Капризы (гет)

— Вы, право слово, совершенно невыносимы, милый Эдмунд! — всплеснула руками и неприлично, в голос, расхохоталась ворвавшаяся в комнату женщина. — Так перепугать всех вокруг — и всё из-за сущего пустяка!

Женщина была в простом длинном — и явно домашнем — красном платье с широкой длинной юбкой, на подоле которой красовалось довольно большое пятно от чернил, каштановые волосы женщины были заплетены против обыкновения в обычную и чуть растрепавшуюся косу, а красные пятна на щеках вполне можно было бы счесть приличествующим барышням и замужним дамам Мейлге стыдливым румянцем, если бы не твёрдый и цепкий взгляд тёмных глаз. Нет, она не стыдилась и не была напугана — и хотя в миг, когда она вбежала в комнату, во взоре её плескалось волнение, теперь оно с каждой секундой растворялось, уступая место совершенно искреннему и столь же совершенно неприличному для женщины негодованию вперемешку с явным облегчением.

По стандартам Мейлге эта женщина, пожалуй, не могла считаться красавицей, но что-то в её походке, изгибе тонкой шеи, а главное, в тёмных, почти чёрных, глазах, то и дело приковывало взор, а голос её, не вполне мелодичный или чувственный, хотелось слушать. Женщины же с более дурной репутации в Мейлге едва ли возможно было сыскать.

За триста лет своего замужества она умудрилась не только стать героиней большинства неловких историй, но и так прочно утвердиться в своей репутации, что, даже реши она навсегда позабыть о своих скандальных увлечениях и превратиться в образец добродетельности и респектабельности, едва ли сумела бы избавиться от того клейма легкомысленной кокетки (и это было самое мягкое из того, как её называли) и до скончания вселенной.

Женщину звали Софикой. Если вдаваться в подробности — баронессой Софикой Сиенар. Если совсем вдаваться — баронессой Софикой Сиенар, урождённой Траммо. Её имя фигурировало в большей половине светских сплетен, а любое её появление на балах и в салонах не редко могло вызвать ещё большую волну всяких слухов, некоторые из которых были совершенно невозможны. И всё же, Софика была одной из любимых фрейлин королевы Эденлии — а, следовательно, в Мейлге не нашлось бы достаточно народу, что посмел бы не приглашать её на балы. В маленьком уютном мирочке Мейлге слишком чтили свою красивую умную королеву, чтобы расстраивать её такими пустяками — во всяком случае, так часто говорила себе сама Софика.

Толстый пушистый белый кот, избалованный и хитрый, сделавший вид, что не заметил вошедшую, столкнул со стола розовую чашку, и та со звоном разбилась. На полу растекалось пятно от кофе, и кот ленивым довольным взором проследил за расплывающимся на пятном, и только затем удостоил своего взгляда Софику, а после — и своего хозяина. И жалобно мяукнул, словно оказался напуган звуком бьющегося фарфора.

Белого кота звали Микалоном — по имени брата королевы Эденлии. Софике казалось это вполне забавным — и она была в состоянии уловить некоторое сходство характеров тёзок. Кота, впрочем, она находила гораздо более приятным в обращении, пусть тот и довольно резво для своей комплекции убегал с истошным воплем, когда кто-либо помимо Эдмунда пытался к нему хотя бы прикоснуться.

Хозяин белого кота, герцог Эдмунд Синдриллон, лежал — даже скорее валялся — на софе, и на его красивом лице читалось искреннее горе капризного ребёнка, который не сумел получить того, чего желал. Вид у Эдмунда был на взгляд Софики вполне живописным — растрёпанный, в измятом костюме молодой герцог вызывал у неё улыбку и казался гораздо более привлекательным, чем при полном параде.

Софика усмехнулась и с улыбкой погрозила коту пальцем, на что тот не счёл нужным обращать хоть толику внимания. Кот довольно прищурился и вальяжно побрёл в сторону другой чашки — та, кажется, была из сервиза герцогини Синдриллон, матери Эдмунда. Софика подумала, что ей не удастся избежать очередного скандала, если белый кот вздумает сбросить со стола и эту чашку.

Эта мысль показалась ей вполне забавной — матушка Эдмунда слыла (и являлась, пожалуй, тоже) женщиной властной, чопорной и надменной. Словом, соединяла в себе все те качества, которые Софика так ненавидела в людях. Софику она терпеть не могла — и даже на светских раутах старалась всячески выказать ей своё презрение (остальные обыкновенно учтиво улыбались, позволяя себе лишь говорить гадости в спину). Софика улыбнулась и подмигнула коту.

