Моей ты будешь до последних дней (гет)

* * *

Любовь пришла внезапно, незваная, нежданная, непрошенная, захлестнула с головой, окутала душу первым сентябрьским туманом…

Впрочем, нет, сначала был сон. Реалистичный до неправдоподобия. Во всяком случае, он предпочитал считать это свое воспоминание всего лишь сновидением.

Ему снилось, что он взбирается по тропинке, ведущей от опушки Запретного Леса к Хогвартсу. Майская ночь — он даже слышит приглушенное пение соловья. Кусты по обеим сторонам тропинки в свете звезд ломаются причудливыми тенями. Хотя дорожка поднимается круто в гору, идти ему не трудно — на то и сон, чтобы не мучиться привычной одышкой и колющей болью в боку.

Он добирается до вздымающейся в небо громадины замка. Холодные камни стен как-то странно волнуют и притягивают его, словно скрывают какую-то тайну.

Во сне замок выглядит так, словно в нем устроили по меньшей мере полуфинал чемпионата мира по квиддичу. Ни одного целого рыцарского доспеха, перепуганные обитатели портретов боязливыми тенями прячутся по картинам, про оконные стекла и говорить нечего. «Надо бы навести порядок», — лениво думает он, но не делает и движения, чтобы достать волшебную палочку. В тягучем сиропе сновидения это не так-то просто, к тому же у него есть дело поважнее, чем убирать за нашкодившими школярами.

Уродливые горгульи, неизменно маразматический пароль — «перечные чертики», движущаяся каменная лестница. Он входит в знакомый до последней завитушки на резных балках кабинет. Несмотря на поздний час, его хозяин, наряженный в лиловый с золотом домашний халат и такой же колпак, восседает за письменным столом. Улыбается, гладит седую бороду.

— Добро пожаловать, Северус. Чашечку чая?

Северус Снейп, преодолевая томительную слабость, которая овладела им в стенах замка, достает из внутреннего кармана мантии пергаментный сверток, разворачивает и кладет его перед Дамблдором. Это прошение об увольнении. Вот зачем он сюда пришел — уволиться. Он слишком устал.

Дамблдор хмурится, разбирая бисерный почерк, потом откладывает пергамент и снимает очки. В свете свечей его морщинистое лицо выглядит совсем дряхлым, но в голосе звучит еле уловимое лукавство.

— Что ж, я не вправе задерживать тебя здесь против твоей воли, мой мальчик… Школа как-нибудь обойдется без тебя. Однако я должен спросить, закончил ли ты все свои дела? Не осталось ли чего-то важного, что непременно следует завершить перед уходом?

Снейп наклоняет голову, разглядывая узор на ковре, наполовину скрытый его ботинком. Липкая вялость, облепившая его со всех сторон, мешает сосредоточиться. Контрольные? Нет, конечно, дело не в контрольных, не в СОВах и не ТРИТОНах…

— Я должен подумать, профессор, — наконец говорит он глухо и протягивает руку за своим прошением.

Седая шевелюра утвердительно склоняется, таща за собой по стене бесформенную, косматую тень.

— Конечно, мой мальчик…

* * *

Липкая, как мед, истома, овладевшая им во сне, не исчезла и наутро — просто свернулась комочком где-то внутри него. И все время, пока расцветали и отцветали буйные заросли на склонах хогвартского холма, Снейп силился вспомнить, какое важное дело задержало его в замке. А потом, с первыми желтыми листьями, школу наводнила толпа учеников, и вместе с ними появилась она — и с ее приходом исчезла необходимость вспоминать, ибо она была — ответ на любые вопросы.

Гермиона.

Тягучесть ее имени, золотые лучи солнца в каштановых волосах, смутная и сладкая тоска по ней…

Гермиона.

Она стала пульсом его жизни, ее главным нервом. Все остальное не то, чтобы исчезло — но стало неважно, ненужно, отошло на задний план, слилось в необязательный фон. Тайная кумирня его сердца, опустевшая со времен утраты Лили Эванс, обрела нового идола, и Северус Снейп с мальчишеским энтузиазмом воскурял ему фимиам нежности и поклонения.

С трепетом он наблюдал за тем, как вчерашняя зубрилка со смешными зубами превращается в полную обаяния молодую женщину, волнующую своей недостижимостью. Его деланно безразличный, но втайне внимательный взгляд стал тайным соглядатаем мельчайших подробностей ее жизни.

