Семь ночей из жизни Драко Малфоя (гет)

Коллаж к фанфику от chouette можно посмотреть здесь: http://chouette-e.deviantart.com/gallery/#/d319j8b

«Жизнь — коварная штука, — любила повторять Беллатрикс Лестрейндж, в девичестве, как известно, Блэк. — Стоит только расслабиться и повернуться к этой стерве спиной, как она тут же шарахнет в тебя Непростительным. И хорошо, если это будет Авада — по крайней мере, гарантирована быстрая и относительно безболезненная смерть». Драко Малфою быстрой смерти никто не гарантировал, и вот уже почти неделю он пребывал в уверенности, что жизнь швырнула в него Круциатусом пролонгированного действия, а крикнуть Фините Инкантатем позабыла — мало ли у нее, у жизни, забот и неприятностей, кроме младшего Малфоя? Поэтому ему не осталось ничего другого, как терпеливо ждать — а вдруг все-таки попустит?

Вот он и ждал. Терпеливо. Лежал на спине, молча пялясь в тускло освещенный Люмосом потолок волшебной палатки, одной рукой судорожно вцепившись в край простыни, и изо всех сил стараясь ни о чем не думать. Получалось плохо, но он очень старался, и к утру ему обычно удавалось уснуть, а днем мозги можно было занять обдумыванием дальнейших действий по поиску хоркруксов и беззлобной перепалкой с Поттером и Уизли, и тогда мысль о Круциатусе отползала в дальние уголки сознания. Драко жил так уже шесть дней, и собирался прожить еще столько, сколько понадобится, но чувствовал, что надолго его не хватит. «Главное — не думай, не думай, Драко, — говорил он сам себе, стиснув зубы. — Просто не думай ни о чем, ты же Малфой, ты сможешь. Не думай, не думай…» — повторял он как мантру, но вожделенная Нирвана по-прежнему оставалась недостижимой, а тупая игла, всаженная шесть дней назад в сердце, спускалась все ниже и ниже.

— О чем ты думаешь, Дрей? — спросил Поттер Малфоя на седьмую ночь его неравной борьбы с самим собой. В палатке было тепло и уютно, снаружи шел густой октябрьский дождь, добытые невероятными усилиями кольцо Марволо Гонта и чаша Хельги Хаффлпафф лежали в тяжелом, опутанном множеством Охранных Заклинаний, сундучке, Рон храпел громче обычного, и мечты о горячей ванне висели в пространстве палатки осязаемыми и вполне материальными миражами.

— А ты о чем думаешь, Гарри? — не сразу отозвался Драко вполголоса, по укоренившейся слизеринской привычке отвечая вопросом на вопрос.

— Я первый спросил, — по голосу Поттера можно было понять, что он улыбается.

Драко тоже улыбнулся через силу. Гарри-таки усвоил урок — еще совсем недавно он, не думая, поддался бы на провокацию и ответил Малфою, а собственный вопрос отложил на потом, рискуя и вовсе остаться без ответа.

— Вот видишь, Поттер, можешь, когда захочешь, — вздохнул Драко и перевернулся на живот, просунув руки под подушку — в таком положении поттеровская кровать просматривалась как на ладони, и разговаривать с Гарри было гораздо удобнее. А перспективе ночного разговора с Поттером Малфой даже обрадовался — все лучше, чем лежать, кусая губы и повторяя как заведенный: «Не думай, не думай…». Полумрак не скрывал яркого блеска зеленых глаз гриффиндорца, и Драко не в первый раз пришла в голову мысль о том, что однажды Поттера погубит его собственное неуемное любопытство. И, наверное, не одного только Поттера, но и всех, кто будет в этот момент находиться с ним рядом. Драко Малфоя, например. Не говоря уже о Роне Уизли.

— Ну! — не выдержал молчания Гарри, и Драко тихонько фыркнул.

— Что, не терпится залезть мне в мозги, Поттер?

— Если б я хотел, я бы в них уже залез, Малфой! — ответил Гарри вполне миролюбивым тоном, но по спине Малфоя толпой пробежали неконтролируемые мурашки. Поттер — сильный легилемент, и, как показали многочисленные тренировки, противостоять его напору Драко удается с большим трудом. Но все-таки удается, а, значит, разговор можно повернуть в ту сторону, в которую хочется Малфою, а не Поттеру.

— О чем ты думаешь, Драко? — не успокаивался Гарри. Голос у него был мягкий и вкрадчивый, словно у кота. Эдакий ленивый зеленоглазый котяра, что притаился сейчас в темноте и притворился добрым и пушистым. Но Малфоя этим не обманешь — они с Гарри находились вместе практически круглосуточно вот уже четвертый месяц — достаточно долгий срок для того, чтобы можно было изучить поттеровские повадки. «Мерлин мой, что ему от меня нужно?» — мысленно простонал Драко, прекрасно зная ответ.

— Так о чем же ты думаешь? Или о… ком?

— Я думал о Гермионе, — уверенно соврал Малфой, благодарный Гарри за невольную подсказку. — Интересно, что она сейчас делает там, в Лондоне, вспоминает обо мне или нет? И вообще, что она обо мне думает — я ведь на самом деле и понятия об этом не имею. Еще думал о том, что у нас с ней будет, когда я вернусь. Я имею в виду, наши отношения, как она меня встретит, что скажет, как поцелует… Ну, в общем, что-то в этом роде, Поттер, если ты способен понять, о чем идет речь.

— Куда уж мне, — мягко отозвался Гарри, и по его тону было ясно, что он не поверил ни единому малфоевскому слову.

«Лучшее средство защиты — это нападение», — вовремя вспомнилось Малфою, и он немедленно бросился в бой.

— А ты, Гарри? О чем ты думал?

Тут главное — не предоставить Поттеру возможности задать новый вопрос. Надо дождаться ответа и сразу же поддержать разговор, развивая предложенную собеседником тему. Но Гарри молчал, и Драко принялся упражняться в остроумии, хотя ему было совсем не весело, абсолютно, и Поттер прекрасно об этом знал. Но выбранный однажды иронично-язвительный стиль общения казался сейчас настоящим спасением, хотя, конечно, их с Гарри разговоры давно уже перестали быть «битвами не на жизнь, а на смерть» и превратились в добродушные дружеские подтрунивания друг над другом.

— Итак, о чем же думает наш Избранный в ночной тиши, лежа под покровом темноты где-то между Портсмутом и Брайтоном? (1)

— О тебе, — просто ответил Гарри, и Малфой от удивления осекся и застыл над своей подушкой.

— Я думал о том, что тебе, наверное, сейчас очень тяжело, Драко. И о том, что я не знаю, чем тебе помочь, правда, не знаю. Но если бы ты не прятал все в себе, а начал разговаривать — я имею в виду, по-настоящему разговаривать — тебе стало бы легче. Может, попробуешь?

С минуту Малфой молча смотрел тяжелым взглядом в переносицу Гарри Поттера, а потом рывком вскочил с кровати и ушел. Гарри слышал, как поднялся и опустился защитный полог палатки, впустив в середину шум дождя и влажный запах хвойного леса, а потом все смолкло, и даже храп Рона Уизли не нарушал больше тишины.

— Ну, кто за ним пойдет? — спросил со своей кровати Рон абсолютно не сонным голосом.

— Я, наверное, — вздохнул Гарри и начал возиться со шнурками ботинок. — Это же я попытался поговорить с ним «по душам».

— Ты бы еще его к кровати привязал и палочку ко лбу приставил: «Давай, Драко, колись, что у тебя на сердце!» — проворчал Рон, сбрасывая с себя одеяло. — Он же слизеринец, с ними так прямо нельзя, надо было зайти издалека, самому рассказать что-нибудь, одно, другое, третье — глядишь, он бы размяк, может, поплакал бы по-человечески, а ты ему сразу бряк: «Я не знаю, как тебе помочь, поэтому излей мне душу, авось полегчает!»

Гарри Поттер ошеломленно поднял голову от ботинок и посмотрел на своего лучшего друга Рона Уизли так, как будто видел его впервые в жизни.

— Я и представить себе не мог, что ты у нас, оказывается, такая чуткая натура и тонкий знаток слизеринской психологии, — выдавил, наконец, Гарри. — Ну, и разговаривал бы с ним тогда сам! — вспыхнул он и резко поднялся с кровати. — Храпеть на всю палатку любой дурак сумеет, а ты попробуй, поговори с Малфоем — это же все равно, что с гринготским сейфом разговаривать! Ты ему: «Открывайся!», а он тебе: «А который сейчас час?»

— Ну, ладно, — друг успокаивающе положил Гарри руку на плечо. — Мы же с тобой вроде договорились — я делаю вид, что сплю, а ты разговариваешь с Дреем по душам. Ну, не получилось сразу, придумаем что-нибудь другое.

— Придумаем, — в голосе Гарри Поттера прозвучала настоящая тоска. — Была бы с нами сейчас Гермиона…

— Справимся и без Гермионы, — рука Уизли на плече Поттера налилась каменной тяжестью, а суровости в его голосе мог бы позавидовать и Снейп, объявляющий коронное: «Минус двадцать баллов Гриффиндору!»

Как и предполагалось, Драко Малфой обнаружился в двадцати шагах от палатки. Он стоял под разлапистой елью, прижавшись спиной к шершавому смолистому стволу, и курил, предусмотрительно наложив на себя водоотталкивающие чары. Поэтому влажные полоски на его щеках никак нельзя было объяснить проливным дождем, о чем Рон и дал понять Гарри, чувствительно пихнув друга локтем в бок. В ответ Гарри сдавленно прошипел: «Я не слепой, Рон!», но больше сказать ничего не успел, потому что Драко отшвырнул недокуренную сигарету и повернул к ним свое белое, каменное лицо.

— Не спится, мальчики? — протянул он, прежде чем отлипнуть от елового ствола и стремительно сорваться в темноту. — Решили подышать свежим воздухом?! Хорошая идея — в хвойных лесах воздух исключительно полезен для здоровья, особенно в дождь! А я, с вашего позволения, вернусь в палатку.

— Что так, Драко, уже надышался исключительно полезным воздухом? — спросил Рон и выставил вперед ногу, о которую секундой спустя Малфой и споткнулся, пытаясь пройти между Поттером и Уизли в эффектно развевающейся мантии и с гордо поднятой головой. Драко немедленно полетел лицом вниз, но над землей его подхватили сильные руки Гарри Поттера и вернули в вертикальное положение. Он раздраженно пробормотал: «Мордред вас всех раздери!», и попытался вырваться, но Гарри держал его крепко, и все, что оставалось Малфою, так это глубоко вздохнуть и досчитать до десяти. После чего он отстранился от гриффиндорца, но уйти уже не пытался — вдруг понял, что на этот раз отмолчаться ему не дадут.

— Не злись, Драко, — первым начал, как всегда, Поттер. — Ты молчишь уже седьмой день. То есть ты не молчишь, конечно, но я сейчас не про обычную болтовню, ты знаешь, о чем я. Поговори с нами. Просто поговори, и тебе станет легче.

— Не станет, — глухо сказал Малфой, не глядя на Гарри.

— Откуда ты знаешь? — сочувственно поинтересовался Рон. — Ты же не пробовал.

— Слушайте, у вас что, в Гриффиндоре, был такой спецкурс — «Забота о ближних»? — усталым и каким-то безнадежным тоном спросил слизеринец. — Вам его МакГонаголл после отбоя преподавала?

— Ага, — усмехнулся Рон. — Вам такого Снейп уж точно не преподавал.

— Да что вы знаете о Снейпе! — выпалил Драко и опять начал считать про себя до десяти, чтобы не сорваться в бурную истерику или неконтролируемую вспышку ярости. — Что вы вообще о нас, о слизеринцах, знаете...

— Немного, — покладисто согласился с Малфоем гриффиндорский Золотой мальчик. — Но некоторые из вас очень даже ничего, правда-правда. Вот ты, например.

— Ага! — оскалился Малфой. — Я очень даже ничего, это точно! Вот только интересно, почему, для того, чтобы ты это понял, Поттер, мне понадобилось стать предателем?!

Голос Драко сломался, сорвался на крик, парень сжал кулаки и часто задышал, уже не пытаясь считать — все равно не помогало. Глаза застилали злые слезы, и Малфой с ужасом осознал, что истерики избежать не удастся, и случится, она, похоже, прямо сейчас, на глазах у Гарри и Рона. Эта мысль неожиданно принесла облегчение, даже голова закружилась. Может, это хвойный воздух так действует? В невероятно полезном сочетании с дождем?

— Ты не предатель, Дрей, — произнес Уизли твердо. — На самом деле ты просто сделал правильный выбор.

С этими словами Рон решительно шагнул вперед, обнял левой рукой Малфоя за шею, а правой ухватился за поттеровское плечо, и они все вместе аппарировали в палатку. Только тут Драко заметил, что оба гриффиндорца мокры насквозь — в отличие от него, они не позаботились о водоотталкивающих чарах, когда ринулись спасать заблудшую душу Драко Малфоя.

— Идиоты! — бормотал он, высушивая их одежду заклинаниями и вкладывая в это нехитрое занятие столько магии, что от кончиков его пальцев (пользоваться палочкой для таких простейших целей они все уже давно разучились) отскакивали синие искры, а от мантий Гарри и Рона клубами валил пар.

— Эй! — закричал Рон, уворачиваясь от магии Малфоя. — Спасибо за заботу, конечно, но ты что, хочешь нас поджарить?

— Мерлин, Драко, ты решил стать домовым эльфом? — спросил Поттер, запуская пятерню в свои волосы — от горячего пара они растрепались больше, чем обычно, и торчали во все стороны, как будто Гарри только что прошило электрическим разрядом.

— Домовым эльфом? — переспросили у Гарри в один голос Драко и Рон, и все трое переглянулись, а потом вдруг начали хохотать. Они смеялись как безумные, захлебываясь смехом, складываясь пополам, пытаясь что-то выговорить и обрывая самих себя на полуслове. Это был не просто дружеский хохот — это выглядело как настоящая истерика, в которой Гарри Поттер и Рон Уизли участвовали наравне с Драко Малфоем, и напряжение последних дней и месяцев — нечеловеческое, непосильное для семнадцатилетних мальчишек напряжение — выходило из них вместе с этим истерическим смехом, пока, наконец, Малфой не свалился на пол и не начал, всхлипывая, бормотать что-то бессвязное, где из всех слов преобладали то ли «Почему я», то ли «Почему он?»

Гарри Поттер не имел ответов на эти вопросы, но он был настоящим храбрым гриффиндорцем, смело шагающим навстречу неизвестности, поэтому Гарри уселся напротив Драко, сгреб того в охапку и держал так, успокаивающе поглаживая по спине, пока Малфой не перестал судорожно дергаться и бормотать. Через пару минут Драко сделал слабую попытку отползти назад, но сзади обнаружился Рон, раскинувший свои уизлевские лапищи так, что от них никуда невозможно было деться — и Драко успокоился. В конце концов, если в этом мире и можно было кому-то доверять, то уж точно этим двоим — воплощению гриффиндорской верности и надежности.

— Знаешь, — зашептал над ухом упрямый Поттер, — тебе все-таки надо с кем-то поговорить. Поговори с нами, а?

Драко замотал головой, не поднимая взгляда.

— О чем говорить, Гарри? Вы оба там были и все видели собственными глазами. Что, станем пережевывать все по кругу?

— Мы все видели, — прошептал из-за спины Рон, — но мы не пережили того, что ты. Если ты выскажешься…

— Нечего высказывать, Рон, — Драко зажмурился и помотал головой, словно отгоняя воспоминания. — Я просто хочу все забыть и не думать больше об этом. Не думать.

— Я придумал! — вскрикнул вдруг Гарри Поттер, и две пары глаз — голубые и серые — посмотрели на него с плохо скрываемой надеждой. — Если ты не можешь говорить о том, что случилось, надо, чтобы ты об этом написал. Просто возьми пергамент и напиши — как в дневнике или, может, в письме кому-то.

— Точно! — радостно подхватил Рон. — Гарри, ты гений! Драко, представь, что ты пишешь письмо Гермионе и рассказываешь ей…

— Вы свихнулись, что ли? — Малфой поднялся с пола и теперь смотрел на них сверху вниз. — Я очень признателен вам за заботу и все такое, но писать о том, что случилось, Гермионе! Да я под Империо на это не пойду!

— Малфой, ты ведь не по-настоящему ей будешь письмо писать, — сказал Гарри, не вставая с пола, — а как будто. Напишешь, но не отошлешь. Просто попробуй, вот увидишь — тебе полегчает.

— А если нет, — заключил Рон, — мы придумаем что-нибудь еще. Но не дадим тебе свихнуться от горя, даже не надейся.

— Это я уже понял, — вздохнул Драко и протянул им обоим руки. Каждый раз, как он делал это, внутри него что-то дрожало словно натянутая струна, хотя первый курс Хогвартса давно уже остался позади, и теперь Гарри Поттер всегда отвечал на рукопожатие Драко Малфоя.

Спустя четверть часа все трое вновь лежали в своих кроватях. Рон честно накладывал Заглушающие Чары вокруг себя: «На этот раз я собираюсь уснуть по-настоящему!», Гарри рассеянно смотрел на вырванный из старинного манускрипта рисунок с изображением диадемы Ровены Райвенкло: «Ну, и как тебя достать, гребаная диадемка?», а Драко писал адресованное Гермионе Грейнджер письмо, отправлять которое он не собирался никогда.

«Здравствуй, дорогая Гермиона! Ты никогда не увидишь этого письма, но Поттер был очень настойчив, когда советовал мне написать его, а устоять перед поттеровским обаянием просто невозможно, ты ведь знаешь… С чего бы начать? Ну, начну, пожалуй, с хороших новостей — два хоркрукса уже у нас в руках. На очереди третий, но к нему пока не подобраться — у старины Волди (скажи, что ты гордишься мной, Герми, скажи!) хватило мозгов оставить диадему на хранение гоблинам. И ладно, если бы гринготским — там у Малфоев есть связи, и я бы мог что-нибудь придумать, но нет! Диадема основательницы самого-самого интеллектуального факультета (кстати, передавай привет Луне!) вместе с кусочком души нашего ублюдочного красноглазика надежно спрятана у гоблинов-антикваров на южном побережье, так что мы теперь прочесываем эти места, и один Мерлин знает, когда нам удастся найти искомое.

Ты думаешь обо мне, Герми? А что именно ты обо мне думаешь? Я бы мог написать, что думаю о тебе ежесекундно, но это было бы неправдой — иногда мы влипаем в разные неприятности, и тогда мысли о тебе отступают. Ночами ты мне снишься, и, честное слово, я не смогу когда-нибудь в будущем рассказать тебе об этих снах — мое аристократическое воспитание не позволит. Лучше я как-нибудь проделаю это с тобой при встрече, если, конечно, ты не будешь против…

Я люблю тебя, Герм, и мне очень хочется верить, что те слова, которые ты написала в тот вечер на салфетке (помнишь?) — были правдой. Конечно, это правда, ведь гриффиндорцы не умеют лгать! Кроме того, против фамильного шарма Малфоев устоять просто невозможно!

Прости, я болтаю всякую ерунду. Если бы ты была сейчас рядом, ты взяла бы меня за руку и спросила так, как никто никогда не спрашивал, даже мама: «Что случилось, Драко?» — и мне пришлось бы все тебе рассказать. Ок, я представлю, что ты сейчас здесь, я держу твои пальчики в своих руках и смотрю тебе в глаза. Ох, Герми, не надо смотреть на меня так, мне немного не по себе уже неделю, сегодня ночью я даже впал в истерику перед Поттером и Уизли, представляешь? Я, Драко Малфой, опустился до истерики в присутствии посторонних! Ну, тебя-то этим не удивить, я помню, с чего у нас все началось — честное слово, Грейнджер, я никогда не смогу понять, как можно влюбиться в парня, которого ты видела рыдающим, словно последняя хаффлпаффка! До сих пор, как вспомню о том злосчастном вечере, у меня уши краснеют (и не надо так хохотать, любимая, просто краснеть я давно разучился — достаточно нескольких простых упражнений на тренировку силы воли — а вот с ушами никакие тренировки не помогают)… Хорошо, Гермиона, я перестану нести ерунду и расскажу тебе о том, что случилось.

Неделю назад, в одном баре на окраине Дувра (2) мы столкнулись с небольшим отрядом Упивающихся Смертью. Их было человек семь, а бар, кстати, магловский, так что самое лучшее, что мы могли сделать в такой ситуации — это немедленно унести оттуда ноги. Что мы, в общем-то, и сделали, не привлекая к себе излишнего внимания. Но среди них оказался человек, который узнал нас, и не успели мы отойти от бара на двадцать футов, как они выросли перед нами, словно из-под земли, и что нам оставалось, кроме как принять бой, что, Герми?!

Мне никогда еще не приходилось драться по-настоящему, не в тренировочном бою, а вот так, когда ты понимаешь, что твоей жизни угрожает серьезная опасность, и ты должен думать не только о себе, но и о своих друзьях. Знаешь, Герм, втроем мы — неплохая команда, и когда тебя окружают со всех сторон, нет позиции лучше, чем «спина к спине», но очень скоро мы поняли, что долго нам не продержаться — потому что эти уроды палили темномагическими заклинаниями быстрее, чем мы успевали обновлять защитные щиты! И тут Поттер рассердился по-настоящему, и пошел выламывать куски асфальта стихийной магией! Это, я тебе скажу, то еще зрелище — слабонервных просьба не смотреть. Троих он отключил сразу, и они беспомощные, как щенята, стали отползать в сторону, но один из тех, кто еще был в игре, ударил ему Авадой в спину… Я просто успел бросить Заклинание Зеркального Щита наперерез, больше ничего! Ну, не мог же я, в конце концов, смотреть, как наш Избранный погибает так глупо в самом начале войны, на заднем дворе захудалого портового бара! В общем, я сохранил Гарри для будущих подвигов и славы, но тот, который бросил Аваду… я убил его, Герм. Я убил его, и я не смогу пережить это никогда.

Что ты говоришь, Гермиона? Что идет война, а на войне приходится убивать? О, я понимаю! Я, наверное, даже был к этому готов — хотя разве к убийству можно быть готовым? Что еще ты мне скажешь? Что мы были врагами, он — Упивающийся Смертью, а я — член Ордена Феникса, ну да, ну да, я понимаю. Есть еще аргументы? А, вот — мы с ним были по разные линии фронта, если б я не убил его, то он убил бы меня, или в данном случае, Гарри, что, в принципе, и не важно. Все так, как ты говоришь, маленькая, ты абсолютно права, есть только одна небольшая неувязка, Гермиона Грейнджер — всю мою сознательную жизнь до недавнего времени мы с этим человеком находились по одну линию фронта! Потому что мы оба с ним чистокровные волшебники в Мерлин знает каком по счету поколении! Потому что мы оба учились на одном и том же факультете и играли в одной и той же квиддичной команде! Потому что он был капитаном этой самой команды и учил меня играть в этот самый квиддич, и однажды, когда я упал с метлы, он пришел ко мне в больничное крыло и подарил свою коллекцию карточек от шоколадных лягушек и сказал что-то вроде: «Не дрейфь, малыш, у тебя все получится!» Потому что это Маркус Флинт, Герми! Я убил Маркуса Флинта, Гермиона, и успел увидеть ненависть и удивление в его глазах, прежде чем Марк упал на землю, а мы с Гарри и Роном аппарировали оттуда… Чем ты сможешь меня утешить, девочка, чем?

Знаешь, Герми, я не жалею о том, что случилось. Потому что по-другому было нельзя — если б я просто обезвредил Маркуса, что бы это изменило? Аваду в Поттера он все равно уже послал… Гарри вытолкнуть из-под этой самой Авады я бы тоже не смог — он был слишком далеко от меня, так что не было у меня никакого выхода, это ясно. Другой вопрос мучает меня уже неделю — почему первый человек, которого я убил в этой гребаной войне, должен был оказаться моим товарищем? И я никак не могу найти на этот вопрос ответа…

Гарри, конечно, молодец. И Рон тоже. Носились со мной всю неделю как драконихи с первой кладкой, Гарри еще и пытался взять на себя всю вину — мол, это из-за него все случилось, если бы мне не надо было спасать его, я бы никого не убил, и он теперь мой вечный должник и все такое — ну, ты знаешь, как умеет ныть Поттер, когда надо взять на себя грехи всей магической Великобритании. Если бы не они, мне, конечно, пришлось бы тяжелее. А так… Я переживу, Герми. Особенно теперь, когда я начал писать тебе письма, теперь я уж точно все переживу. Это как думосбор — выплеснул на пергамент то, что не давало тебе спать ночами, и чувствуешь, как немного полегчало на душе. Спасибо Гарри — это он придумал. Я спас его героическую поттеровскую задницу, а он позаботился о том, чтобы спасти мою мятущуюся малфоевскую душу. Забавно, Герми, не находишь?

Уже очень поздно, маленькая моя. Третий час ночи, ты, наверное, устала и не можешь больше меня слушать. Прости, любимая, я замолкаю. Спокойной ночи, Грейнджер! Нет, подожди, еще одно — пообещай мне, что ты меня дождешься. Не то, чтобы я волновался по этому поводу, просто…Малфоев всегда дожидались, знаешь ли, со всех бесконечных войн, из любых концов Земли…»

Дописав последние слова, Малфой с облегчением почувствовал, как из его сердца вынули тупую иглу боли, что не покидала его уже неделю. Он несколько раз коротко вздохнул и уменьшил в размерах письмо, которое не собирался отправлять (первое из тех сорока трех, которые он напишет Гермионе с октября по декабрь 97 года, но откуда Драко Малфою было знать об этом сейчас?), чтобы бережно спрятать его под подушку. «Надо сказать завтра Поттеру спасибо, — напомнил он сам себе. — И Уизли тоже. Дожили — Малфой, говорящий «спасибо» Уизли. Это просто какой-то кошмарный сон», — вяло подумал Драко, засыпая — впервые за всю неделю без кошмаров.

... Спустя много лет Гермиона Грейнджер-Малфой отыщет пачку писем, перевязанных зеленой атласной лентой, и машинально развязав эту ленту, споткнется о первую же строчку на верхнем пергаменте: «Здравствуй, дорогая Гермиона!» Спустя два часа Драко Малфой обнаружит собственную жену лежащей на кровати в окружении развернутых пергаментов и бросится к ней, уже готовый произнести язвительное: «Тебя не учили, что чужие письма читать нехорошо?!», но Гермиона поднимет на него заплаканные глаза, и возмущенная реплика застрянет у Драко в горле. «Ну, что ты, Герм, — смущенно пробормочет он, присаживаясь с ней рядом. — Ну что ты, в самом деле. Все уже давно прошло! И где ты только нашла эти глупые письма? — Ох, Драко! — только и выговорит Гермиона. — Почему ты не отправил мне ни одного-единственного письма, раз уж ты писал их все время, пока вы искали хоркруксы, почему?! — Ну, не все время, — мягко возразит Драко, подушечками больших пальцев вытирая слезы в уголках гермиониных глаз. — Не все время, Герми. Только с октября. Просто тогда зарядили дожди, и у меня было полно свободного времени…»

(1) Портсмут, Брайтон — города на юге Великобритании на побережье пролива Ла-Манш.

(2) Дувр — портовый город на побережье Дуврского пролива (Па-Де-Кале).

Если бы потомственный аристократ и правая рука Вольдеморта Люциус Абраксас Малфой по нелепому недоразумению или роковому стечению обстоятельств (что в данном случае одно и то же) оказался в маленькой отдельной палате госпиталя Святого Мунго поздним вечером 24 декабря 1997 года, он, не раздумывая ни секунды, выхватил бы из трости свою волшебную палочку (вяз, жилы из сердца дракона, рукоятка инкрустирована головой змеи) и, холодно процедив: «Я тебя породил, я тебя и убью!» или, наоборот, хрипло прокричав: «Что ж ты живучий такой, а?! И не прикончишь тебя никак с первого раза!», заавадил бы своего единственного сына. К огромному облегчению последнего, Малфой-старший в этот Сочельник тихо и мрачно напивался в компании четы Лестрейнджей, понятия не имея о том, что: а) его сын выжил после отцовского темномагического проклятия; б) он находится в госпитале; в) он находится там не один, а в компании грязнокровки по имени Гермиона Грейнджер; и г) эта компания делает его практически счастливым.

Полноте счастья мешали как минимум три обстоятельства: изматывающая боль во всем теле (даже сильнодействующие Обезболивающие Зелья оказались бессильны), необходимость встречать Рождество на больничной койке и глухая беспричинная тоска, поселившаяся в малфоевской душе с самого утра и к вечеру успевшая уже порядком ему надоесть. Малфой просто изнывал от этой необъяснимой тоски, она измучила его сильнее, чем физическая боль, и даже ласковые прикосновения грейнджеровских ладошек и ее взволнованный нежный взгляд не могли успокоить и умиротворить Драко. По правде говоря, Гермиона Грейнджер смотрела на Драко Малфоя не просто нежно и сострадающе, а так, как магловская сестра милосердия могла бы смотреть на раненого героя одной из бесчисленных магловских войн, и, как правило, подобные взгляды исцеляли воинов от смертельных недугов и поднимали их на новые битвы во имя добра и справедливости.

Проблема заключалась в том, что героем себя Малфой абсолютно не чувствовал, искренне полагая, что по всем законам жанра герой должен быть один, и эта вакансия на ближайшие пару десятков лет надежно занята Гарри Поттером. Но по каким-то непонятным для Драко причинам, Гермиона и все остальные члены Ордена Феникса думали совершенно иначе — с тех пор как сутки назад Поттер и Уизли материализовались с окровавленным Малфоем на руках в кухне блэковского особняка, к Драко относились с неимоверным сочувствием, выражая его так бурно, что дежурные медиведьмы устали, выгоняя посетителей из крохотной малфоевской палаты.

Заботой о пострадавшем теле и угасающем боевом духе Малфоя-младшего каждый занимался в меру своих сил и возможностей. Снейп, как всегда, был немногословен и конкретен — с презрительным фырканьем забраковал зелья производства госпитальной лаборатории: «Ну, и что, что Вы лично приложили к ним руку, Гермиона? Я знаком лишь с одним приличным Зельеваром в Великобритании, и его фамилия вовсе не Грейнджер!» — и занялся собственноручным изготовлением лекарственных снадобий для Драко. Молли Уизли заполнила всю палату источающими аппетитный запах корзинками с домашней выпечкой: «Больничная еда готовится не для того, чтобы больной как можно быстрее встал на ноги, а наоборот — чтобы он поскорее протянул их!» Чтобы не расстраивать Молли, Драко надкусил пару пирожков и с облегчением отдал корзинки на растерзание Гарри и Рону — после нескольких пинт целебных, но мерзких на вкус снейповых зелий, есть ему совершенно не хотелось.

Луна Лавгуд окуривала палату благовониями, уверяя, что это отпугивает мешающих малфоевскому выздоровлению хрюкокряков и диффунбахий, в изобилии обитающих в госпитальном воздухе. Неизвестно, что творил пахучий дым с невидимыми хрюкокряками, но после того как Малфой за пару часов дважды потерял сознание, целитель Сэбоунс решительно запретил «сомнительный эксперимент», за что Драко проникся к нему глубокой искренней симпатией. Близнецы долго упражнялись в остроумии по поводу бледности малфоевской кожи и синяков под глазами, искренне веря, что его это смешит: «А что это у нас Малфой такой бледный, братец Фордж? — А это он сходил в магловский солярий, братец Дред! — Но в солярии маглы, кажется, загорают, разве нет, братишка? — Таки да, братишка! Но наш Малфой тебе не какой-нибудь магл, на него даже солярий действует совершенно противоположным образом!»

Невилл Лонгботтом принес в палату к Малфою горшок с каким-то диковинным отростком бледно-желтого оттенка, смущенно признавшись, что это крайне редкий экземпляр «Выздоравливаус Поднимаус», и как только растение распустится, Драко немедленно поднимется с постели. Цветок не имел запаха, но периодически издавал такие горестные вздохи, что Малфой нервно вздрагивал и пытался привстать с постели, чтобы посмотреть — кого это еще положили в его отдельную палату. Гарри и Рон за весь день уходили от Драко только для того, чтобы отчитаться перед руководством Ордена «о проделанной работе» — то есть подробно описать процесс поиска и заполучения хоркурксов — и немедленно возвращались на исходные позиции у постели раненого товарища. Джинни и Тонкс пересказывали свежие новости, накопившиеся за пятимесячное отсутствие мальчиков в Лондоне, и даже Ремус Люпин посчитал своим долгом наведаться в госпиталь и, смущенно покашливая, поинтересоваться малфоевским здоровьем.

Лежа на узкой больничной кровати и практически не оставаясь в одиночестве, Малфой мужественно терпел боль и почти не морщился от мерзкого запаха и вкуса снейповых зелий, стоически переносил визиты многочисленных друзей, поток которых иссяк только поздним вечером, находил в себе силы улыбаться в ответ на дурацкие уизлевские шутки, и единственное, что примиряло его со своим нынешним положением — это то, что Грейнджер безотлучно сидела с ним рядом и держала за руку. Ради этого Драко готов был терпеть нашествие клана Уизли и даже Луну с ее благовониями, но если говорить начистоту, то прикосновения обожаемых Малфоем грейнджеровских ладошек казались сейчас лишенными какого-то важного, сакрального смысла, которым были наполнены раньше. И от этого Драко злился и тосковал еще больше — пять месяцев он мечтал о том, как будет держать Гермиону за руку, а теперь, когда это, наконец, происходит на самом деле, все, что он ощущает –давящая боль в сердце и смутное чувство, что все должно быть совсем не так. Только вот как? Ответа на этот вопрос Драко не знал, также как и на тот, который задала ему сейчас Гермиона. Честно говоря, он его даже не расслышал.

— Что ты сказала? — рассеянно переспросил Малфой и погладил тонкую гермионину ручку, чернильные следы на которой сменились пятнышками зелий.

— Я спросила, что ты хочешь в подарок на Рождество? — послушно повторила Гермиона с таким видом, что Драко моментально понял — скажи он сейчас: «Я хочу в подарок Луну» — девушка немедленно вскочит с места, оседлает метлу и помчится в небеса, даром, что всю жизнь боится летать.

— Ничего, Герми, — как можно мягче ответил парень, словно опасаясь, что Гермиона сейчас и в самом деле сорвется в небо, — разве что я хотел бы выползти из Мунго.

— Но Сэбоунс не разрешает, — огорчилась девушка. — И Снейп с ним полностью согласен. Прошел всего лишь один день, и ты еще слаб…

На этих словах Малфой сверкнул яростным взглядом, и Грейнджер тут же исправила оплошность:

— То есть я хочу сказать, что ты еще неважно себя чувствуешь. Но колдомедики говорят, что ты удивительно быстро восстанавливаешься после такого сильного темномагического проклятия, и дня через три-четыре тебя действительно можно будет забрать домой.

Драко вздохнул, прикрывая глаза. Домой… Что он может назвать сейчас своим домом — комнату в особняке на Гриммо, 12, в которой он жил летом? Или волшебную палатку, служившую убежищем для него, Гарри и Рона в течение последних месяцев? Какая забавная штука жизнь — палатка, равно как и особняк на Гриммо, принадлежит Гарри Поттеру, и вряд ли может считаться домом Драко Малфоя, правда? Когда-то давно, в другой реальности, где Поттер был его соперником, Рон — жалким нищебродом, а Гермиона — раздражающей грязнокровной выскочкой, Драко Малфой считал своим домом Малфой-мэнор с его роскошным парком и массой фамильных секретов, спрятанных в самых неожиданных местах. Маленьким Драко обожал сбегать от домовых эльфов и исследовать отдаленные уголки огромного поместья — там можно было отыскать прелюбопытнейшие вещицы! Теплицы с целебными и ядовитыми растениями, озеро посреди парка, где жили русалки, конюшни с породистыми лошадьми — все открывало мальчику свои тайны, все подчинялось ему — единственному наследнику Малфой-мэнора. В особняке, облицованном белым мрамором, величественном и прекрасном, словно королевский дворец, тайны подстерегали Драко буквально на каждом шагу! Говорящие портреты предков, хранящие древние фамильные предания, неожиданные тайники, скрытые за старинными гобеленами, шкатулки с секретом и множество других мелочей, обычных на первый взгляд, но на деле густо пропитанных родовой магией, магией чистой аристократической крови… Теперь в поместье ставка Вольдеморта, в бальных залах толпятся Упивающиеся Смертью, пьют вина из отцовской коллекции, и, наверняка, распугали всех русалок. Нет, Малфой-мэнор больше не его дом. Может быть, он снова им станет, потом, после войны. Но не сейчас.

— А где мой дом, Грейнджер? — забывшись, произнес Малфой вслух и тут же пожалел о сказанном. Впрочем, с таким же успехом он мог и промолчать — Гермиона все равно читала его мысли, а сил на то, чтобы ставить ментальную защиту, у него сейчас не было.

Гермиона наклонилась к Драко так низко, что он мог почувствовать ее дыхание — мята и лимон, ее любимые магловские леденцы — и сказала тоном таким ласковым, что у Драко моментально защипало в носу:

— Дом там, где тебя любят, Драко.

— Угу, — согласился слизеринец и открыл глаза, чтобы посмотреть на наивную Грейнджер. — Любовь — это как раз то, что можно положить в основу фундамента. Любовь и прочие нестабильные эмоции. Вы, гриффиндорцы, просто зациклены на любви. А, кроме нее, между прочим, существует масса других вещей, куда более прочных и надежных — долг, например, или честь. Хотя откуда тебе-то знать об этом, Герми?