— Постыдились бы изображать из себя великого страдальца! — снова взмахнула руками Софика, подходя к софе. — Ваша сестра подумала, что вы умираете! Она так перепугалась, что даже додумалась позвать меня — а ведь ваша семья меня терпеть не может, не говоря уже о том, что моя репутация не позволяет столь благовоспитанным барышням сказать мне хотя бы слово, не предусмотренное придворным протоколом!

Ей было, пожалуй, даже смешно теперь от воспоминания об испуганном личике Кэролайн, ворвавшейся в Кейнголское поместье Тобиаса Сиенара в домашнем ситцевом жёлтом платьице в цветочек. Кэролайн едва не рыдала, дрожала от страха и волнения и почти на коленях умоляла Софику посетить её брата, которому в последние дни сделалось столь дурно, что Кэролайн подумала, что он вот-вот покинет этот мир. Софике в тот миг передалось её волнение, и она, чиркнув пару слов в записке своему супругу, с которым и собиралась провести сегодняшний вечер, тут же помчалась во дворец Синдриллонов — и, как выяснилось, лишь затем, чтобы обнаружить раскапризничавшегося мальчишку, которому понравилось доводить своих близких до паники.

— Но я и правда скоро умру! — с несколько неуместным столь громким словам пылом возразил Эдмунд, тут же приподнимаясь на локтях и, наконец, усаживаясь. — О, милая Софика! Неужели в вас нет ни капли жалости ко мне? Я так надеялся хотя бы на ваше сочувствие, раз уж родная мать так жестока ко мне!

Так вот в чём было дело! Конечно же (и как только Софика не поняла этого раньше) — все эти глупые истерики случились из-за решения герцогини Синдриллон (женщины весьма несгибаемой, когда она была в чём-то уверена — и это качество Софика в ней уважала) поскорее женить своего единственного сына на какой-нибудь доброй и до мозга костей правильной девушке из знатной семьи.

Вид у Эдмунда, впрочем, был скорее человека обиженного или раздосадованного, но уж никак не умирающего или разбитого горем — уж это увидеть было нетрудно. Во всяком случае, тому, кто когда-либо видел убитых горем людей. Или тех, кому немного оставалось.

Софика рассмеялась.

— Вы излишне драматичны, Эдмунд! Я уж считала, что так говорят лишь в тех бестолковых, пусть и упоительных, любовных романах, которые тайком от вашей матушки читают ваши сёстры! — сказала она, легонько ударяя тыльной стороной ладони Эдмунда по согнутым в коленях ногам, призывая подвинуться, прежде чем присесть на софу. — Не говорите чепухи! Вы всего лишь скоро женитесь. Поверьте замужней женщине — свадьба не конец вашей жизни, пусть сейчас вам и кажется иначе!

Эдмунду Синдриллону совсем недавно исполнилось двести шестьдесят лет — в то время как у джентльменов его круга наиболее подходящим для женитьбы считался возраст двухсот сорока лет (впрочем, разница была не столь уж и велика). Эдмунд был младше Софики почти на шестьдесят лет и, кажется, иногда этим несколько тяготился. Софика никак не могла понять, что именно его так волновало.

В то же время матушка Эдмунда, герцогиня Синдриллон, очевидно, полагала, что свадьба её сына откладываться больше не может ни под каким предлогом — прошло всего несколько месяцев с тех пор, как она прознала о связи Эдмунда с «этой ужасной женщиной» (то бишь — Софикой).

В дверь постучали, и в комнату проскользнула Кэролайн — всё ещё напуганная и растрёпанная, и с какой-то отчаянной надеждой на конопатом (о — какой ужас для благовоспитанной барышни!) личике. Кэролайн была сильно младше Эдмунда — совсем недавно она окончила пансион (то есть, ей едва ли было больше двадцати трёх лет — точного возраста этой девочки Софика не знала, потому как необходимости в этом никогда не видела) — и пуглива до одури. Любое недовольство матери, брата или старших сестёр заставляло её бросаться наутёк, подобрав юбки, и прятаться до тех пор, пока недовольство не станут вызывать её долгие поиски.

— Уйди отсюда! — раздражённо бросил Эдмунд, послав сестре столь суровый взгляд, что Софика не сумела сдержаться от хохота.

Кэролайн тут же выскочила из комнаты (весьма проворно и привычно — явно, сталкивалась с таким к себе отношением не впервые), захлопнув за собой дверь. Послышались её затихающие быстрые шаги. Потом они стихли. Софика успела подумать, что та может разреветься где-нибудь в уголке будуара или библиотеки, и что ей, Софике, следовало бы пожалеть эту малютку, но в душе жалость никак не просыпалась. Девушки вроде Кэролайн редко вызывали в сердце Софики хотя бы капельку сочувствия.

