Чудеса не ждут отставших (джен)

Они остановились на ночь в городе Отцветших.

Айли съёжился у огня, кутаясь в большую, с чужого плеча, куртку и вздрагивая каждый раз, когда дрова в костре трещали слишком громко. Красные отсветы плясали на изгибе нависающей над их маленьким лагерем каменной арки.

Кьёль подбросил в пламя ещё пару веток и встал. Айли дёрнулся; впился в него огромными прозрачными голубыми глазами.

— Ты куда?!

В его голосе звучал такой ужас, что Кьёлю захотелось скрипнуть зубами, но он сдержался. Сказал так спокойно, как только мог:

— Пойду осмотрюсь. Костра хватит ещё часа на два, я точно вернусь раньше.

Слава богам, мальчишка не увязался следом. Впрочем, какое там — он слишком боялся темноты. Он вообще всего боялся и вечно мёрз, да и откуда им, недокормленным с детства, брать тепло…

Кьёль спустился по высоким ступеням, ведущим вниз с холма. Когда-то в огромных лепных вазах по обе стороны от лестницы росли деревья, но сейчас там, словно трубы, тянулись к небу пальцы задушивших их сфагний. Дыхательная маска осталась там, в рюкзаке у костра. Ну и демоны с ней. Этот город был для Кьёля первым, но он не раз имел дело со сфагниями в других местах: проклятый лишайник выпустит облака невидимых ядовитых спор только на рассвете, а к утру их с Айли уже здесь не будет. Зато все знают, что в городах Отцветших не бывает диких зверей — да и люди, если на то пошло, в здравом уме забредают сюда нечасто…

Кьёль не помнил, когда они с Айли в последний раз видели других людей.

Ночь ещё не вступила в свои права, но сумрачные громады заброшенных зданий превращали улицу в ущелье, и свет почти не достигал дна. Кьёль видел Цветущие города на картинках; может быть, днём он смог бы разглядеть здесь отблеск былой красоты, но сейчас её прятали тени и уродовали опухоли сфагний. Не дворцы и не башни — трупы исполинских чудовищ, которых время выело изнутри…

Искать здесь было нечего; Кьёль, в общем, ничего и не искал. На самом деле, ему просто хотелось немного побыть вдали от Айли. Парень трясся от ужаса каждый раз, когда Кьёль оставлял его хоть на минуту, но, видит небо, находиться рядом с этим комком судорожного страха днями напролёт не хватало никаких человеческих сил.

Порой это становилось так невыносимо, что Кьёль втайне мечтал, чтобы Айли наконец умер от тягот пути.

Иногда он думал, не бросить ли мальчишку. Не пойти ли дальше одному. Мысль была соблазнительна до боли — насколько легче тогда бы стало! — но каждый раз его останавливал звучащий в ушах знакомый голос.

«Мы не можем позволить себе тащить лишний груз, Кьёль».

Люди, которым он верил, спасали собственные жизни, и Кьёль не мог их упрекнуть. Он просто поклялся себе, что никогда не поступит так же.

Айли было не выжить в одиночку. Парень тоже отстал от своих; то, что Кьёль нашёл его, вполне сошло бы за чудо не хуже тех, какими хвастался век Цветения. Айли был всего лет на десять младше, чем Кьёль, такие — уже не дети, но в этих светлых глазах на остром белом лице было что-то, мигом пробуждающее безотчётный животный инстинкт: охранять потомство.

Кьёль пообещал Айли отвести его к людям. Туда, где всё ещё можно жить.

Значит, он это сделает.

Он шёл по улицам, широким, как реки, и пустым площадям, не слыша ничего, кроме эха своих шагов — даже ветер и тот вздыхал тяжело и редко. Кто-то назвал бы эту тишину зловещей, но Кьёль не боялся мёртвых. Время и непогода не пощадили камень, и брусчатка крошилась у него под ногами. Кьёль слышал, будто раньше, вечность назад, дожди обходили города Цветущих стороной, а камни мостовых светились по ночам. Говорили, будто мосты здесь висели в воздухе без опоры, листья прозрачных деревьев звенели на ветру, как стекло, а жители, все до единого, были красивее сна и не старели, пока не хотели сами…

Ходили слухи, что в старых развалинах до сих пор можно встретить призраки чудес. Будто они просыпаются — ни с того ни с сего, вдруг, — чтобы случиться один, последний раз и умереть снова — теперь уже навсегда. Ребёнком Кьёль слушал эти сказки с открытым ртом. Смешно — он грезил городами Отцветших. Мечтал о загадках и волшебстве…

Теперь-то Кьёль знал, что единственное настоящее чудо, оставшееся от Цветения — это сфагнии.

