Песнь моря (джен)

Расшифровка записи №27 от 12/04/2016

А? Что? Можно уже начинать? А куда говорить? Хорошо. Хорошо. Поняла.

Эм-м… Говорят, это запись для психологов. Типа, они будут её изучать. Не знаю, зачем, но, в общем, мне велели рассказать всё как есть. Вот я и рассказываю. Наверное.

Меня зовут Ася Смирнова, мне восемнадцать… Восемнадцать же ещё? Да, восемнадцать лет. Не пью, не курю, наркотики не употребляю, психически здорова… А, нет, стоп, мне же назначали таблетки. Как она там говорила? «Депрессивная реакция». Это вообще диагноз или нет? Пофиг, в любом случае, галлюцинациями никогда не…

Ладно, ладно. Простите. Ближе к делу так ближе к делу.

…

В общем. Короче. Не знаю. Эта история… ах-хахах, простите, я просто как будто страшилку в лагере у костра рассказываю. Сейчас. Ничего.

Эта история — она про мою лучшую подругу. Ингу Степанчук.

Она к нам перешла в шестом классе. К нам в СГГ и в семнадцатую так-то после пятого переводятся обычно — типа, те, кто в первом не поступил. Элитные же школы, гимназия и лицей, ах-хах. А Инга — она, оказалось, из Мурманска. Жила с мамой, у мамы роман случился с северодвинцем, который в командировку приехал. Вот и забрал их с собой потом.

Инга всегда говорила, что ей тут нравится. Я не знаю, что у них там с батей в Мурманске было, но, видимо, ничего хорошего. Она не рассказывала особо, как они до переезда жили, ну, а я, как допёхала, что ей неприятно, расспрашивать перестала. Я тоже не люблю, когда начинают то жалеть, то стыдить — мол, не знаешь даже, где твой родной отец сейчас живёт. Может, и вовсе не живёт, зуб даю, что спился уже нахрен. И слава богу. Давно пора.

Я, если честно, вообще без понятия, как мы с Ингой подружились. Просто встретились глазами — и всё. Любовь с первого взгляда. Искра, буря, безумие. Ведь бывает же такое? Потом в тот год учителей задолбали, чтобы нам на всех уроках разрешили рядом сидеть… Нам разрешали — мы ж хорошие. Инга вообще была талантище, её все обожали. Олимпиады по русскому, литре, английскому, городские, областные — всё она. В девятом классе даже на всерос ездила в Питер. Я не такая умная, конечно, но память хорошая, так что четвёрки-пятёрки, плюс школу не ломаю, в пятнадцать лет не родила — уже хорошо. А вы что думали? У нас в четырнадцатой такого тоже хватает, хоть и «гимназия», все дела. В других школах, правда, ещё хуже. У нас хотя бы в седьмом классе в школьном туалете домашнее порно не снимают, как во второй школе, например. Ну, или я просто не в курсе.

Короче, так мы с Ингой до самого конца и сидели за одной партой.

После школы домой тоже вместе, пешком. Я-то на Трухинова жила, а Инга — на Морском, в школу на автобусе ездили, чтобы поспать подольше, а обратно — куда торопиться? Шли дворами, по Торцева; там ещё на углу был магазинчик, и мы каждый раз там покупали всякое — сникерсы, жвачки, мороженое. Мороженка в минус двадцать зимой знаете как хорошо идёт? А в один день мне надо было весной лыжи домой забрать. Я до последнего тянула, на улице снега-то уже не осталось почти. В тот раз почему-то решили пойти по Карла Маркса. Несу я эти лыжи, а Инга мне говорит, мол, дай-ка сюда. Поставила ноги в крепления и поехала по асфальту. Шкряб-шкряб такая. Мимо остановки, где «Эконом» ещё, через дорогу, мимо «России» и «Никольского». Лыжи не едут нифига, а ей норм. Представляете, как на нас люди смотрели? А нам чё, нам ничё. Смеялись, как ненормальные.

