Яблоко без сердцевины (гет)

У кукушки в часах давно свернута шея.

Чтоб по-тихому, без напоминаний. Чтоб не знать, сколько уже утекло. Чтоб не вздрагивать каждые полчаса. Потому что невыносимо. Потому что, сколько можно. Потому что бесит. Потому что Толстый пугается и плачет, потом долго не уснуть, а утром на работу. Потому что устала.

Ждать — нехитрое, выматывающее ремесло.

Ждать легко, когда мечтаешь. Когда воображаемые картинки такие яркие, что оживут, стоит только закрыть глаза. Когда каждая свободная минута — это готовый придуманный фильм, сцена: как он придет, во что будет одет, как обнимет, как он, наконец, переведет их, и они будут жить в Лесу. И там, только там, ее ждет долгожданная, такая прекрасная, уже-почти-реальная беззаботная жизнь. Воображаемый Лес уже давным-давно реален — стоя за плохо протертой, в разводах от грязной тряпки барной стойкой, Рыжей казалось, что она чувствует запахи и шепот Леса. Стоит только закрыть глаза. И лучше вообще не открывать.

Ждать легко, когда Он приходит во сне — золотоволосый, с пронзительно сияющими глазами. С крыльями, без крыльев — не важно. Волшебный Эльф, приходит только к ней, она чувствует прикосновение его рук (помнит, помнит!), и тело наполняется забытой негой и теплом, Рыжая выгибается прямо во сне.

Ждать легко, когда гадаешь «на случайность». Если сейчас из-за угла выедет красная машина, он придет завтра (на следующей неделе, через месяц, через четыре дня). Если к стойке сейчас подойдет вон тот субтильный брюнетик в фиолетовой рубашке, через год она будет жить в Лесу, и Лес ее примет. Если в конфетке попадется желтая начинка, мы скоро встретимся. Когда на часах — 11:11 — «время четырех палок» — можно загадывать любое желание, и оно сбудется! Да мало ли, на чем загадывать. Рано или поздно все сбудется, верно? Иначе, зачем?

Ждать легко, когда выживаешь. От зарплаты до зарплаты, от бара к бару, где тебе дадут немного денег. Когда через день — смена десять часов, когда сотни людей — разно пахнущих, разноликих, жаждущих выпивки и общения, равнодушных, чужих людей, которым насрать на твою глупую, никчемную жизнь. Когда денег едва хватает, чтобы оплатить квартиру, няню и еду. Когда «еда на вынос» — это не то, что у всех людей, а то, что осталось от клиентов. В пакетах и контейнерах, принесенных из дома.

Ждать легко, когда есть маленький ребенок, для которого ты — весь мир, и без тебя он погибнет. Когда каждый день через полгорода к няне (ближе — дорого, дешевле не найти), а вечером после смены — обратно. Маленькие дети, коты и растения нам даны, чтобы не сойти с ума, если в жизни больше ничего нет, кроме ожидания.

Ждать — значит не переезжать в более удобное место — вдруг не найдет? Ждать — не менять работу, не искать интересов и связей — а зачем, если все это временно, не насовсем, почти понарошку.

Ждать — это несъеденные продукты, которые лежат, портятся, гниют, которые она в конце концов выбрасывает, как неисполненные желания, которые позволила себе пожелать, но не позволила сбыться. Ждать — отложенная жизнь — подождем, выживем, потерпим.

Ждать это перенесенные и отмененные свидания. Разовые встречи ей не по душе — она привыкла пускать корни. Лучше так, чем кое-как. Ждать — когда всегда сама с собой, это привычная, тугая струя воды в ванной. Ждать — это потухший взгляд и обломанные ногти.

Память при переходе отшибло, но Рыжая отчего-то знала, что лежит где-то там, за гранью, в чистой палате, недвижимая, спящая, а здесь она просто ждет. Ждет окончательного исхода, ждет ухода в Лес. Ждет Лорда. Ждет, когда ж начнется эта чертова нормальная жизнь.

Ждать — нехитрое ремесло, отнимающее столько сил, что уже не остается ни на что, даже всерьез подумать о том, что здесь ей не место.

Рыжая знала не так уж много слов, а новые, сложные, непонятные запоминала с трудом — да ей без надобности. Но одно приснившееся ей однажды слово запомнила навсегда и иногда проговаривала, целовала его, как молитву, перекатывая на губах, как сладкий леденец. Многообещающе слово-предвкушение, как имя черноволосой женщины, согревающее тихой надеждой и милосердием. В этом слове слышалось решение всех проблем.

Эв-та-на-зи-я.

За годы ожидания она избавилась от многих привычек. Год на пятый перестала вздрагивать от вида светлых волос на улице и угадывать в шелесте городской листвы его голос. На шестой ей надоело загадывать нелепые загадки — херня, забавная игра, не более. Вернее, Рыжая по привычке загадывала, искала скрытые смыслы и тайные знаки, но верить в них перестала. Разве что по прежнему снимала воображаемое кино про предвкушаемое будущее в Лесу или про предстоящую встречу с Лордом — выдуманные истории — ее тайная сила, то, что поддерживало ее все эти гребанные десять лет.

В одном из ее неснятых воображаемых фильмов Лорд приходил к ней в золотом плаще, легкий и тихий, как подобает настоящему лесному эльфу. Да, и сияющие сапфировые глаза. Рыжей очень нравилось слово «сапфировый», оно очень подходило к глазам Лорда, каким она его помнила, хотя смутно представляла, какого оттенка настоящий сапфир. Пусть сапфировый. Эльфов Рыжая никогда в жизни не видела, и не встречала людей, которые бы общались с эльфами, но когда-то про них читала, в книжках говорилось и про плащи, и про сапфировые глаза, поэтому пусть. Пусть в золотом плаще. После встречи, она обнимала его, и они тут же переносились в Лес.

В другом Лорд спасал ее от преследования Серолицых, невероятно отважно и мужественно сражался, а потом они улетали в Лес. На чем улетали, не важно, тут воображение обычно заступоривалось.

Чаще всего Лорд ей виделся как часть Леса — прорастающий листьями, вьющимися зелеными прожилками, поэтому ей казалось, что он должен был возникнуть откуда-то из деревьев, растущих во дворе, старых, мудрых, скрипучих деревьев.

Иной раз Рыжая воображала совсем простую историю — она возвращается с работы, и обнаруживает Лорда прямо на кухне. Они бурно занимались любовью, а потом, понятное дело, в Лес. И на следующий день не надо идти на работу. И везти Толстого к няне. И добывать еду и деньги. В Лесу же этого ничего не надо, да? Как-то так.

Особым разнообразием сюжетов ее истории не отличались, главное, в финале всегда был заслуженный, выстраданный ею, Рыжей, хэппи энд. То есть Лес. Вожделенный Лес. Непременный Лес. Долгожданный Лес.

В настоящем Лесу Рыжая побывала лишь однажды (еще в Доме), всего десять минут и все. И эти десять минут определили всю ее дальнейшую жизнь — ее мечты, ее влюбленности. За десять минут был сделан главный выбор ее жизни.

Лес потряс ее, заворожил неведомыми запахами, цветами, ощущениями, пронизывавшими все тело, все чувства. Оказался Лес и правда живой, как и рассказывали счастливчики, побывавшие там — каждым листочком и травинкой, он шептал, дышал и заманивал. В Лесу Рыжая впервые испытала чувство глубочайшего восторженного потрясения и покоя. Она не могла и представить, что эти два чувства можно переживать одновременно. Впервые для нее стало понятно, что только здесь, в Лесу, она может быть сама собой, без притворства, без утомительных сражений, никому ничего не доказывая. Для нее Лес был щедрым, всепрощающим, принимающим, исцеляющим раны тела и души. И было понятно, что только с Лесом будет связана вся ее дальнейшая судьба. Оставалось найти проводника.

Где-то глубоко на задворках притупившейся при переходе памяти, Рыжая помнила, что кто-то очень близкий и важный отговаривал ее, предупреждал (память выхватывала только какие-то огненно-зеленые всполохи и чьи-то объятия, ничего больше вспомнить не удавалось), но Рыжая всем своим безудержным и искренним сердцем верила в Лес, верила в Лорда, верила в Слепого, который должен был рано или поздно перевести их всех, Слепой был последним, главным укреплением той надежной крепости, которую Рыжая возвела из собственных надежд и мечтаний.

Что с самой Изнанкой не задалось, стало понятно уже на второй год. То, что у иных (даже не Ходоков) получалось легко — чувствовать и находить нужных людей, ощущать удачу, управлять временем, видеть и отличать лесных людей, слышать Лес, пересекать границы миров, для Рыжей было почти не доступно. Если и получалось, то как-то криво, неумело, помимо ее воли, случайно. Если иногда и получалось уловить запах Леса, то через минуту ее начинало тошнить, если она пробовала «слышать» других, чувствовать их присутствие (она ужасно хотела научиться этому), то ничего, кроме головной боли, эти тщетные попытки не приносили. Управлять такими вещами Рыжая не умела, и ее прежний опыт Прыгуна подсказывал, что лучше уже не будет. Не любимица тут Рыжая. Не своя.

Пожалуй, главный дар, на который расщедрилась Изнанка для Рыжей, стало бесконечное и быстрое время, когда ты одновременно молод и стар, когда знаешь до секунды, который час, но не знаешь сколько тебе лет. И дар ожидания, что при ее бешеном темпераменте было поистине королевским подарком.

Красный — цвет Рыжей, эмоция — страсть, настроение — восторженное предвкушение, чувство — жалость. Рыжая — клубок спутанных оголенных проводов, Рыжая сильная гордая чайка Джонатан, растерявшая за десять лет ожидания изрядное количество перьев, почти разучившаяся кричать и превратившаяся из вольной птицы в загнанную лошадь.

Обычный фокус, вполне себе в духе Изнанки.

Придерживая одной рукой Толстого, обстоятельно карабкавшегося со ступеньки на ступеньку, Рыжая поднималась вслед за ним, держа в другой пакеты с едой, предвкушая душ, ужин и сон. Сегодня удалось ухватить в баре несколько вкусных, совсем нетронутых порций, значит не надо готовить ужин. Устала, как сволочь, но не привыкать. Еще один день с чистой совестью можно вычеркивать. Ну почти. Почти дома.

Она не сразу различила его в темноте подъезда, сперва даже приняла за одного из Серолицых, иногда их заносило в этот не самый благополучный район, и заранее напряглась, приготовившись к какой-нибудь выходке. Выдали его волосы — мазок светло-желтой краски на сером кирпиче. Лорд сидел на ступеньках в каком-то безразмерном свитере, обняв руками колени в грязно-голубых джинсах, почти сливаясь со стеной, будто он только что от нее отлепился, как старая штукатурка. Рядом небольшой рюкзак. Молча, бесшумно поднялся навстречу.

Рыжая остановилась и легко осадила ребенка, приостанавливая. Растерялась. Зажмурилась. Сценария на случай сбывшейся мечты у нее не нашлось. Никаких домашних заготовок.

— Ты здесь как? — глупее не придумать.

— Я к тебе, — не улыбается, смотрит пристально, серьезно, даже не смотрит — вглядывается.

Все, конечно, совсем не так, как она представляла, но это не важно, вот же, вот он миг, которого она ждала десять лет! Но никакой бурной радости, эйфории или что там положено испытывать в такие моменты, у неё не было. Даже мелькнула неуместная, усталая и сердитая мысль, что опять сегодня не получится выспаться. Скорее раздражение, чем радость. Почему сердце нельзя приготовить к тому, чего ждешь больше всего на свете?

На лестнице думать и обниматься не удобно — руки заняты, Толстый тянет к дверям. Неловкая толкотня в тесной прихожей, шуршание пакетов, топот маленьких ножек по квартире, руки мыть. Удивительно, но Толстый совсем не испугался нового человека, хотя обычно настораживался и сразу прятался. Неужели, узнал?

— Давно нас ждешь?

— Не особо, посидел немного, у вас тут тихо.

— Как ты нас нашел? У тебя же нет адреса.

— Мне не трудно.

— Чаю? Поешь с нами?

— С удовольствием, — вежливый, спокойный, ровный, почти равнодушный голос.

Он изменился. Точный возраст Лорда не определить, как у многих здесь, как и у Рыжей, кстати, но заметно стал старше, черты лица чуть погрубели, без костылей оказался высоким. Она забыла об этом.

Рыжая жадно всматривалась в его лицо, пытаясь найти хоть какие-то признаки или отголоски Леса. Но ничего особенного не заметила, кроме, разве что постоянно меняющегося цвета глаз — от серого до темно-василькового. В общем-то не такая уж и большая редкость здесь, Рыжая видела вещи и более странные. По прежнему до одури красивый, но в целом обычный молодой мужчина. Гораздо обычней, чем она помнила его в Доме. Пожалуй, даже для Наружности сойдет.

А главное, исчез тот пылкий, жадный, молящий взгляд, преследовавший ее тогда, в Доме, который ей бесконечно льстил и смущал одновременно. Даже было не понятно, рад ли он ее видеть. Если бы Рыжая точно не была уверена, что перед ней Лорд, то с легкостью поверила бы в то, что с этим человеком они почти не знакомы.

Чтобы немного развеять неловкость, Рыжая рассказывает про Толстого, про свою неинтересную работу, про то, как справляется, стараясь уложить в нейтральные фразы, по возможности, не жалуясь, эти десять лет. Пытается шутить. Лорд внимательно слушает, что-то переспрашивает, негромко смеется ее шуткам, но о себе в ответ ничего не рассказывает. И ни слова про Лес. Он вообще почти ничего не говорит.

Самый главный вопрос, который сжигает сердце , она почему-то не задает, отчего внутри все сжимается, и под ребрами медленно перемалываются булыжники. Рыжей ужасно хочется, чтобы этот разговор, которого она ждет много лет, начал Лорд. Но он молчит.

Молча курят на кухне, Лорд наблюдает, как Рыжая кормит Толстого, потом укладывает его спать, ежедневный ритуал. Когда Толстый перестал возиться в своей кроватке и затих, она постелила им на полу на кухне, чтобы не разбудить малыша.

Рыжей тревожно и даже немного страшно, как будто ей предстоит провести ночь с малознакомым мужчиной. Она правда отвыкла. Но, наверное, надо, да? Они же так давно не виделись. Целовались долго, медленно, привыкая, изучая, вспоминая. В какой-то момент она поняла, что больше всего хочет просто обнять его и так лежать долго-долго, без всего остального. Но Лорд хочет большего, ласки его настойчивы, и она уступает. Чуть позже ее немного испугала тяжесть и странная дрожь его тела, даже захотелось вывернуться.

После, закрывшись в ванной, Рыжая долго сидела, уперевшись пятками в край ванны, и пыталась вспомнить, как это у них было в Доме и не смогла вспомнить. Поплакала. Наверное, от радости. Когда вернулась на кухню, Лорд не спал, ждал. Устроившись, у него на плече, Рыжая, наконец не выдержала и решилась задать главный вопрос.

— Ты же сейчас из Леса? Да?

Лорд медленно кивнул.

— И… Как там?

Он пожимает плечами:

— Нормально.

— Ты же… нас заберешь? Ты же за нами пришел?

— Нет. Не заберу. Я пришел сюда. К тебе.

Рыжая привстала и нахмурилась. Ответ Лорда показался ей странным, неправильным, уклончивым. Это совсем не то, что он должен сказать, не то, что она ожидала услышать.

— Что это значит?

Лорд убирает с ее лба непокорную рыжую прядь, выдыхает и говорит то, что через минуту обрушит ее прежний мир:

— Это значит, Рыжик, что я не смогу тебя перевести. Вернее, я могу тебя перевести сюда. Или вернуть обратно в Наружность. Но только не в Лес. Тебе туда нельзя. Прости.