Если бы Малфой-старший видел своего сына в этот момент, он, пожалуй, испытал бы за него гордость. И, вполне вероятно, даже помедлил бы пару секунд, прежде чем посылать в него Аваду. А, может, и вовсе заменил бы Непростительное заклинание каким-нибудь редким, малоизученным светлыми волшебниками, темномагическим проклятием.

Но Гермиона не обиделась на Малфоя-младшего. Она вообще за последние сутки еще ни разу на него не обиделась, хотя он то язвил, то капризничал, то принимался стонать и жаловаться, а то, наоборот — изо всех сил изображать стойкого оловянного солдатика.

— Я тоже очень тебя люблю, милый, — улыбнулась Гермиона в ответ на презрительную ухмылку Драко какой-то новой, непостижимой для него улыбкой. — Хочешь, я останусь с тобой на всю ночь? Не хочу, чтобы ты в Рождество был один.

— Глупости, — нахмурился Драко. — Я все равно сейчас засну. Пожалуйста, иди на Гриммо, ты и так уже пропустила праздничный ужин из-за меня. Уже почти полночь, Герми, тебе тоже надо отдыхать, разве нет?

— Я не устала, — тепло и ласково ответила Гермиона. — И полночь… полночь уже наступила. С Рождеством тебя, Драко Малфой.

И Гермиона Грейнджер поцеловала Драко, но почему-то не в губы, а в лоб, и в этот момент Малфою-младшему вспомнилась его мать, и тоска стала такой невыносимой, что захотелось заорать и швырнуть в стену чем-нибудь подходящим — стаканом с невыпитым Успокоительным Зельем, к примеру. Гермиона почувствовала его порыв, мгновенно отстранилась, отодвинула стакан подальше и снова стала смотреть на Малфоя, ласково и всепрощающе, и этим взглядом она напоминала Драко Нарциссу — мама тоже улыбалась вот так, нежно и понимающе, сидя у постели своего заболевшего ребенка. Интересно, когда в последний раз ему приходилось болеть по-человечески — в своей удобной широкой кровати, на белоснежных простынях с вышитым фамильным гербом, с домовыми эльфами, бесшумно передвигающимися по спальне, и прохладной маминой рукой на пылающем лбу? Наверное, курсе на третьем-четвертом. Потом все как-то завертелось, закрутилось, Темный Лорд восстал из небытия, и болезнь превратилась в непозволительную роскошь. Так же, как и материнские прикосновения. «Только не жалей себя. Ты же Малфой!» — приказал Драко сам себе и снова закрыл глаза, чтобы не видеть на лице Гермионы выражения «сестра милосердия сочувствует раненому герою».

— И все-таки, что ты хочешь в подарок, Драко? — опять спросила не привыкшая отступать настойчивая гриффиндорка.

«Тебя!» — чуть не брякнул Драко, но вовремя сообразил, что если его сил сейчас с трудом хватает на то, чтобы поднять руку, то на секс их не хватит, это точно. И тогда он назвал первое, что пришло ему в голову после мысли о сексе.

— Помнишь, Герми, в прошлом году ты угощала меня на Рождество такими магловскими миндальными конфетками, марципанами, кажется? Подари мне марципаны, если тебе не трудно. Это было вкусно…

— Марципаны? Или то, что было после? — прошептала Грейнджер, и даже не открывая глаз, Малфой знал, что ее щеки сейчас покрываются легким румянцем. Именно эти самые чертовы марципаны они ели год назад на Рождество, которое оба встречали в Хогвартсе. А потом над ними возникла омела, и они долго смеялись и кормили друг друга с рук. У их первого поцелуя был горьковатый миндальный привкус марципанов, и воспоминание об этом было одним из самых счастливых воспоминаний Драко Малфоя. И если бы его отец узнал об этом, то, прежде чем подвергнуть своего сына и единственного наследника рода Малфоев медленной и мучительной смерти, он, пожалуй, напился бы с горя. Но, как уже говорилось, в этот Сочельник Малфоя-старшего не было и не могло быть рядом с Малфоем-младшим, и Драко Малфой мог сколько угодно вспоминать свой первый поцелуй с Гермионой Грейнджер.

— Вкусно было и то и другое, — сказал Драко. — А теперь, когда я осчастливил тебя ответом, можно, я посплю, и ты, пожалуйста, тоже иди спать, ладно?

В ответ Гермиона молча поцеловала его в щеку и вышла из палаты. Малфой облегченно вздохнул и определил, наконец, причину своей тоски. Все было очень просто — Драко Малфой, совершеннолетний волшебник, раненый герой и практически правая рука Гарри Поттера (потому что Рон Уизли, все-таки, скорее, левая!) словно последний несмышленый первокурсник-хаффлпаффец, тосковал по своей матери. И даже самые нежные грейнджеровские поцелуи не могли заменить ласковых материнских прикосновений, которые были абсолютно, совершенно невозможны сейчас, и понимание этого наполняло душу Драко таким всепоглощающим отчаянием, что если бы он не был так обессилен, разнес бы стихийной магией всю эту чертову палату к мерлиновой бабушке.

Последний раз он виделся со своей матерью в конце мая, в Хогвартсе, перед тем, как Нарциссу с помощью порт-ключа переместили во Францию, в хорошо замаскированное имение, приобретенное через подставных лиц. Встреча, организованная Дамблдором и Снейпом, вышла какой-то скомканной — Нарцисса была бледнее обычного, то и дело стискивала тонкие пальцы и все время оглядывалась на дверь директорского кабинета, как будто Люциус или сам Вольдеморт в любую минуту могли возникнуть на пороге. Драко мучительно хотелось обнять ее и никуда не отпускать от себя, но он стеснялся это сделать и говорил о разных пустяках, только в самом конце признавшись матери, что у него серьезные намерения относительно Гермионы Грейнджер, и замер с опущенной головой в ожидании гневной материнской тирады. Но вместо этого Нарцисса выдохнула вдруг: «Ну, слава Мерлину!» и решительно заключила сына в объятия, сильно прижимаясь своей надушенной щекой к его лицу. Порт-ключ сработал через считанные секунды после того, как она отстранилась от сына, оставив того с комком в горле и нарциссиными слезинками на щеке.

Драко вспоминал сейчас эти слезинки и думал, что последнее письмо маме он отправил пять месяцев назад, перед тем, как они с Гарри и Роном отправились за хоркруксами, и за это время она, вполне вероятно, сошла с ума от неизвестности там, во Франции. С мыслью о том, что за возможность сейчас увидеть Нарциссу, Драко, не раздумывая, отдал бы полжизни, он провалился в сон, глубокий и вязкий, словно кленовый сироп.

Малфой спал и не мог видеть того, как Гермиона Грейнджер вышла из его палаты, прошла по коридорам Святого Мунго и аппарировала на Гриммо, 12. Рождественская ночь в особняке Блэков проходила своим чередом — взрослые волшебники пили чай с ромом в библиотеке, на кухонном столе обнаружилась прикрытая салфеткой с Согревающими Чарами гермионина доля кулинарных шедевров от Молли Уизли, а в гостиной — заждавшиеся Гермиону ее верные друзья. Впрочем, судя по тому занятию, за которым она застала их, входя в принаряженную по случаю Рождества блэковскую гостиную, никто из них не скучал.

— Ну? — требовательно спросил Рон Уизли, оторвавшись от сосредоточенного обцеловывания левого ушка Луны Лавгуд, как только Гермиона материализовалась перед ними. — Как он?

— Хочет марципанов, — откликнулась Гермиона, присаживаясь на диван прямо в зимней мантии. — А еще Нарциссу.

— Рождественские ярмарки ночью закрыты, — задумчиво сказал Гарри Поттер и с сожалением ссадил со своих коленей Джинни, намереваясь, очевидно, немедленно куда-то бежать в поисках марципанов для Драко Малфоя.

— Но мы что-нибудь придумаем, Герми! — с энтузиазмом воскликнул герой, и Джинни подавила рассерженный возглас, напомнив себе, что быть девушкой Избранного — непростое испытание.

— Я знаю один чудесный магловский магазинчик на лондонском вокзале, — мечтательно улыбнулась Луна, — где торгуют круглосуточно даже в Рождество!

— А Нарциссу Малфой мы тоже купим в чудесном магловском магазинчике? — горько спросила Гермиона и расстегнула застежку на теплой мантии.

— А Нарциссу Малфой нам купит, тьфу ты, то есть, достанет Снейп! — радостно воскликнул Рон.

— Ну да, просто вынет из-под елки и положит перевязанную золотой ленточкой! — проворчала его сестра.

— Почему именно Снейп? — растерянно спросила Гермиона.

— Потому что если не он, то кто же? — невозмутимо пожал плечами рыжий, а Гарри энергично закивал головой, соглашаясь.

— Браво, мистер Уизли! — раздался от дверей исполненный вечного сарказма голос мастера незаметных подкрадываний к гриффиндорцам Северуса Снейпа. Он возник на пороге, как всегда неожиданно и очень кстати — в домашней мантии, с блестящими глазами и дымящейся кружкой в руках.

— В кои-то веки Вашу рыжеволосую голову посетила здравая мысль, — ухмыльнулся Снейп и сделал из кружки изрядный глоток. — Честно говоря, до этого момента я был уверен, что здравомыслия все Уизли лишаются еще в колыбели. Равно как и способностей мыслить вообще.

— Наша семья тоже безгранично уважает Вас, профессор, — широко и без тени смущения ухмыльнулся младший сын Артура и Молли Уизли.

— Конечно! — воскликнула Гермиона и в буквальном смысле этого слова хлопнула себя ладонью по лбу. — Ведь Вы — хранитель тайны нарциссиного поместья. Вы можете туда попасть и вернуться с ней вместе!

— Теоретически — да! — кивнул головой зельевар. — А практически уже ночь, всем пора спать, и это уже вторая моя чашка чая с ромом. Вы полагаете, мисс Грейнджер, при таком положении вещей я соглашусь немедленно аппарировать во Францию?

— А разве у Вас нет порт-ключа, сэр? — с невинным видом спросил Гарри.

— Нет, — сокрушенно вздохнул Снейп. — Из соображений безопасности.

— Но порт-ключ можно изготовить! — вмешалась Джинни.

— Это — небыстрый процесс, мисс Уизли! — фыркнул невозможный профессор, и на лице его отразилась сложная гамма чувств, дающая понять, что его отношение к мыслительным способностям семейства Уизли все-таки не изменилось.

— Теоретически — да, — сказал Гарри Поттер, и Северус Снейп мгновенно протрезвел. — А практически я чувствую в себе Силу, профессор. И, может быть, я еще не совсем умею управлять ею, но на то, чтобы сделать порт-ключ, с которым Вы отправитесь во Францию и вернетесь сюда вместе с Нарциссой Малфой, моих умений хватит.

— А Вам это зачем, Поттер? — спросил заслуженный шпион всего магического мира у Мальчика-который-не-зря-носит-имя-Избранного.

— Мой друг тоскует по своей матери, — глухо сказал Гарри. — И сегодня Рождество. Маглы верят, что в Рождество происходят самые настоящие чудеса. Вы даже не представляете, профессор, как я счастлив, что знаю — это чудо вполне осуществимо. В отличие от многих других…

— Почему же не представляю, Гарри. Очень даже представляю, — мягко сказал зельевар, и впервые в жизни рука Северуса Снейпа легла на плечо Гарри Поттера для того, чтобы по-дружески или, скорее, по-отечески, стиснуть его.

Всего этого Малфой, конечно, не видел, потому что он спал. Спал долго, и во сне целебные зелья творили свое волшебное дело — исцеляли его израненное тело и возвращали покой встревоженной душе. А когда он проснулся, вокруг стояла та особая волшебная тишина, какая бывает лишь в рождественскую ночь. Драко Малфою, как и всякому чистокровному магу, было прекрасно известно, что тот, чье рождение так пышно и нелепо празднует весь магловский мир, был на самом деле одним из величайших магов, когда-либо живших на Земле, и не его вина в том, что люди так извратили и исковеркали его учение. Драко Малфоя, как и всякого чистокровного мага, смешила религиозная суета и наивная магловская вера в чудеса, которые обязательно случаются в эту святую ночь с теми, кто сохраняет веру и не нарушает заповедей, оставленных людям Иисусом из Назарета. Драко Малфой, как и всякий чистокровный маг, знал, что чудеса не возникают из ниоткуда — они создаются силой магии и воли, и за любое из них рано или поздно приходится расплачиваться, и всегда найдутся вещи, которые останутся неподвластны даже самой сильной магии и самой твердой воле. И когда Драко Малфой открыл глаза и увидел на стуле возле больничной кровати свою мать — Нарциссу Малфой, урожденную Блэк, в первую минуту он сам себе не поверил. Но только в первую. Потому что во вторую миссис Малфой уже обнимала его со всей страстью, на которую только способна мать, увидевшая своего сына после пятимесячной разлуки, и если бы в эту минуту рядом с ними по какой-то необъяснимой трагической случайности оказался Люциус Малфой, он не сделал бы ничего, причиняющего вред своей жене и сыну — просто опустил бы волшебную палочку (вяз, жилы из сердца дракона, рукоятка инкрустирована головой змеи) и молча аппарировал в Малфой-мэнор, где напился бы до зеленых гоблинов…

…Пройдет немало лет после этой ночи, прежде чем одним рождественским утром подарив своим четырехлетним сыновьям и двухлетней дочери все, что только можно подарить детям волшебников в этом возрасте, и стоически вытерпев полчаса непрерывного восхищенного визга и ора, Драко Малфой спросит у своих детей: «Ну, а что вы приготовили мне в подарок?» А, услышав в ответ неразборчивый, но исполненный невероятного энтузиазма трехголосый вопль, поднимет глаза поверх детских макушек, чтобы встретить взгляд их матери, и ему придется приложить немало усилий, чтобы не опрокинуть ее на ковер и не начать целовать прямо сейчас, пока радостные юные Малфои достают из-под елки завернутую в золотую магловскую фольгу коробку с марципанами…

Этой ночью в битве за Йорк (1) «Мерлиновы Дети» потеряли троих — Ричарда Норрингтона, Бенджамина Скотта и Джеймса Брауна — двоюродного брата Лаванды. С самого начала все пошло не так, как планировалось, но даже Сибилла Трелони не могла предсказать, что все пойдет настолько «не так». Упивающихся оказалось в три раза больше, чем их должно было быть по донесениям разведки (у Армии Дамблдора не было шпиона в ближнем круге Темного Лорда с тех пор, как над Снейпом нависла угроза разоблачения, и он вынужден был покинуть ставку Вольдеморта и безвылазно засесть в штабе), и на магловский пригород УПСы напали вовсе не с севера, как ожидалось, а с востока — неприкрытого никем и ничем, хотя на вчерашнем совещании в штабе Фред и Джордж Уизли твердили в один голос, что неплохо было бы выслать небольшой отряд и в этом направлении, но в последнее время бои шли на территории всей страны, людей не хватало катастрофически, и братьев не послушали, понадеявшись на надежность источника, сообщившего об атаке с северной стороны.

Бой вышел коротким и жестким — Упивающиеся палили только Авадами, и Гарри быстро отдал приказ: «Пленных не брать, бить на поражение!» Норрингтон, двадцатилетний выпускник Райвенкло, долговязый веснушчатый парень в магловской кожаной куртке и джинсах, замешкался на секунду, обернувшись к Поттеру, чтобы уточнить, правильно ли он понял его слова, и тут же получил смертельное заклинание прямо в висок. Скотт и Браун погибли уже в конце боя — первого взяли в кольцо, и среди нападавших оказался сам Грейнбек, от которого мало кто уходил живым — а второго засыпало обломками дома, взорванного Бомбардой, брошенной Амикусом Кэрроу. Это было последнее заклинание, которое произнес Кэрроу на этом свете, а на счету Рона Уизли добавилась еще одна человеческая жизнь, но вернуть кудрявого и голубоглазого Джеймса это уже не могло.

В конце концов, нападение отбили, магловская часть города практически не пострадала (ничего такого, что Министерство не могло бы списать на взрыв бытового газа), но никто из отряда специального назначения не радовался этой победе. На свежей траве у обочины магловского шоссе лежали три тела, еще совсем недавно бывших молодыми и полными сил волшебниками, и трава под ними медленно пропитывалась кровью, неразличимой в густой темноте прохладной апрельской ночи. Дюжина «Мерлиновых Детей», принимавших участие в сегодняшней стычке, хмуро стояли вокруг, глядя на эти тела, и беспомощная мысль о том, что все это неправильно и несправедливо, надтреснутым колоколом бухала в висках у каждого из них. Неяркий свет Люмосов и вспышки сигаретных огоньков выхватывали из черноты закушенные губы, бледные лица, дрожащие руки — они еще никогда не теряли так много людей за один раз. По большому счету они вообще никогда еще не теряли никого из своего отряда, и то, что все трое погибших были ровесниками и друзьями, и в июне Бен собирался жениться, а Джеймс и Дик должны были стать шаферами на его свадьбе, возводило ощущение несправедливости произошедшего в абсолют — безжалостный и равнодушный, как и положено абсолюту.

— Аппарируем на базу! — наконец произнес Малфой, не узнавая собственного голоса. С тех пор как Министерство переехало в Хогвартс, на территорию которого, как известно, аппарировать было нельзя, военная база Армии Дамблдора располагалась в Хогсмите, население которого практически полностью эвакуировали.

— Может, лучше сразу в штаб? — негромко и глухо спросил кто-то из близнецов Уизли. Драко повернул голову в сторону говорившего и с горечью подумал, что в этот раз он не спутает братьев друг с другом — Фреда задело Режущим Заклинанием на его глазах, и сейчас он сидел прямо на влажной траве, баюкая левую раненую руку и закусив от боли губу.

— Нет, Джордж, сначала на базу, а потом уже в штаб, — ответил Драко и начал командовать. — Олли, Рон, левитируйте Бена, Невилл, Шеймус, возьмите Дика… — и тут Малфой осекся, потому что молчавший до сих пор Поттер поднял вдруг на него больные измученные глаза, уже пару месяцев как неприкрытые стеклами очков, и в этих чертовых глазах, блестевших даже в темноте, Драко явственно прочитал три слова, которые очень ему не понравились, потому что фразу «Это моя вина» Гарри в последнее время повторял все чаще и чаще, и ему даже не надо было озвучивать ее вслух — все читалось в его взгляде так просто, как будто он вытатуировал это выражение на сетчатке. Во всяком случае, так казалось Драко Малфою. Именно он настоял на том, чтобы Гарри сделали магическую коррекцию зрения, просто дырку прогрыз в голове у Поттера и мадам Помфри, бесконечно повторяя, что вид идиотских поттеровских очков оскорбляет его безупречное малфоевское чувство прекрасного, но, глядя теперь в потемневшие от боли глаза друга, Малфой готов был признать, что совершил ошибку — как будто стекла могли хоть немного смягчить выражение глухой и безграничной тоски, застывшее на лице Гарри.

— Ну, уж нет! — глухо прорычал Драко и решительно шагнул к Поттеру, краем глаза заметив, что Рон подхватил оборванную им фразу и взял командование на себя. — Ты не виноват в том, что случилось, понятно? И никто не виноват! Только гребаный Вольдеморт, и больше никто!

— Я Избранный, — почти простонал Гарри. — Я долбаный Избранный и я никак не могу закончить эту войну! А ты говоришь мне, что я ни в чем не виноват! Скажи это Дику, Бену и Джейми, скажи это им, Малфой!

— Прекрати истерику! — рявкнул Малфой, с силой сжав плечо Мальчика-который-выжил-но-держится-из-последних-сил. — На тебя смотрит весь отряд! Истерить будешь на Гриммо, понял?

— Нет! — выкрикнул с отчаянием Гарри, вырываясь из цепких малфоевских лап. — На Гриммо мне никто не даст этого сделать! Тут же весь Орден Феникса сбежится — как же, как же, у нашего Золотого Мальчика истерика! Не трогай меня, Малфой, я кому сказал, отвали!

— Прости, Гарри! — спокойно и жестко ответил Драко. — Но я Малфой, а Малфои так просто не сваливают.

— Тогда я свалю! — заорал Поттер, и земля под ногами уже начавших аппарацию «Мерлиновых Детей» задрожала. Вспышки поттеровской стихийной магии оборачивались нешуточными последствиями не только для врагов, но и для соратников, и на Гарри в тревоге стали оборачиваться, а Рон и Джордж Уизли вообще притормозили, готовые кинуться к нему успокаивать и останавливать, но Малфой махнул им рукой, мол, не надо, сам справлюсь. После чего глубоко вздохнул, поморщился, как от зубной боли, решительно переступил через кривую трещину, стремительно вспарывавшую землю перед Поттером, и оказался прямо напротив своего командира, бешено раздувающего смуглые ноздри и стряхивающего огненные искры с кончиков пальцев.

— Прости, Гарри! — еще раз повторил Драко Малфой, широко размахнулся и изо всех сил врезал Гарри Поттеру по челюсти. Рукой. Без всякой магии. Гарри пошатнулся, теряя сознание, и повалился набок, нелепо взмахнув руками в закатанных по локоть рукавах боевой мантии.

— Слава Мерлину! — выдохнул Драко, подхватывая Гарри и мгновенно аппарируя с ним на хогсмитовскую базу.

И если бы в эту минуту рядом с Драко Малфоем оказалась вдруг Джинни Уизли, которая возмущенным, да что там — разъяренным тоном спросила бы его, какого гоблина, собственно, он позволяет себе лупить ее обожаемого жениха по лицу, Малфой честно признался бы, что Успокоительного Зелья у него под рукой не оказалось, равно как и информации о существовании других средств, способных быстро прекратить истерику самого сильного мага современности. Гребаный Вольдеморт и дряхлеющий Дамблдор не в счет.

А вот если бы через пару часов Джинни Уизли спустилась из своей комнаты на кухню особняка Блэков (который, впрочем, все чаще именовали уже поттеровским), она нисколько не удивилась бы увиденной там картине под названием «Профессор Снейп пьет чай с Гермионой Грейнджер». У картины имелись вариации: «Профессор Снейп пьет глинтвейн с Гермионой Грейнджер», «Профессор Снейп пьет кофе с Гермионой Грейнджер» и «Профессор Снейп объясняет Нимфадоре Тонкс, что именно он пил с Гермионой Грейнджер». Нет-нет, Джинни Уизли нисколько не удивилась бы увиденному и, может быть, даже стала бы третьей в этом полуночном чаепитии. Несколько месяцев назад, когда отряд «Мерлиновы Дети» ушел в свой первый рейд, куда по единодушному мнению командного состава (Гарри-Драко-Рон) не взяли девушек, Гермиона решила во что бы то ни стало дождаться Малфоя и, чтобы скоротать ожидание, спустилась на безлюдную ночную кухню заварить себе чаю с мятой. Она даже не удивилась, застав на кухне Снейпа, колдующего над заварочным чайником. «У Тонкс ночное дежурство», — почти равнодушным тоном обронил профессор и, не спрашивая, достал из шкафчика еще одну чашку. С тех пор двое Зельеваров частенько коротали долгие часы ожидания за совместным распитием все новых и новых сортов напитка, излюбленного всеми детьми туманного Альбиона, и магами, и маглами, в равной степени.

— У меня дурное предчувствие, профессор, — сказала Гермиона, медленно размешивая сахар в своей чашке (двенадцать с половиной раз по часовой стрелке, четырнадцать с четвертью — против). — Мне все время кажется, что сегодня ночью что-то случится. Что-то ужасное.

— Это всего лишь вишневый чай, а не Успокоительное Зелье, мисс Грейнджер, — невпопад ответил Снейп. — Незачем так тщательно размешивать сахар. К тому же Вы нарушили схему — против часовой стрелки не четырнадцать с четвертью, а пятнадцать.

— Это в модифицированной разновидности, — тут же откликнулась Гермиона. — А в классической — четырнадцать.

— Что я всегда ценил в Вас, — бесстрастным тоном сообщил Снейп, — так это умение не просто получать знания, но еще и пользоваться ими в нужный момент. Но сейчас мы с Вами в такой ситуации, когда любые знания не находят никакого применения. Поэтому прекратите нервничать, Гермиона, и выпейте, наконец, свой чай. Он уже давно остыл.

— Можно подумать, Вы спокойны, как удав перед обедом, — пробормотала девушка, глядя, как Снейп разрезает десертным ножом шоколадный бисквит ровно на двенадцать крохотных и совершенно симметричных квадратиков.

Северус опустил глаза к раскрошенной сладости, чуть сдвинул брови и небрежным щелчком пальцев заставил бисквит принять первоначальный вид только затем, чтобы вновь заняться его разрезанием.

— Сам-то я всегда полагал, что «что-то ужасное» случается независимо от наличия или отсутствия у Вас дурных предчувствий, — заговорил после небольшой паузы профессор Зельеварения. — К тому же, Вы всегда казались мне наиболее разумной девушкой из всех гриффиндорок, которых я когда-либо знал, Гермиона…

— Ой ли? — попыталась по-снейповски прищуриться Грейнджер, но вышло это как-то неубедительно, несмотря на тесное профессиональное сотрудничество и регулярные чаепития с Великим и Ужасным Зельеваром.

— Ой ли, ой ли, — закивал головой Снейп. — Я имею в виду — из всех ныне живущих гриффиндорок.

-А! — глубокомысленно заметила ныне живущая гриффиндорка, и на несколько минут на кухне воцарилась глубокая тишина, прерываемая лишь тихим постукиванием десертного ножика по тарелочке с бисквитом да позвякиванием чайной ложечки о тонкие стенки фарфоровой чашки.

Негромкий хлопок аппарации заставил Гермиону подскочить на стуле, и на мгновение согнал с лица слизеринского декана выражение абсолютной невозмутимости. Материализовавшийся на кухне Драко Малфой с растрепанными волосами и свежим синяком на левой скуле окинул чаевничающую парочку мрачным взглядом и, не говоря ни слова, прошел к столу. Тяжело опершись одной рукой о столешницу, другой рукой Малфой без спроса взял гермионину чашку и залпом выпил остывший чай.

— Что? — выдохнула Гермиона, приложив ладони к щекам.

— Кто? — почти спокойно спросил Снейп, и выпустил нож из внезапно задрожавших пальцев.

Малфой посмотрел сначала на свою девушку, потом на своего учителя, передернул плечами и стиснул чашку в кулаке так, что она треснула на дюжину кривых белоснежных осколков. Словно в замедленной магловской съемке Драко разжал пальцы, и осколки вперемешку с темными каплями крови из разрезанной ладони полетели на столешницу.

— Драко! — воскликнула Грейнджер и вскочила с места, чтобы начать хлопотать над порезом, но решительным жестом раскрытой ладони, по которой, повторяя изгибы линии жизни, бежала горячая алая струйка, Малфой остановил движение гриффиндорки.

— Это ерунда, — хрипло и твердо сказал он. — Это — ерунда. Со мной ничего страшного не случилось. Я ведь Малфой, а Малфои –чертовски живучие твари, знаешь ли. Ты сделала правильный выбор, Грейнджер, когда решила быть со мной. Потому что если бы ты решила быть с Норрингтоном или Брауном, или, к примеру, Скоттом, то сейчас твое сердце разбилось бы на тысячи мелких осколков, как эта чертова чашка! Хорошо, что этого не случится.

И Драко вытер кровь прямо о рукав мантии, чего ни один Малфой никогда не позволял себе ни при каких обстоятельствах.

— Драко, возьмите себя в руки! — жестко сказал Снейп, поднимаясь в полный рост. — Кто еще погиб?

— А Вам мало, профессор?! — горько усмехнулся Малфой. — По Вашему — трое за одну ночь, да какую там ночь — за пару часов! — это мало? УПСы ударили с востока, хотя мы ожидали их с севера, и их было почти сорок — почти сорок, понимаете, тогда как разведка докладывала, что их должно быть не больше дюжины! Их сорок против наших пятнадцати! Просто чудо, что нам удалось отстоять этот гребаный магловский пригород и потерять только троих бойцов, а не половину отряда.

Драко поднял голову, посмотрел на Снейпа потемневшими почти до черноты глазами, и жалобно спросил:

— Вам не кажется, что фраза «только троих» звучит слишком кощунственно, сэр?

— На войне все звучит слишком кощунственно, Драко, — непривычно мягким голосом произнес Снейп и сунул под нос Малфою маленький флакончик из темно-зеленого стекла.

— Что это? — вяло отмахнулся Драко, но одна снейпова рука крепко ухватила его за шиворот, а вторая поднесла флакончик к губам, и ему не оставалось ничего другого, кроме как выпить сильно пахнущее мятой и валерианой зелье.

— Так лучше, правда? — спросил Снейп и, не глядя, ткнул пустым флаконом в сторону Гермионы. Та мгновенно поставила его на стол, мимоходом соединила осколки разбитой чашки невербальным Репаро и нежно, но крепко ухватила Драко за локоть.

— Больно? — и дотронулась кончиками пальцев до синяка на скуле Малфоя. — Я залечу.

— Не надо! — помотал он головой и вдруг ухмыльнулся. — Оставлю на память о поттеровской ручке.

— Он тебя ударил?! — ахнула Гермиона. — Почему?

— Ну, мало ли, — неопределенно пожал плечами Драко. — Я ему, между прочим, не хуже засветил.

— Вы подрались с Гарри? — округлила глаза девушка.

— Что с Поттером? — коротко поинтересовался Снейп.

— Уже в норме, — ответил Малфой и опустился, наконец, на стул. — Спит на базе в Хогсмите. Все Уизли тоже там, ну, и вообще все наши. Просто ни у кого сил не осталось, чтобы аппарировать по домам. А я решил, что… — голос Драко дрогнул, но он тут же взял себя в руки и закончил свою короткую речь твердо, как и полагается командиру отряда специального назначения, потомственному аристократу и урожденному Малфою.

— В общем, надо же было кому-то появиться здесь и отчитаться перед непосредственным начальством, сэр.

— Совершенно правильное решение, — похвалил Северус Снейп своего бывшего студента, а ныне — подчиненного. — Десять баллов Слизерину, то есть лично Вам, Драко. А сейчас, пожалуйста, идите спать. Все подробности операции завтра утром.

— Но, мистер Снейп… — начал было Драко, однако Снейп лишь покачал головой.

— Самое главное Вы мне уже сказали, а все остальное подождет до утра, тем более что до рассвета пара часов, не больше. Гермиона, забирайте мистера Малфоя и позаботьтесь о том, чтобы он немедленно лег спать.

— Что значит «забирайте»? — вскинулся вышеупомянутый мистер Малфой. — Я и сам могу прекрасно о себе позаботиться!

Но, тем не менее, позволил Гермионе взять себя за руку, словно маленького, и увести из кухни прочь.

Оставшись один, бывший двойной шпион и бывший же преподаватель Хогвартса, а ныне координатор штаба Армии Дамблдора, профессор Снейп долго смотрел в стену прямо перед собой и с нарастающей тоской вспоминал о том, что Норрингтон почти всегда получал по Зельеварению «Превосходно», но почему-то каждый раз удивлялся этому и радовался как первокурсник, а вот Скотт, напротив, демонстрировал полное отсутствие способностей к этому предмету, и от праведного профессорского гнева его спасала только помощь Брауна и пухленькой веснушчатой отличницы Луизы Коллинз — той самой, которая выросла в рыжеволосую красавицу, и на которой Скотт собирался жениться…

— Мерлин вас всех побери, сукины вы, а не «Мерлиновы Дети»! — надтреснутым голосом пробормотал Снейп, и, схватив со стола только что восстановленную Гермионой злополучную чашку, запустил ею в каменную стену блэковской кухни с такой силой, что чашка буквально взорвалась фонтаном мельчайших фарфоровых брызг, не поддающихся никакому Репаро.

И если бы мисс Джиневра Уизли случайно оказалась свидетельницей этого, она вряд ли стала бы удивляться столь неподобающему поведению профессора Снейпа. Скорее, молча подошла бы к столу и одним взмахом волшебной палочки заварила бы для него свежего крепкого чаю. С молоком и тростниковым сахаром — как он любит.

С того момента, как Драко Малфой в сопровождении Гермионы Грейнджер покинул кухню, он не произнес ни слова. Молча позволил отвести себя в свою комнату и залечить-таки порез на ладони и синяк на скуле, безропотно снял испачканную кровью и сажей мантию, сходил в душ, натянул на себя пижаму и улегся в постель. И все это — в полной тишине, потому что растерянная и притихшая Гермиона тоже молчала. Возможно, впервые в жизни умница и всезнайка Грейнджер просто не могла найти нужных слов. Поэтому она тихо лежала рядом с Драко, затаив дыхание и боясь прикоснуться к нему, только смотрела блестящими глазами на своего возлюбленного, который лежал поверх одеяла, обхватив себя руками и уставившись в потолок. Насильно влитое в него профессором Снейпом Успокоительное Зелье никак не желало действовать, и Драко прилагал бешеные усилия к тому, чтобы сдержать бьющую его дрожь и не дать выплеснуться наружу стихийной магии. В комнату медленно вползал предрассветный сумрак апрельского лондонского утра, и, наверное, надо было бы хоть чуть-чуть поспать, но сон не шел к ним, и в голове Малфоя в сплошной и абсолютной буддистской пустоте плавали комки сизого тумана, не превращаясь в связные мысли, а в гермиониной голове рваные клочья тумана перемещались с лихорадочной скоростью, и среди них яркими искрами вспыхивала вдруг мысль о том, что завтра Драко тоже могут убить…

— Дрей, послушай! — воскликнула Гермиона и замерла, не сложив фразы.

— Что? — не сразу отозвался Драко, не повернув головы в ее сторону.

— Возьми меня, Драко, — произнесла девушка низким и хриплым голосом, от которого у Малфоя мгновенно сбилось дыхание.

— Не думаю, что сейчас это хорошая идея, — Малфои просто так не сдаются, и Драко честно попытался бороться с самим собой.

— Это самая лучшая идея, — продолжала Гермиона все так же хрипло. — Просто сделай это так, как ты хочешь, и ни о чем не спрашивай.

То ли от звука этого низкого голоса, то ли от того, что Гермиона еще никогда не говорила ему ничего подобного, Драко почувствовал, как алая волна возбуждения накрывает его с головой, от макушки до кончиков пальцев на ногах, и все события сегодняшней ночи начинают казаться мелкими и незначительными по сравнению с невыносимым жаром, пульсирующим в паху. «Сделай это так, как ты хочешь», — сказала Гермиона, и в памяти мгновенно всплыла двухнедельной давности картина: он прижимает ее к стене, разрывая мешающую одежду, и входит в нее с такой яростью, что это кажется почти насилием. «Не ври! — мысленно приказал сам себе Малфой. — Это не было «почти» насилием. Это самое настоящее насилие и есть». После того случая он долго просил у Гермионы прощения и не прикасался к ней, опасаясь, что в нем снова проснутся неконтролируемая ярость и животная жестокость.

— Я боюсь, что не смогу контролировать себя… — начал Драко, но продолжить ему не дали.

— Что за ерунда! — горячо прошептала Гермиона и несколько секунд повозилась под одеялом, стягивая с себя ночную сорочку. А когда эти чертовы секунды прошли, она прильнула к Малфою всем своим обнаженным и горячим телом и провела рукой по его собственному телу — от ключиц к бедру — и там остановилась, наверное, затем, чтобы Драко задохнулся, когда ее маленькие нежные пальчики неторопливо потянули вниз резинку его пижамных штанов.

— Я и не хочу, чтобы ты себя контролировал…

Выполняя сокровенное желание своей девушки, Малфой не стал больше бороться с самим собой, два раза глубоко вздохнул и вдруг резко перевернулся, подминая Грейнджер под себя. Он впился в ее губы жестким поцелуем, и его руки, обычно бережно и нежно ласкающие любимую, теперь сдавливали и сминали ее тело. Где-то глубоко внутри Драко чуть брезжила смутная мысль о том, что сейчас Гермиона начнет вырываться, сопротивляться, воскликнет, что ей больно, и ему придется остановиться, но странное дело — ничего подобного не происходило. Гермиону, так же, как и самого Малфоя, била крупная дрожь, и она прижималась к нему все сильнее и сильнее, хотя, казалось бы, сильнее уже было некуда. «Что она делает?» — думал Драко, когда его ладонь с силой раздвинула ноги Гермионы, и в ответ на это она выгнула спину и глухо застонала ему в рот. А лишь только его тонкие пальцы очутились на внутренней стороне ее бедер, Гермиона сама передвинула его руку и стала насаживаться на эти пальцы, все убыстряя и убыстряя ритм. «Что я делаю?» — думал он, задыхаясь от бешеного, темного желания, захлестнувшего его с головой, заставляющего врываться в свою любимую быстрыми и резкими движениями, с каждым толчком причиняя ей боль и в то же время наслаждение. «Что мы оба делаем?» — думал он, капитулируя перед сокрушительным оргазмом, взорвавшим сознание миллионами сверкающих осколков, острых и тонких, как останки разбитой фарфоровой чашки…

— Прости, Герм, — прошептал Малфой несколько минут спустя, отдышавшись, и осторожно заглянул в карие гермионины глаза. — Я опять сделал тебе больно…

— Это ерунда, — отозвалась Гермиона малфоевскими словами, и ее голос звучал ровно и спокойно, а в уголках глаз блестели непролитые слезы. — Если мне больно — значит, я жива. А если ты чувствуешь мою боль — значит, ты жив. То есть мы оба живы. Здорово, правда?

Драко Малфой не знал, что ответить своей любимой. На мгновение ему стало так больно, что он забыл, как надо дышать, а когда это чувство прошло, парень судорожно вздохнул и уткнулся лбом в теплое плечо Гермионы, словно маленький.

