Глупый живой (джен)

Лопата в последний раз звонко ударяется о замёрзшую землю. Ну, пожалуй, хватит. Невысокий и уже немолодой мужчина отряхивает с куртки и рукавиц грязный снег и, кряхтя, выбирается из свежевырытой могилы. Уже четвёртой за сегодня. Кажется, эта была последней. Рабочий ёжится при взгляде на тёмный силуэт дома бывшего кладбищенского смотрителя. Ну как, бывшего… Вроде смотритель и сейчас есть… Но назвать Это таковым язык не поворачивается. Однако уточнить, всё ли верно, лучше сейчас, чем завтра получить по шее от безмерно скорбящих родственников усопшего, для которого ты не вырыл могилу. А потому всё-таки стоит свериться с документами. Хоть и не очень-то хочется.

С другой стороны дома, что выходит на лес, слышны глухие и неуверенные удары топора. Мужчина ненадолго замирает, вспоминая все местные байки о владелице этой богадельни. Жутковато. Но будь оно так, как брешут, его самого должны были сожрать уж года два назад. А он всё ещё жив и здоров. И никто на его жизнь и здоровье по сей день не покушался. Нежить… Даже на глаза не особо показывается. Да и Надзорный, помнится, говорил, что живая Она… Не особо уверенно. Но чем чёрт не шутит?

Обогнув дом, рабочий повторно застывает на месте, словно ноги к земле примёрзли. Маленькое чёрное пятно на фоне белого снега. Как и всегда босые ноги… Покрыты яркими пятнами, какие бывают при обморожении. Уже привычная чёрная рваная тряпка вместо одежды. При каждом вялом замахе топора, едва попадающем по полену, рукава этого савана-балахона обнажают тощие руки с такими же пятнами, что и на ногах. Землистого цвета, обычно мертвенно белое, лицо. Посиневшие и сочащиеся кровью потрескавшиеся губы. Растрёпанные тусклые чёрные кудри, непривычно собранные в косу. И пустые, подёрнутые пеленой глаза.

Очередной замах обрывается на полпути. Явно негнущиеся пальцы не удерживают топор, и тот глухо падает у Неё за спиной. Морозную тишину разрезает громкий, полный разочарования вздох. На негнущихся ногах Нежить пытается повернуться, но измождённое тело уже не выдерживает. Ноги подкашиваются, и Она падает, раздирая костлявые колени о мёрзлую землю.

В груди у мужчины что-то болезненно сжимается от вида подобных отчаянных попыток. Оно ведь… Тоже живое. Вон, белёсый парок слетает с губ. Нежить… Пусть даже жизнь в Ней теплится едва… Набрав полную грудь, рабочий делает несколько быстрых шагов и, подхватив создание подмышки, пока не испарилась решимость, ставит сие чудо местной природы на ноги. Осознание приходит вместе с ощущениями от соприкосновения с костлявым тельцем. Еле живая?.. Так и неудивительно. В чём там жизни держаться-то?.. Одни кости да кожа. Весу, что у курёнка.

— Спасибо, — режет слух едва различимый шёпот обветренных губ.

Стоит Она нетвёрдо. Дрожит и шатается. И хочется спросить, чего по такому морозу Ей в тепле не сидится… Да только… Одного взгляда на небольшую кучку криво расколотых полешек хватает, чтобы вспомнить, что в покойницкой ничуть не теплее, чем в могиле. Дрова надо колоть. Да кто бы этому горю помог?.. А у самой в чём душа держится…

— Эх, — тяжело вздыхает мужчина и поднимает с земли топор. — Накопал я четыре могилы, где указано было, — сообщает он, поправляя местами поколотое полено. — Всё на сегодня?

— Нет, ещё одного на вечер перенесли, — утирая сочащиеся губы тыльной стороной ладони, хрипло отвечает Нежить. — Да только журнал в кабинете остался…

— Ну так найти надобно, — кивает рабочий. — Я нагоню…

— Хорошо, — тихо шелестит Её голос, да и сама Она, покачиваясь, удаляется к крыльцу.

