Магия (гет)

Иногда она вспоминает, как это случилось впервые.

* * *

Воздух искрит, взрываясь электрическими разрядами.

Что такое магия?

Сладковато-пыльный, сытный, душный запах новых книг отравлен острой щекочущей примесью озона. Яд стремительно заполняет легкие. Руки, сжатые в кулаки, дрожат, пальцы стягивает болью, и происходящее кажется головокружительно нереальным — будто красочная миниатюра с раскрытых желто-пергаментных страниц, будто сцена из кроваво-алой шекспировской пьесы, будто…

Магия.

Названное им имя парит среди облаков книжной пыли несколько долгих секунд, тянет за собой цепочку колючих слов, а потом падает на пол, и весь мир рушится с грохотом.

Рот кривит быстрая и легкая — как пощечина — улыбка. Поворот головы, подбородок вверх, вздрагивают ресницы, движутся губы. Всего вдруг становится слишком много, чтобы собрать цельный образ из разрозненных элементов.

Это как смотреть в зеркало и не узнавать собственного отражения.

В широко раскрытых глазах гаснут отсветы молний и оседает дождевая пыль. Нить продергивается через сердце — прямо по центру — медленно, и в тишине, сменившей короткую бурю, слышно, как рвутся ткани и лопаются стенки сосудов. Магия — это…

Это очень больно.

* * *

* * *

Они путаются друг в друге, как в дьявольских силках.

Мир вертится и змеится трещинами, в которые смотрит, не отрываясь, бездна. Ледяная пустота в прорехах газетных страниц, в привычной глянцевой черноте типографской краски, в шелесте множества слов, в шорохах ткани. Чешуя. Шепоты. Легкий свист за гранью слышимости и тихая подковерная возня. Гудят поезда, клубы пара рвутся в серое небо, шумит перрон, расползаются слухи…

Нить натягивается.

Она срывается с места, бросив друзьям напоследок какую-то чушь. Грохот собственных шагов по каменному полу кажется оглушительным. Глянцевитый камень слишком быстро сменяется пыльной дорогой, дорога — гулким деревянным настилом, слишком скользким, чтобы сохранить хотя бы видимость равновесия. Воздух перенасыщен озоном так, что трудно дышать. Перед глазами мечется чернота — черное, черное, черное, бело, снова черное. Стылое серебро с ядовитым привкусом выплавляет на дне зрачков дыры, ведущие в пустоту.

У него жена и сын и большой, огромный, гигантский богатый дом, похожий на замок со страниц старинной книги сказок. Сказки — это что-то из детства, простое, доброе, солнечное, пахнущее одуванчиками и медом. Воняющее болотом и речным илом, волчьей шерстью и металлом окровавленного топора, застревающее куском отравленного яблока в горле. Сказки — это что-то из детства, притаившееся в темноте — в ожидании, пока ты уснешь, выронив палочку, и тогда…

Нить гудит, натягиваясь, как провод под напряжением. Он уходит, не оборачиваясь. Квиррел уже давно в Хогвартсе, и дело почти сделано.

Магия — это сказки. Выдумки, которые внезапно делаются смертельно настоящими.

* * *

* * *

Ей тошно видеть собственное — его — лицо в зеркале.

Белое, черное, черное, серое. У него жена и сын. У него огромный дом где-то…

Темнота смыкается над ними обоими. Не следовало подходить так близко, но кто мог такое предугадать? О таком не задумываются, не говорят, не подозревают, не думают, не…

— Не смейте.

Все происходит после короткой бесполезной борьбы. На губах остается жаркий и горький привкус, волосы мажут по щеке, соскальзывая вниз, к шее, цепляясь за острые пики зашкалившего пульса.

— Не… смейте… Вы… ко… мне…

Прикасаться — шепчут тени, впиваясь сумеречными когтями в кожу. Хриплый вдох, шаг назад — в иллюзию безопасности. В бездну. Это магия, не иначе.

Ничего тебе теперь не поможет.

— Что… вы…

Это магия. Магия — это…

— Колдо… вство… — шепот скатывается с кожи кровавыми каплями. — Ма…гия. Амортен…

Договорить не получается. Зубы ноют от желания вцепиться в теплое живое тело, такое мягкое и такое близкое, рот мгновенно наполняется густой горячей слюной, а из кончиков пальцев будто бы тянутся острые когти. Ткань сминается в ладонях, холодный металл пуговицы цепляется за память и остается в ней зудящим обломком, колени подгибаются, нечем дышать. Где-то на периферии гаснущего сознания сухо и четко перечисляются факты, сличаются признаки, строятся ровные цепочки умозаключений, но от этого становится только хуже.