Его «прости» повисает в воздухе, как приговор, как смертельный диагноз, как табачный дым в душной прокуренной комнате без окон. Такой красивый, стройный и цельный мир, выстроенный Рыжей, накренился, покрылся трещинами и рухнул. Вековая скала в один миг скрошилась в песок.

— Почему? Почему?! — глаза ее замирают, булыжники в груди перекрывают легкие, она задыхается.

— Лес тебя не примет. А это смертельно опасно, поверь мне. Я видел, что бывает с теми, кого Лес не принимает, это страшно. Ты там продержишься от силы несколько дней и погибнешь. Тебе правда туда нельзя. И я ничем не смогу помочь.

— Откуда ты знаешь?! Ты врешь! Ты врешь! Зачем ты это говоришь? Я же там не была, как можно знать, — впервые за долгое время в Рыжей просыпается ярость. Она нависает над Лордом, до синяков вцепившись в его плечи. Он готов к удару, крику, но терпеливо объясняет неприятное.

— Ты уже достаточно долго живешь на Изнанке. За это время Лес уже мог бы тебя почувствовать и забрать.

— А Слепой… И Слепой не переведет? — последняя жалкая попытка. — Он же обещал!

— Нет. Это его решение. Слепой тебя близко к Лесу не подпустит.

— А ты? Ты можешь вернуться в Лес?

— Могу.

— И?

— Я не вернусь. Если… если ты не против. Я хочу жить с тобой, а в Лесу это не возможно, — глаза Лорда потемнели, и в сумеречном свете стали почти черными.

— Что же… теперь делать? — Рыжая не кричит, не ругается, не шепчет. Почти беззвучно выдыхает. Те, кто тонут по-настоящему, не кричат.

— Жить. Давай, хотя бы попробуем.

От его возлюбленной остались огненные волосы и несбывшиеся мечты. От ее эльфа осталось десять лет ожиданий и одно невыполненное обещание. Как собрать из песка скалу? Как склеить разбитое зеркало? Как пересобрать заново дом после землетрясения?

Проснулась она в своей постели, хотя совершенно не помнила, как уснула, провыв полночи в подушку, и как перебралась с кухни в кровать. Лорд спал рядом, приобняв ее.

Будильник возвестил, что пора вставать на работу и начинать новый дневной круг.

Начиналась какая-то другая прежняя жизнь.

Теперь, когда они стали жить вместе, приходилось договариваться о сотне мелочей, которым в жизни самой Рыжей уже давно имелось свое место и время, и она не сразу смогла вписать объявившегося Лорда в обычный рутинный распорядок. Легче ее жизнь не стала, скорее наоборот, потому что кроме всего прочего, эльфа надо было кормить и приспосабливать к существованию в городе и их маленькой квартире.

Скоро выяснилось, что Лорд довольно беспомощен в быту. Готовить он не умел, хотя скоро научился несложным вещам, но к уборке и стиральной машине его лучше было не подпускать. Теперь он отвозил Толстого к няне, и они иногда вместе встречали Рыжую с работы. Постепенно жизнь наполнялась новыми ритуалами.

У него обнаружилось сразу несколько неожиданных качеств, названия которым Рыжая не могла дать. Например, в его руках оживали все растения. Стоило ему помять жухлые листья у какого-нибудь снулого цветка в горшке — через несколько часов тот оживал — в течение трех дней Лорд реабилитировал всю загубленную Рыжей флору на подоконниках. Наверное, все-таки сказалась жизнь в Лесу, потому что особой любви к растениям раньше у него не наблюдалось.

Были и другие перемены. Месяца через полтора после возвращения Лорда Толстый начал стремительно расти, хотя все предыдущие десять лет это был милейший ребенок лет четырех. Теперь ему резко стала мала вся одежда, что Рыжую чрезвычайно расстроило, потому что на это стало уходить много денег, да и поспеть за взрослеющим ребенком та еще суета.

Вечерами они сидели под дырявым абажуром на кухне, курили и пили остывший чай. Готовить чай тоже было обязанностью и ритуалом Лорда, но вовремя усадить за стол измотанную после работы Рыжую, было непросто. Вернувшись домой, она еще полчаса кружила по квартире, по привычке суетилась и пыталась выправить покосившийся в ее отсутствие дом, она до сих пор не могла привыкнуть, что за домом может присматривать еще кто-то, кроме нее. Еще одним ритуалом заботы стали яблоки, у которых Лорд аккуратно вырезал сердцевинки. Он помнил, что Рыжая в Доме так любила. Он помнил, а она почему-то нет. Но не возражала.

Иногда по ночами от Лорда исходила какая-то бесконечная, ничем не рушимая безмятежность, как от сытого, напоенного дождевой водой куста или дерева в безветренную погоду, в тени которого хочется улечься и уснуть. В такие ночи Рыжая мгновенно успокаивалась и засыпала, просто привалившись к его плечу, иногда даже сидя рядом, как бы ни была разозлена или расстроена.

Через три месяца у Рыжей закончились все запасы, никакие подработки уже не спасали, и она вымолвила слова, которых не было ни в одной из ее придуманных историй:

— Нас троих мне не прокормить. Тебе надо искать работу.

Нельзя сказать, что он не пытался что-то заработать до этого. Но все это были какие-то разовые подработки, несколько раз он зависал в местном карточном клубе, вспомнив свои прежние домовские привычки. Пару раз неплохо выигрывал, но все это было несерьезно. Но на "черную" работу выходить пока не спешил, как он говорил, искал варианты. Рыжую это бесило. Они снова начали ругаться.

Лорд с какой-то невероятной быстротой обрастал людьми — новыми и знакомыми, словно по городу прокатилась невидимая вибрация, прозвучал какой-то сигнал, оповестившей о его появлении. Счастливое свойство сильного Ходока, которому Рыжая страшно завидовала — слышать других на Изнанке. С кем-то Лорд встречался в городе, кто-то приходил в гости. Среди визитеров были и «домовцы», некоторых из которых Рыжая видела впервые за десять лет. Тех, кто перешел сюда, она хорошо помнила. «О как! И ты здесь? — взглядом, а иногда и в открытую спрашивали ее. — Я думал, ты давно в Лесу». За такие вопросы хотелось разодрать кожу на лице, себе и им. Оказывается, они где-то обитали рядом. Но никто ни разу к ней не пришел. А к Лорду слетелись все! Впервые в жизни она ревновала.

Как бы она это ни отрицала, но иногда Рыжая чувствовала уколы обиды, потому что за все эти годы на Изнанке у нее так и не появилось близких друзей, никто не предлагал ей помощи, десять лет она существовала в одиноком коконе своей маленькой трудной жизни, которая была абсолютно никому не интересна. Но и она, гордая, о помощи ни у кого не просила.

Единственным человеком из Дома, который ее хотя бы изредка навещал, была Крыса. Дружескими ее визиты нельзя было назвать, всякий раз она объявлялась внезапно, без предупреждения, но на удивление вовремя. Дважды приносила немного денег, именно тогда, когда был уже край, уклончиво говоря — потом отдашь, исчезая на год или два, а однажды своим появлением буквально спасла Рыжую — в очередном кафе, куда та устроилась на работу меньше недели назад, хозяин решил проверить новенькую на «лояльность» — откровенно зажав ее в углу бара, без свидетелей, подгадав удачный час. Хозяин — мерзкая, дурно пахнущая туша — завалил ее прямо под стойкой, и случилось бы неизбежное, несмотря на отчаянное сопротивление Рыжей, когда Крыса зашла через подсобку и спугнула его, пнув тяжелым ботинком под бок, она буквально рванула к себе Рыжую за руку и увела из этого места, посоветовав сменить работу.

При этом Крыса никогда не лезла с вопросами и советами, оставалось такой же резкой, хмурой и отчужденной. Каждый раз после таких визитов у Рыжей создавалось впечатление, что бывший Летун Дома приходила не по своей воле, словно ее попросили проверить, все ли у Рыжей в порядке. Пропадала она так же внезапно, и, если что, Рыжая даже не знала, где ее искать. Когда вернулся Лорд, Крыса, кстати, так ни разу не появилась.

Зато объявился Стервятник.

Он всегда существовал вне радаров Рыжей. В Доме к нему не хотелось подходить, с ним не хотелось заговаривать — ни до Закона, ни после. Про ужасного Монстра Дома в девичьем крыле рассказывали жуткие вещи — что он жесток, что в его трости спрятан отравленный клинок, спит он в гробу, питается мертвыми крысами, а голубиной кровью обмазывает двери третьей спальни, чтобы отваживать незваных гостей. Его фигура всегда была овеяна трупно-макабровым ореолом, а манера держаться не допускала даже мысли о панибратстве или обычном дружеском общении.

Единственное, что в глазах Рыжей делало его немножечко похожим на живого человека — это, как ни странно, смерть брата. Рыжая любила и умела жалеть людей. Когда она пыталась представить, каково это потерять самого близкого человека, ей становилось ужасно жаль одинокую, больную Птицу и даже хотелось плакать и, может, даже его обнять. На секунду. Пока не съел живьем. Потому что жалеть Стервятника не позволялось никому.

Появившись в их крошечной квартирке, он потряс Рыжую. Стервятник был весь, целиком, снизу до верху охуенный — другого слова Рыжая подобрать просто не смогла. Весь. От сверкающих дорогих ботинок до роскошного свитера цвета слоновой кости. Он излучал уверенность и снисходительность богатого и благополучного человека. И жалеть его было решительно некуда. Потом Лорд рассказал, что Стервятник, наконец, воссоединился с братом, но потом вернулся сюда, на Изнанку, где его давно ждал близкий друг. Словом, жизнь Большой Птицы и правда, сложилась удачно. У него наследный дом. Серьезный бизнес. А еще он встретил тебя, подумала Рыжая, человека, которому мнооогим обязан.

Ни хромоты, ни трости, ни сутулости. В нем появилась нехарактерная стать и стремительность. Прежнего Стервятника напоминала ледяная, безукоризненная вежливость, на грани надменности и, пожалуй, прежнее количество колец, унизывающих тонкие, ухоженные, длинные пальцы Большой Птицы. И хищный, цепкий взгляд полуприкрытых янтарных глаз.

Момент, когда Стервятник прочно обосновался в их жизни, Рыжая не заметила. Сначала он просто заходил в гости, и они вечерами долго болтали с Лордом на кухне или куда-то уходили вдвоем, откуда Лорд возвращался подвыпившим и веселым. Птица всегда заявлялся с какими-то подарками — то с едой, то с дорогим вином, иногда даже что-то приносил для Толстого. Сначала Рыжая радовалась, потом ее это стало даже напрягать. Отдариваться им было нечем.

Дальше Стервятник взялся за гардероб Лорда, заявив, что тот уж совсем какой-то «задрипанный», и так нельзя. Когда Лорд объявлялся в какой-нибудь новой шмотке, на вопрос откуда, следовало неизменное: «Стервятник подарил». Рыжей почему-то было неудобно и почти стыдно, а ему и в голову не приходило отказываться. Поругались.

Когда Лорд стал экспериментировать на кухне и готовить что-то сложное и экзотическое, Рыжая удивилась, на закономерный вопрос, где он такому научился, последовало привычное: «у Стервятника». Рыжая хотела пошутить, что если Лорд неожиданно начнет проявлять фантазию в постели, то вопросов по этому поводу задавать не будет. Но не стала.

В общем, новый, сногсшибательный Стервятник нравился Рыжей еще меньше, чем прежний, траурный и могильный.

А еще через некоторое время Лорд сказал, что Стервятник предложил ему работать вместе.

И он согласился. Но что за работа, пока не говорил.

Еще надо все обдумать.

— Мало кто делает такие качественные вещества, как Птица. А я неплохо знаю отдаленные места в Лесу и смогу оттуда доставать для него редкие растения. Это очень неплохие деньги, — Лорд говорит спокойно и уверенно, видно, что он уже все продумал и решил. — Если все выгорит, ты сможешь бросить работу. Я справлюсь один.

Между медных бровей Рыжей пролегла острая иголка. Даже спустя несколько месяцев Лес у них все ещё табуированная тема. Хотя она стала реагировать спокойнее, Лорд старался не задевать несбыточное, потому что такие разговоры все еще заканчивались либо слезами, либо угрюмым ее молчанием. Только в моменты, когда Рыжей хотелось особой близости, она сама его просила что-нибудь рассказать про Лес. Это помогало сохранять хрупкое равновесие.

— И надолго ты будешь уходить?

— Сперва на неделю, а дальше, как пойдет.

Значит, снова Лес — недоступный ей, значит, снова ждать — Лорд будет исчезать. Рыжая молчит. Спорить и выбирать не приходится. Им нужна эта работа.

Через несколько дней Стервятник позвал их в гости — отметить первую сделку. Выяснилось, что за эти месяцы дома у него никто из них не был. Даже Лорд. Такой жест доверия говорил о многом.

* * *

У этого дома нет адреса, но о нем знают многие. В городе его зовут Хромым домом, он и правда хромой — двухэтажное крыло на четыре окошка, сбоку прикособочена башенка в три этажа под готику, просевшая со временем из-за плохого фундамента. Остальные пристройки понатыканы, как попало — слева этажик, справа сторожка, перед крыльцом какой-то кирпичный нарост. Крыша неровная, зигзагами. Ошибка архитектора, а не дом. Со временем дом оброс лишайниками и плющом, скрывшими шрамы разномастной кладки. Здесь редко зажигаются огни в окнах — с улицы не видно, вся жизнь — со двора, тихая, тайная, неслышная. А размеры двора никто не знал.

Здесь живут трое — двое мужчин и неприятная маленькая девочка, которую редко видно. Хозяин дома, с крючковатым птичьим носом и длинным белым хвостом, надменный и высокий, именно в его лабораторию стекались поставщики, просители и покупатели. Он недобр и скидок не делает, у него дорого, а пытаться надуть его — себе дороже. Но лучшего товара в Чернолесе не найти.

Иногда дверь открывает темноволосый неулыбчивый мужчина. Он поселился здесь намного раньше хозяина, мало с кем общается, изредка выгуливает ребенка и уезжает за покупками. Всех вместе их увидеть большая редкость — они не показываются на людях.

Сюда приходят разные. Приходят те, кому нужно редкое лекарство или снотворное, сюда пробираются местные летуны, кому нужен легальный пропуск в Наружность или запрещенный транспорт в Лес, сюда приходят за ответами на тяжелые вопросы, ответами, разлитыми в безликие стеклянные ампулы, упакованные в фирменные медные коробочки с выгравированной хищной птицей на крышке.

Здесь почти не бывает настоящих гостей — чтобы с вином и угощением, но сегодня особый вечер, завтра Лорд и Стервятник отправятся в Лес.

* * *

— Ну, за успех нашего предприятия!

— За успех!

Пузырьки шампанского щекочут нос, Папа Птиц поднял бокал и, широко улыбаясь, демонстрируя свои острые зубы, чокнулся с Лордом. Остальные потянулись к ним бокалами.

Про личную жизнь Стервятника Лорд рассказывал неохотно, видно было, что ему неприятно сплетничать про друга. Не удивительно, что у Стервятника в Доме не было девушки — это ж какой психикой надо обладать, чтобы связаться с этим пугалом. Там от одного прикосновения можно было в обморок брякнуться. Сейчас-то другое дело, а тогда… Однако, то, что услышала Рыжая, было по меньшей мере странно. Черный Ральф и Стервятник? И Крестная с ними?! Бред какой-то.

Интересно, думала Рыжая, глядя на сидящего напротив нее Черного Ральфа, когда у них началось? Неужели еще в Доме? Да ну, блин. Что их сблизило? А, собственно, какое ее дело — живут и живут люди. И похоже неплохо живут. Может, Стервятник стал таким, как есть, благодаря Ральфу? Пусть.

Видя ее настороженное внимание, Ральф едва заметно улыбался, он мог спокойно и почти дословно озвучить те наивные и, наверняка, не совсем приличные вопросы, которые роились в этой огненной голове, откровенное любопытство Рыжей его веселило. А вот вся эта затея с экспедициями в Лес ему категорически не нравилась.

