Как заканчивалось лето (джен)

Не хотелось в это верить…

Ну хотелось, не хотелось, а придется.

Умные люди давно говорили, что такие, как он, так просто не исчезают. Например, Дамблдор… что бы я о нем ни думал, а в таких вещах он разбирается лучше министра и Визенгамота. Да блин, при тех звоночках, что у нас уже были, я бы и без Дамблдора додумался, что этим кончится вскоре. Хоть мордой и не вышел додумываться — это он, светоч наш, надежда магомира, столп белокаменный, все знает всегда. Почему он при этом… ну ладно, это другой вопрос, это сейчас неважно.

Сейчас надо что-то сказать ребятам. Особенно тем, кто после восемьдесят первого пришел к нам… кто не помнит, как было.

Как быстро праздник перешел в мрачное похмелье — рекорд, не иначе. Еще даже и следующее утро толком не настало…

Сидят, хмурые. Патрик О’Лири до сих пор с клеверным лужком на шляпе, Мейзи Маккой наоборот с болгарским шарфом в руках — хм, не знал, что она такая поклонница Крума. Грязный шарф, правда, — затоптали. Уильямсон бледный, зубы стиснул — руку сломали в свалке, сейчас выдам ему зелья… как знал, ядрена мандрагора. Как знал. Не всякий с собой попрет на квиддичный матч аптечку, а? А я вот попер. Как в воду глядел.

Тонкс зато, кажется, спокойна. Хорошо. Молодец. Надо ее похвалить потом, да забуду, наверно. Ну ничего, и так поймет. Пусть въезжает уже.

И вот я смотрю на них на всех, и не знаю, что им сказать. Потому что теперь надо что-то человеческое говорить, а как начальник я уже высказался — поблагодарил их за оперативность — все примчались, по первому зову, и кто здесь в палатках праздновал, и кто дома сидел, как нормальный человек…

Я так и знал, я так и знал, что этим кончится. Нельзя такую кучу людей контролировать таким ограниченным количеством патрульных… да к тому же полудобровольцев. Да еще и непрофессионалов по охране порядка. Сто тысяч человек на одном поле — это как? Хоть бы с теми же ирландцами договориться о подкреплении — так ведь нет же, им престиж их английский не велит… пусть клерки министерские бегают, но зато наши, великобританские. Я про это говорил, но они же лучше знают, конечно. «Ваша специализация — борьба с темной магией, мистер Скримджер, а не охрана массовых мероприятий»… ну вот и получите темную магию, придурки. Бэгмену голову оторвать. Хотя разницы никакой не будет, у него и так вместо башки бладжер…

А ребята сидят, смотрят на меня и друг на друга.

— Кто запустил Метку, непонятно, — прерывает молчание Гавейн. — Очевидно, он дисаппарировал, а рядом краучевская эльфиха оказалась, подобрала палочку… Барти чуть кондрашка не хватила там.

Киваю. Это я слышал уже, Амелия рассказала, она тоже там была. А я не был — раздваиваться я пока что не научился, потому и отправил Робардса разбираться с Меткой, а сам пытался навести порядок в лагере.

— Как думаете, это был отвлекающий маневр? — спрашивает Боб Рэндалл.

Пожимаю плечами. Гавейн тоже.

— Может быть, — говорит. — Хотя тогда им логичнее было бы запустить их несколько, с разных сторон…

— Ну и от одной все очень успешно разбежались, — мрачно говорит Гвен Ллевелин.

— Вот, — подает голос Праудфут. — Мне тоже показалось, что они разбежались. Испугались. Сами испугались ее.

— То есть ты не считаешь, что это их отвлекающий маневр, — уточняю я. Перегрин качает головой.

— Между собой что-то не поделили?.. — задумчиво говорит Марсия Норткотт.

— Внутренние разборки среди смертоедов? Это слишком уж хорошо, чтобы быть правдой, — скептически откликается Дэвид Сарджент.

— Как Робертсы-то? — тихо спрашивает у меня Тонкс. Робеет нас пока что. Но про магглов спросила: хороший знак, умница. Правильная девочка.

— Нормально, — говорю. — Они не пострадали, слава Мерлину, но в шоке, конечно. Им память правят сейчас.

Она кивает.

Я молчу, потом говорю — должен сказать:

— Мы неэффективно сработали. Я понимаю, что организация всего этого дела была, мягко говоря, не на высоте. Но то, что из всей кодлы мы не задержали ни одного человека — это очень плохо.