Правда, ненадолго замерев, когда топор с шумом раскалывает полено на щепки. Однако заминка кажется лишь мгновением перед тем, как Она исчезает в глубине дома. Оставив незапертой дверь. Мужчина тоже оборачивается. Этот дом уже давно кажется нежилым. Хотя… Тайн у него хватает. О Ней ведь тоже никто не знал. Пара взмахов топора и колоть становится нечего. А ведь этих щепок хватит ненадолго…

Внутри у рабочего всё вновь противно сжимается. Призрак… Не призрак… Но точно ещё ребёнок. Сколько Ей от силы? Лет десять максимум? Да где же это видано, чтобы дитё в таких условиях жило?.. Тяжело выдохнув, мужчина сгребает в охапку дрова и, прихватив топор, ныряет в темноту дома кладбищенского смотрителя.

Дверь за ним закрывается со специфическим скрипом. Глаза какое-то время привыкают к полумраку. Здесь он не был уже года три… В последний его визит жив был ещё старый гробовщик.

— Спасибо, — уже куда чётче, но всё ещё хрипло, раздаётся прямо перед ним.

Тело непроизвольно немеет от страха и неожиданности, когда из его рук осторожно вынимают дрова и топор. А ведь мужчина даже не слышал и не почувствовал, как Она подошла. И столь же тихо растворилась в полумраке коридора.

— Проходите сюда, пожалуйста, — вновь выныривает уже из светлого пятна дверного проёма маленький силуэт и снова скрывается в явно освещённой комнате.

Стянув с руки рукавицу, рабочий потирает глаза. То ли он с ума сошёл, то ли весь мир. Ноги тяжёлые и шаги даются нехотя. Нащупав рукой стену, мужчина всё же плетётся к светлому пятну проёма и невнятным шорохам за ним. Из-за смены освещения приходится проморгаться. Однако… Больше всего рабочего на довольно хорошо освещённой кухне поражают идеальный порядок и чистота. Взгляд невольно обращается на собственные ноги и оставленные ими грязные мокрые следы.

— Э-эм… — ошарашенно замирает он.

— Ничего, в доме слишком холодно, чтобы разуваться, — тихо и спокойно замечает хозяйка жилища на мычание гостя. — Вы, живые, плохо с такими температурами справляетесь, — мертвецки бледное лицо обращается к визитёру. — Книга учёта там, — кивает Она в сторону стоящего посреди кухни стола, на котором и впрямь лежит раскрытый, уже знакомый ему ветхий кладбищенский журнал.

Перемявшись с ноги на ногу, мужчина всё же делает несколько шагов и заглядывает в документацию. Глаза привычно выискивают нужную информацию. Ага, всё верно. Те четыре, что он уже выкопал, и пятая, о которой сказала Она… Ещё раз сверившись с данными, взгляд мельком касается растапливающей очаг маленькой чёрной фигуры. Абсолютно не подающей каких-либо признаков агрессии… И говорящей куда как вежливей многих деревенских.

Взгляд опять обращается к записям книги учёта. Почерк ровный и аккуратный. Пожалуй, даже старый кладбищенский смотритель не вёл этот документ столь прилежно. Может, за могилами Она следит не так хорошо… Но ведь и соседские следователи совсем к ним зачастили. Раньше их сюда калачом было не заманить. А сейчас даже дорогу до этого дома пришлось в порядок приводить, чтоб шуму молодчики в униформе не поднимали…

Нервозность понемногу отпускает. Если осмотреться, пустовато, но очень чисто, почти стерильно. Даже запах, как в операционной. Сам мужчина там, правда, не бывал, но почему-то ему всегда казалось, что пахнуть там стерильностью должно, как в покойницкой старого гробовщика… Старого… От этой мысли даже глаза невольно расширились. Старика нет на посту почитай уже года три, а пахнет там по-прежнему! Да и не неси он самолично гроб вместе с Надзорным в могилу с соответствующим надгробием, ни за что не догадался бы, что старый смотритель помер… Так это что ж тогда выходит?..

Растерянный взгляд вновь возвращается к маленькой фигурке, греющий руки у постепенно разгорающегося очага. Чёрные кудри совсем как у старика. Да и если припомнить, глаза у гробовщика были такого же удивительного цвета. Это он сразу ведь приметил, да только значения не придавал. А ведь смотрел же не раз на надгробия двух других членов этого странного семейства! Чего же раньше-то в голову не пришло?..

— Дедом он мне родным приходился, — в ответ на пристальный взгляд отзывается Нежить, весьма своеобразно выделяя слова «дедом» и «родным».

