мере, ты попрощался с матерью, — заметил Константин. — И она пожелала тебе доброго пути. Моя-то наверняка нашептала вслед пару-тройку проклятий.

Кристофер опустил ладонь на его плечо.

— А впрочем! — Константин, приободрившись, тут же просиял. — К черту! Мы скоро будем далеко, и никакие проклятия нас не достанут. Пусть идут к черту. Слышите? — упершись руками в борт, крикнул он едва различимому берегу. — Идите к черту!

«Морской конек» набирал ход. Широкая кильватерная струя оставляла на темно-синей поверхности моря быстро затягивающийся порез.

Дела нахлынули со всех сторон: встречи с наместниками других государств, пропавшие экспедиции, похищенные реликвии, сложные, лишенные мира отношения с местными. Разобрать привезенные с континента вещи Кристоферу довелось лишь спустя недели: до этого времени груда сундуков так и лежала в посольстве, сваленная как попало и то и дело норовящая обрушиться на горничных, стоит менее ловкой из них задеть нагромождение бедром или локтем. Кристофер догадывался: в комнате Константина он обнаружил бы ту же самую картину. Кузен никогда не тяготел к порядку. Они оба никогда не тяготели.

Парадный кинжал, с любовью уложенный поверх прочих вещей, приятной тяжестью лег в ладонь. Де Сарде сжал пальцы, ощупывая фигурную рукоять, потянул клинок из ножен — и хмуро уставился на бурые пятна ржавчины, проступившие на безупречной когда-то стали. Он безрезультатно ковырнул отметину ногтем.

— Я вроде учил тебя заботиться об оружии, Зеленокровный, — строго заметил оказавшийся неподалеку Курт. — Даже о таком пустячном.

— Да, знаю, — Кристофер вздохнул, отложил кинжал на ближайшую тумбу и пружинисто поднялся. — Все как-то...

«Недосуг».

Аж стыдно.

Столь досадную оплошность стоило исправить. И немедленно, пока у него есть несколько дней отдыха перед новым путешествием.

Клинок никак не очищался. Де Сарде брал его с собой в путешествия, старательно водил пропитанной оружейным маслом тряпицей по стали, но она никак не желала обрести прежнюю зеркальную незамутненность. Более того — Кристофу казалось, что ржавчина поедает металл все охотнее, разрастается, будто опухоль, и ничего ее не берет.

«Странно как-то, — отметил Курт, наблюдая за его бесплодными попытками. — Может, какая-то примесь в стали?»

Кристофер не знал, был ли это дефект или так влиял странный воздух Тир-Фради — влажный, напитанный запахами дождя, мокрой древесной коры и прелых листьев.

Когда он вновь вернулся в Новую Серену, на клинке проступила чернота.

В тот же день он увидел, как осматривающий Константина врач поднял на свет колбу, полную черной крови.

В своих странствиях, превратившихся в гонку со временем, де Сарде то и дело поглядывал на притороченный к поясу кинжал, нет-нет — а вынимал его из ножен. Черные пятна растекались по ржавчине, как чернила, и солнечные блики больше не плясали на потускневшей рукояти, но одно Кристофер знал наверняка, чуял нутром, не находя этому знанию никаких объяснений: пока чернота не поглотила клинок полностью, Константин жив.

У него еще есть время. У них обоих оно есть.

Малихор еще не забрал Константина. Не лишил его жизни и Винбарр. Кристофер стискивал холодную, будто лед, рукоять — и не сбавлял шаг.

У них обоих еще есть надежда. Хотя бы у него одного.

А потом клинок пропал. Кристофер думал, что потерял его, пока сражался с Верховным королем — или, что тоже похоже на правду, пока он вместе с Куртом и Васко тащили ослабевшего, впавшего в забытье Константина до ближайшей дороги, освоенной торговцами — там они смогли бы рассчитывать на караван, который вмиг бы домчал их до Новой Серены. Кристофер то и дело тянулся к опустевшим ножнам на поясе — но Константину будто бы стало лучше. Полный жизни и энтузиазма кузен лишь мягко высмеял его тревоги.

— Похоже, материнское проклятие все же настигло меня, — добавил он со смешком и покачал увенчанной тонкими побегами головой. — Но ты меня спас, как и всегда бывало. Не тревожься, дорогой кузен! Со мной все теперь будет хорошо.

«Все теперь будет хорошо».

Кристофер вспоминал эти слова, шагая по разрытой звериными когтями тропе, ведущей в самое сердце острова — к святилищу у жерла вулкана, видимого с любой точки.

Ничего не было хорошо. С самого их прибытия все катилось в бездну, а все успехи, все достижения, все одержанные им победы обратились в ничто. Ни одна из этих побед не приблизила его к цели. Ни одна — не спасла Константина.

Все это попросту не имело смысла.

Они встретились в святилище лицом к лицу, и Константин протягивал ему кинжал: сложная, покрытая ажурным узором тусклая рукоять, длинный клинок — когда-то зеркально чистый, украшенный затейливой гравировкой, а теперь — совсем не отражающий свет.

Протягивал.

Ждал.

Жаркий воздух в жерле вулкана низко вибрировал от напряжения.

Все замерло в ожидании — инклюз в застывшей смоле, крупицы которой Кристофу иногда попадались в студеных водах Тир-Фради.

Братья во всем от первого дня до последнего. Общие горести, общие радости. Общая судьба — по крайней мере, им хотелось в это верить.

С самого первого дня их дороги разошлись и теперь пересеклись здесь.

Кинжал в ладони Константина едва заметно подрагивал.

«Береги этот нож, братец, гляди на него каждый день. Блестит лезвие — значит, я жив и здоров. А заржавеет — случилась со мной беда».

Время — густые капли, медленные, темные, как малихорная кровь.

Константин смотрел на него долго: предлагал и просил, почти молил — и ждал. Старый шрам на ладони — узкая багряная полоса — ныл, разливался тянущей болью в кисти. Взять кинжал — простое решение. Вскрыть старую метку, обновить узы, созданные давным-давно — еще проще.

Так что же...

И Константин вдруг понял.

Он улыбнулся — редкая, извиняющаяся улыбка, такая, которую Кристофер видел лишь в очередной раз вытаскивая незадачливого кузена из заварушки. Константин улыбнулся так, как улыбался в беззаботной юности, как улыбался еще совсем недавно, поднимаясь на борт корабля. Полный надежд мальчишка на мгновение проступил из небытия.

Кристофер успел забыть, каким Константин был до того, как болезнь выжгла его изнутри.

— Мне так жаль, кузен, — пробормотал тот, другой Константин — еще светлый, еще не отравленный ни болезнью, ни безумием. — Мне, правда, так жаль...

Кинжал мелькнул в его руке, обернувшись острием к груди. Парадный, не боевой клинок — а вошел сквозь кирасу легко, будто в мягкое масло. Лицо Константина исказилось болью. Он пошатнулся, завалился вперед — Кристофер едва успел подхватить его и осесть на покрытую росой землю.

— Ты снова спас меня, — хриплый голос Константина трещал, как сухое дерево, пожираемое огнем. — Уже в который по счету раз...

Он дернулся, будто в судороге — и затих, уронив голову.

Когда Кристофер выдернул застрявший в кирасе кинжал, он был сплошь черен от крови.