Кольцо Гонтов (гет)

I want a perfect body

I want a perfect soul

I want you to notice

When I'm not around

So fuckin' special

I wish I was special

But I'm a creep

I'm a weirdo

What the hell am I doin' here?

I don't belong here

“Creep”

Radiohead

В Литтл-Хэнглтоне по-прежнему звали его домом Гонтов, хотя семья Гонтов давным-давно в нём не жила. Дом, больше похожий на лачугу, находился на отшибе. Окна заколочены, с крыши осыпалась черепица, а фасада почти не было видно за буйно разросшимся плющом.

Жители деревни единодушно сходились во мнении, что в старом доме таится какая-то жуть. Детям, вечно жаждущим приключений, было запрещено соваться в эти развалины. Ведь в этом доме когда-то жил сошедший с ума нелюдимый старик Марволо Гонт.

Поговаривали, что вся его семья проклята. Морфин, старший сын, однажды исчез, а Меропа, единственная дочь Марволо, еще в начале века сбежала, как говорили, с одним из Риддлов — отпрыском богатого семейства, что жил в большом особняке неподалеку, — и так никогда и не вернулась в отчий дом.

Сам же Марволо, глава семейства и гордый старик, остался один в доме, копя злобу, и исчез в аккурат после убийства Риддлов. Многие поговаривали, что он как-то с этим связан, но никаких доказательств не было. Да и местные сплетники и сплетницы, что собирались по вечерам в местном пабе "У Энди", в них и не нуждались.

— Все ясно как день, — говорила одна из сплетниц, подражая всезнающему тону ведущего радиостанции BBC. — Марволо их и прихлопнул! Меропа, дочурка его, сбежала с этим красавцем Риддлом, вечно как мешком пришибленным. Только мог и делать, что слюни пускать, когда её видел — околдовала его, не иначе. А потом, видно, когда та обрюхатилась, бросил её и вернулся домой, как ничего и не было. Вот Гонты и обозлились на них.

— И я о том, — всегда поддерживала разговор очередная сплетница, потягивая дешевый бренди из грязного стакана. — Вечно у местных мужиков с Морфином конфликты были. С носом вздернутым постоянно ходил — точно граф.

— Да какой там граф? — хохотнула полная дама, сидящая за столиком у входа в паб, объемный бюст которой занимал чуть ли не больше места, чем она сама. — Ты видела тот сарай, в котором они жили? Тетушка Стейси говорила, что после каждого визита Морфина этого у них из дому что-то да пропадало. То колечко свистнет, то брошку какую драгоценную. Да только такой мастерский гад был, что никогда его за руку не могли поймать.

— Да, нищими они были, это точно, — соглашалась первая, ставя бренди на протёртую до дыр клетчатую скатерть. — Вот, видно, и шлепнул Марволо этот Риддлов, что в старом особняке на холме жили, и смылся с награбленным!

— Но полиция заключила, что ничего не пропало и что у них сердца стали, — возражал другой завсегдатай паба в кожаной куртке, прося очередную пинту у бармена. Могло показаться, что глаза его были подведены карандашом. Косметикой работяга явно не пользовался, и это могло означать лишь одно — он работал на шахте.

— У всех троих? Молодых да в расцвете сил? Ха! Чушь, как по мне. Я вам так скажу: не удивлюсь, если полиция сама не с пустыми карманами из особняка Риддлов вышла, когда их тела обнаружила. Вот и решили выдумать эту байку про то, что ничего не пропало.

— Ну а как же тогда с разрывом сердца быть? — с сомнением произнес шахтер с бокалом пива. — Такое не подделаешь.

— Нынче, Боб, если ты полиция, то всё можно, — многозначительно произнесла дама, доставая сигаретку из новомодной белой упаковки Lucky Strike. Недавно компания сменила расцветку упаковки с зеленой на белую, чтобы привлечь к покупке женщин, что, как видно, сработало на все сто.

— Не неси ерунду, Бетти! — возражала женщина преклонного возраста, с мышиными волосами, затянутыми в тугой пучок. Она тоже курила. — Я вот думаю, что это всё их садовник сделал, молчаливый этот, что у них с самого мала работал! Его даже полиция допрашивала!

— Ну ты тоже выдумала, дорогая, — возражал Боб, опустошивший пинту уже наполовину. — Начиталась ты детективов своих — вечно в них садовники виноваты. Фрэнк — хороший мужик. В шахте нашей сторожем работает, а молчаливый он потому, что нацикам зад драл на фронте. Только одному богу известно, что он там повидал.

— Всё равно не нравится он мне, — пожимала плечами та, затягивалась вновь.

Такие разговоры можно было вести до бесконечности. Особенно, если тебе нечем заняться после тяжелой работы.

Как бы то ни было, после смерти Риддлов их дом купил какой-то богач, который теперь жил там со своей большой семьей, наполняющей дом звонким детским смехом.

После того, как дом перешел в собственность другого хозяина, услуги Фрэнка больше не понадобились и он устроился на шахту сторожем, что была в тридцати милях от деревни, снял себе маленький домик и зажил обычной, провинциальной жизнью работяги. Даже купил поддержанный "Форд" тридцать девятого года, чтобы можно было спокойно ездить на работу и не пользоваться служебным автобусом.

Он всегда считал себя калекой из-за травмы колена, что получил на фронте. Как и многие ветераны, он думал, будто никому не нужен и так и сдохнет в одиночестве, но уже через пару лет он нашел любовь своей жизни — прекрасную Мэнди.

Жили они практически без скандалов, душа в душу. Главным образом потому, что, как и многие супружеские пары начала и середины XX века, оба целыми днями пропадали на работе, что избавляло их от чрезмерного общения друг с другом.

Но Фрэнк Брайс никогда об этом не задумывался и просто был счастлив. Поначалу он смотрелся в зеркало и не понимал, что такая красавица, как Мэнди, нашла в нем, обычном деревенском парне. Умница, учительница арифметики в местной церковной школе, и он — калека, да и только.

Иногда, когда злосчастное колено донимало Фрэнка, а с годами это происходило все чаще и чаще, Мэнди просто нежно касалась тонкими пальцами места, где болело больше всего, и приговаривала:

— Раз, два, три, боль, прочь уйди.

Естественно, такая детская считалочка не могла унять боль, но она каждый раз вызывала у Фрэнка дурацкую улыбку, и ему становилось легче.

Им всегда хотелось ребенка, но господь все никак не позволял этому случиться. По крайней мере, так думала Мэнди, убежденная христианка. Фрэнк же знал другую, более реалистичную, причину — док говорил, что проблема в его семени. Мол, то было "недостаточно активным" и нужно "больше стараться".

Док связывал это с травмами войны и утешал Фрэнка тем, что это довольно распространенное явление среди парней, прошедших войну, и в шутку говорил: тому еще повезло, что вообще стоял. Это явно не утешало Фрэнка, но он каждый раз возвращался домой и "старался больше".