Через несколько секунд он уже спал и не слышал, как Гермиона, укрывая его одеялом и, перебирая спутанные прядки волос чуть подрагивающими пальцами, шептала то ли самой себе, то ли спящему рядом возлюбленному:

— Ничего страшного, это пройдет. Надо просто пережить войну. Главное — пережить эту войну…

И если бы в эту минуту рядом со спящим Малфоем и лежащей без сна Грейнджер совершенно случайно оказалась бы Джинни Уизли, она подписалась бы под каждым произнесенным словом своей подруги и под каждой ее невыплаканной слезинкой…

… Спустя несколько лет Гермиона Грейнджер-Малфой, задремавшая в кресле со «Справочником по Зельеварению» в руках, неожиданно проснется и обнаружит своего мужа сидящим на полу и неотрывно смотрящим на нее.

— Драко, что случилось? — вскинется Гермиона, и пушистый плед сползет с ее коленей.

— Прости меня, — глухо произнесет Драко, и сердце Гермионы ухнет вниз вслед за пледом.

— За что? — спросит девушка, машинально нащупывая руками успокоительную шершавость книжного переплета.

— За войну, — ответит ее муж, и почему-то она сразу поймет, что именно он имеет в виду.

— Проехали, Дрей, — твердо ответит миссис Малфой и вздохнет облегченно. — Давай лучше выпьем вишневого чаю. Из белых фарфоровых чашек и обязательно с бисквитами и тростниковым сахаром…

— Я тоже тебя очень люблю, — дрогнувшим голосом прошепчет Драко и потянет ее из кресла вниз, на клетчатую мягкость шотландского пледа. Первым на пол упадет справочник и раскроется на сто двенадцатой странице — «Успокоительное Зелье и его разновидности»…

(1) Йорк — город на середине пути между Лондоном и Эдинбургом, главный город графства Северный Йоркшир.

Ночь с пятницы на субботу Драко Малфой провел в компании старинного рояля черного цвета, производства известной магловской фирмы «Steinway», и молодого рыжеволосого мага по имени Чарли Уизли. С какой стороны ни посмотри — неплохая компания. Конечно, несколько разношерстная, но, в принципе, внушающая доверие и успокаивающая своей надежностью — ни об этом рояле, ни об этом Уизли еще никто никогда не сказал плохого слова. Впрочем, если бы кто-нибудь из представителей магической общественности, да хоть тот же Снейп (почему-то всегда, если речь заходит о представителях магической общественности, на ум первым приходит именно Его Зельеварное Величество) вздумал бы поинтересоваться причинами, побудившими Малфоя-младшего провести одну из августовских ночей 2003 года в таком обществе, ответ был бы лаконичным и, пожалуй, совершенно не удивительным для профессора. «Это просто мальчишник, — сказал бы Малфой, чуть растягивая гласные, как всегда делал после четвертой порции огневиски, — мальчишник, профессор, понимаете? Вы же сами на нем были… В первый день... Кажется…» И Снейп покачал бы головой понимающе и чуточку укоризненно, привычным взмахом палочки призывая флакон с Антипохмельным Зельем…

Но в том-то и дело, что Снейпа не было и не могло быть рядом с молодым Малфоем в ночь последнего дня мальчишника перед свадьбой близнецов Уизли. Нет, конечно же, он был приглашен на столь знаменательное действо, и даже почтил его своим присутствием в первый день, который пришелся как раз на прошлую пятницу, а затем неотложные семейные дела заставили профессора покинуть общество своих юных друзей и соратников по борьбе с Тем-кого-сейчас-можно-вообще-никак-не-называть, и все дальнейшее происходило без него. Дальнейшее — то есть мальчишник — растянулся на неделю. Собственно, ничего другого ожидать и не приходилось — должны же были Фред и Джордж перещеголять мальчишник Поттера-Малфоя-Уизли, длившийся трое суток и закончившийся грандиозным квиддичным матчем, где судьей был опять-таки Снейп, а Малфою наконец-то удалось поймать снитч раньше Поттера. Впоследствии оба (конечно же, не снитч и Поттер, а Поттер и Малфой) уверяли, что просто были слишком пьяны: Гарри — для того, чтобы вовремя разглядеть сверкание снитча в прозрачной синеве июльского неба, а Драко — для того, чтобы удержаться на метле хоть сколько-нибудь продолжительное время, занятое описыванием бесконечных кругов над гладью Хогвартсовского озера. Спустя год истина с трудом поддавалась установлению, но, кажется, блестящая идея поиграть в квиддич над Черным озером пришла в голову кому-то из близнецов, а все остальные поддержали ее с энтузиазмом, несколько чрезмерным для людей, пьющих третьи сутки подряд. И не спрашивайте, каким образом орда волшебников разного возраста и степени опьянения оказалась на защищенной от аппарирования территории Школы Чародейства и Волшебства в середине лета, в разгар школьных каникул. (Эта тайна навсегда погребена в самых глубоких тайниках души профессора Зельеварения). И не пытайтесь узнать о том, падал ли во время матча кто-нибудь из игроков в воду, и каким образом его оттуда доставали. (Эти секреты на века останутся секретами, и даже Невилл Лонгботтом, Фред Уизли и Ли Джордан никогда не поделятся ими). Как бы то ни было, поговаривают, что матч произвел неизгладимое впечатление на любимца всех хогвартсовских студентов — Гигантского Кальмара, и с тех пор он периодически предпринимает попытки выбраться из воды и полюбоваться игрой на квиддичном поле, что крайне удивляет профессора МакГонаголл, возглавившую Хогвартс после того, как Дамблдор удалился от дел и поселился в небольшой магической деревушке близ Гластонбери (1).

Итак, Дамблдор удалился на покой (хотя какой уж покой по соседству с Гластонбери Тором?), со времени легендарной свадьбы прошел уже год, и неожиданно для самих себя старшие братья Рона и Джинни решили, что они, наконец, созрели для женитьбы и прелестей тихой семейной жизни, и сделали предложения: Фред — Анджелине Джонсон, а Джордж — Алисии Спинет, и опять-таки неожиданно (но уже для всех окружающих) получили от них согласие. К организации собственной свадьбы близнецов не допустили, небезосновательно опасаясь, что основным поставщиком украшений выступит их собственная фирма, а Молли уже не настолько молода, чтобы пережить сердечный приступ на свадьбе собственных сыновей, когда в разгар торжества праздничный торт вдруг взлетит на воздух, а вместо танцевальной площадки образуется непроходимое болото или произойдет еще что-нибудь подобное, в духе братцев Форджа и Дреда. Поскольку подготовкой официальной церемонии занимались взрослые и солидные волшебники, а также сознательная часть молодежи вроде Гермионы, Джинни и Луны, вся энергия братьев ушла на то, чтобы устроить самим себе и двум десяткам друзей и приятелей незабываемое прощание с бурной молодостью. «Незабываемое прощание» длилось уже седьмые сутки, в течение которых толпа молодых волшебников успела обойти не менее двух дюжин магических и магловских увеселительных заведений в разных концах страны, побывать в Париже: «Было бы неплохо выпить на брудершафт, стоя на Эйфелевой башне, а, братец Дред? — Отличная идея, братец Фордж!», в Германии: «Малыш Гарри никогда не видел Броккена (2), братец Фордж! — Это несправедливо, братец Дред, но — вполне поправимо! Держись крепче, Гарри, мы аппарируем!», и даже в Тибете: «Куда это ты занес нас, Драко? Что мы тут будем делать? — Встречать рассвет и медитировать, парни. Вставляет покруче огневиски!»

Они много пили, хохотали, дурачились и устраивали бесконечные розыгрыши друг другу, но их недельный марафон отдавал горьковатым привкусом отчаяния. Дети войны, все они слишком быстро стали взрослыми, а заключение магического брака, который, как известно, расторгается только со смертью одного из супругов — слишком серьезный шаг, тем более, для таких несерьезных людей, как близнецы Уизли.

— Прощай, молодость! — дурашливо кричал Фред, и в его ярких рыжих волосах серебрилась седая прядка, появившаяся после финальной битвы.

— Прощай, холостяцкая жизнь! — орал Джордж, почему-то делая ударение на первом и последнем слове.

— Да ладно вам, парни, женитьба — это не смертельно, — солидно замечал Рон, впервые в жизни чувствуя себя старшим братом не только для Джинни.

Бурное веселье продолжалось и днем и ночью, но после посещения тибетских гор все немного успокоились, настроились на философский лад, и на оставшиеся сутки (свадьба была назначена на воскресенье, и субботу счастливые женихи, равно как и гости, собирались провести за отдыхом и приведением себя в порядок) Драко притащил всех в Малфой-мэнор, тем более что Гермиона на эти дни переехала в Нору. В поместье каждый нашел себе дело на свой вкус: шляться по парку, совершать набеги на малфоевский винный погреб, флиртовать с русалками, все еще живущими в старинном пруду, фехтовать рапирами, заговоренными на победу, или просто лениво болтать у каминов в многочисленных гостиных особняка. Весь день Малфой следил, чтобы никто из гостей не заскучал, отдавал распоряжения домовым эльфам и контролировал ситуацию, но спустя пару часов после полуночи он просто валился с ног — празднество длиной в неделю начинало оборачиваться ломотой в висках, от которой не спасало даже Зелье Повышенной Выносливости, выпитое Драко уже дважды за сегодняшний день.

Если бы бывший декан Малфоя оказался сейчас рядом с ним, он, без сомнения, нашел бы способ избавить его от головной боли, но, поскольку Снейпа рядом не было, приходилось спасаться от этой напасти самому, необычным, но проверенным средством, ничего общего с лекарствами не имеющим. И если бы Драко вздумал поделиться этим рецептом с человеком, долгие годы считавшимся грозой и ужасом слизеринских подземелий, пожалуй, профессор с интересом бы выслушал своего бывшего студента, прежде чем с саркастической усмешкой произнести: «Нисколько не сомневаюсь в целебной силе этого, гм, вида деятельности, но я отдаю предпочтение старым испытанным средствам. Особенно тем, которые я изготовил собственноручно», — и сунуть в малфоевскую руку флакон с Болеутоляющим…Мысль о Болеутоляющем Зелье, полученным лично из рук профессора Снейпа, грозила превратиться в навязчивую идею, но Болеутоляющее плохо сочеталось с алкоголем, а все запасы Антипохмельного таинственным образом исчезли из семейной аптечки. Сунуться же в гермионину лабораторию Драко не рискнул, поэтому все, что ему оставалось — это положиться на волю судьбы и предаться своей тайной страсти.

В совершенно секретном списке тайных страстей Драко Малфоя та, о которой пойдет сейчас речь, стояла на втором месте. Первое было навсегда отдано нежным ладошкам Гермионы, а третье поделено между магловским кино и купанием в лунной дорожке, но второе, второе безраздельно принадлежало ей — музыке. Как всякого ребенка из аристократической семьи, в детстве Малфоя учили играть на фортепиано. Его учили также фехтовать, ездить на лошади, плавать брассом, танцевать вальс и менуэт, не сутулиться за столом и безошибочно определять, какой именно из дюжины вилок следует пользоваться, если на десерт подали малиновый кисель, но из всего вышеперечисленного ничто не доставляло Драко столько удовольствия, сколько уроки музыки. У него имелись неплохие способности и абсолютный слух, а длинные тонкие пальцы словно были созданы для того, чтобы ласкать черно-белые клавиши рояля. И когда Малфой чувствовал, что силы окончательно покидают его, действительность кажется пресной и серой, а в висках начинают стучать маленькие тупые молоточки, он уходил в одну из просторных гостиных левого крыла, где в любое время суток царил полумрак и пахло вербеной и лавандой, по углам стояли мягкие, обитые гобеленом, диваны, а посередине комнаты — огромный черный рояль, на котором, если верить семейному преданию, играл когда-то известный магловский композитор Ференц Лист. По невероятному стечению обстоятельств, что никогда не бывает случайным (об этом любому магу известно с пеленок), именно Лист был любимым композитором Драко. И если бы профессору Снейпу вздумалось поинтересоваться, почему выбор Малфоя-младшего пал именно на этого венгерского композитора, жившего в XIX веке и покорившего Европу своей разносторонней гениальностью и виртуозной фортепианной игрой, то Малфой-младший мог бы объяснить профессору, что… Впрочем, великий Зельевар всех времен и народов практически не разбирался в музыке, и потому вряд ли он стал бы задавать подобные вопросы.

Обойдя в последний раз родной особняк и убедившись, что все гости живы и вполне счастливы, а размер причиненного обстановке ущерба не превышает ожидаемого, Драко с облегчением переступил порог заветной комнаты, которая при родителях именовалась «музыкальным салоном», а теперь не именовалась никак, потому что друзья молодой четы Малфоев по большей части имели довольно туманное представление о классической музыке, а для самого себя Драко вполне мог играть и в комнате, не имеющей названия. Собственно говоря, в последние годы он и играл только для самого себя — почему-то не мог признаться в том, что он неплохой пианист, даже горячо любимой жене, и за рояль всегда садился в ее отсутствие, вот как сейчас. Зайдя в гостиную, Драко постоял с минуту на пороге, привыкая к полумраку и вдыхая аромат сухих цветов. Головная боль прошла только от одного взгляда на рояль, а сердце, наоборот, забилось учащенно — в последний раз Малфой был здесь с месяц назад, когда Гермиона, всецело поглощенная процессом изготовления нового экспериментального зелья, допоздна задержалась на работе — зелье нельзя было оставить ни на минуту, а Снейпу неотложные семейные обстоятельства помешали лично присутствовать при эксперименте. Тогда Драко провел за инструментом несколько часов, вложив в музыку все бурлящие в нем эмоции, и домовые эльфы плакали, столпившись в коридоре и вытирая искренние слезы кончиками своих огромных ушей.

Немного уняв сердцебиение (только синяя жилка на виске никак не хотела успокаиваться), Драко приблизился к инструменту и медленно провел рукой по сверкающей крышке.

— Привет, дружище, — прошептал он, стесняясь самого себя, и постоял немного, улыбаясь роялю. Когда ему показалось, что инструмент уже готов принять его, он решительным, но бережным движением откинул крышку и нежно прикоснулся кончиками пальцев к прохладным клавишам. Пальцы слегка подрагивали, и хотелось верить, что от нетерпения, потому как опьянение бесследно прошло — во всяком случае, так сейчас казалось Малфою. В горле внезапно пересохло, когда он сел на вертящийся черный стульчик перед роялем и закрыл глаза, собираясь с мыслями и вслушиваясь в себя. И когда в тишине просторной гостиной, освещенной лишь парой зачарованных ламп, чисто и глубоко прозвучал первый аккорд, глаза Драко по-прежнему были закрыты. Он играл без нот, на память, и его тонкие пальцы безошибочно находили нужные клавиши, без волшебной палочки и заклинаний рождая непостижимое волшебство музыки. Всякий раз, когда Малфой играл, он выключался из реальности и переносился куда-то в другой мир, где не существовало зла и добра, побед и поражений, горестей и разочарований — лишь чистая магия звука, удивительное чудо мелодии и абсолютное совершенство гармонии. Он играл и играл, забыв о времени, становясь единым целым с инструментом, выстанывая свою боль и горечь через его струны, и когда, наконец, пианист остановился и открыл глаза, воздух в комнате густел и переливался, словно радужный мыльный пузырь, искрящийся магической энергией, а пронзительные си-бемольные аккорды вспыхивали разноцветными звездами и медленно таяли в горячей наэлектризованной густоте...

— Вау! — раздался вдруг восхищенный и негромкий голос откуда-то из угла, и Драко моментально вышибло из его волшебной реальности, где они были только вдвоем — он и старый рояль. «Кто бы это ни был — наложу Обливиэйт, — решил Малфой, и тут же пришла новая мысль. — А если это кто-то из близких?»

— Это было просто невероятно! — продолжил тот же голос, и со скрытого полумраком дивана поднялся невысокий парень, сделал пару шагов на свет, по направлению к роялю, и оказался Чарли Уизли.

— Чарли? — вежливо приподнял левую бровь Драко, и мысль о Заклятии Забвения запульсировала в мозгах с новой силой — Чарли Уизли уж точно не входил в число самых близких людей Драко Малфоя. Воевал он не в «Мерлиновых Детях», а в другом отряде, где собрались опытные авроры и волшебники посолиднее недоучившихся школьников и недавних хогвартсовских выпускников. В послевоенное время они тоже пересекались редко — Чарли почти все время проводил в Румынии, на своем драконьем заводе, и в Англию приезжал нечасто, пропуская примерно половину семейных уизлевских сборищ, из которых Малфой, по иронии судьбы, не пропускал почти ни одного.

— У тебя такие мягкие диваны, Драко! — Чарли сверкнул широкой, без тени смущения, улыбкой. — Я решил прогуляться по дому, набрел на эту комнату и сам не заметил, как уснул.

— Значит, я тебе помешал, — вежливо улыбнулся в ответ Малфой. — Извини, не знал, что в комнате кто-то есть.

«Сейчас наложить или лучше со спины, когда повернется уходить? Он и не заметит ничего, скажу, что он только что проснулся, а я зашел в комнату буквально секунду назад. Черт, ведь это старший брат моих лучших друзей! Наверное, это нехорошо. Может, просто попросить, чтоб не болтал о том, что видел? Драко, похоже, у тебя магловская паранойя. Какая, на хрен, разница, будет он болтать или нет — ну, узнает кто-нибудь, что ты еще и на рояле играешь — ничего страшного в этом нет, правда-правда», — лихорадочно разговаривал сам с собою Драко, улыбаясь старшему брату своих лучших друзей и не зная, чем заполнить затянувшуюся паузу.

— Нет, это ты меня извини, — прервал вдруг молчание Чарли, продемонстрировав несвойственную представителям семейства Уизли тонкость и понимание ситуации. — Скорее, это я тебе помешал. Но, знаешь, Малфой, я никогда ничего подобного раньше не слышал, даже чуть не заплакал, как девчонка. Спасибо тебе за это волшебство. Еще раз извини. Я пойду.

Драко молча смотрел, как Чарли идет к двери, на ходу потирая шею у самого основания, и вспомнил вдруг, что во время финальной битвы его зацепило Режущим Заклятием со спины, и попало оно, кажется, как раз в то место, которое Чарли сейчас потирал, и где вспыхивал зловещим красным огоньком сгусток боли — в эту минуту Драко отчетливо его видел, как и догорающие вокруг разноцветные ноты, и все мысли про Обливиэйт показались ему совершенно идиотскими, и стало ясно, что отпускать Чарли — вот так, не поговорив с ним — нельзя. Почему-то возникла срочная необходимость поговорить по душам, и именно с Чарли Уизли, с которым Драко за всю свою жизнь и двумя десятками фраз не обменялся наедине. Но сейчас все это было неважно, важно было совсем другое — то, что он, Драко, только что сказал своей музыкой, а Чарли Уизли это услышал и понял, и теперь просто неприлично и как-то не по-человечески заставлять его уходить из комнаты медленными шагами и с пульсирующим сгустком боли на шее. Малфой бросил быстрый взгляд на уже бледнеющие над роялем всполохи нот и решительно окликнул уходящего. Чарли обернулся мгновенно, словно того и ждал.

— Послушай, тебе необязательно уходить, — сказал Драко, еще и сам не понимая, зачем он это говорит. — Ты можешь остаться.

— Мне показалось, ты любишь играть в одиночестве, — ответил Чарли, и Малфой с удивлением понял, что хотя бы второй из шести сыновей Артура и Молли Уизли отличается тактичностью и тонкостью восприятия, хотя меньше всего подобных качеств можно было ожидать от драконолога с многолетним стажем.

«Вынужден признать, что Уизли полны неожиданных сюрпризов, — проворчал бы профессор Снейп, окажись он сию секунду где-нибудь поблизости от молодых людей, со смешанными чувствами глядящих сейчас друг на друга. — От них никогда не знаешь, чего ожидать. Может быть, эта непредсказуемость обусловлена цветом их волос? А, может быть, совсем наоборот — в силу природной эксцентричности и подвижности темперамента они рождаются исключительно рыжими? Что Вы по этому поводу думаете, Драко?» — спросил бы Снейп у Малфоя в своей обычной язвительной манере.

Но Драко по этому поводу ничего не думал. Он решил быть с Чарли откровенным, и от этого решения где-то глубоко внутри него зарождалась яркая и теплая радость.

— Я действительно люблю играть в одиночестве, — сказал Драко, машинально поглаживая чуть теплую после его прикосновений слоновую кость рояльных клавиш, — но раз уж все равно ты меня слышал, глупо теперь скрывать от тебя тот факт, что я умею играть на фортепиано.

С этими словами Драко соскочил с вертящегося стула и решительно подошел к своему неожиданному слушателю. Несколько секунд они молча постояли друг напротив друга — худощавый, жилистый Малфой с аккуратно затянутыми в хвост светлыми, почти белыми волосами, и тонкими изящными пальцами, и невысокий, коренастый Уизли со встрепанной рыжей шевелюрой и пятнами от ожогов на крепких руках.

— Чаю, Уизли? — решительно спросил Драко. — Или что-нибудь покрепче?

— Что-нибудь покрепче я пью уже неделю, Малфой, — ухмыльнулся Чарли. — Пожалуй, чай с молоком будет в самый раз.

Драко ответил понимающей улыбкой — мысль о чае с молоком показалась ему сейчас очень привлекательной, не меньше, чем мечта о проникновенном рояльном соло полчаса назад.

— Не возражаешь, если я прикажу эльфам накрыть прямо здесь? — тоном радушного хозяина поинтересовался Малфой-младший и добавил почти жалобно. — Сил нет куда-то ползти.

Чарли в ответ только махнул рукой и с видимым облегчением устроился в облюбованном им уголке, на мягком диване с гобеленовой обивкой. Здесь же, в уголке, на низком столике с гнутыми ножками, появившийся по первому зову Драко Малфоя эльф проворно сервировал чай с легкими закусками, разлил ароматный напиток по нежно-сиреневым чашкам веджвудского (3) фарфора и, низко кланяясь, удалился.

Чарли покрутил головой, еще раз потер больное место на шее и вскинул на Драко заинтересованный взгляд:

— У тебя здесь очень красиво, Малфой. Настоящий дворец! Сколько же нужно эльфов, чтобы все это содержать? — и он обвел рукой роскошно обставленную комнату.

Драко пожал плечами:

— Пергамент, где указано точное количество домовых эльфов, принадлежащих мне, хранится у моего управляющего. Его комнаты в правом крыле. Если тебе действительно интересно, я могу приказать разбудить Блейза…

— Не надо! — расхохотался Уизли, едва не подавившись чаем. — Мерлин с тобой, третий час ночи! Он и так, я думаю, едва заснул из-за адского шума, который устроила вся наша веселая гриффиндорская компашка.

— Мой управляющий — выпускник Слизерина, — невозмутимо ответил Драко тоном настоящего лорда Малфоя (впрочем, после смерти отца он и в самом деле был лордом Малфоем). — Думаю, у него хватило ума воспользоваться Заглушающими Заклинаниями.

Чарли снова рассмеялся:

— Честное слово, иногда мне даже жаль, что во время войны я не воевал в «Мерлиновых Детях» вместе с тобой и своими младшими братцами. Представляю, как у вас бывало весело!

— О, да! Мы веселились, как могли! — вежливо согласился Драко и, не глядя, протянул руку куда-то вправо. Через минуту в его раскрытую ладонь мягко ткнулась непочатая бутылка отличного огневиски.

— Может, все-таки выпьем немного напоследок? Прости, не спросил, что ты предпочитаешь в это время суток, — обезоруживающе улыбнулся он ошеломленному Уизли.

— Мерлин и Моргана! — только и смог выдавить тот. — Невербальное, да еще и беспалочковое Акцио! Я думал, только Гарри так может…

— Как видишь, не только Гарри. Ничего особенного — просто максимальная концентрация силы воли и хорошо развитое воображение, — немного покривил душой Драко, трансфигурируя (на этот раз с помощью палочки) два толстостенных стакана из чайных блюдец. Покончив с этим, Малфой плеснул в каждый стакан немного янтарной жидкости с резким запахом и вопрошающе поднял глаза на собеседника:

— За что?

— Молча, — тихо ответил ему Чарли, и они выпили, не чокаясь, и еще пару минут помолчали — каждый о своем.

Молчать с Чарли Уизли оказалось неожиданно уютно. Драко все пытался вспомнить, сколько же ему лет — тридцать один? Тридцать два? Интересно, почему он до сих пор не женат? Послезавтра Фред и Джордж поведут своих невест к алтарю, и Чарли останется единственным неженатым Уизли на свете. Впрочем, для света это не страшно — все остальные Уизли с лихвой компенсируют его неучастие в таком важном деле, как продолжение их славного рода рыжеволосых.

— Слушай, почему ты не женат? — неожиданно для самого себя вдруг спросил Драко и тут же спохватился. — Извини, я не должен был…

— Да все в порядке! — добродушно махнул рукой Чарли. — Что за церемонии? И знаешь, Малфой, что я тебе скажу — за время этого гигантского и поистине нескончаемого мальчишника ты, наверное, остался единственным, кто до сих пор не задал мне этого вопроса.

— О! — изогнул левую бровь Драко. — Значит, теперь уже не осталось ни единого человека, который бы тебя об этом не спросил?

Чарли подумал немного и совершенно серьезно ответил:

— Кажется, еще профессор Снейп не интересовался моим семейным положением. Но Снейпа я помню только в самый первый день гулянки, а первый день, если честно, вспоминается, словно в тумане.

— Профессору сейчас не до гигантских мальчишников, — пояснил Драко, незаметно для Чарли призывая под столом пачку магловских сигарет (просто не хотелось лишний раз шокировать гостя). — Ему Тонкс вот-вот подарит второго маленького снейпика, так что вряд ли его сейчас интересует любое семейное положение, кроме своего собственного.

О, что сказал бы профессор Зельеварения в ответ на столь вопиющую наглость и фамильярность, несвойственные обычно Малфою, услышь Северус Снейп эти слова! К счастью для Драко, Снейп этих слов не услышал.

— Ну да, ну да, — покивал головой Чарли и сделал вид, что поверил в то, что пачка сигарет, внезапно появившаяся в руке Малфоя, просто вынута им из кармана нарядной, хоть и слегка измятой летней мантии.

— Так все-таки, почему ты не женишься? — спросил настырный блондин и с наслаждением прикурил от витой серебряной свечи, любовно поставленной маленьким ушастым эльфом на столик вместе с чайным сервизом.

— Просто я люблю драконов, — пожал плечами Уизли. — Драконов я люблю больше всего на свете, а какая женщина сможет смириться с тем, что она никогда не будет для меня на первом месте?

— Глупости! — безапелляционно заявил Драко. — Не в том смысле глупости, что ты не прав, а в том смысле, что ты просто не встретил еще ту женщину, ради которой драконов сможешь поставить на второе место, понимаешь?

— На второе место? — повторил Чарли недоверчиво. — Почему?

Малфой посмотрел на него как на умалишенного:

— Потому что когда влюбляешься, все на свете уходит на второе место, Уизли. А на первом остается только любимый человек. Это же так… — Драко пощелкал пальцами, подыскивая нужное слово, — так естественно!

— И у тебя так было с Гермионой? — поинтересовался Чарли.

— Угу, — коротко кивнул Драко, чувствуя, что сил на то, чтобы рассказывать историю своих долгих и непростых взаимоотношений с Гермионой Грейнджер, у него сейчас нет. — Именно так.

— А скажи мне, Малфой, — начал Уизли после небольшой паузы, — у тебя есть любимое дело?

— Да! — немедленно ответил Драко, потом посмотрел в честные глаза Чарли и вздохнул. — Нет.

— А музыка? — удивился Чарли. — Я, конечно, не знаток, но ты здорово играешь. Очень искренне, правда!

— Брось! — отмахнулся Малфой и удивился сам себе — неужели всего лишь полчаса назад он собирался стереть из памяти Чарли малейшее упоминание о том, что он умеет играть, а теперь так спокойно обсуждает с ним свои музыкальные способности? — До выдающегося пианиста мне далеко, а если уж становиться музыкантом, то только великим, согласен?

— Согласен! — твердо произнес Уизли и залпом допил остывший чай. — Ну, а кроме музыки? Чем ты занимаешься?

— Поместьем, — пожал плечами Драко, — фамильным бизнесом — это очень обширное понятие, ведь малфоевское состояние накапливалось веками, чем только наша семья сегодня не владеет! Акции, недвижимость, разнообразное производство, причем, как в магическом, так и в магловском мире — иногда мне приходится тратить весь день только на то, чтобы понять, что именно от меня требуется…

— Тебе нравится этим заниматься? — мягко перебил Чарли, и Драко запнулся. — Бизнес — это, должно быть, очень увлекательно, а управление семейным состоянием, наверное, весьма сложный процесс. Мне трудно судить — наша семья, как ты знаешь, до войны была небогата, но Билл работает в Гринготтсе, и он кое-что рассказывал мне о своей работе, так что…

— Нет! — теперь уже Драко Малфой перебил Чарли Уизли. — Мне абсолютно не нравится всем этим заниматься, Чарли. Просто это мой долг, понимаешь? Я наследник рода, и я вынужден заботиться о сохранности и приумножении своего наследия, хочу я этого или нет.

— То есть, тебе не нравится то, что ты делаешь? — все так же мягко продолжал Уизли, и Драко подумал, что, пожалуй, поспешил с выводом о его тактичности и тонкой натуре. — А тем, что тебе нравится, ты не занимаешься, да? Но почему?

Малфой посмотрел на Чарли долгим и ничего не выражающим взглядом, потом решительно отбросил дотлевший до фильтра окурок и нагнулся к Уизли через столик, поставив на столешницу локти и опершись подбородком о сплетенные пальцы рук.

— Что ты хочешь сказать, Чарли? Что я ни хрена не делаю в этой жизни, что ли?

— Эй, Драко, я ничего такого не говорил! — воскликнул драконолог. — Я просто спросил, есть ли у тебя дело, дело всей твоей жизни, понимаешь?

— Я понимаю, Чарли! — Драко улыбнулся враз побелевшими губами. — Я в состоянии понять, что такое дело всей жизни, беда лишь в том, что у меня этого дела как раз и нет. Забавно, правда? С самого рождения меня готовили в наследники рода со всеми вытекающими отсюда последствиями. Меня учили… А, чему меня только не учили! И во всем, кстати, я одинаково хорош — не как для профессионала, а как для наследника рода, разумеется. Фехтую, танцую, на рояле играю — ну, это ты и сам слышал. Беда только в том, что ничто из этого не может стать моей профессией. А о приобретении настоящей профессии я как-то не позаботился, мне просто было некогда, Чарли! То хоркруксы искал, то за УПСами по всей стране гонялся, а после победы я тоже был очень занят — сначала ремонтировал особняк, потом привыкал жить без войны, потом Гермиона согласилась выйти за меня замуж, потом мы уехали в свадебное путешествие, и оно растянулось месяца на три, потом… Ну, потом я просто наслаждался жизнью, но ты прав, Чарли, ты совершенно прав! — яростно воскликнул Малфой, хотя Чарли за время этого страстного монолога не проронил ни слова, — у человека должно быть свое любимое дело! То, которое стоит на первом месте!

Будь на месте Драко Малфоя Гарри Поттер, он немедленно вскочил бы с гобеленового дивана и нервными размашистыми шагами заходил по комнате, сжимая и разжимая на ходу кулаки и бормоча что-то себе под нос, а оказавшийся где-нибудь поблизости профессор Снейп непременно принялся бы язвить по поводу поттеровской импульсивности и неумения контролировать себя. Впрочем, по поводу малфоевского неумения контролировать себя он бы тоже прошелся, и еще как! Хотя Малфой с дивана и не вскочил, ограничился лишь тем, что сильно хрустнул пальцами, потом посмотрел на них с некоторым недоумением и напоследок больно прикусил костяшки на левой руке.

— Послушай, — успокаивающе начал Чарли, — ты напрасно так завелся, Драко. Во время войны ты действительно был настоящим героем…

— Через месяц стукнет ровно четыре года с тех пор, как война закончилась, четыре года, Чарли! И я не один был героем, нас там была мерлинова уйма! И все чем-то занимаются, все — Гарри играет в квиддич, Рон торгует шоколадом, Фред и Джордж — гениальные изобретатели, даже Невилл Лонгботтом, и тот стал гербологом, и хорошим, заметь! А я?

— Ты же сам говорил, что на тебе управление семейным бизнесом, а это очень непросто.

— Я не выбирал это, Чарли, — горько проговорил Драко, успокоившись моментально, словно и не было только что этой резкой вспышки, просто он, наконец, высказал вслух то, что давно в нем зрело и копилось, высказал в лицо малознакомому человеку, ставшему за считанные минуты таким близким и родным, а теперь, освободившись от обжигающей, отчаянной правды, озвучив ее, выразив в словах, снова обрел способность спокойно думать и рассуждать, а, может быть, даже искать выход.

— Знаешь, Чарли, управление делами семьи — это было предрешено с момента моего появления на свет. Никто тогда, конечно, и представить себе не мог, что я когда-нибудь пойду против воли отца, окажусь предателем родовых идеалов, буду проклят и так далее и тому подобное. Но как бы то ни было — мы победили, а лишить меня наследства Люциус не успел. Так что от предначертанного мне судьбой сбежать не удалось, и мое собственное мнение при этом абсолютно никого не интересует! А вот Рон, например, решил сам, лично, и никого при этом не спрашивая, ну, может быть, кроме Луны, что хочет открыть кондитерскую, а не работать в Аврорате, как об этом твердили все вокруг него во время войны. Его решение всех удивило, но это было только его решение, понимаешь? И что же? Он вполне счастлив, делая то, что ему действительно нравится. А ты, Чарли? Ты помнишь, как выбрал свою профессию? Когда ты решил, что будешь именно драконологом, а не аврором, министерским служащим или колдомедиком?

— Я знал это с четырех лет, — улыбнулся далеким воспоминаниям Уизли. — С тех пор как впервые увидел изображение дракона в книжке. Я понял, что мое сердце навеки принадлежит этим невероятным существам. К одиннадцати годам я узнал о драконах все, что только можно было узнать, и когда попал в Хогвартс, первым делом — ты не поверишь, Драко — я отправился в читальный зал, потому что мама часто рассказывала мне о том, как много книг хранится в хогвартсовской библиотеке. Как ты можешь догадаться, меня интересовали только те из них, которые касались драконов. А когда я впервые увидел живого дракона, весь мой мир перевернулся с ног на голову! Я был раздавлен, оглушен, потрясен и околдован! Помню как сейчас — это была венгерская хвосторога. Огромная, черная, сверкающая на солнце самка, с острыми шипами на хвосте. Она показалась мне грозным божеством, Драко! Настоящим божеством, загадочным, неприступным, совершенным в своей красоте — как и положено божествам. Я занимаюсь драконами пятнадцатый год, и я до сих пор не изменил своего мнения — они действительно божественны. Все, без исключения.

— Вот это да! — выдохнул Малфой. — Я завидую тебе белой завистью, Уизли! Ты можешь оценить всю абсурдность ситуации? Малфой завидует Уизли, предки переворачиваются в гробах. Не злись, я просто глупо шучу. Но ты так говоришь об этих чудовищах, что я … Мордред, хотел бы и я говорить о чем-нибудь так же увлеченно, как ты о своих драконах!

— Смеешься? — недоверчиво спросил Чарли. — На самом деле это ведь ты первым начал все это.

— Что ты говоришь? — нахмурился Драко. — Не понимаю, о чем ты.

— О твоей музыке, Малфой, о чем же еще? Может быть, ты не самый великий пианист на свете, тебе видней, но то, как ты играл… Это же на стоящая магия, Драко! Вокруг тебя воздух гудел, а сам ты как будто светился изнутри. Я никогда не видел у тебя такого выражения лица, даже на вашей с Гермионой свадьбе. Словно ты находился не здесь, не в этой реальности, а где-то в другом мире, и извлекал звуки не из инструмента, а из самого сердца... — Чарли поймал странный малфоевский взгляд и оборвал сам себя. — Я что-то не то говорю, Драко?

— Мне еще никто ничего подобного не говорил, — честно признался Малфой.

— Может быть, потому, что ты играешь только для самого себя? — поинтересовался Чарли.

— Может быть, — покладисто согласился Драко.

— А ты попробуй сыграть еще для кого-нибудь, может быть, им тоже понравится.

— Может быть, — опять легко согласился с Уизли Малфой и вдруг признался, — я даже для Гермионы никогда не играл. Врал всегда, что плохо умею, а за этот рояль при ней только мама садится, когда приезжает к нам в гости…

— Ни разу не играл для собственной жены? — поразился Чарли. — А говоришь, она у тебя на первом месте! Скрываешь от нее то, что по-настоящему важно для тебя. Почему?

«А действительно, Драко, почему? — подхватил бы и профессор Зельеварения, услышь он последнюю реплику. — Это абсолютно непохоже на Вас — Вы всегда демонстрировали свои умения и способности, иногда даже излишне рьяно, а тут такая патологическая скрытность. Что плохого, если кто-нибудь узнает, что Вы хорошо играете на рояле?»

— Я боюсь, — ответил Драко и реальному Чарли Уизли и воображаемому Северусу Снейпу одновременно. — Я так давно ни для кого не играл, что и сам уже не знаю, хорошо это делаю или плохо. Я ведь играю не для того, чтобы насладиться красотой музыки, Чарли, или усовершенствовать свою технику. Я сажусь за инструмент тогда, когда чувствую — то, что накопилось во мне, просто взорвет меня изнутри, если я немедленно это из себя не вылью! Вот я и выливаю. Через музыку. Это довольно… интимный процесс, и посторонние здесь ни к чему. Когда ты подал голос с дивана, в темноте, я в первую минуту хотел приложить тебя Обливиэйтом, представляешь? Извини.

— Ничего, — спокойно кивнул драконолог. — Я, если честно, это почувствовал. Поэтому и уходил так долго — хотел дать тебе возможность решить, что делать дальше.