Её мертвецки бледное лицо поворачивается к визитёру. Если откинуть впалые от истощения щёки, чернющие круги под глазами и дикий цвет кожи… Она ведь и впрямь точная копия старика. Но когда?.. Почему о Ней никто не знал, пока гробовщик не помер?..

Наверное, с такими вопросами лучше подойти к Надзорному. Однако, впервые разглядывая новую хозяйку дома столь тщательно, мужчина с изумлением замечает ещё одну странность: те страшные пятна обморожения, что он чётко видел на улице, почти что прямо на его глазах исчезают с немного отогревшихся у очага ног и рук… Рабочий даже чуть рот не открывает, но Её холодный взгляд отрезвляет мигом. Сколько же презрения в этом остром, словно скальпель, взгляде.

— Если у вас всё, не задерживаю, — на столь же стремительно заживающие губы вползает жуткое подобие усмешки.

А мужчина даже не может пошевелиться. Увиденное наваливается на него подобно лавине. Жуткая. Особенно этот взгляд. Её совершенно не интересует его мнение. Она и так знает, за что получила своё прозвище. И нисколько этого не стесняется. Сказала же ведь, что он живой. Значит… Себя к таковым Она не относит?.. Надо бы идти, но всё, что он сейчас делает — это смотрит, как Нежить с трудом встаёт. Через прорехи тонкой изорванной и не подлежащей штопке ткани мелькают тощие, уже порядком зажившие, колени. Взгляд Её пустых глаз удивительного золотистого цвета обращается на часы, а затем изучает его самого.

— Если собираетесь копать в ближайшее время ещё одну могилу, — тонкие детские пальцы ловко перехватывают ручку поразительно блестящего чайника и ставят его на плиту, — то хоть отогрейтесь.

Удивительно. Но стоит только нехитрой утвари занять своё место, как сама хозяйка испаряется в темноте прихожей. Действительно — жуткая. Немного помявшись, мужчина поднимает голову на довольно громко тикающие часы. И в самом деле, стоит отогреться и поесть сейчас, чтобы успеть управиться с внезапно нарисовавшейся работой. А потому, пододвинув один из стульев поближе к печи, он раскладывает на её краю свои мокрые рукавицы и позволяет теплу лизнуть уже порядком окоченевшие пальцы.

Делать особо нечего, потому он продолжает вертеть головой по сторонам, пока тряпица с его нехитрой снедью отогревается на том же краю печи. Надо было её таки ж за пазухой держать, а не во внешнем кармане. Принесённые им дрова, точнее часть их, были уже аккуратно сложены в небольшой дровнице рядом с печью. Чайник, стоящий на печке, начищен так старательно, что в него можно вместо зеркала смотреться.

Впрочем, хозяйка дома вскоре снова бесшумно возникает возле стола с целым ворохом бумаг, какие обычно таскает Надзорный. И вновь исчезает из поля зрения на несколько минут. Куда — рабочий приметить не успевает. Но вернувшись, Она начинает отмывать и так чистые руки в явно ледяной воде. Мужчину аж передёргивает от подобного зрелища. Тщательно вытерев руки насухо полотенцем, Нежить разминает пальцы и молча садится разбирать тот ворох бумаг, что принесла.

Видно, насколько аккуратно и внимательно выводятся символы. И ведь в её действиях нет натуги… Это скорее походит на то, как шьёт платье опытная швея… Бумажки раскладываются по стопкам и папкам. Пока закипающий чайник не начинает позвякивать крышкой.

Набор для письма аккуратно убирается в сторону. Маленькие босые ноги бесшумно опускаются на пол. Тёмная занавеска отодвигается в сторону, и Нежить привстаёт на носочки, чтобы добраться до банки, стоящей на самой верхней полке шкафа. Судя по запахам, там у Неё хранятся разные травы. Да и подписи на банках больно мудрёные. Словно в рецепте врача. Несколько банок тем временем перекочёвывают на стол возле плиты, и невесть откуда извлекается небольшой, такой же начищенный до блеска, заварник. Хозяйка дома заправски отмеряет несколько щепоток трав из отставленных ею банок и заливает эту смесь кипятком. Всё ещё холодный воздух кухни наполняется тёплыми ароматами лета… А сама Нежить убирает всю утварь по положенным ей местам. Словно всё так и стояло мгновение назад. Только идущий от чайников пар говорит об обратном.

