Охота крови и восхищения (гет)

Он ждёт её у самого выхода из разбойничьего лагеря. Достаточно далеко, чтобы его не замечали, но настолько близко, чтобы чувствовать гнилостный аромат от гноящейся язвы. Скрывшись в высокой траве, он мастерит одну за другой стрелы, безучастно наматывая проволоку на деревянный стержень. Его руки заняты работой, а глаза осматривают пространство. Он знает, что она придёт. Она всегда приходит.

Когда солнце начинает близиться к закату, а небо пылает, словно весь мир охвачен огнём, тогда на горизонте появляется она, верхом на механическом скакуне. Его губы сами собой изгибаются в улыбке, и он подаёт сигнал отражением умирающего дневного света на линзе рыскаря. Он понимает, что она заметила его, по тому, как она наклоняется, направляя машину в сторону от исхоженного пути. Горящее небо будто пролило долю пламени на развевающуюся копну волос отважной охотницы.

Его пульс учащается, кровь поёт в такт барабану войны, отбивающему ритм в его сердце. Предвкушение охоты поглотило их. Пока ещё неведомые цели делали свои последние бесполезные глотки воздуха. Это чувство было волнующим и усиливалось в присутствии его напарницы. То, как она не желала признать эту часть себя, удовольствие со вкусом вины, что она разделяла с ним, придавали убийству ещё большее веселье. С момента их первой совместной охоты он обнаружил, что в одиночку это занятие кажется... безжизненным.

Более того, в его груди каждый раз селится грусть потери, когда он видит лагеря, которые она уже зачистила. Вот они тут, и в следующий момент их больше нет, и ему едва удаётся ощутить аромат битвы. Её творения сваливают в яму, оставляя гнить на солнце. Он мимолётно задумывается, ощущает ли она то же самое. Но знает, что, даже если и так, то она не признается.

Охотница соскальзывает с прирученного дуголоба, легко приземляясь на ноги и почти с привязанностью хлопая металлического зверя по холке. Тот принимается жевать сухой кустарник. Размяв плечи, она прячется в укрытие перед ним, её брови приподняты в предвкушении. Она знает, что он уже разведал территорию, что терпеливо дожидался её прибытия. Мало кто мог бы назвать его предсказуемым, но, похоже, она подошла слишком близко к краю.

— Я тебя ждал, — говорит он вместо приветствия, не в силах удержать при виде неё улыбку. — От предвкушения всё внутри натянулось как струна.

Он многозначительно подтягивает проволоку на готовой стреле, обрезая остаток ножом. Её глаза мерцают в отблесках увядающего света всезнающими золотисто-зелёными искрами, выдающими мысли, скрывающиеся за этим прелестным наивным лицом.

— Здравствуй, Нил, — она дышит ровно, лишь слегка напряжённое тело выдаёт, что она натянута, словно тетива, и готова выстрелить.

— Сколько уже у тебя на счету? — спрашивает он, заранее зная ответ, зная, сколько вылазок он пропустил.

— Ты знаешь, что я не веду счёт, — но дёрнувшаяся челюсть говорит об обратном, по мимолётной гримасе за каждый лагерь, что она разнесла без него.

— Не ведёшь счёт? — он прибегает к вызывающему тону, даже игривому — такой он использует только в разговорах с ней. — Иногда я тебя не понимаю. Ты вообще-то, как мы, — "благородные мы", избранные представители человечества, порода ему подобных, — или немного другая?

Взгляд, которым она его одарила, резал острее любого лезвия и был значительнее, чем первая капля крови, упавшая на пыльную землю.

— Надеюсь, что другая.

— Ну лишь бы спалось спокойней, — говорит он с вызовом, пытаясь вытащить на свет частицу истины, признание, будто вытащить внутренности из ничего не подозревающего врага. Она лишь издаёт смешок и проходит мимо него, чтобы самой взглянуть на лагерь. Нил позволяет себе улыбнуться, чувствуя, как адреналин уже напрягает мускулы, словно нежные объятия любовницы.