Под ее глазами легли тени — значит, засиделась допоздна, готовясь к сегодняшним занятиям. Между тонких, четко очерченных бровей залегла складка — получила письмо от родителей, и здоровье матери оставляет желать лучшего. За завтраком она деликатно, не желая беспокоить соседей, покашливает в рукав мантии — гуляла с Рыжим, и лоботряс, конечно, как всегда, не подумал о том, что его спутница может простыть на холодном ветру…

Рыжий — Снейп презрительно вычеркнул из памяти его имя — крутился одно время вокруг Гермионы. Мелькали иногда и другие, но только Рыжий был по-настоящему опасным соперником.

Избавляясь от него, Снейп разыграл лучшую интригу в своей жизни.

Он стал навещать старину Горация с дружескими беседами, подогревая его самолюбие. Мимоходом бросил саркастичное замечание касательно приворотных зелий, атрофирующих умственные способности старшекурсников. Потом — вскользь — о ТРИТОНах, которые студенты, охваченные любовной лихорадкой, несомненно, не сдадут. После — о некоторых побочных свойствах белены и златоглазок. Гораций пыхтел несколько месяцев (во время которых Снейп изнывал от тоски и злости, глядя, как Рыжий раз за разом уводит Гермиону на свидания), но свой высочайший класс зельевара подтвердил. После чего оставалось только подсказать Пивзу, в какой колбе хранится антиприворотное зелье. Приправленный полтергейстом тыквенный сок рассорил не одну влюбленную парочку, но это было неважно — проблема Рыжего отныне решилась раз и навсегда.

В тот прекрасный день Снейп с ликованием понял: Гермиона остается в Хогвартсе надолго, если не насовсем.

Дурацкий предмет — маггловедение, как ни крути, но профессор Грейнджер преподавала именно его, и Снейп должен был смириться с ее выбором. Со временем он даже стал испытывать какое-то садистское удовольствие, наблюдая, как слизеринцы — дети, племянники и внуки бывших соратников-Упивающихся — спешат на урок маггловедения. Благодаря Гермионе, этот предмет перевели из факультативов в число обязательных. Два часа в неделю, тридцать шесть учебных недель в году, пять лет — и тридцать вопросов на письменном СОВ в качестве десерта.

Педагог из нее вышел прекрасный — требовательный и знающий. Маги-экзаменаторы дружно восхищались уровнем подготовки ее первых выпускников. Северус Снейп лично позаботился о нужном градусе восхищения, навестив накануне вечером каждого члена экзаменационной комиссии.

Маггловедение, впрочем, помогло ему завести с дамой своего сердца что-то вроде покровительственной дружбы. Снейп систематически терроризировал мисс Шпиц — преемницу Ирмы Пинс, — заставляя ту разыскивать в недрах библиотеки все новые и новые образчики старинной маггловской любовной поэзии. А после заучивал рифмованные строчки и вечерами, когда учительская пустела, читал их Гермионе, картинно опираясь на каминную полку. Давным-давно истлевшие в своих могилах поэты-магглы говорили за него, выражая то, что смутной, но приятной тяжестью таилось в его сердце.

Ты от меня не можешь ускользнуть.

Моей ты будешь до последних дней.

С любовью связан жизненный мой путь,

И кончиться он должен вместе с ней.

Зачем же мне бояться худших бед,

Когда мне смертью меньшая грозит?

И у меня зависимости нет

От прихотей твоих или обид.

Не опасаюсь я твоих измен.

Твоя измена — беспощадный нож.

О, как печальный жребий мой блажен:

Я был твоим, и ты меня убьешь.

Но счастья нет на свете без пятна.

Кто скажет мне, что ты сейчас верна?

Гермиона слушала молча, и ее глаза туманились не то сожалением о чем-то несбывшемся, не то беспричинной грустью. А он разглядывал ее словно опаленный багровым каминным пламенем профиль и старательно воображал, что эта грусть предназначена не Рыжему — ему, Северусу Снейпу.