На лицо Эдмунда Синдриллона после ухода сестры вновь вернулось то в высшей мере искренне беспомощное выражение, какое принимала каждая его черта, когда он разговаривал с Софикой или же со своей матушкой.

— Вы опять надо мной смеётесь! — с досадой и грустью вздохнул Эдмунд, вскакивая с софы и в пару шагов преодолевая расстояние до окна. — Вам каждый раз надобно уколоть меня побольнее! Да вы и всерьёз-то меня не принимаете!.. Лишь играете мной — как и всеми вокруг, кто имел несчастье пасть жертвой ваших чар!

— А вы — несправедливы к сестре! — со смехом заметила Софика. — Или вы сердитесь на неё за то, что к вам пришла я? — она вмиг перестала смеяться, и Эдмунд вдруг перепугался, не сумев заметить искр озорства в её тёмных глазах. — Простите же нас обеих в таком случае — наши действия были продиктованы лишь искренним беспокойством за вас! Я, разумеется, сейчас же уйду, чтобы не нарушать больше вашего уединения!

С последними словами Софика встала, расправила юбки — это, впрочем, едва ли могло хоть как-то помочь её удобному старенькому домашнему платью — и отвесила Эдмунду издевательски вежливый книксен (о, она едва не успела позабыть, как они делаются), приготовившись покинуть комнату как можно скорее.

Плечи Эдмунда опустились, и он обессиленно прислонился к простенку между окнами. Эдмунд посмотрел на Софику взглядом побитой собаки, словно решаясь.

— Вы же прекрасно знаете, что это не так! — воскликнул он, вмиг оказываясь рядом с ней и хватая её за руку, почти прижимая её к своей груди. — Если бы я только мог встретить вас раньше вашего замужества...

Во взгляде Эдмунда снова горел тот огонь, который, казалось, почти погас от недолгого периода апатии. Из голоса его вновь исчезла та вялость и жалобность, которую он позволил себе ранее. Он снова был собой — тем пылким вздорным Эдмундом, красивым юным герцогом, привыкшим легко получать всё, чего только желала его душа. Он снова был тем дерзким плутом, повторявшим признания в любви и клятвы в верности — что давно стали пустыми словами в чуть более искушённом обществе.

Таким Эдмунд нравился Софике несколько больше. Она всегда считала его избалованным ребёнком, требующим к себе несколько больше внимания и заботы, чем на самом деле мог вынести. Но таким он был намного приятнее.

Софика ласково улыбнулась Эдмунду и жестом попросила помолчать.

— Я бы тогда до скончания вселенной осталась лишь девицей Траммо, милый Эдмунд, вашей бессменной любовницей — но не более того, ведь ваша матушка едва ли согласилась бы позволить вам нечто большее! — она нежно провела пальцами свободной руки по его щеке, очертила ими скулу, смахнула с его лба прядь русых волос и тяжело вздохнула. — Милый мой Эдмунд — вы очаровательно капризный мальчишка, который готов смять в своих пальцах нежный цветок, если он не пришёлся ему по вкусу. Мне и вашей матушке повезло — мы мало похожи на цветы, которые вы в силах уничтожить, мой милый. А вот вашу юную невесту — ваша матушка, должно быть, подобрала вам совсем молоденькую девочку, что ещё не успела вдоволь вкусить балов и других светских искушений — мне искренне жаль. Я не согласна с вашей матушкой, что вам немедленно нужно жениться — этот брак будет лишь приводить вас в раздражение и разобьёт сердце вашей будущей супруге, — Софика привстала на цыпочки и мягко поцеловала Эдмунда в лоб. — Кстати, как зовут вашу несчастную невесту? Вы были так расстроены, что мне стало любопытно — неужели, она настолько не в вашем вкусе, мой милый?

Эдмунд вздохнул, предоставляя Софике возможность делать с ним всё, чего она желала — как и всегда, сколь их желания совпадали. Он словно обмяк в её руках, сделавшись вновь покорным и обессилевшим.

— Серафина Маллог, — ответил он, скривившись.

— В таком случае, могу сказать, что мне чуточку менее жаль вашу будущую супругу, нежели я думала пару секунд ранее, — выдержав театральную паузу, заметила Софика, кокетливо пожав плечами и ласково улыбнувшись Эдмунду. — Не очень-то я её жалую, признаюсь вам откровенно.

— Вы просто неподражаемы, Софика! — расхохотался вдруг Эдмунд, подхватывая её на руки и начиная кружить по комнате.