— Ну что, приступим?

Она прикасается к виску — к кольцу на нём, что оживает синим светом, — и смотрит на то, что оно ей показывает.

— Похоже, там две-три дюжины человек.

Она дышит тихо, словно ветер в стволах деревьев. Исчезли любые намёки на ту любопытную наивную девочку-Нора, которую, казалось, в ней все видят, которую представляла и она сама. Осталась только охотница, его напарница. Прекрасное тело, закалённое искусством убийств, само по себе будучи оружием, оно ржавело в ножнах, по его мнению.

Здесь она была в своей стихии. Только здесь ей не требовалось быть кем-то другим. Только собой, настоящей.

— Веди, — предлагает он, зная её достаточно хорошо, чтобы понимать — она не последует за ним, даже если он вежливо попросит.

Она достаёт стрелу и плавно натягивает тетиву, почти невидимая в высокой траве. Нил следует её примеру, затаив дыхание и ожидая восхитительного звука, который раздастся, когда её стрела попадёт в глаз бандиту. Он даже не успевает завершить эту мысль, как слышит этот самый звук, за которым следует падение тела. Быстро снимает второго часового, заставляя его умолкнуть прежде, чем тот всполошит остальную добычу. Она подстреливает третьего — стрела пробивает его висок беззвучно, словно мысль, и так же быстро. Нил чувствует запах меди, примешивающийся к влажному предгрозовому воздуху. Он встряхивается, будто один из тех больших железных котов, что рыскают в прибрежных землях, и движется к своей следующей жертве.

Охотница останавливает его, упираясь ему в грудь сильной рукой, заставляя застыть. Она не произносит ни слова, пока они стоят неподвижно. Тем временем четыре бандита мечутся у ворот, пытаясь понять, что произошло с их павшим собратом. Он бросает взгляд на руку, всё ещё прижатую к его груди, затем переводит его на девушку, которой принадлежит рука. Если она и замечает его взгляд, то никак не показывает этого, слишком сосредоточенная на охоте, чтобы уделять ему больше внимания, чем необходимо. Они не двигаются с места, почти не дыша, до тех пор, пока не слышат, как разбойники бредут прочь. Она убирает руку, и они вместе огибают лагерь, поднимаются на холм с восточной стороны, проскальзывая между зарослями. И вновь она прикасается к украшению на виске.

Еле сдерживает улыбку, спрятавшуюся в углу рта, при виде чего-то, что видимо только ей. Не впервые он гадает, что такого может показать устройство старого мира, чтобы заставить улыбнуться опасную Нора.

Она вскидывает лук, натягивает тетиву до самого угла ухмыляющегося рта и отнимает ещё одну жизнь. Он чувствует ревность. Главным образом потому, что она так легко может засечь цель и следить за жертвами задолго до того, как ему представится случай увидеть их своими глазами. Она снимает ещё двоих, пока он контролирует её слепую зону, сражаясь с искушением ворваться в лагерь и перебить их всех, прибегая только к помощи ножа. Только чтобы почувствовать кровь на коже и увидеть, как жизнь покидает их глаза. Нил моргает, поворачиваясь на мимолётное движение, которое засёк краем глаза. И обнаруживает троих нетронутых людей, слоняющихся поблизости. Не тронутых её стрелами.

Нил вопросительно изгибает бровь, оборачиваясь к напарнице, чтобы понять, что могло её удержать от воодушевляющего убийства. И осознаёт, что она пристально смотрит на него, а лук покоится на её колене. Она пришла в движение, но настолько осторожно и медленно, будто имела дело с загнанным в угол животным. И он застыл. Маленькая прохладная мозолистая рука обнимает его за талию, кончики пальцев прижимаются к позвоночнику. Близость и непринуждённость этого прикосновения застаёт его врасплох. Он понимает, что к нему годами не прикасался никто, кроме тех, кто уже находился на грани смерти. Что он не чувствовал прикосновений, за которыми не стояло желание навредить.