Серо-зелёный лишайник на трупах издохших городов; молчаливый страж, охраняющий от падальщиков пустые гнёзда. Память и магия Отцветших сгинули вместе с ними. Уходя, они заперли свои тайны на все замки́.

Те, кто остался, справлялись без этих тайн, пока столетия спустя сфагнии не решили пойти дальше.

Век Цветения стал веком гнили, так и не принеся плодов.

Кьёль остановился, закрыл глаза и какое-то время дышал промозглым холодом ночи.

Нужно вернуться к Айли. Парень, конечно, та ещё радость, но он не заслужил страдать слишком долго.

Он уже повернул обратно, когда темнота между колонн высокого, обглоданного временем портика пахну́ла на него свежим ветром.

Кьёль остановился на полушаге. Он уже проходил здесь и не видел ничего необычного; может, показалось? Поколебавшись — да что ты там забыл? — он шагнул под каменный свод. Огромный пустой зал был тёмным и гулким, как пещера…

Широкое, во всю его заднюю стену, окно выходило на море.

Безмятежно-лазурное, оно виднелось там, вдали, едва различимое за прилавками оживлённого рынка. Торговцы в пёстрых одеждах продавали диковинные плоды и изящные украшения, беззаботно болтали с покупателями, гуляющими вдоль рядов. Цвета были так ослепительны, что Кьёль с трудом мог поверить, что такие вообще существуют: зелёные листья, и пурпур женских платьев, и безупречное, прозрачное голубое небо…

Одинокая чайка в котором застыла без движения, окоченело раскинув белые крылья.

Музыканты под навесом не играли на своих барабанах и флейтах. Девушки не смеялись и не пробовали апельсины. Ветер не надувал на искрящейся глади моря гордые паруса.

Они все были нарисованы. Нарисованы на стене.

Кьёль понял, что давно уже не дышит. Выдохнул, судорожно вдохнул снова и обнаружил, что дрожит, как мальчишка. Ноги вдруг отказались ему служить, ухватиться было не за что, и он едва заставил себя остаться стоять. Он поверил. Глупец! Это было так больно, что хотелось завыть. Он поверил! Стоило всю эту проклятую жизнь свыкаться с мыслью, что придётся бороться и выживать одному, потому что волшебства нет и не будет, чтобы быть обманутым какой-то фреской, пускай и такой искусной, что мир, из которого ты на неё смотришь, кажется ненастоящим…

Стой.

Кьёль моргнул. Уставился на картину.

Он видел каждую деталь отчётливо и ясно, как живую, но на улице стояла ночь, а в комнате не горело огня.

Ему понадобилась минута, чтобы осознать: солнце. Нарисованное солнце сияло так же ярко, как настоящее в полдень, и бросало на пыльный каменный пол пятно золотистого света.

Тогда он понял. Это была не картина и не окно.

Дверь.

Одно из чудес Отцветших, которое почему-то решило случиться именно сейчас. Не для него; ему просто повезло оказаться рядом.

В ту минуту Кьёль знал, что может войти. Что надо просто приблизиться и переступить границу, как переступают порог.