Странный получился вечер. Стервятник буквально не отлипал от Лорда — чуть не за руку водил по дому, с гордостью демонстрировал свои владения — лабораторию, теплицы, увлеченно рассказывал о своих экспериментах. Лорд в свою очередь советовал, какие растения еще можно поискать, мол, эффект искрометный — закачаешься — называл какой-то «лианник заречный», «прозрачную канапею», и «ядовитый хмыщ», при этом глаза Стервятника загорались алчным и хитрым огнем, а губы кривила торжествующая улыбка. Потом они стали обсуждать какой-то золотистый вермикулит и как его тяжело достать на изнанке. Слушая их, Ральф хмурился, а Рыжей от изобилия непонятных слов стало скучно, она допила шампанское и стала разглядывать комнату.

Внутри дом Большой Птицы удивил сочетанием родовой наследной роскоши и чудовищной запущенности — вздыбленный в коридорах пол и торчащие доски, висящие кое-где ошметки обоев соседствовали с гигантским камином, обрамленным узорчатыми изразцами и замысловатым чугунным кружевом, книжными стеллажами до потолка и изящным маленьким палисандровым роялем в гостиной. В самом начале Лорд успел шепнуть, что такой рояль называется «миньон», а еще бывает кабинетный — побольше. А на камине стояли эти… как их… смешное вычурное слово… канделябры. Тихо потрескивая, горели свечи. Даже негромкая музыка, наполнявшая комнату, была под стать обстановке — звучал старый джаз и фокстроты, с тягучим и сентиментальным надрывом, с потрескиванием скребущей пластинку иглы. Треск поленьев, треск пластинки, треск половиц — шампанское шумело в голове, и Рыжей казалось, что дом скрипел, как голос Большой Птицы. И пугал темными окнами, как глаза Черного Ральфа.

На правах хозяина Ральф ухаживал за Рыжей — подливал ей игристый напиток, протягивал зажигалку, что-то рассеянно рассказывал про дом и даже Крестную упомянул. Мол, весьма капризное существо, но с маленькими всегда не легко. Поинтересовался, как она управляется с Толстым. Но все это время поглядывал на Лорда со Стервятником, которые настолько были поглощены друг другом, что окружили себя невидимой стеной, не допускавшей никого постороннего в их внутреннее пространство. Потом они вообще встали из-за стола и отошли покурить к камину, где продолжали свой военный совет. Пару раз Рыжая пыталась вклиниться, но сначала Лорд что-то ответил, отвлеченно скользнув по ней взглядом, а потом Стервятник откровенно попросил не мешать.

Ральф ни разу к ним не подошел. Но нет-нет и бросал напряженные взгляды на увлеченных компаньонов, а иногда ловил себя на нелепом желании взять канделябр и разогнать всю эту палату птичьих лордов. И это была не только неуместная ревность, усиленная шампанским (эй, Эр Первый, ты еще, оказывается, способен ревновать? поздравляю, старина). На самом деле Ральфа уже несколько дней разъедала необъяснимая, беспричинная тревога. Ему ужасно не хотелось, чтобы Птица шел за Лордом в Лес. Потому что Рекс, в отличие от Лорда, без своих адских ампул туда не попадёт, Ральф уже хорошо разбирался в изнаночной иерархии. А это было небезопасно. И не совсем законно, кстати. Так что причины для тревоги на самом деле были, но внятно озвучить их не получалось.

Зачем Стервятник так упорно стремился в Лес, Ральф понять не мог — то ли это был исследовательский азарт экспериментатора, то ли Птица пытался все еще что-то доказать себе или Максу, или тому же Лорду, который, кстати, готов был пойти один. Всю неделю накануне они спорили до хрипоты, до крика, но Стервятник был непреклонен — пойду и все. Хотя бы первые два-три раза.

Что-либо указывать ему Ральф не мог — он уже давно не воспитатель, да и вопрос старшинства здесь, на Изнанке, был относителен. В каком возрасте прилетел к нему Птица с другого круга? И сколько этих кругов он прошел на самом деле? Так что авторитет старшего не работал. К тому же бизнес для Птицы и правда очень важен, это его дело. Ральф ничего не мог ему запретить, он мог только убеждать, умолять, угрожать и терпеть. Но пока ничего не помогало. Поэтому сегодня он молчал.

Вернувшись за стол и осушив еще по бокалу, Лорд и Стервятник стали обсуждать, что с собой необходимо взять, во сколько сбор — утром эльф должен был приехать сюда — отправляться собирались из лаборатории Стервятника.

Рыжая устала от чужих разговоров и почти не вникала в то, о чем они говорили, но тут что-то ее насторожило. В той красивой схеме, которую нарисовал Стервятник, чувствовался изъян, который она пока не могла уловить, что-то не сходилось. Прокутив еще раз в голове их беседу, Рыжую, наконец, осенило, и она бесцеремонно дернула Падальщика за рукав:

— Слушай, Стервятник…ик… а с каких это пор ты стал Ходоком? Как ты собираешься в Лес идти? Ты же по жизни Прыгун. Или тебя будет Лорд каждый раз переводить? Это же против правил.

Даже сквозь пелену опьянения Рыжая заметила, как после ее вопроса изменилось настроение у присутствующих, как мгновенно замолк Птица, а Лорд опустил глаза в стол и довольно больно ткнул ее локтем в бок. И, если бы она обернулась, то увидела бы, как сжались кулаки и загорелись нехорошим огнем глаза Черного Ральфа.

Вечер потихоньку разваливался.

Лорд ушёл на рассвете, прихватив свой старый выцветший рюкзак, с которым несколько месяцев назад пришел из Леса. Ушел тихо, хотя после той сцены, которую устроила Рыжая в гостях, показалось, что дверь оглушительно грохнула.

— Quod licet Jovi, non licet bovi*, — веско проговорил Стервятник в ответ на дерзкий вопрос Рыжей, наклонившись почти к самому ее лицу, зная, как ее бесят непонятные слова и выражения.

Сама того не желая, своим вопросом Рыжая задела гордую Птицу за живое. Он действительно был Прыгун, посильнее, чем Рыжая, конечно, но тоже не фонтан. Когда-то отпущенных Домом способностей хватало сполна — прыжки на Изнанку казались увлекательной, тайной и немножко будоражащей забавой для посвященных. Каждый прыжок — непредсказуемое приключение, всякий раз не знаешь, где окажешься. Какое-то время он думал, что в этом и заключается суть. Но когда выяснилось, что среди Чумных есть такие, как Слепой, Волк или его брат Макс, умевшие не просто прыгать, а путешествовать, это заставило Рекса сильно изменить приоритеты. Еще при жизни Тени он начал свои эксперименты, пытаясь подчинить себе эту чертову Изнанку. Но прыжки все равно выходили так себе, на троечку. А вот химик из него получился на пять с плюсом. Птица умел превращать свои недостатки в преимущества.

— Блин, хватит выпендриваться, ты можешь по-простому объяснить? — Рыжая начала заводиться.

— Все и так просто. Это латынь, переводится примерно как: «Чего нельзя другим, мне — можно». Ну, или наоборот. Есть такая штука — «транспорт» называется. Не слышала? Ты же не первый год здесь, — на редкость невежливо откликнулся Стервятник. — Лорду не придется меня переводить.

И улыбнулся своей самой светской зубастой улыбкой. При этом Лорд поджал губы, а взгляд Эр Первого стал каменным.

Рыжая опешила. Первая ее мысль была — значит существуют еще способы попасть в Лес! А вторая…

— Так это ж… наркота, Стервятник.

— Наркота наркоте рознь, Рыжая. Я делаю весьма неплохую и не самую вредную. Не для всех. И очень, очень задорого. Поверь, в этом я кое-что понимаю. И Лорд, кстати, тоже. Спроси у него, кстати, как он стал Ходоком.

Тут уж не выдержал Лорд и предостерегающе тронул приятеля за рукав:

— Птица, не надо.

И тогда подвыпившую Рыжую переклинило. Конечно, она слышала про прыгунов-нелегалов, которые умудрялись проникать в Лес. И слово «транспорт» слышала, но до сих пор как-то не связывала одно с другим. Тем более со Стервятником и его бизнесом.

Оказывается, Лес может быть доступен вот так просто, а ей никто об этом ничего не сказал. Оказывается, Лорд, упорно отказывавшийся ее переводить, готов был идти туда со своим приятелем, таким же Прыгуном, как она. И ничего. Ходоки могли проникать в Лес свободно — это часть их привилегий. А Прыгунам уж как повезет. Она не знала, чем рискуют те, кто пользуется «транспортом», и кто там их отслеживает. Ее возмутило, что от нее скрыли эти возможности и опасность предстоящих экспедиций.

Масла в огонь подлил Ральф, обронивший что, после такой «транспортировки» некоторые и кровью блюют. Взгляд у него был при этом такой, мол «я ж тебе то же самое говорил, идиот». Рыжая почти орала на Лорда, буравя его своими ежевичными глазами:

— Ты знал? И ты согласился?! Что вы еще от меня скрываете?! Почему ты молчишь? — а потом бросила Стервятнику. — Во что ты его втягиваешь?!

Потом был злой смех Стервятника, произнесенное Лордом сквозь зубы «успокойся», мрачное, многозначительное молчание Ральфа и холодные, сильные птичьи пальцы с царапающими руку кольцами, зажавшие Рыжую в полутемном коридоре несколько минут спустя, когда Лорд вышел на крыльцо и не мог их видеть:

— Ты что тут устроила? Тебе бы не помешала хотя бы капелька благодарности, Рыжая. Для тебя ж стараются. А ты все рот кривишь, все тебе не то. Ты уж определись.

— Тебе-то какое дело?

— А ты не задумывалась, что у Лорда ообще не было никаких причин покидать Лес? Кроме одной. И эта причина сейчас всем выносит мозг и портит все дело. Рано или поздно ему надоест весь этот цирк, что ты ему устраиваешь, и он уйдет. Ты прекрасно понимаешь, куда. И уйдет уже насовсем. А я, кстати, потеряю друга и компаньона. Так что, это и мое дело тоже.

— Да ты же попросту используешь его!

— Кто бы говорил!

— А ты не боишься, что окочуришься по дороге от своего «транспорта», и Лорду придется еще и с тобой возиться? Ты подставляешь его!

— Это не твое дело. Я знаю, чем рискую и на что иду. А Лорд — Ходок, ему абсолютно ничего не грозит. Угомонись уже.

Она смотрела исподлобья на злую Птицу, закусив губу. Потому что в его словах была и доля правды. Хищник нависал над ней, прожигая ее своими ненормальными желтыми глазами, Рыжая представила, как холодная металлическая рука тисками сжимается на ее шее, но тут в глубине коридора показалась темная тень, и Стервятник сделал шаг назад.

Домой они шли молча, больше вопросов Рыжая не задавала, обдумывая то, что ей сказал Стервятник, так же молча улеглись спать. А на рассвете Лорд ушел. Рыжая слышала его шаги, но провожать не вышла, сделав вид, что спит.

Она и не предполагала, что неделя это так долго, что какие-то семь дней будут сочиться настолько медленно.

Нынешнее ожидание было совершенно иным, каким-то тоскливым, суетливым, побуждавшим совершать нервные и ненужные поступки — переставлять на столе посуду, перекладывать вещи, бесцельно бродить по улицам, курить одну за одной, подолгу сидеть на одном месте, прижав сжатый кулачок к губам, или наоборот мерить шагами маленькую комнату.

Повседневная рутина спасала, но не особо, даже на работе она время от времени «зависала», думая, где сейчас находятся Лорд и Стервятник, угрожает ли им опасность, вернется ли Лорд обратно. Ночью, когда она лежала, сжимаясь в комок в пустой постели, к ней подбирался липкий и мерзкий страх, что Лорд ушел насовсем, что все это предприятие — только предлог, чтобы уйти отсюда в Лес. Недобрые слова хитрой Птицы посеяли в ней страх потери. Она всерьез боялась, что Стервятник сказал правду, и Лорд не вернется. И еще все время думала про этот поганый и загадочный «транспорт» — кто и как им может воспользоваться. И насколько он опасен.

На пятый день неожиданно пришел Черный Ральф — не понятно, откуда узнал адрес, видимо Птица оставил. Выглядел, как обычно, мрачно и решительно, цели своего визита не объяснил. Но Рыжая и так все поняла. Он тоже ждал и, видимо, заехал в тайной надежде, что у нее есть какие-то вести «оттуда». Он походил по квартирке, оценил, как живет Рыжая, с удивлением посмотрел на подросшего Толстого (он уже уверенно выглядел лет на шесть), спросил, не нужна ли какая-нибудь помощь (Рыжую удивил его вопрос). Они попили чаю, выкурили по две сигареты, помолчали каждый о своем, и он ушел, сказав, что в случае чего, она может на него рассчитывать. О том скандале, который учинила Рыжая у них в доме, не сказал ни слова.

Лорд вернулся, как и обещал, ровно через неделю — уставший, довольный, тянущий за собой запахи влажных мхов и не знающих солнца кореньев, а Рыжая впервые за много месяцев почувствовала, как сильно по нему соскучилась. Сама удивилась. Только в эти дни она, наконец, осознала, что успела к нему привыкнуть — к его запаху, голосу, его спокойствию и даже к пресловутым чищенным яблокам. В ежедневном его присутствии она как-то не обращала внимания на эти мелочи и нюансы, принимая все, как должное, естественное, как утро и вечер и только лишившись на время, поняла, как его не хватает. И особенно стало ясно, что эту неделю она ждала именно Лорда, а все предыдущие десять лет просто перемену участи.

Еще через неделю Стервятник привез первые деньги. С Рыжей держался так, как будто между ними ничего не произошло. Она изо всех пыталась обнаружить в нем какие-нибудь следы «перехода» или плохого самочувствия, но выглядел Птичий вожак, как обычно — безукоризненно одетый, унизанный кольцами, глаза ясные и острые.

С непроницаемым видом Папа Птиц выложил на кухонный стол шуршащие пачки. Компаньоны обменялись многозначительными взглядами. Рыжая никогда не видела у Лорда такого выражения лица, зато Стервятник его очень хорошо помнил по карточному клубу. Его прищуренные светлые глаза светились таким же сдержанным торжеством, когда Лорд выкладывал на карточный стол «ройял флэш» или «карэ» и забирал выигрыш.

Рыжая посмотрела на деньги. Чтобы заработать столько, ей пришлось бы работать полгода. А потом посмотрела на Лорда. Такого взгляда он ждал от неё несколько месяцев.

Это определило всё.

* Quod licet Jovi, non licet bovi (лат.) «что дозволено Юпитеру, не дозволено быку», крылатое выражение, смысл которого в том, что если нечто разрешено человеку или группе людей, то оно совершенно не обязательно разрешено всем остальным.

С тех пор два-три раза в месяц Лорд и Стервятник уходили в Лес за добычей. Их экспедиции длились не больше недели, иногда всего четыре-пять дней — Лорд как-то вскользь упомянул, что дольше нельзя, могут быть проблемы, но подробностей, по обыкновению, не говорил. Рыжая почти смирилась, что всей правды об их бизнесе ей не добиться, порой она еще пробовала что-то выпытать, но вскоре перестала: Лорд отшучивался, а со Стервятником лучше было вообще не связываться. А вскоре отвлеклась на вещи более интересные.

Через месяц Рыжая ушла из бара, в котором проработала года полтора, там к ней уже все привыкли, даже отпускать не хотели. Но ее ничего не держало, ей как можно быстрее хотелось все поменять.

Сперва образовалась какая-то немыслимая прорва свободного времени, которую не понятно было, чем занимать. Отсыпаться? Отдыхать? Гулять с Толстым? Ходить по магазинам? Готовить? Наглаживать рубашки Лорду? Кстати, это он умел делать гораздо лучше нее. Время стало течь и растягиваться совершенно по-другому, настолько по-другому, что Рыжая даже умудрялась забывать обычные вещи — вовремя приготовить еду или прибраться. Словно загнанный годами организм постепенно перестраивался и менял темп сердцебиения.

