Метель (джен)

Над Тающими башнями простёрлись грозные снежные облака. Грязно-серый небосвод, словно давно немытая простынь, низвергала из себя холодный белоснежный пух. Смешиваясь с ветром, пух превращался в крылья — летал над крепостью, с силой разбиваясь о мрачные камни, и падал на землю, смешиваясь со склизкой дворовой грязью.

Силас склонился над заброшенной клеткой — все вестовики были на работе, даже в такую жуткую погоду с гордостью выполняя возложенный на них долг. Крыс нервно водил лапами по влажному дереву; когти задевали бороздки, оставшиеся от предыдущих, не менее нервных, сигнальщиков.

За его спиной укоризненно молчала метель.

Силас до жути подробно помнил то мгновение, когда она замолкла навечно.

Мышонок тяжело оттягивал лапы, сипло дыша в грудь. Бредя с ним сквозь снежные вихри, Силас молил лишь об одном — чтобы метель, наконец-то, закончилась.

Но она не вняла его мольбам.

Силас резко мотнул головой. Когти сильнее впились в дерево. Крыс недоуменно посмотрел на них и напряг лапу, пытаясь вытащить её из деревянного плена.

Метель сзади продолжала хранить зловещее молчание.

Силас старался не оглядываться, он слишком хорошо знал, кто ждал его на парапете башни.

— Уйди! — вскричал он, зажмурившись. — Прошу, оставь меня в покое!

Метель кинула ему в спину горсть холодеющего снега.

У метели были мышиные лапки.

— Снег… — едва слышно пискнул мышонок, имени которого он не знал. — Холодно…

Силас сильнее прижал его к себе, буквально вдавливая в шерсть.

— Тш-ш-ш! — прохрипел он. — Держись, парень!..

— Холодно… — писк мышонка поглотили завывания непогоды.

Силас не понимал тогда, что существовал холод, от которого не спрячешь.

Он был ещё слишком неопытен и глуп. Решил — что такого, если он пропустит стаканчик-другой, пока рядовые сторожат тракт? В такую погодку не было желающих путешествовать мышей. Что с того, что сержанта не окажется на месте?

Последствия этого решения вскоре оттянули его лапы, а холод, подкравшийся тихо и по-обидному буднично, опалил грудь Силаса.

Он сидел на снегу, не обращая внимания на подмерзшие кончики ушей, и тихо просил мышонка продержаться ещё немного, не понимая, что у холодного тихого детёныша была уже целая вечность на эти ожидания.

Во дворе было тихо, ни одной живой души — лишь кузнец, незаметная серая крыса, гремел в своём закутке.

Силас сел на колодец и прерывисто выдохнул.

Мышонок тотчас появился рядом. Сел на снег у лап сигнальщика и с интересом уставился в его постаревшую морду. В чёрных глазах не было укора, но их бездонные глубины утаскивали на дно и ломали кости — звучно и беспощадно.

Силас закрыл морду лапами.

— Уйди-и! — тихонько взвыл он.

Мышонок засмеялся — дунул звонко ворвавшийся во двор ветер, играя с вмёрзшими в ледышки ветками. Захрустел снег под меленькими розовыми лапками. Такова была сущность ушедших — полное беспамятство. Не помнил этот детёныш ни матери, ни отца, и лишь горестно скалившийся крыс стал его спутником.

Силас мечтал забыться в брюходёре. Пробраться в арсенал, найти самый пузатый бочонок и взять, с силой выбить ему дно — так, чтобы пьянящий напиток опрокинул его с лап, унося в спасительное беспамятство.

— Что с ним? — тихо поинтересовался Флак, увидев со стены съёжившегося на колодце Силаса, чьи плечи подозрительно подрагивали.

Торсе печально смотрел вниз, опершись на алебарду.

— Лишь метель покажет, кто ты есть на самом деле, — понимающе прошептал он.