Если это то, что нам нужно сейчас  (гет)

— Я так и думала, — спокойно говорит Молли. — Я всегда знала, что это ненадолго.

По правде говоря, я ожидала иную реакцию несостоявшейся свекрови, прекрасно зная её темперамент и импульсивность. Но она совершенно не удивилась.

— Я знаю своего сына лучше, чем кто-либо. Не слишком сообразительный, как, скажем, Билл. Не такой целеустремлённый, как Перси. Не такой увлечённый, как Чарли, — она словно впечатывает это в мой мозг. — Поэтому рядом с тобой Рон чувствует себя не в своей тарелке, а мужчины этого ох как не любят. Противоположности, конечно, притягиваются, но это не ваш случай. Вы слишком разные. Неужели ты думаешь, что я не видела этого с самого начала?

Я наконец выдыхаю. Чёрт побери, так долго готовилась, а, выходит, тут и говорить не о чем — Молли всё сказала за меня сама.

— Мне жаль, — единственное, что могу выдавить из себя.

— Нет, — качает головой она, — ты чувствуешь облегчение, и не надо этого стесняться. В конце концов, ты никому ничего не должна.

Не могу оторвать взгляд от своих сцепленных в замок рук. Невероятно.

— Это ничего не меняет в наших отношениях, — снова удивляет Молли. — Я не перестану любить тебя, ну а про Артура и всех остальных и говорить нечего.

* * *

Есть что-то особенное в кладбищенской тишине. Она какая-то успокаивающая и давящая одновременно. В первые минуты ещё ничего, но, когда волнами начинают накатывать воспоминания, и ты словно заново проживаешь те самые моменты, о которых в ежедневной круговерти просто-напросто забываешь (пытаешься забыть), давление становится настолько осязаемым, что хочется бежать отсюда немедленно.

Фред. Люпин. Тонкс. Я никогда не привыкну, что их больше нет. Они есть, просто где-то далеко. А это… это всего лишь камни.

Всё неправильно. Всё не так. Чувствую, что закипаю. Надо уходить.

— Не помешаю?

Джордж появляется так внезапно, что я какие-то секунды тупо пялюсь на него, словно не понимая, а он-то что здесь делает?

Надо что-то сказать («привет», как минимум?), но язык не слушается, пальцы предательски трясутся, и, если не уйти сейчас же, я словлю паническую атаку прямо здесь, у могилы Фреда.

— Эй, — он тихонько подталкивает меня к скамье и осторожно усаживает, опускаясь рядом.

* * *

— Так странно… — успокоившись, пересказываю ему свой разговор с его матерью. — Прежняя Молли никогда бы не отреагировала так хладнокровно.

— Мама изменилась, да. После Фреда… — он, хоть и слушал меня внимательно, но отвечает как-то на автомате, будто думая о чём-то своём. В самом деле, что ему до наших с Роном «проблем в раю»?

— Я пойду, — осторожно касаюсь его плеча, и он, не глядя, кивает.

Возвращаюсь в свою съёмную квартиру, в которой мы с Роном пытались жить вместе. Именно пытались, особенно в последние месяцы, когда от отчаяния мы оба загружали себя по полной: у него ежедневный аврал в магазине, у меня университет плюс стажировка в министерстве. Встречались, можно сказать, только в постели, да и то выматывались так, что сил хватало лишь на… В общем, мало на что. Ничтожно мало для того, чтобы назвать это отношениями, любовью и уж тем более семьёй.

Психолог, к которому я за каким-то бесом пошла, долго втирала мне что-то про кризис первого года и про то, что виноваты всегда оба. Что отношения — это работа. Ежедневная кропотливая работа без выходных. И если ничего, кроме раздражения и усталости она не приносит, то мы просто не старались.

Но мы старались. Сначала. Да, мне нетрудно было подбирать и раскладывать по местам эти его бесконечные носки и футболки. Да, завтраков в постель и свежеприготовленных горячих обедов не было (и быть не могло с нашей-то занятостью), но вполне себе приличные ужины под бокал красного с неспешными разговорами про то, как у кого прошёл день, были. Были!

Мы были друг у друга. До тех пор, пока я надеялась. До тех пор, как стало ясно, что ничего не изменить, и я теперь навсегда сирота при живых родителях.

