Невозможный (гет)

Гермиона Грейнджер подняла глаза и увидела его. Как? Каким именно способом он оказался именно тут? Насколько высокой была вероятность, что они встретятся здесь: в маггловском районе Лондона, в котором жили ее родители после возвращения из Австралии? Гермиона редко их навещала: взрослая жизнь затягивала и время шло быстрее, чем того хотелось. Но сегодня, в этот день и в эту минуту, звездный пазл сложился так, что она, едва оторвав взгляд от созерцания хлюпающего под ногами талого снега, уперлась взглядом точно в его глаза.

Пакеты с продуктами тотчас выпали из рук. Ноги отказались ее держать и, если бы не годами тренированная способность моментально брать себя в руки, восстанавливать хрупкое душевное равновесие, она бы точно упала в озера талого снега.

— Какие люди, Грейнджер, — он запахнул черное пальто. Серый шарф трепало весенним ветром.

— Привет, — так ровно, как только могла, произнесла Гермиона, и, выудив палочку из кармана теплой куртки, оглянулась, убеждаясь, что улица Лондона пуста, и никто из магглов не увидит ее волшебство.

— Репаро, — пробормотала она еле слышно.

Славно, что она вышла из возраста, когда колдовать за пределами школы было запрещено.Теперь она легко могла исправлять свои ошибки с помощью магии. Сейчас это оказалось очень кстати, поскольку руки из-за присутствия Малфоя все еще ее не слушались.

Она следила, как упавшие апельсины, разлившееся молоко и разбитые яйца возвращаются в положенные пакеты.

— Тергео, — произнесла она, очищая многострадальную покупку и понимая, насколько быстро ей сейчас надо бежать. Бежать, не оглядываясь.

Поскольку запах парфюма Малфоя уже достиг ее сознания. Проник в него и начал свою работу по уничтожению всего того, что Гермиона строила в его отсутствие. Свою правильную жизнь. Свою семью. Свою любовь.

Потому что любовь с Малфоем вообще никогда не была правильной. И дело не в том, что она была обреченной и, вероятно, бессмысленной. Любовь оказалась однобокой — и это было хуже всего.

Гермиона посчитала, что и говорить ей ничего не нужно. Когда знакомые встречаются на улице — они просто здороваются и тут же расходятся. Верно же? Верно. Ну и пусть, что ноги Гермионы не двигаются, а сердце колотится, как сумасшедшее, так и норовя выпрыгнуть из груди. Какая разница?

«Какая.Нахер.Разница», — сказал бы Малфой когда-то тогда, когда они еще общались, когда между ними было что-то большее, чем ничего и чем внезапная встреча в маггловском Лондоне.

Теперь он молча смотрел, как суетится Гермиона: перехватывает пакеты с едой удобнее и собирается минуть ближайшую лужу, чтобы отправиться к родителям, которые уже, кажется, ее заждались.

— Сбегаешь, Грейнджер?

Весеннее солнце путалось в светлых волосах и заставляло щуриться, а ветер забавлялся со строгим пальто, и Малфой скрещивал руки на груди, пытаясь его запахнуть. Малфоя можно было бы назвать красивым, если бы у Гермионы внутри не было других прилагательных, описывающих его в разы точнее: божественный, прекрасный и невозможный.

Сейчас она бы добавила еще и «сияющий», поскольку впервые видела его таким живым среди кипящей жизни квартала. Зачем он тут появился? Что ему надо? Наверное, стоило задать ему эти вопросы — для этого был подходящий момент, но вместо этого Гермиона захотела ответить на его реплику.

— Сбегать не в моих правилах, Малфой. Если мне не изменяет память, то это твоя прерогатива.

— Да? — переспросил он, поднимая бровь. — А что ты сейчас делаешь? Где твое гостеприимство: не желаешь, например, пригласить бывшего однокурсника на чай? Сотню лет не виделись.

— Век бы тебя не видеть, — буркнула Гермиона так, чтобы он не услышал. Этой фразой хотелось отвести душу. Вложить то, что было сложно произнести, чтобы не развалиться на куски.