А потом, после пяти лет молитв и безуспешных попыток, на свет появилась прекрасная, как весенний цветок, Вайолет. Дочурка походила на них обоих: у неё был такой же, как у мамы, острый носик и голубые глаза, но зато на худенькой шее, возле сонной артерии, как и у отца, красовалось родимое пятнышко в форме маленького жирафа.

Семья стала для Фрэнка всем. Каждый раз, когда он возвращался домой после длинного рабочего дня, уставший как пес, то всегда находил время, чтобы провести время в кругу семьи. Он играл с дочуркой, дарил ей куклы, на которые хватало жалования. В общем, его можно было назвать образцовым семьянином.

Когда Вайолет немного подросла и уже начала ходить — да что там ходить — бегать и разносить все вокруг, руководствуясь детским любопытством и отсутствием набитых шашек, Фрэнк и Мэнди поняли: вместиться в маленький арендованный домик они уже не могли. Было решено купить собственный дом в ипотеку!

Красивый домик персикового цвета на две комнаты на опушке леса, вдали от деревни, как раз был тем, что им было нужно — и совсем недорого! Позади дома был запущенный огород, который Фрэнк смог бы быстро превратить в красивый цветущий сад. Нужно было лишь сначала скосить всю траву, срубить засохшие ветки, чтобы омолодить деревья, посадить новый фруктовые — и готово!

Вайолет было три, когда они наконец разобрались с бумагами и заехали в дом.

Время летело очень быстро, а Вайолет, в свою очередь, казалось, росла ещё быстрее. Она была очень веселой и смышленой девчушкой, но очень любила проказничать. Не удивительно — родители разрешали единственной дочери все! Хочешь порисовать на стенах? Пожалуйста. Хочешь разбить посуду? Да вперед, есть еще!

Единственное, что родители любознательной Вайолет запрещали делать, так это ходить в заброшенный дом Гонтов, что стоял в какой-то миле от их дома. Его даже было видно из сада — так близко он был.

Но дети не были бы детьми, если бы не любили нарушать все запреты и правила. Однажды, когда Вайолет было семь, она договорилась с деревенскими мальчишками полезть в старую лачугу "в поисках сокровищ". На это их надоумил Рик, предводитель местной банды детишек. Он был самый старший среди группы и по неписаному закону считался сильнее и умнее остальных.

Рику было всего девять, и Вайолет была абсолютно уверена, что когда вырастут, они обязательно поженятся — настолько ей нравился худенький мальчик Рик, с растрепанными каштановыми волосами и красивыми серыми глазами.

— Пап, мам! Нам срочненько нужно поговорить! Это важно-преважно! — закричала вбежавшая на кухню Вайолет.

Её бледное личико раскраснелось, а светлая шевелюра вовсе спуталась в непонятный клубок из волос, травинок и разных листочков — обычное зрелище для деревенских детей, проводящих все свободное время на улице.

— Да, дорогая, — отозвалась Мэнди, моющая посуду после обеда. Оно только что вернулась с работы и очень устала. — Что стряслось?

— Можно, я вернусь сегодня попозже? Рик сделал воздушного змея и обещал показать нам, как он летает! Он говорит, что во время заката это будет очень-очень красиво!

Вайолет нещадно врала насчет змея, но родителям было незачем знать, что они пойдут на поиск сокровищ в дом Гонтов, иначе они её никуда не отпустят! А ей ведь так хотелось туда пойти вместе со всеми.

— Кто еще там будет, миледи? — раздался голос Фрэнка из-за газеты Daily Mail. Обычно в это время он уже был на шахте, но сегодня был выходной, так что Фрэнк просто сидел в кресле, читая газету, и потягивал пиво после плотного обеда.

— Все там будут! Рик, Стен, Томми и я! Я не могу это пропустить! Это о-о-очень важно! Вы меня отпустите? — Вайолет состроила самое невинное на свете личико, взглянув на которое, нельзя было не растаять.

— Какое волшебное слово нужно сказать, — Фрэнк встал с кресла и, подойдя к дочке, встал на здоровое колено, чтобы их лица были на одном уровне, — если ты чего-то очень-очень хочешь, жирафик?

— Не называй меня так! — надув губки, Вайолет встряхнула копной волос — ей никогда не нравилось, когда папа её так называл, но вовремя спохватилась и спросила, заискивая: — Пожалуйста?

— Правильно, жирафик, — сказал Фрэнк, улыбнувшись. — Дорогая, как думаешь, стоит ли нам отпускать молодую леди надолго?

— Думаю, — с материнской улыбкой ответила Мэнди, вытирая руки кухонным полотенцем, — что если молодая леди будет вести себя хорошо и вернется до того, как стемнеет, то можно и подумать…

— Обещаю! — запрыгала на месте от нетерпения Вайолет. Ребята уже давно ждали снаружи, а она все ещё торчала тут, выпрашивая у родителей разрешение. — Буду даже раньше! Честно-честно!

— Ну ладно, беги, — сказал Фрэнк, отпуская дочку.

— Спасибо, пап! Пока! — Вайолет пулей вылетела на улицу.

Фрэнк и Мэнди вновь остались наедине.

— Ни к чему хорошему это шастанье с мальчиками не доведет, я тебе так скажу, — сказала Мэнди, оперевшись о столешницу.

— Это хорошо, что у нее есть друзья, — пожал плечами тот. — Мы живем далеко ото всех остальных. Диву даюсь, что они вообще у неё есть.

— Как посчитаешь нужным, дорогой, — с христианской покорностью отозвалась Мэнди. — У меня что-то голова раскалывается весь день, — прикрыв глаза, она потерла виски. — Пойду прилягу, наверное. Домоешь посуду за меня?

— Да, конечно, дорогая, — сказал Фрэнк и поцеловал жену в лоб. — Отдыхай.

Тем временем мини-банда из четырех ребятишек уже шествовала в сторону дома Гонтов. Им пришлось идти обходной дорогой через лес, чтобы папа и мама Вайолет не могли увидеть их, если им вздумается выйти в сад.

— Как думаешь, что мы там найдем? — подал голос пухляк Томми.

Он учился в одном классе с Вайолет и то и дело засматривался на неё, но та будто его не замечала. Если честно, если бы не Вайолет, он бы сейчас просто сидел дома и смотрел телевизор, попивая горячий шоколад. Но ему очень хотелось впечатлить Вайолет своей храбростью, и поэтому он согласился на эту дурную затею.

— Кто знает? — пожала плечами Вайолет, шагая рядом с Риком, предводителем банды. — Сокровища? Единорога? А может, много-много сокровищ, чтобы купить единорога?

— Единорогов не существует, — хмыкнул Рик, снисходительно взглянув на девочку. — Не говори глупостей.

Вайолет заметно упала духом, но ничего не сказала, а, как и некоторое время назад в доме с родителями, просто сложила губы в обиженную уточку и зашагала дальше.

— Не думаю, что там будет что-то ценное, — с сомнением в голове сказал Стенли, поправляя крупные очки с толстыми стеклами, которые так и норовили соскользнуть с его маленького носа. — Найдем там пару дырявых сапог и пойдем обратно.

— А что, если там крысы? — пискнул трусливый Томми. — Я боюсь крыс.

