Прыгну со скалы (гет)

С головы сорвал ветер мой колпак

Я хотел любви, но вышло все не так,

Знаю я ничего в жизни не вернуть,

И теперь у меня один лишь только путь…

Я, сгорбившись, стоял на краю отвесной скалы. Не помню, сколько раз я сюда приходил, но точно знаю: сегодня это последняя моя прогулка здесь.

Это скалистое, продуваемое всеми ветрами место я нашел год назад, когда в лихорадочном полубреду сбежал из деревни. Тогда сгущались сумерки, и мое разгоряченное сознание не ведало, куда ведут меня ноги. В ту ночь я думал, что умру — жар был слишком сильным, но нет, в тот раз Господь распорядился иначе, оставив меня жить и мучиться дальше.

С тех пор я стал каждый день приходить сюда, к этой скале, у подножия которой едва не расстался с жизнью.

Пейзаж вокруг, был конечно, безрадостным: серые, согбенные в возрасте скальные породы, острыми уступами возвышающиеся к небесам, словно стремясь проткнуть их насквозь; странные каменистые платформы, покрывающие тяжелым слоем почти всю землю, не оставляя ни кусочка, ни клочка чернозема; полное отсутствие какой-либо растительности; дикие ветра, мечущиеся из стороны в сторону двадцать четыре часа в сутки, и отрешенное, давящее клубистыми, серо-сизыми облаками небо. Этот странный край не похож на те, что воспевают в своих стихах местные поэты-самодуры, однако я всегда чувствую себя здесь уютно. Будто возвратился домой.

Впрочем, каменная пустыня отчасти и вправду стала моим домом, ведь я — нищий. Вечный бродяга между сном и явью, добром и злом, любовью и ненавистью. Нет, я вовсе не романтический герой из книг, я, пожалуй, просто несчастный человек. История моего существования настолько же печальна, насколько может быть печальна жизнь старой бездомной собаки. Хотя я немного привираю, говоря «старой»: мои лета еще не так преклонны. Но это неважно. Для меня теперь ничего не имеет значения. Я — человек без имени, без семьи, без дома и… без языка. Урод. Я — урод. Посмешище. Ничтожество. Да можно без конца подбирать себе отвратительные эпитеты, смысл-то не меняется — я никто.

Порой мне казалось, будто я могу еще все исправить, изменить судьбу и повернуть фортуну к себе нужным местом. Как раз именно в то загадочное время я мечтал о невозможном — о любви. Проклиная свое уродство, свой недуг, я верил, что однажды радостно отворю душу навстречу теплу и нежности, навстречу всему тому, к чему так стремится любая человеческая душа. Я был опьянен этими хмельными мыслями, выдумав свой сказочный мир, подменивший поначалу проявления холодной реальности.

И ведь я действительно влюбился. На самом деле.

Мой идеальный мир разросся, стал шире и красочнее, наполнился упоительно-сладким воздухом, да и я сам изменился. Словно приобрел крылья за спиной, способные облегчить мое неподъемное, как мешок с картошкой, тело. Господь Бог не даст соврать, как я был тогда счастлив. Но об одном Он умолчит: я построил обман, иллюзию, загнавшую меня в тупик собственного безумства и отчаяния. Моя любовь, она была настоящей, однако весь волшебный мир, целая золотая страна в закоулках воспаленного мозга, полетели к чертям. Я оказался, как говорится в одной очень старой сказке, у разбитого корыта. Мечта уже исчезла, а вот чувства окрепли, и лишь это не позволяло мне сорваться в пропасть душевной апатии, безысходности, называйте это, как хотите.

Вы, люди, очень умны, но так же и весьма жестоки. Вы так и не смогли понять мою суть, мою любовь, а я так и не смог доказать себе, что живу. Даже любовь удержать не смог. Смешно.