Потом, как я домой добиралась, сразу ей звонила. Шутка ли — пятнадцать минут в разлуке, кто ж такое вынесет. Бывало, часами висели на телефоне, мне даже пришлось безлимитку себе подключить. О чём говорили — хоть убей, не помню. О фигне всякой. Но наговориться не могли. Не знаю, у меня в жизни ни с кем больше такого не было.

Гуляли ещё, конечно. У нас же Параниха в двух шагах, туда ходили. Если основательно так, то туда в дребеня, мимо гаражей, а если лениво, то на набережную, до неё вообще близко. Пса моего, Чарли, брали — и айда. На набережной, правда, вечно народу полно, какие-то парочки сосутся постоянно, но мы обычно на трубах сидели, там потише. Знаете, где это? Ну, там, в самом конце, где камыши начинаются, там такая большущая ржавая труба вдаётся прям в воду. А у её конца ещё обломок бетонной плиты, можно на него перепрыгнуть и сидеть закат смотреть.

На Ягры тоже ездили, конечно. Обычно на пляж к обелиску ходили. Как ни придём, пусть даже осенью, Инга ботинки скидывает и идёт по воде бродить. Летом купалась даже, брр. Мне-то от одной мысли холодно было. А она вообще море любила. Вы зайдите на её страничку вконтакте, она ж наверняка там висит ещё. Там сплошные репосты про пластик в океанах, сброс вредных веществ и вот это всё. Видосы эти про черепашек бедных с пластиковыми трубками и вообще. Не знаю, половина всяких экоактивистов наверняка просто хотят себя святыми почувствовать, но её это правда задевало. Я помню, когда случился какой-то там очередной разлив нефти, я к ней прихожу, а она плачет. Реально плачет, как будто у неё кот умер или я не знаю.

На пляж с пакетом приходила и собирала туда окурки и прочее дерьмо. Один раз летом поехали на Ягры, а там какой-то мудила прямо на пляж заехал на машине. Здоровенный такой дядька, дверь открыл, из неё музыка лабает, сидит жрёт чипсы какие-то под пивас. Доел, выкинул банку от пива и пачку от чипсов своих прямо под ноги, как будто так и надо. Вокруг народу полно, день тёплый, но всем, конечно, пофиг. Инга к нему подходит, вежливо говорит, уберите, мол. Он её послал и дверь закрыл. Тогда она берёт его мусор, да ещё с горстями песка, и ему в открытое окошко сгружает.

Как мы от него убегали! Нет, правда, я думала, он её бить будет. Но люди же вокруг, при них, наверное, постеснялся. А потом, когда он уехать попытался, его тарантайка в песке увязла. Намертво. Не знаю, как он уехал в итоге, мы ушли уже. Карма!

А каким-то летом мы вообще до ночи на пляже сидели — благо, ночи-то белые, — потому что Инга хотела неведомых тварюшек сфоткать. Типа, у нас по всяким форумам городским стали гулять фотки каких-то непонятных силуэтов у моря: вроде тюлени, но только странные какие-то. Качество ещё хреновое, не разглядишь ничего толком, может, вообще коряги. Но народ поверил. Даже в «Северном рабочем» фотку напечатали. Какой тогда бугурт поднялся! Мол, «ужас-ужас-ужас, тюлени-мутанты! Вот что проклятая радиация творит!! Мы все умрём!!!»

Я-то Инге тыщу раз говорила, что это всё чушь собачья. Городская легенда типа того, что памятник Ленину на площади фонит вовсю. А как иначе, у нас же город, где атомные подлодки делают, так что радиация — пугалка номер один. Или есть ещё байка, что у нас на Трухинова семь, на углу, где аптека, опасно под аркой ночью ходить — типа, там маньяк дежурит. Не, то есть маньяк-то был, помните новости про то, как он паренька одного пырнул в спину? Но это ж было-то сто лет назад. А парня я, кстати, знаю, Максимом звать. Мы с ним вместе на коммунарский сбор ездили от ДЮЦа. Я тогда мелкая ещё была, но помню, что чувак прикольный. С тростью ходил — ему ножом позвоночник повредило.