— Конечно, там много крыс, Томми, — сказал Рик, не обращая внимания на отразившийся на лице пухлого ужас. — В этом сарае уже куча лет никто не живет!

— Ой, мамочки, — только и смог пискнуть Томми в ответ, но все равно последовал дальше — дороги назад уже не было. Он почти добрались до места назначения.

Старая двухэтажная хибара Гонтов, которая уже чуть ли не полностью покрылась плющом, выглядывала из-за низенького покосившегося деревянного заборчика, через который ребята с легкостью перелезли.

Они по шею оказались в высокой траве, ростом едва ниже кукурузы, что росла на поле у каждого уважающего себя фермера. Убирая с лиц колючие травинки, ребята направились к заветному входу.

— Делов-то, — бросил Рик, когда они подобрались к крыльцу дома, преодолев заросший бурьяном придворный садик. — Не пойму, почему все так боятся сюда ходить. Обычный сарай, как по мне, только двухэтажный и из кирпича.

— Ребята, — вновь подал жалобный голос Томми, — нам точно нужно заходить внутрь?

Ему не нравилась эта затея.

Стоявшая у самой двери Вайолет резко развернулась, устремила взгляд своих голубых ангельских глаз на почти дрожащего всем телом Томми и выпалила:

— Томми, если ты такой трусишка, то можешь бежать обратно к своей маменьке прямо сейчас!

— Именно! — согласился Рик. Ему начинала нравится эта бойкая девочка. — Тебя здесь никто не держит, толстяк.

Томми же, казалось, сжался до размера футбольного мяча под взглядом друзей, но через мгновение еле слышно произнес, потупив взгляд:

— Я не трусишка.

— Не слышу, что ты там лепечешь, Томми, — подключился очкарик Стенли. Дети всегда чуют в других слабость и мгновенно ей пользуются, чтобы поглумиться.

"Соберись, — прозвучало в голове у Томми. — Ты не можешь показаться трусом перед Вайолет — она на тебя смотрит".

— Я не трус! — твёрдо сказал он, гордо подняв голову.

— Вот и прекрасненько, — довольно сказала Вайолет. — Тогда пойдем? Рик прав — тут нечего боятся.

Они подошли ближе к старой двери, поросшей мхом. Рик первым дотронулся до ржавой дверной ручки, которая со скрипом повернулась, пропуская ребят внутрь.

Взору ребят открылась обшарпанная, очень бедная гостиная, объединенная с не менее старой и обшарпанной кухней. Окна были зашторены, а сами блекло-голубые шторы были покрыты паутиной, да так, что едва можно было разглядеть их цвет. Вся мебель, которую нашли не иначе как на барахолке после бомбежки Лондона в сороковом году, была покрыта толстым слоем пыли. Единственным более-менее целым из всего интерьера была деревянная лестница, бегущая наверх.

Томми, будучи аллергиком от рождения, тут же чихнул.

— М-да, — протянул Стенли, вновь поправляя очки. — Не найти нам тут ничего интересного. Говорил вам.

— Может, все не так, как нам кажется, — уперто ответил Рик. Его не покидал дух искателя сокровищ. — Тут должно быть что-то ценное.

Он задумался на минутку, потирая подбородок в раздумьях, как его любимый персонаж Шерлок Холмс.

— Думаю, — начал он, — нам нужно разделиться, чтобы обыскать все как следует. Ты, Стенли, обыщи все тут. Мы с Вайолет поищем, что есть ценного наверху, а ты, Томми, полезай на чердак. Главное, не распугай там всех крыс своих чиханьем.

Никто не посмел ослушаться. Каждый принялся за свою часть работы. Стенли начал без интереса выдвигать кухонные ящики, даже не надеясь, что найдет что-то путное, а остальные трое отправились вверх по лестнице. Половцы жалобно скрипели под их ногами, но несмотря на очень обветшалое состояние всего вокруг, не ломались, когда по ним ступали.

Наверху располагались три комнаты, выстроившееся вдоль длинного коридора. На каждой двери висела именная табличка предыдущего обитателя. На первой, что была ближе к лестнице, табличка гласила: "Морфин Гонт", на второй табличка присутствовала, но прочитать что бы то ни было не представлялось возможным — имя было зачеркнуто множество раз, будто кто-то хотел стереть само упоминание о проживавшем. Табличка на входе в дальнюю, самую просторную комнату, гласила: "Марволо Гонт".

Все комнаты были убраны достаточно скромно: одинарная кровать — двойная в случае с комнатой Марволо, дешевый стол, комод с разбитыми зеркалами, громоздкий на полкомнаты шифоньер и покосившейся стул с множеством тряпок на них. Сокровищами тут и не пахло.

Пожав плечами, Рик и Вайолет принялись вываливать все содержимое из комодов и шифоньеров, а Томми так и остался в начале коридора возле лестницы, ведущей еще выше, на чердак.

Коленки Томми дрожали, когда он ступил на первую ступеньку. Его разум подбрасывал разные картинки с множеством крыс, что затаились на чердаке и только и ждали, когда их кто-нибудь навестит. Кое-как добравшись до двери, отделявшей лестничный пролет от входа на чердак, Томми тяжело задышал от волнения. Он взялся за дверную ручку и крепко зажмурился, пытаясь побороть страх.

"Ну же, — произнес голос в голове, — если ты найдешь что-то ценное на чердаке, Вайолет тебя заметит, а Стенли и Рик перестанут называть тебя толстяком".

Кивнув самому себе, Томми повернул ручку и толкнул дверь от себя. Со скрипом та отворилась, являя за собой самый обычный на свете чердак, который только можно найти в доме, в который никто не заглядывал лет эдак с десять. Свет уходящего в закат солнца пробивался в низенькие окна-овалы, что располагались у самого потолка.

Крыс здесь не было и в помине, так как им тут нечем было питаться, а самым страшным, что тут находилось, была старая никчемная мебель, накрытая серыми от пыли простынями, которые напоминали вырядившихся на Хэллоуин в призраков детей. Только вырезов для глаз не хватало, и они не стояли с протянутым руками, вопрошая: "Гадость или сладость?"

Томми облегченно вздохнул и вытер испарину со лба.

"Вот видишь, дурак, а ты боялся, — посмеялся голос в голове. — Давай искать сокровища".

Томми принялся разгребать завалы мебели, снимая с них простыни и чихая как не в себя, но так ничего и не мог найти.

Единственная интересная вещь, на которую он смог наткнуться, была пожелтевшая от времени газета под названием The Daily Prophet, датированная 1942 годом. Томми был уже большим мальчиком и мог читать. Поэтому он взял газету, повернулся к окну, чтобы было лучше видно, и, свернув напополам, принялся читать по слогам заглавную полосу:

ПОГРОМЫ МАГГЛОВСКИХ ДЕРЕВЕНЬ В БОЛГАРИИ. НАПАДЕНИЕ МЕСТНЫХ ВАМПИРОВ ИЛИ ПРОИСКИ ТЕМНОГО МАГА ГРИН-ДЕ-ВАЛЬДА?