Разбежавшись, прыгну со скалы —

Вот я был, и вот меня не стало

И когда об этом вдруг узнаешь ты,

Тогда поймешь, кого ты потеряла

Взгляд сам по себе устремился вниз, туда, где бушевал ветер. Стихия пугала своей злостью и завораживала своей губительной красотой, легкостью, невесомостью.

Интересно, сможет ли ветер сохранить мои воспоминания? Уберечь их от разложения, как не сможет уберечь от этого мою плоть? Если бы я был колдуном, то обязательно общался бы со стихиями природы. Они бы стали моими лучшими, единственными собеседниками, не требующими словесных излияний. Заменили бы мне людей. Помогли бы забыть ее…

Признаться честно, из меня получился плохой персонаж на сцене сатирической комедии судьбы. Я, скорее, не актер, просто подмастерье, которому посчастливилось появиться в нескольких актах. Лучше бы этого не произошло. Лучше бы я даже не рождался, не являлся в этот двуличный мир. И никогда бы не встречал главную героиню всей комедии, разбившую мою, и без того уже поломанную, душу.

Вы, наверное, удивитесь, откуда у ошибки природы вроде меня может быть нечто подобное, что заставляет наши сердца биться, однако я сам дам вам ответ: еще одна ошибка. Я целиком и полностью сплошная ошибка, расходный материал в умелых руках богов. Но даже материал умел любить. Переживать и чувствовать, страдать и трепетать. Материал стелился под ногами любимой женщины, готов был укрывать собой ее от холода, от дождя, от всех невзгод.

Я! Я, будучи лишь материалом, стал ее тенью, нескромным наваждением, послушной игрушкой, которую она имела право вертеть, играться, бросать и ломать. А я считал себя счастливчиком от того, что могу просто находиться рядом с ней, рядом со своим светом, с частицей волшебной страны, пускай и в роли игрушки. Как это низменно... однако я был доволен.

Отдавать все, делиться всем и не требовать ничего взамен, кроме ласковых взглядов и нежных прикосновений — мне хватало этого с лихвой. Ей, видимо, нет. Она не чувствовала себя счастливой, а я, похоже, старался зря. Теперь-то стало ясно, любовь — злая вещь. Настоящая любовь и вовсе смертельный яд. Тогда же я благодарно упивался ее ядом, возомнив, что чего-то стóю.

Каким я был глупцом!

Боже, ты не представляешь, как Ты посмеялся над моим ничтожеством. И зачем я Тебе все это рассказываю? Ты и так знаешь — сам ведь создал — о моем проклятии.

Ирония! Везде одна ирония, насмехательство, как бесполезно бороться с ними! Да я и не борюсь уже.

Ветер, словно прочитав мои мысли, согласно растрепал непослушные волосы, ледяной ладонью прошелся по небритому лицу. Зазвучала унылая ветряная песня, такая грустная и трогательная, что бывалое сердце невольно сжалось в груди — музыка природы отлично подходила к озвучиванию моей прощальной, последней роли в глупом спектакле жизни. Если бы ветер мог превратиться в человека, способного понять мои чувства и переживания, он был бы моим лучшим другом. Возможно, я бы даже влюбился в него, оставив неудачную, но, черт возьми, до сих пор крепкую, жгучую любовь к ней.

Эх, ветер, ветер…

Разбрюзжался я, как старик. Уходить нужно молча, моментально, раз — и ты испарился, исчез, тебя нет. И никто больше не вспомнит твоего имени. При жизни не помнили и сейчас… не вспомнят.

Быть таким, как все, с детства не умел,

Видимо такой в жизни мой удел

А она, да что она, вечно мне лгала

И меня никогда понять бы не смогла

Я родился немым. Первый и единственный ребенок в семье бедного портного родился с ужасным недостатком. Роды у матушки были тяжелыми, маленький я явно не хотел появляться на свет и лучше бы не появлялся, да повивальная бабка, жена местного пьяницы, постаралась на славу, черт ее дери.