— Почувствовал? — переспросил ошеломленный Драко. — Как? Неужели на моем лице…

— Ну, что ты! — широко улыбнулся Чарли. — Не беспокойся, с твоим лицом все в полном порядке — магловская броня! Которая исчезает только во время игры… Просто, понимаешь, Драко, когда ты всю жизнь проводишь рядом с драконами, начинаешь очень тонко чувствовать людей. Неимоверно тонко. Иногда даже хочется заавадиться, насколько тонко — тошнит от малейшей фальши.

— Спасибо, Чарльз, — Драко протянул над столом руку, и Уизли, ни секунды не колеблясь, пожал ее. — За то, что выслушал. И за все, что сказал.

— И тебе спасибо, Драко, — подхватил Чарли.

— А мне-то за что? — искренне удивился Малфой. — За то, что все-таки сдержался, не стер тебе память?

— Да. Было бы обидно жить, чувствуя, что в твоей жизни было какое-то великое чудо, а ты его не помнишь.

Оба помолчали. Драко вновь закурил, Чарли подогрел заклинанием чай, налил себе полную чашку, сделал большой глоток, посмотрел на Малфоя-младшего внимательным серьезным взглядом старшего брата, подумал: «Мерлин, совсем еще пацан! Прямо как мой Рон. Оно ему надо — семейный бизнес, наследство, честь фамилии? Был бы Люциус нормальным человеком, остался бы жив, занимался сейчас всей этой ерундой, а Драко жил бы себе спокойно, на рояле играл не потому, что иначе сойдет с ума, а потому что просто нравится». Поморщился от боли в кривом малозаметном шраме у основания шеи — шрам болел редко, но если уж начинал ныть, то так, как сейчас — пульсировал и дергал часами, изматывая безнадежностью и вызывая удручающее чувство беспомощности — от боли не помогали ни зелья, ни мази — какая-то индивидуальная реакция организма. Поэтому оставалось только перетерпеть эту боль.

Чарли как раз додумал эту мысль — о необходимости молча перетерпеть — до конца, и тут Драко поднял на него сосредоточенные серые глаза, в которых уже ничего нельзя было прочитать, кроме обычной малфоевской сдержанной вежливости, и спросил, в который раз за сегодняшнюю ночь удивив Уизли:

— Сильно болит?

— Противно, — поморщился Чарли и хотел спросить — а как Драко вообще догадался, что у него что-то болит? — но не успел. Малфой щелкнул пальцами, от чего недокуренная сигарета тут же рассыпалась в воздухе мелкими красными искрами и исчезла без следа, стремительно поднялся с места, обошел столик и оказался у Чарли за спиной.

— У Гермионы это лучше получается, — сказал он и положил тонкие прохладные пальцы точно на ноющий шрам. — Но Гермионы сейчас нет, так что, если ты не против, я попробую, ага?

— Ага, — машинально согласился Чарли, и через секунду ощутил легкое покалывание в том месте, где саднило и дергало, а еще через несколько секунд пропало и покалывание, сменившись приятным ощущением покоя. Боли больше не было, были только прохладные пальцы Драко Малфоя, а затем и они исчезли, словно все это только привиделось Чарли после бессонной ночи и многодневного кутежа.

— Ух, ты! — выдохнул он, недоверчиво крутя головой и боясь спугнуть волшебство. — Драко, да ты просто кладезь талантов!

— Ну, да, я такой! — хмыкнул Драко, усаживаясь на место, и весело продолжил. — А еще я просто кладезь разных страхов и фобий. Вот видишь, на рояле играть прилюдно боюсь, дело всей жизни себе так и не выбрал — наверное, потому что тоже боюсь. А еще я очень боюсь драконов. С детства.

— Со своими страхами нужно бороться, Малфой! — поддержал легкий шутливый тон Чарли. — И я даже знаю один способ. План такой: послезавтра женим моих братцев, еще пару дней спокойно отдыхаем в кругу родных и близких, а потом мне пора возвращаться обратно, в Румынию, и я предлагаю тебе поехать со мной. Посмотришь на моих божественных чудовищ вблизи, подышишь с ними одним воздухом, я познакомлю тебя с Норбертой…

— С Норбертой? — лукаво перебил Драко. — А как же «нет такой женщины, которая согласилась бы все время быть на втором месте»? Она из местных, румынских ведьм или коллега-драконолог? Кто твоя девушка, Уизли?

— Настоящая красавица! — засмеялся Уизли. — Породы норвежский горбатый дракон. Немного крупновата, а если рассердится, сразу плюется огнем, но в горах, сам понимаешь, выбирать не приходится.

Драко захохотал во весь голос, не сдерживаясь. А, отсмеявшись, спросил:

— Почему же норвежский горбатый, а не венгерская хвосторога? Так ты ветреный тип, Уизли, изменил своей первой любви!

— Для хвостороги я еще более мелковат, чем для норвежца! — махнул рукой Чарли. — Пришлось наступить на горло собственной песне. Так что, Малфой, согласен? Если хочешь, можем взять с собой Гермиону.

— Гермиону драконы интересуют только в качестве дефицитных ингредиентов для зелий, — вздохнул Драко. — А я с удовольствием принимаю твое приглашение. Кстати, у вас большой завод?

— Вообще-то да, но, боюсь, такое положение вещей продлится недолго,— нахмурился Чарли. — Недавно умер старый владелец завода, а его наследника интересует только прибыль, и ничего больше. Он приезжает с инспекцией раз в месяц и первым делом подсчитывает, сколько фунтов драконьей чешуи и унций желчи мы собрали. А на то, что драконы — существа с хрупкой психикой, и к каждому из них нужен свой, особый подход — ему плевать! Разводить драконов — дело, конечно, очень прибыльное, но и очень сложное, словно… словно искусство! Для того чтобы работать с драконами, их нужно чувствовать, потому что они-то всегда безошибочно чувствуют людей. Но нашему новому хозяину нужны только галеоны, чувства драконов его не волнуют, так что я не удивлюсь, если он решит истреблять драконов для того, чтобы выгодно продать их печень и все остальные внутренности — сам знаешь, как высоко это ценится и как жизненно необходимо в зельеварении.

Если бы неоднократно упоминаемый всуе лучший Зельевар всея Вселенной Северус Тобиас Снейп все-таки присутствовал при этом в высшей степени любопытном и поистине историческом разговоре двух молодых магов, в этом месте он непременно бы вмешался и прочел целую лекцию на тему: «Дракон и его роль в Великом Искусстве Зельеварения» — именно так, и все обязательно с большой буквы. Но по причине уже неоднократно упоминавшихся семейных обстоятельств Снейпа, в данный момент он никак не мог здесь находиться, и был не в состоянии помешать Драко произнести свою следующую фразу.

— Прибыльное дело, говоришь? — хищно прищурился блондин, и Чарли Уизли вдруг ясно представил себе, с каким именно выражением лица Малфой-младший занимается фамильным бизнесом. — И как зовут вашего хозяина?

— Жорж Дюбуа. Из французских чистокровных магов, живет где-то под Марселем, в Румынию только наведывается... Драко, что ты задумал? — встревожился Чарли, напуганный малфоевской ухмылкой, внезапно засверкавшими глазами и тихим бормотанием: «Дюбуа, Дюбуа… Надо немедленно послать сову Нарциссе — пусть наведет справки…»

— Ничего, Чарли! — азартно воскликнул Малфой и энергично встряхнул бутылку с огневиски. — Ничего, кроме того, как найти себе дело всей жизни. В конце концов, мне двадцать три года, давно пора!

И он вновь наполнил спиртным трансфигурированные из веджвудских блюдец стаканы. Чарли Уизли выпил свою порцию не поморщившись, внимательно оглядел повеселевшего Драко и помимо воли улыбнулся. Если в бизнесе Драко так же хорош, как в музыке, можно не сомневаться — в ближайшем будущем у драконьего завода в Трансильванских Альпах (4) сменится хозяин, и эти перемены, пожалуй, будут к лучшему.

— Кстати, — совсем некстати спросил Чарли, — а что ты играл? Я имею в виду, на рояле?

Малфой бросил мечтательный взгляд на все еще стоящий раскрытым рояль, и с благоговением в голосе произнес:

— Ференц Лист. Венгерские рапсодии. Пятая, Шестая и Девятнадцатая. Мои любимые.

«Малфой любит венгерские рапсодии, а я без ума от венгерских хвосторог. К Трелони не ходи — сегодня нас просто судьба свела. Малфой — драконозаводчик — это звучит гордо, но музыкант из него все-таки получился бы невероятный! Я, конечно, в музыке не разбираюсь, но в том, как он играет, столько искренности! Думаю, драконы его примут — они всегда тонко реагируют на настоящие чувства. А страх — это ерунда, это можно преодолеть», — думал Чарли Уизли, улыбаясь Драко Малфою.

«В магической Великобритании нет ни одного драконозаводчика! Английские маги консервативны и до омерзения патриотично настроены — сказано им, что на территории страны нельзя разводить драконов, они и не разводят. А то, что драконов можно разводить на территории другой страны, а самому при этом оставаться в Великобритании — на это у них ума не хватает. Ну что ж, я Малфой, а Малфоям положено быть первопроходцами. И монополистами тоже. Отец бы мною гордился, да... А как обрадуются Гермиона со Снейпом! Для их компании я мог бы поставлять драконью кровь и прочие ингредиенты по себестоимости, но только для них!» — думал Драко Малфой, улыбаясь Чарли Уизли.

За окном занимался радостный летний рассвет, и узнай об этих мыслях профессор Снейп, он немедленно пожелал бы обговорить с молодым Малфоем конкретные условия, на которых зельедельческая компания «Снейп, Грейнджер и Cº» сможет приобретать столь необходимые для плодотворной работы части тела (как то: чешуя, роговые пластинки, когти, зубы, другое) и продукты жизнедеятельности (кровь, желчь, слюна) драконов, разводимых на драконьем заводе мистера Малфоя. Но профессора Снейпа этим ранним августовским утром не было в малфоевском особняке, да и не могло быть, потому как именно в данный момент он находился в коридоре родильного отделения госпиталя Святого Мунго и, вцепившись в свои черные, тронутые сединой волосы, молился всем богам, в которых никогда не верил, о благополучном исходе вторых родов у его горячо любимой жены со странным именем Нимфадора, и ему не было никакого дела ни до Драко Малфоя, ни, тем более, до Чарли Уизли, и уж, конечно, венгерские хвостороги и норвежские горбатые не интересовали этим утром профессора Снейпа, равно как и рапсодии великого магловского композитора, который был родом из тех же земель, что и божественная в своем совершенстве хвосторога…

… Спустя время известный всему магическому миру драконозаводчик Драко Малфой наконец-то отыщет способ, которым сможет адекватно отблагодарить главного драконолога своего завода Чарли Уизли за одну немного безумную августовскую ночь 2003 года. Способ найдется совершенно случайно, во время обычной, полудружеской-полуделовой встречи двух вышеупомянутых волшебников в новой просторной кофейне Рона Уизли, приходящегося одному из них лучшим другом, а второму — младшим братом. Рона не будет с ними за столиком, он как раз отойдет по каким-то своим хозяйским делам, когда колокольчик над дверью кофейни рассыплется хрустальным перезвоном, и порог переступит молодая ведьма в светло-зеленой мантии, черноволосая, тоненькая, как тростинка, и с милыми, почти детскими, ямочками на щеках. Брюнетка устроится за столиком у окна и примется советоваться с говорящим меню о том, какой именно из двух чертовых дюжин сортов горячего шоколада ей выбрать, а Драко Малфой с удивлением обнаружит вдруг, что его друг и компаньон застыл, так и не донеся до рта собственную пузатую кружку с горячим сладким напитком.

— Мерлин мой, — пробормочет Чарли Уизли, и Малфой бережно заберет у него кружку и поставит ее на стол. — Кто это, Драко? Ты ее знаешь?

Драко внимательно вглядится в брюнетку, и торжествующая улыбка появится на его тонких губах:

— Представь себе, да. Это моя четвероюродная кузина по материнской линии, Анна, из венгерских Блэков-Петеши, приехала в Лондон из Будапешта, позавчера была у нас в Малфой-мэноре, очень милая девушка, кстати, прекрасно играет на фортепиано, мы с ней сыграли пару вещиц в четыре руки — Гермионе очень понравилось, и, что самое удивительное, малышам тоже — представляешь, просидели на полу как завороженные, буквально не сводя с нас глаз. Им вообще очень нравится, когда я играю… А что такое, Чарли? — якобы случайно оборвет лорд Малфой сам себя, прекрасно зная ответ на этот вопрос. — Познакомить тебя с ней?

— Если можно, — почти простонет Чарли, не отрывая взгляда от Анны.

— Ты же знаешь, — серьезно ответит Драко, уже поднимаясь из-за стола, — для тебя я сделаю все, что угодно, в буквальном смысле этого слова, — и, нагнувшись к самому уху Чарли, прошепчет старую, только им двоим понятную фразу, — и даже не буду после этого накладывать на тебя Обливиэйт…

(1) Гластонбери — деревня на западе Англии, графство Сомерсет. Гластонбери много веков считается мистическим центром страны, местом Силы, потому что там находится Гластонбери Тор — пирамидальной формы холм, окруженный спиралевидными террасами, с останками средневековой часовни Святого Михаила на вершине. По легенде, именно здесь находился некогда легендарный Авалон, куда Владычица Озера вместе с Морганой увезли умирающего короля Артура.

(2) Броккен — самая высокая точка Северной Германии, где, по преданию, раз в году, с 30 апреля на 1 мая (Вальпургиева ночь), ведьмы собираются на грандиозный шабаш.

(3) Веджвудский фарфор — фарфоровые изделия знаменитой фабрики, открытой в 1759 году Джозайей Веджвудом. Два с половиной столетия считаются образцом высокого качества и тонкого вкуса.

(4) Трансильванские Альпы (они же Южные Карпаты) — горы, расположенные на территории Румынии.

В Лондоне вовсю хозяйничала осень. Расцвечивала багряными пятнами опавших листьев вечно зеленые газоны Кенсингтонских садов (1), обволакивала улицы клубами густых утренних туманов, укутывала шеи горожан теплыми шарфами, разливала в воздухе горьковатый аромат палой листвы и жареных каштанов, дышала прохладой над зеркалами парковых прудов, подбрасывала к небу птичьи стаи, многоголосо и тревожно кричащие: «Оставь!.. Оставь!..», моросила мелким коротким дождичком: «Прости... Прости...», шелестяще вопрошала разноцветным листопадом: «За что?.. За что?..»

На последний вопрос у Драко Малфоя ответа не было, а вот с первыми двумя утверждениями осени он был категорически не согласен. Он не мог оставить, не мог простить, не мог пережить, да что там — он дышать нормально не мог с тех пор, как три недели назад его жизнь раскололась на «до» и «после», и выяснилось вдруг, что на карте его памяти было как минимум одно белое пятно, расцвеченное теперь зловещими багровыми красками ярости и отчаяния. Впадать в отчаяние, впрочем, Драко тоже не мог — в нынешних обстоятельствах это была непозволительная роскошь, да и малфоевское отчаяние было бы сразу замечено близкими, и прежде всего, Гермионой — а именно от Гермионы надлежало скрыть тот факт, что в памяти Драко больше нет пробелов, возникших когда-то благодаря молниеносно наложенному Обливиэйту.

Вспомнив то, что когда-то забыл, Малфой впал в бешенство, и вспышкой стихийной магии едва не разнес особняк. Пока домовые эльфы ликвидировали последствия, Драко залпом выпил полбутылки коньяку и тихо заплакал. К приходу Гермионы он был трезв, собран, и, как обычно, нежен и заботлив, а отсутствие некоторых предметов интерьера (не поддающихся починке ни малфоевскими Репаро, ни эльфийской магией) объяснил внезапно возникшей потребностью в изменениях. Гермиона поверила, ничего не заподозрила и лишних вопросов не задавала. За ужином наводящие вопросы задавал сам Драко, а, дождавшись, пока жена заснет, и мысленно попросив у нее прощения за то, что собирается сделать, он осторожно, но решительно проник в ее мозги. Ему было очень стыдно, даже щеки горели, но другого способа выяснить то, что его интересовало, Малфой не знал. Вынырнув из гермиониного сознания, он некоторое время сидел неподвижно рядом с безмятежно спящей девушкой, сдерживая неровное дыхание и закусив губу, чтобы не заорать. Гермиона вдруг пошевелилась во сне и прошептала: «Драко, Драко…». Драко нагнулся поцеловать ее и только тут заметил, что прокусил губу до крови и даже не почувствовал этого — сердце болело так, что перед глазами плыли темные пятна. Немного успокаивало только одно — Гермиона до сих пор ничего не помнила.

Кое-как дотянув со своей бедой до рассвета, Малфой понял, что утро для него так и не наступило. Со вчерашнего дня, когда вся жизнь его раскололась на «до» и «после», его персональным малфоевским временем суток стала ночь — глухая кромешная полночь без единого проблеска света, и он знал, что так будет до тех пор, пока он не отомстит. Приняв случившееся как данность, Драко засунул все эмоции куда подальше, нацепил на лицо маску озабоченности положением неожиданно запутавшихся дел и приступил к решительным действиям, ничего общего с семейным бизнесом не имеющим. Руководством для действий он избрал пятый пункт фамильного кодекса, который когда-то был вызубрен маленьким Драко наизусть и пересказан дважды — отцу и портрету деда, причем оба (особенно портрет) остались вполне довольны памятью и дисциплинированностью юного наследника рода. Строчки кодекса, написанные не чернилами, а, если верить семейной легенде — человеческой кровью — всплывали в памяти без малейших усилий: «Малфой никогда не оставляет безнаказанной обиду, ущерб или иные неприятности, причиненные его роду, лично ему, его наследнику, его супруге, его лошади, собаке, рабу или иному имуществу — движимому и недвижимому. Малфой волен в выборе средств и способов мести, равно как и сроков её подготовки и осуществления. Малфой волен определять, соответствует ли его месть причиненному ему ущербу. Малфой волен самолично оценивать размер этого ущерба. В одном только не волен Малфой — не осуществлять мести и оставлять обиду безнаказанной». Кодекс был составлен в 1633 году, с тех пор прошло триста семьдесят лет, и Драко немного смущало то обстоятельство, что супруга упоминалась после наследника, но радовало то, что упоминалась все-таки перед лошадью и собакой. Тот факт, что вот уже восемь лет он жил, не только не выполняя предписаний малфоевского кодекса, но и начисто позабыв о его существовании, Драко Малфоя нисколько не смущал. Драко Малфоя вообще больше ничего не смущало с тех самых пор, как три недели назад его жизнь раскололась на «до» и «после» и превратилась в темную ночь, в которой не существовало ничего, кроме желания отомстить. Даже не желания, нет, а — необходимости, острой, словно ядовитые зубы докси.

Она, эта необходимость, управляла всеми поступками Драко, двигала его к далекой пока что цели, заставляла поднимать старые, забытые с войны связи, встречаться с десятками самых разных людей — магов и маглов, аппарировать в разные концы страны, иногда по нескольку раз на день, улыбаться тем, кому хотелось заехать по физиономии, платить галеоны и фунты, угрожать и колдовать, заметая следы — Малфой не скупился ни на золото, ни на заклинания. Так или иначе, но все было закончено намного раньше, чем он мог себе представить, и, пользуясь терминологией из горячо любимого Драко магловского кинематографа, «Час Х» самому себе он назначил на третью субботу октября, и хотя осуществить намеченное собирался лишь ночью, покинул Малфой-мэнор ранним утром, и если бы кто-нибудь из его друзей и знакомых в этот день наблюдал за Драко Малфоем, он не обнаружил бы в его поведении ничего подозрительного или предосудительного. Если, конечно, не считать того факта, что он с девяти часов утра шлялся по магловскому Лондону, но с недавних пор такое поведение больше не считалось предосудительным для чистокровного мага. А если бы кто-нибудь вздумал спросить его, о чем он размышляет сейчас, готовясь совершить запланированное убийство, Малфой невозмутимо ответил бы: «О фамильном кодексе», и с достоинством продолжил свой путь.

Он действительно думал о кодексе, предписывающем многим поколениям Малфоев определенные правила поведения в той или иной ситуации, и о том, насколько мудры были его предки, этим самым кодексом обзаведясь. Мысли текли в его голове то неторопливыми потоками, то неслись вскачь бурными горными ручьями, пока он сам бродил по яркой и карнавально-многолюдной Портобелло-роуд (2), поглубже засунув руки в карманы магловского кашемирового пальто густого оливкового цвета, завязав модным узлом свой шарф, на пару оттенков темнее, и ничем не отличаясь от любого из десятка тысяч любителей антиквариата, праздношатающихся по тротуарам этой знаменитой улицы. Внешне Драко был спокоен и даже безмятежен. Глубоко внутри него скрывалась туго сжатая пружина, и разжаться она должна была лишь сегодняшней ночью. Драко надеялся, что когда все это закончится, для него тоже настанет утро, как и для всех остальных миллиардов людей на планете — магов и маглов, не озабоченных необходимостью немедленного свершения родового правосудия.

Оживленное движение, не по-осеннему яркое небо, пестрая толпа и сотни красочных витрин и прилавков, наполняющих улицу, лишь ненадолго завладевали его вниманием и нисколько не отвлекали от бесконечного внутреннего диалога с самим собой, в котором Драко обращался к себе на «ты» и пытался понять, что руководит его действиями в большей степени — правила поведения, предписанные семейным кодексом, или его собственные моральные установки, позволяющие ему убить человека в мирное время, обдуманно и хладнокровно. По всему выходило, что второе, и Малфой-младший рассекал толпу, словно магловский крейсер свинцовые волны Северного моря, занятый очень важным делом — попыткой доказать самому себе, что на месть его толкает вовсе не внутренняя кровожадность, а незыблемые, впитанные с молоком матери, родовые заповеди.

«Кодекс Малфоев — это книга посильнее «Фауста» Гете и магловской Библии, исполненная многовековой мудрости и древней магии... Ты можешь не вспоминать о нем годами, но на самом деле он всегда с тобой, в твоей крови, контролирует твои поступки и подсказывает, как надо поступать в критической ситуации. Десятки поколений твоих предков, не раздумывая, следовали предписаниям кодекса, сохраняя фамильную честь, оберегая семейные тайны и приобретая славу рода. Рано или поздно наступает твой черед не просто вспомнить о кодексе, но начать действовать в соответствии с ним, даже если ты никогда в жизни не собирался этого делать…»

Толпа была магловской, процентов на сто и даже больше. Он не встретил ни одного знакомого по магическому миру лица за несколько часов неторопливых блужданий от магазинчика одежды к антикварному салону, от картинной галереи к кофейному бару, от ювелирной лавочки к магазину эзотерических товаров (подобные магловские магазины всегда вызывали у Драко лишь скептическую ухмылку, хотя Снейп, к примеру, утверждал, что и в таких местах можно обнаружить кое-что занятное, игрушечный набор «Юный алхимик», к примеру). Малфой разглядывал яркие витрины, переступал пороги бесчисленных лавок, касался руками каких-то предметов, задавал вопросы продавцам и даже торговался с ними, но если бы кто-нибудь из его друзей и знакомых спросил, зачем ему все это надо сейчас, Драко не знал бы, что ответить. Он просто убивал время до наступления вечера, оттягивал момент, когда ему придется войти в один из таких магазинов вовсе не для того, чтобы приобрести антикварную вазу китайской династии Цинь (3) или гравюру Уильяма Хогарта (4), а для того, чтобы убить человека.

После полудня, устав от шумной и разноязыкой толпы, Драко с некоторым удивлением обнаружил, что стал обладателем африканской эбеновой шкатулки, бронзовой курильницы из Боднатха (5), серебряной чернильницы викторианской эпохи (6) и серебряного же портсигара, дата изготовления которого не опознавалась, зато совершенно ясно опознавалось назначение — портсигар был мощнейшим темным артефактом, призванным высасывать энергию из окружающих маглов и преобразовывать ее в магическую. Судя по изнуренному виду индуса-антиквара, артефакт пролежал в лавке достаточно долго, прежде чем перекочевал в карман пальто ошеломленного столь ценной находкой Малфоя. В голове мелькнуло смутное воспоминание о том, что когда-то давно, в детстве, Драко нашел подобный портсигар в отцовском кабинете, а Люциус немедленно отобрал его и прочел длинную лекцию о правилах хорошего тона и недопустимости хватания чужих предметов руками без спроса. В завершение лекции пристыженный Драко был отправлен зазубривать наизусть очередную главу семейного кодекса.

«Ты можешь быть на любой стороне, тебя можно даже обозвать предателем крови, но одного у тебя никто не отнимет — ты Малфой, хочешь ты этого или нет, но ты Малфой. Малфой до мозга костей, до последней синей жилки, бьющейся на виске так бесконтрольно и некстати, до последней капли чистой, Мордред ее подери, крови. Мы, Малфои, бываем разными — среди нас можно найти трусов и подлецов, мелких бесов и крупных негодяев, но бесчестными людьми нас никто назвать не может. А когда дело касается чести, цена вопроса не имеет никакого значения. Даже если эта цена — человеческая жизнь…»

Последним малфоевским приобретением стал яркий пластмассовый значок с изображением растрепанной девочки в рваных чулках, черной остроконечной шляпе, с метлой в руках и синяком под глазом. Поперек значка шла надпись: «Идите в жопу. Я — добрая фея». Драко долго вертел забавную магловскую штуковину в руках, а потом вдруг представил себе физиономию Рона Уизли в тот момент, когда он, Драко, приколет этот значок на широкую уизлевскую грудь, предварительно наложив на безделушку Чары Неснимаемости, и не раздумывая больше, заплатил два с половиной фунта молоденькой продавщице с крашеными в яркий фиолетовый цвет волосами. Положив значок в карман, Малфой ухмыльнулся почти весело, и тут же забыл об этой покупке, как и обо всех предыдущих, а крашеная продавщица еще долго смотрела ему вслед и пыталась справиться с дрожью, в которую ее бросило от «веселой» малфоевской ухмылки.

«Ты не нарушишь законов. Во-первых, Малфой не обязан подчиняться никаким законам, кроме Законов Вселенной, ибо только они истинны и непреложны, а магическое правительство приходит и уходит вместе со своим видением устройства мира. Во-вторых, никто никогда ни о чем не узнает, а истинности пословицы «Не пойман — не вор» никто не отменял, так же как и презумпции невиновности. А в-третьих, в-третьих, Драко, положи себе руку на сердце и задай только один вопрос — справедливо ли то, что этот ублюдок живет на свете после того, что он сотворил? И ответь на этот вопрос — нет, несправедливо…»

Обнаружив, что нести разнокалиберные свертки в руках несколько неудобно, Драко остановился на минуту, и принялся было проговаривать про себя Заклинание Уменьшения, но вовремя спохватился и вместо этого купил на ближайшем лотке большой пакет из грубой коричневой бумаги. С этим пакетом в руках, продолжая вполне убедительно притворяться человеком-которому-решительно-нечем-заняться-в-эту-субботу-кроме-как-гулять-по-Портобелло-роуд, Малфой-младший посидел с пол часа в ближайшем «Старбаксе» (7), неимоверным усилием воли буквально впихнув в себя чизкейк и пару двойных эспрессо, а потом ноги сами занесли его в книжный магазин, где в витрине красовался экземпляр книги под названием «Учение и ритуал высшей магии» Элифаса Леви. Из предисловия к книге Драко узнал, что автор, живший в XIX веке, в мире маглов считается отцом-основателем трансцендентальной магии и большим специалистом в деле вызывания духов и изобретения магических ритуалов. Эта информация насмешила парня и даже отвлекла на некоторое время от неотступных мыслей — Малфою, как и любому другому чистокровному магу, с детства было известно, что этот самый Леви являлся стопроцентным сквибом и всю жизнь посвятил тому, чтобы пробудить в себе (абсолютно безуспешно) хоть какие-то магические способности. Сдержанные ухмылки Драко над перелистываемыми страницами переросли в откровенный смех, чем вызвали недоумение продавца книг — почтенных лет магла в синей вельветовой куртке и с круглыми очками на носу. Очки очень напоминали поттеровские, но хихикать над пожилым маглом казалось как-то неловко. Драко отложил книгу и вышел из магазина.

Лишь около трех часов дня он добрался, наконец, до небольшого магазинчика, торгующего винтажными платьями, кружевными перчатками, разнокалиберными, обтянутыми парчой и вытертой лайкой, пуговицами, потускневшими от времени гобеленами, кусками выцветших фламандских кружев, страусиными веерами и шелковыми, со стеклярусом, дамскими сумочками двадцатых годов. Здесь легкомысленное настроение, охватившее Малфоя после покупки значка и чтения потешных, придуманных сквибом, псевдомагических ритуалов, покинуло его.

«Ты убивал во время войны, и это было оправдано и закономерно. То же самое ты сделаешь и в этот раз, и это тоже будет оправдано и закономерно. Главное — не дать воли эмоциям, просто не дать им завладеть тобой. Холодный и трезвый расчет — вот чем всегда славились Малфои. Никаких соплей, никакой жалости — раздавить гадину и забыть о случившемся, и сделать это так, чтобы твои гребаные предки могли гордиться тобой, если только им случится узнать о том, что ты сделал…»

Вывеска над магазинчиком гласила: «Винтажное волшебство», и когда Драко увидел ее впервые, он расхохотался почти в полный голос, и это был нервный смех человека, неожиданно для самого себя оказавшегося в двух шагах от цели, на поиски которой он собирался потратить долгие месяцы, а потратил всего лишь четырнадцать дней. За прошедшую неделю, что Малфой таскался сюда, словно на работу — всякий раз под Оборотным Зельем — он успел изучить не только надпись на вывеске «Винтажного волшебства», но и ознакомиться с ассортиментом магазина, бросить любопытный взгляд в служебные помещения и даже, притворившись заблудившимся иностранцем, побывать на заднем дворе. Сегодня, впервые оказавшись здесь в своем истинном обличье, он не стал заходить внутрь, а постоял немного на противоположной стороне улицы, покусывая губу и делая вид, что разглядывает выставленные прямо на тротуаре лотки с бархатными персиками, разноцветными глянцевыми яблоками и зеленовато-желтыми банановыми гроздьями. Внешне Драко оставался абсолютно спокойным. Дорогое пальто, стильная длинная стрижка, ботинки от Джон Лобб (8), бумажный пакет с покупками в руках — молодой богатый лондонец на субботнем шопинге. От всех остальных молодых богатых лондонцев его отличала разве что волшебная палочка, закрепленная в специальной петельке с внутренней стороны левого рукава пальто. Ему улыбались встречные девушки, чуть не кланялись торговцы, за милю чуя большие деньги и тонкий вкус, и с удовольствием окидывали взглядом магловские авроры в смешных черных касках на голове, полисмены, так, кажется, их называют. Парочка таких полисменов как раз неторопливым прогулочным шагом прошла мимо Драко, он равнодушно встретился с ними взглядом и неторопливо отвел глаза, отвернулся к лотку с отборными фруктами. Выбрал себе самое большое краснобокое яблоко, не глядя сунул деньги продавцу-пакистанцу, и с нетерпением впился зубами в кисло-сладкую сочную мякоть, брызнувшую ароматным соком.

«Ты раздавишь его. Просто раздавишь, не тратя времени на лишние разговоры. Так, самая малость — просто сказать, кто и зачем. Чтобы подыхал, зная, за что, веря в неизбежность воздаяния и без малейшей надежды на спасение. Плевать, что война осталась позади, что за прошедшие четыре года ты ни разу никого и пальцем не тронул, и по законам мирного времени надо бы обратиться в Аврорат или, пользуясь старыми связями, непосредственно к Министру Магии. Никаких авроров, никаких министров, никаких посторонних — ты все сделаешь сам. Главное — не сорваться, контролировать себя, сделать все быстро и уйти, не оставив следов. В магловском мире это называется «уничтожить улики». Если их не уничтожить, могут возникнуть проблемы. А настоящий Малфой умеет сделать так, чтобы проблемы возникали у кого угодно, только не у него самого…»

Вкус яблока придавал уверенности в себе, и Драко доел спелый плод до конца и неторопливо вытер пальцы магловской влажной салфеткой, обойдясь без Заклинаний Очищения и прочей магии. Прежде чем уйти прочь, он еще раз посмотрел на витрину «Винтажного волшебства», из дверей которого как раз выходила шумная толпа благожелательных японских туристов, увешанных фотоаппаратами. Вместе с японцами на пороге возник сам хозяин магазина — высокий и крепкий мужчина средних лет, с тронутыми сединой висками, одетый в кожаные штаны и яркий пуловер. Он приветливо прощался с покупателями и в то же время зорко оглядывал улицу, и никому из улыбчивых, непрерывно щелкающих затворами фотокамер японцев, и в голову не могло прийти, что его внешний облик — не более чем умело наложенные Иллюзионные Чары, и на самом деле мужчина выглядит совершено иначе. Изо всех людей, находящихся сейчас в этом районе Портобелло-роуд, представление об истинном облике владельца «Винтажного волшебства» имел только Драко Малфой. Но к тому моменту, как взгляд крепыша в кожаных штанах остановился на противоположной стороне улицы, Драко Малфоя уже не было на тротуаре рядом с фруктовыми лотками.

«Безусловно, глядя на тебя, предки постоянно переворачиваются в гробах — магловское пальто, в кармане — пачка сигарет, ужасные манеры, ел яблоко на улице, не разрезав ножом, и вообще, женат на маглорожденной, а лучшие друзья — самые что ни на есть предатели вековых идеалов чистокровных, но сегодня, только сегодня, они, пожалуй, смогут тобой гордиться. Не то чтобы это было для тебя важным, но все же… Эта ночь — как будто Рубикон. Как экзамен на право называться Малфоем. Хотя, впрочем, почему только Малфоем? На твоем месте точно так же поступил бы любой нормальный мужчина, даже не важно, маг или магл. Любой нормальный парень предпочел бы решить дело самостоятельно, не прибегая к помощи властей и представителей закона, разве только Перси Уизли поступил бы иначе. Впрочем, когда это Перси Уизли входил в число нормальных парней…»

Если бы кто-нибудь из друзей и знакомых Малфоя наблюдал за ним в течение этого долгого, наполненного бесконечными перемещениями дня, он наверняка усомнился бы в том, что и самого Драко можно причислить к нормальным парням, но вопрос о собственной нормальности интересовал его меньше всего на свете. Отойдя от «Винтажного волшебства» на пару сотен шагов, Малфой увидел прямо перед собой вывеску маленького кинотеатра и, не раздумывая, потянул тяжелую дверь на себя. Сеанс начинался через две минуты, Драко купил билет на последний ряд, не спрашивая, на что именно он идет, и вышел из кинотеатра только после того, как два раза подряд просмотрел захватывающий фильм о приключениях черного вертлявого пирата с подведенными глазами и длинными косичками.

Освободившись, наконец, из плена улицы, где можно купить все, что угодно — от оловянной ложки до бриллиантового колье — Малфой отправился в Кенсингтонские сады. Пока он сидел в кинозале, наступил вечер, на улице резко похолодало, и с темного неба начинал накрапывать дождик, но такие мелочи, как поздний час и испортившаяся погода, Малфоя волновали мало. Во-первых, его внутренний хронометр вот уже три недели как застыл на отметке «Полночь», а во-вторых, Согревающие Чары можно наложить на себя и невербально, не прибегая к помощи палочки. Обезопасив себя от холода, Драко кружил по парковым дорожкам, залитым фонарным светом, вдумчиво курил, сидя на скамейках из светлого дерева, и, останавливаясь у маленьких прудов, подолгу вглядывался в темное зеркало воды, словно надеясь прочитать там какие-то волшебные письмена.

Письмена не появлялись, лишь на одном из прудов Драко встретил пару черных королевских лебедей, почему-то не уснувших в своем домике с наступлением темноты, а продолжавших невесомо скользить по воде. В малфоевском пакете обнаружился кусок овсяного багета, и Драко скормил его лебедям-полуночникам. Огромные величественные птицы с достоинством рассекали водную гладь, изящно наклоняли длинные шеи, подхватывая куски багета, пока те не успели размокнуть, и всем своим видом словно успокаивали и подтверждали правильность малфоевских мыслей о том, что у его задачки нет и не может быть иного решения. Почему-то он в последние дни думал об осуществлении своей мести как о решении задачи, причем, даже не по Арифмантике, а по магловской геометрии. С геометрией Малфой-младший был знаком весьма поверхностно, но помнил, что в условиях задачи обязательно пишется «Дано» и требуется что-то доказать. В его собственной задаче «Дано» можно было сформулировать в нескольких простых и емких словах из пресловутого пятого пункта семейного кодекса: «…обиду, ущерб или иные неприятности, причиненные его роду, лично ему, его наследнику, его супруге…». На последнем слове у Драко начинало гулко бухать в висках, а неконтролируемая синяя жилка не то что билась, а грозила взорваться прямо под кожей. От очередного, Мерлин знает какого по счету за эти страшные три недели, всплеска стихийной магии Малфоя-младшего спас только ливень, внезапно хлынувший с неба отвесной стеной. Не заботясь более о конспирации и сохранности магловской психики, Малфой немедленно аппарировал из парка.

Остаток вечера он провел на втором этаже уютного паба на Стратерн-плэйс, наблюдая в окно за буйством водной стихии снаружи и чередуя Эрл Грей с Даржилингом и Ассамом (9). Обычно работающее до одиннадцати вечера, сегодня заведение было открыто чуть ли не до рассвета, что как нельзя лучше устраивало Малфоя, хоть он и не собирался сидеть здесь так долго. В названии паба (10) Драко усматривал некий тайный знак и сакральный смысл, обещающий успех его сегодняшнему предприятию. Одежда была высушена невербальным заклинанием, пакет с покупками уменьшен и благополучно засунут поглубже в карман пальто, а само пальто — сдано в гардероб, чай обжигал гортань и туманил мозги не хуже спиртного, но от мыслей о том, чтобы выпить что-нибудь покрепче, Драко отмахивался как от малодушных и недостойных истинного Малфоя.