Он ничего не понял из прочитанного, но это его особо и не волновало — такой газеты Томми не видел никогда — картинки в ней двигались как живые. Ребята уж точно обзавидуются его находке! Не сокровище, конечно, но уж точно что-то необычное!

Прочтение оставшейся части газеты он решил отложить на потом и продолжил поиски. Под пыльными простынями не обнаружилось больше ничего интересного, кроме разных расчесок, битой посуды и прочего хлама.

Когда Томми уже было собирался возвращаться вниз к друзьям, он заметил, что вокруг одного из комодов, который стоял в самом конце комнаты, не было ни пылинки, словно кто-то каждый божий день тщательно протирал пол вокруг него.

Томми приблизился к странному комоду, и сердце его, по непонятной ему причине, забилось чаще. Он взялся за простынь, которая на ощупь оказалась почти хрустящей — такими были простыни, что висели у него во дворе после стирки, — и сдернул её. Под белоснежной простыней действительно оказался комод, такой же стерильный, как и все пространство в двух шагах вокруг него.

На самом комоде ничего не оказалось. Зато в нем было три ящичка с красивыми резными ручками. Левый и правый ящички оказались абсолютно пустыми. Томми уже разочаровался, что не найдет ничего ценного, кроме глупой газеты, но тут он взялся за ручку ящичка, что был по центру, выдвинул на себя и — о боже — внутри оказалась чудная шкатулка!

Томми с трепетом достал её и дрожащими пухлыми пальцами открыл. Внутри, блестя при свете заката за окном, лежало золотое кольцо с заключенным посередине ромбовидным черным камнем. Внутри самого камня, будто под толщей воды, был утоплен странный то ли знак, то ли печатка.

Томми показалось, что он никогда не видел украшения красивей этого. Те кольца из золота низкой пробы, что он видел на безымянных пальцах своих родителей, в подметки не годились этому сокровищу! Томми уже протянул было руку, чтобы достать кольцо и рассмотреть его получше, как дверь на чердак позади него распахнулась с громким скрипом.

— Толстяк, что там так долго ковыряешься? — обратился к нему Стенли. — В трех соснах заблудился?

— Или нашел что? — спросил Рик, стоящий перед Стенли вместе с Вайолет.

— Кажется, да, — отозвался Томми, не смея оторвать взгляда от кольца.

— Покажи, что там! — нетерпеливо вскрикнула Вайолет — и троица дружно столпилась вокруг Томми.

Томми никогда не приходилось испытывать такую заинтересованность друзей к своей персоне. Ему нравилось внимание ребят, в особенности, внимание Вайолет. Почти что с физическим трудом он оторвал взгляд от кольца и посмотрел на друзей: те стояли будто зачарованные, уставившись на содержимое резной шкатулки.

— Это тебе, Вайолет. Оно такое же красивое, как ты, — Томми протянул шкатулку девочке.

Он думал, что друзья начнут смеяться над его сентиментальностью и улюлюкать что-то вроде "Вайолет и Томми сидели у дерева и ЦЕЛОВАЛИСЬ"⁽¹⁾, но те просто молча наблюдали за тем, как Вайолет, нервно облизнув губы, протягивает тоненькую ручонку к красивой шкатулке и касается золотого кольца самым кончиком пальца.

Как только Вайолет это сделала, то сразу же неистово закричала, схватившись за голову. От этого крика, такого пронзительного и тонкого, словно помехи в радиоприемнике, выкрученном на максимум, ребята будто вышли из ступора.

Стенли и Рик тут же закрыли уши руками, а Томми в испуге уронил на пол газету, что до этого держал подмышкой, и шкатулку с кольцом. Вайолет тоже упала, будто сбитая невидимой силой, и принялась кататься по полу, все так же крепко сжимая голову, словно пытаясь избавиться от невыносимой боли или страшных навязчивых видений.

Томми не знал, что сделал не так, и попытался было помочь своей однокласснице, но Рик с силой дернул его за руку и потащил в сторону выхода — прочь от проклятого дома Гонтов. Единственное, что им оставалось сделать, так это позвать на помощь взрослых.

В этот самый момент, когда Вайолет дотронулась до кольца Гонтов, её папа, Фрэнк, что спал в кресле гостиной в полутора милях от дома Гонтов, вздрогнул, проснувшись.

Он сам не заметил, как задремал во время прочтения газеты. Солнце клонилось к закату. Бутылка пива была наполовину пуста и, скорее всего, нагрелась до комнатной температуры, так что пить его уже не было никакого смысла. Разве что, если кому-то нравился вкус ослиной мочи.

Фрэнк, держась за правую коленную чашечку, со скрипом поднялся из мягкого кресла и направился в сторону раковины, чтобы вылить остатки пива. Сонливость все еще не покинула его, но то ли по причине сна, содержание которого он уже забыл, то ли по какой-то иной причине он чувствовал себя… встревоженно.

Так он чувствовал себя в окопах Бельгии в ночь перед наступлением. Отстранённость, нетерпение и страх спутывались в один клубок в груди и не давали сомкнуть глаз, ведь ты никогда не знал, может, это твоя последняя ночь. Такое далекое, забытое чувство, как из прошлой жизни, уже не посещало Фрэнка Брайса довольно давно — и это ему совершенно не нравилось.

Бросив стеклянную бутылку в мусорный контейнер, он направился в спальню — проверить, как там жена. Мэнди мирно спала, завернувшись в салатовое одеяло. На тумбочке рядом с ней стояла колба с аспирином — иногда она глотала пилюлю-другую, когда у неё болела голова после долгого дня в школе. Не мудрено, работа преподавателя не из легких.

Фрэнк поцеловал жену в лоб и вышел из спальни, тихонько прикрыв за собой дверь.

"Пусть отдыхает, а я пока прогуляюсь на свежем воздухе", — подумал Фрэнк.

Он вышел на наружную веранду, ведущую в сад. В сравнение с тем запущенным садом, что был здесь раньше, когда они только купили дом, этот сад был чуть-ли не королевским: до самого конца участка тянулись лозы молодого винограда, а веранда была укрыта тенью деревьев, яблони и каштана. За те четыре года, что они прожили в этом доме, каштан вырос до почти исполинских размеров и грозил накрыть тенью не только веранду, но и весь дом.

Фрэнк вдохнул полной грудью осенний воздух. На сердце все еще было тяжело, и он не знал почему. Он думал, что если выйдет в сад и прогуляется чуть-чуть, то ему полегчает, но нет, необъяснимое чувство тревоги не хотело покидать его и только нарастало.

Буквально через пару минут Фрэнк понял, что не давало ему покоя: деревенские мальчишки, до смерти напуганные, бежали в сторону его дома через все поле, не разбирая дороги, падая и спотыкаясь. Сердце Фрэнка пропустило удар — Вайолет с ними не было.

* * *

Когда через три дня прошли похороны Вайолет, Фрэнк понял, что вся его жизнь летит в тартарары и больше ничего не имело ни смысла, ни цели. Было невыносимо наблюдать за тем, как маленький — слишком маленький — дубовый гроб медленно опускался в землю.