Малфой засунул руки в карманы, отчего полы его пальто распахнулись. Темно-синяя рубашка выглядела так инородно на нем, будто перед ней был не прежний Малфой, который носил исключительно черное и белое, а другой. Взрослый. Статный. Красивый. Ее муж любил синие рубашки, но никогда не пользовался парфюмом. Принципиально не ездил к ее родителям. Иногда он так же кривил губы. Часто Гермиона находила в нем черты Малфоя, такие похожести, от которых стыла кровь в жилах. Но она не придавала тому значение, списывая на свою больную фантазию. Она сглотнула и отвела взгляд.

Малфой, заметив ее внимание, довольно усмехнулся.

— Ладно, Грейнджер, я понял, — изрек он, — придется действовать самому. Как всегда, если мне не изменяет память.

И до того как Гермиона успела возмутиться его наглостью и вседозволенностью, его моментальным рывком к ней и крючку аппарации, подхватившему и уносящему их обоих в темноту, Гермиона признала: она скучала по нему. Спустя столько лет — скучала.

* * *

Где они оказались? Этот вопрос волновал Гермиону в последнюю очередь. Все, что она видела вокруг, — это убогая комнатка, похожая на богом забытую гостиницу. Кажется, подобные номера сдавали в «Дырявом котле» до того, как Ханна Аббот выкупила его и провела реставрацию. Теперь найти столь обшарпанные стены, покосившийся потолок было проблематично. Но Малфой справился. Перед Гермионой стояла кровать с порванным балдахином, а окно напротив было задернуто, будто помещение давно перестало быть жилым, и осталось лишь как дань давно минувшим дням.

Больше ничего рассмотреть Гермиона не успела — она почувствовала, что Малфой стоит прямо за ее спиной. Он тяжело дышал и больше не говорил. Наоборот — теперь действовал. Грубо развернув к себе, он быстро стянул с ее домашнюю куртку, которая безвольной тканью упала к их ногам. Положил руки ей на талию и прижался губами к ее губам. Это было как сдернуть чеку. Чувства, которые Гермиона умело сдерживала и прятала внутри себя, разом решили вырваться наружу и показать, кого точно они выбирают.

Как будто Гермиона сама не знала, кого.

Его губы были прекрасны, они были в точности теми, которые помнила Гермиона. Они ласкали и зализывали раны на душе. Гермиона прижималась к нему, ощущая себя той самой девочкой, которая обнималась с ним в укромных местах Хогвартса, в тайне от Гарри и Рона примеряла на себя фамилию «Малфой» и верила в то, что у них есть будущее.

Когда она поспешно стягивала с него черное драповое пальто даже не могла вспомнить, что никакого совместного будущего не случилось. Ни теоретически, ни практически. Его синяя рубашка мялась под руками, и Гермионе так хотелось ее убрать, чтобы ее ничего не разделяло от его кожи. Она хотела чувствовать его всего. Проверить, на месте ли шрамы от сектусемпры, что стало с черной меткой после стольких лет. Она хотела слиться с ним кожей, проникнуть к нему под кожу, оставить на нем отпечаток, поступить так, как он поступил с ней. Беспощадно. Глубоко. Навечно.

Проклятие, помешательство, вымощенная страданием дорога прямиком в ад. Малфой задрал ее свитер, и теперь справлялся с застежкой лифчика. Его губы все еще не отрывались от ее ни на миллиметр, их дыхание смешивалось, и сердца стучали в унисон.

Это было бы идеальным сном, если бы не происходило в реальности.

Гермиона почувствовала, как холод неотапливаемого помещения прикоснулся к ее груди, но быстро пропал: его заменили обжигающие руки Малфоя, и Гермиона выдохнула.

Раньше ей казалось, что если Малфой вновь появится в ее жизни — она сойдет с ума. Лопнет, как воздушный шарик. Сгорит, как спичка. Но ничего такого не произошло — она послушно таяла в его руках. Ее пальчики не сдавались, расстегивая его рубашку. Она ненавидела это делать. Почти ненавидела рубашки, которые отделяли его от нее. Между ними и так было слишком много препятствий, чтобы осложнять себе жизнь этой сотней маленьких пуговичек.