Но такая расслабленность продлилась недолго, потому что пришлось переключиться на хлопотные, но довольно приятные хозяйственные дела. Деньги позволили им сменить жилье. Быть обеспеченными оказалось довольно нелегким трудом, потому что ни она, ни Лорд совершенно не ориентировались в ценах, выборе, качестве. Лорд, оказался чуть более опытным в вопросах выбора вещей, вспомнив свое небедное наружное детство. И, конечно же, помог вездесущий Стервятник, который иногда к неудовольствию Рыжей сопровождал их в походах по магазинам. Советы он давал дельные, но подчас совершенно неделикатные.

Впервые в жизни они с Лордом выбирали мебель. Довольно утомительное и забавное занятие, так как оба слабо представляли, что им нужно. Когда они замерли перед кроватями, бесстыжая Птица обнял их за плечи и шепнул:

— Выбирать надо в зависимости от того, какие позы вы предпочитаете.

И ушел в другой отдел, подлец.

Но в чем-то Стервятник был и прав. В новой квартире у Толстого появилась своя комната, а у них — наконец-то — своя спальня, отделенная от детской небольшим коридором. И вот тут-то Рыжая дала себе волю. Когда на пике наслаждения она впервые громко закричала, а не сдавленно заныла в запястье, как обычно (чтобы не потревожить ребенка), Лорд от неожиданности даже испугался. Потом, конечно, оба поржали от души. Выяснилось, что безудержно стонать и шуметь в постели Рыжей доставляло почти такое же удовольствие, как ласкаться.

Что касается Толстого, то вскоре он стал главной заботой Рыжей, потому что продолжал довольно быстро расти, и через несколько месяцев превратился в любопытную, смышленую семилетку, которого надо было как-то готовить к учебе. Подбирать ему одежду и игрушки ей нравилось, а вот с занятиями возникли сложности. К этому Рыжая была почти не готова. Нужно было обучать его буквам, счету, выполнять какие-то задания, она привыкла, что годами рядом с ней ребенок четырех лет, которому достаточно было читать незамысловатые сказки, спеть песенку и немного пообщаться. Новый растущий Толстый задавал кучу вопросов, интересовался всем подряд, по-новому капризничал и требовал внимания.

* * *

Как-то в разговоре с Ральфом она обмолвилась, что не понимает, как заниматься с Толстым, и справится ли она, и тот на полном серьезе предложил помочь подготовить мальчика к школе. А учитывая темпы его роста, может, и на два-три класса вперед. На ее изумленное недоумение Ральф усмехнулся:

— Вообще-то у меня диплом педагогического, если ты не знала. Я же воспитатель, хоть и бывший. Времени, слава богу, много. Вспомню молодость, давно с детьми не работал. Мне не трудно.

Почему-то Рыжую озадачило и насторожило его предложение. В голове крутилась неприятная и грубая мысль: «Да, ты воспитатель. И спишь со своим бывшим воспитанником».

То ли у Рыжей все было на лице написано, то ли Ральф кое-чему научился на Изнанке, но при взгляде на нее он как-то дернулся и помрачнел. Между ними возникла нехорошая пауза. И тогда Ральф сказал:

— Ты мне не доверяешь? Боишься?

— Я… не… — промямлила Рыжая, выдав себя с потрохами. Они еще несколько секунд буравили друг друга темными глазами.

— Ладно, — выдавил из себя Черный Ральф. — Вот уж не думал, что придется перед тобой отчитываться, но один раз я скажу. Тем более, что ты, пожалуй, имеешь право знать, раз это касается Толстого. Если тебя это интересует, я не педофил и никогда им не был. И Стревятника… я не совращал. В Доме у нас вообще ничего не было, мы просто общались. У нас все началось уже здесь, когда он вернулся, — и зачем-то прибавил едва слышно. — И то не сразу.

Обычно бесстрастное и довольно суровое лицо Ральфа исказила нехарактерная для него гримаса, как будто каждое произнесенное слово было для него мучительным. От такой почти болезненной откровенности, на которую она не рассчитывала, Рыжей захотелось немедленно провалиться сквозь землю.

Но она неожиданно для себя тихо спросила:

— Вы ведь его тоже ждали? Здесь.

На этот невнятный вопрос Ральф ответил быстро, не раздумывая, потому что понял, о чем она:

— Четыре года. Но это другое.

Он ждал, потому что приход Стервятника Ральфу пообещал Слепой. Это был странный и страшный разговор, когда Хозяин Дома впервые предложил Ральфу уйти на Изнанку. И, не давая тому как следует осмыслить это безумное предложение, добавил:

— Я отдам вам Стервятника. Он придет к вам. Туда.

Тогда от таких слов, наглых, нечеловеческих, у Ральфа все вскипело, и он ударил это тщедушное чудовище поддых, выбив из него кровавую кашу с мышами. Ударил, потому что Стервятник не вещь, чтобы его отдавать. Ударил, потому что Слепой попал точно в цель, в сокровенное, в то, в чем Ральф никогда в жизни не признался бы самому себе, в то, что колыхалось где-то очень, очень глубоко внутри.

И когда в последнюю ночь Ральф с каким-то облегчением наблюдал рыдающего, счастливого Птицу в объятиях Лорда, и Слепой к нему подсел со своим конвертом и повторил обещание, опьяненный птичьим пойлом Р Первый как можно язвительнее уточнил:

— Значит, придет? Он же уходит к брату.

— Да, уходит. Но, пройдя круг, вернется к вам. Потому что вы обещаны ему. Он в курсе. Вы оба должны быть в том доме вместе, — голос у Слепого был тусклый и скучный, как бутылочное стекло. И этим голосом он говорил нелепые и судьбоносные вещи.

—Ты пошутил?

Они даже не простились толком.

Да, он ждал Стервятника, ждал безо всякой надежды, ждал потому, что так легче было жить в пустом доме. Когда ты отчаянно одинок, проще жить, когда ждешь. Неважно, кого, неважно, что. Первый год он с наслаждением отдыхал от всей своей предыдущей жизни. Второй год отвыкал от людей и детей, от крови и несправедливости. Но потом началась тоска. За четыре года Ральф разобрал самого себя по винтику и пересобрал заново. Поэтому, когда Птица все-таки возник на пороге, Ральф даже удивился. Как теперь жить и ничего не ждать?

Он вспомнил, как Стервятник первый раз пришел к нему в спальню, спустя две недели после своего возвращения. Ральф, истосковавшийся по общению, наслаждался просто присутствием живого человека рядом, но то, что предложил ему Стервятник, он принял не сразу. Он вспоминал, как было привыкнуть к близости Птицы, ему слишком многое приходилось менять и принимать в себе. «Он был обещан Стервятнику». И это тоже. Непросто было смириться с тем, что «их свел кто-то третий», как будто его, Ральфа, кто-то поставил на кон и выиграл в карты. Тогда Ральф еще понятия не имел о сложных многоходовках Хозяина Дома, а ныне Хозяина Леса. А когда понял, бежать друг от друга им было уже некуда и не за чем.

В глубине души Ральф считал изнанку уголком загробного мира. Пожалуй, он пришел сюда именно потому, что для той, Наружной жизни, давно был мертв. Думая так, ему было проще свыкнуться и с самим собой, и с ненормальной окружающей действительностью. Так было легче.

Принять решение ему помогла не только терпеливая настойчивость Стервятника и их сугубая уединенность от мира, но и мысль, что «после смерти можно все».

Поэтому, когда взмокший, обессиленный, но довольный Птица расслабленно отвалился на подушку и, затягиваясь сигаретой, самодовольно спросил:

— Ну признайся, Р Первый, что такого секса у тебя еще не было? Ну признайся.

На это Ральф слабо усмехнулся и ответил:

— При жизни точно не было.

А спустя некоторое время отказаться от Стервятника он уже не мог. И не сможет уже.

И тем не менее даже здесь, на Изнанке, он вынужден отчитываться перед этой конопатой пигалицей в несовершенных преступлениях. За что ему, Господи? Где он так нагрешил при жизни?

Этот мучительный разговор, как ни странно, сблизил Рыжую с бывшим воспитателем Четвертой, и они с Толстым стали регулярно приезжать в Хромой дом, пока Стервятник потрошил Лес вместе с Лордом. В то время, как Ральф занимался с мальчиком, она либо читала, забравшись с ногами в кресло (Ральф решил взяться и за ее образование, основательно перетряхнув необъятную местную библиотеку), либо помогала по хозяйству.

У нее неплохо получалось управляться с Крестной, за что Ральф был ей безмерно благодарен, потому что Рыжая хотя бы на несколько дней избавляла его от необходимости возиться с этим кошмарным ребенком. Иногда они вместе коротали вечера перед камином, Рыжей нравилось подолгу смотреть на пламя, это ее успокаивало, после чего Ральф отвозил их с Толстым домой. Нельзя сказать, что они сдружились, но ждать вместе было немного легче. В этом изматывающем ремесле оба знали толк.

Лорд их общение воспринял, как нечто само собой разумеющееся, а вот Стервятнику присутствие в его доме «женщин и детей» не очень нравилось, но он терпел, видя, что для Ральфа почему-то важно общение с Толстым. Ну и Рыжая пусть. Куда ж без неё.

Так прошло около полугода.

А потом наступил день, когда они не вернулись вовремя.

Они не появились ни на восьмой, ни на девятый, ни на десятый день.

У тревоги нет ни места, ни времени. Это застывшие без взгляда глаза, пустое молчание, слова невпопад и выроненный стакан. Это незажженная сигарета, обкусанные пальцы и сцепленные ладони.

У тревоги нет жалости. Это окрик на ребенка, потерянный сон и остывший чай. У тревоги нет выхода. Лишь одна-единственная мысль тугим жгутом стягивает лоб — что же делать?

Иногда Рыжая даже жалела, что теперь у нее нет необходимости ходить на работу, на любую, хоть куда-нибудь, чтобы на время отвлечься. Теперь, предоставленная себе, она отдавалась тревоге почти полностью и, если бы не Толстый, наверное, за эти дни совсем тронулась рассудком. Так ей казалось.

На одиннадцатое утро она взяла за руку Толстого и поехала в Хромой дом. К Ральфу. Больше некуда. Больше не к кому. Сходить с ума в одиночестве в квартире, где всё, до единой вещи, тонет в неизвестности и напоминает о Лорде, больше невыносимо.

Дверь открыл Стервятник. Босой, нахмуренный, нервный.

— А, это ты… — пробормотал он, явно ожидая кого-то другого.

Значит, вернулись! Рыжая с облегчением шумно выдохнула. Вместе с тем царапнула мысль: а почему Лорд до сих пор не дома?

— Когда вы вернулись?

— Сегодня ночью.

— А… Лорд?

Стервятник зябко стянул на шее воротник тонкой рубашки, ёжась от утреннего холода, и скосил свои птичьи глаза куда-то вбок:

— Он остался в Лесу — не смог перейти обратно, — и, подумав, добавил. — Не беспокойся, он в порядке.

— Как это — не смог перейти?

— Не знаю, — голос у Птичьего Вожака стал глухим, говорил он медленно, как будто через силу, словно задыхался. — Мы три дня пытались пробиться. Все без толку.

— А ты, значит, смог?

— Да, как ни странно, «транспорт» у меня сработал. Но ампула была только одна.

— И как теперь быть?! Он сможет вернуться?

— Понятия не имею, — ответил Стервятник. — Три дня назад Лорд почувствовал, что не может перейти. Он даже пробовал это сделать без меня. И так, и так, по всякому. Я поэтому и сам не переходил — его ждал. Но дольше мне тянуть нельзя — иначе я бы и сам там увяз. Лорду, в отличие от меня, в Лесу ничего не грозит, но сюда он прийти не может. Во всяком случае пока.

Наверное, впервые Стервятник говорил с ней безо всякой иронии и язвительности, видно было, что он сам нешуточно обеспокоен и озадачен.

— Есть какие-то способы его перевести? Он вернется?

— Пока не знаю, — в третий раз повторил Птица. — Заходите уже, наконец.

Он, видимо, совсем замерз, и впустил их в дом. Проходя мимо, Рыжая уловила исходящий от него запах болота и тины.

Собственно, больше говорить было не о чем. Можно было возвращаться домой. Оглушенная новостями Рыжая растерянно топталась в дверях, когда в прихожую вышел Ральф. Как и Стервятник, он был одет по-утреннему. Глянув на Рыжую, которая готова была сию минуту либо разреветься, либо устроить скандал, он сказал:

— Давайте-ка оставайтесь, позавтракаете с нами, а там видно будет.

Выглядел Ральф заметно спокойнее и расслабленнее, чем в предыдущие дни. Ну да, твой-то вернулся, зло и ревниво подумала Рыжая. В доме пахло утренним кофе, кардамоном и корицей. Пахло уютом и семьей. Растрепанный Стервятник и Ральф в халате — у них все хорошо. Ей стало тоскливо и тошно. Завтракать с ними ей совершенно не хотелось. А что теперь делать им с Толстым?

Снова ждать? Как же это все надоело!

— Нет, спасибо, мы поедем домой.

Она совершенно не представляла, что будет делать дома, в большой пустой квартире, которую, если Лорд не вернется, она скоро не сможет содержать. В голову уже полезли мелкие, житейские мысли, от которых зависела дальнейшая их с Толстым жизнь. Больше всего ей сейчас хотелось расколоть чем-нибудь голову Стервятнику, а потом разбить ее себе. Хотелось взорвать этот чертов дом вместе с дурацкой лабораторией, а потом выть, выть и выть. Рыжая уже взялась за медную дверную ручку в виде птичьей лапы (в доме много было таких изысканных и вычурных штук), когда ощутила на плече тяжелую руку воспитателя.

— Оставайтесь. Незачем идти.

К сожалению, Ральф был прав.

Они провели в доме весь день. Больше всех доволен был Толстый — он возился вместе с Ральфом на кухне, носился по дому, вообще ему здесь нравилось. Рыжая по привычке подключилась к хозяйству — покормила и умыла Крестную, потом, оглядев комнаты, поняла, что надо хотя бы подмести. Мытье полов в этом доме не жаловали. Заботы о других упорядочивают последствия катастроф. Стало чуточку легче.

Потом попробовала посидеть с книгой у камина. Только читать получалось неважно — строчки наползали одна на другую, а слова никак не хотели утрамбовываться в предложения. Рыжая зависала почти над каждым абзацем, приходилось по много раз перечитывать одно и то же, чтобы вникнуть в смысл. Очнулась она тогда, когда обнаружила на страницах мокрые пятна. Стервятника почти не видно было — он пропадал весь день в лаборатории и выходил только к столу.

Вечером Ральф предложил Рыжей и Толстому у них пожить, «пока она не успокоится, и мы что-нибудь не придумаем, выход найдется». Стервятник искоса посмотрел на него и промолчал. Предложение Ральфа он явно не одобрял, но возражать не стал. И… она согласилась. Ей действительно сейчас нужна была помощь. Нужен был этот дом. Даже опасное соседство с язвительной Птицей пока не пугало. Толстый же вообще пришел в полный восторг от приглашения и стал радостно скакать по комнате.

Они поехали к ней на квартиру, чтобы взять необходимые вещи. Когда переступила порог опустевшего жилища, ее затрясло, как будто в доме недавно кто-то умер, и еще не вынесли гроб, стало понятно, что пока находиться здесь ей не следует, Ральф был прав.

На обратной дороге Рыжая на минуту вынырнула из своих нахмуренных мыслей и безо всяких «кстати» и предисловий спросила бывшего воспитателя:

— А вы когда-нибудь бывали там, в Лесу?

— Нет. И не хочу.

— Почему? — искренне удивилась Рыжая.