Мэнди буквально ползала на коленях возле могилы дочери во время погребения. Фрэнку хотелось выплакать все горе, что засело в его груди тяжелым комом, но он должен был оставаться сильным. Он должен поддержать жену.

Он подошел к Мэнди, аккуратно взял её под руку и потянул на себя, заставляя подняться. Мэнди подчинилась и вжалась в его плечо, зарыдав еще громче. Фрэнк не знал, было ли это из-за того, что она сильнее заплакала, то ли просто была слишком близко к его здоровому не контуженному уху, но он все равно обнял её. Ему хотелось успокоить жену, сказать, что все будет хорошо, но это было бы ложью.

Cамым странным из всего случившегося было то, что никто не знал, от чего умерла его дочь. Врачи разводили руками, говоря, что у нее просто от страха разорвалось сердце, а мальчишки, которые были там, ничего внятного сказать не смогли, ведь сами были сильно напуганы.

Когда он увидел Рикки, Стенли и Томми, бегущих через поле к нему, он сразу понял — что-то случилось. До места, где жили мальчики, были слишком далеко, так что они решили первым оповестить его, чтобы позвать на помощь.

— Мистер Брайс! Мистер Брайс! Там… Вайолет… такое… на чердаке, — сказал запыхавшийся Рик, когда увидел его. — Мы сами не поняли, что случилось. Мы просто хотели залезть в дом Гонтов… и… и…

Не размышляя не минуты, Фрэнк бросился через весь двор к своему Форду — с его хромотой не было никакого смысла бежать через все поле на помощь Вайолет на своих двоих. Будить Мэнди и тащить ее с собой не было времени.

Солнце уже почти скрылось за горизонтом. Фрэнк не знал почему, но ему вспомнилось, как он в детстве, верхом на велосипеде, так же пялился на солнце, думая, что оно следовало за ним по пятам.

Когда он добрался до дома Гонтов, то въехал прямиком во внутренний двор, сломав при этом ветхую железную калитку бампером автомобиля — ему сейчас было не до уважения частной собственности. Захлопнув дверь машины, он пулей помчался в дом.

Добравшись до чердака и открыв дверь, сердце Фрэнка снова пропустило удар, уже второй раз за последних двадцать минут. Его маленькая дочурка лежала на пыльном полу, раскинув руки, а рядом с ней лежала раскрытая шкатулка и какая-то старая желтая газетенка. Фрэнк никогда не видел Вайолет такой тихой и спокойной. Даже когда она засыпала под сказки, что он читал ей перед сном.

Упав перед дочерью на колени, он протянул дрожащую руку к родимому пятну в форме жирафа возле сонной артерии. Когда Фрэнк осознал, что жилка под указательным и средним пальцами не сокращалась, он заплакал. Фрэнк Брайс никогда не плакал так отрывисто и громко.

Он приподнял голову Вайолет и, положив себе на колено, принялся убаюкивать свое дитя, как делал это много раз, когда она была еще совсем маленькой.

— Что же с тобой… Ох, не стоило тебя отпускать. Прости меня… прости меня, жирафик.

Солнце за окном окончательно село. Солнце Фрэнка, из-за которого он вставал каждое утро, тоже.

Когда через три дня прошли похороны Вайолет, Фрэнк понял, что вся его жизнь летит в тартарары. И он был прав. В доме стало совершенно пусто без детского смеха. Мэнди и Фрэнк чувствовали себя незнакомцами, которым просто приходилось сожительствовать.

Мэнди нужно было возвращаться к работе в церковной школе — её христианское самообладание и смирение не позволяло ей расклеиться, по крайней мере, при посторонних. Фрэнк лишь мог завидовать её выдержке.

Он часами просиживал в кожаном кресле в гостиной, пялясь на два предмета, что лежали перед ним на столе: странная газета с движущимся картинками и старинная шкатулка с кольцом. Фрэнк забрал их вместе с телом дочери. Он не знал, связаны ли эти два предмета с кончиной Вайолет, но они явно не давали ему покоя.

Такой странной газеты Фрэнк не видел никогда. Она была явно не зарубежной, так как была написана на английском, но события, которые описывались в газете, и двигающееся картинки был чрезвычайно любопытными. Фрэнк даже пошел на почту, чтобы узнать, знают ли они что-то о Daily Prophet, но те, как и ожидалось, посмотрели на него как на идиота и отослали восвояси.

В итоге он решил, что эта газета пятнадцатилетней давности — повествующая о погромах вампиров! — в каких-то "маггловских" деревнях далекой Болгарии, было либо чей-то глупой шуткой, либо шифром зарубежных шпионов, которые общались между собой с помощью таких вот газет.

Во втором он был уверен больше. Он даже хотел отнести её в полицию, но потом передумал — газета была настолько старой, что если даже ею и пользовались как шифром в сороковые, теперь она не представляла серьезной угрозы госбезопасности и была лишь клочком старой бумаги.

Кольцо же было красивой побрякушкой, да и только. Оно не вызывало во нём никакого трепета. Каждый раз, когда он смотрел на кольцо в резной шкатулке, у него перед глазами вставало бездыханное тельце Вайолет, и он тут же закрывал шкатулку и отодвигал от себя.

Очнувшись от раздумий, Фрэнк Брайс поднялся с кресла, взял со стола оба предмета и понес в их в кладовую — пусть пылятся во тьме до скончания века. Ему хотелось забыть об их существовании, но выбрасывать было все-таки жалко.

Только спустя пару лет, субботним утром, когда Мэнди убиралась в доме, она нашла красивую шкатулку на одной из полок с инструментами. Открыв её, Мэнди обнаружила самое прекрасное кольцо, которое она только видела в своей жизни — намного красивей её обручального! Она примерила его на средний палец правой руки — кольцо было слишком велико для других пальцев.

Красивый черный камень со странной печаткой внутри смотрелся мило. Она решила оставить его себе. Фрэнк, когда увидел кольцо на руке Мэнди, лишь с грустью вздохнул, но ничего не сказал. Оно и к лучшему — пусть занимается своим делами.

Шло время, и мигрени Мэнди стали усиливаться. Она уже не могла провести и пары часов без двух-трех таблеток аспирина. Худощавый фармацевт Майк, переболевшей оспой в детстве, смотрел на Мэнди с тревогой каждый раз, когда она заходила в аптеку пополнить запасы аспирина, а происходило это почти каждую неделю.

Выглядела она все хуже и хуже: некогда миловидное личико сильно исхудало, но все еще не утратило лоска молодости, осанка была все такой же безупречно ровной, как и подобает преподавателям церковных школ, но Майку все равно показалось, что она как-то осунулась.

— Миссис Брайс, с вами все в порядке?

— Да, все просто замечательно, — с раздражением ответила она. На этой неделе боли стали просто невыносимыми. Она не могла уснуть вот уже вторые сутки — её мучил жар — еще Фрэнк то и дело тулился к ней во сне. Приходилось отпихивать его в другой конец кровати. — Дай мне аспирину, и я уйду, — уже более спокойно сказала она и потерла сдавленные болью виски.