Но Инга всё равно меня таскала на Ягры — мол, а вдруг?! Сидели там до полуночи, за нами потом дядьТоля, отчим её, на машине приезжал. Он вообще классный мужик, дядьТоля. Запрещал нам его по имени-отчеству звать, ходил всегда весёлый и небритый. С Ингой дружил, как с родной. Я не то чтобы завидовала, ну, потому что здорово же, что ей так повезло, но нет-нет да и думала: вот бы и мне такого папу…

Он на Севмаше работал, и мама Инги потом тоже. Квартира у них была клёвая, трёшка. Мы-то с мамой всю жизнь втроём с псом в захламлённой однушке… Инга меня часто звала к себе днём, пока нет никого — уроки делать. Ну, хотя уроками мы в итоге, конечно, занимались в последнюю очередь…

Помню, в конце девятого класса Игорь Абрамович, наш биолог, вместо финальной контрольной нам задал делать доклад. Про мифических животных. Ну то есть, это не уровень девятого класса так-то, но он же не дурак, понимал, что нам перед экзаменами и прочей ерундой не до его биологии вообще, так что чего он нас мучить будет. Я решила написать про мантикор — помню, в детстве читала про них в какой-то английской сказке, типа, там ещё была книга про всяких чудовищ, которые из неё вылезали, если открыть. И Инга мне говорит: пойдём ко мне, вместе попишем, чтоб веселее. Честно начали писать, я даже в гугл вбила: «мантикора». В итоге что-то пошло не так, и мы тупо весь вечер смотрели обзоры Бэдкомидиана…

Так я ничего и не написала, короче. Утром встала в шесть, с горем пополам скачала какую-то хрень с сайта готовых домашних заданий. А Инга знаете что? Пришла на урок с таким докладом, что мы все сорок пять минут её одну слушали, не отрываясь. Даже всякие на задних партах не болтали почти. Она про селки написала. Ну, знаете, про этих девчуль-тюленей из сказок, которые ещё могут становиться людьми и даже замуж иногда выходят, только шкурку свою прячут понадёжнее, чтобы никто не нашёл, а то беда. Не знаю, когда она успела накатать про них. Всю ночь сидела, не иначе.

Да… Девятый класс. Это после него мы… то есть… Инга…

Простите, а можно мне воды?

…

Извините. Я сейчас. Я просто… Я… в первый раз буду обо всём этом рассказывать.

В общем. В десятом классе, осенью… Инга поехала с дядьТолей на рыбалку на море. Он её подсадил на это дело, когда на её маме женился. Инга рыбачить полюбила до ужаса. Никогда не понимала, в чём радость — сидишь в хлипкой резиновой лодочке посреди серого моря, открытый всем ветрам, тебя ещё и качает при этом. Да ещё и рыбы эти склизкие… Фу! А ей вот нравилось.

Как сейчас помню: поехать они должны были в воскресенье, а в субботу я к Инге домой пришла. Мы с её мамой сидели на кухне чай пили, а Инга шебуршала в коридоре, искала что-то. Потом кричит оттуда: «Мам, а где моя куртка серая?» Это её любимая куртка была, сколько я Ингу знаю, с самого шестого класса, она всё в ней ходила. Благо, Инга мелкая вообще, с двенадцати лет так особо и не выросла больше.

Мама ей отвечает: «Я, мол, её выкинула. Инусь, ну это ж позорище, нельзя же в таком старье ходить, тем более у неё рукав уже оторвётся скоро». Инга расстроилась — в чём же, говорит, я завтра поеду? А дядьТоля ей: «Куртки нет? Возьми мою примерь». На том и порешили. Ей его куртка, конечно, велика была, но она рукава закатала и всё смеялась — мол, два в одном, и куртка, и палатка…

А потом на следующий день вечером она мне не написала.

