Непонимание (джен)

— Да ты, Сашка, уже совсем взрослый, как я погляжу! — услышал Александр Астарн насмешливый голос своего старшего брата, Шиая, почти сразу, как только перенёсся на Увенке.

Александр обернулся и увидел Шиая сидящим в тени огромного ветвистого дуба, который служил обыкновенно астарнской ребятне любимым местом для игр. Шиай был в своих роскошных первосвященнических¹ облачениях, расшитых сверкающими узорами, бледный, с глубокими тенями под серыми глазами, казалось, ещё более осунувшийся, болезненно худой, чем в их последнюю встречу. Он сидел в своём деревянном кресле на колёсах, а ноги его по обыкновению были укутаны в старенькое шерстяное одеяло. Шиай, впрочем, улыбался — и почти без издёвки, — а это было явлением не менее редким, чем пасмурные деньки на Увенке (и ведь сегодня был как раз один из таких редких пасмурных дней), и Александр не удержался и, позабыв в мгновение ока про то, что ужасно хотел казаться всем вокруг взрослым (ведь недаром ему недавно стукнуло десять лет), бегом кинулся к нему.

Последние два года Александр видел Шиая чаще всего мельком — на Увенке он прибывал обычно лишь на каникулы, тогда как Шиая в это время стали чаще отзывать по всяким первосвященническим обязанностям, в суть которых Александр не вдавался. Шиай обычно успевал лишь потрепать младшего братца по волосам, подарить пару-тройку снисходительных усмешек и кивнуть на книжки, в которых можно было почерпнуть нечто особенно интересное.

Но в этот раз всё было иначе. Во-первых, скоро на Увенке должны были сыграть свадьбу ещё одного старшего брата Александра, Мира, так что их отец позаботился о том, чтобы все его дети имели возможность вволю повеселиться на этом торжестве (Александра, например, отпросили из его школы на целую неделю). Во-вторых, проводить церемонию следовало первосвященнику. И кому, как не Шиаю, единственному первосвященнику с астарнской кровью в жилах, было это делать?..

Дворянские семьи, в которых хотя бы один представитель сумел получить первосвященническое образование, предпочитали, чтобы все особо важные ритуалы сплетал и скреплял первосвященник из их рода, а не чужак. И Астарны в этом правиле не были исключением (хотя любили нарушать очень многие).

— Полно! Полно! — ворчал Шиай, между тем принимаясь всё ласковее тискать Александра: щекотать его, трепать за отросшие чересчур волосы и несильно щипать за раскрасневшиеся щёки. — Что за глупые нежности, Сашка?!

Шиай много ещё говорил своим ворчливым тоном — о почти юношах, что ведут себя, словно маленькие мальчики, о беспечных каникулярах, что позабудут за какую-то недельку едва ли не всё, что пытались им вдолбить в течение долгих трёх лет учителя, о несоразмерных событию торжествах... И всё же, внимание младшего брата доставляло ему удовольствие. Александр видел это. Чувствовал. Глаза Шиая смотрели мягче, а он сам становился менее язвительным, менее воинственным, менее невыносимым.

Шиаю вообще нравилось внимание — отцовским он, правда, никогда не бывал обделён, но вот братья и сёстры его сторонились и, чего уж таить, недолюбливали за неуживчивый нрав, за колкие слова и холодно-насмешливые взгляды. Александр со стыдом подумал, что три года назад и сам не слишком-то любил Шиая — как раз до той грозы после злополучного полёта с Миром. Впрочем, говорить это вслух Александр был не намерен.

Шиай был неплохим собеседником — эрудированным, остроумным и вполне обаятельным, если ноги или голова его не болели слишком сильно, чтобы остроумие в миг превратилось в раздражительность и желчность. И являлся весьма заботливым братом для Александра, хотя порой пытался скрыть это под маской ворчливости, словно опасался, что кто-нибудь может заподозрить его в излишней сердечности и сентиментальности.

— Я не знаю, что подарить Миру, — вместо этого зачем-то сказал Александр прежде, чем успел подумать. — Ему принадлежит целый уровень²! Разве есть хоть что-нибудь, чем я смог бы его удивить?

Шиай нехорошо прищурился.