Последнее время Мэнди раздражало абсолютно все. Сегодня во время перерыва между занятиями она позволила себе накричать на ученицу! Второклашка Люси очень хотела отпроситься на соревнования по танцам, что должны были пройти на следующей неделе, но никак не могла понять слово "нет" с первого раза и все продолжала её упрашивать. В этот момент Люси напомнила ей Вайолет, которая так хотела запустить "воздушного змея", а на самом деле залезть в дом Гонтов. После двух отказов Мэнди гаркнула на бедную девочку и велела ей убираться прочь. Это был первый раз на практике Мэнди, чтобы она вот так сорвалась на ребенка.

— Точно? — уточнил Майк, проигнорировав её заказ. На его изуродованным оспой лице отразилось беспокойство. — Вы выглядите очень уставшей.

— Не твое собачье дело, как я выгляжу! — гаркнула она на бедного юношу. — Дай мне грёбаные таблетки, и все!

— Да, конечно. Сию минуту, — Майк потупил взгляд карих глаз, в которых вспыхнуло раздражение, и ретировался в подсобку.

"Чего разоралось-то так? — подумал он про себя, перебирая многочисленные ящички с медикаментами. — Я не столько тут получаю, чтобы на меня ни за что орали".

Майк не так давно устроился в аптеку помощником мистера Спрингфилда. Никакого специального образования в его восемнадцать у Майка не было, а если бы и было, то он уж точно не устроился бы на работу в этой богом забытой деревне.

Как и многие в его возрасте, он только закончил местную школу и искал работу. Литтл-Хэнглтон никогда не славился огромным разнообразием рабочих мест для молодых выпускников. Поэтому, когда мистер Спрингфилд, фармацевт по профессии и хозяин этой аптеки, выложил объявление о найме в местной газете, Майк тут же позвонил ему.

Изначально он думал, что эта работа лишь временная, на лето, пока он будет искать другую, на каком-нибудь заводе в Портсмуте, а может быть, даже в Лондоне! Городская жизнь всегда привлекала его своими огнями, обилием кафешек и автомобилей, с того самого момента, когда они в первый раз с семьей поехали в столицу на Рождество.

Но вот уже прошло лето, осень, наступила зима, а Майк все так же работал в аптеке. В итоге он не смог найти ничего подходящего за пределами деревни. Большинство работодателей надолго не задерживали взгляд на его испещренным оспой лице и тощем теле, говоря что им нужны "крепкие парни". Так Майк и остался в помощниках мистера Спрингфилда. Будучи пожилым человеком, тот проводил все больше и больше времени дома.

Майк быстро учился всему, и уже через три месяца мистер Спрингфилд стал полностью доверять ему, приезжая лишь раз в неделю проверить, всё ли в порядке с бумагами и кассой. Майку не особо нравилась его скучная работа, но он не жаловался и был благодарен собственнику аптеки за доверие.

В ящичке с надписью "А" он наконец нашел нужную пузатенькую стеклянную баночку с аспирином и покрутил её в руках.

"Миссис Брайс нужно притормозить с этими таблетками. Каждую неделю затаривается ними в индустриальных масштабах".

Когда он вышел из подсобки, чтобы сказать ей об этом, то обнаружил миссис Брайс на полу без сознания. Обогнув аптечный прилавок, он подбежал к ней и стал трясти за плечи.

— Миссис Брайс! — ноль внимания. — Миссис Брайс!

Что же делать? Как привести её в чувство? Он оглянулся на витрину с медикаментами, отпускавшихся без рецепта, в поисках того, что могло привести миссис Брайс в чувство.

"Возьми нашатырь, идиот, — послышался брюзжащий голос мистера Спрингфилда в его голове. — Вторая полка слева. Не помнишь, как я учил тебя оказывать первую помощь?"

Майк послушался и уже через тридцать секунд вернулся к лежащей на полу женщине.

— Миссис Брайс! — крикнул он, откупоривая баночку с нашатырем. — Очнитесь!

Сморщив нос от неприятного запаха, она распахнула голубые глаза и с непониманием уставилась на Майка, а затем оглянулась вокруг.

— Что случилось? Как я оказалась на полу?

— Не знаю, — ответил с облечением Майк. Он был несказанно рад, что миссис Брайс не отбросила копыта в его смену. — Когда я вышел из подсобки, вы уже лежали на полу. Должно быть, потеряли сознание. Хотите, чтобы я вызвал скорую?

— Нет, спасибо, — сказала она, тряхнув копной пшеничных волос под "каре", — должно быть, голова закружилась. Я два дня без сна. Просто переутомилась.

Проигнорировав протянутую Майком руку, она сама поднялась на ноги, но не тут-то было — в глазах потемнело, и она снова чуть не рухнула на пол.

Майк подхватил ее и предложил присесть на деревянную скамейку у входа, предназначенную для пожилых посетителей.

— Я думаю, скорая все же не помешает, — сказал Майк и, не желая слушать никаких возражений, направился обратно в подсобку, где находился стационарный. Майк вжикнул поворотным циферблатом трижды, набирая 9-9-9, номер службы спасения.

Медики из бригады скорой помощи измерили давление Мэнди, которые оказалось очень низким, и отправили домой, сказав, что если подобное повторится, то ей следует обратиться к врачу.

Через два месяца она вновь потеряла сознание. Вернувшийся с ночной смены Фрэнк обнаружил её на полу кухни из красно-белой плитки. Падая, она зацепила угол стола головой и сильно ушиблась. На этот раз медики настояли на госпитализации, хотя бы для сдачи анализов и прохождения томографии на предмет повреждений мозга. Нехотя Мэнди согласилась, и они вместе с Фрэнком поехали в больницу.

Сдав все нужные анализы и получив указания от врача о соблюдении постельного режима, они отправились домой. На следующее утро Мэнди чувствовала себя как обычно и как ни в чем не бывало отправилась в школу. Школьники не могли ждать, пока она наваляется в постели!

Однако же её хорошему самочувствию не суждено было продлиться долго.

Результаты томографии пришли через неделю. Оказалось, что у Мэнди в голове раковая опухоль размером с мяч для пинг-понга. Док с грустью сообщил, что оперировать было слишком поздно.

Мир для них обоих рухнул окончательно.

Фрэнк не знал, что их ждет, но, как и полагаются любому человеку, надеялся на лучшее, а Мэнди, казалось, начала работать еще больше. Пока могла. Иногда Фрэнк слышал, как она втайне плакала по ночам, думая, что он давно спит. В этот момент он поворачивался к ней и говорил: "Не волнуйся, все образуется".

Но ничего не помогало. Мэнди становилось все хуже и хуже. Ей назначили достаточно новую на тот момент химиотерапию, но она тоже не помогала. Мэнди рвало после какого сеанса, она начала терять такие прекрасные когда-то волосы цвета зрелой пшеницы, а уже через три месяца почти перестала вставать с постели.