— …Безумие, — доплывает откуда-то из сладкого тумана обрывок фразы, вытягивая за собой газетные заголовки и робкие перешептывания, тайные переговоры и слишком явные подозрения, вот только никому до них нет теперь дела, правда? — и никого другого здесь тоже нет…

Руки сами собой распутывают узлы, расшвыривают ткань в стороны, скользят холодом по разгоряченной коже. В горле встает сухой комок — дышать нечем, кроме жара и боли. Собственная кровь жжет изнутри, обугливая вены. Начавшееся движение, такое плавное поначалу, продолжается рывком. Внутренности вспыхивают магией и болью. Поцелуй превращается в безмолвный крик.

А нить окончательно запутывается, сминая все вокруг в точку.

* * *

* * *

Магия быстро и без следа исцеляет нанесенные ею же раны. Магия — это всегда обманы и уловки, ложь и недоговоренности, карты, припрятанные в рукаве, маски, заботливо скрывающие под собой уродство и пятна, оставленные заразной лихорадкой. Магия — как вода. Вода все примет, все смоет. Только бы не проговориться, только бы не узнали, только бы…

Ничего, кроме мучительного стыда, вскоре не остается. Слой укладывается за слоем, хоронит его все глубже, так, что обмануть себя больше не получается. Впрочем, не получалось никогда.

Он знает, она знает, все знают — знают. Хорошо, что об этом пока не хватает смелости говорить, но шепоты вспыхивают, расползаются из стороны в сторону черной дымкой, моровым поветрием, и тогда становится страшно, потому что игры заканчиваются.

Волдеморт вернулся.

Натянутая нить провисает, и ежесекундная жгучая боль сменяется глухой тоской и непониманием. Как же так? Он же… Она…

Наваждение. Колдовство. Магия. Аморте…

Теперь и всегда по разные стороны.

Ничего, ничего. Бывало и хуже? Нет. Хуже не бывало, но ничего, магия все прикроет. При желании воспоминания можно и подправить, выбрав подходящий момент, вот только бы…

Только бы не было последствий.

* * *

* * *

Все случается слишком внезапно. Их всех уносит осенним вихрем, срывает, словно сухие листья. У беспомощности вкус стылых углей и застоявшейся болотной воды.

Змеиная чешуя шелестит по камню. Нить дергается панически, режет грудь и горло. Под белоснежным твердым воротничком стынет кровь.

Бесчисленные стекла взрываются от заклинаний, и тогда вдруг становится кристально чисто и ясно: игры кончились. Все — кончилось.

Лес смыкается вокруг нее, прикрывая позор слоем зеленого мха и присыпая сухой мерзлой землей. В животе пусто, будто пробили сквозную дыру, и теперь ветер скользит прямо по торчащим внутренностям. В какой-то момент магия перестает согревать и скрывать наготу — голое, грязное, покрытое отпечатками рук и мокрыми пятнами тело, которое она ненавидит. Ей кажется, что не заметить этого невозможно, но Рон и Гарри вроде бы не замечают — или только делают вид, потому что признать это вслух, заговорить — даже подумать об этом — слишком стыдно.

Радиоприемник бормочет в палатке, палочка выводит почти бесполезные затейливые узоры, губы говорят правильные вещи — сами собой, сами по себе, — а ледяной ветер скользит под ее кожей, пока она отчаянно пытается выдохнуть.

* * *

* * *

Это сделал он. Все это — с ней — с ними — сделал он. Чужими руками, не запачкавшись, и все же он весь с головы до ног вымазан в ее грязной, отвратительно-грязной, ее красной — красной соленой крови. В ее крови, в ее слюне, в ее смазке, в ее внутренностях. В ее воспоминаниях и ее мыслях. Что будет, если Волдеморт увидит?

— Когда он увидит, — говорит она глазами, потому что голосовые связки ее не слушаются.

Ты умрешь, и они умрут — у тебя жена и сын и большой, огромный красивый могильник, гигантское кладбище под крышей, роскошная усыпальница, многоэтажный гроб, из которого мне уже не выйти. Пусть все наконец кончится, пусть нить оборвется, не навсегда, хотя бы на минуту, хотя бы на пару секунд…

Он трус и убийца, верно?

Верно.

Верно.

Каждый вдох отдается режущей болью где-то под сердцем. Ничего, ничего. Найдется способ, так? Магия — ее магия, смешанная с ее кровью — настоящая, как бы им ни хотелось доказать обратное, и пусть она слабеет с каждым днем, это ничего. Можно и без нее. Она все равно победит в этой войне — в их затянувшейся маленькой битве.