У нас, знаете, как-то так было всегда — если куда уезжаем, то потом отписываемся друг другу, что, мол, всё в порядке, вернулась. Но я тогда не стала переживать. Подумала, может, поздно приехали, устали.

Вот только в понедельник она и в школу не пришла. Я после первого урока набрала сразу — аппарат абонента выключен или находится вне зоны.

Вот тут-то мне стало страшно.

Едва на уроках высидела, потом побежала сразу к ней домой. Звоню в дверь, а открывает её мама. Я даже подвисла, чего это она не на работе. Думаю: может, болеет? Вон, бледная вся какая-то, растрёпанная…

Говорю: «Здрасьте, я к Инге, можно?»

А её мама на меня смотрит так непонятно и говорит тихо: «Инги нет».

Знаете, вот честно, до меня в тот момент не дошло.

«А когда вернётся?» — спрашиваю.

А никогда. Никогда она не вернётся.

Короче, лодка прохудилась, дядьТоля выплыл, а Инга — нет. Её потом искали долго, но так и не нашли. Сказали, наверное, тело унесло подводным течением.

Похорон не было. Её мама упёрлась — мол, пока не найдёте тело, никаких похорон, вдруг она живая?! Но я знаю, она даже сама не верила.

Дядю Толю очень жалко — он для себя решил, что это он виноват. Я его как-то встретила после всего, в ноябре — он совсем седой стал. На него ещё в интернетах накинулись: мол, не следят за снаряжением, а потом из-за них юные девочки-красавицы гибнут! А потом кто-то фотку выложил, анонимно. Якобы той самой дядьтолиной лодки, которую из моря выловили. Что тогда началось! «Да вы посмотрите, это ж не порванная дырка, а разрез! Сам ножом ткнул! Утопил девочку! Убийца!!!» Ну, то есть, все же знают, что любой уважающий себя отчим должен падчерицу насиловать, а потом убить. Типа, это же так работает.

Сейчас даже немного смешно, если честно. Хотя и не очень.

А тогда…

Знаете, что я тогда поняла? Что настоящее горе — это не про сопли и слёзы. Это про то, что тебя выпотрошили заживо и кинули как-то жить дальше. И ты ходишь, как пустая шкурка, ешь, спишь, дышишь на автомате, но тебе ничего уже не нужно и не может быть нужно, потому что радости во вселенной не существует. Вообще. Нет её и всё. И не будет никогда.

Самое паршивое, что, когда ты во всём этом тонешь, то оно ощущается как что-то вечное. Как будто так было всегда и всегда будет. И неважно, что у тебя есть счастливые фотки с прошлого лета, где ты смеёшься. Это всё враньё. Ты настолько не можешь вспомнить, как это — радоваться, что это, наверное, было не с тобой.

Первый месяц я просто лежала и ничего не хотела. Вообще. Даже жить. Потом снова начала ходить в школу, просто затем, чтобы хоть чем-то заполнить время. Ко мне за парту пытались кого-то посадить, типа, жизнь же продолжается и все дела, но я не могла. Я просто начинала рыдать. Ничего не могла с этим поделать. В итоге остаток десятого класса просидела одна, на самом заднем ряду. Почти ничего не писала на уроках — зажмуривалась и пыталась представить, что Инга здесь, на своём обычном месте. Хер там плавал. Эта пустота вместо неё — я её чувствовала кожей. Физически, как боль.

Знаете, это была самая долгая зима в моей жизни. Серая, промозглая, беспросветная зима. Мне без шуток казалось, что она вообще никогда не кончится.

Если честно, наверное, для какой-то части меня, где-то глубоко-глубоко, она правда до сих пор не кончилась.