Тихий вздох. Бледные пальцы вновь берутся за письменные принадлежности и, судя по печатям, документы о вскрытии. На какое-то время мужчина засматривается, как эта девочка-призрак разбирает документы. Но созерцание прерывается громким урчанием живота. Рабочий смущённо прижимает к нему руку, вспомнив про разогревающуюся на краю плиты снедь. Однако хозяйка дома даже глаз в его сторону не поднимает, продолжая раскладывать по стремительно распухающим папкам листы протоколов.

Мужчина отчего-то поворачивается к Ней спиной, прежде чем развернуть и съесть свой обед. Каждый кусок обдирает горло и норовит встать в нём колом. Она не смотрит. Её взгляд слишком материален, чтобы не заметить его. Однако раз за разом перед глазами встают тощие ноги и руки… Когда вот Она ела в последний раз?.. Здесь даже отдалённо не пахнет чем-либо съедобным.

— А вы на удивление чувствительный человек при такой работе, — не отрываясь от своего занятия, тихо замечает Нежить.

Рабочий даже попёрхивается воздухом, вновь поворачиваясь к Ней лицом и уже откровенно пялясь на сие чудо местной природы.

— Я бы вам посоветовала управиться с последней могилой в ближайшие полтора часа, — усталые золотистые глаза обращаются на громко тикающие часы. — К четырём за бумагами обещался быть Надзорный, — уголки бледных губ растягиваются в жутковатой ухмылке, — или вы меня боитесь?

Признаться честно, от этого пронзительного взгляда и «улыбки» у мужчины всё внутри похолодело. Да и мысли в голове начинают роиться не самые радужные: о столь чудесном излечении, о Её явно не детских познаниях в совсем не детских вещах, о том, что на несколько километров вокруг одни только мертвецы… Да и Её тоже все Нежитью кличут. И ведь и впрямь, если бы не средь бела дня, то принял бы за призрака. Призрака… Да ведь сам давно ли поднимал Её по невесть откуда нахлынувшей храбрости?.. Кости, кожа… Но живая. Живая… Среди мертвецов.

Тихо хмыкнув, девочка-призрак вновь возвращается к никак не кончающимся бумагам. Сколько?.. Сколько трупов прошло за ночь через эти худючие руки?.. Это вообще возможно?.. Даже если не спать?.. Не спать. Взгляд в очередной раз впивается в чернющие круги под удивительного цвета неживыми глазами. Похоже, что Она и не спит. Не ест… А только работает, пока не упадёт… Рабочий качает головой и, прихватив рукавицы, выходит на крыльцо. Ему тоже пора браться за работу. Уже прикрывая за собой дверь, он оборачивается и вслушивается в шуршание бумаг. Возможно, она и демон, да только силы воли в ней куда больше, чем у многих людей…

* * *

Надзорный с раздувшимся от документов портфелем находит его на кладбище сам. Как раз в тот момент, когда рабочий собирается выбираться из только что выкопанной пятой могилы. Местный блюститель порядка — мужик хороший и всегда протянет руку помощи, если таковая нужна. Вот и сейчас он помогает ему выбраться, похлопывает по плечу и выдаёт обещанное жалование.

— Она сказала, что ты тут, — постукивая окованным носком сапога по мёрзлой земле, кивает в сторону тёмного силуэта дома Надзорный.

— Хм, — только и получается вымолвить, собирая решимость в кулак. — А как ты на Неё наткнулся-то?.. Откуда Она такая взялась?.. — наконец оформляются в слова наболевшие вопросы.

Блюститель порядка недоверчиво разглядывает его. То и дело поглядывает то на дом, то на стоящее рядом надгробие. Рабочий тоже решает рассмотреть надпись… А ведь точно. Он сам лично три года назад копал здесь могилу старому гробовщику и пялился на два надгробия с той же фамилией. Только лень было свежее поднимать. Много их за ту осень было. Могилок-то.