«Конечно, по части выдумывания планов мести тебе далеко до тетушки Беллы, упокой Мерлин ее мятежную душу, но ты тоже кое на что способен. Сколько на твоем счету мертвецов — десять, двадцать? Ты не знаешь, никогда не считал, в отличие от Рона, который оставлял зарубки на своей волшебной палочке, чтобы всегда помнить о том, скольких людей он отправил на тот свет… Ты не Гарри, который был готов взять на себя вину и ответственность за каждого убитого на этой войне, причем, как со Светлой, так и с Темной стороны… Тебе не нужны подсчеты, ты и так помнишь все, что совершил, и знаешь, на что способен. Так что нечего сейчас сидеть здесь и трястись как жалкий магл, вопрошая самого себя, правильно ли ты поступаешь. Надо просто встать, выйти и сделать это. Так, как будто сейчас опять война, и это очередное задание «Мерлиновых Детей». Сверхсекретная операция, порученная Драко Малфою. Да, именно так. Просто встань, Драко, выйди и сделай это…»

— О, да, просто встань, выйди отсюда и сделай это! Кстати, что именно ты собираешься сделать, Дрей? — раздался вдруг над ухом Малфоя голос Рона Уизли, и Драко решил, что последнюю фразу он произнес вслух. Потому что Рон не владел искусством легилеменции, в этом Драко был абсолютно уверен.

— Рон не владеет, можешь быть спокоен. В отличие от меня, — прозвучал второй голос, принадлежащий великому и непобедимому Гарри Поттеру, Мальчику-который-всегда-оказывается-рядом-даже-если-момент-абсолютно-неподходящий.

Малфою понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с духом, закрыть, пусть и с опозданием, свой мозг от поттеровского вторжения, мысленно надавать себе пинков за то, что расслабился и утратил бдительность, и только после всего этого поднять голову и посмотреть на своих ближайших друзей, неизвестно какого Мордреда оказавшихся посреди магловского Лондона поздним дождливым вечером.

— Гарри, Рон! — с воодушевлением начал Драко, поднимаясь из-за стола и пожимая друзьям руки. — Рад вас видеть! Как дела? Как настроение? И самый главный вопрос — какими судьбами?

Гарри потер переносицу своим невозможным поттеровским жестом, означавшим растерянность, и смущенно взглянул на Малфоя.

— Извини, Драко, если мы не вовремя. Буквально несколько слов, и мы тут же уйдем. Но нам показалось, что… э-э… в общем, что мы… что ты… — замялся герой войны и победитель Вольдеморта, очевидно, не находя в себе сил, чтобы озвучить свою мысль и донести ее до Малфоя.

— Нам показалось, что у тебя что-то случилось! — решительно выпалил Рон, приходя другу на помощь. — И, конечно, если ты скажешь, что на самом деле ничего не случилось, то мы свалим по-быстрому, но вообще-то, Драко, врать нехорошо, и даже если ты собираешься изменять Гермионе, мы, в конце концов, твои лучшие друзья и всегда могли бы…

— … связать тебя по рукам и ногам и держать где-нибудь в горной пещере до тех пор, пока ты поймешь, что был глубоко неправ, раскаешься и осознаешь, что лучше Гермионы тебе никого не найти, — подхватил Гарри.

— О, Мерлин, Моргана и все девы Авалона! — простонал Драко, опускаясь на место и переводя ошеломленный взгляд с Поттера на Уизли и обратно. — Я никогда не овладею гриффиндорской логикой настолько, чтобы понимать вас без переводчика… С чего вы взяли, что я собираюсь изменять Гермионе?

Поттер и Уизли переглянулись и вздохнули, как показалось Малфою, без всякого облегчения.

— То есть, ты не собираешься ей изменять? — уточнил Гарри, усаживаясь напротив Драко.

— И у тебя не назначено здесь тайное свидание с другой девушкой? — спросил Рон, плюхаясь на сиденье рядом с зятем.

— Нет! — почти заорал Драко, и тут же взял себя в руки. — Нет у меня здесь никакого тайного свидания, и о том, чтобы изменять Гермионе, я и не помышлял, но раз вы так настаиваете, я обдумаю вашу мысль… — и он глубокомысленно нахмурился, изображая процесс обдумывания.

— Только попробуй, — проворчал Уизли, а Гарри придвинулся поближе к Малфою и принялся объяснять:

— Понимаешь, Дрей, ты сказал вчера, что сегодня с утра отправишься в Румынию, проведать своих свежеприобретенных драконов. Поэтому мы с Роном были, мягко говоря, удивлены, когда увидели тебя вечером в парке. Ты кормил лебедей с отсутствующим видом и разговаривал сам с собой. Нам показалось это странным…

— Я не разговаривал сам с собой! — возмутился Драко. — И вообще, в парке я был три часа назад, и если вы увидели меня еще тогда, почему не подошли ко мне сразу же?

— Да мы и собирались, — ответил Рон, — но тут хлынул ливень, ты аппарировал, и мы потеряли тебя из виду.

— А вот с этого момента, пожалуйста, поподробнее, — прищурился Малфой и откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. — Значит, я аппарировал, вы потеряли меня из виду, а спустя три часа совершено случайно наткнулись на меня в пабе, который расположен отнюдь не в двух ярдах ходьбы от Кенсингтонских садов?

— Не злись, Дрей, — Поттер вновь потер переносицу. — Нам показалось, что ты чем-то озабочен и встревожен, но, конечно, мы не собирались вмешиваться в твои дела…

— Мы тоже аппарировали, — вмешался Рон. — На Диагон-аллею. Посидели немного в «Дырявом котле», послали патронуса к Гермионе…

— Вы послали к Гермионе патронуса? — неверяще переспросил Малфой. — Но зачем?

— Мы беспокоились за тебя, — просто ответил Гарри Поттер, — а когда Гермиона прислала ответного патронуса, который ее голосом пообещал надрать нам уши за то, что мы отвлекаем ее от увлекательнейшего процесса процеживания настоя наперстянки, и сказал, что если мы хотим поговорить с тобой, нам лучше всего связаться с Чарли, потому как ты еще утром отбыл с помощью порт-ключа в Румынию, мы забеспокоились еще сильнее.

— То есть Гермиона не поняла, что я в Лондоне? — быстро спросил Драко.

— Нет, — ответил Рон, — мы просто спросили ее, уехал ли ты, как собирался. Она ничего не заподозрила… Погоди-ка!

Рыжий прервал сам себя и с подозрением поглядел на друга:

— Так ты все-таки собираешься ей изменить?

— О, Мерлин, нет! — зашипел Драко. — И что вы сделали дальше? Послали Чарли сову, чтобы удостовериться, что я в Румынии?

— Первая мысль была именно такая, — покаянно склонил лохматую голову брюнет.

— Но потом мы сообразили, что камин в моей кондитерской напрямую подключен к международной каминной сети, — ухмыльнулся Рон, — и нам потребовалось всего несколько минут, чтобы связаться с драконьим заводом, и выяснить, что тебя там нет.

— Я ведь просил Чарли! — вырвалось у Малфоя, и он тут же прикусил себе язык.

— Можешь не переживать, Чарли тебя не выдал. Повторял как заведенный, что ты прибыл еще утром и в данный момент осматриваешь территорию завода, а она так невероятно велика, что найти тебя он просто не в силах, — слегка улыбнулся Поттер. — Но пока он выдавал всю эту шитую белыми нитками ложь, я просканировал его мозги, и совершенно точно выяснил, что тебя не было на заводе с прошлого четверга, а нам он говорит то, о чем ты его попросил, и, как можешь себе представить, Драко, после этого разговора мы с Роном стали волноваться о тебе еще больше.

— Ты невозможен, Поттер! — простонал Малфой. — Влезть в голову совершенно ни в чем не виновному человеку — твоему другу, между прочим! — только потому, что тебе показалось, будто в парке ты видел меня, кормящего лебедей с озабоченным лицом!

— Мне не показалось, — поправил Гарри. — Я и в самом деле тебя видел.

— И лицо у тебя в самом деле было озабоченным, — подхватил Рон. — Так что мы вернулись в Кенсингтонские сады, к тому пруду, где встретили тебя, и Гарри попытался засечь магический след, оставшийся после твоей аппарации. Как видишь, попытка удалась, и вот мы здесь!

— Если ты скажешь нам, что с тобой все в порядке, и ты просто решил сбежать ото всех, чтобы подумать о бренности бытия, или у тебя здесь назначена важная деловая встреча, к которой ты морально готовился, общаясь с лебедями в парке, а Гермионе и нам сказал вчера неправду из суеверного страха, что сделка сорвется, мы извинимся перед тобой и уйдем. Но если ты влип в какие-то неприятности или у тебя здесь тайное свидание с Асторией Гринграсс, то мы останемся, Драко, как бы ты не возражал, — подытожил Гарри Поттер.

С минуту Малфой сидел молча, глядя в пространство перед собой. В пространстве маячили физиономии его лучших друзей, готовых поставить на уши половину магического мира только чтобы удостовериться, что у него, Малфоя, все в порядке, и уточнить, не собирается ли он, Малфой, изменять их горячо любимой подруге. «На хрена нам враги, когда у нас есть такие друзья?» — некстати вспомнилась вдруг строчка из какой-то магловской песенки (11) и точно так же некстати в памяти всплыли одно за другим два давних воспоминания: одиннадцатилетний Гарри Поттер, отказывающийся принять протянутую для рукопожатия малфоевскую руку, и тот же Гарри Поттер, только на пять лет старше, первым подающий ему раскрытую ладонь в ответ на решительное гермионино: «Мальчики, Малфой теперь на нашей стороне, и по этому поводу я предлагаю вам засунуть топор войны куда-нибудь поглубже». «На что ты надеялся, думая, что сможешь провернуть все в одиночку? — недоуменно спросил сам у себя Драко и тут же сам себе ответил. — Ты не имеешь права вмешивать в это своих друзей. Они здесь абсолютно ни при чем, это дело касается только Малфоев…»

— Не молчи, Дрей! — взмолился, не выдержав долгого молчания, Уизли. — Пошли ты уже нас к Мордреду, объясни, что происходит, и давайте выпьем, что ли! Водоотталкивающие Чары, это, конечно, хорошо, но двойной скотч или, на худой конец, грог — куда лучше!

— Драко, — начал было Поттер, но Малфой решительно перебил его.

— Вы нашли меня спустя три часа после того, как я аппарировал! За это время от аппарации в пространстве не остается и следа! Магического, я имею в виду. Как вам это удалось?

— Не нам, а Гарри, — скромно поправил Рон, но видно было, что его просто-таки раздувает от гордости за друга.

Малфой перевел взгляд на Гарри, но тот просто пожал плечами — удалось, мол, и удалось, разве есть что-нибудь невозможное для Мальчика-который-стал-самым-могущественным-магом-на-Земле?

— Ладно, — сказал Драко, — оставим лирику поэтам. Вы увидели меня там, где меня не должно было быть, сложили два и два и решили, что я отправился на свидание — почему, кстати, сразу с Гринграсс? — но это тоже мелочи и лирика. В общем, спасибо, что волновались за меня, двойное спасибо за вашу преданность Гермионе, хотя, уверяю вас, если бы я решил ей изменить, об этом никто никогда не узнал бы, и, действительно, давайте закажем грога, выпьем и забудем об этом маленьком недоразумении.

— К Мордреду грог, — сурово сказал Гарри, — что, все так паршиво?

— С чего ты взял? — вскинулся Драко. — Почему обязательно предполагать худшее? Я что, должен отчитываться перед вами в каждом своем движении?!

— Конечно, не должен. Но обычно ты нам не врешь, — мягко и как-то растерянно произнес Поттер. — И если ты это сделал, значит, произошло что-то действительно ужасное, с чем ты, по своей отвратительной малфоевской привычке, собираешься справиться в одиночку.

— Кто бы говорил! — беззлобно огрызнулся Малфой, и вдруг почувствовал, что невероятно устал. На его плечи как будто положили неподъемный груз — не только длинный и наполненный бесконечной внутренней борьбой сегодняшний день, но и предшествовавшие ему три недели — с того самого момента, как жизнь Малфоя оказалась расколотой на «до» и «после», и превратилась в сплошную ночь. Драко просто физически ощутил, как его разрывают на части два совершенно противоречивых желания — поделиться частью этой тяжести, пока она не раздавила его окончательно, или продолжать тащить ее самому, испытывая себя на прочность. Он вдруг вспомнил, что давно не курил, но не успел и додумать мысль до конца, как поттеровские руки уже подтолкнули к нему раскрытую сигаретную пачку и магловскую посеребренную зажигалку. В горле на мгновение встал комок, и Драко проглотил его вместе с горьким дымом от первой затяжки.

— Я действительно собирался справиться с этим в одиночку, — глухо сказал он. — Но Мерлину сверху виднее, и он сделал так, что вы меня нашли буквально за пару часов до того как… Нет, парни, я не могу вам рассказать, в чем дело. Это не только моя тайна, и разобраться с этим я должен сам.

Некоторое время за столиком у окна царила тишина. Малфой курил, рассматривая свои руки, Рон смотрел куда-то вбок, а Гарри Поттер, подперев подбородок кулаком, разглядывал Малфоя так, как будто впервые его увидел. Через пару минут такого разглядывания Драко готов был треснуть Поттера по лбу, чтобы тот перестал на него пялиться, но тут Гарри заговорил, и его голос звучал очень-очень мягко, словно он разговаривал с душевнобольным.

— Драко, если ты не расскажешь нам о том, что случилось, нам с Роном придется угадывать, и этот процесс может затянуться надолго. А ты сам знаешь, прорицатель из меня никудышний…

— Да уж, — согласился Малфой, — на Трелони ты не тянешь, у тебя и очков-то уже сто лет как нет!

— Не сто, а всего лишь пять с половиной, — поправил Гарри. — И, кстати, это твоя заслуга, что мне сделали магическую коррекцию зрения, и я смог снять очки, которые носил с детства. Я помню, как ты давил на меня и уговаривал Помфри, хотя война была в самом разгаре, и за это, Драко…

— Я знаю, за это ты будешь вечно мне благодарен! — раздраженно сказал Драко, давя недокуренную сигарету в пепельнице. — Просто в очках ты мне решительно не нравился, без них ты хоть немного похож на человека…

Теплая смуглая рука Поттера накрыла чуть подрагивающие белые малфоевские пальцы.

— Дрей, мы с тобой пять лет были смертельными врагами и уже восемь лет как близкие друзья. Не хочу выглядеть самоуверенным, но за эти годы я немного изучил тебя. Последние три недели ты ходишь сам не свой и в ответ на все вопросы отделываешься сказками о том, как ты неимоверно загружен семейным бизнесом…

— Это действительно так…

— Ты избегаешь смотреть мне в глаза, явно нервничаешь и все время аппарируешь неизвестно куда. Я знаю, что ты, по меньшей мере, пять раз за последние дни был в Министерстве, в прошлый вторник тебя видели в Лютном переулке, и ты явно наводил справки и кого-то искал…

— Что? Гарри, ты следил за мной?!

— Возможно, все это действительно связано с твоим бизнесом, и мне не следует лезть в твои дела, но на прошлой неделе, когда мы возвращались от Фреда и Энджи, ты побледнел как мел прямо на улице, когда кто-то в толпе рядом с тобой произнес слово «Обливиэйт», а три дня назад стаканы на нашем столе разлетелись на мелкие осколки, когда мы сидели в «Дырявом котле», и Невилл рассказывал о какой-то магловской книжке про похищенную девушку, которую...

— Гарри, остановись! Остановись, пока не поздно! — почти взмолился Малфой, но Поттер был неумолим.

— Все эти три недели я наблюдал за тобой, мы с Роном наблюдали за тобой, Драко, и все ждали — когда же наш друг расскажет нам, что у него стряслось, и позовет нас на помощь. И когда мы поняли, что этого не произойдет, я задал себе вопрос: Почему? Что такого могло случиться с тобой, что ты не находишь в себе сил рассказать нам — людям, которые прошли с тобой всю войну. Разве мы можем чего-то испугаться, Драко? Разве в этом мире остались еще какие-то ужасы или мерзости, которых мы не видели? Или существуют такие преграды, которые мы не смогли бы преодолеть втроем? А может, ты до сих пор не доверяешь нам, Дрей?

На последних словах голос Гарри дрогнул, и в этот момент по залу прокатился гулкий звон старинных часов, отсчитывавших полночь. Малфой разом вспомнил, что в полночь он собирался уходить из паба, и тут же сообразил, что просто так уйти ему не дадут. Рон перевел свой взгляд на него, а в глазах Поттера читалось настоящее страдание. «Какого гоблина? — вяло подумал Драко. — В легилеменции Гарри всегда был сильнее меня, и если я сейчас им не расскажу, он просто взломает мне башку и сам посмотрит. Он ведь упертый как дюжина троллей ...»

Малфой поднял голову и произнес, стараясь, чтобы его голос звучал ровно:

— Я доверяю тебе, Гарри. И тебе, Рон. И я мог бы поделиться с вами любой бедой и любой болью, будь они только мои собственные. Но это…

— Это касается Гермионы, да? — подал голос молчавший до сих пор Уизли. — Что-то страшное, да? Такое, о чем нельзя рассказать даже самым близким?

— Совершенно верно, — согласился Драко, глубоко вдохнул как перед прыжком в воду, и начал рассказывать. Он говорил очень тихо, не глядя друзьям в глаза — он просто представить себе не мог, как можно смотреть им в глаза, когда говоришь такое! — и был неимоверно благодарен Гарри и Рону за то, что они ни разу не перебили его и не задали ни одного вопроса до тех пор, пока он не затушил в пепельнице третий окурок и не произнес хрипло:

— Вот и все.

В виски как будто залили расплавленного свинца, а тишина за столом казалась осязаемой настолько, что ее не просто можно было потрогать руками — из нее можно было лепить восковые фигуры. Наподобие тех, в которые превратились Поттер и Уизли после рассказа Малфоя. Только замолчав, Драко понял, что он наделал — его друзья, конечно, сильные парни, а во время войны им случалось быть свидетелями таких вещей, от которых в буквальном смысле слова встают волосы дыбом, но ведь сейчас речь шла о Гермионе. О той самой Гермионе, которую они оба — и Рон и Гарри — любили как сестру, о той самой Гермионе, вместе с которой они пережили столько приключений, веселых и не очень, и подавляющее большинство этих приключений пришлось на тот период, когда они составляли знаменитое гриффиндорское трио, и в нем не могло быть для Малфоя никакого места, потому что сам он был для них тогда всего лишь белобрысым слизеринским хорьком. И, пожалуй, рассказывать двум сильнейшим волшебникам с не очень уравновешенной психикой о том, какое несчастье произошло с их любимой подругой, находясь при этом в магловском пабе, посреди пары десятков людей, даже не подозревающих о существовании магии, было верхом малфоевского идиотизма.

— Ребята, давайте выйдем отсюда, — сказал Драко, вскинул глаза на друзей и поперхнулся — Гарри сидел с застывшим лицом, вцепившись пальцами в столешницу так крепко, что она уже начала потрескивать под его хваткой. Рон, наоборот, ссутулился и закрыл лицо руками, поставив локти на стол. На столе мелко дребезжали чашки, а в люстре под потолком вспыхнули и взорвались одна за другой три электрические лампочки. Балконная дверь, перед которой стоял их столик, распахнулась сама по себе, и ветер вздыбил тонкие занавески.

— Народ, я сказал — пойдемте отсюда. Двойной вспышки стихийной магии здешние стены не выдержат.

— Все в порядке, — прохрипел Гарри, не торопясь, впрочем, отцеплять пальцы от столешницы, поверх которой уже бежали, потрескивая, мелкие голубые искры. — Вспышки не будет.

— А ты? — спросил вдруг Рон, опустив ладони и глядя на Малфоя враз потускневшими глазами. — Как ты пережил это, когда… вспомнил?

— Я разнес пол особняка, — признался Драко. — К счастью, Гермиона в тот вечер задержалась в лаборатории, и мы вместе с эльфами успели все восстановить до ее прихода.

— Я правильно понял — она ничего не знает? — все так же хрипло спросил Гарри.

— Она ничего не помнит, — поправил его Драко и потянулся за четвертой сигаретой.

— Ты уверен? — спросил Рон и тоже протянул руку к сигаретной пачке, хотя оставил эту вредную магловскую привычку сразу же после победы.

Драко сначала дал прикурить ему, потом затянулся сам, и только после этого ответил:

— Я уверен, Рон. Я даже влез в ее сознание, пока она спала. Герми ничего не помнит, абсолютно ничего, и я молю Мерлина и Моргану, чтобы она никогда в жизни ничего не вспомнила.

— А как ты вспомнил? — Рон затянулся сигаретой жадно и выдохнул дым с болезненным наслаждением. — Сразу или…постепенно?

— Насколько я знаю, Гермиона никогда не была сильна в Заклятиях Забвения, — ответил Малфой. — И если честно, мне периодически снились какие-то странные сны, кошмары с участием Герми и Макнейра, но я до последнего времени считал это просто вывихами моего сознания, приветом из славного военного прошлого, ну, вы понимаете, о чем я, парни.

Ни Поттер, ни Уизли не произнесли ни слова, только молча и практически синхронно кивнули головами — понимаем, мол, у самих такое бывает.

— А три недели назад я разговаривал с мамой по каминной связи, и она сначала сказала мне, что собирается съездить в Йер (12), потом упомянула, что ей недавно прислала письмо Анабелла Макнейр, это его кузина, мама училась с ней на одном курсе, а в конце разговора рассказала историю о том, как в лесу неподалеку от маминой виллы недавно потерялась магловская девочка, и маме пришлось выводить ее из леса, изображая добрую фею из сказки, а девочка так восторгалась ею, что мама пожалела ее и не стала накладывать Обливиэйт — вы сами знаете, он может плохо сказаться на детской психике. Мама решила, что девочке все равно не поверят, даже если она и расскажет о том, что ее спасла волшебница — дети часто фантазируют и выдумывают разные истории, в которые не верят взрослые... В общем, когда я услышал все это в течение пятнадцати минут: Йер, Макнейр, лес, Обливиэйт — у меня в голове как будто что-то щелкнуло, и сразу все стертые воспоминания появились в памяти, словно сидели где-то в уголке и только и ждали первой подходящей возможности, чтобы выбраться на поверхность. Ну а потом…

— Потом ты попрощался с мамой и пошел громить собственный особняк, — не то спросил, не то констатировал Рон, а Гарри Поттер отцепил, наконец, пальцы от стола, сфокусировал тяжелый взгляд на Малфое и медленно, через паузы, спросил:

— Ты нашел этого ублюдка, да, Дрей? Что ты собираешься с ним делать?

Драко пожал плечами с деланно-равнодушным видом:

— Я убью его. В принципе, я как раз собирался этим заняться, когда вы меня отыскали. Теперь, когда я все вам рассказал, парни, вы больше не станете меня задерживать, правда?

Рон только фыркнул в ответ, а Гарри покачал головой.

— Нет, Драко, мы не отпустим тебя одного. Это может быть опасным. За Гермиону мы должны отомстить все вместе, верно, Рон?

— Неверно, Гарри, — мягко отозвался Уизли. — Это и вправду может быть опасным, но Драко прав, что все собирается делать один. Так положено.

— Кем положено? — не понял Поттер.

— Кодексом, — терпеливо пояснил Рон. — У каждого чистокровного семейства есть собственный кодекс, в котором написано, что и как полагается делать в подобных ситуациях. Право на месть имеют только мужчины рода.

— Рон, я сто раз слышал от Малфоя о его фамильном кодексе, но никогда и не думал, что он есть в любом чистокровном семействе. Это значит, что и у вас тоже?

— Конечно. Я даже его читал в детстве. Правда, никогда не мог двинуться дальше сорок шестой страницы — почему-то всегда засыпал именно на ней, — улыбнулся шестой сын Артура и Молли Уизли.

— В нашем фамильном кодексе триста восемнадцать страниц, — сухо сказал Драко. — И я знаю их наизусть с девятилетнего возраста.

Рон присвистнул с уважением, Гарри хмыкнул недоверчиво и вдруг глухо застонал, вцепившись обеими руками в свою взлохмаченную шевелюру.

— Драко, я просто не могу в это поверить, просто не могу! Это какой-то страшный сон! Неужели это могло произойти на самом деле?!

— Я думаю, Обливиэйт в той ситуации был самым разумным решением, — тихо произнес Малфой, — хотя, конечно, Гермиона поспешила, накладывая заклинание на меня — из-за этого моя месть запаздывает на три года… Но я не знаю, удалось бы нам это пережить, если б мы оба помнили. Герми, она… — голос его дрогнул, но он тут же взял себя в руки, — она очень сильная девочка, она, наверное, смогла бы выдержать, а я нет. Я бы за эти три года сломался… потому что мне хватило трех недель. Трех недель, в течение которых я смотрю на нее и ежесекундно думаю о том, что ей пришлось испытать когда-то, о том, что она чувствовала, что думала, о том, как ей было больно, наконец! А меня не было рядом, чтобы ее защитить!

Сигарета в малфоевской руке задрожала, и лицо его исказилось от боли. Вокруг Поттера опять заплясали синие искры, и Рон торопливо наложил на их столик Чары Незаметности.

— Все, — сказал Малфой, отдышавшись и докурив сигарету до фильтра. — Все. Хватит. Я не хотел вам говорить, но я не жалею, что я это сделал. Сейчас я пойду и убью его, а вы забудете обо всем, что я вам рассказал и вообще о том, что видели меня сегодня. Я сейчас в Румынии, на драконьем заводе, уже пол часа как распрощался с Чарли Уизли и пошел спать в отведенную мне комнату. Чарли не в курсе происходящего, просто… просто он согласился меня прикрыть, а чтобы иллюзия была совсем полной, я отправил на завод собственный фантом. Он не слишком-то разговорчив, но в состоянии передвигаться рядом с волшебником, который поддерживает его своей магией. Так что алиби на сегодняшнюю ночь мне обеспечено.

— И этот человек удивлялся, что я нашел его по магическому следу! — сказал Гарри Поттер.

— И когда ты успел настолько завоевать доверие моего брата? — спросил Рон Уизли.

— Я сделаю это и постараюсь как-то жить дальше, — продолжал Драко, словно ничего не слыша. — Может быть, моя ночь наконец-то закончится, и я снова смогу видеть солнце.

О главном больше не говорили. Молча сняли чары, расплатились с официантом, вышли на мокрую после дождя улицу и остановились под неверным светом уличного фонаря.

— Пожалуй, вы оба должны принести мне Непреложный Обет, — задумчиво протянул Драко, кутаясь в свой щегольской шарф оливкового цвета.

— Ты спятил? — деловито поинтересовался Рон.

— Мы никогда даже не намекнем Гермионе о том, что нам что-то известно, — сразу же отозвался Гарри. — Мы пообещаем тебе это без всякого Непреложного Обета, Драко. Но что ты будешь делать, если когда-нибудь она сама вспомнит о том, что случилось? Вот так, внезапно, как ты вспомнил?

— Гермиона не вспомнит, — жестко ответил Драко Малфой. — Обливиэйту меня учил Люциус, а у него это заклинание всегда получалось просто превосходно.

И, не давая друзьям опомниться, он выхватил из левого рукава магловского пальто свою волшебную палочку и наложил на них обоих Заклинание Забвения, мгновенно стирая из их памяти воспоминания о том, что этим субботним вечером они встречались с ним сначала в Кенсингтонских садах, а потом в пабе «Виктория». Шорох автомобильных шин заглушил легкий хлопок аппарации Малфоя, исчезнувшего прямо с тротуара подобно призраку, моментально растаявшему во влажном ночном воздухе пустынной улицы…

Драко аппарировал внутрь магазинчика с затейливым названием «Винтажное волшебство». Он был собран и сосредоточен, от внутренних терзаний, мучивших его весь сегодняшний день, не осталось и следа. Драко Малфой больше не задавался вопросом, имеет ли он право убить человека, рожденного как Уолден Макнейр, ставшего Упивающимся Смертью и последний год живущего в магловском Лондоне под Иллюзионными Чарами и чужим именем. Макнейр был виновен во многих преступлениях, и за его поимку британский Аврорат был бы благодарен Малфою до конца его дней. Но Драко Малфоя, лорда и единственного мужчину древнего рода, не интересовала благодарность британского Аврората. Его не смущали также завтрашние магловские газеты, которые выйдут с заголовками: «Страшное убийство на Портобелло-роуд», «Владелец магазина уничтожен неизвестным способом прямо на рабочем месте». И меньше всего на свете волновало Драко Малфоя то обстоятельство, что ему предстоит обстоятельно и неторопливо накладывать Иллюзионные Чары пролонгированного действия на медленно остывающее тело, чтобы оно не начало видоизменяться на глазах у потрясенных маглов. В данный момент действиями Драко Малфоя руководил старинный фамильный кодекс, и, подчиняясь ему, маг тихо прошептал: «Люмос», и когда на кончике его волшебной палочки зажегся огонек, уверенной походкой человека, который хорошо знает, что делает, он поднялся по узкой лестнице на второй этаж, в небольшую квартирку прямо над магазином. И если бы кто-нибудь из друзей и знакомых Драко Малфоя увидел его в этот момент, то всякий поспешил бы убраться прочь с его пути и не мешать ему в осуществлении своей мести, на которую он имел полное право…

…Пройдет много лет, в течение которых в жизни Гермионы Грейнджер-Малфой случится огромное количество событий — радостных и грустных, выдающихся и ничем не примечательных, запоминающихся на долгое время и ускользающих из памяти на следующее утро, но никогда и ни при каких обстоятельствах к ней не вернутся воспоминания о том, что случилось с ней в начале октября 2000 года. Гермиона будет прекрасно помнить, как за пару недель до этого она сделала нелепую попытку уйти от своего любимого, услышав обрывок малфоевского разговора с портретом его отца. Она никогда не забудет, чем закончилась эта попытка — нежным примирением с Драко, освободившегося, наконец, от груза вины за смерть Люциуса. Из ее памяти не уйдут и воспоминания о чудесном путешествии на Лазурное побережье Франции вскоре после этих событий; путешествии, где они с Драко впервые за двухлетнюю войну и бесконечный послевоенный год чувствовали себя счастливыми и беззаботными как дети, наслаждаясь жизнью и своей любовью без оглядки и осторожности, простив друг другу все и не вспоминая о той крови и боли, которая осталась в их военном прошлом.

Прошлое настигнет их внезапно — просто однажды, во время прогулки по магловскому кварталу Йера, Драко и Гермиона разойдутся в разные стороны — она захочет еще раз посмотреть на фрески в соборе Святого Павла, а он предпочтет подождать ее в маленькой кофейне на центральной площади, напротив Башни Тамплиеров, а когда Гермиона не вернется и через час после оговоренного времени, Малфой отправится на ее поиски и далеко не сразу поймет, что с ней что-то случилось. Он найдет ее только к вечеру, в роще за городом, рыдающую, растерзанную, с полубезумным взглядом и ссадинами по всему телу. Гермионина палочка обнаружится буквально в двух ярдах, под ближайшей скалой, поросшей рыжим лишайником. Не меньше двадцати минут понадобится Драко, чтобы справиться с охватившими его ужасом и яростью и немного успокоить свою любимую. Еще столько же времени потребуется ему, чтобы с помощью Репаро и разнообразных Заживляющих Заклинаний восстановить ее одежду и убрать с кожи синяки и царапины. После чего онемевшими губами Драко задаст только один вопрос: «Кто это сделал?», а, услышав в ответ: «Уолден Макнейр», прошипит сквозь зубы: «Я убью его», и с трудом удержится от того, чтобы не сорваться с места в ту же секунду и броситься на поиски Упивающегося, который сумел выжить после Финальной Битвы, исчезнуть из поля зрения британских авроров и внезапно, словно гром среди ясного неба, напомнил о своем существовании на берегу Средиземного моря по ту сторону Английского канала (13).

Гермиона Грейнджер-Малфой никогда не вспомнит об этом. Точно так же как не вспомнит и о том, что произошло несколькими часами ранее, когда, повинуясь наложенному на нее Империо, она петляла по узеньким улочкам средневекового города, послушно держа за руку высокого костлявого мужчину с неопрятными полуседыми волосами и обезображенным шрамами лицом. Она не вспомнит, как этот мужчина вывел ее из города, и в сосновой роще, едва скрывшись от людских глаз, первым делом отвесил ей оплеуху, такую, что она отлетела к ближайшей сосне, а из уголка рта тонкой струйкой потекла кровь. Никогда в своей долгой и счастливой жизни Гермионе не придется вспоминать о том, как Макнейр выкручивал ей руки, стаскивая с нее одежду, и пыхтел ей в ухо: «Шлюха!» и «Грязнокровка!», как он насиловал ее, глухо и утробно ворча, и как она пыталась сопротивляться этому насилию, когда действие Империо стало понемногу ослабевать. Гермиона навсегда забудет, что эта пытка казалась ей бесконечной, что, кончив, Макнейр принялся говорить ей гадости и в подробностях расписывать, какую долгую и мучительную смерть он ей приготовил, и как он станет кромсать ее на кусочки Расчленяющим Заклятием, а потом присылать эти куски Малфою — «мерзкому предателю крови» и «долбаному ренегату».

Из памяти известного Зельевара, любящей и горячо любимой жены и матери троих чудесных детей навсегда уйдут воспоминания о том, как, изловчившись, Гермиона стукнула Макнейра по голове камнем, подобранным ею в траве, как, зажав в кулаке свою волшебную палочку, бежала она со всех ног подальше от того места, где лежал потерявший сознание мужчина, бежала, глотая горячие злые слезы и напрочь забыв о том, что может просто аппарировать. И она никогда не вспомнит, как рухнула на колени где-то среди молодого сосняка, роняя палочку из ослабевших рук, когда бежать больше не осталось никаких сил, и завыла обреченно и страшно, словно молодая раненая волчица. Ни разу за всю оставшуюся жизнь Гермионе не вспомнится, как по этому нечеловеческому вою ее найдет Драко Малфой, и кинется к ней с отчаянием и мгновенно вспыхнувшим пониманием в глазах, а она станет отползать от него, исступленно шепча: «Не трогай меня, Драко, я теперь грязная, не трогай…»

Гермиона никогда не вспомнит о событиях того страшного октябрьского дня, потому что, ответив на вопрос Драко о том, кто это сделал с ней, она позволит ему подняться с травы и поднять себя, она скажет ему, что у нее все в порядке, и она может идти, и даже попросит его внимательно осмотреть ее, чтобы убедиться, что вся одежда цела, а на лице и руках нет больше никаких ссадин и кровоподтеков. Но она не позволит ему углубиться в лес на поиски Макнейра, она не даст ему возможности найти его и сразу же растерзать на сотни клочков, как обещал бывший Упивающийся Смертью поступить с ней самой, грязнокровкой по имени Гермиона Грейнджер. На тот момент в ее душе останутся всего два желания — принять душ и забыть обо всем, что случилось. И руководствуясь этим вторым желанием, Гермиона поднимет полные слез глаза к потемневшим от ярости глазам Драко и тихо попросит его: «Наложи на меня Обливиэйт, Дрей. Прямо сейчас. Пожалуйста…»

В памяти Гермионы не останется и следа о том, как Драко Малфой прислушается к словам своей возлюбленной и сделает так, как она просит, намереваясь облегчить ее участь, отвести в безопасное место и приступить затем к поискам Макнейра. И уж, конечно, Гермиона абсолютно ничего не вспомнит о том, как поднимется одновременно с малфоевской ее собственная рука, и два Обливиэйта прозвучат разом в прохладных сумерках сосновой рощи на скалистом и крутом берегу Французской Ривьеры…

(1) Кенсингтонские сады — лондонский королевский парк в районе Кенсингтон, примыкающий к Гайд-парку. В Кенсингтонских садах находится одноименный дворец, а также мемориал принца Альберта и статуя Питера Пэна.

(2) Портобелло-роуд — улица в районе Ноттинг-Хилл, представляющая из себя огромный блошиный рынок, в многочисленных лавочках и магазинчиках которого можно купить все что угодно — одежду, обувь, посуду, разнообразный антиквариат и даже ювелирные украшения стоимостью в десятки тысяч фунтов. По некоторым данным, антикварный рынок на Портобелло-роуд — самый большой в мире.

(3) Династия Цинь (1644-1912) — последняя монархическая династия Китая.

(4) Уильям Хогарт (1697-1764) — известный английский художник, гравер и теоретик искусства.

(5) Боднатх (Боудданатх, Боддинат, Боуда) — знаменитый буддийский храмовый центр в Непале, на окраине Катманду. Место паломничества буддистов и туристов со всего мира, послужившее также съемочной площадкой для некоторых сцен фильма Бертольдо Бертолуччи «Маленький Будда».

(6) Викторианская эпоха — время правления в Великобритании королевы Виктории (1837-1901). Период промышленной революции, расцвета капитализма, колониальных войн и торжества консервативных ценностей.

(7) «Старбакс» — международная сеть кофеен.

(8) Джон Лобб — английская фирма, производящая эксклюзивную и очень дорогую (от 3500 евро за пару) обувь. Клиентами компании вот уже полтора столетия являются члены королевского семейства, потомственные аристократы и великие артисты. Вся обувь изготавливается по индивидуальным заказам и только вручную.

(9) Названия распространенных сортов чая.

(10) Бар находится по адресу Стратерн-плэйс, 10, и называется «Виктория».