— А что мне там делать? — в голосе Ральфа чувствовались раздраженные нотки. — По кустам прыгать? Наблюдать за поющими червяками? Мне и здесь аномалий хватает.

— Почему… червяками? — опешила Рыжая.

— Ну это я так, к примеру. Что там еще водится? Ботанический и химический интерес Стервятника мне в целом понятен, он ходит в Лес по работе, а мне не интересно. Меня гораздо больше занимает, почему ты туда так стремилась? Ты там была? — Ральф на мгновение оторвал взгляд от дороги посмотрел на Рыжую.

— Очень недолго, несколько минут всего, очень давно, — тихо ответила Рыжая. — Не знаю, как объяснить… Там красиво, даже не так, там волшебно. Лес завораживает… Такая атмосфера… потрясающая. Я очень хотела бы там жить… Или хотя бы время от времени бывать. Это, знаете, как будто ты домой пришел, и тебя обняли. В Лесу я почувствовала, что я это я, как будто у меня есть сила и крылья. Там очень хорошо…

— Понятно… мечта, — Ральф тяжело вздохнул.

Их поселили в одну из бесчисленных комнат, выходящих в большой коридор, сворачивающий к лаборатории. Две высокие кровати с пыльными покрывалами и пышными матрасами. Обстановка была, как в замшелом викторианском отеле, Рыжая в каком-то старом детективном кино такой видела. Ральф дал им стопку белья и пожелал спокойной ночи. Ну «на новом месте, приснись жених невесте», неожиданно вспомнила Рыжая детскую присказку, которую приговаривали с соседками, когда переезжали из Дома в Летний дом на море.

Но на новом месте не спалось, и жених не являлся. Толстый уже давно перестал возиться в своей кровати, а она всё думала и думала, что же могло произойти с Лордом в Лесу. Правду ли говорит Стервятник? Всю ли правду? Почему опытный Ходок, проживший в Лесу много лет, оказался там "заперт".

Она стала вспоминать, что говорил про Лес сам Лорд. Как ни странно очень немного. Хотя у Рыжей накопились сотни вопросов, но именно ему она почему-то не решалась их задавать. Отчасти потому, что не хотела снова скатываться в слезы, отчасти, потому, что боялась получить не те ответы. Когда Лорд начинал ей рассказывать про реальное устройство Леса, его обитателей (по его словам, далеко не всегда симпатичных), объяснял его законы и правила, ей его рассказы не нравились, потому что совершенно не совпадали с ее представлениями, а главным образом потому, что она считала, что Лорд намеренно сгущает краски, чтобы отбить у нее желание туда попасть.

После их первых экспедиций, поглядев на Стервятника, Рыжая как-то заикнулась, а не попробовать ли и ей «транспорт» и не сходить с ними. А? Ну хотя бы на денек. Посмотреть на Лес. Лорд тогда даже в лице изменился и очень жестко ответил — «даже не думай». Так он с ней никогда не разговаривал. На резонный вопрос «почему», вон Стервятник — Прыгун — и пожалуйста, жив-здоров и целую неделю в Лесу прожил, Лорд проговорил что-то смутное, но она запомнила. Пожалуй, это был их самый откровенный разговор на эту тему:

— В Лес нельзя соваться без цели или без призвания. У Птицы есть цель, но даже он платит довольно большую цену. А тебе просто нельзя. Из любопытства нельзя. Это в детстве можно попасть в Лес случайно, по наитию, но, как правило, через несколько минут оттуда вышвыривает, как тебя. И это не самый худший вариант.

— И какая же у Стервятника цель? Бабла срубить? — поинтересовалась Рыжая. Лорд поморщился.

— И это тоже. Но не главное. Стервятник — исследователь. Ему обязательно надо открыть, взломать, изучить то, что скрыто, заперто или недоступно. Для него Лес и Изнанка — это поле экспериментов, он изучает и проверяет их свойства. Правда и опыты свои ставит в основном на себе. Он ищет и подбирает компоненты и делает то, что может пригодиться ему и другим. Ради этого он на Изнанку пришел. Это — Цель, и Лес это принимает и поэтому терпит и бережет его.

— А у тебя, значит, призвание?

— Типа того, — Лорд почему-то сразу замкнулся и стал кусать губу.

— Потому что ты Ходок?

— Не только. Те, у кого призвание, сами — часть Леса. Они даже выглядят по-другому. Короче, Рыжик, — ей показалось, что Лорд постарался побыстрее свернуть этот разговор, — праздного любопытства Лес не любит. Это не аттракцион. Пойми же, наконец.

Но Рыжая понимать не хотела, в словах Лорда ей чудилась какая-то коварная недосказанность, нарочитая сложность, которая только распаляла ее любопытство.

И тут она впервые подумала, что в доме, где они находятся, есть близкий и относительно доступный способ попасть в Лес. К Лорду.

Интересно, годится ли такая цель для Леса?

Просыпаться в чужом доме, в чужой постели неуютно и все еще непривычно, но все лучше, чем маяться в пустой постели, пахнущей тем, кто, возможно уже не вернется. Ей не хотелось больше так мучиться. Хватит уже.

По утрам ее будил Толстый — энергично тряс за плечо, звал к завтраку. Как правило, утром у плиты хозяйничал Ральф. Обед и ужин мужчины готовили по очереди. От кухни Рыжую не просто освободили, а отвадили, причем, каждый под своим предлогом — Ральф сказал: «хватит с тебя и Крестной, лучше почитай», а галантный Стервятник заявил, что «женщина на кухне — к изжоге, холестерину и лишнему весу». Слова «мизогиния» Рыжая не знала, но и спорить с вредной Птицей не собиралась. Хочешь — готовь сам. Впрочем, готовил он вкусно, даже изысканно.

Если бы не поганое, вязкое, туманное чувство неопределенности, а так же всепоглощающее желание Рыжей во что бы то ни стало прорваться к Лорду в Лес, то это были тихие и спокойные дни. Но все это время Рыжая напряженно думала, как подступиться к своей цели? Сначала она на полном серьезе пыталась разработать план похищения заветной ампулы, пока поняла, что это не возможно. Может, стоит сначала просто поговорить с Птицей об этом? Может, все гораздо проще?

Однажды Стервятник вышел к завтраку совсем невыспавшийся — без своих пафосных колец, в одних джинсах, босой — утренний, щуплый, ощипанный. Прежде Птица никогда не позволял себе появляться в таком виде при Рыжей. Он потирал худые плечи и с трудом разлеплял сонные глаза. На его впалой груди она с изумлением разглядела небольшую темную татуировку — в замысловатых переплетениях колючих растений прорастала монограмма «МR». Кто бы мог подумать, что Стервятник был настолько грубо-сентиментален. На шее у него сияли недвусмысленные ночные отметины. Рыжая покосилась на Ральфа, к счастью тот стоял спиной и взгляда ее не видел.

— Привет, — буркнул Птица, цапнув со стола кусок хлеба.

— Ты бы оделся, — бросил ему Ральф, раскладывая еду по тарелкам. — И не хватай куски перед едой.

— Оу, я совсем забыл, что у нас теперь дамы, — Падальщик скроил подобие приветливой улыбки.

— Рекс, — осадил его Р Первый.

— Ладно, ладно, — покладисто ответил Стервятник, направившись к дверям.

За ту минуту, пока он здесь находился, Рыжая успела рассмотреть его худые, увитые голубыми венами руки, обычно скрытые длинными рукавами. На внутренней стороне предплечий, до локтевого сгиба тянулись тоненькие бордовые бороздки. Вот она, цена его бизнеса, его исследований, его цели. Рыжую передернуло. Поймав ее взгляд, Стервятник нахмурился и вышел. Вернулся через несколько минут, одетый в темную рубашку, наглухо застегнутый и злой. За завтраком он не проронил ни слова, по-дежурному, без удовольствия залил в себя чашку кофе и скрылся в лаборатории.

Лаборатория — заповедное место, птичье царство, почти как Третья в Доме. Даже Ральф старался не заходить сюда без необходимости. В ближайшей ко входу комнате стены от пола до потолка заставлены стеллажами с ящичками и коробочками, как в аптеке или библиотеке. На каждом ящичке условные знаки, понятные только владельцу. Здесь вместилище всех надежд Рыжей. Когда она впервые сюда заглянула, то поняла, что ничего здесь не найдет, не разберется, даже если ночью взломает эту чертову лабораторию.

В этот же день, после завтрака Рыжая, наконец, решилась на разговор и постучала в лабораторию.

— Чем могу быть полезен? — руки скрещены, желтые глаза глядят не мигая, внимательно и раздраженно. Он занят.

— Скажи, Стервятник, если Лорд так и не сможет вернуться, ведь его можно навещать там? С помощью твоего «транспорта»?

Птица задумался.

— Теоретически да. Но есть много нюансов.

— Я хочу с ним увидеться. Я хочу пойти к Лорду. Продай мне «транспорт», научи, как с ним обращаться.

— Продать? — Стервятник изогнул свою светлую бровь каким-то немыслимым образом и с интересом посмотрел на Рыжую. Обычно за фразой, сказанной таким тоном, должно последовать: «За кого ты меня принимаешь! Как я могу тебе что-либо продать! Забирай даром!» Но Птица ответил иное.

— Сожалею. Не могу.

— Почему так?

— Я дал Лорду слово, что близко тебя к «транспорту» не подпущу. И в Лес ты не уйдешь. Из моих рук ты «транспорт» не получишь.

— Почему вы обращаетесь со мной, как с маленьким ребенком? Говорите загадками, запугиваете. И, главное, решаете все за меня.

— Потому что ты ведешь себя, как ребенок. Тебе говорят, «не влезай — убьет», а ты в ответ — «зато как красиво лампочки сияют!» и лезешь снова.

— Это мое решение. Помоги мне пожалуйста.

— Вообще-то, такое решение называется самоубийство по глупости. Прости, я тут не помощник.

Рыжая многозначительно посмотрела на скрещенные руки Стервятника, укрытые длинными рукавами. А потом посмотрела в его глаза, пытаясь определить, какие у Птицы зрачки, но ничего особенного не увидела.

— Ты считаешь, что с такими «дорогами» имеешь право мне что-то запрещать и читать нотации?

Стервятник сжал зубы так сильно, что казалось они раскрошатся. В жидком янтаре хищных глаз заколыхалось медленное бешенство.

— Это другое. Я не торчок, если уж на то пошло. У «транспорта» есть немало побочек, это правда, но зависимости он не вызывает. И тебя это совсем не касается. У тебя всё?

— Видимо, да.

— Хорошо. И больше к этому разговору мы не возвращаемся. Договорились?

Рыжая его уже не слышала, она шла к своей комнате и сглатывала слезы.

Прошло еще три недели. От Лорда никаких вестей. Да в общем-то было понятно, какие могут быть «вести оттуда»? Он либо придет, либо нет. И все это стало настолько сильно напоминать Рыжей предыдущие десять лет ожидания, что в один день она до ужаса четко представила всю свою последующую жизнь. Что будет дальше? На что им жить? Или она так и будет жить приживалкой в доме Стервятника? Ее никто не гонит, но рано или поздно надо возвращаться к самостоятельной жизни. Значит, снова идти работать в бар? Снова жить одной? Ей казалось, что встреча с Лордом должна ему как-то помочь вернуться, что ее любовь, ее привязанность что-то да значат. и что это и есть настоящая Цель. Чем больше она об этом думала, тем больше в это верила. потом она подумала, а что если найти другого производителя «транспорта», не один же Стервятник в Чернолесе занимается веществами?

Но решил все случай.

Поздно ночью, когда все дети были уложены по кроватям, а Рыжая, зачитавшись, сама потихоньку засыпала над книгой, ее разбудила какая-то возня, топот и приглушенные голоса в коридоре.

Она приоткрыла дверь и выглянула. Судя по звуку, Ральф и Стервятник о чем-то ожесточенно спорили возле лаборатории.

— Ты же обещал больше не соваться туда, Рекс! — голос у Ральфа странно хриплый, низкий, жесткий, здесь, в доме, Рыжая никогда не слышала, чтобы он так говорил.

— Это буквально на два дня.

— Зачем? Зачем это все?

— Я передам ему «транспорт», может с ними у него получится перейти.

— Ты же только-только отошел от предыдущего раза. Подожди хотя бы месяц. С Лордом ничего не сделается.

— У нас была договоренность, что я приду сегодня — Лорд будет меня ждать там. В другой день где его там искать? — Со мной все будет нормально

— Да? А кто неделю собственной печенью блевал?! Ты забыл, как тебе было плохо?

— Это потому что я лишние три дня в Лесу провел. Я в норме. Просто передам «транспорт» и вернусь.

— Черт, Рекс, мне надоело тебе антидоты колоть. Ты на руки свои посмотри — там же живого места нет

— Зависимости у меня нет, ты знаешь.

— Зачем ходить тебе? Ну давай, я пойду.

— Нет, Ральф, тебе нельзя в Лес. Совсем. Ты же знаешь.

— Опять! Да какая разница! Ты не пойдешь никуда, отдай, завтра подумаем, — судя по звуку, между мужчинами происходила какая-то борьба.

— Завтра будет поздно, Ральф. Лорд меня ждет сегодня. Пусти!

— Ты никуда не пойдешь. Отдай мне…

— Отпусти, блять. Руку пусти!!

Раздался глухой звук удара и что-то с металлическое брякнуло об пол. Рыжая в последний момент успела нырнуть в комнату, потому что из-за угла на мгновение показался Ральф, который что-то пнул по коридору. Рыжая снова услышала легкий металлический скрежет по полу. Футляр с ампулами!

Между тем ссора в коридоре продолжалась.

— Ральф, ты совсем охренел? Ты меня даже в Доме не бил, — дыхание у Стервятника было рваное, говорил он через силу.

— Значит, пришла пора. Ты по другому не понимаешь. Я тебя умоляю, завязывай с этой херней.

— Это моя работа, Ральф. И ты не должен вмешиваться. Я уже не подросток. И не твой воспитанник.

— И я не твой воспитатель. Но я больше не могу на это смотреть спокойно. Все это закончится больницей. Или еще хуже. Сколько можно на себе экспериментировать. Ну давай мы наймем Ходока, он разыщет Лорда. Передаст ему эту дрянь. Умоляю, Рекс, я же тебя…- Ральф и Стервятник говорили все тише и неразборчивей.

Но Рыжая уже не слушала их. Она выползла из комнаты на четвереньках и стала тщательно обшаривать пол в поисках заветной коробочки. Она слышала, что та лязгнула где-то в коридоре. Есть! Она схватила холодный металлический футляр и поскорее вернулась в комнату.

Она разложила на кровати свои сокровища — припасенные шприцы и медную коробочку с птицей, в которой лежали ампулы. Это ее "транспорт", это проездной для Лорда, как же все удачно складывается! Стервятник все-таки голова — как хорошо придумал! Может, уже сегодня они вернутся домой вместе. Если она правильно поняла, ей даже не придется искать Лорда — «транспорт» перенесет ее к месту встречи! Это судьба!

Но надо уходить как можно скорее — Стервятник наверняка хватится своей коробки.

Она стянула жгутом руку и вдруг ее взгляд упал на спящего Толстого, и на минуту сердце ее сжалось. А что, если…

Нет, все будет хорошо. А если что… О тебе позаботится Ральф. Нет, никаких если. Она обязательно вернется. Она чувствует, она это знает. Она отчаянная чайка Джонатан. Не случайно она ходила по краю опасного карниза — и ни разу не упала. Ей повезет.

Совсем не страшно. Это не опасно. У нее есть Цель! Вернуть Лорда. Лес обязательно примет и поймет ее. Добрый путь!

Тонкая игла легонько кольнула кожу, и когда по жилам потекла отрава, мозг пронзил забытый, странно знакомый, но не узнанный голос, полный боли и отчаяния:

— Не смей, Рыжик! Куда ты идешь, дуреха?! Сто-о-ой!