— Не поверишь, — законник рассеянно чешет подбородок, видимо сочтя его достойным откровения. — Мне надо было срочно одного покойника проверить, а старый гробовщик в запой внезапно ушёл. У соседских ноги скорее сотрёшь и труп разложится, пока разрешения добьёшься… Сам знаешь, не жалуют они нас. Вот я с горя и решил старого в чувства привести… — как-то горько посмеивается он. — Ну и нашёл под столом чисто случайно… Её. Заработав себе первую седину. — Окованный сапог с замаха пинает надгробие бывшего гробовщика. — Кто ж знал, что они в доме ребёнка держат да и такому мракобесию учат, — кулак законника сжимается до хруста. — Сдаётся мне, что они не из простых, как мы… Ну, ты понимаешь, о чём я?.. — туманно намекает Надзорный, но догадаться не так уж и трудно, учитывая увиденное на кухне. — А главное… Ты видел Её глаза?.. — обтянутая перчаткой рука потрясает распухшим портфелем. — Я не могу даже предположить, когда в последний раз Она спала… А ела два дня назад. Зато наши пустомели сочиняют! Аж зло берёт! Пусть Она окажется хоть всем чертям преисподней роднёю, но врагу такой жизни не пожелаешь! — законник сплёвывает наземь. — Остатки жизни в Ней держатся одной лишь силой воли! — Окованный сапог опять с размаху пинает надгробие. — Она, может, и грёбанный монстр… Но… — Надзорный резко замолкает.

— Среди нас, живых, монстров с лицами людей куда как больше, — растирая зябнущие руки, заканчивает за него рабочий.

— Уж больно мудрёные для тебя речи, — горько хмыкает законник.

— Ну не скажи, — невесело отзывается мужчина. — Она на меня сегодня так зырканула… Что не такое в голову придёт.

— Хех, есть такое дело. Уж кто, а Она при желании и взглядом прибить может, — покрывшаяся белым налётом перчатка опять скребёт подбородок. — А ты чего вдруг заинтересовался-то?

— Ты, смотрю, тоже слишком «чувствительный», — подхватив лопату подмышку, замечает рабочий. — Увидел я, как это тощее измождённое горе, всё обмороженное, дрова пыталось колоть… — лопата перехватывается поудобней, и мужчина прикидывает, насколько она тяжёлая. — Весу в Ней и впрямь… У курёнка больше будет… — рабочий делает первый шаг в сторону выхода. — Говорят о Ней всякое, конечно. Оно боязно. Но если пораскинуть мозгами… Да только ни разу не видал я, чтоб Она тронула кого… Меня так первого сожрать должна была!

— Хм… — отзывается, следуя в ту же сторону, блюститель порядка. — Холод, истощение, обморожения… Плохо дело. Загнётся наш прозектор, если ничего не сделать, — Надзорный вертит в руках портфель. — Ладно, подумаю, что сделать можно. А про «чувствительность» Она тебя надоумила? — как-то особенно горько усмехается законник. — Уж больно это в Её манере.

Рабочий помалкивает. Надзорный тот ещё хитрый лис. И уж о ком, а о Нежити поболя их всех вместе взятых знает. Да и веры ему куда как больше. Он мужик серьёзный и сплетни таскать привычки не имеет. И уж коли такой за девчонку-призрака вступается, значит, собственные глаза не обманули. Путь по заснеженным кладбищенским аллейкам проходит в полной тишине. Расходятся они только возле кладбищенских ворот. У которых уже собираются провожающие в последний путь одного из тех, кому он сегодня копал «апартаменты». Могилы на этом кладбище ждут постояльцев недолго…

* * *

Всю ночь мужчина не может уснуть, крутясь с бока на бок. Из головы никак не идут костлявые руки и ноги, тёмные круги под глазами и парок изо рта. Устав вертеться, рабочий садится на обветшавшей кровати. Та, кого они все так отчаянно боятся, — всего лишь живое, замученное до безбожия создание. Более того — ребёнок. Утерев лицо руками, мужчина свешивает ноги с кровати и поднимает голову на поблёскивающую в полумраке пыльную металлическую рамку собственной семейной фотографии.

В отблесках камина кажется, что фотобумага объята всполохами огня. Рабочий прикрывает глаза. Эта фотография — единственное, что осталось у него от былой жизни. Сам он стал никчёмным инвалидом, годным разве что могилы копать. А его семья… Вся сгорела в огне войны. Как же не понять намёка Надзорного, если сам он когда-то был не из простых. Довоевался. Отдал родной деревне и стране всё. И семью свою в том числе.

Нежить была даже для таких, как он, диким явлением. Но это никак не отменяло того, что физически являлась подростком. Он достаточно насмотрелся на умирающих от голода сирот. Но даже тут Она заткнула всех за пояс, не тратя сил на бессмысленные поиски помощи извне. Она рассчитывала только на себя. И верила, похоже, только себе. Не удивительно. С такой-то жизнью и отношением окружающих.