(11) Конечно же, Драко не могла вспомниться строчка из этой магловской песенки. Потому что это песенка «Нога судьбы» в исполнении Бориса Гребенщикова, и вряд ли осенью 2003 года в Лондоне ее распевали на каждом шагу.

(12) Самый южный город-курорт Французской Ривьеры.

(13) Так англичане называют пролив Ла-Манш.

Ремус Люпин мог рассказать всем интересующимся — то есть буквально каждому, кто спросил бы его об этом — что в ночи Полной Луны любой оборотень чувствует себя очень неуютно, даже если за ужином глотнул полторы пинты Ликантропного Зелья. Он мог бы еще добавить, что в полнолуние неуютно чувствуют себя и хронические больные, алкоголики, шизофреники, торговцы сомнительными артефактами в Лютном переулке, а также сомнамбулы и личности с неуравновешенной психикой. И если бы собеседником оборотня, вот уже пятый год занимающего в Хогвартсе должность профессора ЗОТИ, оказался вдруг Драко Малфой, Ремус Люпин получил бы самого внимательного и сочувственного слушателя из всех, которые встречались ему в педагогической практике.

С Лютным переулком у Малфоя, конечно же, ничего общего не было, бабушка его по материнской линии лунатизмом, передающимся по наследству, не страдала, также, впрочем, как и бабушка по отцовской, да и Фенриру Грейнбеку так и не удалось укусить его во время Финальной Битвы, хотя по свидетельствам очевидцев, он очень старался это сделать. Другими словами, с психикой у Драко все было в полном порядке — насколько словосочетание «полный порядок» может быть применимо к человеку, встретившему свое совершеннолетие на войне и едва не убитому собственным отцом. Но вот уже девять месяцев как Малфой ощущал на себе гипнотическую власть Полной Луны и самым серьезным образом задумывался над тем, чтобы прислать профессору Люпину в подарок ящик черного бельгийского шоколада, хотя и понимал прекрасно, что подсластить горькую пилюлю оборотничества не под силу кондитерам всей магической Европы. Но мысль такая в голове бродила — взять и прислать. Просто так, в знак того, что Ремус не одинок в этом мире, что есть еще и другие, кто в ночи полнолуния делается больным и страдает если не от мучительных превращений человека в волка, то, как минимум, от необъяснимой тоски, дурных предчувствий и кошмарных снов. А к шоколаду приложить короткую записку, что-то вроде «Мы с тобой одной крови, ты и я» или «Ты не одинок под Полной Луной, брат».

Расстроенные нервы издавна считались болезнью аристократов, но Драко всегда полагал, что он-то себе такую роскошь позволить не может. Во время войны он прослыл наиболее уравновешенным и хладнокровным среди всех «Мерлиновых Детей» — в общем-то, слизеринцу нетрудно выглядеть таковым на фоне многочисленных гриффиндорцев, чья горячность и несдержанность давно стали нарицательными. «Железный Малфой» — так его называли за глаза, и если отбросить лукавство, то Драко такое прозвище даже льстило. Все лучше, чем «Неукротимый Поттер» или «Неистовый Рон». Малфой был абсолютно уверен, что прозвища придумывает Луна Лавгуд — кто еще кроме нее способен был так проникать в саму суть человека и формулировать эту самую суть одним словом?

С войны прошло уже без малого пять лет, в течение которых жизнь Драко Малфоя была наполнена множеством событий, встреч, путешествий, открытий и даже приключений — к примеру, разведение драконов совершенно точно подпадало под категорию «Приключения», так же, пожалуй, как и женитьба на Гермионе Грейнджер. За редким исключением, события эти были совершенно мирными, и случаи продемонстрировать свою железную малфоевскую суть представлялись все реже и реже, но все-таки представлялись — октябрьская история с Уолденом Макнейром тому примером — и один только Мерлин мог знать, сколько раз еще Драко придется столкнуться со своим прошлым, и чем эти столкновения могут обернуться для него самого и его близких.

Собственно, на Макнейре Малфой и сломался — ну, или, во всяком случае, лишился покоя и душевного равновесия. Привычку контролировать свои слова, действия и выражение лица все Малфои всасывают с молоком матери, но за послевоенные годы, прожитые в счастливом браке и в окружении по-настоящему верных друзей, эта привычка как-то отошла на второй план, и необходимость вновь контролировать себя и днем и ночью — чтобы жена ни о чем не догадалась — здорово раздражала. К тому же все время не покидала мысль, что убийство Макнейра не отсрочит неизбежного, какой-то неведомой, но абсолютно неотвратимой катастрофы, что вот-вот случится и накроет Драко и Гермиону с головой.

Нервы были взвинчены до предела, плохие предчувствия разрастались в груди, словно розовый куст, на котором цветы еще не распустились, а вот шипов уже предостаточно — и Малфой даже не удивился, когда на октябрьское полнолуние ему впервые приснился странный и тревожащий душу сон, отличающийся от обычных плохих сновидений примерно так же, как ярмарочный магловский фокусник, достающий кроликов из пустой засаленной шляпы, отличается от профессора Флитвика, накладывающего на хогвартсовскую кладовку для метел первоклассные Чары Иллюзии или Заклинание Расширения Пространства. В общем, сразу было понятно, что сон этот что-то означает, и это «что-то» может быть только чем-то нехорошим, потому как хороших снов на полнолуние не бывает, зато вещих сколько угодно — об этом Сибилла Трелони рассказывает на одном из первых занятий, когда студенты еще воспринимают ее всерьез.

В ту ночь луна на сине-черной скатерти неба казалась мутной, заляпанной темными пятнами тарелкой, которая исходила сновидениями, словно горячий суп — паром, и сновидения эти горчили будто невымоченные сушеные грибы. С детства Малфой видел сны красочные, изобилующие деталями, удивляющие лихо закрученным сюжетом и обилием не только цветов и звуков, но и запахов, а от этого сна в памяти остался прежде всего явственный аромат морского бриза, винно-коричный вкус поцелуя и четкое ощущение непоправимой утраты. Больше Драко ничего не запомнил, но, проснувшись, про себя обозвал этот сон «кошмаром» — из-за тревожной тяжести в груди — хотя и предположить не мог в тот момент, насколько окажется прав в своем обозначении.

Впрочем, воспоминание о странном сне из головы улетучилось почти сразу же — встрепанная рыжая сова принесла ему записку от некого отставного аврора по фамилии Баттл, который просил лорда Малфоя о срочной встрече. Если верить записке, Баттл располагал информацией о местонахождении «интересующего мистера Малфоя субъекта». В те дни мистера Малфоя интересовало местонахождение только одного субъекта на свете, и он отбыл на встречу с Баттлом немедленно, наскоро выпив чашку крепчайшего кофе, сваренного по рецепту профессора Снейпа (четыре десертные ложки свежемолотой Арабики довести до кипения на очень медленном огне, затем по кончику столового ножа влить в горячую жидкость полстакана выдержанного коньяку, после чего еще раз довести до кипения и неторопливо разлить напиток по маленьким кофейным чашечкам), и на вопрос Гермионы: «Когда тебя ждать, любимый?» выдохнув ей прямо в маленькое розовое ушко: «Двадцать четыре часа в сутки и двенадцать месяцев в году. Если однажды выяснится, что ты меня не дождалась, я в тот же миг скончаюсь от разрыва чего-нибудь, чему положено разрываться в подобных ситуациях». Гермиона, как всегда, фыркнула, потянулась поцеловать мужа «на дорожку», и их поцелуй, опять же, как всегда, растянулся минут на пять, после чего Драко молниеносно вылетел из столовой Малфой-мэнора, а она ощутила вдруг, что к горлу поднимается невесть откуда взявшийся горький комок, а глаза подозрительно пощипывает, но списала эти ощущения на чересчур крепкий кофе.

Следующие восемь дней своей жизни Малфой был слишком занят, чтобы вспоминать о каком-то странном сне, встревожившем его ночью на полнолуние, а через восемь дней он убил Уолдена Макнейра и опять стал чрезвычайно занят, так что на воспоминания просто не оставалось времени. Вначале надо было вновь научиться дышать и перестать нервно вздрагивать при слове «Обливиэйт», потом — убедить Гермиону в том, что с ним все в полном порядке, просто он немного подустал от разнообразного фамильного бизнеса (Быть миллионером — это такое утомительное занятие, Герми, честное слово!), затем пришлось приложить совершенно нечеловеческие усилия к тому, чтобы Гарри и Рон прекратили гипнотизировать Драко при встрече проницательными взглядами и избавились от последних сомнений, мешающих им поверить в то, что вечером 18 октября он любовался в Румынии свежевылупившимися Новозеландскими опаловоглазыми дракончиками, а не блуждал по Лондону, затевая что-то-такое-в-чем-так-и-не-признался-своим-лучшим-друзьям.

Когда все это осталось позади, и жизнь, казалось, вернулась в свою обычную колею, как раз наступила пора ноябрьского полнолуния, и Малфою вновь приснился сон, пропитанный запахом моря и глинтвейна, и на этот раз Драко проснулся в твердой уверенности, что видел самый страшный кошмар в своей жизни. Откровенно говоря, пробуждение было не из приятных — холодный пот по всему телу, полузадушенный вопль на пересохших губах и убийственно ясное понимание того, что «разбитое сердце» — это не просто метафора. На виске бешено билась жилка, и пальцы тряслись, когда он, неловко выбравшись из кровати и добредя до балкона, пытался закурить, стараясь при этом не смотреть на небо, где тусклая полная луна как раз выплывала из-за грозовых облаков, нависших над Уилтширом (1). Единственное, что хоть немного примиряло Малфоя с действительностью — тот факт, что ему удалось ничуть не потревожить Гермиону, и теперь она мирно посапывала под атласным покрывалом и Чарами Повышенной Комфортности, ежевечерне накладываемыми на всю спальню.

Драко курил, привалившись к каменным перилам, мерз с каким-то болезненным удовлетворением, и представлял, как завтра же пришлет Ремусу ящик его любимого лакомства, и немедленно заявится в гости следом за шоколадом — поболтать о том о сем, вспомнить «минувшие дни и битвы, где вместе рубились они», в конце концов, оба — ветераны войны и национальные герои, разве им не найдется о чем поговорить?

«Страшнее этого сна, — начал бы Драко разговор с Люпином, задумчиво разглядывая собственные тонкие пальцы, — мне не снилось ничего и никогда. Я думаю, все дело в полнолунии — луна ведь как-то влияет на наши сны и э-э-э… психическое состояние, да, профессор? — А раньше тебе снились кошмары на Полную Луну, Драко? — спросил бы Ремус своего молодого друга, примериваясь к особо соблазнительному шоколадному ломтику из подаренного Малфоем ящика. — Раньше мне снились кошмары безотносительно фаз луны, — ответил бы Драко, пожав плечами и оторвавшись, наконец, от сосредоточенного разглядывания собственных пальцев. — Самые обыкновенные военные кошмары, полные крови и смерти, ничего особенного. Вам разве такие не снятся, Ремус? — и Люпин, пожалуй, поперхнулся бы горьким бельгийским шоколадом, и долго кашлял, не находя нужного ответа…»

Действительно, кошмары снились Малфою и прежде — ну а кому из прошедших войну не снятся время от времени поля сражений и лица мертвых товарищей, кто не мечется ночами на постели с хриплым неразборчивым бормотанием, у кого хоть раз в год не наступает сумрачная депрессия, вызванная ночными угрызениями совести и сновидениями, наполненными отнюдь не жизнеутверждающими символами? В этом смысле Тот, Селена, Диана, Кори, Нанну, королева Мэб (2) — или кто там еще является посланником воли бледного ночного светила — различий между небогатым волшебником-оборотнем и потомственным магом-аристократом находили не больше, чем между веснушками близнецов Уизли.

Ночные кошмары Драко обычно были окрашены в яркие, с преобладанием алого, цвета, пахли разогретой медью и резкой свежестью озона — такой запах разливается в воздухе перед грозой и после многократного применения Непростительных заклинаний. В этих снах — являющихся нерегулярно, безо всякой связи с лунными фазами, скорее уж, в зависимости от дневного настроения и времяпрепровождения — Драко всегда кого-нибудь убивал. Вернее, он убивал не просто «кого-нибудь», а кого-то из тех Упивающихся Смертью, что наяву были отправлены им к волшебникам-праотцам — Мерлину, Моргане и ко все остальным, к кому уходят мертвые темные маги. Теперь, в соответствии со всеми законами магловской психологии и магического воздаяния, они наведывались в малфоевские сны, не настолько часто, чтобы он начал сходить с ума, но и не так редко, чтобы дать ему возможность, наконец, обо всем забыть.

Они снились ему с разной очередностью и периодичностью, ограниченной списком в двадцать шесть имен, первым из которых стояло имя Маркуса Флинта, а последним, завершающим — Уолдена Макнейера. Иногда они будто сговаривались и приходили все вместе, то есть все двадцать шесть в один сон, и Драко никогда не успевал вынырнуть из кошмара, прежде чем досмотрит его до конца. Словно кто-то невидимый — ангел или демон — держал в руках пергамент и ставил кончиком пера галочки напротив имен. С пера капали красные чернила, а рука ангела (или демона) не знала усталости и пощады. Сказано «от сих до сих», и быть посему. Первый — Маркус Флинт, последний — Уолден Макнейр, между ними — двадцать четыре имени, всего — двадцать шесть пунктов, двадцать шесть Упивающихся Смертью, двадцать шесть человек, убитых Драко Малфоем...

Их имена облекались в плоть, а плоть обрастала именами, и каждый появлялся перед Малфоем вовсе не затем, чтобы сказать ему, что он никого не винит в своей смерти. Днем Драко мог бы принести Нерушимый Обет, что он не помнит и половины всех деталей и обстоятельств, которые всплывали в его подсознании ночью. Десятки крупных боев и небольших стычек, из которых он неизменно выходил победителем, пусть даже с очередным ранением на теле, не изгладились из его памяти, даже если он и пытался уверить самого себя в обратном. Шрамы от попавших в него заклинаний он свел вскоре после победы — все, до единого, но как выяснилось лишь спустя время, некоторые шрамы удалить невозможно. Малфой разговаривал с Гарри и Роном, с близнецами и даже с Невиллом Лонгботтомом — все они в один голос твердили, что временами им тоже снится что-то такое, после чего желание уснуть пропадает как минимум на пару ночей, и Драко задавался иногда вопросом, когда же война отпустит их всех окончательно, и все больше склонялся к мысли, что в этом уравнении неизвестное стремится к бесконечности.

Но даже если эти сны и доставляли ему беспокойство, даже если он и просыпался иногда с бешено колотящимся сердцем и железным привкусом крови на языке от прокушенной, чтобы не заорать, губы (хорошие Малфои контролируют свое поведение даже во сне), в душе его жила ни на чем, в общем-то, не основанная уверенность, что если он перестанет испытывать хотя бы слабый отголосок вины и боли за совершенные им деяния — кошмарные сновидения исчезнут. И потому Драко не жаловался на свои «обычные военные кошмары, полные крови и смерти», а испытывал даже некоторое удовлетворение от того, что они до сих пор ему снились. Сны означали — он все еще способен на человеческие эмоции и рефлексии, отличающие нормальных людей от безумной тетки Беллы, к примеру, или озверевшего Грейнбека, или свихнувшегося на почве чистокровности Люциуса Малфоя…

Со временем Драко научился не просто спокойно реагировать на свои ночные видения, но и находить в них некие вещие знаки, хотя к прорицаниям и толкованию снов относился скептически, как и любой выпускник Слизерина, которому посчастливилось бывать на уроках профессора Трелони. Но событие, повторяющееся больше трех раз, простым совпадением быть не может — здесь уже надо рассуждать о божественном провидении и тайных магических смыслах, и незаметно Драко втянулся в странную игру с собственным подсознанием — подсмеиваясь над самим собой, он завел дневник сновидений и записывал в него не только сны, но и происшествия, что случились в течение одного или нескольких дней после этого сна. Раз в месяц он перечитывал дневник и анализировал накопившуюся информацию. Картина выходила презабавная, иногда так и подмывало поделиться выводами с Гермионой, но Малфой всякий раз себя одергивал — начни он говорить о том, что означает тот или иной его сон, придется рассказать и о подробностях сновидений, а Драко был твердо уверен, что грейнджеровскую психику не стоит подвергать подобным испытаниям, хватит с нее военных воспоминаний, тоже ведь иногда просыпается в слезах и на вопросы: «Что снилось?» не отвечает, молчит как магловская партизанка.

«Ну, я-то не Гермиона! — воскликнул бы Люпин, живо заинтересовавшись необычной темой. — Мне-то можно рассказать, а, Драко? — Вам-то? — недоверчиво прищурился бы Малфой. — Вам-то да, пожалуй, можно…»

Связи, возникающие между сновидениями и происходящими в реальности событиями, были лишены всякой логики и совершенно не соответствовали типовым ассоциациям, изложенным в пухлых магических сонниках ценой в полтора галеона, что продавались в книжных лавках на Диагон-Аллее. «Если молодой ведьме снится лосось, плещущийся в ручье, возможно, ей пора выпить зелья, определяющего беременность. А если юному магу снится большой черный пес, может быть, он просто читал на ночь новый бестселлер всеми нами любимого Северуса Снейпа под названием «Сириус Блэк — узник Азкабана»? А если Вам снится Тот-кто-почти-пять-лет-как-сдох-и-на-этот-раз-надеемся-окончательно-и-бесповоротно — проверьте, может быть, Вы — Гарри Поттер?»

Нет, у Малфоя все было намного интересней. Вот, например, если ему снился Маркус Флинт, то наутро стоило ждать сову с письмом от Нарциссы — и это всегда срабатывало, хотя какая, объясните на милость, связь между желанием матери написать сыну и тем странным сюрреалистическим видением, в которое малфоевское подсознание превращало смерть Маркуса? ... Флинт, в реальности погибший на заднем дворе магловского паба в Дувре, убитый собственным же смертельным заклинанием, срикошетившим от выставленного Драко Зеркального Щита, во сне чаще всего являлся на хогвартсовском квиддичном поле. Он носился на метле, демонстрируя прекрасный стиль полета и безупречное выполнение финта Вронского, а потом падал вниз, срезанный зеленым лучом Авады, падал долго, медленно, как только и бывает во сне или в магловском кино, и Драко, стоящий внизу, в слизеринской квиддичной форме, стиснувший в руках волшебную палочку, с кончика которой только что слетел этот самый смертоносный луч, все смотрел и смотрел на замедленное флинтовское падение, смотрел и знал, что остановить его не сможет никак…

А вот Ричард Прескотт снился всегда перед визитами Снейпа, и никакой видимой связи здесь тоже не было, кроме, пожалуй, сходства некоторых черт характера — Ричард тоже был одинок, нелюдим, но по-своему привязан к Драко. Старый отцовский знакомый, маг из обедневших аристократов, он приносил маленькому Драко волшебных оловянных солдатиков, марширующих в ногу и хором распевающих гимны времен войны Алой и Белой Розы (3). … Малфой предпочел бы не убивать Ричарда, а просто обезоружить и обездвижить, но он столкнулся с ним на узкой улочке Доклендса (4), где брусчатка старинной мостовой была некрасиво вымазана темной магловской кровью, и пять человек, в жилах которых еще совсем недавно текла эта кровь, ничком лежали рядом друг с другом на тротуаре. Их убийство целиком и полностью было на совести Прескотта, и когда Драко разглядел крошечного оловянного солдатика, зажатого в кулачке убитого мальчика, он послал в Упивающегося две Сектумсемпры подряд и отвернулся, чтобы не видеть, как потоки грязной волшебной крови смешиваются с чистой кровью ни в чем не повинных маглов. Он отчетливо помнил, что тогда впервые в жизни подумал именно так: «грязная волшебная кровь», и с тех пор смотреть не мог на игрушечных солдатиков …

… Антонин Долохов снился нечасто, и сны о нем были раскрашены сепией и охрой, словно старинные магловские фотографии, и ситуация в них повторялась бесконечно, будто кто-то нажал кнопку «Повтор» на магловском же ДиВиДи-плеере. После многократного просмотра сновидений — рыжевато-коричневых, с зелеными вкраплениями вспышек Авады Кедавры — Малфой просыпался с головной болью и предчувствием скорой ссоры с Гермионой. Предчувствие еще никогда его не обмануло, и повод находился всегда, пусть даже незначительный, и кошмар этот Драко терпеть не мог, точно так же как и не мог ничего изменить — если ночью ему снился Долохов, днем он непременно ссорился с женой, даже если изо всех сил старался этого избежать. Малфоевские усилия оказывались бесполезными — Гермиона сама находила, в чем упрекнуть Драко, и временами, слушая ее возмущенный или обиженный голос, он закрывал глаза, а на внутренней поверхности век тут же возникали кадры из его сегодняшнего сна, из его боевого прошлого. … Их с Долоховым дуэль измотала Малфоя почище решающего квиддичного матча «Гриффиндор-Слизерин», и в какой-то момент Драко в отчаянии подумал, что и финал здесь, похоже, будет таким же — с той только разницей, что в матчах вечно выигрывающий Поттер никогда не стремился угодить в вечно проигрывающего Малфоя Непростительным заклинанием. То ли мысль о квиддиче и Поттере придала Драко сил, то ли Долохов все же подустал, но луч малфоевской Авады угодил ему прямо в левый глаз, и глаз мгновенно омертвел и стал стеклянным, тогда как в правом еще бушевала кипящая ненависть. Долохов упал не сразу — какое-то время он еще стоял, чуть наклонившись вперед и, видимо, пытаясь осознать тот факт, что умирает. На самом деле смерть от Авады наступает почти мгновенно, и Малфой твердо знал, что к тому моменту, как тело Долохова рухнуло на землю, он был мертв уже, по крайней мере, тридцать секунд ...

… Сон с участием Роберта Майера предвещал какие-то мелкие денежные хлопоты — то Забини придет просить прибавку к жалованью, то упадут в цене акции корпорации «Майкрософт» на магловской бирже (какая связь между Малфоем и «Майкрософт»? Ну, извините, не иметь доли в предприятии четвероюродного кузена-сквиба, это уж как-то совсем не по-малфоевски!). К счастью, Майер снился редко, может быть, потому что в реальности Драко с ним почти не пересекался — он был из УПСов нового поколения, учился в Дурмштранге и отличался лютой ненавистью к тем волшебникам, которых УПСы именовали «предателями крови». … Подонок чуть не прикончил Джинни во время одной операции «Мерлиновых Детей», участие в которой принимал весь отряд, без исключения. Любого члена клана Уизли было нетрудно отыскать на поле боя по огненно-рыжим волосам, а о том, что Уизли — самые что ни на есть «предатели крови», в среде Упивающихся говорили с особой, брезгливой интонацией. Роберта Малфой одолел вдвоем с Роном, буквально отшвырнувшим Джинни за пределы досягаемости майеровских заклинаний. И Драко и Рон очень спешили — бой выдался по-настоящему тяжелым, и, видимо, в спешке, оба перепутали кое-какие слова в Обездвиживающем заклятии, отчего ноги Майера оказались на некотором удалении от всего остального туловища. Зрелище, честно говоря, было не из приятных, и слава Мерлину, Джин на тот момент уже валялась без сознания…

… А вот сон с участием Джона Эйджвуда никаких событий вроде письма, встречи, ссоры или покупки не предвещал — кроме обязательной головной боли и дурного настроения — потому что ничего страшнее на войне Драко не видел. … С Эйджвудом Малфой знаком не был, а то, как зовут ублюдка, выяснил лишь наутро после налета на заброшенный с виду особняк, где УПСы проводили над магловскими детьми безумные эксперименты, сочетающие самую темную магию и последние достижения магловской медицины. Эйджвуд руководил процессом и был так увлечен очередным экспериментом, что не сразу обнаружил себя под прицелом трех волшебных палочек одновременно. Он не потерял самообладания, выверенным движением руки прекратив мучения жертвы, лежащей на столе перед ним, и с этого момента вся операция пошла не по плану. Первоначально «Мерлиновы Дети» собирались освободить маленьких подопытных, а Упивающихся захватить в плен, и по возможности, без лишней крови и грязи, но когда выяснилось, что изуродованной груде детских тел, лежащих в углу большого зала, свобода больше не нужна, у Поттера напрочь «снесло крышу», а остальные члены отряда просто последовали за своим командиром. В живых из дюжины УПСов, находящихся в замке, не осталось никого, и сны об Эйджвуде были одними из тех немногих, которые не будили в Драко никаких чувств, даже отдаленно похожих на чувство вины…

… В отличие от снов, где в главной роли выступала Мэри Хитченс. Если Малфою снилась эта молодая ведьма из горного шотландского клана, по прозвищу «Кровавая Мэри», значит, в скором времени ему предстояла пирушка с неугомонными братьями Уизли — и это был тот единственный случай, когда некая слабая ассоциативная связь между героиней сна и событием, происходящим в реальности, все-таки имелась. … Мэри прочили славу Беллатрикс, и в своем неистовстве она, пожалуй, со временем могла бы и превзойти безумную малфоевскую тетушку, но Драко не дал ей этого времени. Он не собирался ее убивать — ему всего-то нужно было получить от нее некоторые сведения. Но он слишком жестко взломал ей мозги, и увиденное там оказалось настолько ужасным, что Малфой вначале надавил на ее сознание так сильно, как только мог, а уже потом, разглядывая ее запрокинувшуюся голову со стекающей изо рта тонкой вишневой струйкой, сообразил, что нужных-то сведений так и не добыл. «Зачем Вы сделали это, Драко?!» — возмутился Снейп, входя в комнату для допросов минутой позже. Вместо ответа Малфой молча открыл свое сознание. Спустя еще несколько минут Северус вынырнул из его головы и с отвращением взглянул на покойницу. Так они теперь Драко и снились — Кровавая Мэри и Снейп с редким для бывшего слизеринского декана ошеломленным выражением на лице. А вину он чувствовал не за то, что убил свихнувшуюся на почве садизма ведьму, а за то, что поддался эмоциям, прежде чем выполнил то, что должен был сделать. Впрочем, интересующую «Мерлиновых Детей» информацию они все равно добыли — от другого пленного УПСа, к которому даже окклюменцию применять не надо было — он и так рассказал все, что знал, только лишь увидев перед собой окаменевшее малфоевское лицо…

«Я развлек Вас, Ремус? — спросил бы Малфой, оборвав свой рассказ даже не на середине. — Немыслимо, Драко, — отозвался бы ошеломленный профессор. — Это просто немыслимо. — Что именно? — вежливо склонил бы голову на бок Драко. — Мои сны? Мои выводы? Мой список убитых? — Всё немыслимо! — выдохнул бы Люпин и потянулся к Малфою, чтобы погладить того по голове, но в последний момент отдернул бы руку…»

Итак, Драко Малфоя трудно было напугать кошмарным сном — он давно уже перестал смотреть на них как на проблему. То, что они все-таки могут стать проблемой, стало ясно уже в декабре, когда в ночь полнолуния сновидение, так встревожившее его месяц назад, повторилось в третий раз, с точностью до малейшей детали, оставляя легкий морской аромат на коже и привкус глинтвейна во рту — чудесные, приятные ощущения, которые в этом сне отчего-то вызывали ужас. Проснувшись среди ночи, Драко вновь поплелся на балкон — курить и покрываться пупырышками, прячась от всевидящего лунного глаза, занимающего чуть ли не полнеба над парком мэнора. Малфой старался не впадать в панику, зажав эмоции в своем «железном» кулаке и призвав на помощь все способности к аналитическому мышлению, которые только у него имелись.

Аналитическое мышление не подвело — подсказало, что именно так пугает Драко в этом сне — таком уютном, теплом, почти эротическом и абсолютно мирном (правда, до определенного момента). Пугала (и до дрожи) графическая четкость деталей, ярко выраженные запахи и вкусы — все виделось и ощущалось так явно, как будто уже произошло в реальности, но ведь на самом-то деле ничего подобного пока что и близко не происходило! Хотя все остальные страшные сны Малфоя — все, без исключения — были всего лишь воспоминаниями, пусть порой и перекрученными до неузнаваемости, о том, что уже когда-то случилось. И это означало… Это могло означать только одно — сон действительно вещий, и для того, чтобы придти к такому выводу, в принципе, совершенно необязательно иметь хогвартсовский диплом с отличием — любая цыганка-магла не раздумывая, поставит свой золотой зуб на то, что если сон на полнолуние снится трижды, оставляет ощущение безграничной тревоги и предчувствие непоправимой беды, а в памяти откладывается до последней незначительной детали, человеку остается только одно — ждать, когда все явленное во сне произойдет в действительности.

Оставалась, правда, еще и надежда — на то, что в действительности произойдет не буквальное воспроизведение сновидения, а, как обычно, другое событие, никак ассоциативно с ним не связанное, вполне терпимое и даже сносное — вроде покупки нового племенного жеребца в конюшню взамен скоропостижно почившего прежнего. Но после того как на январское полнолуние сон повторился снова, и на этот раз Малфой во сне испытал такую невозможную, разрывающую сердце боль, что после пробуждения ему пришлось пробираться (тихо, чтобы не разбудить Гермиону) не на балкон с сигаретами, а в ванную комнату, к шкафчику с лекарственными зельями, надежда эта как-то сама собой угасла. Кое-как дожив до рассвета, Драко решил, что дальше так продолжаться не может, и надо что-то делать, причем, делать срочно, потому что он не просто какой-то маг, он — настоящий Малфой, а где вы видели Малфоя, который дал бы себя одолеть слепой стихии и дурацким снам? Совершенно верно, нигде — потому как подобных Малфоев в природе не существовало никогда.

Первым делом Драко отправился в кондитерские лавки Диагон-Аллеи — выбирать сорт шоколада в подарок Ремусу, но по здравом размышлении, передумал. В конце концов, Люпин преподавал ЗОТИ, а не толкование сновидений, и если уж на то пошло, изо всех хогвартсовских профессоров помочь Драко могла лишь Сибилла Трелони, но мысль об этом казалась такой же смешной и нелепой, как и сибиллины предсказания. Нет, справиться с ситуацией надо было самостоятельно — и Драко решительно начал справляться. Он трижды накладывал на себя Диагностирующие Чары, выясняя, не подвергался ли воздействию темной магии — сон вполне мог наслать кто-то из недоброжелателей — но никаких следов не обнаруживалось, и приходилось признать, что если здесь и замешана магия, то лишь магия природных стихий и небесных тел, сильнее которой нет ничего в мире. Драко перечитал всю тематическую литературу, начиная от «Сравнительного сноведения» Кассандры Троянской и заканчивая «Толкованием сновидений» австрийского сквиба по фамилии Фрейд. Ответов не предлагали ни Фрейд, ни Кассандра, и Малфой по кругу гонял одни и те же мысли, то и дело заглядывал в лунный календарь, хмурясь тем больше, чем меньше дней оставалось до Полной Луны, а каждое новое полнолуние встречал со смирением узника, приговоренного к длительной пытке. В противостоянии Луна — Драко Малфой — силы сторон были неравны изначально, и единственное, что по-настоящему оставалось Малфою — не допустить того, чтобы вновь и вновь снящаяся ему ситуация произошла в действительности.

Задача не представлялась слишком сложной — героями сна были он сам, Гермиона и еще одна молодая ведьма, о которой Драко ничего не слышал с осени 1996 года, и вероятность того, что она вдруг каким-то непостижимым образом вновь появится в его жизни сейчас, в 2004, стремилась к нулю. Анализируя ситуацию, Малфой толком не мог сказать, что, собственно говоря, так его пугает. Да, уже несколько месяцев кряду ему снится один и тот же странный сон, возникающий под влиянием полнолуния. Да, в этом сне происходит нечто, разрушающее всю его жизнь в один момент, причем, речь идет даже не о физическом разрушении. Да, сон выглядит, словно послание из будущего — но, в конце концов, это всего лишь сон! Гарри Поттеру, как известно, несколько лет кряду ночами снился Вольдеморт, и ничего, выжил Мальчик-Который-Выжил, и даже в панику по этому поводу не впадал — впрочем, может, как раз и впадал, Драко тогда не был особенно с ним близок, но это и неважно — главное, что Гарри с этим справился. А значит, справится и Драко. Но всякий раз, когда он выкарабкивался на поверхность после липкого ежемесячного кошмара — пятого, шестого, седьмого по счету — и очередная Полная Луна издевательски ухмылялась ему в окне — в душе Малфоя крепла уверенность в том, что однажды кошмар, мучающий его ночами на полнолуние, произойдет в действительности, и он, Малфой, ни хрена не успеет сделать, чтобы предотвратить катастрофу.

«Почему бы тебе не поговорить об этом с Гермионой? — произнес бы, услышав об этом, профессор Люпин, наслаждаясь горьким вкусом тающего шоколада на языке и пытаясь отыскать отблески безумия в серых малфоевских глазах. — Кто предупрежден, тот вооружен, как говаривали древние. Возможно, сновидение вовсе не пророческое, как ты себе вообразил, и вместе с Герми вы смогли бы растолковать его значение правильно! — Нет, — твердо ответил бы Драко, не отводя взгляда от грустных люпиновских глаз, — я не смогу рассказать ей, потому что это только ускорит катастрофу — не спрашивайте, откуда я это знаю, просто чувствую — и все, что мне останется, так это наблюдать, как охренительно красиво разбивается моя жизнь, и подставлять руки под падающие осколки…»

На апрельское полнолуние Драко почти решил, что ему удалось обмануть судьбу — в ту незабываемую ночь он почти не сомкнул глаз. Причиной малфоевской бессонницы стали Джинни и Луна — словно сговорившись, миссис Поттер и миссис Уизли-младшая решили рожать своих первенцев в одно и то же время, и все это время Драко провел в кафетерии госпиталя Святого Мунго, в компании совершенно невменяемых Гарри и Рона. Гермионе приходилось еще хуже — дав опрометчивое обещание непременно присутствовать при родах обеим своим подругам, она несколько часов металась между двумя палатами родильного отделения, оказывая моральную поддержку и заодно «контролируя состав зелий», как об этом просила Джин, и «не впуская в палату нарглов, которые могут похитить малыша», как об этом просила Луна. И лишь геройский статус всех участников родового процесса (включая и миссис Грейнджер-Малфой) несколько примирял целителей и колдоакушерок Святого Мунго с подобным вопиющим нарушением правил.

Гермиона находилась в двух шагах от истерики, когда, наконец-то, Джеймс и Роза соизволили появиться на свет. При этом Поттер-младший обошел кузину на целых пятнадцать минут, и к тому моменту, как стало известно о рождении маленькой Уизли, Драко, Гарри и Рон уже успели выпить по паре стаканчиков огденского за здоровье новорожденного. После того как они выпили и за здоровье новорожденной тоже, счастливые отцы умчались любоваться своими отпрысками, а Гермиона, простонав: «Никаких детей в ближайшее десятилетие, Малфой, и даже не проси!», отправилась принимать душ в помещении для персонала, Драко, оставшегося в одиночестве на жестковатом диванчике госпитального кафетерия, все же сморил сон — ненадолго, буквально на несколько минут. Тут же выяснилось, что его полнолунному наваждению нескольких минут вполне достаточно для того, чтобы возникнуть в малфоевской голове. На этот раз не обошлось без крика — весь сон казался дрожащим сгустком боли и отчаяния — и Драко заорал какое-то глупое бессмысленное «Нет!», пытаясь остановить неизбежное — и, естественно, тут же проснулся. Его короткий вопль вспугнул двух только что сменившихся медиведьм и одного уставшего после ночной операции целителя. Не глядя на них, Малфой сполз с диванчика и отправился искать жену, чтобы принять холодный душ вместе с ней. На мгновение он задержался, чтоб взглянуть в наколдованное госпитальное окно –Полная Луна подмигнула ему со светлеющего предрассветного неба. Драко сжал кулаки — сильно, до хруста в пальцах — и почти выбежал из кафетерия. Колдомедики проводили его задумчивыми взглядами и, покачивая головами, вернулись к своему тройному эспрессо и концентрированному Бодрящему Зелью.

Слизеринское убеждение, что взрослый волшебник в состоянии решить все свои проблемы самостоятельно, не смогли поколебать даже годы тесного общения с гриффиндорцами, и, повинуясь этому убеждению, Драко никому о своих сновидениях не рассказывал, сосредоточившись на том, чтобы размышлять о них не чаще, чем наутро после полнолуния. Принцип «Не думай о белом слоне» работал безукоризненно — в этом Малфой убедился на собственной шкуре — и к июньскому полнолунию он вел борьбу за сохранность не столько своей тайны, сколько собственного рассудка. В совершенстве владея фамильным искусством обуздывания страстей и скрывания эмоций, он мог только загонять мучившую его проблему внутрь, но решить ее оказывался не в состоянии. Книги о толковании сновидений уступили место литературе по колдопсихологии, но и она не давала никаких ответов.

«У тебя нет другого выхода, кроме как рассказать обо всем Гермионе, — сказал бы профессор Люпин, удовлетворив свою страсть к шоколаду и испытывая настоящую муку от невозможности помочь Малфою. — Луна не просто влияет на людей, Драко, она высвобождает самые потаенные желания и выпускает на волю сокровенные страхи. Поговори со своей женой, и, может быть, Полная Луна потеряет свою власть над тобой. С силой небесных тел невозможно бороться, уж я-то знаю, о чем говорю, но ты просто обязан хотя бы попытаться. И я опять-таки знаю, о чем говорю ... — А я разве не пытаюсь?! — заорал бы Драко, моментально выходя из себя и так же моментально понимая, что в его крике уже содержится ответ, и ответ этот — отрицательный…»

В конце концов, спустя годы после смерти отца, до Драко наконец-то дошло самое главное, что Люциус пытался вбить в своего непутевого сына: всегда и везде, при любых обстоятельствах, погодных условиях, политических режимах и фазах Луны Малфои обязаны быть сильными. А если силы и покидают их, об этом никто и никогда не должен знать. У Малфоев, как правило, есть свои секреты, которыми они не делятся ни с кем — даже с самыми близкими людьми — ради их же, близких, безопасности. Малфои в любой ситуации держат лицо — что бы ни случилось во внешнем мире, какая буря не бушевала бы у них внутри, какие бы сновидения не терзали их ночами. А если Малфоям и снятся сны, пугающие до нервной дрожи и остановки сердца, они игнорируют их до тех пор, пока сны эти не становятся реальностью — тогда Малфои изящным жестом засучивают рукава своих батистовых сорочек и принимаются разгребать последствия.