Меня все жалели. Учителя вошли в положение и нарисовали нормальные оценки за первое полугодие, хотя в школе я бывала только номинально. Мама всё порывалась сводить то в церковь, то к психиатру. На психиатра я в итоге согласилась, чтобы она отстала. Мама — главврач в ЦМСЧ, эта психиатриня её знакомой оказалась. Сначала заливала мне что-то про то, что не нужно фокусироваться на плохом, а нужно на хорошем, потом совала какую-то книжку восточных притч. Спасибо хоть «не грусти» не сказала. Но таблетки какие-то выписала в итоге. Я их даже пила — надеялась, что станет легче. Не, не стало. Как знать, может, без них было бы ещё хуже, конечно.

Хотя куда уж там хуже.

Я ничего не видела и не слышала вокруг. Никаких этих «ну ты держись» и «ну, ничего, будет у тебя ещё сто таких подруг». Я тогда… вмёрзла в лёд. Не в этот чистый, байкальский из рекламы, а, знаете, в мерзкую городскую слякоть, которая за ночь схватывается. Как все эти кошки и собаки, которых потом спасают волонтёры и собирают деньги в интернетах лечить им отмороженные уши и хвосты. Только меня никто не спас. Я была как дворовая шавка, которая упала в лужу и в ней замёрзла, и по ней ходят люди и ездят машины, но ей пофиг. Потому что больнее ей уже не сделать.

На новый год я загадала утром не проснуться.

Думала себя убить, было дело. Но поняла, что духу не хватит — из-за мамы. У неё и так в жизни мало радости, а тут ещё и я…

Это ради неё я к весне велела себе оживать. Просто взяла себя за шкирку, встряхнула как следует и приказала хотя бы сделать вид, что это всё потихоньку проходит. Начала заговаривать первой, мыть посуду, бегать, как раньше, с Чарли наперегонки. Он это всегда обожал — бегать. Он вообще-то дворняжка заниженная, лапки коротенькие, а носится, как ветер…

В апреле мы с мамой выбрались в Архангельск ледоход смотреть. Это у нас традиция, её ещё папа придумал, когда… ну, когда я ещё была маленькой, глупой и мне казалось, что у нас счастливая семья. Тогда ещё день был такой хороший, небо голубое, ни облачка. Я себя чувствовала, как будто просыпаюсь. Знаете, как будто время и правда лечит, жизнь продолжается, и, может быть, в ней всё-таки ещё может случиться что-нибудь хорошее. А потом мы гуляли по набережной Северной Двины, и там был памятник тюленю.

И вот тогда-то я вдруг поняла.

Пазл сложился. Инга не умирала. Она просто вернулась. Вернулась домой.

Просто за ней пришли. Пришли свои. Те фотки не то тюленей, не то русалок — они были настоящие. И Инга неспроста не хотела рассказывать про отца. И куртка её тоже не просто так была.

И она всегда так любила море.

Вангую, вы будете смеяться, что я так сразу поверила. Смейтесь, если хотите.

Мне всё равно было больно, что она меня бросила. Что даже… даже не попрощалась. Я несколько ночей ревела в подушку о том, как же это всё нечестно. Ну то есть… Она же позволила мне думать, что она умерла. Неужели ей всё равно?!

Но потом я её простила, конечно. Как будто могла не простить. Решила, что, может быть, они забрали её внезапно. Может, она сама не знала заранее, вот и не предупредила никого. Даже маму. Даже меня.

Когда море оттаяло, я приходила на наше место на трубы. Одна, даже без Чарли. Сидела там часами. Не знаю, зачем. Ждала чего-то, наверное.

То лето как-то мимо меня прошло, прочухалась я только к концу. У меня день рождения в августе, и я решила в честь этого съездить на маяк.

Что? Серьёзно? Да ну, все и так знают маяк! А, да? Ну ладно.