А Александру запоздало пришла в голову мысль, что Шиай отчего-то терпеть не может, когда он говорит о Мире (или о других братьях) хорошо. На все восторженные слова об отце или о маме Шиай никогда не реагировал так — напротив, он всегда несколько снисходительно улыбался и давал бесценные советы, если что-то не ладилось. Но каждое доброе слово в адрес кого-то из братьев или сестёр Шиай расценивал едва ли не как оскорбление.

Из шести своих старших братьев Александр больше всего любил двоих — язвительного, неприветливого Шиая, умевшего порой парочкой словечек довести до слёз практически любого, и солнечного ветреного Мира с кучей глупостей в белокурой голове и сияющими голубыми глазами. Они двое возились с ним гораздо чаще остальных, когда он был мал, да и теперь с ними всегда можно было поговорить по душам. Второе место занимал, пожалуй, умница и педант Говард. А самое последнее — вредный и холодный Ренорд. Линтамер и Амори, пожалуй, делили третье место, и кто-нибудь из них порой вырывался вперёд.

Из младших же братьев ему, пожалуй, нравилось иногда возиться с пятилетним малышом Леонардом, что смотрел на него с восторженным обожанием и с радостью выполнял маленькие поручения в обмен на совместные игры, птичек и зверушек из бумаги или малость — весьма сильно, если уж говорить честно — приукрашенные рассказы о школе, учителях и «взрослой» жизни. Лео порой бывал весьма надоедлив, и Александр со стыдом вспоминал, что в свои пять лет тоже бывал таким.

— У нашего Мира, по-моему, есть всё, чего только можно пожелать! — буркнул Шиай, скривившись, словно от обиды, и Александру стало вдруг стыдно и боязно, что сцену эту увидит отец, настоятельно просивший не расстраивать и не беспокоить хрупкого здоровьем Шиая зря. — Но, к сожалению, одарить его мозгами (а это единственное, чего у него точно нет) не может даже императрица!

Александр согласно хихикнул, и Шиай довольно усмехнулся, вмиг успокоившись.

К теме подарков к свадьбе Мира они больше не возвращались.

Впрочем, едва ли из-за этого Александру следовало всерьёз беспокоиться — до самой церемонии оставалось ещё два дня, и за это время он вполне успеет увидеть мама и отца, и кто-нибудь из них обязательно подскажет что-то дельное. В крайнем случае, Александр всегда мог обратиться к той милой и болезненно-хрупкой девушке из Блайнтов, что всегда относилась к нему ласково.

И Александр принялся с гордостью делиться с Шиаем впечатлениями от учёбы в школе — по некоторым из дисциплин он даже был первым учеником, да и в целом учился вполне неплохо. Рассказывать о друзьях и любимых наставниках Александр отчего-то не спешил. А Шиай улыбался, глядя на него, и от этого становилось особенно приятно — так слушали его рассказы лишь мама и отец. Другие братья (да и сёстры тоже) почти тотчас отмахивались и принимались поскорее рассказывать о себе. Но Шиай всегда слушал. И лишь изредка вставлял насмешливые замечания или советы.

Александр всё говорил и говорил, почти захлёбываясь собственными словами, когда на башне ударили в колокол. Звонили к обеду. Александр вздрогнул и с некоторым удивлением уставился на старую-старую (воздвигнутую ещё в ту пору, когда Астарны только получили этот уровень) белокаменную колокольню, делившую увенкский дворец на западную и восточную части. В башню эту лет пять назад пробрался Мир и испугал всех вокруг внеочередным звоном посреди ночи.

— Эх, Сашка! — вздохнул вдруг Шиай и с какой-то необъяснимой грустью посмотрел на него. — Придёшь ко мне вечером? Мне ведь надо готовить обереги и сплести заклинания для церемонии... А тебе пора бежать на обед, если не хочешь голодать до отцовского возвращения — а он ведь вернётся не раньше ужина. Беги же!..

Александр пообещал обязательно зайти вечером и нехотя побрёл на обед, про себя думая, что с удовольствием пропустил бы его, если у Шиая только была возможность провести с ним время.