— Мерлин, — разочарованно застонала она, — сними ее.

Малфой, услышав это, подчинился безропотно — через мгновение рубашка уже валялась на полу, а он сам переместил губы на шею и принялся целовать и правильно задевать чувствительные места.

Гермиона расфокусированным зрением посмотрела ниже — на его левое предплечье, которое, как и раньше было бледным, но теперь выцветшая черная метка не бросалась в глаза. Это раньше она развела их — сейчас она ничего не значила. Приковывало взгляд другое — безымянный палец левой руки с сияющим золотым кольцом. Ровным. Говорят, чтобы семейная жизнь была без сложностей, обручальные кольца должны быть гладкими.

Зрение стало четким. Гермиона вернулась из тумана иллюзий и уже осознанно смотрела, как на ее собственном пальце сияет похожее кольцо. Почти такое же. Если не знать, что ее мужа зовут Герман и они познакомились в Испании, то можно представить, что они женаты друг на друге — до того эти кольца похожи. Но осознание, как камень, упало на плечи Гермионы и придавило к земле: она изменяет мужу.

— Драко, — попыталась остановить его она, — Драко.

Упершись руками в его грудь, она оттолкнула его и в ужасе уставилась на него.

— Что мы делаем, Драко?

Точно его ответ мог что-то изменить, мог ее успокоить. Мог позволить ей простить себя.

— Мы зашли на чай в заброшенный Мэнор, — ответил он, как само собой разумеющиеся.

Мэнор. Точно — это был он. Малфои переехали — после всех событий они исчезли из магической Англии за день до того, как Министерство постановило их арестовать.

— Мы уезжаем, — сказал Малфой при последней встрече.

«Я бросаю тебя,» — услышала она. Гермиона понимала, что их отъезд был правильным. Остаться для Малфоев — значило ответить по всей строгости закона в своих поступках. Остаться — терпеть плевки в спину от магической Англии, в которой правила победившая сторона. Остаться — это рискнуть всем.

Одни говорили, что они купили дом во Франции и остались там навсегда. Другие обсуждали, что никакая не Франция, а точно — Италия, куда они уехали вслед за Забини. Гермиона не очень прислушивалась к сплетням. Какая разница, куда он уехал, если в любом случае он ее бросил?

А теперь он, видимо, и женился. И это было неправильно, так чертовски неправильно, что хотелось отрубить и ему, и себе пальцы и побиться головой об стенку. Чтобы они не делали этого. Чтобы он не появлялся внезапно в ее жизни и не рушил ее устоявшийся уклад. Чтобы она не любила его.

Не сделав ни того, ни другого, Гермиона просто покачала головой и, подняв куртку, поспешно трансгрессировала прочь. Наверное, Мэнор совсем обветшал, если позволил ей это сделать — все знают, что в пределах поместья трансгрессировать способны только члены семьи.

С Малфоем остались ее гордость, ее совесть и ее сердце.

* * *

Гермиона Грейнджер уже битый час пыталась проверить контрольные по нумерологии. Стопка пергаментов была совсем небольшой по сравнению с теми, которые приходилось ежедневно проверять, но сегодня голова отказывалась соображать.

Маленький Дэнсон писал: «Цифра три означает любовь, цифра четыре устойчивость, а нахождение их рядом в союзе дарует любовь надежную…» — дальше читать Гермиона отказывалась.

Свидетельство о разводе пылилось на дне сумки.