У них в деревне имелся приют. Но, похоже, девчонку-призрака попросту не пожелали туда брать. В итоге получалось… То, что было сейчас: голод и истощение на фоне тяжёлой работы без сна и отдыха. Надзорный и тут был прав: если ничего не сделать, их гробовщик, кладбищенский смотритель и судмедэксперт в одном флаконе протянет ноги и отправится на вечный покой рядышком с роднёю.

И это тоже, как минимум, глупо — нового им явно не дадут. И не приведи что, концов не найдёшь.

Но что мог он? Лично. Сам являясь отребьем здешнего общества. Ответ не пожелал отыскиваться, даже когда мужчина начал мерить комнату шагами. Нужно было начать с чего-то посильного. Но с чего?.. Еды?.. Так и сам он перебивался с хлеба на воду. Одежды подходящей у него тоже не было. Тогда оставалось только одно — подлатать покосившийся дом и подкинуть немного дров. Это действительно было хоть чем-то! От простоты решения проблемы мужчина даже останавливается посреди комнаты, постукивая кулаком по ладони.

— Ну вот и славно, — с облегчением выдыхает он и ложится обратно в смятую постель, чтобы провалиться в сон без сновидений…

* * *

Вот так и повелось у него. Когда нечем было себя занять, он, прихватив инструменты, шёл к дому кладбищенского смотрителя. Нежить особого удивления не выказывала на его визиты. Разве что поначалу, изогнув бровь, бросала красноречивый взгляд. Однако в работу не вмешивалась. Да и когда Ей было это делать?.. Своей работы было выше крыши. Сколько бы и когда бы мужчина не приходил, Она была чем-то занята. То принимала или же отдавала покойников следователям. То возилась в секционной с теми же мертвецами. То приводила в божеский вид покойников для погребения. А если Она занималась не трупами, то писала ворох отчётов или же драила покойницкую или дом… Иногда недолго колдуя над плитой и скоро работая ложкой, когда Надзорный приносил Ей в качестве оплаты продукты.

Хоть умом рабочий и понимал, что Нежить такой же живой человек, как и он сам, но гадостное ощущение смерти так и витало в этом доме. Да и на саму девочку-призрака словно поставил своё клеймо Бог мёртвых. И это порядком нервировало. И всё же спустя месяц мужчина полностью убедился, что хозяйке дома совершенно некогда заниматься той ерундой, что о Ней болтали местные. Она не успевала бы чисто физически. Такой объём работы давно свёл бы в могилу любого, но Нежить молча держалась и боролась.

Когда страх от неведомой опасности поутих, рабочий решил, что можно сделать ещё один шаг навстречу сему чуду да и себе немного облегчить жизнь. Тем более что зима выдалась на редкость морозная.

Расчистив снег перед воротами, мужчина устраивается возле печи, растапливая её пожарче принесёнными с собой дровами. Следующий шаг даётся уже сложнее. Набравшись решимости, рабочий наполняет блестящий чайник водой и ставит на печь. Далее ему предстоит ещё более кощунственное деяние. По прошлым визитам он отлично помнит, что все вещи имеют свои места, и найти заварник особого труда не составляет.

И всё бы ничего. Но хозяйка этой богадельни сидит тут же за столом, как обычно разбираясь с документами. Стоило ему протянуть руки к заварнику, как спины коснулся холодный взгляд. Она его не останавливает, просто наблюдает, что этот живой собирается делать. Наверное, даже с некоторым интересом. Обернуться и посмотреть Ей в глаза мужчина так и не решается. Но вытаскивает из прихваченной с собой котомки маленький бумажный свёрток. Пергамент шуршит в установившейся тишине особенно громко, впрочем и крупные сухие листья чая тоже ударяются о металлическое дно заварника, кажется, с грохотом.

По спине пробегает холодок. Нежить смотрит на него уже не вскользь, заполняя бумаги, а пристально. И от этого ему очень не по себе. Поворачиваться боязно. Кажется, стоит только глянуть на кривую жуткую ухмылку, которой Она несомненно его наградит за такую наглость, как вся решимость мигом испарится. Поэтому взгляд с заварника рабочий переводит сразу на чайник, который он неуклюже перехватывает и наливает горячую воду в заварник, возвращая второй на положенное ему место.