Мама поначалу была несказанно рада, и отец гордился, что появился будущий наследник семейного ремесла, однако к трем годам мой недуг дал о себе знать. Родители особенно не занимались моим воспитанием, хотя матушка делала некоторые попытки научить малыша каким-то простым словам вроде «мама», «папа» и так далее. И когда в три года дети уже могли произносить множество таких слов, я молчал, как рыба.

В пять лет меня привели к деревенской ведьме, она снимала порчи со скота, делала наговоры и привороты, заговаривала тягу к пьянству у мужиков. Матушка умоляла ее помочь мне, исцелить травами, думала, что меня прокляли. Отец негодовал и грозился вышвырнуть «маленького уродца» из дому. Соседские дети презирали меня и отказывались дружить. А я молчал, скапливая в себе всю боль и обиду.

В итоге ведьма с криком и руганью выгнала меня, сказав, что лечить «дьяволенка» не будет. Суеверная карга.

После этого отец меня выпорол и предупредил, что если я еще вздумаю дурачиться, он точно прибьет своего нерадивого сына. Бедолага, он не понимал всей серьезности ситуации. Естественно, я так и не заговорил.

К десяти годам я был уже всеобщим изгоем, и каждый крестьянский ребенок считал нужным бросить вслед «прокаженному», хотя проказой я никогда не болел, обидное обзывательство.

В пятнадцать лет наш священник отлучил гадкого отрока от церкви и сорвал с моей груди нательный деревянный крестик. С этого момента Всевышний отрекся от меня.

В двадцать, бродя по широкой проселочной дороге, обуреваемый тяжелыми думами, я случайно встретил ее — невысокую тонкую девушку с выразительными карими глазами и русыми волосами. Первая красавица нашей деревни, дочка кузнеца.

Она сказала, что заблудилась, соврала, конечно же, потому что до деревенских ворот было рукой подать, но в тот раз я не обратил на ее вранье внимания. Как дурак, скромно улыбнулся и безнадежно развел руками, показывая: я нем. Она сильно удивилась, вспомнила, что мое лицо ей знакомо, засмеялась и, взяв за руку, весело приказала прогуляться с ней немного.

Тот вечер дал мне надежду на жизнь. Полноценную жизнь нормального человека. Еще он очень сблизил нас.

Вопреки всем разговорам и предрассудкам жителей, она подружилась со мной, мы стали проводить много времени вместе. Ее отец не одобрял дружбу дочери с немым нищим проходимцем, но она не отказалась от моего общества. Я был горд и счастлив, я влюбился в нее с первого взгляда. Нелепые жесты руками плохо помогали выражать искренность моих чувств, я злился на свои крючковатые пальцы за их неловкость, но в душе еще больше поддавался манящему блаженству. Она все смеялась и шутила, мол, будет у нее жених-молчун, а я воспринимал ее шутки всерьез. Я думал, нет, верил, что она тоже влюблена, что понимает меня без слов, что всегда будет рядом. Не замечал, как ее передергивало при каждом моем прикосновении, как она недовольно кривила губы, когда я целовал ее нежные руки, мыча нечто невнятное.

Она владела мной. Ей просто было интересно издеваться над несчастным существом, преданно любящим ее, как верная собака любит своего хозяина. Она никогда не говорила о своих чувствах, всегда молча принимая корявые записки со строками неподдельной страсти. Она не была женщиной, но являлась демоном. Жестоким демоном с кукольным личиком.

Предательство ее я понял слишком поздно, когда она хладнокровно сообщила мне о своей помолвке с одним из множества кандидатов на ее руку и сердце. В тот день она сожгла все мои записки и, снова заливисто смеясь, призналась, что я — урод. Я был ей не нужен.