С Гермионой он переживал все ее триумфы, с ней он разделял ее траур. Первая статья в «Muggles' Discovery». Постоянная колонка в нем же. Выход монографии «Сопоставительный анализ магической и маггловской поэзии Великобритании 1564-1631 г.г.». Регулярные переиздания ее учебников по маггловедению. Первое большое интервью в «Пророке» — сразу на три полосы. Назначение на пост декана Гриффиндора. Известие о смерти матери и потом, через каких-нибудь полгода, — отца…

В день, когда Минерва МакГонагалл передала Гермионе Джейн Грейнджер бразды правления школой, Снейп с нежной горечью заметил среди рыжины первый седой волосок.

Первый год ее директорства сблизил их еще больше. Несмотря на свои многочисленные таланты, Гермиона с трудом справлялась — так велик казался ей легший на ее плечи груз ответственности за Хогвартс и учеников. Снейп частенько навещал Гермиону в ее новом кабинете, делился собственным скромным опытом, советовал, ободрял, утешал, когда дела не ладились, — с годами любовь научила бывшего Грозу Подземелий и этому тонкому искусству. Однажды он с торжеством отметил, что мадам директор прислушивается к его мнению охотней, чем к словам ее предшественников и предшественниц, чьи портреты не упускали случая влезть в обсуждение школьных дел с непрошенным советом.

Часы, проводимые в ее кабинете, неизменно становились для Снейпа изысканным удовольствием. С годами девичья хрупкость превратилась в элегантную зрелость, и это новое качество Гермиониной личности, казалось, бросало отсветы на все вокруг. Отложенная до свободной минуты, раскрытая на середине книга, маленькое зеркало в верхнем ящике стола, ровные стопки сданных профессорами на проверку классных журналов, набросок письма в Попечительский совет, письменный прибор в виде расположившихся на пикник бронзовых троллей…

Еле заметная печаль, сдержанность, мудрость, доброта, простота и вкус — это все была она.

Гермиона.

Снейп не мог надышаться ароматом ее скромной, неброской женственности — и ему казалось, что время застыло недвижной, тягучей массой, что прекрасное, идеальное «сегодня» будет длиться и длиться вечно…

* * *

Гермиона Грейнджер была одной из немногих, кто окончил свои дни прямо на посту директора школы. Внезапная остановка сердца во сне, не дотянуться до волшебной палочки, не позвать на помощь — так сообщала назавтра статья на первой странице Пророка». Она ушла из жизни слишком рано, но успела сделать необычайно много и навсегда останется в наших сердцах — так писали потом в некрологах…

Профессор Грейнджер, вопреки обыкновению, не спустилась на завтрак в Большой Зал. И пока заикающаяся домовая эльфка с круглыми, как два чайных блюдца, глазами, теребила за полу мантии заместителя директора профессора Лонгботтома, желая сообщить ему нечто срочное, Снейп, чуя недоброе, рванулся наверх.

Замирая от предчувствия непоправимого, он нерешительно вступил туда, куда раньше не осмеливался сунуть и носа — в ее маленькую, круглую, как кабинет, спальню. Гермиона покоилась на своей девически узкой постели под темно-красным, с кистями, балдахином. Ее грудь не вздымалась; руки, спокойно лежавшие поверх стеганого одеяла, купались в утренних солнечных лучах; белое лицо, на котором разгладились ранние морщинки, казалось чудесно помолодевшим и отчего-то почти счастливым.

Он уже слышал стук в дверь кабинета — сначала деликатный, потом настойчивый — и голоса совещавшихся преподавателей. Пора было уходить, чтобы не привлекать к себе внимания, но Северус все медлил, безвольно опустив руки, и ему хотелось запрокинуть голову и завыть от раздиравшей его душу безнадежности.

Вновь, как и полвека назад, его возлюбленная оказалась по ту сторону жизни и смерти, и он страстно желал уйти следом. Но в роковую майскую ночь, в ночь его смерти, когда Дамблдор — или кто-то в облике Дамблдора — спросил, не остались ли у него незавершенные дела, Снейп выбрал — остаться. Смутная, едва осознаваемая влюбленность в студентку Грейнджер задержала его в мире живых — он стал школьным привидением. И вот Гермиона ушла в мир иной, а он, единожды вернувшись от порога смерти, больше не мог умереть, чтобы последовать за ней.

Казалось, судьба отмерила ему счастья с избытком — тридцать с лишним лет. Но вот теперь они истекли, как песок, пересыпавшийся из верхней колбы в нижнюю, и он не мог перевернуть свои песочные часы. Вечность и одиночество уже раскрыли навстречу ему свои беспощадно ласковые объятия…