Её взгляд всё ещё то и дело касается его спины, но шорох раскладываемых бумаг явно свидетельствует о том, что хозяйка дома возвращается к прерванной работе. А вот он, не зная чем себя занять, греет руки у печи в томительном ожидании, когда заварится чай.

Стрелка часов громко отмеряет неимоверно долгие полчаса. Свёрток на краю печи уже достаточно согрелся. Но в очередной раз кусок в горло не лезет. Есть у Неё на глазах?.. Однако бумаги шуршат особенно громко, что мужчина рефлекторно оборачивается. Нежить аккуратно собирает все папки и письменные принадлежности. Босые ноги опускаются на холодный пол, и Она исчезает в полутёмном коридоре. Скорее всего, унося документы в кабинет. А затем, как обычно, бесшумно возникая рядом с ним, но уже с кастрюлькой в руках. Остатками вчерашнего обеда.

Рабочий забирает свой свёрток и пересаживается за стол, наблюдая за тем, как девочка-призрак разогревает свой безвкусный суп и переливает это горе в маленькую пиалу. Переставляет пиалу на обеденный стол подальше от него. И это не брезгливость. Не жадность. Это дань его праву не находиться слишком близко к Ней. В горле от этой мысли даже начинает свербить. До сих пор он ещё не встречал более терпеливого человека. Хотя, возможно, дело было именно в этом. Она человеком не считалась. Она была Нежитью.

Мужчина так бы и сидел, размышляя о человечности, если бы тонкие белые пальцы не потянулись к ручке чайника, чтобы плеснуть себе в кружку кипятка. Конечно. Заварник-то он занял. Наверное, в кои-то веки сработали старые рефлексы, но чайник так и замер над плитой, крепко сжатый его мозолистыми пальцами. Сердце отчаянно заухало в груди оттого, что девочка-призрак сейчас находится вплотную к нему. И дистанцию настолько резко сократил он сам.

— Я… — хрипло вырывается из его горла, когда Нежить поднимает на него глаза. — Я сам… Налью…

Тонкая чёрная бровь вопросительно изгибается. Угол бледных губ дрожит в явно сдерживаемом желании ухмыльнуться. Но рабочий уже успел понять, что Она куда умнее и наблюдательнее прочих. Нежить явно понимает, что одно неверное движение и страх в нём перевесит разум. Всё это он за мгновение читает в Её лёгком прищуре. Скользящим движением вынырнув из-под его руки, хозяйка дома, как ни в чём не бывало, занимает своё место за столом.

А вот рабочий, чтобы немного успокоиться, делает несколько вдохов-выдохов. Затем из котомки вынимается его собственная походная кружка, и обе наполняются горячим чаем. До стола их доносить оказывается тем ещё испытанием, потому как руки чертовски дрожат…

* * *

Прошедшую в молчании трапезу он помнит смутно. Как и весь остаток дня. Видимо, вся его решимость и моральные силы закончились на том рывке и соприкосновении с острыми лопатками. От того, насколько истощено это странное дитя, пробивает дрожь. Не иначе Её и впрямь отметил Бог смерти. Только так можно объяснить тот факт, что Она всё ещё жива…

Мысли роятся, словно в улей диких пчёл палкой ткнули. Даже голова болеть начинает. А взгляд постоянно цепляется за пыльный угол рамки с фотографией. Эта девочка-отщепенка… Ему и в самом деле жаль Её?.. Или это всего лишь очередная попытка заглушить боль собственной утраты?.. Мужчина откровенно не знает.

Он давно решил просто плыть по течению. Но судьба прибила его лодку к такому берегу, которого он никак не ожидал увидеть. Каждый день был сродни блужданию в тумане. И раз за разом этот туман приводил рабочего к Ней. Не ждущей помощи, но молчаливо благодарной за неё. Страх так и не уходит. Но притупляется. И находиться рядом с Нежитью становится куда спокойнее. По большей степени Ей нет до него дела. Она по-прежнему даже не спит, чтобы успевать управляться с работой. Но каждый раз приходя, он обнаруживает, что дверь не заперта, как это было до того странного дня.

Зима сменяется слякотной весной. С обилием у соседских «пышных букетов подснежников». Большинство которых тащат именно сюда. К Ней. А Она… Она как всегда: работает без продыху, чуть лучше ест, но всё так же почти не спит.