Лес обрушился на нее ночными запахами: едва уловимой мягкостью нагретой за день коры, резковатым запахом клейких молодых листьев, дурманом выжженного солнцем разнотравья, оглушающими волнами цветочных ароматов, затмевавших запахи ночных зверей и тайных лесных существ.

Если бы Рыжая умела слышать Лес, она бы различила рычание потревоженных самок в норах, мягкие шаги больших лап, шелест крыльев сонных птиц, тихое шуршание чешуи, стелющейся по сырой траве и журчание подземного родника у себя под ногами.

Если бы Рыжая умела чувствовать Лес, то непременно почуяла бы его настороженное внимание, ощутила бы кожей сотни невидимых глаз, наблюдающих за ней из высокой травы, из гущи темной листвы и даже из-за облаков.

Если уметь внимать Лесу, можно многое понять про его настроения и ожидания, его предчувствия и желания, его тревогу и страх, его алчность и ненасытность, его гармонию и любовь. Но Рыжая этого не умела.

Сам переход она не запомнила, кроме неприятного вопля, ничего, пожалуй, и не было. И это всё?! Затем нащупала в кармане заветную коробочку — не исчезла ли она при переходе. Коробочка была на месте. А вот Лорда нигде не было. Рыжая обошла всю поляну, пошуршала травой, даже негромко позвала его, но никто не отозвался. Только в высоких ветвях раздался тихий треск, словно кто-то пробирался по кронам деревьев. Или Птица что-то напутал, или она совсем не туда «прыгнула». Что теперь делать? Здесь она уже находится больше десяти минут — значит Лес не отторгнул ее? Ладно. Стервятник что-то говорил про то, что неделю находиться в Лесу относительно безопасно, неделя, наверное это очень много, Рыжая так торопилась, что ничего с собой не взяла — ни вещей, ни еды. Но до завтра, наверное, точно можно здесь побыть. Если до завтрашнего вечера она не встретится с Лордом, то отправится обратно. Обратный билет у нее есть.

Сумрак ночного Леса прорезали мириады мерцающих сине-зеленых огоньков — светляки, испуганные ее появлением, уносились светящимися брызгами в небо, сливаясь со звездами. И это было самое прекрасное зрелище, которое видела Рыжая. Ей казалось, что ее глаза, уши, вся ее кожа стали испытывать в миллион раз больше ощущений, чем прежде — так жадно она впитывала звуки и запахи Леса. Ей казалось, что ее самой стало больше, что не одна Рыжая, а множество таких, как она, сейчас стоят на опушке и слушают, внимают, дышат.

Она шумно вдохнула полной грудью, словно хотела залпом выпить всю полноту долгожданного Леса. И Лес впервые ответил ей — тело ее наполнилось сладкой тяжестью, захотелось немедленно сомкнуть глаза. Рыжая легла под ближайшим деревом на мягкую траву и погрузилась в глубокий сон.

Оглушающий птичий гомон и солнечные лучи, прорезавшиеся сквозь листву, разбудили ее на рассвете. Она чувствовала себя отдохнувшей, полной сил, пожалуй, так хорошо и сладко она давно не отсыпалась. Теперь она могла рассмотреть это место при свете.

Перед ней открылась небольшая поляна, поросшая высокой травой, окруженная, стеной высоченных деревьев, под одним из которых Рыжая и провела ночь. Сладко потянувшись, она стала размышлять, что ей делать, отправиться гулять по лесу? А если Лорд придет именно сюда, и она пропустит его? Что, если она попадет в какую-нибудь ловушку. Здесь относительно открыто. Очень хотелось пить, да и живот стало подводить. Завтрак не помешал бы. Она прислушалась, наверняка здесь были какие-то источники воды. Она двинулась вглубь чащи.

Не понятно по времени, сколько у нее заняло это путешествие. Идти по Лесу было не так-то и просто — тропинок здесь не было, приходилось перешагивать через вздыбленные корни, обходить кочки и поваленные ветки, обходить кустарники. Утренний Лес был очень шумным — звенел птичьими голосами, трещал ветками, шумел ветром, запутавшимся в кронах деревьев. Наконец, он вышла к низине, где услышала журчание воды и радостно бросилась на звук.

— Не надо отсюда пить, — раздался сзади голос Лорда, когда она собралась зачерпнуть рукой вожделенную влагу. От неожиданности Рыжая споткнулась и больно ударилась коленкой о камень. Быстро обернулась, но никого не увидела.

— Лорд? — позвала она. — Ты где? Я тебя не вижу. Покажись!

— Пока не могу, — отозвался знакомый голос откуда-то сверху, из-за деревьев. Рыжая направилась в ту сторону, откуда он звучал.

— Стой, где стоишь, — попросил голос. — Не приближайся.

Рыжая в недоумении застыла, как вкопанная.

— Лорд, что случилось? Почему ты не вернулся? Что с тобой?

— Со мной все в порядке, но я пока не могу перейти. Как ты сюда попала? Тебе Стервятник дал «транспорт»? — голос Лорда был ровным, почти тусклым, ни гнева, ни раздражения, ни беспокойства. Но это несомненно его голос. Где же он сам? На ветке что ли сидит?

— Нет, Стервятник отказал мне. Я взяла… сама. Я к тебе! И принесла тебе «транспорт», чтобы ты смог вернуться вместе со мной. Выйди, пожалуйста.

— Не надо было этого делать, — впервые в голосе появились признаки эмоций, он звучал немного печально и разочарованно.

— Почему ты не можешь перейти?

— Лес больше меня не отпускает. И вряд ли отпустит.

— Почему?

— Слепой сказал, что я нужен здесь. Я очень хочу вернуться, но пока не могу.

— Что с тобой? Почему тебя не видно? Я смогу тебя увидеть?

— Только вечером, недолго. Я сам найду тебя.

В высокой кроне что-то зашевелилось. Рыжей даже показалось, что она увидела какое-то мелькнувшее движение.

— Лорд! — окликнула она его. — Куда мне теперь идти? Я хочу пить… И есть.

Некоторое время голос молчал. Наконец, произнес:

— Посмотри налево, видишь, там, за кустами, большое дерево с красным стволом? Увидела? Иди к нему. Под ним родник. Из него можно пить. С едой придется потерпеть. Я тебе вечером принесу. Ничего не ешь с кустов. Если увидишь кого-нибудь, сама не приближайся. Дождись меня, не уходи отсюда далеко.

Деревья впереди громко затрещали, потом раздался непонятный шелест и воздух огласил пронзительный и тоскливый крик.

День прошел скучно. Рыжая решила быть послушной и никуда от красного дерева далеко не отходила, тем более день стоял жаркий, пить хотелось часто — да и вода была единственным питанием за весь день. Никого, кроме жуков, бабочек и мелких неуловимых зверьков, снующих в траве, она не увидела. Когда стало смеркаться, она стала ждать.

Лорд появился бесшумно, под его шагами не трещали ветки, не шуршала трава, в вечернем полумраке казалось, что он даже их не касается. Он был одет все в тот же растянутый свитер и грязные джинсы, которые дома никогда не носил. Рыжая даже не была уверена, что они сохранились. Она бросилась к нему. Лорд обнял ее сильно, почти до боли, он сжимал ладонями ее плечи, всматривался в лицо.

— Зачем, зачем ты пришла?

— Я не могу больше тебя ждать, это невыносимо. Я пришла к тебе, не в Лес! Я помню, что ты мне рассказывал про Цель. Вот смотри — я все принесла. Мы можем вернуться обратно. Пошли сейчас же! — она протянула ему коробку с двумя ампулами и шприцами.

Он заглянул внутрь, помедлил, закрыл. Посмотрел на хищную птицу на крышке. Медленно, сдерживая гнев, спросил:

— Нет, не можем. Где ты это взяла?

— Это выронил Стервятник, — призналась она. — Он собирался к тебе, но его Ральф остановил, выбросил коробку, а я подобрала. Что? Что не так?

По лицу Лорда было видно, что он сейчас сорвется. Она никогда не видела его в такой ярости и отчаянии.

— Госссподи… Кто тебя просил… Это ампулы для путешествия сюда. Птица всегда брал запас. И они у него рассортированы по направлениям. Обратные в другой коробке, они у него остались. Ты понимаешь, что это значит?! Я же не могу перевести тебя!!!

— А почему у него тогда не было запаса? — вспомнила Рыжая. — Он сказал, что у него была только одна ампула, поэтому только он вернулся?

— Разбились по дороге. Потому и запас брал. Да и вряд ли это мне помогло бы. Я тут накрепко приколочен. Черррт…

Лорд сжал кулаки и отвернулся, громко выдохнул, отошел от нее на несколько шагов, видимо, чтобы немного прийти в себя и не сорваться. Рыжая стояла, напряженно потирая лоб. Подходить к нему сию минуту она не решилась, только тихо спросила:

— А остаться с тобой я не могу? Смотри, меня же Лес не вышвырнул обратно. Я уже здесь провела целую ночь и день. И все в порядке.

— Да лучше бы вышвырнул!!! — заорал Лорд. Рыжая отшатнулась, от его крика в траве шарахнулось что-то мелкое. Он замолк.

Они сидели молча почти час, не приближаясь и не прикасаясь друг к другу. Только Лорд молча протянул ей завернутые в листья неизвестные плоды. Рыжая с жадностью набросилась на еду, за день она сильно изголодалась. Лорд смотрел на нее исподлобья. Когда она все доела, он поднялся:

— Мне пора идти, я завтра так же приду, примерно в это же время. Я попробую поговорить с Бледным.

— Скажи, — Рыжая созрела на вопрос. — Почему днем я тебя не вижу?

Помолчав, Лорд нехотя ответил:

— Днем я совсем другой. Здесь я не человек, Рыжая. И чем дальше, тем меньше времени могу им быть. Лес забирает меня. Тебе лучше меня не видеть. Я могу приходить к тебе часа на три-четыре, не больше.

Рыжая сглотнула.

— А Стервятник... видел тебя? Вы же столько времени проводили в Лесу вместе. Почему ты ему показывался, а мне нет.

— Нет, не видел. Когда мы сюда ходили, Лес позволял мне быть в человеческом виде столько, сколько я хотел. Сейчас нет.

— Что случилось, Лорд, почему так все изменилось?

— Пока не знаю. Мне пора.

— Лорд…

— Что?

— Обними меня.

Так он ее никогда не обнимал — жестко, отстраненно, болезненно. Рыжая чувствовала его гнев, досаду, отчаяние. Потом он ослабил объятие и накрыл ладонью ее лицо.

— Спи, Рыжик. Завтра я снова приду.

Глаза ее начали слипаться, и она уснула у него на руках.

Прошла неделя. Лорд обустроил ей шалаш, натащил дров, теперь она могла что-то готовить сама. Днем Рыжая осторожно гуляла по Лесу, чаще всего одна (днем он отсутствовал), иногда просто дремала под деревом, а вечером он приходил к ней и приносил еду.

Они вроде как помирились. Лорд больше не попрекал ее ничем, тем более что сама Рыжая, постепенно понимая, что она наделала, сама мучилась чувством вины. Она чувствовала непривычное беспокойство, исходившее от Лорда, его присутствие больше не успокаивало ее, скорее, наоборот. Как бы он ни сдерживался, по тому, как он вглядывался в ее лицо, как ощупывал ее руки, видно было, что он нервничает и чего-то ждет. В основном они молчали, лежали, обнявшись. В эти ночи они любили друг друга так страстно, жарко, жадно, словно запоминали друг друга навсегда, но чем дальше, тем больше в их близости становилось отчаяния и тревоги. И каждый раз после он накрывал ее лицо ладонью, и она засыпала. А просыпалась всегда одна.

В следующие дни ничего особенного не происходило, но Рыжая стала больше спать — на нее наваливалась внезапная усталость, все больше времени она проводила в шалаше. К концу третьей недели, взглянув на свои руки, обнаружила, что они стали прозрачнее. Тоненькие веточки вен просвечивали сквозь кожу, как бахрома весенних деревьев на фоне полной луны. Когда она показала вечером это Лорду, он ничего не сказал, только тихонько погладил и коснулся ее рук губами. А потом, когда она снова, пожаловавшись на усталость, прилегла, вышел из шалаша. Рыжая услышала шорох кустов и приглушенный, сдавленный вой.

Он слишком хорошо знал, что будет дальше — по дням, по часам, почти по минутам. До этого момента еще была какая-то надежда, что все обойдется, и может, все так и останется. Сейчас он только не знал, как именно Лес поглотит ее — он видел, как люди становились плесенью, истончаясь до блеклого силуэта, он видел, как Лес усыплял, одурманивал до смерти, он видел, как приходили ночные твари и догрызали обессиленных. То, что Рыжая еще жива, во многом и его заслуга — в Лесу его боялись, и опасные существа не приближались к ней, он кормил и поил ее тем, что могло поддержать ее силы, но этого стало недостаточно. Значит, пришло время просить Хозяина о милости. Пришло время им расстаться.

Наутро Рыжую разбудило одышливое горячее дыхание над лицом и мерзкий запах мокрой псины. Над ней нависало огромное животное, напоминающее то ли собаку, то ли волка, покрытое белой шерстью с серебристо-прозрачными глазами. Его лапы были непропорционально вытянуты, не как у обычных собак. Животное стояло очень близко и фыркало прямо в лицо. Между огромных клыков высовывался розово-сиреневый язык, который подрагивал от дыхания, из пасти тянулась тоненькая нитка слюны.

Рыжая замерла, соображая, как правильно вести себя с ним, чтобы не спровоцировать нападение. Повинуясь внутреннему чувству, Рыжая решила, что не следует этому псу пристально смотреть в глаза, и опустила взгляд на его лапы, обнаружив, что лап не четыре, как у нормальных собак, а шесть. Пес не рычал, не проявлял никакой агрессии, но стоял опасно близко и отходить не собирался.

— Бледный, отойди от нее, ты ее пугаешь, — раздался голос Лорда из-за деревьев, Рыжая дернулась. Пес зарычал.

— Лорд! — позвала она.

— Бледный, оставь ее, пожалуйста. А лучше приди по-человечески. Мне надо поговорить с тобой.

Шестилапый еще с минуту потоптался рядом, затем отошел на несколько шагов и скрылся в кустах. Рыжая осторожно приподнялась и села. У нее сильно кружилась голова.

— Кто это?

— Это Слепой. В Лесу он в основном вот такой, но в человеческом виде время от времени тоже появляется. Если хочет.

— Да, если захочу, — раздался до боли знакомый, шелестящий голос. Из кустов, в которых скрылось шестилапое существо, появился Слепой, точно такой же, каким Рыжая его помнила по Дому, истощенно-худой, с сосульками влажных, вечно немытых волос, с прозрачными лужицами глаз, которые здесь, в Лесу, всё прекрасно видели.

— Здравствуй, Рыжая.

— Здравствуй.

Слепой сел рядом с ней и стал внимательно ее разглядывать. От него пахло собачьей шерстью и болотом. Снова заговорил невидимый Лорд:

— Бледный, пожалуйста. Ты знаешь, о чем я хочу тебя попросить. Переведи ее обратно. Ты же можешь. Ты же видишь, что с ней происходит.

— Да… Лес забирает ее, — прошамкал Слепой. — Не надо было приходить…

— Она ошиблась. Переведи ее.

— А Лорд? — спросила Рыжая. — Если ты меня переведешь, что будет с ним?

— Лорд останется в Лесу, он нужен здесь, — Слепой больше не смотрел не нее, видимо увидев все, что хотел.

— Почему ты решаешь, где он должен быть, а где нет? А если он не хочет? — возмущенная Рыжая готова была вцепиться в черные патлы Слепого.

— Это решаю не я. Я всего лишь слежу за порядком. Место Лорда — в Лесу, и всегда было только в Лесу, — равнодушный, бесстрастный голос Слепого напоминал шелест листьев на ветру, и от ровного его тона слова звучали почти зловеще.

