Букетик полевого льна (джен)

Я вошла в город со стороны порта — приплыла по озеру в наёмной лодчонке. Безоружная, в одежде простой горожанки.

Вот уже год, как я не хочу брать в руки меч. Не хочу, чтобы хоть что-то напоминало о прошлом. К слову, сейчас, когда на моей земле воцарился относительный мир, сделать это стало намного проще. И, наверное, следует сказать тебе спасибо и за это тоже…

А портовая таверна нисколько не изменилась. Ормил за стойкой расплывается в знакомой ухмылке, а рука охранника Грамана, легшая на мое плечо, всё так же дружески тяжела.

— Привет данмерам! — Зеленая физиономия стража довольно скалится. Надо же, меня здесь ещё помнят. Вполне возможно, что и моя скромная лачужка на отшибе до сих пор стоит не занятой. Но проверять так ли это, не тянет. Так же, как и общаться со старыми знакомыми. Я криво улыбаюсь, киваю и разочаровано оглядываюсь, не находя свободных мест. Посетителей сегодня много, а ближе к вечеру, наверное, набьётся еще больше, ведь, кажется, обещают праздничный фейерверк. А еще на лодках зажгут огоньки, и озеро вокруг города расцветится, точно звездное небо.

Ормил и Граман понимающе переглядываются, и охранник решительно идет освобождать для меня самый дальний угол. Минута разрешения недоразумений, скрепленного внушительным зелёным кулаком, и вскоре на столике появляется бутылка хорошего вина, а еще тарелка с жареной рыбой. И, о, чудо, ко мне больше никто не лезет с разговорами. Покаянно вздохнув, я усаживаюсь, расслабляюсь и благодарно киваю грустно улыбающемуся Ормилу.

Подношу кружку к губам — рубиновая жидкость мягко и терпко растекается по языку. Маленький круглощекий имперец, которого Граман согнал со ставшего моим места, кажется, вовсе позабыл обиды и даже перестал недовольно коситься в мою сторону. Впрочем, это и неудивительно — если захочу, окружающие быстро перестают меня замечать. Опыт работы с Гильдией воров порой бывает очень полезен.

Меж тем имперец принимается настраивать лютню — легкое бренчание струн волшебным образом заставляет притихнуть шумные разговоры. Я обхватываю ладонями кружку и, вслушиваясь во вступление известной песни, стараюсь унять понёсшееся галопом сердце. Что ж я так глупо разволновалась, пора свыкнуться с мыслью, что тебя сегодня станут поминать на каждом углу.

Имперец отрывает взгляд от струн и поднимает голову — сальная занавеска волос распадается, открывая задумчивое лицо. Голос у кругленького барда оказывается неожиданно глубоким.

Убит Император, погасли огни,

К закату клонятся счастливые дни.

В Забвенья врата прорывается зверь.

Кошмар на пороге — дрожи, Тамриэль.

Забвение. Обливион. Теперь не осталось даже места, где я сама могла бы забыться...

Ах, как звенели тогда цикады… Наше недолгое путешествие из разрушенного Кватча в приорат Вейнон пришлось на теплые солнечные дни. И порой мне было страшно даже думать о том, что где-то, за пределами благодати буйствующей природы, существуют гибель и разрушение. А еще я удивлялась, что ты, только что видевший падение родного города, побывавший на волосок от смерти, да еще, в придачу, ошарашенный свалившимся на тебя известием о принадлежности к императорскому роду, находишь силы успокаивать меня. И удивительно стойко и смиренно принимаешь уготованную богами судьбу. И тогда я по-настоящему поверила, что в тебе течет кровь Драконорождённых.

Как-то, на привале, ты признался, что любишь полевые цветы. Особенно лён. В тот момент это показалось странным — я думала, что Император должен предпочитать что-то более помпезное. Но, нет. Ты любил такие же скромные цветы, каким, по сути, был и сам — простой провинциальный священник. Да и правление твоё стало отнюдь не величественным — скитания по лесам и дорогам, Храм. Книги. И война. Какое тяжёлое, холодное и мертвое слово. Знаешь, Мартин, а у полевого льна цвет наших глаз — голубой и алый.

Погасли в столице Драконьи огни

И миру приходят последние дни.

Похитил злодей королей Амулет.

Найдется ли тот, кто спасет нас от бед?