Тебе недолго осталось, ты знаешь?

Он знает. Все они знают.

Нить почти обрывается, и от этого становится почти легко. Еще немного. Еще чуть-чуть. Еще пару раз умереть, и тогда все кончится.

* * *

* * *

Серые стены впиваются занозой в серые тучи над серым морем. Брызги оседают на коже и просачиваются в легкие, на губах выступает соль. Пальцы немеют от холода, и кажется, вот-вот треснут кости. Магия давно не согревает — тлеет вяло и захлебывается от ветра. Победа слишком быстро обернулась досадным поражением. Нить, пронзающая сердце, звенит на холоде сталью.

В камере темно. Фигура у противоположной стены почти неразличима, но видеть незачем. Серебро выплавило каждую черту на сетчатке — запрокидывается голова, глаза мутнеют, взгляд уходит вверх, уплывает, останавливаясь где-то высоко, в неразличимом теперь темном небе, за ветвями, за листьями, за облаками, за обломками мертвых звезд. Движение, плавное поначалу, оборачивается рывком.

Он вскидывается, как разбуженный от долгого сна. Тени давних прикосновений стынут на ладонях.

— Зачем вы это сделали?

— Что сделала?

— Это. Тогда. Зачем? Я не…

— Что — это?

Фигура у стены движется, выпрямляясь. Тусклый свет сеется из забранного ржавой решеткой окна на всклокоченные белые волосы. Они походят на пыль и на паутину, на истлевшее старинное кружево, на изъеденный морской водой раскрошившийся камень.

Он не мертв, ведь правда? Гарри устал повторять, что не мертв, когда она наконец рассказала. Не мертв и даже не приговорен к смерти, подумаешь, несколько лет тюрьмы, другим повезло гораздо меньше…

Если подумать, они все могут подавиться своим везением.

— Вы знаете, что.

Голос звучит слишком глухо. Этой камере недостает жизни. Она почти захлебывается злорадством и томительной жаждой крови. Чистой, жгучей в своей ослепительности, густой и сладкой, разливающейся во рту вкусом долгожданной победы.

Ей нужна ее магия.

— Не понимаю, о чем вы.

— Нет, это я вас не понимаю. Мне столько времени удавалось…

Камешки хрустят под ее подошвами. Его беспомощность почти убивает сознанием собственной силы и собственной слабости. В шорохе набегающих на пустой берег волн она слышит шелест книжных страниц и дождевых капель.

Кто знал, что такое вообще возможно? Если бы можно было это предугадать…

Нить стягивается, уменьшая расстояние до опасной близости. Под кожей взрываются сотни электрических солнц. Магия бьет в грудь, едва не сбивая с ног — еще немного, и сработают охранные заклинания.

— Почему не убили? Было столько возможностей. Тогда, тем вечером — никто бы даже не узнал. Я ведь сама…

— Именно. Я уже говорил вам и еще раз повторю, я не…

Она снова чувствует давний и горький стыд — не свой и уже не чужой — и подается вперед, мстительно проглатывая ответ на мучающий его вопрос. Надо же, какая тонкая натура. Просто…

Магия.

Кости больно стучат о кости. Холодная стена под ладонями оказывается спасительно твердой. Поворот головы — знакомо бессмысленный и бесполезный, как признание в собственном бессилии. Она прижимается лбом к его груди, впитывая рваное неглубокое дыхание. Нить вспыхивает огнем, в глазах темнеет от боли. Жар медленно растет под кожей.

— Если случится стихийный выброс…

— Буду несказанно счастлив не видеть…

— Гарри выбьет для меня еще одно разрешение, а потом еще одно, и еще, и еще.

Пальцы разжимаются с усилием. Он скрещивает руки, пытаясь от нее защититься, и ей почти становится его жалко. Почти.

Магия своенравна, непредсказуема и опасна, но это…

Ее магия.

Она смотрит сквозь темноту, вспоминая и пытаясь запомнить. Еще секунда, и решетка захлопывается, но это уже ничего не меняет. Полыхающая всеми огнями связь между ними, кажется, вот-вот станет видимой. Она выдыхает, расправляя плечи, и улыбается с безопасного расстояния.

— И да, мои искренние соболезнования по поводу вашего скандального развода. Говорят, Нарцисса была возмущена до глубины души, когда увидела воспоминания. А теперь доброго дня и до следующей встречи, мистер Малфой.