«Каково это? — негромко спросил бы профессор ЗОТИ лучшего выпускника Слизерина за сотню последних лет. — Каково это — чувствовать себя настоящим Малфоем? — Вы хорошо это знаете, — медленно, почти по слогам, произнес бы Драко, — ведь Вы, профессор, столько лет боролись со своей сущностью оборотня… Простите, Ремус, не хотел Вас обидеть. — На что же тут обижаться? — усмехнулся бы Люпин. — Если эти процессы схожи, Вам, Драко, остается только посочувствовать…"

Июльскую Полную Луну Малфой встречал с отчаянием человека, которому совершенно нечего терять. Накануне он послал-таки Ремусу ящик шоколада, сопроводив уменьшенную заклинанием посылку краткой запиской: «Полнолуние — это еще не конец света, верно?» и пожалел об этих словах сразу же, как только черный малфоевский филин, тяжело хлопая крыльями, взмыл в воздух. Гермиона еще утром аппарировала в Брюссель, на Международный конгресс зельеваров, вернуться собиралась лишь завтра, и Драко ощутил вдруг острое желание провести эту ночь не в Малфой-мэноре, а где-нибудь в другом месте. Самым подходящим другим местом представлялась «Бирюзовая Ракушка» — небольшое поместье в Шерингеме (5), подаренное Нарциссой сыну и невестке на свадьбу. Уединенный коттедж, защищенный чарами от любопытных взглядов как маглов, так и волшебников, стоял прямо на берегу моря, и сидя сейчас в плетеном кресле на открытой террасе, Малфой с наслаждением слушал мерный плеск волн, набегающих на мелкую гальку, и вдыхал терпкий запах йода, разлитый в прохладном ночном воздухе.

Полнолуние над морем — впечатляющее зрелище. Над маслянисто поблескивающей темной водой висела луна, огромная и оранжевая, словно чужой в этих широтах калифорнийский апельсин. Лунная дорожка походила на тонко срезанную со спелого плода шкурку, и Малфою вдруг остро захотелось апельсинов. Апельсинов не было, имелся только серебряный кофейник под Согревающими Чарами, до краев наполненный кофе по-снейповски, и в дополнение — коробка лучших магловских сигар, какие только можно себе вообразить. Еще у Драко имелся план — провести эту ночь наедине с луной, не уснуть и не дать чертовке победить себя.

«Что скажете на это, Ремус? — спросил бы Драко у Люпина, если бы тот оказался сейчас рядом с ним на террасе «Бирюзовой Ракушки». — Браво! — сказал бы Люпин совершенно искренне. — Только не смотрите луне в глаза слишком долго. Это может стоить Вам рассудка».

«Слишком долго» у Драко и не получилось бы. Ему хватило неполного часа, чтобы понять, что тягаться с этой невозможной оранжевой глыбой ему абсолютно не под силу. Луна притягивала взгляд, ослепляла, околдовывала и лишала воли. Ей — и только ей одной — было известно самое главное, и она отнюдь не собиралась делиться своей тайной с Малфоем. Ежемесячно Полная Луна собирала щедрый урожай из уязвимых человеческих душ, и вот уже девять месяцев малфоевская душа была одной из них.

— Если я доживу до рассвета, — пробормотал Драко вполголоса, поставив на стол очередную — кажется, уже третью — опустевшую кофейную чашку, — я принесу морю благодарственную жертву. Если только доживу…

Он не успел закончить фразу, потому как события вдруг начали развиваться слишком стремительно для тихой летней ночи, где только что они коротали время втроем — величественное море, Полная Луна и отчаявшийся Драко Малфой. Напряжение всех восьми предыдущих полнолуний было разлито в воздухе густым и терпким концентратом, и когда на пирсе, который хорошо просматривался с террасы, появился четвертый герой этой драмы, Малфой даже не слишком удивился. Человек — судя по росту и комплекции, молодой парень, почти подросток — шел по пирсу быстрым и пружинистым шагом, почти бежал, и его тонкий силуэт четко вырисовывался в лунном свете. Видно было, что одет он по-магловски, а волосы у него довольно длинные, примерно, как у самого Драко. Он появился как будто ниоткуда — из чернильной темноты на морском берегу — словно чертик из магловской табакерки с секретом, словно античный Deus ex machina (6), и даже самый тупой тролль без труда догадался бы, что на пирс парнишка отправился отнюдь не для того, чтобы полюбоваться потрясающей красотой ночного пейзажа.

— Мордред меня раздери! — растерянно выругался Малфой. — Опять забыл обновить Чары Ненаходимости на побережье. С этой гребаной Полной Луной все вылетает из головы!

Паренек на пирсе шагал быстро и уверенно, как человек, который соображает, что делает, и чем ближе он подходил к краю, тем меньше сомнений оставалось у Драко — он явно собирался прыгнуть в воду! Наблюдая за ним, Драко подумал о трех вещах сразу: о том, что, во-первых, парень, без сомнения, магл — среди волшебников не принято совершать самоубийства, какой бы хреновой ни казалась тебе жизнь; во-вторых, он наверняка псих, и, скорее всего, из местных — не случайно же он пошел топиться именно сюда, знает, что в этом месте очень глубоко, и дно резко обрывается в двадцати ярдах от берега; а в-третьих… в-третьих, судя по всему, спасать этого человека придется именно Малфою. Просто потому что в округе больше никого нет.

Парень на пирсе остановился, поднял голову, разглядывая луну, и постоял так секунды три, не больше, а потом, словно приняв однозначное решение, прыгнул вниз, и плеск сомкнувшейся над ним воды подтвердил, что все это происходит наяву, а вовсе не является очередным кошмаром Драко Малфоя.

— Твою мать! — Малфой вскочил на ноги, пристально всматриваясь в темноту. Оранжевый апельсин луны по-прежнему неподвижно висел в бархатном небе, и апельсинная дорожка звала прогуляться куда-то к горизонту. Пирс был абсолютно пустым, и на секунду у Драко возникло ощущение, что ему все это привиделось.

— Твою же мать! — прокричал он в следующую секунду, перескакивая через перила террасы и на ходу сбрасывая с себя туфли и мантию. «Акцио, палочка!» он выкрикивал, уже подбегая к берегу. Палочка уверенно легла в ладонь, и отчаянно захотелось, чтобы все закончилось хорошо — например, чтобы он добежал сейчас до конца пирса, а неизвестный ему ночной ныряльщик уже взбирался бы по лесенке из воды, и выяснилось бы, что он просто любитель купаться в ночном море, а вовсе не отчаявшийся самоубийца… На конце пирса он резко затормозил, вглядываясь в темную массу воды перед собой — но, конечно же, ни дракла там не увидел. Вдохнув поглубже и ни о чем больше не раздумывая, Малфой сиганул в море.

Он с детства прекрасно плавал и не боялся глубины. Когда-то давно, после четвертого курса, во время семейного отдыха на Французской Ривьере, ему даже случилось спасти Панси Паркинсон, которая заплыла слишком далеко, устала, нахлебалась воды и решила, что утонуть — это самое лучшее, что она может сделать в подобной ситуации. Никого из взрослых поблизости не оказалось — они с Панси сбежали ото всех в уединенную бухточку среди скал — и надеяться можно было только на самих себя. Драко не потерял присутствия духа, хотя на самом деле ужасно трусил, ухватил Панси за первое, что подвернулось под руку (подвернулись плечи, и синяки с них эльфы потом сводили минут двадцать), вытащил подругу на поверхность, подождал, пока она отвизжится и отплюется, и, поддерживая за поясницу, помог ей выплыть. Все время, пока они плыли к берегу, он развлекал Панси дурацкими и несмешными шутками, болтая без умолку, лишь бы заглушить страх — и ее, и его собственный. Закончилось все благополучно, если не считать того, что глупая девчонка немедленно влюбилась в Малфоя и окружила его с тех пор просто невыносимым вниманием.

Воспоминание о давнем спасении Паркинсон мелькнуло в голове Драко в ту минуту, когда он погружался в холодные темные волны Северного моря в первый раз. К тому моменту, как он сделал это раза четыре, воспоминаний и мыслей у него уже никаких не осталось. Все страхи, сомнения, предчувствия и терзания растворились в соленой морской воде, и никакая Полная Луна не волновала больше Малфоя, а волновало его только человеческое тело, которое он никак не мог отыскать под толщей этой самой воды. Жаброводорослей под рукой, конечно же, не было, и никаких заклинаний, позволяющих дышать под водой, он не знал. Все, что ему оставалось, раз за разом выныривая на поверхность, набирая полную грудь воздуха и погружаясь опять — это надеяться на мощность собственных легких, да еще на фирменную малфоевскую удачу. К счастью, Люмос срабатывал не только на открытом воздухе, и, когда Драко сообразил воспользоваться этим заклинанием, дело пошло веселей — тонкий луч света, слетевшего с конца волшебной палочки, пробил толщу воды и мазнул, наконец, по хрупкой фигурке, плавно колышущейся где-то внизу. Надеясь, что не опоздал, Малфой рванулся к этой фигурке, обхватил ее за талию правой рукой — той, в которой держал палочку — и изо всех сил орудуя левой, стал подниматься на поверхность.

Он вытащил щуплое, но почему-то очень тяжелое тело, облепленное мокрой одеждой, на доски пирса, и откашлялся, стоя на четвереньках и безуспешно пытаясь унять жжение в груди, но тут же наплевал на себя и склонился над утопленником, бормоча заклинание, откачивающее воду из легких. Только договорив витиеватый латинский текст до конца, и мысленно вознеся хвалу профессору Снейпу, вдолбившему азы колдомедицины в головы всех без исключения Мерлиновых Детей, Драко разглядел, наконец, что спасенный им паренек — на самом деле девушка. Тоненькая, хрупкая, одетая в джинсы и джемпер, с мальчишеской фигуркой и почти прозрачной светлой кожей. Малфой внимательно вгляделся в неподвижное лицо, машинально убрал со лба намокшую прядь светлых волос и почувствовал вдруг, как пирс уходит из-под его коленей, а в легких опять заканчивается воздух.

— Твою мать, — обескураженно пробормотал он в третий раз за последние десять минут, и в этот момент девушка зашевелилась, захрипела, фонтан соленой воды окатил Малфоя с головы до ног, и Драко как-то отстраненно подумал о том, что вытащить утопленника из воды — это благое деяние, и где-нибудь там, в небесных высях, ему наверняка зачтется. Хорошо бы, если бы зачлось отсутствием кошмаров на полнолуние, но это, пожалуй, вряд ли. Тогда, может, отсутствием хоть какого-то из многочисленных и разнообразных «снов на военную тематику»? В конце концов, Драко и так никогда не сможет забыть то, что он делал на войне, совсем необязательно заставлять его постоянно просматривать повторы собственных действий, бесконечно испытывая нервы на прочность. От странных мыслей его отвлекла девушка, которая явно решила прийти в себя и сделала вялую попытку приподняться или хотя бы перекатиться на бок, и не давая ей это сделать, Малфой подхватил на руки хрупкое тело неудавшейся самоубийцы и аппарировал в «Бирюзовую Ракушку». Прямо в гостевую спальню.

Через час, одетый в новую сухую мантию, он сидел в гостиной перед зажженным камином и вертел в руках толстостенный стакан с огденским виски. Все уже было позади — слезы, сопли, рыдания, узнавания, возня с лечебными зельями и горячей ванной — и сейчас он просто сидел, глядя на огонь, и мысли в голове текли лениво и неторопливо, подобно янтарной жидкости, что плескалась в его стакане, оставляя маслянистые потеки на стенках. Девушку звали Кимберли Мэйнфилд, и если бы Ремус Люпин попросил Малфоя что-нибудь о ней рассказать, рассказ Драко мог бы затянуться до утра. Он, правда, замешкался бы на пару секунд, не зная, с чего же начать — с того, что глаза у Ким меняют свой цвет, от светло-бирюзового до темно-синего, в зависимости от настроения, или с того, что горячий шоколад с корицей мог заставить ее мурлыкать от удовольствия, или с того, что на левой ключице у нее россыпь крохотных бледно-коричневых родинок, образующих сердечко, или, может быть, с того, что она — единственная — всегда звала его Дрейком, тогда как все остальные сокращают его имя как Дрей, или с того, что когда-то давно, когда шестнадцатилетняя Мэйнфилд говорила шестнадцатилетнему Малфою, что больше не любит его и им лучше расстаться, она не смотрела ему в глаза, и голос у нее срывался… Нет, Драко не смог бы начать с этого свой рассказ. Он вообще не смог бы начать его, даже если бы Люпин просил его очень настойчиво — потому что Кимберли Мэйнфилд была первой любовью Драко Малфоя, и первой его женщиной (шлюха из борделя в Лютном переулке, что технически сделала его мужчиной, не в счет). После того как она бросила его — вы только подумайте — она! бросила! Малфоя! — он пару месяцев по-настоящему страдал из-за этого и злился, и только из злости, вернувшись после летних каникул в Хогвартс, завел роман с давно мечтающей об этом Панси Паркинсон, и страстно надеялся, что Ким узнает об этом романе и тоже будет страдать, а ночами он писал полные горечи и сарказма письма в Мэйнфилд-холл (его белокурая возлюбленная училась дома, в родном поместье), но, конечно же, не отсылал их, а уничтожал перед рассветом — это как-то отвлекало от обдумывания нерадостных перспектив на будущее и явно не самой удачной вольдемортовой идеи с Исчезательным шкафом и убийством Дамблдора… А потом вдруг все это стало таким нелепым, детским и совершенно неважным, потому что однажды вечером грязнокровка по имени Гермиона Грейнджер протянула ему свой носовой платок и перевернула всю его жизнь, в которой с тех пор не осталось никакого места ни для Кимберли Мэйнфилд, ни для Панси Паркинсон, ни для любой другой женщины, кроме нее…

Поговаривают, что первая любовь не забывается. И не то чтобы Драко был согласен с этим утверждением, но временами он вспоминал Ким, ее удивительные глаза и белокурые локоны, вспоминал без сожаления, легко, и даже собирался как-то поинтересоваться ее судьбой — они ни разу не виделись после того напоенного их бурной подростковой страстью лета перед шестым курсом — но всякий раз находились другие, куда более важные дела, и меньше всего на свете Малфой ожидал, что они встретятся вот так — в холодной воде Северного моря, и ему придется вытаскивать ее со дна и приводить в сознание, еще не узнавая, но уже отчаянно боясь не успеть.

Вопросов имелась уйма, а ночь полнолуния, между тем, и не собиралась заканчиваться, но Драко только радовался тому, что уснуть сегодня не удастся — собственно, в этом и заключался его план, разве нет? хоть он и не включал в себя такие пункты как неожиданное появление Кимберли и купание в холодной морской воде. Дверь за его спиной тихо скрипнула, и звуки легких шагов утонули в мягком ворсе ковра, почему-то заставив Малфоя затаить дыхание и тут же рассердиться на самого себя за это.

— Поверить не могу, Дрейк, это и в самом деле ты, — произнес тихий и чуть хрипловатый голос за его спиной, и сердце Драко немедленно ухнуло в пропасть.

— Как ты? — спросил он, не отводя взгляда от огня. На секунду он представил себе, что все это сон — сейчас он резко обернется, а за креслом — пустота. Никто не прыгал в воду с пирса и никого он не вытаскивал из морской глубины. Словно прочитав его мысли, Ким обошла кресло так, чтобы Малфой мог видеть ее, стоило ему только поднять глаза.

— Я не призрак, Дрейк, — все так же тихо сказала она. — Благодаря твоим героическим усилиям.

В последней реплике ему послышалась ирония, но когда Драко поднял взгляд, в горле встал комок, и от невыносимой жалости и нежности защипало в глазах. Кимберли была похожа на маленькую птичку, на воробушка, что ли, если только бывают воробушки-блондинки. Маленькая, хрупкая, с кругами под глазами, которые так отчетливо выделялись на ее светлой коже, она стояла перед ним, и все это, все — и растрепанные чуть влажные волосы, и по-птичьи наклоненная набок головка, и широко распахнутые глаза, имеющие сейчас темный цвет предштормового моря — все это будило столько воспоминаний, давних, забытых, похороненных под толщей других — и от этого в груди становилось горячо и тесно, но, может быть, он просто нахлебался морской воды, и она до сих пор жжет в легких так, то больно дышать? Малфой поставил стакан на столик возле камина, медленно поднялся с кресла и очутился напротив нее, и посмотрел на Ким с затаенной мольбой — вот только он и сам не знал, о чем молил — чтобы она исчезла прямо сейчас? Чтобы не возникала в его жизни этой ночью? Или о том, чтобы она вообще никогда в ней не возникала? Какое-то время — минуту, час, год — они простояли, молча глядя друг на друга, в полной тишине, только поленья потрескивали в камине, вздыхало море за высоким — от пола до потолка — окном гостиной, да с гулким шумом бежала по венам кровь.

Наконец Кимберли пошевелилась, зябко кутаясь в плед, под которым была надета гермионина домашняя мантия — во всяком случае, Драко дал ей эту мантию, чтобы она могла переодеться, и у него не было никакого желания проверять, действительно ли она сделала это или натянула шотландский плед прямо на голое тело. Кимберли вполне могла так поступить, он прекрасно знал, что она, скорее всего, именно так и поступила, драклы ее раздери, и эта мысль заставила его заговорить, чтобы разрядить ставшую слишком жаркой атмосферу — или так жарко в комнате было из-за камина?

— В других обстоятельствах я бы сказал, что рад тебя видеть, Ким, — осторожно начал он. — Но, признаться, я немного шокирован…

Ким издала короткий смешок и со вздохом опустилась на пол прямо там, где стояла, и уже оттуда, снизу, с толстого, покрытого замысловатыми узорами ковра, посмотрела на Малфоя и снова попыталась засмеяться, но смех быстро перешел в кашель.

— Подумать только, — сказала она, откашлявшись. — Подумать только, ты все тот же Малфой, который даже в самых экстремальных ситуациях изъясняется, словно на великосветском приеме! Дрейк, а на войне ты тоже так изъяснялся? «Мистер Поттер, будьте так любезны, заавадьте, пожалуйста, вон того Упивающегося Смертью, если Вас не затруднит, да-да, именно его, благодарю покорно».

Она закончила говорить и теперь смотрела на него, улыбаясь чуть насмешливо и в то же время тепло. Малфой ответил ей немного растерянной улыбкой и опустился на пол рядом с девушкой — не потому что хотел сидеть, и не потому что правила приличия не позволяли ему разговаривать с дамой, глядя на нее сверху вниз, а потому что у него просто подгибались колени — от ее взгляда, улыбки, звука голоса и от этого хрипловатого, давным-давно забытого «Дрейк». Теперь ее удивительные глаза оказались прямо напротив его лица, и секунду или две Драко еще вглядывался в них, прежде чем пробормотать в четвертый раз за эту ночь:

— Твою мать! — и после небольшой паузы. — Кимберли, это действительно ты!

Девушка откинула голову назад, так, что стала видна вся ее тонкая бледная шейка, засмеялась с видимым удовольствием, но ее смех опять превратился в кашель, и словно очнувшись от наваждения, Малфой вскочил и бросился готовить ей глинтвейн — не то чтобы ему вспомнилось вдруг, что всем спиртным напиткам она предпочитала именно горячее, сваренное с пряностями вино — а что еще она могла предпочитать в шестнадцать-то лет? — и не то чтобы он сообразил, что глинтвейн помогает при кашле, и не то чтобы он пожалел парочку старых домовых эльфов, мирно спящих сейчас в комнатке при кухне, нет. Скорее ему срочно понадобилось подыскать себе другое занятие, кроме как пялиться на ее тонкую шею и худые пальцы, сжимающие край пледа на груди.

Когда он вернулся с горячей глиняной кружкой в руках, Ким все так же сидела на полу, повернув голову к камину. Языки пламени бросали на ее лицо причудливые тени, и казалось, что огонь о чем-то разговаривает с ней. Драко сел рядом, протянул ей кружку:

— Прости, ни яблок, ни апельсинов в доме не нашлось, но корица и гвоздика на месте.

— Ну, отсутствие апельсинов сегодня ночью я как-нибудь переживу, — хмыкнула Ким и взяла протянутый Драко напиток.

Несколько минут Малфой просто смотрел, как она дует на горячее вино и пьет глинтвейн маленькими глоточками, морщась, если обжигает губы. А потом ему надоело просто смотреть, он поднял руку и коснулся кончиками пальцев ее щеки. Ким опустила кружку и посмотрела на Драко. Взгляд у нее был странный, как будто она пытается что-то вспомнить или, наоборот, забыть.

— Давай, — тихо произнесла она, — спрашивай. Ты ведь теперь мой рыцарь в сверкающих доспехах, спасший меня из морской пучины, и по всем законам жанра, Малфой, ты просто обязан спросить меня о том, как я дошла до жизни такой.

Драко очень хотелось спросить у Кимберли, что вообще у нее за жизнь, если она этой самой жизни предпочла смерть на дне моря, и еще ему хотелось спросить, откуда она взялась здесь, возле его коттеджа, и почему решила топиться именно сегодня ночью, но вместо этого он неожиданно для самого себя спросил совсем о другом.

— Почему ты меня бросила, Кимберли? Тогда, в 96, перед тем, как я уехал в Хогвартс?

— Настоящий Малфой, — прошептала Ким, и Драко послышалась в этом шепоте нежность. — Всегда смотришь в корень и спрашиваешь о главном. К тому же думаешь — а вдруг это ее отвлечет, а?

— Не помнишь? — спросил Малфой почти весело. — Или не хочешь отвечать?

— Все я помню, — вздохнула девушка и поставила кружку на пол. — Скажи мне только, зачем тебе это надо знать сейчас, спустя восемь лет? Только не говори мне, что ты ни есть, ни спать не мог, все по мне убивался.

— Не убивался, конечно, — улыбнулся Драко и снова протянул к Кимберли руку — почему-то все время хотелось к ней прикасаться, может быть, для того, чтобы убедиться, что она не призрак? — Я редко вспоминаю о тебе, правда. Нет… — он замялся, подыскивая слово, — нет необходимости.

— Ну, я понимаю — национальный герой, ближайший друг Великого Поттера, достопочтенный супруг знаменитой Гермионы Грейнджер…

— Эй! — мягко сказал Малфой. — Ты злишься? Почему? Потому что я супруг Гермионы Грейнджер или потому что я редко о тебе вспоминаю?

Ким взглянула на него, попыталась улыбнуться, правда, улыбка вышла какой-то кривой, и вдруг заговорила. Заговорила о том, что она совершенно не злится, вот нисколько не злится ни на то, ни на другое, но если уж он, Дрейк, так хочет знать, то да, она признается ему, наконец, потому что ведь это глупо, столько лет таить в себе правду, а правда как раз и заключается в том, что она, Кимберли, влюблена была в Драко Малфоя до беспамятства, до дрожи в коленках, до щекотных мурашек от звука его голоса, до замирания сердца при одном только взгляде, в общем, влюблена была непоправимо, катастрофически, и чувствовала себя такой счастливой, когда он ответил ей взаимностью, и потому позволила сразу все, все, что он только захотел, хотя, конечно, девочка из приличной чистокровной семьи не имела права позволять мальчику до свадьбы, но ведь о свадьбе и речи никакой не было, у обоих отцов Метки на предплечьях, Темный Лорд возродился и требует массу всякой ерунды, им было не до свадеб, да и вообще не до детей, по счастливому, нет, по счастливейшему стечению обстоятельств проводивших лето в одном поместье и предоставленных самим себе, пока взрослые занимались делами Темного Лорда. А когда Люциус провалил дело в Министерстве, в Отделе Тайн, и загремел в Азкабан, и когда на Драко была возложена Вольдемортом некая особая миссия, о которой все шептались, что он не справится, отец вызвал ее к себе и велел прекратить роман с Малфоем-младшим, чтобы не рисковать, не рисковать и не подставлять семью — именно так он и выразился. И все, что она могла сделать, это вымолить время до конца лета, и не смотреть потом Драко в глаза, когда говорила, что больше не любит — если бы хоть раз посмотрела, он сразу бы понял, что она лжет, ее удивительные, меняющие цвет глаза, становились темными, почти индиго, когда она лгала. Стоило ему только посмотреть в эти глаза, и он сразу, моментально, в ту же секунду бы понял, что она лжет, и все еще можно было как-то поправить, они встречались бы тайно, как персонажи из пьесы Шекспира, но Драко так и не посмотрел, и уехал в Хогвартс злой и с разбитым сердцем, а она болела целый месяц, а потом писала ему письма каждую ночь, писала и сжигала заклинанием, и так ни одного и не решилась отправить. Но все это уже давно позади, и нечего теперь вспоминать об этом — подростковая любовь, суровые реалии жизни, к тому же они оказались по разные стороны баррикад — у Драко хватило смелости сделать свой выбор, порвать с семьей, воевать, прославиться, бороться за свои убеждения, а она, что она? Отец все еще в Азкабане, слава Мерлину, сейчас там нет дементоров, с ним можно переписываться, присылать ему книги и даже — раз в месяц — сладости. Старший брат, так гордившийся своей Меткой, дурачок, в бегах с конца войны, и никто, никто не знает, где он, иногда только сова приносит короткие весточки, только поэтому и известно, что еще жив. Мать уже почти поседела, но держится, после выплаты компенсаций Министерству осталось достаточно, чтобы не нуждаться в деньгах, и они живут то в Мэйнфилд-холле под Эдинбургом, то здесь, в Шерингеме, Драко разве не помнит, что у них небольшое поместье недалеко отсюда, поэтому-то она здесь и оказалась, наверное. Почему «наверное»? Потому что она не совсем хорошо помнит, что произошло. Кажется, она одела магловскую одежду — да, у нее есть магловская одежда, у нее есть друзья-маглы, да и жених, кажется, тоже… не в смысле «кажется, магл», а в смысле «кажется, жених», и мама уже почти смирилась, но речь сейчас не о маме и не о женихе, а о том, что домовые эльфы, как обычно, не доглядели, вот она и выбралась наружу и отправилась куда-то. Что значит «как обычно»? То и значит — с некоторых пор иногда, не часто, но где-то раз в месяц, на полнолуние, а сегодня ведь как раз Полная Луна, да? так вот, на Полную Луну она страдает некой странной разновидностью лунатизма — ее не тянет ходить по крышам, нет, но куда-нибудь да тянет, чаще всего на море, и нет, она не прыгает топиться каждое полнолуние, иногда пробует погулять по лунной дорожке, а иногда стоит на мосту и просто смотрит на луну, ее уже несколько раз ловили и вытаскивали из воды, дело в том, что когда она начинает тонуть, она в себя не приходит, она вообще ничего не воспринимает, как будто сознание отдает телу приказ умереть и с этим ничего нельзя сделать. Вообще-то эльфы следят за ней, ей довольно редко удается их обойти, вот как сегодня, и, конечно, если бы не Малфой, можно было бы сказать ей: «Прощай, Кимберли, твоя песенка спета!», просто в голове не укладывается, отчего вдруг он оказался здесь, и не спал, а сидел и смотрел на воду, и выбежал и спас ее, и она просто счастлива — не от того, что он ее спас, хотя и от этого, конечно, тоже — а от того, что она снова его увидела и может попросить у него прощения. А если на следующее полнолуние эльфы снова за ней не уследят, и она опять побежит топиться, то, по крайней мере, умрет счастливой, потому что ничего ее в жизни не мучило больше, чем то, как она поступила с Драко, как солгала ему, и вообще-то эти хождения по ночам — это у нее с тех самых пор как они расстались, это, видимо, ее плата за тот поступок, и вполне справедливая, заметь, и вообще, с ней за восемь лет ничего не случилось — то есть случалось, конечно, но всякий раз находился кто-то, кто ее спасал, специально, чтобы она дожила до этого дня, а сегодня ее спас Малфой, и она смогла, наконец-то, попросить у него прощения, даже если Драко это триста лет не нужно, но ей-то нужно, ей ведь до сих пор ночами снится, как она говорит ему: «Я тебя больше не люблю, Драко», а у самой сердце рассыпается миллионами осколков, и это самый страшный ее кошмар, а интересно, у него, у Малфоя, бывают кошмары…

Слова лились из нее потоком, который невозможно было остановить, да Драко и не пытался это сделать, он просто слушал и слушал, и впитывал ее слова, и захлебывался этим потоком, и сначала вставлял какие-то замечания, переспрашивал, комментировал, а потом понял, что ей это не нужно, что она должна выговориться, выплеснуть все, что накопилось у нее на душе, пусть лучше он захлебнется сейчас в этом потоке, чем Ким опять сделает попытку захлебнуться соленой водой, и пока она говорила, а он слушал, у него в голове вдруг начали складываться какие-то кусочки магловского пазла, щелкали какие-то шестеренки, и предчувствие чего-то неотвратимого просто распирало его изнутри, и Малфой знал уже все, что сейчас случится, все до мельчайших подробностей, знал, потому что не раз видел это во сне, а если быть точным, то он видел это во сне восемь раз, каждый раз точно в полнолуние, и сейчас тоже было полнолуние, в девятый раз, вот все и сошлось, сон действительно оказался вещим, напрасно профессор Люпин сомневался, нет никаких сомнений, и спасения тоже нет, можно, конечно, не делать ничего, но разве можно не делать, когда она рядом — девушка из прошлого, в котором, как оказалось, до сих пор не поставлена точка — нет, он должен сделать это, должен и все, хотя почему должен? кому должен? он сделает это только потому, что так хочет, и она тоже хочет, Кимберли, у нее глаза стали бирюзовыми, как всегда, когда она хочет, он помнит, он, оказывается, все помнит, а ведь раньше он думал, что все забыл, нет, это невозможно, это наваждение и колдовская сила Луны, но все это уже не имеет никакого значения, никакого, потому что вот сейчас она замолчит, опустит на секунду глаза, допьет свой остывший глинтвейн, повернется к нему и скажет…

Кимберли замолчала, опустила глаза, на секунду, не дольше, сделала последний глоток из кружки, повернулась к Драко, взглянула на него своими абсолютно, нечеловечески бирюзовыми глазами, и произнесла так просто, словно говорила это каждый день, словно для нее и не существовало этих восьми лет:

— Поцелуй меня, Малфой.

И он не смог противиться ее словам — просто не смог. Он целовал ее нежно, как никогда, наверное, не целовал раньше, целовал так, чтобы она поняла — Драко ее простил, он не держит на нее зла, в самом деле, у Ким тогда не было другого выхода, она должна была подчиниться отцу, и подчинилась, вот и все, они оба пострадали, только она намного сильнее, потому что Малфой-то встретил свою единственную давным-давно, ту самую, которая — он знал это твердо — не побоялась бы сказать своему отцу «Нет» ради любимого, но Драко не осуждает Кимберли, нет, нисколько не осуждает, потому что он ведь тоже раньше был трусом и боялся перечить отцовской воле, и только благодаря Гермионе он изменился, а у Ким просто не хватило сил, чтобы так измениться ради Малфоя, да, по правде говоря, тогдашний Малфой и не стоил того, чтобы ради него так изменяться, и не надо плакать об этом, маленькая, что уж теперь плакать, все давно позади, и у тебя тоже все будет хорошо, твой магл-жених наверняка хороший парень, главное, чтобы он крепко держал тебя во время полнолуний, а все остальное он переживет — например, то, что у тебя никогда не будут подгибаться при виде него коленки…

Если бы беспокоящийся за судьбу Драко Малфоя Ремус Люпин оказался бы сейчас в гостиной коттеджа «Бирюзовая Ракушка», он… пожалуй, он ничего не стал бы говорить Драко, а молча удалился из комнаты. Люпин всегда отличался повышенной деликатностью — об этом в Хогвартсе знает любой первогодка.

Их поцелуй все длился и длился, он был длиною в восемь лет, он был прощение и прощание, и бирюзовые глаза Кимберли поглотили Малфоя, словно морская пучина, и бездна разверзлась перед ним, а из этой бездны смотрела на Драко Гермиона Грейнджер-Малфой, привалившись плечом к дверному косяку, и нежная, хрупкая, всхлипывающая Кимберли не могла выбрать лучшего момента для того, чтобы одним движением сбросить с себя плед, под которым, конечно же, ну, разумеется, кто бы в этом сомневался, не оказалось никакой одежды. Гермиона медленно подняла волшебную палочку, направляя ее на обнаженную девушку, обнимающую ее мужа, и Малфой почти с облегчением прикрыл глаза, зная, какое именно заклинание он сейчас услышит — его сон сбывался наяву, его самый страшный кошмар наконец переставал быть только лишь дурным сновидением, и становился отвратительной реальностью, в которой Гермиона уверенным, холодным тоном произносит: «Авада Кедавра», Кимберли умирает без единого стона у него на руках, а он сам, Драко, остается жить со всем этим дальше — если, конечно, постепенное погружение в пучину безумия можно назвать жизнью. Он, наверное, еще мог что-то сделать — вскочить, оттолкнуть Ким в сторону, попытаться выбить палочку у Гермионы, но за последние девять месяцев Малфой так измучился бороться с самим собой и жить в ожидании беды, что теперь ему даже хотелось, чтобы эта беда поскорее произошла, он уже был к ней готов.

А вот к чему он совершенно не был готов, так это к тому, что Гермиона, плавным движением палочки накинув на плечи Кимберли сброшенный ею плед, после этого палочку опустит и голосом, полным расплавленного свинца и кипящей ртути, произнесет:

— Драко Люциус Малфой, пятнадцать минут назад, на банкете, посвященном открытию Международного Конгресса зельеваров, я наконец-то отбилась от последнего из дюжины самых знаменитых представителей этой профессии, который пытался выпить со мной на брудершафт, а потом затащить меня в постель. Я подумала, что единственная постель, где мне будет хорошо этой ночью — это твоя. Я аппарировала в мэнор, эльфы сказали мне, что ты в Шерингеме, и вот я здесь, а лучший зельевар Италии, Роберто Паттинчини, до сих пор ждет меня в ресторане магического Хилтона в Брюсселе, и ради Мерлина и Морганы, Драко, назови мне хоть одну причину, по которой я не должна сию секунду туда вернуться!

Пара мгновений ушла у Малфоя на то, чтобы осознать, что все, им сейчас услышанное, вовсе не модифицированная версия Непростительного Заклинания, а просто возмущенная тирада рассерженной Грейнджер. Пару мгновений он потратил в ожидании, что в конце этой тирады все-таки прозвучит Авада Кедавра, и еще несколько секунд понадобились Драко, чтобы осознать — пожалуй, с одним Непростительным разобраться было бы проще, чем с потоком гневных обличительных слов, которые сейчас обрушит на его голову любимая супруга. Драко открыл глаза, ободряюще улыбнулся оцепеневшей от ужаса Кимберли и поднял, наконец, глаза на жену. На ее лице Малфой явственно увидел свою ближайшую перспективу — простоять перед Гермионой на коленях вплоть до следующего полнолуния. Но перспектива эта ни в какое сравнение не шла с тем неимоверным, безграничным, всепоглощающим чувством свободы, которое он испытал сейчас, осознав, что кошмар, мучивший его на протяжении девяти месяцев, оказался просто дурным сном, без вещих знаков и потайных смыслов, и лопнул сейчас, словно гнойный нарыв, наконец-то позволяя ему дышать, дышать полной грудью, и плевать теперь ему на луну — полную или ущербную — с Астрономической башни.

— Я жду, Драко! — произнесла звенящим от напряжения голосом Гермиона. — И, кстати, ты не представишь мне свою гостью?

Бледная кожа Кимберли пошла розовыми пятнами, она слабо пискнула и сделала попытку развернуться в сторону двери, откуда доносился голос, но на полпути передумала, да так и застыла, склонив голову и судорожно вцепившись в края пледа. Малфой вздохнул и поднялся на ноги, чувствуя, что ничего не может с собой поделать — губы, расплывающиеся в неуместно счастливой улыбке, произнесли, словно помимо его воли:

— Милая, а этот Паттинчини хотя бы хорош собой? Он достоин жены Малфоя?

«На этот раз точно Авада», — мелькнула в голове паническая мысль, но Гермиона не подняла палочку. С руками, скрещенными на груди и яростно сверкающими глазами она отчего-то показалась Драко похожей на Нарциссу в гневе, и от этой мысли он почувствовал себя еще более счастливым…

… Спустя добрый десяток лет очередная Полная Луна постучится в окно малфоевской спальни, заставляя его проснуться, привычным жестом поправить одеяло на спящей Гермионе и выйти на балкон. Повторяющийся раз в месяц ритуал, очевидно, не надоедал ни Малфою, ни луне, вот только выходил Драко теперь не покурить, а просто так, постоять — курить он бросил в тот же день, как Гермиона сообщила ему, что беременна, и с тех пор сигарет в руки не брал.

