Пурпур и Сирень (джен)

В голове звучал набат. В глаза будто насыпали песка. Тело знобило и ломало, как будто в лихорадке, впрочем, это лихорадка и была. Вернее, не лихорадка, а Лихорадка.

Песчаная Чума.

Катерина её не боялась, но даже в самом страшном сне не могла предположить, что та настолько болезненна и невыносима. Никогда ей в голову не приходило, что кости могут как будто сами ломаться изнутри, что кровь может кипеть в артериях и венах, будто стремясь вырваться наружу, что боль может настолько обессиливать. Даже самая страшная морфиновая ломка вряд ли могла сравниться с теми ощущениями, что приносила Чума.

От Чумы нет лекарства, это она знала точно. Вот только убивала эта болезнь не сразу, а предпочитала помучить.

Но разве можно так? Видимо, можно, ведь болезнь от Земли, а Земля, как и всякая мать, любит своих детей. А любовь, как известно, может быть очень разной.

Последнее, что она помнила, — жуткий холод, а ещё — отголосок собственной мысли, которая вроде бы сводилась к тому, что если бы она, Катерина, была смертью, то у смерти непременно была бы лёгкая рука.

* * *

Сон вдруг вытолкнул её из собственных мягких объятий, и Катерине моментально стало холодно и страшно. Вот только больно отчего-то не было, и это не-чувство было донельзя непривычным, ведь она привыкла носить боль за пазухой изо дня в день и коротать с ней ночи.

Она открыла глаза, привычно заслоняя лицо ладонью — чтобы свет не бил в глаза, но никакого света не было. Вокруг было темно.

— Я проснулась в могиле, — сказала вслух Катерина. — Я заболела, потом перестала дышать, и меня похоронили. Странно только, что Ласка не вмешалась. Она же всегда точно знает, жив человек или мёртв.

В одном романе Катерина читала, что оказавшемуся заживо погребённым следует не расходовать кислород, пытаясь позвать на помощь. Вместо этого нужно попытаться ударить ногами о крышку гроба, разломать её, разрыть руками землю и вырваться наружу.

Согнуть ноги в коленях оказалось легко, но, попытавшись ударить ими о деревянную поверхность, Катерина вдруг перекувыркнулась в воздухе и повисла вниз головой.

— Я не в могиле, — сообразила она. — Но где же?

В темноте решительно ничего не было видно, и Катерина запаниковала было, но вдруг успокоилась: похоже, она всё-таки мертва. У живых, зависших вниз головой, кровь приливает к мозгу, им плохо делается, а тут...

Внизу едва заметно блеснул еле различимый огонёчек, и Катерина поспешила снова перевернуться. Вдруг ей нужно следовать за ним? Увы, огонёк был мнимым, не дававшим на самом деле ни тепла ни света.

— Ничего себе, — подумала она. — Похоже, я в аду.

— Называть это место адом и Промежутком — Табу, — кривляясь, сказал кто-то. Из темноты вдруг выпрыгнула худенькая большеглазая девушка с недобрым лицом.

“Такая в глотку вцепится и нескоро отпустит”, — Катерине вдруг стало смешно: а ну как незнакомка и впрямь за этим пришла?

— Меня зовут Айя, — совершенно нормальным голосом сказала девушка. — Я сестра Пурпура и Янтаря, а ты, стало быть...

— Что?

— Интересно, что же творится с Создателем, если он сотворил тебя такую! Дочь Сирени и Пурпура, надо же! Сообщу о тебе госпоже, пожалуй.

— Госпоже? Да объясни же наконец, где я и что тут происходит! — не выдержала Катерина.

— Ты задаёшь вопросы, на которые невозможно дать ответ, — кажется, Айя едва удержалась, чтобы не высунуть язык, — это не место. Это состояние. Твой личный ад, если угодно. Только создала его себе не ты, а тот, кто тебя придумал. У тебя случайно нет никакого знакомого кукольника?

— Случайно есть, — мрачно сказала Катерина. Никогда ей не нравился маэстро Марк Бессмертник, но сейчас она искренне ненавидела его. Недаром ведь говорили, что он не просто так пишет сценарии для театральных постановок, но ни много ни мало создаёт для города будущее...

— Что-то с ним происходит такое, что его мечты то сменяют друг друга, словно картинки в калейдоскопе, то погибают в страшных муках. Судя по тому, что ты появилась в этом, с позволения сказать, месте именно сейчас, наталкивает на размышления, да...

— Сирень и Пурпур — что это значит?

— Это и есть твой жизненный сценарий. Пурпур — это Гнев и Ярость, Власть и Кара...

“То, чего я хотела, отчаянно завидуя Нине...”

—... Сирень — это Тайна и Беспокойство, Тревога и Чудо. Тебе как с таким Сочетанием, самой от себя не тошно?

— А должно быть?

— Сирень, дорогая моя, о непротивлении злу насилием. Сирень и агрессия — вещи несовместимые. А Пурпур — это чистая, неподдельная злоба. Каково тебе, а? Несладко? И зачем он тебя создал?

— Зачем?

— Чтобы с него взятки были гладки. Чтобы его мир рухнул по твоей вине. Уж слишком он себя любит, чтобы поднять на себя руку. Правда, Немой?

“Это не Марк, — подумала Катерина, глядя, как к ним приближается бесплотный человек с золотыми глазами. — Далеко не Марк. Он не может быть немым...”

— А помнишь, Гость, какое Сердце я тебе открыла? — вкрадчивым голосом сказала Айя. — Тебе бы самому спастись, так что не стоит жалеть ни о чём.

Будто заворожённая, Катерина следила за тем, как призрак приближается, поднимает правую руку, и, глядя ей в глаза, чертит в воздухе знак — полукруг по часовой стрелке, знак бесконечности, ещё полукруг — против часовой стрелки.

И тут же стало больно и темно, и она уже не увидела, как из её груди нарисованный знак вытянул две призрачных линии — Пурпурную и Сиреневую.

И стало тихо.

И мир перестал существовать. Не было больше ни коварной Айи, ни странного Гостя с золотыми глазами, ни самой Катерины.

* * *

День подошёл к концу, и в полночь на крыльце Театра, как по заказу, появились три лекаря — Данковский, Бурах и Клара. Все они привыкли являться сюда в это время — каждая увиденная ими пантомима была пророческой, и, подчас, вспоминая тот или иной сюжетный элемент, они уже заранее знали, что следует делать, чтобы спасти свою жизнь — или хотя бы немного продлить её.

Но сегодня что-то пошло не так: двери Театра были крепко заперты, а Трагики разбрелись по разным сторонам, отмахиваясь от назойливых визитёров и не отвечая на вопросы.

Три доктора уселись прямо на крыльце, и Данковский предложил:

— Если спустя четверть часа ничего не изменится, разойдёмся. Попробуем справиться без подсказки.

— Будем уповать на Чудо, — мрачно поддакнул Артемий.

— От тебя ли я это слышу, Потрошитель? — удивилась Самозванка, и тут же испуганно пискнула:

— Исполнитель!

Гигантская птица приблизилась к троице, и потусторонний голос пророкотал:

— Рекомендую вам не тратить время и разойтись прямо сейчас: последнюю пантомиму вы видели вчера. Других не будет. Некому их ставить, почтенные.

— Что это значит? — резче, чем следовало бы, спросил Данковский.

— Марк Бессмертник ушёл из жизни полчаса тому назад.

— Как? — вскрикнула Клара. — Ведь так... Так не бывает.

— Так же, как и ваша приёмная мать. Катерина Сабурова умерла от Песчанки в половину двенадцатого.

...А мир как будто и не изменился...