Короче, мне сказали, что это будут слушать аж в Москве, а там в нашей географии разбираются слабо, так что придётся объяснить. В общем, этот маяк — он никакой не маяк на самом деле. Просто металлическая вышка метров двадцать высотой. Я как-то на спор с Ингой туда залезала. Там лестница — тупо голые железные скобы. Самое весёлое было, когда я уже у самой вершины поняла, что лезть выше сил нет, и обратно спуститься я тоже не могу. Ну да не суть.

Чтобы туда попасть, надо на Яграх идти вдоль берега — туда, мимо мемориала и ещё дальше, пару километров, наверное. На машине не проехать, пешком только, ну, или на велике, как я в тот раз. Чарли я с собой сначала брать не хотела, там же рядом военная часть, ходят всякие слухи про злых собак и прочее, но он так просился со мной, я не смогла отказать.

Добрались без приключений — я там уже бывала несколько раз, знала дорогу. Велик бросила у начала пустыря, на нём дальше не проехать, там бурьян и канавы — кстати, он, может быть, там до сих пор лежит, если не забрал никто. Было пасмурно, ветер дул, маяк этот чёрный, как в каком-то постапокалипсисе. Я на берегу сидела и думала о всяком — о том, что одиннадцатый класс на носу, что нужно взять себя в руки, потому что дальше ЕГЭ, университет и вообще взрослая жизнь. Мы ещё с Ингой твёрдо решили, что уедем учиться в Питер. Чарли бегал вокруг, играл с волнами — отпрыгивал, когда они на песок накатывали. А потом я его ненадолго упустила из вида. Смотрю — нет нигде.

И тут кто-то как залает! Не его голосом, он-то у нас пискля… Был. А тот лай был вообще какой-то звериный. Доисторический.

Я, когда опомнилась, поняла, что уже вовсю бегу. Причём не куда подальше оттуда, хотя вообще-то так и надо было сделать. Но не могла же я Чарли бросить.

У военной части так-то забор с колючей проволокой, но Чарли в нём всё равно умудрился дырку найти. Причём такую, куда не только он протиснулся, но и я. Я бы туда не полезла, я ж не дура, но тут он так завизжал, как будто его на куски рвут, и я совсем думать перестала. Нырнула туда головой вперёд, как в долбаную кроличью нору. Вынырнула по ту сторону, а передо мной какой-то жуткий барак, как коробка бетонная, а в окнах полуподвальных свет горит.

Я вообще-то не хотела подглядывать даже. Какое мне дело, что у них там внизу, у меня тут, блядь, собаку едят. Но случайно мельком посмотрела в окно…

А там Инга.

Что значит «как узнала»? Да я её не то что с обритой головой, я её в завязанном мешке узнаю. В темноте. Даже если у неё вместо ног долбаный тюлений хвост.

Знаете, как в книжках пишут — мол, «время остановилось»? Это нихрена не фигура речи. Та секунда длилась просто без конца. До сих пор помню всё, каждую деталь. Как будто мозг всё сфотографировал. Высокое помещение с какими-то бассейнами, почти как в ДК Ленкома — там тоже окна под потолком. Белые лампы, от которых свет как мёртвый, по стенам — железные галереи для наблюдений, а в воде — Инга. И глазищи огромные — впились мне в лицо. И в них — ужас. А может, не ужас. Не знаю. Я не успела рассмотреть.

Тут у меня за спиной что-то грохнуло — я не сразу сообразила, что выстрел, — и я ещё услышала, как взвизгнул Чарли. Знаете, тоненький такой визг, жалобный-жалобный — и оборвался резко, в один момент.

А потом стало темно. А очнулась я уже здесь, такая, как сейчас. Если вы это слушаете, то наверняка видели мои фотки, ну, или других ребят.

Вот, в общем-то, и всё.