Малфой постоит немного, запрокинув голову в ясное звездное небо, в середине которого вольготно расположится луна — огромная, желтая, как сочащийся маслом блин. На сердце у Драко будет легко и спокойно, никаких тревог и дурных предчувствий, и он почти лениво подумает о том, что ежемесячная, короткая, почти даже не изматывающая бессонница ни в какое сравнение не идет с тягостными кошмарными снами, которые снились ему раньше и которые не тревожат его уже несколько лет. Не все, правда, исчезли окончательно — Ричард Прескотт, например, до сих пор снится временами, и каждый раз такой сон означает скорый визит в Малфой-мэнор Северуса Снейпа — одного или со всем семейством — но ведь ради профессора можно и потерпеть, верно?

— Все-таки Малфои способны победить даже силу полнолуния, — задумчиво протянет Драко вполголоса и отправится спать, плотно закрыв за собой балконную дверь и, конечно же, не услышав, как гулко рассмеется ему вслед луна голосом профессора Люпина…

(1) Уилтшир — одно из южных графств Великобритании. На территории Уилтшира находится легендарный и загадочный Стоунхендж, и Малфой-мэнор находится там же (согласно канону).

(2) Тот, Селена, Диана, Кори, Нанну, королева Мэб — боги и богини Луны в мифологиях различных народов — все, за исключением Мэб, которая, если верить Шекспиру, опиравшемуся на древние кельтские легенды, была королевой фей, управлявшей снами.

(3) Война Алой и Белой Розы — вооруженный конфликт между Йорками и Ланкастерами — двумя ветвями одной королевской династии. Столкновения продолжались с 1455 по 1485 (в некоторых источниках — 1487) годы и закончились победой Генриха Тюдора из дома Ланкастеров.

(4) Доклендс — портовая зона на востоке Лондона.

(5) Шерингем — город на северо-западе графства Норфолк, на побережье Северного моря.

(6) Deus ex machina — дословно — бог из машины, выражение, означающее неожиданную развязку ситуации, с привлечением внешнего, ранее не задействованного в ней фактора.

До Рождества оставалось еще десять дней, но от обилия праздничных украшений уже не просто рябило в глазах, а даже слегка подташнивало. Многочисленные витрины Диагон-Аллеи радовали глаз слизеринским мерцанием серебряных лент, с достоинством обвивавших густо-зеленые мохнатые хвойные лапы; ошеломляли ослепительным гриффиндорским блеском алых шаров, подвешенных на витых золоченых шнурах, и настраивали на философский лад райвенкловским мерцанием бронзовых гирлянд с фарфоровыми колокольчиками глубокого синего цвета. Хаффлпафскую нотку в общую картину вносили песочно-желтые пряничные человечки и маленькие санта-клаусы из темного, почти черного, шоколада. Пройдись по улице Альбус Дамблдор — среди десятков прогуливающихся волшебников всех возрастов, закутанных в разноцветные мантии и шерстяные шарфы, с пузатыми кружками глинтвейна в руках — старик вряд ли остался бы равнодушен к такому яркому воплощению собственной давнишней мечты о единстве всех факультетов Хогвартса. Наверняка смахнул бы скупую слезинку и полез в карман мантии за лимонными дольками, слабый аромат которых плыл сейчас в лиловом вечернем воздухе, заглушаемый куда более насыщенными запахами жареных каштанов, миндаля, хвои, карамели, и, конечно же, корицы и гвоздики, ведь последний магловский малыш знает, что не бывает Рождества без этих пряных и сладковатых запахов, способных околдовать и лишить воли любого, кто вздумает сопротивляться празднику.

Драко Малфой, в общем-то, и не собирался этому самому празднику сопротивляться, отнюдь — он исправно обошел все нужные ему лавки и магазинчики, приобрел не менее двух дюжин рождественских подарков, вежливо раскланялся с вдвое большим количеством знакомых, полузнакомых и совершенно незнакомых волшебников, перебросился парой фраз с Оливером Вудом, встреченным возле кафе Флориана, и даже подписал несколько карточек с собственным изображением для восторженных малышей и недавних выпускниц Хогвартса — но мысли его, признаться, были далеки от всей этой кутерьмы, ему хотелось поскорее аппарировать домой, к теплым гермиониным ладошкам, и чтобы она погладила его по голове, которая, кажется, начинала болеть, и накормила горячим ужином. При мысли об ужине Драко вспомнил о том, что один из его ближайших друзей остался без подарка, а раз уж он решил купить всем подарки к Рождеству именно сегодня (потому что с уверенностью предполагал — другого времени у него в ближайшие дни не будет), все, что ему оставалось — это забыть о ноющей голове, пустом желудке и подступающем раздражении, и направиться в сторону сверкающей яркими красками витрины магазина «Ужастики Умников Уизли». А где еще, скажите на милость, следовало искать рождественский подарок для Рона? Не во «Флориш и Ботс», это точно, и уж, конечно, не в лавке «Радость зельевара».

Вокруг стоял невероятный шум. Кричали уличные торговцы мелкими магическими сувенирами, отовсюду доносились усиленные Сонорусом призывные крики разносчиков горячих напитков, в самом магазине и возле него громко хохотали толпы юных волшебников, которые были еще слишком малы для того, чтобы учиться в Хогвартсе, но ощущали себя достаточно большими для того, чтобы накупить в «УУУ» петард-попрыгунчиков и поющих фейерверков, время от времени с диким грохотом взрывающихся в их руках. В довершение всей этой предпраздничной вакханалии над головами прохожих стайками летали рождественские фейки с серебряными бубенчиками в крохотных ручках, и обсыпали всех, кто оказывался в поле их зрения, разноцветной волшебной пыльцой. Пыльца, источающая все тот же непременный рождественский аромат миндаля и корицы, сверкала и тихонько звенела, опускаясь на плечи и волосы колдунов и ведьм. Все старания убрать ее с одежды Очистительными заклинаниями оказывались бесполезны, и Малфой, в конце концов, смирился с этим, хотя и подозревал, что он, со своими длинными светлыми волосами, в которых то и дело вспыхивали изумрудные, рубиновые, сапфировые и алмазные огоньки, выглядел как какой-нибудь фей-переросток. Очевидно, хохочущие фейки над его головой думали точно так же, с упорством, достойным лучшего применения, всё обсыпая и обсыпая его пыльцой, так что, добравшись, наконец, до входа в магазин, Драко сверкал не хуже драгоценного камня.

Стеклянные двери открылись с переливчатым звоном, и ему пришлось посторониться, пропуская шумную многодетную компанию волшебников. Малфой подождал, пока все детки в ярких шапочках с бубенчиками и помпонами проскачут мимо него на одной ножке, проводил взглядом последнего малыша — лет четырех, с оранжевым шарфом, замотанным вокруг шеи так, что наружу торчали только щеки — и неимоверным усилием воли согнал со своего лица глупую улыбку. Предрождественская суматоха по-прежнему раздражала его, а от шума голову ломило уже всерьез, но в воздухе, в сыром и начисто лишенном бодрящей морозной свежести воздухе, был разлит густой и терпкий умильный дух Рождества. Тот самый, что заставляет забывать давние обиды, мечтать о чудесах, глупо улыбаться встреченным карапузам и наколдовывать блюдечки, полные теплого молока, для попадающихся на пути бездомных котят. Бездомные котята Малфою на пути не попадались — да и откуда им взяться в волшебном мире, где каждый кот если не анимаг, то, как минимум, фамилиар — но он чувствовал себя насмерть отравленным этим самым рождественским духом, хотя и знал, что свой самый главный подарок в этом году получит еще до наступления праздника.

В магазине не оказалось ни Фреда, ни Джорджа, умчавшихся на срочную встречу с поставщиками и оставивших на растерзание ораве покупателей парочку своих заместителей, Большого Бена и Веселого Роджера. Отсутствие рыжих волос и общей фамилии у Бена и Роджера природа компенсировала наличием невероятной жизнерадостности и отменного чувства юмора — два этих качества стояли первыми в списке требований, предъявляемых близнецами Уизли к претендентам на эту работу. Малфой не успел порадоваться тому, что неугомонных Форджа и Дреда нет на месте — не потому что он не был бы рад видеть друзей, а потому что все, чего ему сейчас хотелось больше всего на свете — это быстренько выбрать для Рона подарок и аппарировать домой, пока тоненькая ниточка боли, пульсирующая в правом виске, не превратилась в раскаленную цыганскую иглу — но надеждам его не суждено было сбыться, так как в толпе покупателей он углядел высокую фигуру Северуса Снейпа, одетого — неимоверно! не в черную, а в шоколадно-коричневую мантию. Рядом с почтенным Зельеваром немедленно обнаружилась его супруга — миссис Нимфадора Снейп, волосы которой нынче вечером отливали изумительным темно-зеленым оттенком, очевидно, под цвет рождественских елей.

Когда поток взаимных приветствий иссяк, Нимфадора цепко ухватила кузена за локоть и решительно потащила его куда-то, не обращая внимания на насмешливое снейпово фырканье и недоуменно поднятые малфоевские брови. По пути миссис Снейп умудрилась зацепить плечом парочку-другую покупателей и едва не разбила какой-то искрящийся золотистый шар на подставке, но Малфой вовремя отлевитировал падающий шар обратно. Нимфадора, которая по-прежнему предпочитала, чтобы все окружающие называли ее Тонкс, этого, естественно, даже не заметила.

— Послушай, Тонкс, куда ты меня тащишь? Что за секреты от Северуса? — спросил Драко, когда они оказались в более-менее тихом уголке за огромными аквариумами. В них плавали карликовые осьминоги, ежеминутно меняющие цвета, и при одном взгляде на разноцветных тварей голова у Малфоя стала ныть еще сильнее.

— Никаких секретов! — энергично взмахнула рукой Нимфадора, задев при этом толстую стеклянную стенку ближайшего аквариума, и карликовые осьминоги в нем застыли в ожидании катастрофы. — Скоро Рождество, а снега все нет и нет. Как думаешь, выпадет в этом году хоть немного?

Малфой поднял брови на максимально возможную высоту:

— Тонкс, ты затащила меня за аквариум с осьминогами-хамелеонами только для того, чтобы поболтать о мерзком английском климате?

— Конечно, нет, Драко! — нетерпеливо вздохнула Нимфадора. — Я хочу поговорить с тобой кое о чем важном, пока Северус выбирает подарки для малышей.

— Подарки? — неверяще переспросил Драко. — Ты хочешь сказать, что вы покупаете подарки для своих малышей в магазине Фреда и Джорджа? Кузина, чем вас со Снейпом не устраивает ваш коттедж? Или вы давно решили сменить мебель в гостиной, да все руки не доходили?

Тонкс расхохоталась и волосы на ее голове моментально стали оранжевыми. Восхищенный вздох аквариумных осьминогов вызвал небольшую бурю на поверхности воды.

— Да нет, я говорю не о наших детях! — сказала миссис Снейп, отсмеявшись. — Сев покупает подарки сыновьям Гарри.

Теперь настала очередь Малфоя хохотать.

— Я всегда знал, что у профессора невероятное чувство юмора, но ты думаешь, Джинни его оценит?

— Не волнуйся, — Тонкс вновь махнула рукой, и краем глаза Малфой заметил, как осьминоги сделали попытку слиться с водорослями, устилающими дно аквариума. — Снейп прекрасно разбирается в том, что нужно детям. Он не купит ничего такого, что причинит им вред.

— Ну, я и не говорю о детях, — усмехнулся Драко. — Я вообще-то имел в виду их родителей. Впрочем, Мерлин с ним — если вы считаете, что выбирать подарки двоим маленьким Поттерам, одному из которых на днях исполнился месяц, нужно в этом магазине, кто я такой, чтобы с вами спорить? О чем ты хотела со мной поговорить?

Нимфадора нахмурилась, и ее волосы вновь потемнели. Осьминоги приникли к стенке аквариума и зашевелили всеми своими щупальцами.

— Дрей, это по поводу твоего решения. Скажи мне, ты не передумал?

Малфой перестал улыбаться.

— Нет, я не передумал. Если это все, что ты хотела мне сказать, может, вернемся к профессору?

— Подожди! — Тонкс подалась вперед и схватила Драко за локоть, наступив при этом на край собственной мантии и чудом удержавшись на ногах. — Не злись, Драко. Ты просто не до конца понимаешь, на что идешь. Честно говоря, ты представления об этом не имеешь! И то, что ты увидишь, может тебе очень не понравиться. Очень-очень не понравиться.

— Я имею представление о том, на что иду, — жестко ответил Малфой, аккуратно высвобождая свой локоть из нимфадориных пальцев. — Не стоит искать новые аргументы — я слышал их уже предостаточно. Если ты скажешь мне еще хоть слово о том, что я не представляю на что иду, или о том, что среди волшебников это не принято и считается нарушением магических традиций, я выкрашу твои волосы в грязно-желтый цвет. И, Тонкс, я не шучу и не собираюсь больше обсуждать эту тему с тобой или с кем бы то ни было другим.

Нимфадора примирительно раскинула руки. У пары осьминогов в аквариуме случилась временная остановка сердца.

— Если под «кем бы то ни было другим» ты подразумеваешь Сева, то он больше с тобой на эту тему говорить не будет. Просто, понимаешь…

— Нет, не понимаю, — отрезал Драко. — Всё, тема закрыта. Идем, поможем Северусу выбрать что-нибудь такое, что не доведет Джинни до нервного срыва.

С этими словами Драко развернулся и решительно покинул уютный «зааквариумный» уголок. Нимфадора вздохнула и поторопилась следом за ним, практически врезавшись в один из аквариумов, попавшийся ей на пути, но в самый последний момент ей все-таки удалось благополучно обогнуть препятствие, а карликовые осьминоги в этом аквариуме практически синхронно вытерли капельки соленого пота со лбов своими разноцветными щупальцами. В качестве следующего препятствия миссис Снейп попался Веселый Роджер, который вовремя удержал ее от падения и немедленно увлек за собой для демонстрации новых, усовершенствованных образцов самовозгорающихся плюшевых кресел под названием «Что, даже чаю не попьете?».

Пока Драко нашел Снейпа, он почти сумел взять себя в руки, и только ноющий правый висок не оставлял ему возможности успокоиться полностью. Нелепый и скомканный разговор с Тонкс, где он практически не дал ей ничего сказать, был всего лишь слабым отголоском того кошмара, который Драко приходилось выдерживать вот уже два месяца — с тех самых пор как он поделился со своими близкими друзьями неким важным решением, касающимся его самого и Гермионы. В течение этих двух месяцев его близкие и не слишком близкие друзья и знакомые (каким-то непостижимым образом новость распространилась в магическом обществе со скоростью полета новенькой «Молнии») считали своим долгом убедить Малфоя в том, что он нарушает древние традиции, бросает вызов устоям существования, здорово рискует своей счастливой супружеской жизнью, и вообще сошел с ума. Вначале Драко недоумевал, потом спорил и приводил аргументы, затем стал нервничать и ссориться, и, в конце концов, прекратил разговаривать с кем бы то ни было на эту тему. Первым и на сегодняшний день единственным волшебником, который смирился с таким положением вещей, был, конечно же, Гарри Поттер, заявивший, что Драко абсолютно в своем праве поступать так, как считает лучшим для себя и своей жены. Это высказывание стоило Гарри серьезной ссоры с собственной женой, воспитанной в соответствии с патриархальными магическими традициями, но от своего мнения Национальный герой Британии не отступил. Все остальные продолжали в лучшем случае недоумевать про себя, в худшем — как только что Нимфадора — не оставляли попыток достучаться до здравого малфоевского ума. Пока что ни одна из попыток успехом не увенчалась.

Северус Снейп обнаружился возле прилавков с точными копиями Сортировочной Шляпы, распевающими рождественские гимны, хвалебные оды Дамблдору и Гарри Поттеру и непристойные песенки троллей — на выбор владельца.

— Как Вы думаете, Драко, создание подобного головного убора братьями Уизли стоит рассматривать как плевок в сторону их родной школы или как пощечину общественному вкусу? — задумчиво спросил Зельевар, разглядывая поющие на все голоса шляпы.

— Я думаю, Северус, — немедленно откликнулся Драко, потирая кончиками пальцев нещадно ноющий правый висок, — что подобный головной убор весьма обрадует еще одного Уизли, а именно Рона, так что я, пожалуй, приобрету ее в подарок другу, а Вы поищите для маленьких Поттеров что-нибудь другое. Набор «Зельевар с пеленок», к примеру.

— Вы расстроены или рассержены, Драко? — утвердительным тоном произнес Снейп. — Надеюсь, это не разговор с моей женой так на Вас подействовал.

— О, нет! — ослепительно улыбнулся Малфой. — Как Вы могли такое подумать! Возможно, я слишком быстро прекратил беседу с Нимфадорой, но вряд ли она могла сказать мне что-нибудь новое по этому поводу. Что-нибудь из того, о чем еще не говорили со мной Молли Уизли, Джинни Поттер и моя собственная мама! А также Фред, Джордж, Рон, Билл и Флер, Блейз и Панси Забини, не говоря уже о Министре Шеклболте и его дражайшей супруге!

— Драко… — начал было Снейп, но Драко перебил его.

— Даже Ремус Люпин попытался поговорить со мной на эту тему, и иногда, Северус, мне кажется, что единственным человеком во всей магической Великобритании, от кого я еще не слышал фразы «О, Драко, ты и в самом деле собираешься это сделать?!», является старик Дамблдор, и я нисколько не удивлюсь, если на днях получу от него Фоукса с письмом, в котором он поинтересуется, действительно ли я собираюсь сделать то, что собираюсь!

Свои последние слова Драко почти проорал прямо в лицо самому великому из всех зельеваров, когда-либо ходивших по улицам Лондона, но к счастью, вокруг стоял такой шум, что никто из покупателей не обратил на это внимания. Северус же стоял напротив Драко со своим обычным непроницаемым выражением лица, и даже если ему было неприятно наблюдать, как его бывший студент орет на него, он, в своих лучших традициях, не подал и виду, лишь приподнял немного левую бровь. Именно вид этой изогнутой в легком недоумении брови, привел Малфоя в себя.

— Простите, Северус, — буркнул он. — Вы-то уж точно здесь ни при чем. По крайней мере, Вы говорили со мной на эту тему всего лишь раз или два, в отличие от всех остальных, которые, видимо, поставили себе цель свести меня с ума.

— Перестаньте, — чуть поморщился Северус и улыбнулся — почти так же незаметно, как и поморщился. — Все хотят Вам добра, а волшебный мир до одури консервативен, Вам ли этого не знать? Я не думаю, что Вы приняли правильное решение, Драко, но у меня нет аргументов, которые подействовали бы на Вас, поэтому я предпочитаю не тратить нервы в бесплодных попытках заставить Вас передумать — мне хватило тех самых раза или двух, о которых Вы сейчас упомянули. Вам, кстати, тоже, не мешало бы поберечь свои нервы, они Вам в ближайшие месяцы ой как пригодятся.

И моментально пресекая малфоевскую попытку сказать ему «спасибо», Снейп оглянулся по сторонам с неподдельной озабоченностью на лице.

— Где же Тонкс? Драко, где Вы потеряли мою жену?

Грохот неожиданно обрушившегося вниз стеллажа с коробками «Забастовочных завтраков» стал для Северуса если не ответом, то, по крайней мере, ориентиром, в каком направлении ему следует двигаться, чтобы найти свою дражайшую половину.

— Спасибо, — прошептал-таки Малфой в спину удаляющемуся профессору и вышел из магазина, так и не выбрав подарка для Рона. На крыльце Драко сразу же ослепили вспышки колдокамер и оглушил пронзительный голос Риты Скиттер:

— Мистер Малфой, скажите, это правда, что Вы собираетесь…

— Без комментариев! — рявкнул мистер Малфой, немедленно аппарируя в родной особняк.

Дома Драко первым делом прошел в свой кабинет, на ходу выслушивая отчет домового эльфа по имени Тидди о том, как прошел день в поместье. Вручив эльфу уменьшенные свертки с подарками и приказав спрятать их хорошенько до Рождества, Малфой сбросил с плеч зимнюю мантию и рухнул в любимое старинное кресло с гнутыми ножками, вытянув собственные длинные ноги по направлению к камину. Правый висок ломило, разноцветная пыльца, щедро усеявшая малфоевскую прическу, невыносимо пахла корицей, и Драко готов уже был возненавидеть и этот гребаный запах, и это гребаное Рождество, и весь гребаный, застрявший в своем Средневековье, волшебный мир. Очень хотелось выпить, но желание это казалось сейчас Малфою постыдной слабостью, и он долго сражался сам с собой, а когда уже практически готов был сдаться и не глядя протянуть руку, мысленно шепча: «Акцио, огневиски», в его камине полыхнуло зеленым, и там возникла ронова рыжая голова.

— Дрей, ты спишь, что ли? — ухмыльнулся Рон, глядя на лежащего в кресле Драко.

— Не сплю, — вздохнул Драко и плавно перетек из кресла на косматую медвежью шкуру на полу перед камином. — Просто был сегодня на Диагон-Аллее и вымотался немного.

— Да, у нас сейчас жара, — хохотнул Рон, под словом «нас» подразумевая всех владельцев магазинов, ресторанов и пабов магического лондонского квартала. — Хотя, если честно, очень хочется снега. Интересно, выпадет в этом году снег перед Рождеством или нет?

Драко молчал и Рон поспешил заговорить на интересующую его тему:

— Слышал, старушка Скиттер устроила на тебя облаву, но ты вовремя смылся? Фред и Джордж разминулись с тобой буквально на минуту и очень сокрушались, что…

— Что не смогли принять участие в забаве? — усмехнулся Драко. — Брось, Рон, не было никакой забавы. Рита не успела даже задать вопрос до конца, как я уже аппарировал. Не представляю, что было дальше и не вздумай мне рассказывать — я не стану слушать.

— Не буду, — покладисто согласился Рон, помолчал, повздыхал немного и спросил:

— А какой вопрос она не успела задать до конца?

— Все тот же, Рон, все тот же, — медленно свирепея начал Драко. — Все тот же самый вопрос, который беспокоит мерлинову уйму народа вот уже два месяца, с тех пор как я был настолько неосторожен, что поделился со своими лучшими друзьями неким решением, которое касается только двоих людей в этом мире — меня и Гермионы — и о котором знает теперь последний хогвартсовский первокурсник!

— Спокойно, Дрей, спокойно, — примирительным тоном произнес Рон. — Мы уже говорили с тобой — никто из нас, ни я, ни Гарри, ни девчонки не могли проболтаться, и мы, честное слово, понятия не имеем, каким непостижимым образом эта информация просочилась в прессу. Я сейчас не об этом…

— Зайдешь? — спросил Драко, понимая, что разговора не избежать. — Очень хочется выпить, а пить в одиночестве вроде как моветон. Составишь мне компанию?

— С удовольствием, но не сейчас, — с искренним сожалением отозвался Рон. — Сейчас мне надо купать Розу, а потом еще отправить кое-какие заказы для кофейни на завтра. А, к черту все! Дрей, я хочу тебе сказать, что я… в общем, я на твоей стороне.

— Что? — от удивления Малфой даже забыл на секунду о своей больной голове. — Ты хочешь сказать, Рон, что это не ты вот уже два месяца твердишь мне, что я свихнулся, и что я очень пожалею о своем решении, и что это просто ужасно и неприлично, и что ни один волшебник в здравом уме не пойдет на такое? Это все говорил не ты, дружище?

— Ну, я это говорил, я, — горестно вздохнула ронова голова в малфоевском камине. — Но я передумал. Я вообще, знаешь, много думал о том, что ты собираешься сделать, и, тролль тебя дери, Малфой, если мужчина прошел всю войну и видел столько крови, сколько мы с тобой, то неужели мы не сможем пережить нескольких часов в…

— Погоди, погоди, — прервал Драко своего друга. — Что это значит «мы с тобой»? Ты что, тоже хочешь… присутствовать?

Рону Уизли было двадцать пять лет, уже шестой год он являлся преуспевающим владельцем самой модной кофейни во всей Диагон-Аллее, его старшему ребенку недавно исполнился один год и восемь месяцев, а младший должен был родиться этой весной, но краснеть Рон так до сих пор и не разучился.

— Я тоже хочу… То есть, мы с Луной подумали и… Мерлин, Драко, я просто хочу сказать, что теперь ты настоящий герой в глазах моей жены, и если у вас с Герми все пройдет удачно, то в марте я тоже хочу быть на твоем месте, вот. То есть не на твоем, в смысле, я хочу быть на своем месте, но…

— Все, все, я понял, дальше не нужно, — тупая боль в правом виске вернулась моментально и даже еще усилилась, сколько Драко не тер висок, мимо воли морщась. — Я все понял, Рон. Луна стала смотреть на меня как на героя, и ты, конечно же, не можешь этого допустить. Ты абсолютно прав, друг — для твоей жены в целом мире должен существовать только один герой, и его имя вовсе не Драко Малфой. Спасибо за признание, только, знаешь, в моем поступке нет вовсе ничего героического, абсолютно. Миллионы маглов во всем мире делают это, и еще никто не назвал это подвигом. И, честное слово, Рон, мне абсолютно наплевать на то, что в магическом мире так еще никто никогда не поступал. Значит, я буду первым, только и всего. Поправь меня, если я ошибаюсь, но, кажется, мы с тобой уже обсуждали этот вопрос? И, кстати, что это значит — «если у вас с Герми все пройдет удачно»? А как еще, по-твоему, оно может пройти?

Рон протянул свою руку другу через пламя камина:

— Я опять неправильно выразился, Дрей. Я просто имел в виду, что когда все уже будет позади, ты мне расскажешь о своих ощущениях, ну, чтобы я хотя бы примерно представлял, к чему быть готовым, вот и все.

Драко засмеялся, пожимая протянутую руку:

— Если ты до сих пор не представляешь, к чему тебе надо быть готовым, спроси об этом Луну. Может, она перестанет щадить твою чувствительную натуру и расскажет тебе хоть немного?

Попрощавшись с Роном, Малфой некоторое время посидел на шкуре, мужественно пытаясь игнорировать иглу в собственных мозгах, которая за время разговора с младшим Уизли превратилась в отбойный молоток. Наконец он сдался, махнул сам на себя рукой и невербально призвал-таки бутылку огденского. Ему полегчало после первого же глотка, после второго сами собой закрылись глаза, и блаженное тепло разлилось внутри, а после третьего Драко решительно сказал себе: «Вперед, Малфой!» и поднялся с пола, хотя висок еще ныл, и все тело протестовало против перехода в вертикальное положение. Но надо было идти — он знал, что Гермиона ожидала его с горячим ужином в маленькой столовой, той, где окна выходят на восток, и вишневые портьеры расшиты золоченой ниткой. Картина возникла в малфоевском воображении так ясно, как будто он и вправду был сейчас там — в маленькой столовой, рядом со своей женой, сидящей за накрытым столом, с улыбкой, обращенной внутрь себя и мягким блеском в потрясающих карих глазах — самых прекрасных глазах на свете.

Малфой вышел из кабинета и пошел по бесконечным коридорам особняка, и магические лампы зажигались повсюду при его приближении, а звук шагов угасал в пушистом ворсе ковровых дорожек. По пути он пригладил волосы руками и сунул за щеку наколдованную на ходу мятную пастилку, и все время, пока шел, ему явственно представлялось, как сейчас он откроет двери и войдет в небольшую уютную комнату, освещенную лишь зыбким светом свечей и отблесками каминного пламени, как улыбнется ему Гермиона, а он поцелует ее теплые губы и сожмет в своей руке ее нежную — до одури любимую — ладошку, как она спросит у него: «Как прошел твой день, Драко?», и он расскажет ей об утренней встрече с магловским китайским послом и вечерних разговорах с четой Снейпов и Роном Уизли, как она вскинет на него внимательный и серьезный взгляд и спросит, раз, наверное, в двести пятьдесят девятый: «Дрей, а ты и в самом деле решил, что хочешь сделать это?» и он в двести пятьдесят девятый раз ответит своей любимой: «Малфои не меняют своих решений», и она опустит голову и пробормочет что-то о чертовом фамильном малфоевском упрямстве, но он успеет разглядеть на ее лице довольную улыбку, и поцелует ее еще раз, и еще, и еще, а потом они, наконец-то, начнут ужинать, потому что, честно говоря, после завтрака с китайским послом у Драко во рту маковой росинки не было, а завтрак, между прочим, проходил в половине десятого утра, а сейчас уже почти восемь часов вечера, и вот в чем причина его нервозности, раздражения и головной боли — он просто голодный, но сейчас он, наконец-то, поест, и все станет хорошо…

С этими мыслями Драко распахнул двери маленькой столовой, и он действительно увидел там Гермиону, в теплой домашней мантии нежного персикового цвета. Только она не сидела за столом с тихой улыбкой на губах, а стояла посреди комнаты с испуганным и абсолютно белым лицом. В мгновение забыв о чувстве голода и ноющем виске, Драко одним длинным прыжком преодолел все разделяющее их пространство, оказался рядом с женой и схватил ее за руку.

— Что, Герми, что?! — закричал он, или ему только казалось, что закричал, а на самом деле он прошептал это разом пересохшими от волнения губами, но как бы то ни было, Гермиона его услышала.

— Кажется, началось, — почти спокойно сообщила она мужу. — Жаль, что сегодня не идет снег. Мне почему-то очень хотелось, чтобы в этот день шел снег.

— Какой снег, Гермиона? Ты о ч-чем? — пробормотал растерянно Драко и тут же мысленно отвесил себе затрещину: «Ты должен быть сильным, твою мать, ты должен ее поддерживать, а не мямлить, как Лонгботтом перед Снейпом». Но собраться оказалось не так легко, как он думал — мысли почему-то норовили разбежаться, и от сотни раз выстроенного в голове плана действий (позвать домовика, сообщить семейному колдомедику, отвести Гермиону в специально приготовленную комнату, быть с ней уверенным и спокойным) не осталось и следа. Все, на что Драко сейчас оказался способен, это стоять рядом со своей женой и держать ее за руку.

— Ты ведь меня не оставишь, Драко? — спросила Гермиона, тщетно уговаривая себя не бояться. — Ты будешь со мной все время, как и обещал, правда?

И вот это «как и обещал», произнесенное дрожащим и испуганным голоском, включило у Драко в голове все, что нужно было включить, и он из Малфоя растерянного превратился в Малфоя-который-прекрасно-контролирует-ситуацию.

— Конечно, правда, любимая, — ласковым и уверенным тоном произнес он, бережно обнимая Гермиону и мягко разворачивая ее к выходу из комнаты. — Все будет хорошо. Сейчас мы с тобой дойдем до кровати, потихоньку, сами, не торопясь, без всяких заклинаний Левитации…

— Левитировать нельзя, Дрей, — моментально вскинулась Гермиона. — Никаких чар, помнишь?

— Тш-ш, маленькая, я все помню. Никаких чар, никаких сильнодействующих зелий, магию можно применять только в самых крайних случаях. Не волнуйся, я буду с тобой все время. Я ведь дал тебе слово, а Малфои…

— Всегда держат свое слово, — закончила за него жена, до боли стискивая малфоевскую руку своими маленькими, но очень сильными пальчиками. — Мне страшно, Драко, если бы ты только знал, как мне страшно. Я во время Финальной Битвы не так боялась, как сейчас.

— Все будет хорошо, — твердо пообещал Малфой. — Мы победим. Так же как и в Финальной Битве. Мы пройдем через это вдвоем, и я не оставлю тебя ни на минуту.

И Драко Малфой выполнил свое обещание — в течение всей последующей ночи он ни на минуту не оставил свою любимую, и все время был с ней рядом, и держал ее за руку, и целовал ее мокрый и горячий лоб, и сходил с ума от ее криков, и вливал воду в ее сухие губы, и глубоко дышал с ней вместе, и бесконечно успокаивал, и опять целовал, и снова дышал, и держал за руку, и опять сходил с ума от полной, абсолютной, катастрофической невозможности облегчить ее муки, и снова повторял свои действия, по кругу, и делал что-то еще — все, что просили его сделать Гермиона или семейный малфоевский колдомедик со смешной фамилией Тендер (1), отнюдь не склонный к ласке, если здоровье его пациентов оказывалось в опасности — он делал все, что мог и старался если уж не быть, то хотя бы выглядеть сильным.

Ночь — сумасшедшая, нервная, бесснежная декабрьская ночь за десять дней до Рождества — растянулась до бесконечности. Драко массировал Гермионе плечи и гладил ее поясницу, пытался не прокусить губу до крови, когда она кричала слишком сильно, и старался не думать о том, что все его друзья и родные были абсолютно правы. Они были правы, когда наперебой говорили ему: «Послушай, Драко, в магическом мире так не принято, не стоит нарушать вековые традиции», «Дрей, это не слишком хорошая идея, правда-правда, мужчине ни к чему наблюдать процесс во всех подробностях», «По-моему, это полный бред, Малфой! В этом нет ничего забавного и потом — на самом деле ты ведь ничего не сможешь сделать, чтобы помочь ей по-настоящему, ты действительно хочешь на все это смотреть?», «А Вы уверены, Драко, что не свалитесь в обморок в самый ответственный момент?», «Дрей, мальчик мой, ты сошел с ума? Малфои никогда в жизни не делали ничего подобного!»… Да-да, все они, в конце концов, были правы, и ему действительно не стоило нарушать волшебных традиций и становиться первым Малфоем, не ограничившимся нервным расхаживанием из угла в угол перед закрытыми дверями, за которыми рождался на свет новый отпрыск этого древнего рода, а оказавшимся по другую сторону этих дверей. Не то чтобы Драко на самом деле собирался упасть в обморок, но в какой-то момент он почувствовал, что несколько переоценил свои силы, и как бы тщательно Гермиона ни готовила его к происходящему, он оказался совершенно не готов к тому, что каждый гермионин стон будет кроить малфоевское сердце на тысячи мелких осколков, а осознание собственной беспомощности застынет горьким комком где-то в горле.

Но когда Гермиона в короткий промежуток отдыха прошептала ему на ухо, так, что не услышал ни Тендер, ни помогающая ему медиведьма: «Если бы тебя не было сейчас рядом, я, наверное, сошла бы с ума», Малфой едва не заплакал от горячей нежности и подумал, что ради таких моментов на самом деле и живет человек, что это, наверное, и есть самое главное — быть нужным кому-то как воздух, даже если все, что ты можешь сделать, это держать свою рожающую жену за руку и промокать пот с ее лба, а если в волшебном мире это до сих пор считается «неприличным», «неправильным» и «нарушающим вековые магические традиции», он, Драко Малфой, может посоветовать волшебному миру только одно — катиться к дракловой матери со всеми своими предрассудками и традициями, и оставить, ему, Малфою, возможность действовать по велению своего сердца, а не…

Додумать до конца Драко не успел, потому что к гермиониному крику добавился еще чей-то, и он даже не сразу сообразил, что это первый крик его сына, а когда сообразил, буквально захлебнулся потоком нахлынувших на него чувств — таких разных, что в них было сразу и не разобраться. Да, в принципе, и разбираться-то было некогда, потому что буквально сразу же Вселенную о своем появлении оповестил его второй сын, и дальше вся эта Вселенная схлопнулась для Драко Малфоя до двух крошечных существ на руках его жены, ну, и до самой жены, конечно, тоже, и в этот момент на Земле не было человека, счастливее его.

Через какое-то неопределенное количество времени малфоевская Вселенная расширилась до такой степени, что оказалась способной вместить в себя кроме измученной и просветленной Гермионы и двух крохотных сопящих комочков рядом с ней на постели, еще и улыбающуюся во весь рот темнокожую медиведьму, занятую отмериванием нужной порции Укрепляющего зелья для молодой мамы, парочку домовых эльфов, со счастливыми физиономиями заканчивающих наводить в комнате порядок, и застегивающего пуговки на своей форменной мантии, довольного благополучным исходом дела, целителя Тендера.

— Благодарю Вас, целитель, — произнес Малфой, неохотно вставая с кровати и отрываясь от центра своей Вселенной.

— Я лишь исполнял свой долг, — слегка наклонил голову седовласый колдомедик, принимавший когда-то на этой же кровати самого Драко. — А вот Вы меня, молодой человек, удивили, право слово. Держались Вы просто великолепно, я не ожидал такого от мужчины.

— Я должен расценивать это как комплимент? — непонимающе спросил Драко.

Тендер усмехнулся, и от его глаз побежали к вискам тоненькие лучики морщинок.

— Вы знаете, что у Вас был спонтанный выброс магии в то время, когда Ваши дети появились на свет?

— Вы серьезно, мистер Тендер? Как это может быть? Я ничего не почувствовал.

— Ну, это не удивительно, — опять улыбнулся целитель. — Вы в тот момент не заметили бы и извержения вулкана. Был выброс, был, и посмотрите, что Вы наделали.

Колдомедик отошел от Малфоя и направился к окну, не переставая улыбаться, а Драко наблюдал за ним совершенно недоумевающим взглядом. «Я разбил стекло стихийной магией, что ли?» — спросил он сам себя, глядя как Тендер легким движением палочки отодвигает тяжелую парчовую штору с абсолютно целого стекла, за которым кружились, плавно опускаясь на притихшую землю, крупные мохнатые снежинки, переливающиеся в лунном свете всеми цветами радуги — словно драгоценная пыльца рождественских феечек…

… Несколько месяцев спустя Драко Малфой, сидя за своим любимым столиком в кофейне со скромным названием «У Рона», повторит, в сотый, наверное, раз, своему взволнованному рыжему другу:

— Послушай, в этом процессе от тебя практически ничего не зависит, нет, даже не так — от тебя вообще ничего не зависит, все, что ты можешь сделать, это держать ее за руку, но, поверь, ничего другого от тебя и не будут ждать, главное — все время держать ее за руку и бесконечно повторять, что ты рядом, и все будет хорошо.

— Она услышит? — серьезно спросит Рон.

— Не каждый раз, — честно ответит Драко. — Но ты все равно должен повторять и повторять, не уставая…

(1) Тендер — (с англ.) — ласковый.