Лето выдаётся на редкость жаркое. Пробуждая не самые радужные воспоминания. Но всё ещё терпимо. Их молчаливые посиделки стали почти традицией, хоть и не надо уже разводить очаг, чтобы не замёрзнуть насмерть. Атмосфера мертвецкой тишины и спокойствия даже порой кажется глотком чистого воздуха среди деревенских склок и сплетен. А вот деревенские остолопы порой совсем с катушек съезжают: уже дважды приходится недоделанных экзорцистов с кладбища лопатой гнать.

Осень с её затяжными дождями вконец убеждает, что Нежить и впрямь избранница Бога смерти, что помогает мертвецам покинуть этот бренный мир. Не зря же у Неё даже чутьё особое есть на живых?.. Недавно вон обратно покойника отправила. Так и сказав, что живые не Её профиль. И ведь и впрямь оказалось, что живой… Да и чем дольше мужчина наблюдал за Ней, тем яснее понимал, что их встреча была совсем не случайна.

Совсем плохо стало ближе к Новому году. Нежить продолжала цепко стоять на ногах, словно молодое гибкое деревце при буре. А вот он… Всё чаще начала сниться ему его покойная семья. Сначала картины прежней жизни раз за разом вставали перед глазами, не давая покоя ни ночью, ни днём. А потом и вовсе его начали зазывать с собой. Даже Она начала смотреть куда пристальнее и покачивать головой. Видимо, видела что-то одной Ей заметное. Вот и он понял по Её взгляду — скоро.

Несколько дней кряду совсем сны дурные покоя давать не стали. Рамка с фотографией всё чаще стала оказываться в руках, то обжигая, то согревая их. И так до тех пор, пока сознание не прошивает простая мысль. Он знает, как его похоронить. Почему-то от этого осознания сразу становится легче, особенно когда этими размышлениями он делится с Той, кто точно сможет исполнить последнюю волю…

* * *

Нежить застывает на полуобороте. Её взгляд бегло касается накрытого простынёй тела. Видно, как сжимаются её челюсти. Резкий разворот и несколько быстрых шагов. Простынь рывком откидывается в сторону. Белые пальцы замирают над телом, пока пустые золотистые глаза внимательно осматривают труп. Тяжёлая стрелка часов отсчитывает безмолвную тягучую минуту. Тонкие мертвенно-белые пальцы с хрустом сжимают края секционного стола. Чёрные ресницы опускаются и вздрагивают в отчаянной попытке сдержать выскальзывающие из-под них слёзы.

Надзорный растерянно замирает, наблюдая, как по белому подбородку ползёт из прокушенной губы, прочерчивая алую черту, капля крови. Соседский следователь тоже ошарашенно молчит и, кажется, даже забыл как дышать.

Мертвенно-белые пальцы осторожно отирают с лица покойного упавшие на него крупные капли слёз, всё ещё безостановочно скользящие по впалым щекам. На мгновение взгляд Надзорного встречается с Её глазами. Но даже его храбрости не хватает, чтоб не отвернуться. Она — тоже живой человек. И человечности в ней поболее, чем у многих людей. Но… Слишком тошнотворно признавать, что ты и сам то ещё чудовище, раз позволяешь себе забыть обо всём и просто приравниваешь Её, как и прочие, к… Нежити.

Тонкие пальцы впиваются в ладони. Она отворачивается и берёт со стола регистрационный журнал. Всё как обычно. Всё как всегда. И только закушенная до крови губа — свидетельствует о том, что всё не так просто…

* * *

Небольшая урна с прахом. Вот и всё, что осталось от бывшего странного живого. Босые ноги оскальзываются на покрывшем всё толстой коркой льду. Это, конечно, бессмысленная трата времени… Но этот человек достоин такой почести. А потому Она продолжает забираться на холм. Стопы уже онемели, но цель практически достигнута. Белые пальцы извлекают горсть пепла, растирая и развеивая её на холодном северном ветру.

Этот живой был слишком свободолюбив. И столь же прочно прикован к своим страхам. Так пусть же будет свободным теперь. Прах к праху. Золотистые глаза смыкаются. Глупый бывший живой…

Примечания:

la_solar: кажется, на этом моменте я заново влюбилась в это произведение. А вы?