Что делать было Александру на обеде? Младших его братьев ещё не пускали ко взрослому столу, если на уровне не было отца (при отце-то все обедали и ужинали вместе, и взрослые, и двухлетние малыши), и сейчас они обедали вместе с нянями и гувернантками, сёстры находились под присмотром тёти Дженны в западном крыле, мама сейчас примеряла праздничные платья (на все дни торжеств она, как и все жёны отца, должна была надевать новое), а из старших братьев Александра тех двоих, которых он любил больше всего, на обеде не будет — Шиай занимался подготовкой ритуала, да и вообще редко когда поднимался выше первого этажа, а Мир всегда предпочитал по-быстрому перекусывать в кухне или наедаться до отвала за ужином, а не мозолить глаза графине Катрине, которая на дух его не переносила (и к её чести, следовало заметить, что не любить Мира ей было за что).

О, Александр с удовольствием не видел бы ненавистную Катринку как можно дольше! Эта женщина была совсем не похожа на его милую, добрую маму или хотя бы на строгую, но красивую и изысканную леди Марию, мать Мира. Она словно была зла на весь Ибере и мстила за свои разочарования и боль всем вокруг. Стоило расспросить об этом Мию или Мариам — они должно быть, неплохо знали, почему отец вообще на ней женился. Быть может, когда-то она была более приятной женщиной?..

Словом, он вовсе не горел желанием лицезреть несносную Катринку и, будь на то его воля, проводил бы в её обществе гораздо меньше времени.

Но Александр вместе со старшими братьями на Увенке всегда обедал в малой столовой под присмотром графини Катрины — так уж было заведено. Малая столовая — небольшая комната, обклеенная перламутровыми обоями — располагалась на третьем этаже Серого павильона, и если бы Александр поторопился, он бы успел войти туда вовремя — до второго удара колокола.

Но он шёл слишком медленно, не слишком-то желая присутствовать на обеде, и, разумеется, появился в столовой лишь через несколько минут после второго колокольного звона. Там, за большим лакированным столом, накрытым белоснежной скатертью, уже сидели Амори, Говард, Ренорд и Линтаммер. Мира ожидаемо не было. Все, кроме взрослого Амори, были, как и Александр, в своей школьной форме. У Линтаммера форма была самой красивой и богатой, у Ренорда — самой простой, однако сын графини Катрины, Говард, был одет аккуратнее других. Его форма была серой — и Мир нередко шутил по этому поводу — с дюжиной золотых пуговиц и расшитая по швам чёрным. Но именно его форма была идеально выглажена, именно на ней не красовалось ни единого пятнышка, тогда как у Ренорда на чёрных рукавах белели пятна от мела, а у Линтаммера были частично отпороты кружева на вороте.

— Алекс! — услышал Александр резкий голос графини Катрины, в котором явственно слышались нотки нетерпения. — Потрудитесь объяснить, почему вы опоздали.

Она сидела во главе стола в своём строгом чёрном платье с золотой вышивкой, с убранными под чёрную сеточку медно-рыжими волосами и надменно взирала на него, одним только взглядом упрекая за опоздание (о, отец или мама Александра никогда не упрекали его за это!) и, вероятно, за расстегнутые манжеты школьного синего мундира. В её взгляде было столько презрения, столько недовольства, что впору было растеряться.

И Александр, привычно приведённый в состояние крайнего ужаса одним тоном ненавистной Катринки, выпалил первое, что пришло ему в голову.

— Не смейте звать меня так, вы, Катринка! Меня зовут не Алексом, мадам, а Александром, — вырвалось у него, и больше он не сумел сдержать вырывающихся из самого сердца слов. — Вы могли бы знать, что никто так меня не зовёт!

И больше Александр ничего не сумел сказать. Ни одного слова.

Слова оправдания, извинения словно застряли у него в горле. Он хотел сказать, что он просто говорил с Шиаем — Шиая противная Катринка всегда побаивалась — или что его немного задержали в школе (проверить это всё равно мог только отец), или что-нибудь в этом роде. Он хотел хотя бы извиниться — выходка его была достойна скорее вспыльчивого Мира или горделивого Шиая. Александр и сам не знал, что с ним сегодня такое — он уже сказал лишнего Шиаю, а теперь и Катринке. Но слова застревали у него на языке и дальше никак не шли. И Александр просто стоял и молча смотрел на то, как Катринка бледнеет (и в голове вдруг появилось сожаление о собственной несдержанности — скажи он просто, что хочет, чтобы его звали Александром, это было бы нормально, и никто не сумел бы упрекнуть его в грубости) , как в одно мгновенье вскакивает со своего места, оказывается около него.