В их с Фрэнком спальне теперь пахло лишь медикаментами, что батареей выстроились на комоде у зеркала. Также Фрэнк заметил, что в спальне появился странный едва уловимый сладковатый запах. Словно далекий аромат прямиком из детства, он дразнил Фрэнка, не давая покоя. Он даже спросил у Мэнди, чует ли она этот запах, но та лишь пожимала плечами.

Она все порывалась на работу, но сил не было совершенно. Директор школы, в которой работала Мэнди, когда узнал, в каком она состоянии, отправил преподавателя арифметики в бессрочный оплачиваемый отпуск. Они оба благодарили небеса и директора за такую щедрость, ведь им все еще нужно было выплачивать ипотеку за дом, а без этих средств зарплаты Фрэнка едва бы хватило.

По этой же самой причине Фрэнк не мог бросить работу сторожа на шахте. Была бы его воля, он бы проводил целые ночи напролёт у постели Мэнди, но не мог.

Химиотерапия никак не помогала. Врачи лишь озадаченно чесали затылки — опухоль не то что не замедлила рост, а лишь его ускорила.

В конечном итоге, чтобы не мучить бедную Мэнди, которая и так сильно исхудала из-за терапии и лишилась практически всех волос, от неё пришлось отказаться.

Перед тем, как отвезти Мэнди обратно домой после последнего сеанса химии и выйти из кабинета мистера Кларка, лечащего врача, Фрэнк спросил тихо:

— Док, сколько ей осталось?

— С такими темпами роста злокачественного образования… шесть месяцев, не больше.

— Благодарю, — в глотке все пересохло.

— Крепитесь, Фрэнк. Я знаю, вы сможете, — сказал мистер Кларк напоследок, протирая очки носовым платком в синюю полоску.

— Не уверен, что смогу, — сказал Фрэнк и закрыл за собой дверь.

После прекращения химии Мэнди стало несколько лучше. Начали отрастать волосы, она даже немного поправилась и ее больше не рвало каждое утро, а на пополневших щеках появился румянец.

Так продолжалось недолго, месяца полтора, пока однажды утром Фрэнк не открыл глаза и не увидел испуганное лицо жены.

— Молодой человек, что вы делаете в моей спальне? — в голосе Мэнди сквозила паника. — Мы что, переспали прошлой ночью?

— Мэнди, это я, Фрэнк, — сказал тот сиплым после сна голосом, саму же сонливость как ветром сдуло. Сладковатый запах, едва уловимый ранее, значительно усилился. — Мы женаты. Ты… ты не узнаешь меня?

На какое-то время на её лице мелькнуло недоумение, но затем она просто мотнула головой, как бы стряхивая наваждение, и сказала, улыбнувшись:

— Конечно, дорогой. Я помню, кто ты. Просто решила подшутить над тобой. Ты же знаешь, какая я озорница, — нервно хихикнув, она пожала плечами.

— Ага, — только и смог вымолвить Фрэнк, все еще пялясь на жену.

— Дорогой, у меня что-то во рту пересохло. Принесешь мне стакан воды, пожалуйста?

— Да, конечно, — сказал он и, хромая, направился на кухню.

Фрэнк знал, что никакой это был не розыгрыш. Он лишь молился, чтобы подобное больше не повторилось. Он не хотел еще раз видеть страх непонимания в глазах жены.

Через месяц такие эпизоды стали уж слишком частыми. Однажды она даже выгнала его из спальни заявив, что "посторонним мужчинам не стоит находиться в одной постели с девушками, если они не намерены на них жениться".

Теперь Фрэнк спал на диване в гостиной. Несмотря на то, что в доме была другая комната, детская, у него не хватало храбрости зайти в комнату Вайолет. С того самого дня, как её не стало, он закрыл детскую на замок, чтобы сохранить такой, какой помнил, и не видеть пустую кровать, укрытую фиолетовым одеялом, не видеть разбросанные по полу бесхозные куклы, что дарил ей по праздникам.

Спать на диване было даже лучше — не нужно было находиться в одной комнате с женой, которая тебя не узнаёт. Да и света здесь было значительно больше, чем в любой комнате. Двери веранды с большими стеклами выходили прямо в сад, который он так любил. Наравне с работой сад помогал Фрэнку отвлечься. Также в гостиной не было этого сладкого запаха, который мог унюхать лишь Фрэнк.

Через месяц Мэнди переставала понимать, где находится. Уже через четыре месяца после прекращения химиотерапии она стала кричать от боли. Опухоль давила на здоровую часть мозга и причиняла адские страдания, которые заставляли Мэнди выть дни и ночи напролёт.

Док выписал морфин. На какое-то время полегчало. Но Мэнди продолжала терять вес и просто таки таяла на глазах.

Затем, когда организм привык к дозе, боли вернулись с новой силой. На просьбу Фрэнка выписать большую дозировку док сказал, что не может дать сверх нормы, иначе у него будут проблемы с законом, и что ему очень жаль.

Фрэнк не помнил, когда спал последний раз. На шахте ему дали месячный отпуск, чтобы он смог проводить больше времени за уходом больной жены. Где-то далеко, в глубине души, куда он и сам боялся заглядывать, Фрэнк надеялся, что вернется на шахту гораздо раньше, ведь месяца может оказаться слишком много.

Последние две недели прошли как в аду. Боли Мэнди стали невыносимым для них обоих — морфин закончился еще неделю назад. Так что теперь Мэнди просто материлась от боли, как самый настоящий уличный сапожник. Она произносила слова, которые Фрэнк никогда не слышал из уст вечно собранной преподавательницы арифметики и образцовой христианки.

— Ë**нный х**сос! — кричала она, когда он менял ночной горшок. — Что ты на меня пялишься, выродок? Хочешь посмотреть на мои титьки? Так вот они! Гляди!

Фрэнк знал, что это говорил рак, а не его Мэнди, и лишь крепко сжимал руку любимой, от которой остался один обтянутый кожей скелет, и приговаривал, как она когда-то: "Раз, два, три, боль, прочь уйди". Но, как и в случае с его коленом, боль никуда не уходила.

За день до смерти Мэнди будто вмиг излечилась. Она сама встала с постели, пошла в ванную, приняла душ, причесала отросшие наполовину волосы как следует, надела свежий махровый халат персикового цвета и направилась на кухню готовить завтрак, как делала это много лет подряд.

Фрэнк проснулся от запаха жареного бекона и сосисок. Запаха, который он не слышал почти целую вечность. Когда он поднялся с дивана, чтобы найти источник такого аппетитного аромата, то увидел готовый классический завтрак на кухонном столе: яйцо, две сосиски, два ломтика прожаренного на сковороде бекона, пудинг и бобы с тушеными помидорами и грибами, а рядом с тарелкой стаяла большая чашка с ароматным кофе со сливками, таким, как он любил.

Рядом с приготовленным для Фрэнка местом сидела Мэнди и держала в руках большую кружку с зеленым чаем и нежно улыбалась. Кольцо Гонтов, которое, как и всегда, находилось на среднем пальце правой руки Мэнди, блеснуло на солнце.

— Дорогой, садись кушать — завтрак стынет.