…

Как я себя чувствовала в новом теле? Не знаю. Сначала никак. Меня так накачали антибиотиками и обезболом, что я вообще ничего не соображала. Как бы, вообще-то взять живого человека и приделать ему вместо ног кусок тюленя — это вам не баран чихнул. Я без понятия, если честно, как это делают, если в официальной медицине у нас и донорские почки-то не каждый раз у нового хозяина приживаются. Но факт есть факт: первые недели, конечно, было паршиво, но вот она я, живая. Швы в итоге срослись хорошо, больше уже не болят, не красные, ничего такого.

Ладно, мне вон велят и за швы пояснить. Вам что, реально фоток не покажут? Короче. Нам удаляют таз и всё, что ниже, а вместо него пришивают тюленью тушку без головы. Типа, выходит, они соединили мою талию и его шею. Получается что-то типа русалочек. Тюленья часть у меня длиннее, чем то, что осталось от собственно меня самой. Другие модификации по мелочи: пальцы сшивают, кроме большого, чтобы было удобнее грести, волосы на голове удаляют, а то от них толку всё равно никакого. Девчонкам, если грудь большая, её тоже. Мне мою оставили, ахах-хах-ха. У меня там мешать особо нечему. А ещё, короче, у меня кроме прочих шрамов был ещё один, под мышкой, и я там нащупала что-то под кожей. Я думаю, что так нам вводят какую-то херню, чтобы мы подчинялись. Знаете, есть такие капсулы, которые вшивают в руку, чтобы не забеременнеть? Наверняка это что-то наподобие, чтобы не пришлось каждый день нам заново делать уколы. Тех штук от беременности вот на три года хватает.

Даже если не через эту хрень, то нам точно что-то такое дают. Не знаю, может, с едой, хотя мы вообще-то учимся ловить и жрать живую рыбу — типа, чтобы потом автономно выживать в море. Но я вам отвечаю, всё время, что я была тут, я была под кайфом. Я даже не знаю, сколько это времени, кстати. Но это состояние, оно… В нём не то чтобы совсем не соображаешь, что происходит, но просто ничего не вызывает ни отторжения, ни вопросов. Сказали ловить зубами камбалу — ловишь. Сказали учиться плавать строем — плаваешь. И всё. И никаких сложностей. Думать, правда, становится очень трудно, ну так думать и не надо.

Меня перед этим интервью долго растормаживали. Заставляли считать вслух до ста, картинки какие-то показывали. А под мышкой у меня сейчас пластырь, и капсулы под ним я не чувствую. Ну да, овощ же ничего путного не расскажет, вот и вынули. Потом наверняка обратно засунут, параллельно со всеми остальными процедурами. Когда тут аппаратуру готовили, я подслушала разговор о том, что после этой записи мне удалят голосовые связки. Тем, кто тут дольше, их наверняка вырезали ещё раньше, Инга, во всяком случае, ни разу со мной не заговорила, хотя нас держат в соседних секциях бассейна.

Что? Как я сейчас?

А мне обязательно отвечать?

Нет, серьёзно? Вы отрезали мне половину тела и заперли меня в подвале. Я живу в грязной луже солёной воды и питаюсь сырой рыбой. Я не буду танцевать вальс у себя на выпускном. Не поеду в Шотландию и на Гавайи, как хотела, не выйду замуж, никогда больше не смогу бегать со своей собакой по сугробам. Дети моей лучшей подруги никогда не назовут меня тётей. И вы спрашиваете, как я сейчас?

Знаете что, идите вы в жопу с такими вопросами.

Ах-хах, ну вот, я вижу, как охранник у бортика красноречиво показывает мне свой электрошокер. Так что не сомневайтесь, когда запись закончится, мне вломят как следует за неуважение. Ну и хер с ним. Хоть дважды.

Ладно. Этот кусочек наверняка вырежут, так что давайте я попробую ещё раз.

Меня спросили, как я сейчас.