— Ты же видел! — возмущенно говорит Уильямсон, и морщится — попытался рукой махнуть. — Ты же видел это столпотворение, до них не добраться было… Паникеры…

— Я видел, — отвечаю.

— И от остальных, кто типа как бы помогал, толку было мало, — бурчит Мейзи, разглядывая испорченный шарф. — Под ногами мешались только…

— Артур Уизли с сыновьями хорошо помог, — возражает О’Лири.

Этих я видел, да, четыре рыжие головы было в толпе хорошо заметно.

— Какого они все тут торчали, — продолжает бурчать Мейзи. — Как будто нельзя было аппарировать домой и там праздновать! Нет, надо сидеть тут и Статут нарушать, а потом бегать с криками по всему полю в одних подштанниках…

— Девять десятых народу было не британцев и аппарировать домой бы все равно не смогло, — возражает Сэвидж.

— Ну вот они и разошлись… хулиганье, — ворчит Фарадей. — Толпа заводит.

— Я не согласен с тобой, — говорю. Они все смотрят на меня.

— Я не согласен, — повторяю. — Это не хулиганье, Фрэнк.

— Ты считаешь… — начинает Робардс — и не заканчивает.

— Дай Мерлин, чтобы я ошибся, — говорю я, и слова мои повисают в абсолютной тишине. За тряпичной стеной палатки уже тоже слыхать только шелест ветра и крики каких-то ночных птиц: беготня прекратилась, вопли утихли, пожары потушены. Все спать легли. И вроде как бы все, инцидент исчерпан, спокойствие восстановлено, да? А вот нет такого ощущения. — Дай Мерлин, чтобы ошибся. Но знаете, ребята… я боюсь, что это только начало. Готовьтесь. Готовьтесь к худшему.

Слово «война» не прозвучало — но его все равно все расслышали.

Повисает долгое, долгое молчание. Кто-то качает головой — не хочет верить. Понятно. Кто-то мрачнеет. И все молчат.

— А как это было… в прошлый раз? — тихонько спрашивает Тонкс наконец.

И до утра мы сидим все вместе в палатке, и вспоминаем, и разговариваем, и пьем в честь погибших наших товарищей — пьем кофе, потому что с утра в аврорат, устраивать разбор полетов и восстанавливать картину, и искать сволочей, и спать в ближайшее время, надо думать, не придется.

*

Домой попадаю только к вечеру вторника. В замке тихо, как всегда — и кажется дикостью, что где-то, не так уж и далеко отсюда, было то, что было…

Я хочу жить. Я хочу спокойно жить, я не хочу воевать, я мира хочу. Правда. Честно. Для себя, для ребят, для цивилов, для всех.

И в то же время осознаю: с той самой секунды, как я сказал эти слова — «готовьтесь к худшему» — с той самой секунды я сам вхожу в привычный ритм, начинаю жить старыми, отработанными, отточенными, в кровь впитавшимися рутинами — и мне от этого спокойно и легко. Как будто ждал. Как будто все эти годы я просто ждал, пока этот дементоров мир обернется именно тем, чем и казался мне все время — иллюзией, и война продолжится — такая же, как была… если не хуже, но по крайней мере она настоящая, и не застит глаза призрачное перемирие.

А может, ты просто делать ни химеры больше не умеешь, кроме как воевать, и поэтому так рад открывшейся перспективе?

Может. Может, и так. Но лучше я буду готов.

Достаю кольчугу. Цела, нормально. Пару заклятий подправлю сейчас и будет совсем хорошо…

Да убери ты ее на место. Убери, а? Ну не нужна она тебе сейчас.

Ой ли?..

Кольчуга остается висеть на спинке стула.

*

Утро. Пока пью чай, в окно стучится сова. Газету принесла, ну держи денежку, птица…

Ух ты. Ух ты, какие знакомые, какие забытые интонации.

«Бездействие аврората… паника среди населения… кошмарный символ… ужасающие воспоминания… не может не вызывать возмущения…»

Бросаю газету в кухонный очаг, испепеляю.

За окном свежее солнце над озером, и горизонт совсем светлый и чистый.

Мерлин и Моргана, как же я хочу оказаться неправ. Пусть я окажусь неправ, а? Пожалуйста…