В голове стукнуло: Айли. Парень, должно быть, никогда и не видел такого высокого неба, а о море слышал лишь в сказках. Кьёль с ужасом представил, с какой силой Айли вцепится в его руку в этой толпе — как бы не лишиться пальцев! — и не смог не улыбнуться при мысли, что солнце, которого так мало в их собственном мире, мигом нарисует на его бледном лице целые созвездия веснушек…

Кьёль понятия не имел, куда ведёт эта дверь, но это было неважно. Там точно лучше, чем здесь. Там тепло и вдоволь еды, там не придётся с боем выцарапывать у смерти каждый лишний день…

Ещё одно новое знание было простым и неумолимым: за Айли не успеть

Нужно было всё-таки взять парня с собой. Если ты сейчас пойдёшь за ним, чудо исчезнет. Оно погаснет, стоит тебе выйти за огрызки колонн. Умрёт, стоит тебе отвернуться.

И никогда уже не случится снова.

Чудеса тоже не ждут отставших.

Кьёль стоял, глядя на небо и на море. Чувствовал тёплый поцелуй нарисованного солнца у себя на лице.

Ему надо обратно к Айли. Он обещал довести его. Он обещал вернуться, пока не догорит костёр, значит, вернуться нужно.

Парню не выжить в одиночку.

Кьёлю не пришлось колебаться долго. Иногда выбор делает себя сам.

— Кьёль!

Айли никогда бы не хватило храбрости пойти его искать, но костёр догорал, голодные тени подползали всё ближе, и Айли понял, что умрёт, если просидит здесь ещё минуту.

— Кьёль!

Нависающие над головой громады зданий, пустые глазницы окон — слепые, но всё равно провожающие тебя взглядом. Бесконечные лабиринты тёмных, безвыходно одиноких, страшных улиц, где тебе отвечает твой собственный голос. Этот город был ночным кошмаром, липким бредом при лихорадке, вот только какая-то часть Айли с жуткой ясностью сознавала: не сон. Это не сон, и проснуться не выйдет.

Когда накатывал ужас, Айли начинал задыхаться в своей маске, но он снял её только тогда, когда понял: нужно звать. Он боялся тысячи вещей, но больше всего на свете он боялся сфагний. Какое-то время ничего не заметно, затем — бредовые видения, судороги, удушье и смерть. Айли знал, как умирают от спор. Он знал это слишком хорошо.

— Кьёль!

Кьёль. Друг. Спаситель. Человек, благодаря которому весь этот сошедший с ума мир раз за разом обретает хоть какой-то смысл.

Где же ты.

Айли остановился; пытаясь отдышаться, оперся руками о колени. Его била дрожь. Он сам не заметил, как перешёл на бег — ему всё равно казалось, что он не движется с места.

Тишина у него за спиной громко вздохнула. Айли отпрянул — позади не было ничего, кроме старого камня и вечных сфагний.

Он перевёл дух и побежал дальше.

Нельзя стоять на месте. Если остановиться, некуда будет деться от мысли о том, что ты давно уже потерял дорогу обратно к костру. Этот город огромен, а чудеса в старых сказках всегда случаются только один раз.

Он больше тебя не найдёт. И ты больше его не найдёшь.

Паника сжала горло Айли стальными когтями, и он закричал просто затем, чтобы заглушить её голос.

— Кьёль!

Где же ты где же ты где же-

Чайка у него над головой пронзила небо ликующим криком, солнечный луч прыгнул прямо в глаза, заставляя зажмуриться. Мир разом наполнился музыкой, светом, весёлым говором на знакомом языке, которого Кьёль никогда не слышал раньше.

Тёплый, пахнущий солью ветер налетел на него, взъерошил ему волосы, как некогда ерошила их бесконечно нежная, бесконечно любимая рука, которую Кьёль запретил себе вспоминать. Воздух был таким чистым, что им было трудно дышать; Кьёль захлебнулся им, как водой, вдохнул полной грудью и рассмеялся, запрокинув голову.

— Кьёль!

Город не кончался, и кошмар не кончался тоже.

У Айли уже не осталось сил, но он бежал, потому что остановиться было нельзя, и вернуться было некуда. Преследуемый звуком собственных шагов, он бежал мимо пересохших каналов с обнажившимся дном, мимо заросших сфагниями фонтанов, мимо статуй без рук и лиц. Мимо рухнувших мостов и подножий каменных башен. Мимо изъеденной временем колоннады, за которой на дальней стене виднелась осыпавшаяся фреска.

— Кьёль!..

Ему ответило только эхо.