Ну… Что я могу сказать? У меня ещё никогда в жизни не было настолько жирной жопы. Но я начинаю привыкать. Тело меня уже неплохо слушается, вот, смотрите, и передние ласты, и хвост. Хвостом я вообще могу вот так — оп! Ах-хахахах, вы бы это видели! Я сейчас плеснула и облила одного из этих, в лабораторных халатах, он страшно ругается в сторону от микрофона и пытается вытереть лысину. Ну-ка, кому ещё душ? Ладно, ладно, простите, не смогла сдержаться, больше не буду. Обещаю, буду паинькой. Просто… ну каждый раз смешно же.

Я, кстати, не поверила бы, если бы сама не попробовала, как быстро я теперь умею плавать. Пришлось какое-то время перестраиваться, конечно, но теперь прям вжжух! Нас тренируют на скорость и манёвренность, а ещё на то, чтобы плавать под водой, где глубоко и темно. Говорят, мы будем передовым спецподразделением, чтобы чинить свои подлодки и топить вражеские. Я вот не понимаю, кто враги-то? Мы что, с кем-то сейчас воюем? Хотя, впрочем, не моё собачье дело. Надеюсь, когда меня реально пошлют на задание, во мне будет столько веществ, что этот вопрос не будет меня беспокоить.

Сырая рыба, кстати, разу к десятому на вкус уже вполне ничего. А ещё я научилась задерживать дыхание на целую минуту. Говорят, это только начало, а ещё нам обещают кислородные баллоны для продолжительных погружений. И радиопередатчики прямо внутрь уха, чтобы командовать на расстоянии.

Бассейны чистят раз в несколько дней, в принципе, жить можно. Я уже не так сильно мёрзну из-за того, что постоянно в воде, и у нас есть кафельные скалы, чтобы на них спать. Единственное, к чему никак не привыкну — это мальчишки.

Нет, серьёзно, мальчишки — это пиздец. Вы там того, проверьте, не напутали ли для них дозу гормонов или я не знаю. Я слышала, природную агрессию самцов хотят приспособить для военных действий и всё такое, но это ж кошмар. Их держат в отдельных укреплённых секциях, потому что если они оказываются рядом с самочками, то сразу лезут их насиловать, а если с другими самцами — то дерутся насмерть. Серьёзно, насмерть, у нас был случай, когда на групповой тренировке какого-то парня тупо загрызли, а нескольких других — покалечили. У нас между секциями перегородки из толстого прозрачного пластика, так что мы друг друга видим, даже когда нас по одному закрывают; так вот, парни — они видят других парней через загородку и начинают в неё колотиться. Бум, бум, бум. Некоторые тупо головы себе разбивают. Я не шучу. Было дело.

Короче, если за мой рассказ мне полагается какая-то награда, можно, пожалуйста, переселить меня от парней подальше? Только тогда и Ингу тоже.

Всё. Давайте закончим, ладно? Если у вас больше нет вопросов. А то я устала. Мне столько пришлось говорить, что меня, кажется, окончательно отпустило от этого вашего наркотика, и я начинаю соображать лучше, чем хотелось бы. Пожалуйста, просто верните свою капсулу на место до того, как я окончательно приду в себя и полностью осозна́ю, где я и что со мной. Я не хочу быть в этот момент в ясном уме и трёзвой памяти. Если это случится, я наверняка попытаюсь себя убить, а вам же ни к чему терять нормально функционирующий экземпляр, правда?

Я и так уже вспомнила слишком много. Знаете, до меня вот сейчас вдруг дошло, что я ужасно, до смерти хочу к маме.

Пожалуйста, вколите мне что-нибудь, чтобы это прошло. Мне больше нечего рассказать. Честное слово, вам даже электрошокер не понадобится. Я не против ни в операционную, ни обратно в общий бассейн. И вовсе мне ни к чему эти голосовые связки. Без них проживу.

Только не расселяйте нас с Ингой, пожалуйста.

Знаете, иногда мне кажется, что всё, чего я хотела с шестого класса — это просто сидеть с ней рядом.