Александру представилось, что она вот-вот занесёт руку, чтобы ударить него, и в дальнейшем он ни за что не вспомнил бы, как выскочил из Малой столовой. Страх — о нет, суеверный ужас — придал ему сил и скорости, и, не прошло, должно быть, и пары минут, как он очутился в нижнем парке — прямо у одного из прудов.

Только оказавшись там, Александр остановился, присел и сумел выдохнуть. Ему определённо следовало отдышаться, прийти в себя. И, главное — ближайшие несколько лет не попадаться на глаза графине Катрине. Желательно — до своего совершеннолетия, что наступало только через семь лет.

— Трусишка! — услышал Александр знакомый голос, а после искренний громкий хохот, и обернулся.

Ему хотелось что-нибудь возразить — как можно более пылко и убедительно, — но в голову как назло не пришло ничего дельного, и Александр надулся.

Мир — а это был он — всё ещё хохотал. Он был привычно взъерошен и растрёпан. Копну его светлых сильно вьющихся волос едва ли возможно было как следует расчесать. И Мир, по правде говоря, не слишком-то к этому и стремился. На нём была старенькая белая рубашка с уже почти стёршимися на локтях рукавами, и старые отцовские штаны. Рубашка эта была Миру коротковата, а штаны, подпоясанные каким-то древним-древним кушаком, чересчур велики что по росту, что по ширине.

— Рассказывай — чего так перепугался! О, видел бы ты своё лицо, когда только прибежал сюда! — выдавил из себя Мир, так и не переставая хохотать, и Александр подумал, что впору на него за это обидеться — хотя бы сделать вид — и забыть про хлопоты с подарком.

И Александр рассказал. Почти всё с тех пор, как прозвонил колокол. И про то, как опоздал. И про то, как разозлило его то, что графиня Катрина снова звала его Алексом — как же это имя было ему неприятно. И про то, как он высказался ей об этом прямо в лицо. И как выплюнул это исковерканное имя, которым они все, не исключая даже Говарда, её за глаза называли. И о том, что не знал теперь, как сумеет показаться ей на глаза — а ведь обязательно придётся...

— Нашёл проблему! — усмехнулся Мир, пожимая плечами. — Расскажи отцу — он над тобой посмеётся, отвесит подзатыльник, а этой шайлефенской мымре сообщит, что уже тебя как следует наказал!

На душе у Александра полегчало. Действительно, все его волнения были вполне беспочвенны — отец ведь всегда защищал его. Да и на всякие проявления вспыльчивости и дурного нрава смотрел обыкновенно сквозь пальцы. Теперь Александр был спокоен. И его взгляду открылось кое-что, что он не заметил сразу.

Мир был обижен на кого-то или чем-то возмущён. Это обычно не мешало ему подшучивать над кем-то или смеяться, но в глазах появлялся нехороший огонёк упрямства, который едва ли могло хоть что-то погасить. Этот огонёк обычно до чёртиков пугал Александра — о, он и правда был самым настоящим трусишкой, раз почти всё пугало его до оцепенения или побега. Однако сегодня он, кажется, уже набоялся впрок, потому что огонь в голубых глазах Драхомира его совсем не пугал.

Александр уже хотел было задать Миру вопрос, что именно его так разозлило, как тот перебил его, жестом попросив молчать.

Некоторое время они не произносили ни слова. Мир заговорил, казалось, только через несколько минут.

— Отец отчего-то не хочет, чтобы я приглашал на свадьбу Якобину — ты ведь помнишь её? — Александр только кивнул на этот вопрос Мира и приготовился слушать дальше. — Но ведь я не могу не пригласить её! Она моя подруга с детства! Она просто хорошая девушка, и я не могу так её обидеть!