— Тогда почему ты меня отпустил год назад? Ведь я десять лет ждал этого.

— Десять лет ты служил Лесу. В городе для тебя была небольшая работа. Ты ее выполнил. Больше тебе в городе делать нечего.

— Какую… работу? Ты о чем? — Рыжая пораженно заозиралась, тщетно пытаясь найти в листве Лорда. — Лорд, о чем он?

— Бледный, что ты задумал? Почему ты отпустил меня тогда, скажи? — голос Лорда дрогнул.

Слепой сидел, безучастно уставившись вглубь Леса, и проговаривал слова, словно он разговаривал не с собеседниками, а проговаривал сам себе давно заученный текст:

— Все должны находиться на своих местах. Всё друг с другом связано, только не все видят невидимые нити. Ты, Рыжая привела на Изнанку Лорда и Толстого. Ты хорошо заботилась о нем, а благодаря Лорду он стал расти. Теперь все в порядке. Все на своих местах.

— Что это значит? — собравшись с силами закричала Рыжая. — Отпусти нас, Слепой, отпусти Лорда! Мы хотим быть вместе. Я без него никуда не пойду.

— Как хочешь. Можешь остаться. Только это ненадолго. Но Лорд останется в Лесу. его место здесь.

— Бледный! Не слушай ее! Прошу тебя. Переведи ее сейчас же.

— Ты же знаешь, нельзя никого перевести против его воли. Даже неразумных. Решайте. И потом — без этих ваших фокусов с химией. Стервятнику тоже надо прекратить сюда шастать. Лесу это не нравится.

— Рыжик! Я прошу тебя! Соглашайся, возвращайся к Толстому. Стервятник и Ральф о тебе позаботятся, — голос Лорда уже откровенно срывался.

Рыжая с ненавистью смотрела на этого кошмарного «слепого», который был уже вовсе и не слепой, на Хозяина Леса, бесстрастного и безжалостного, как сам Лес, как сама природа, живущая по своим собственным невидимым законам.

— Скажи, Слепой, почему я не могу видеть Лорда? Почему днем я только слышу его? Что ты с ним сделал?

— Спроси его сама, я ничего с ним не делал, — равнодушно ответил Хозяин Леса, поднимаясь. — Решайте с переходом. У вас, думаю, дня три-четыре. Сам видишь. Потом переводить будет бессмысленно.

Худая невысокая фигура скрылась за деревьями.

Вечером, когда Лорд пришел к Рыжей, они очень сильно поругались. Лорд кричал, доказывал, убеждал, тряс за плечи. Никогда в жизни она не видела его таким. Она смотрела на его отчаянье почти безучастно и только ответила:

— Я не пойду никуда без тебя. Ты не представляешь, каково это — знать, что тот, кого ты ждешь, никогда не придет. Что ты никогда больше не вернешься. Я не хочу снова годами жить одной.

— Ты же не одна теперь. Тебе всегда помогут Ральф и Стервятник. В конце концов… ты найдешь кого-нибудь.

— Ты серьезно? У них своя жизнь, Лорд. А как прежде, я не хочу. Я не хочу обратно. Я устала.

— Рыжая, ты же самая сильная, самая отважная, кого я знаю, ты не можешь вот так сдаться!

Она слабо улыбнулась и положила голову ему на колени.

— Знаешь, Лорд, иногда мне кажется, что Изнанка была ошибкой, что мне стоило остаться в Наружности. Я тогда очень сильно боялась, боялась жизни. Теперь я вижу, что Лес, наверное, не стоил того безумного стремления, с которым я жила все эти годы. Но я все равно рада, что увидела его. Я ни о чем не жалею.

— Прекрати, еще не все потеряно. Еще есть возможность вернуться и жить дальше!

— Я не хочу. Без тебя там будет не жизнь.

— Тебя там ждет Толстый!

— Ты слышал, что сказал Слепой? Все на своих местах. Похоже, Толстый пристроен. Его место рядом с Ральфом — о нем позаботятся лучше, чем я.

— Не говори ерунду! А как ты представляешь мою жизнь без тебя? Как я буду жить, зная, что не смог уберечь тебя. Как дальше жить, зная, что я не смог сделать тебя счастливой. Даже не смог сохранить тебе жизнь.

— Ты — в Лесу. Это твое призвание. Правда, я так и не знаю, какое. Ты не хочешь показываться. Глупый. Ты думаешь, что я испугаюсь и буду меньше тебя любить?

— Я правда здесь страшный. Я урод.

— Глупости. Я люблю тебя всяким. А ты боишься.

— Ты меня не видела. И не хочу, чтобы видела.

— А я хочу…

* * *

Рыжая уже почти не вставала. Она умирала тихо, без боли, просто силы оставляли ее. Опираясь на Лорда, она пила травяные отвары, которые он для нее делал, но уже почти не ела. Ее часы полностью сбились — днем, когда Лорда не было рядом, она спала, а к вечеру наоборот просыпалась.

На третий день снова пришел Слепой. Пришел в конце дня, когда Лорд мог его встретить, как человек.

— Я никуда не пойду, — прошептала Рыжая. — Я останусь с ним. Здесь.

Слепой посмотрел на них. На угасающую Рыжую и на Лорда, в глазах которого вызревало решение, которое ему не понравилось.

— Лорд, что ты собираешься делать?

— Если честно, мне очень хочется тебя убить, Слепой.

— Это ничего не изменит. Лес найдет другого Хозяина. Ты можешь прекратить это в любой момент.

— Уходи.

— Не делай глупостей, Лорд. Ты нужен здесь. Ты нужен Лесу. Ты — часть Леса.

— Уходи немедленно.

— Как скажешь… Прощай, Рыжая.

Когда Слепой исчез, Лорд еще некоторое время сидел рядом с Рыжей, гладил ее по медным волосам, шептал, убеждал, уговаривал, целовал. Он понимал, что медлить больше нельзя — еще день, и Рыжая уже не сможет встать и не сможет держаться. Значит, пришло время.

— Я сейчас уйду ненадолго, — сказал он тихо. — Но скоро вернусь. Ты меня увидишь другим, постарайся не испугаться. Я правда не хочу тебя напугать. Мы с тобой кое-куда отправимся отсюда.

Он последний раз поцеловал ее и вышел.

Когда солнце скатилось за верхушки деревьев, на поляне перед шалашом раздался шорох и шум огромных крыльев, ветер разметал навес шалаша, и Рыжая услышала голос Лорда:

— Рыжик, я жду тебя. Я здесь.

Она встала и, пошатываясь, вышла из шалаша и замерла. На поляне сидел Белый Дракон, огромный, как дом, как самые высокие деревья, грозный и прекрасный, белая его чешуя отливала в лучах угасающего солнца золотом.

Рыжая задохнулась — от красоты и тоски:

— И ты… Ты… Почему ты скрывался? Почему? Ты страшно красивый… Дракон.

— Чем может быть красива рептилия с крыльями?

— Глупый, прекрасный Дракон, — Рыжая протянула руку к его огромной голове, покрытой чешуей и костяными наростами. При желании Дракон мог бы ее проглотить целиком.

— Хватайся за шею, я хочу тебе кое-что показать, — тихо проговорил Дракон голосом Лорда. Он придвинул свой гигантский белый хвост, и она стала медленно карабкаться по нему, из последних сил цепляясь за белую шершавую чешую. Шея у Дракона оказалась покрыта мягкой, мохнатой золотистой «гривой», сидеть было удобно и тепло, но сидеть она уже не могла. Обессиленная подъемом, она просто повалилась и прижалась к ней лицом. Дракон взмахнул крыльями, и через миг Лес накренился и поменялся местами с облаками, горизонт, как стрелки сумасшедших часов, сделал быстрый оборот, замерев на некоторое время на отметке семь. Влажная трава стекла куда-то вниз, и грудь Рыжей наполнилась холодным воздухом, пропитанным туманной лесной влагой. До визга защекотало в животе — от высоты, полета и тихого восторга.

Когда в следующий раз Рыжая посмотрела вниз, то увидела бескрайний переливающийся фиолетово-зеленый ковер, с сияющими прозрачными зеркальцами озер и извивающимися зигзагами рек, в пойме которых стелилось призрачное марево розовых туманов. И чем выше они поднимались, тем легче ей становилось дышать, вместе с воздухом, ее легкое тело наполнялось силами, словно в небе истончалась, уходила безжалостная сила Леса.

Когда горизонт выровнялся, и земля снова оказалась там, где ей и положено быть, откуда-то из глубин оранжево-фиолетовых облаков показался еще один дракон, красный, как волосы Рыжей в свете закатного солнца. Он окатил их волной ледяного воздуха и стал кружить рядом, не сводя с них пристального взгляда темных глаз. Рыжая в страхе вжалась в белую мохнатую шею, ожидая нападения, но голос Лорда прошептал:

— Не бойся, это друг.

Красный дракон спустился чуть ниже и пристроился в точности под Белым, и летел, словно стелющаяся по земле тень, оберегая влюбленных от ревнивого взгляда Хозяина Леса.

Через некоторое время Рыжая поняла, что они облетают Лес по кругу, Дракон показывал ей весь Лес, чтобы она запомнила и впитала его красоту и запахи, показывал так, как мало кто из обитателей его видел, даже Хозяин. Это был подарок.

Вечерняя земля медленно отдавала накопленное за день тепло, укутываясь печальными туманными облаками, Рыжая наслаждалась полетом, закрыв глаза, подставляя лицо рвущемуся навстречу ветру, но в какой-то момент, ощутив внезапную перемену воздуха, снова распахнула их, не веря собственным ощущениям — смолянисто-прелые ароматы Леса вытеснил запах соленой воды и водорослей, который ни с чем нельзя было спутать.

Когда Белый дракон, завершив своей круговой полет, направился к показавшейся вдали кромке Леса, неотлучно сопровождавший их Красный дракон стал отставать.

— Спасибо, Мак… — прошептал Лорд, Красный дракон взмахнул на прощанье алыми крыльями и нырнул в облака.

Зеленый ковер Леса закончился, и началась сплошная, бескрайняя серая колышущаяся, шумящая мгла, стремительно темнеющая в наступающей ночи.

— Море! Это же море! Ты не говорил, что здесь есть море! —закричала Рыжая.

— Это граница Леса.

— А дальше? Там, за морем?

— Не знаю. Так далеко я никогда не залетал.

Дракон летел не над водой, а по самой границе Леса и моря, словно не решаясь эту границу пересечь, летел он медленно, планируя в потоках воздуха, никуда не торопясь. Рыжей заметно легче стало дышать, и она жадно глотала морской воздух.

Она уже догадалась, зачем они здесь, это последний полет, это прощание. Дракон принес ее туда, куда хотел, но пока не решался завершить начатое. Почему-то эта догадка совершенно не пугала Рыжую, скорее, она испытывала запоздалую благодарность за это избавление, понимая, что это, наверное, и есть самый лучший выход — оставить ее здесь, среди покоя и мглы, там, где она и хотела бы больше всего на свете быть. Рыжая крепче вжалась в мохнатую драконью шею и прижалась к ней мокрой щекой.

— Прости меня, — шептала она. — Прости…

Наконец, Дракон как будто оттолкнулся от кромки Леса, и они помчались над морем. Вопреки ожиданиям, он не стал снижаться, а наоборот набрал высоту. Он несся над волнами, словно желая догнать ускользающую оранжевую полоску горизонта с провалившимся закатным солнцем.

— Это древнее море, Рыжик, здесь рождаются бессмертные души, и сюда уходят драконы. Ничего не бойся, моя хорошая. Там, куда ты попадёшь, ты всегда будешь любима, знай это. Ты станешь, кем захочешь. У тебя будет много сил и любви. Там тебя примут и ждут. Просто сделай глубокий вдох и отпусти меня. И ничего не бойся. Нам пора.

И, прежде чем до нее дошел истинный смысл его слов, дракон метнулся в колышущуюся бездну. Рыжая инстинктивно вцепилась в его шею еще сильнее и зажмурилась, в последний момент успев сделать глубокий вдох, как велел ей Лорд.

Когда они погрузились в тяжелую, обжигающую воду, Рыжая так и не смогла отцепиться от Дракона, но изо всех сил сдерживала дыхание, от недостатка кислорода перед глазами расцветали белые пятна.

Помутившееся сознание Рыжей, как испорченное механическое пианино выдавало ошметки потерянных когда-то воспоминаний. Вот она вместе с Кузнечиком кидается подушками в палате у Смерти, вот она впервые попадает в Лес, и эти десять минут определяют всю ее жизнь, вот видит Слепого, тенью бредущего среди серых стен Дома, вот она опасно карабкается по карнизу и рисует чайку на стене Четвертой, вот они с подружками стоят с задранными майками перед зеркалом и смотрят, как у них за лето выросла грудь, а у нее по прежнему нет. Вот она в Летнем Доме впервые пробует арбуз, случайно проглатывает черные скользкое черное семечко и всю ночь ждет неминуемой смерти, вот наблюдает с берега за настоящими чайками, парящими над морем — и они завораживает ее свободой своего полета. Вот к ней, на этаж тайно пробирается Рыжий — уже бритый, в нелепой рванине, в зеленых стеклах, свой и позабытый. Вот по стенам Дома, как живые, несутся бешеные и завораживающие рисунки Леопарда — она умела их оживлять в своих снах — синюю колченогую Птицу с тросточкой, красного быка на тонких ножках, белого слона, бредущего в никуда… Вот ее впервые целует Лорд, руки его горячие и влажные… Вот Рыжий исступленно кричит, орет на нее, уговаривая поехать с ним на автобусе, больно сжимает руку, а она упрямо отворачивается… Вот она гуляет с Толстым… Толстый! Он же остался там, без нее… Она умоляюще смотрит в темные, внимательные глаза Ральфа, но вместо них видит синие глаза Лорда и его руку, накрывающую ее лицо…

Через несколько немыслимо долгих мгновений, когда в голове уже звенело от удушья, Рыжая почувствовала мощный удар сильного драконьего хвоста, толкнувшего ее в грудь, отчего ее пальцы разомкнулись, и преодолевая сопротивление тяжелой соленой воды, ее тело вышвырнуло наверх.

Легкие чуть не разорвало от свежего воздуха, глазам стало больно от ослепительного света.

Последнее, что донеслось до нее среди шелеста морских волн, были его слова:

— Дальше — сама…

На лужайке перед домом возились двое — черноволосый мужчина лет сорока и мальчик лет десяти-одиннадцати. Впрочем, в этом месте возраст штука относительная, в волосах у мужчины уже пробивалась седина, но те, кто его хорошо знал, заметили, что он даже помолодел. Он что-то вскапывал, а мальчик бегал с ведрами, граблями, иногда просто стоял и наблюдал за действиями взрослого.

Стервятник прихлебывал кофе и наблюдал за ними из окна. Прошло уже немало времени, а он до сих пор злился на Рыжую за ее поступок. А вот Ральф ее исчезновение воспринял спокойно, ни слова упрека. Толстый же Рыжую как будто забыл. У Изнанки своё милосердие.

Папа Птиц не очень любил детей, но хорошо помнил, из какого ада они все вышли, поэтому, когда все произошло, они с Р Первым, оба, не сговариваясь, приняли тот факт, что Толстый остается с ними. И Ральф с головой окунулся в чужую учебу, игры и книги — и, похоже, был по-настоящему рад пройти с ним этот путь, но уже без того надрыва и крови, которые сопровождали взросление его прежних воспитанников. Толстый рос постепенно, как обычные дети, не так стремительно, когда рядом был Лорд.

Стервятник побывал в Лесу еще раз, но не нашел ни Лорда, ни Рыжей, и никто не мог сказать ему, куда они исчезли. После Лес окончательно вытолкнул его. Когда он вернулся, ему стало настолько плохо, что он "чуть не сдох", как выразился Ральф, который выхаживал его больше месяца — с капельницами, уколами, какими-то настойками. За эти годы он научился почти профессионально вытаскивать Птицу из разного дерьма. Целый месяц Ральф в одиночку ухаживал за Стервятником и еще за живущими в доме двумя маленькими детьми, и настолько вымотался, что его самого было впору лечить. В Лес Птица с тех пор не ходил, предпочитая труд наемных ходоков.