Она огибает его и занимает позицию за его спиной, вплотную к нему. Он чувствует, как её кожа излучает тепло, согревающее его даже в этой холодной ночи. Чует запах машинного масла и древесного сока, сопровождающие её, словно тень смерти, которую они отбрасывают на осквернённые лагеря — такие, как этот.

— Что ты... — он хочет задать вопрос, но она одним взглядом заставляет его умолкнуть.

Нил наблюдает. Тихо, словно змея, шныряющая в тех же зарослях, что и они. Она стягивает с виска свой маленький осколок и, слегка колеблясь, не отстранится ли он, прижимает к его виску. Он выжидает мгновение, гадая, что может быть интересного в этом кусочке металла. У него возникает соблазн высмеять всё и убрать эту штуку. Она почти невесомо прижимает к осколку пальцы, и внезапно его мир раскрашивается новыми оттенками светящихся синих и фиолетовых линий.

Он поворачивается к ней, широко раскрыв глаза, и смотрит в изумлении на то, как крохотный прибор опознаёт её, рисуя линии её лица и выводя табличку с её именем: Элой. Как он мог не знать её имени? Как они могли за всё это время так и не представиться друг другу должным образом? Он не знал. Элой. Он хочет произнести её имя вслух, покатать на языке, будто вкус жизни, будто смертельный ожог. Девушка с волосами цвета брызгов крови, упрямая, словно челюсти падальщика. Улыбка, расплывающаяся у неё на лице, достигает и глаз. Она выглядит по-другому, возможно из-за обнажившихся зубов в преддверии охоты. Теперь она прижимает эти же пальцы к его подбородку, поворачивает его лицо с пытливыми серебристыми глазами к добыче, наблюдает за тем, как он осознаёт, что их жертвы вспыхивают оранжевым светом. Его губы искривляются в характерной голодной улыбке, а зрачки резко расширяются.

Теперь он понимает, что кружит ей голову, что заставляет пылать жаждой её обычно бесстрастное лицо. Видеть, как они абсолютно не подозревают о твоём присутствии, наблюдать за каждым движением, за каждым биением сердца, находясь за много метров от них, — пьянящее чувство. Нил бросает взгляд на напарницу и обнаруживает, что она всё ещё понимающе смотрит на него. Он видит, что её жажда уже вернулась, вызванная на поверхность его собственной. Они обмениваются широкими улыбками.

Одновременно обнажают оружие и спускаются к лагерю.

Позже, после того как освобождены пленники, а бандиты должным образом выпотрошены, они усаживаются на площадку лучника. Визор Элой уже вернулся на своё законное место на её виске. Они разделяют воду. Жажда убийств сменилась обычной жаждой. Нил подталкивает её плечом, чувствуя себя уютно в этой необычной дружеской обстановке. Он удивлён, когда получает толчок в ответ. Обычно они разбегаются с первым же порывом ветра, налетевшим на зачищенный лагерь, разве что кивая друг другу и расплывчато обещая встретиться "в следующий раз". С этой охотой что-то изменилось, что-то нарушило баланс их взаимодействия и запустило их вращаться по орбитам вокруг друг друга.

Возможно, это начало конца. Для них почти не останется добычи, когда исчезнут бандиты, а другие жертвы увязнут в политических дрязгах. Если бы он был сентиментален, то осмелился бы сказать, что чувствует горько-сладкий вкус расставания. Но он отлично знал себя. Достаточно, чтобы понимать, что это не может быть их последней встречей. Было почти оскорбительным считать этот уход из бандитского лагеря их прощанием, тогда как настоящее прощание могло бы содержать гораздо более яркую ноту завершения.

Теперь ему осталось лишь найти идеальную арену, лучшее место, чтобы сойтись в последнем поединке против охотницы, Нора, Элой. Он даже подумал, что, возможно, мог бы её победить.