Якобину Александр видел всего пару раз. Так звали юную баронессу фон Фюрст, старшую из троих сестёр. Она была года на два младше Мира — следовательно, в этом году ей было шестнадцать. Это была красивая капризная девушка, смотревшая на Мира то ли как на божество, то ли как на свою собственность, и отличавшаяся мстительностью, определённой долей злопамятности и вспышками ярости, во время которых ей под руку лучше было не попадаться. И Александр — разумеется, сказать об этом вслух Миру он бы не решился даже под пытками — был вполне согласен с отцом. Приглашать её на свадьбу Мира определённо было не лучшей идеей.

— Разумеется, я приглашу её! — почти выкрикнул Мир, гневно сверкнув глазами. — Я хочу видеть на своей свадьбе всех своих друзей. Думается мне, отец никогда не отказывал себе в подобном удовольствии! Да он сказал, что будет рад увидеть кого угодно, даже мисс Возмездие без преступления, но только не Якобину! Представляешь?!..

Александр вполне представлял. Немезида Обенвайзес, которую Мир ещё в школьные годы окрестил «мисс Возмездием без преступления», являлась, быть может, не самой приятной особой, но хотя бы не была в Мира влюблена. В отличие немногим более приятной Якобины.

Александр не совсем понимал, как подобная вещь не приходила Миру в голову (а она определённо не приходила, ибо в противном случае Мир либо галантно сделал бы Якобине предложение руки и сердца, либо не добивался так рьяно её присутствия на своей свадьбе), если она приходила в голову даже ему, Александру, которому не так давно стукнуло десять. И почти жалел, что рядом не было Шиая или отца.

Мир, впрочем, не замечал того некоторого несогласия Александра со своей точкой зрения.

— В конце концов, — заявил Мир упрямо, — это моя свадьба. И на ней будут те люди, которых я хочу видеть.

Возражать ему было глупо.

Мир отличался способностью не видеть и не слышать ничего, если уже решал что-либо, и переубедить его обыкновенно бывало почти невозможно. Так что Александр просто молча слушал его и думал, что было бы неплохо убедить саму Якобину не появляться.

Но это тоже едва ли было в его силах.

Уже вечером, беседуя с Шиаем, который всё-таки нашёл, вопреки всем страхам Александра, время на младшего брата, Александр поведал ему об этом монологе Мира про некоторое несогласие с точкой зрения отца на счёт приглашения на свадьбу Якобины фон Фюрст.

Они тогда сидели на диване, и в руках Шиая была огромная книга по зельям определённого толка, а Александр пристроился рядышком, не забираясь к Шиаю на колени, словно к отцу, только по той причине, что это могло бы причинить ему боль. Шиай показывал ему всякие красивые трюки с магией, которые требовали, должно быть, большой сноровки, и, усмехаясь порой, слушал речь младшего брата.

— Тебе лучше не лезть в это дело, — задумчиво сказал Шиай, когда Александр договорил. — Мир поступит так, как знает. Но если с отцом он в любом случае помирится, кого-то из братьев или сестёр он едва ли простит за вмешательство в этот вопрос, хотя послезавтра уже и не будет считать его важным.

Александр насупился.

— Я и так это знал! — выдал он возмущённо, кутаясь в одно из валяющихся на диване одеял. — Но почему ему так важно её видеть? Почему ему так важно спорить с отцом, даже если он так считает себя правым? Он ведь не любит её!

Последние слова Александр почти выкрикнул. И тут же — в который раз за сегодняшний день — устыдился своей горячности. Он посмотрел на Шиая, а потом подвинулся к нему поближе и положил голову ему на плечо. Тот потрепал Александра по голове и усмехнулся.

Шиай водил своим тонким пальцем по строкам книги по зельям — сейчас книга была открыта на странице с зельем исполнения заветного желания — и порой неодобрительно щёлкал языком. Александр не слишком хорошо разбирался в зельях — они давались ему с трудом, пусть он и старался изо всех сил. Однако даже он видел, что некоторые ингредиенты и способы приготовления — у зелья их было несколько — Шиая совсем не устраивали.

— Знаешь, Сашенька, отец говорит, что в голове у Мира ветер с Биннеланда, а в сердце — вулкан с Хоувейна, хотя лично я придерживаюсь мнения, что наш очаровательный Драхомир просто идиот, — произнёс он, снова прищёлкнув языком и теперь уже захлопнув книгу. — Едва ли даже он сам понимает, почему поступает так, как поступает.