После этих слов в моей груди стало пусто. Сердце будто вырвали с корнем, отделив его от вен и сосудов, или что там его связывает? Душа остыла, окружающий мир перестал волновать меня, я будто умер внутри. Началась лихорадка, да я еще и напился к тому же, и сбежал, сраженный бредом, из деревни, куда глаза глядят. Больше туда я не вернулся. Не смог. Теперь уже и не знаю, что с ней сталось, с ее женихом, но знаю, что стало со мной.

Разбежавшись, прыгну со скалы —

Вот я был, и вот меня не стало

И когда об этом вдруг узнаешь ты,

Тогда поймешь, кого ты потеряла

Много раз я задумывался: зачем я живу? Ради чего? Ради кого? Хранил любовь. Вот зачем. Дурак. Жалкий дурак. Но недавно я наконец осознал: мне здесь не место. Чуждый мир никогда не воспримет чуждое, испорченное творение провидения. Я — лишний. И изначально моя же судьба играла не по моим правилам. Играла да доигралась, приведя меня сюда, на скалы.

Я люблю это место. Искренне люблю. Часто, как сейчас, вспоминаю здесь о былых временах, но никогда не задумываюсь о будущем. Для меня будущего не существует. Увы, я недостоин этого. Ничего недостоин, а ведь так надеялся, так ждал, что сердце вновь застучит, руки будут мелко дрожать, и бессвязное мычание страстно сорвется с сухих губ. Что, быть может, она опомнится, вернется, что ее предательство окажется всего-навсего моим страшным сном, плодом утомленного годами одиночества воображения.

Внезапно захотелось кричать — громко, истошно, чтобы даже скалы услышали мою боль. Захотелось разорвать на груди грубую льняную рубаху, а вместе с нею и теплую мягкую кожу, чтобы коснуться собственного сердца, вырвать его и растоптать. Дико, беспощадно втоптать горячую, еще бьющуюся плоть в неровную шероховатую поверхность камня под ногами. Захотелось сказать ей: «Я люблю тебя» еще раз, своим, настоящим, звучным голосом, которого никогда не было.

Блажь. Забудь об этом.

Вот, раскинув плащ, в даль направлю взор,

Может, она ждет? Вряд ли, это вздор.

И, издав дикий крик, камнем брошусь вниз,

Это моей жизни заключительный каприз

Суровый ветер неожиданно затих, оставив капюшон и полы плаща молодого человека в покое. Печальный, полный муки взгляд водянистых глаз устремился далеко за скалы, к нечеткой полосе горизонта. Мычание жалобно огласило прозрачную тишину, сливаясь в устрашающую не то песню, не то молитву. Последнюю и единственную молитву отчаявшегося человека. Преданные слушатели, скалы, снисходительно внимали булькающим звукам, жалкой пародии на человеческий голос, вырывающимся из сжатого судорогой горла.

Он не плакал. Не умел это делать.

Воздев руки к небу, мужчина, казалось, завел беседу с безучастными небесами, мысленно обращаясь к Тому, кто позволил ему жить. Жить, чтобы теперь умереть. Обрек на страшные страдания. Лишил последней надежды. Он бы рассмеялся, если б мог, а так может только скрипеть зубами.

Ну что ж, пожалуй, конец истории близок? Два шага, и все закончится. И она не узнает о его смерти. Нет, не заплачет. Но… может быть пожалеет о том, что потеряла его?..

Молодой человек, сделав несколько резких, порывистых шагов, оказался на самом краю скалы. Из-под ног сорвались в пропасть несколько камешков. Туманная бездна гостеприимно распахнула перед ним свои объятия. Приветствовала его. И он, плененный этой иллюзией доброты, уверенно шагнул навстречу вечности. Костлявая с косой давно поджидала его душу и вот, наконец, дождалась. А ветер завыл, заметался, заскулил, потеряв друга, молчаливого собеседника. Ошибку его природы.

Разбежавшись, прыгну со скалы —

Вот я был, и вот меня не стало

И тогда себя возненавидишь ты,

Лишь осознав, кого ты потеряла