Они о чем-то увлеченно спорили, стоя перед разрытым газоном, мальчик рубил рукой воздух и куда-то показывал, Ральф, опершись о лопату, внимательно его слушал и едва заметно улыбался. Стервятник вспомнил, сколько этот человек сделал для него, и, тем не менее, продолжал и продолжал отдавать, и в груди у него что-то сжалось и замерло. Я так не умею, думал Птица без горечи, зависти и сожаления. Это просто факт. Когда-то он выпросил Р Первого у Слепого. Эгоистично. Для себя. Это было его условие возвращения на Изнанку, в этот дом. Он не жалеет об этом. А вот жалеет ли Ральф? На самом деле Стервятник умел отдавать, но делал это по-своему, и он умел быть благодарным.

Неожиданно к нему пришла мысль, что, в общем-то, он и Р Первый могли бы запросто жить и в Наружности — вместе или по одиночке, не важно — и жили бы там не хуже многих, сюда их занесло разными путями, в том числе и волей Слепого Хозяина, который не любит делиться своими планами на людей. Так или иначе, выбор у них был. А вот у Толстого выбора не было, в Наружности его ожидала страшная жизнь, его место действительно только здесь. Он вытянул свой счастливый билет. В том числе в виде Ральфа, который никогда его не оставит. И этого дома, где он может жить хоть всю жизнь. И Птица готов им помогать, готов их обеспечивать, сколько понадобится. Может, ради Толстого все и задумывалось? Может, у Бледного такой способ заботы о неразумных? Кто ж разберет, что творится в этой незрячей голове…

Кстати, неплохо бы сделать ремонт, подумал Стервятник, окинув взглядом облезлую кухню, уставленную фамильным фарфором, а то живем, как не пойми кто. Тут, конечно, работы лет на пятьдесят. Но мы никуда не торопимся.

Четыре раза в год у Рыжего особая работа. В весенне-осенние дни, когда рукава дня и ночи, наконец, выравнивались, а так же в Самую Длинную и Самую Короткую ночи общинники разжигали на поляне большой костер и оставляли его одного. В такие дни все в общине знали, что вожака трогать нельзя, лучше вообще к нему не подходить. Его жена следила, чтобы никто из детей не беспокоил отца. Рыжий прихлебывал что-то из небольшой фляжки и смотрел на огонь. Смотрел долго и пристально, не обращая внимание на обжигающую близость пламени и разъедающий глаза дым.

Если быть терпеливым, то в пламени появлялись они — Спящие и Ушедшие, он мог видеть их лица и слышать голоса. Не все из них помнили и замечали присутствие бывшего крысиного вожака, но это не важно, важно, что все на месте, все живы, у всех дела. Он должен был знать. Такая вот работа у того, кто на границе миров.

Но главное, надо было дождаться, когда появится он, ради которого Рыжий и вглядывался непростыми ночами в беснующееся пламя. Возникал он не сразу, сначала едва-различимым силуэтом, а потом в неверном пламени все четче проступали бездонные пустые глаза на бледном худом лице, он не любил огонь, но его работа обязывала изредка общаться с Рыжим.

— Ты заигрался, Бледный. Не стоило так выкручивать людей.

— Ты не хуже меня знаешь, что это не игра, Рыжий. Я всего лишь слежу за порядком. Надо, чтобы все были на своих местах. В нужное время, в нужном месте. Но людям этого не объяснишь. Я всего лишь выполняю волю Дома и Леса. И потом выбор все равно есть у всех, кроме неразумных.

— Ну, мое мнение знаешь. Иногда неплохо и просто словами объяснить, напрямую, — без этой твоей челночной дипломатии.

— Пробовал уже однажды. Не работает, — Слепой говорил неспешно и равнодушно. — И потом я учитываю их пожелания. Стервятник, например, весьма доволен. Да и Ральф вроде не жалуется.

— Кого-то из Спящих собираешься переводить в ближайшее время?

— Нет. Зимой в Лес не надо. Весной.

Самая Длинная в Наружности — это еще и самая холодная ночь, дно года, когда замирает все живое, когда тьма настолько густая, что ее можно пробовать на вкус и даже глотать. Возле костра мороз не чувствовался, но налетевший ветер обжег Рыжего ледяной крупкой снега, засыпав горсть за шиворот. Рыжий поёжился.

— Доволен, что они теперь у тебя? — медленно проскрипел Слепой.

— Что значит «у меня»? Я Наружностью не командую, Бледный. Я только на границе сижу. Вот, например, с тобой разговариваю. Тут все по-другому устроено. Свобода воли и все такое. Заходи — сам увидишь, — усмехнулся Рыжий.

— Как они? — перебил его Хозяин.

— Тебя действительно это волнует?

— Нет, не волнует, но я должен знать.

— Нормально. Она учится, он работает. У них все хорошо. Мы им тут помогаем немножко, но без фанатизма, вполне самостоятельно живут. К счастью, они почти ничего не помнят. И тебя в том числе.

Слепой помолчал и равнодушно заметил:

— Жаль, хороший был Дракон. Полезный. Македонскому одному теперь нелегко за Лесом наблюдать. Как можно отказаться от самого себя? Неужели человеком быть лучше?

— Это не тебе решать, Бледный. Это его выбор.

— Не хочешь их, наконец, познакомить? — неожиданно спросил Слепой. — У тебя когда-то неплохо получалось.

В бесцветном голосе Слепого появились нотки сарказма.

— Нет уж. Сами разберутся и сами встретятся, когда надо.

— Для себя ее бережешь? — на полумертвом лице Слепого проступила похабная улыбка.

— Вот еще! — фыркнул Рыжий. — У меня жена и дети, Слепой. А они сами встретятся. Без моей помощи. А тебе, погляжу, понравилось? И кто из нас сводник, Бледный?

Собеседники замолчали. В конце всегда возникала эта пауза — Рыжий ждал последнего вопроса, а Слепой всегда тянул. Наконец, он заговорил, и пламя заколыхалось сильнее:

— Как он?

Рыжий отозвался не сразу, пытаясь сквозь неверное пламя угадать выражение лица Слепого, хотя заранее знал, что это не возможно. Он не видит его рук, голос до него доходит искаженным, но ему кажется, что он чувствует волнение Вожака.

— Неплохо. Работает много, Рыжей помогает. А про мальчишку ты, наверное, знаешь. Недавно привозил его к нам в общину. Такая драка была! Ужас. Ты не исправим.

— Знаю.

— Ты Русалку почаще отпускай, а? Страдает ведь мужик.

— Это уже не от меня зависит, — прошелестел Вожак.

— Про тебя спрашивал, — помолчав, Рыжий добавил. — Слушай, если хочешь, давай я его в следующий раз позову — поговорите, наконец, уже сами, по-человечески. Без меня. А то я, как почтовый голубь между вами, ей-богу, надоело уже.

Слепой промолчал.

— Ладно, Бледный, мне пора. Не дичай там особо. Крысе привет!

В ответ в лицо Рыжему прилетел дымный сноп искр, словно кто-то дыхнул на него из глубины костра.

* * *

Когда она, наконец, заговорила (сначала очень плохо, с трудом, путая звуки и слова), выяснилось, что она почти ничего не помнит — ни Дома, ни собственного имени, она никого не узнавала, даже тех, кто все эти годы навещал ее. Придется осваивать эту жизнь с нуля. Но ничего, у нее все получится.

Врачи сказали, что процесс физического восстановления будет долгим — за годы мышцы ее атрофировались (новое слово, надо запомнить!), хотя сам организм функционирует нормально. Вы еще детей нарожаете! — улыбнулся врач. — Если захотите, конечно.

Теперь в ее жизни было множество целей, больших и маленьких, например, сначала научиться самой держать тарелку и ложку, встать на ноги, говорить без запинок. Это выматывало, она быстро уставала и много спала. Но результаты были ощутимые и осязаемые, и это придавало сил. Ей предстояло многому, очень многому научиться, и, пожалуй, это было главное ощущение, с которым она проснулась. Ощущение, что нельзя терять времени.

Он называл ее «сестрой». По поведению медперсонала Рыжая догадалась, что здесь он частый гость — медсестры смотрели на него с опасливым восхищением.

— Ты мне и правда брат? У меня же нет родственников.

— Ты рыжая, я рыжий, нам надо держаться вместе. Названый брат, мы росли вместе, — засмеялся он. Он вообще много смеялся и шутил, и его конопатый нос при этом забавно морщился. Но под солнцезащитными очками прятались странные глаза цвета темного миндаля, которые никогда не улыбались. — Как встанешь на ноги, можешь съездить пожить к нам в общину, места хватит. И заняться есть чем. Если захочешь, конечно. Тебе там будут рады.

Однажды с Рыжим пришел еще один — лысый, с пронзительными внимательными глазами цвета молодой листвы. С протезами вместо рук. Они долго сидели у ее кровати, болтали, вспоминали, видимо, их общее прошлое. Из их рассказов Рыжая поняла, что все трое знакомы ужасно давно и познакомились тоже в больничной палате. Лысый почему-то обозвал рыжего приятеля Смертью, а тот его в ответ Кузнечиком, хотя в разговоре предпочитал звать его Сфинксом.

Сфинкс приезжал часто, занимался с ней, помогал заново учиться читать и писать. Сначала выходило плохо, но любое, даже самое маленькое достижение она считала победой.

Речь и и письмо восстановились полностью, а вот память так и не вернулась. Иногда что-то, как луч закатного солнца с зеркальном осколке, мимолетно вспыхивало в памяти — запах, фраза, жест, но в целую картинку не складывались. Теперь ее не мучили ни сожаления, ни ожидания.

Через какое-то время она съездила в общину, даже пожила там, но не осталась. Хотя Рыжий не соврал — ее приняли очень радушно, как свою, но ей хотелось жить в городе, ей хотелось учиться. Выяснилось, что ей положена какая-то пенсия, даже имелся некий счет, на котором за годы ее комы накопились деньги. Это позволило ей спокойно учиться и не думать о заработке первое время. Хотя работа не пугала ее. Она жадно набросилась на книги, новую информацию, общение, как будто наверстывала все то, что не прочитала за те шесть лет, что спала. Она понимала, что многое упустила, но времени на пустые сожаления тоже не было. Всю отпущенную ей энергию и жадность она направила в этот мир — новый и совсем не страшный. В этом мире было интересно, и были те, кому она была дорога.

За эти годы Рыжая выучила много слов. Так много, что они стали ее профессией. Потерянную при пробуждении память ей заменили сны, те самые сны. Длинные, яркие, со множеством персонажей и сюжетов. Сны населяли множество людей, чьи лица были незнакомы, их не было в «наружности» (Рыжая считала, что выдумала это слово), чьи голоса ей рассказывали ее собственную историю. Люди по большей части странные, больные, склеенные, каких в реальной жизни не бывает.

Когда она решилась рассказать о своих снах Сфинксу, он ее внимательно выслушал и посоветовал их записывать. Так будет легче. Пусть это буду сказки. Когда она решилась показать ему свои записи, он увез ее заметки и долго не отдавал обратно. А когда вернул, то заявил, что это «хорошо написано» и чтобы она обязательно писала еще. Она поверила ему. Сны стали ее историями. Потом Рыжая призналась, что с каждой написанной историей становилось одним кошмаром меньше. Сны, перетекая на бумагу, отпускали ее.

Она настолько была поглощена своей новой жизнью, что почти не замечала своего одиночества.

* * *

Он уже привык, что к нему может подойти незнакомый человек, представиться идиотской кличкой, назвать его «Лордом», и напомнить эпизод из их «общего прошлого», которого он не помнил. Он привык, что его мозг время от времени выдавал какой-нибудь финт в виде ложного воспоминания или навязчивого, чрезвычайно реалистичного сна. Он знал, что нездоров.

На самом деле полностью к этому привыкну невозможно, но он научился тщательно это скрывать и прятать внутри себя. Память удивительная штука. Он, например, помнил, всех режиссеров и операторов «новой волны», но не помнил лица своей матери. В каком-то смысле он заново родился несколько лет назад. Кое-что узнав о своем прошлом, он понял, что жизнь дала ему еще один шанс. И не важно, где он пропадал эти шесть лет. Теперь ему нравилось преодолевать и завоевывать этот мир.

У него была слава скандалиста. Правда конфликтовал он в основном по делу — на интервью, встречи и пресс-конференции всегда приезжал сам, хоть и передвигался на инвалидной коляске, нередко провоцируя скандалы из-за отсутствия доступной среды. Его знали и уважали за бескомпромиссный профессионализм умение игнорировать свою увечность и самоиронию на грани цинизма.

У него были женщины. Разные. С его внешностью, эрудицией и отточенным профессией нахальством ему не составляло труда сойтись почти с любой, если конечно барышня в корне не брезглива к инвалидам. Но, добившись своего, быстро терял интерес, потому что потом все шло по более-менее одинаковому сценарию — желание привязать к себе, удушающая забота, кастрюля с фрикадельками на четыре дня, пятьдесят шесть СМС-ок в день, сочувственная жалость к инвалиду, навязчивость, страх одиночества, глаза, полные слез, которые он не выносил, набившее оскомину «боже, какой ты красивый», невозможность остаться одному. Он не любил ни одну из них. Жалел, баловал, даже помогал, но не любил.

Когда его попросили встретиться с «этой теткой, у которой книжка вышла, ну там что-то мистическое, какие-то птицы с драконами, ничё так, читать можно. Вот почитай и напишешь», он скривился. Да ну нафиг, сдался ему этот бабий бред. Но потом согласился, в конце концов, ему за это деньги платят. Книжку прихватил забрал домой — пролистал, ну, часа на три чтения. Матчасть надо знать.

Книга не потрясла его и не удивила его. Просто он все это знал и видел сам. Это были его сны. Он знал, каково быть Ходоком и насколько коварен может быть Лес, ему много раз снился крючконосый человек с янтарными надменными глазами, он даже немного скучал по нему, и во сне он часто летал. Но не так, как летают в детстве, когда растут, а летал, потому что это была его суть. И его работа. Он никогда никому не рассказывал об этом — лишних пометок у психиатра ему не надо. Сны не мешали жить, но и не отпускали его.

К утру он знал о ней все, что можно было выудить из Интернета. Впрочем, не так уж и много. Полночи он рассматривал ее фотографии — медная копна волос, симпатичное, немного смешное конопатое лицо и слишком серьезные для такого забавного лица темные, чуть грустные глаза.

Впервые, собираясь на встречу, он не знал, о чем будет спрашивать, потому что все его вопросы были не для печати, они все слишком личные. Впервые за много лет он проклинал свою чертову увечность, потому что боялся, что это может отпугнуть ее или пробудит в ней только жалость.

К утру он понял, что пропал.

Разумеется, он написал свою статью. Похвалил образы, умение выстраивать сюжет, отдельно отметил владение таким приемом, как «клиффхэнгер» (он любил вклеивать всякие кинематографические термины), отметил, что неплохо бы переиздать книжку с иллюстрациями. Но все это уже было не важно. Его несло,

потому при встрече в ее глазах он увидел не только свои сны, но и себя.

Здесь, в наружности, они были ровесниками по беспамятству. У них были непростые, закаленные своей собственной жизнью характеры. Она бывала строптивой и недоверчивой, он бывал замкнутым и обидчивым. Оба ценили уединение и хороший разговор. У них был смех по вечерам и общие сны, которыми они латали дыры обрушенной памяти. Они любили шутить, что нет ничего важнее в жизни, чем найти человека с похожим диагнозом. И с каждым днем сны уступали место яви. Теперь они создавали общие новые воспоминания.