Малфой ее не любил. Она знала это, знала всегда. Но то, что ее брак был ложью, иллюзией, попыткой вернуть себе бросившего ее Малфоя стало для нее откровением. Ее муж слишком напоминал его: Пока Малфоя не было, Гермиона собирала его по частям. Запахи и ощущения тела, когда они занимались любовью, его предпочтения в еде, колкие слова, острый ум… Все было так похоже, что, когда она закрывала глаза, представляла, что с ней Драко. И ей даже казалось, что она правда любит своего мужа. Любит его взгляд, его улыбку, которая иногда казалась скорее ухмылкой. Любит его прикосновения, которые, если закрыть глаза, так напоминали… Пока не появился Малфой и не открыл ей правду на то, что она заменяет им Драко. Гермиона прекратила этот фарс тотчас, как отстирала мэноровскую пыль с одежды. Она не питала иллюзий — подростковый возраст давно минул. Она просто решила — пусть будет больно только ей. Муж, теперь уже бывший не заслуживает того, чтобы жена смотрела на него с одной только целью — найти в нем черты другого человека. Он не заслуживает лжи, а все оказалось ложью: дом, который они построили, магазин в «Косом переулке» и карьера в Министерстве — ложь. Ей нужен Малфой, все остальное — его замена. Очень похожая, настолько похожая, что становилось жутко. И, когда Гермиона в самом деле почти изменила супругу — врать себе стало нельзя. Она ушла преподавать в Хогвартс, потому что Хогвартс был точкой отсчета и должен был стать концом.

От себя не убежать. Можно сколько угодно верить созданным иллюзиям, но когда-нибудь придется осознать истинное положение дел. Любовь не уходит, не растворяется и не исчезает. А любовь, подпитанная страстью, и вовсе выбивается из-под контроля. Именно этим Гермиона объясняла то, что во время встречи с Малфоем она всерьез забыла обо всем на свете и едва не отдалась ему по щелчку пальцев. От себя подташнивало и хотелось отмыться.

— Мисс Грейнджер, вы пойдете на ужин? — спросил Флитвик, спрыгивая со стопки книг. Его стол в учительской отличался тем, что вместо стула профессор использовал толстые фолианты в качестве лестницы.

Гермиона отрицательно покачала головой.

— У меня еще контрольные, — махнула головой она на одну стопку пергаментов, — и сочинения, — указала на другую.

— Милочка, вы совсем себя не бережете, — покачала головой Стебль, составляя компанию Флитвику на пути к выходу.

Профессора были на полпути к двери, как та распахнулась. Заглянувшая белая макушка выглядела так неподходяще атмосфере темного замка, но это точно был Драко. Гермиона знала, что ей не показалось, потому что другие тоже видели его.

— Мистер Малфой? — пискнул Флитвик. — Что вы тут делаете?

Малфой показался полностью из-за двери — профессорская мантия украшала его широкие плечи. Гермионе захотелось ущипнуть себя.

— Профессор Макгонагалл вам еще не сообщила? — медленно произнес он. — Я буду преподавать зельеварение.

Вот теперь Гермиона правда начала сомневаться в своем психическом здоровье, потому что, теперь обращаясь к ней, он произнес:

— Мисс Грейнджер? Можно вас на пару слов?

— О, мы уже уходим! — заспешила профессор Стебль. — Вы вполне можете посекретничать прямо тут.

Флитвик кивнул, и они оба попятились к выходу. Даже если они и удивились, то были достаточно воспитаны, чтобы не показать это.

Гермиона дважды вдохнула глубоко, пока он закрывал дверь и шел к ней. Дважды, чтобы точно усидеть на месте. Дважды, чтобы не кинуться к нему в объятия и не разреветься там.

Потому что все, что она сейчас чувствовала, было сожаление о потерянном времени.

Малфой подошел к ней так близко и глядел так неотрывно, что она видела переливы горящего камина в его глазах. Он навис сверху и стоял, будто ожидая ее реакции или действий. Хоть чего-то.

Она медленно поднялась со стула, желая себя ущипнуть, чтобы удостовериться в том, что не спит, но Малфой оказался проворнее — он поцеловал ее, зарываясь руками в буйные кудри и все, на что хватило Гермиону в перерывах между его жаркими поцелуями, было:

— А как же твоя жена?

Малфой, даже не считая нужным остановиться и отдышаться — его дыхание напоминало дыхание загнанного зверя — пробормотал:

— Она мне больше не жена, и знаешь? Мне абсолютно похуй на это.

Так бы и ответил тот самый Малфой, которого она помнила. Она поднесла его левую руку к глазам и увидела — кольца не было.

— Она развелась со мной, — пояснил он, набрав в грудь воздуха, — наверное, за то, что я не езжу к ее родителям. Или потому что ей не нравилось имя Герман.