Фрэнк протер глаза — это был сон, не иначе. Машинально проведя рукой по заросшим темно-русым волосам, он поднялся с дивана и захромал к кухонному столу.

— Я вижу, ты сегодня хорошо себя чувствуешь, дорогая, — с улыбкой заметил он, садясь за стол. Запах был божественным. Даже сладковатый запах из их спальни ушел на второй план.

— Знаешь, значительно лучше, — ответила она, игриво сверкая голубыми глазами, в которых плескалась жизнь, радость и самое сексуальное, по мнению Фрэнка, — интеллект. Именно в эту женщину он был влюблен все эти годы. — Ты хорошо спал?

— Да, — честно ответил он. Сегодня он и вправду выспался как нельзя лучше.

— Ты у меня такой молодец, — сказала она. И в этих словах было всё: гордость за любимого человека и бесконечная благодарность за месяцы, проведенные у её постели.

Завтрак прошел в абсолютной тишине, чтобы не разрушать магию момента.

Когда же с завтраком было покончено, Мэнди провела левой рукой по отросшей бороде Фрэнка, в которой уже пробивалась седина.

— Дорогой, пойдем в сад. Хочу посидеть на свежем воздухе в тени каштанов.

Они провели в саду почти целый день, болтая обо всем. О своем детстве, о том, как встретились, о том, как поженились, как на свет появилась кроха Вайолет. Не говорили они лишь об одном — о раке.

Солнце начало клониться к закату, и это напомнило Фрэнку ночь, когда он нашел Вайолет на чердаке дома Гонтов. Он усмехнулся. Как давно это было. Он, как и любой родитель, очень любил свою дочь, но еще больше он любил Мэнди. Он осознал это только сейчас.

— Сколько времени, — вдруг сказал он после долгой паузы, — мы провели в заботах и работе, практически не замечая друг друга? Сколько времени было упущено? Сколько раз мы могли просто так сидеть в саду, болтать о пустяках, но не делали этого? Мэнди, — его голос дрогнул, — прости меня, пожалуйста. Прости, что…

— Т-ш-ш, — прервала его Мэнди, приложив тонкий указательный палец к его губам, — я на тебя не в обиде, милый. Ты — самое лучшее, что было в моей жизни.

Она наклонилась и поцеловала его почти бескровными губами со вкусом зеленого чая и зубной пасты. Сначала нежно и робко, а потом страстно, пробуждая в голове Фрэнка самое обычное животные желание.

Кровь прилила к члену — Фрэнк уже не помнил, когда у них последний раз был секс, еще до того, как…. Он прогнал мрачные мысли и по-хозяйски схватил Мэнди за худые бедра и усадил к себе на колени так, чтобы её ноги оказались сплетены вокруг его спины.

Они занялись сексом в последний раз на скамье летней веранды. Солнце зашло.

Оставшуюся часть вечера они провели обнявшись, на диване в гостиной — Мэнди не хотелось возвращаться в затхлую больную спальню; Фрэнку тоже. Они так и уснули, прижимаясь друг к другу, как когда-то, когда им было по двадцать. От волос Мэнди веяло медикаментами, ромашковым шампунем и этим сладким запахом. Только сейчас Фрэнк вспомнил, где слышал этот запах. Так пахли свежие трупы, что тихо лежали в окопах на рассвете после боя.

На следующее утро Мэнди не проснулась. А Фрэнк почувствовал то, за что корил себя всю оставшуюся жизнь — облегчение.

* * *

После смерти Мэнди Фрэнк вышел обратно на работу. Большей частью по привычке, чем по надобности, хотя выплату ипотеки никто не отменял.

Он больше никогда не был женат, не имел детей, так и жил один в пустом доме на краю маленькой деревни Литтл-Хэнглтон, наказанный долголетием самим господом богом.

Его волосы сменили цвет с темно-русого на серый, а в уголках глаз и на лбу засели глубокие морщины. Когда шахта закрылась в восьмидесятых, как и многие предприятия по добыче угля, а ипотека была давно выплачена, Фрэнк смог уйти на покой и целиком и полностью посвятить себя саду, в котором теперь были не только виноград, каштаны и яблони, но и земляника, томаты — для собственного потребления — и даже персиковое дерево, которое почти погибло после холодной зимы, но затем весной возродилось вновь.

Так Фрэнк Брайс и проводил свою старость в мелких заботах, приносивших ему какую-никакую, но радость, пока в конце июля девяносто четвёртого не проснулся от того, что его в очередной раз мучило больное колено. С годами это происходило все чаще и чаще, и это не сильно его тревожило, если уж начистоту. Что его действительно заставило забеспокоиться, так это свет в доме Гонтов, который было видно через стеклянную дверь веранды.

Фрэнк поднялся с дивана — он так и остался жить в гостиной, ведь ему нравился свежий воздух, близость к саду и отдаленность от детской и их супружеской спальни — и вышел на веранду, чтобы проверить, не почудилось ли ему. И действительно, в окне дома Гонтов, в котором вот уже больше сорока лет никто не жил, горел свет.

Фрэнку стало жутко интересно. Может, просто бездомные решил устроить там ночлежку? Или обдолбанная травкой молодёжь вломилась внутрь и решила, что можно устроить там притон? Как бы то ни было, Фрэнк Брайс не мог им этого позволить. Это место было проклято и свято одновременно — там погибла его дочь. И он никому не позволит осквернять его.

Разве что туда вернулись какие-то далекие родственники Гонтов, которые узнали о существовании их собственности из завещания какого-то троюродного дядюшки?

"Это исключено, — подумал Фрэнк и захромал к машине перед двором, опираясь на трость. — Гонты сгинули давным-давно, и никаких родичей у них и в помине быть не могло".

Он завел раритетный по нынешним меркам Форд и поехал по проселочной дороге к проклятому дому. Перед тем, как заехать на собственность Гонтов, он предусмотрительно погасил фары, чтобы те, кто бы ни был в доме, не узнали о его приближении, и, проехав пару десятков футов, заглушил мотор и вылез из машины.

Стараясь не издавать никакого шума, Фрэнк кое-как дохромал до крыльца двухэтажной кирпичной хибары. Она и раньше выглядела не ахти, а теперь и вовсе казалось, что вот-вот рухнет под тяжестью лет.

Он прислонил ухо ко входной двери — никого — и открыл её, ступая внутрь. Фрэнк не мог поверить своим глазам. Дом Гонтов был идеально прибран и, казалось, увеличился в размерах. Никакой паутины и пыли, никакого хлама и поломанной мебели, только чистота и почти роскошное убранство! Он даже сделал шаг назад и высунулся наружу, чтобы сравнить состояние фасада внутри и за окном — небо и земля. Магия, не иначе.

На первом этаже никого не оказалось, зато со второго этажа доносились чьи-то голоса. Пройдя через общую комнату, Фрэнк направился вверх по лестнице.

1) (Girl's name) and (boy's name) sitting in the tree

K-i-s-s-i-n-g! (spell it out) Английский аналог русского «Тили, тили тесто, жених и невеста»

Вернуться к тексту