Я прикрываю глаза, и передо мной, как наяву, снова встаёт твоё лицо. Некрасивое, усталое, с тревожной сеткой морщин вокруг глаз. Удивительно, как в одно мгновение оно могло меняться, становясь почти прекрасным. Когда ты находил выход из очередной безвыходной ситуации. Когда ты снова и снова заставлял нас подниматься и идти к цели. Когда учил не отчаиваться и верить в лучшее. Когда рассказывал, каким красивым видишь будущее умирающей страны.

Интересно, ты когда-нибудь задумывался над тем, что твой отважный герой может быть совсем немножко женщиной?

«Да, Ваше Величество. Слушаюсь, Ваше Величество. Нет, это совсем ерунда и уже почти не болит. Хорошо, я зайду к лекарю».

А однажды я увидела, как ты устал. Ты снова корпел над старинными книгами, пытаясь придумать, как вернуть Амулет, и внезапно откинулся к спинке стула. Посмотрел на меня отсутствующим взглядом и ровно сказал, что почти подошел к грани, за которой можно сломаться. Я сделала шаг вперед и безрассудно-смело провела ладонью по твоим волосам. А ты просто молча уткнулся лицом мне в живот, пока я, словно ребенка, гладила тебя по голове.

Мы никогда не вспоминали минуту нашей общей слабости, но именно тогда я поняла, что всегда буду рядом. Прогонишь — и тогда приползу раненной собакой, чтобы просто охранять твои двери.

Я тяжело сглатываю вставшее в горле вино. Нет, так нельзя. Слабость — это плохо. Она отнимает силы в бою. Она заставляет дрожать колени. Заставляет сомневаться.

Моя слабость — это ты. Сейчас, пожалуй, даже больше, чем раньше. Когда ты жил и был рядом.

«Мужайтесь!» — Воскликнул великий герой.

Без лат и оружья он вышел на бой.

Повержен и проклят злосчастный Дагон,

А нас с той поры охраняет дракон.

Я больше не хочу есть.

Бросаю на стол пригоршню золотых монет. Если бы я пожелала, то могла остановиться в самой лучшей таверне столицы, но сегодня я затеряюсь среди бедняков Портового района. А ближе к вечеру отправлюсь в обратный путь, ведь мне претит праздновать смерть того, кто стал для меня угасшим маяком. Пусть даже жертва его была принесена для всеобщего спасения.

Незаметно пройдя сквозь забитую народом забегаловку, не попрощавшись с Ормилом и его верным орком, я выхожу на палубу. Вдыхаю полной грудью пропитанный прелью воздух порта. Поднимаю глаза в сторону каменных стен Храмового квартала. По таким же ступеням мы с тобой поднимались в тот день, год назад. Плечом к плечу. Прорывались по горящим улицам сквозь полчища монстров. А потом ты сказал, что тебе жаль. Я поначалу не поняла, что ты имеешь в виду, а ты говорил про время. То, которого для нас с тобой оказалось слишком мало.

Я поднимаю ладонь к лицу и утираю мокрую щеку. Кажется, это первые слезы с того дня, что полностью иссушил мою душу. Засовываю руку за пазуху и вынимаю помятый букет, собранный на берегу озера. Несколько цветочных головок обломились, листья поникли, но я почему-то уверена, что ты бы нисколько не огорчился непритязательности моего подарка.

Я ступаю на сходни и медленно иду в сторону городских ворот.

А ты знаешь, что тебя обычно изображают в двух ипостасях? Гордый величественный дракон и статная фигура в императорской мантии, с сияющим амулетом на груди. Смешно, но эти портреты вовсе на тебя не похожи. Ведь совсем мало осталось тех, кто видел настоящего Мартина Септима. И уж тем более это не модные столичные художники. Если бы я умела рисовать, то изобразила бы тебя в порванной рясе пропахшего дымом Кватча. Растрепанным. С разбитой скулой. И вот так — вполоборота. Будто ты собираешься уйти и просто обернулся на прощание. Но, к сожалению, я не художник.

Меня не было в столице год. Целый год у меня не хватало смелости появиться в городе, в разрушенном храме которого застыл запрокинутой в небо статуей огромный дракон. Но сегодня особенный день, день спасения Тамриэля, и я приехала. К тебе. И сейчас я просто войду в руины, ставшие местом поклонения, и положу разноцветный букетик полевого льна к лапе каменного дракона. Когда-то бывшего золотым.