Как объяснить Рону, что прежней меня больше нет? Та Гермиона Грейнджер спасла магический мир и родителей от неминуемой гибели, но разрушила свою семью собственными руками. И вопрос не в том, стоило или нет — у меня не было выбора. Вопрос в том, как с этим жить дальше, когда худший из моих кошмаров стал явью — я не смогла вернуть им память. Качественно наложенный Обливиэйт необратим.

«Но, мисс Грейнджер, вы же не сломались, вы такая сильная, вы сможете…».

Да. Конечно, мисс-мозгоправ. Как иначе? Я же золотая девочка, ярчайшая ведьма и далее по списку — это всё я, и я всё смогу, если захочу. Если надо.

Но я не хочу. Потому что надо ли теперь?

Рон терпел, мне не в чем его винить. Мало ему Джорджа, так ещё и я вытрепала все нервы. Быть нянькой нам обоим было нелегко, но он старался как мог. Поднимал с постели, заставлял приводить себя в порядок, впихивал в меня сэндвич, кофе и чуть ли не волоком тащил в университет. А потом спешил в магазин, где его ждал такой же потерянный брат.

И через пару месяцев всё кончилось.

«Я устал, Гермиона. Я просто не знаю, как жить дальше (как будто я сама знаю?), но так больше не может продолжаться. И это… скажи всё маме сама. Ты же умная, придумай что-нибудь. Что хочешь».

И мне почему-то стало легче. А психолог на этом месте торжествующе так улыбнулась и подняла указательный пальчик: «Ну вот и ответ — вы просто никогда его не любили».

Сердце снова готово пробить грудную клетку, ладони потеют и…

Звонок в дверь. Я никого не жду. Это же не Рон?

Не Рон.

* * *

— Случается, да. В последнее время особенно, — я как будто оправдываюсь, хотя мне приятно, что кому-то не всё равно, что со мной происходит. — Просто всё как-то сразу навалилось. Не бери в голову.

Джордж с еле заметным кивком берёт из моих рук чашку кофе и по-прежнему пристально вглядывается в меня.

— Что? — я же вижу, что он мнётся, словно не решается спросить о чём-то.

— Ты же можешь переехать туда, к ним, ну… как вариант, поселиться рядом, чтобы хотя бы видеть их, нет?

— Меня хватило на три дня, — шепчу сквозь стиснутые зубы. — Так ещё больнее. Видеть, как мама и папа скользят по тебе равнодушным взглядом. Не узнают. Я же грёбанная перфекционистка, Джордж, — меня уже нехило трясёт, — сделала всё, как надо. Не исправить. Никогда.

Хватаю ртом воздух и понимаю, что до точки невозврата остались секунды, но тут Джордж подскакивает ко мне и буквально за шкирку вытряхивает из кресла:

— Но они живы! — страшно кричит он, и таким разъярённым я не видела его никогда. — Не смей! Они живы! И ты хотя бы можешь видеть их!

Щёку обжигает так, что я моментально прихожу в себя.

* * *

Вдох, выдох. Ещё один глоток воды, и снова вдох, выдох. Медленно, спокойно.

— Прости.

Он забирает у меня пустой стакан, ставит на подоконник, и я отмечаю, что его пальцы тоже дрожат.

— Я знаю, что ты чувствуешь. И знаю — ничто тебя не утешит. К этому никогда не привыкнешь, — он закрывает глаза и переходит на шёпот. — Не было отдельно Фреда и отдельно меня, понимаешь? Сколько себя помню. И дома, и в Хогвартсе. Уроки, квиддич, отработки, Хогсмид — всегда вместе. Потом магазин, тоже вместе. Он не мог умереть. Я бы тогда тоже умер. Но я жив, а значит… просто он далеко… просто теперь он сам по себе, а я… — он резко открывает глаза, и я будто вижу себя в зеркале, — а как же я?!

Я не могу больше смотреть на то, как двухметровый мужик корчится от собственных слов, словно они выжигают его нутро, миллиметр за миллиметром, просто делаю шаг вперёд и едва не вскрикиваю от напора его губ и рук.

Жадно, исступлённо, обречённо.

Плевать на всё.

Если это то, что ему нужно сейчас.

Если это то, что нам нужно сейчас.