Const (гет)

Память врезается острыми осколками, вонзается зазубренными краями в сердце; пустота теперь представляет собой уродливые кровоточащие, глубокие раны. В голове Аларика, подобно спичкам, вспыхивают и гаснут новые воспоминания: далёкое эхо до боли родного голоса; едва ощутимое в толпе прикосновение, когда можно притвориться, что это — чистая случайность; и взгляд, вырванный из тысячи, но смотрящий на него по-особенному.

Где-то на задворках сознания всплывает образ девушки с рыжевато-каштановыми волосами, проскальзывают мягкий голос и опущенные плечи. Голос сменяется смехом, Рик смотрит на её раскрасневшиеся щеки, не в силах оторвать взгляд, и едва ли не сгорает от постыдных и совершенно неуместных мыслей.

Хоуп в его жизни неизмеримо много; ему кажется, что секунды без неё — вечность.

Май­клсон бло­киру­ет удар и Ала­рик одоб­ри­тель­но ки­ва­ет; её ку­лак про­носит­ся в нес­коль­ких мил­ли­мет­рах от его че­люс­ти — Заль­цман ус­пе­ва­ет от­кло­ниться, пе­рех­ва­тыва­ет ру­ку де­вуш­ки. Хо­уп ока­зыва­ет­ся при­жатой к не­му, ка­са­ясь спи­ной муж­ской гру­ди, ды­шит пре­рывис­то и глу­боко, сер­дце стучит рвано, сбиваясь.

От не­поз­во­литель­ной бли­зос­ти бе­гут му­раш­ки, раз­ле­та­ют­ся ис­кры, ощущаемые едва ли не физически. Май­клсон слег­ка по­вора­чива­ет го­лову, сколь­зит взгля­дом по ли­цу Ри­ка, ос­та­нав­ли­ва­ет­ся на гла­зах — в них ве­сен­няя лис­тва — пе­рес­та­ёт ды­шать, за­мирая на гу­бах. Ла­донь Ала­рика сос­каль­зы­ва­ет с та­лии на её бед­ро. Хо­уп го­това пок­лясть­ся, что его про­жига­ющие сквозь одежду при­кос­но­вения ос­тавля­ют не­види­мый, но впол­не ощу­тимый след.

Трибрид улы­ба­ет­ся под­ку­па­юще и обе­зору­жива­юще. У Заль­цма­на сердце оста­нав­ли­ва­ется на мгно­вение, что­бы зай­тись за­ново в бе­шеном рит­ме. Хо­уп раз­ры­ва­ет зри­тель­ный кон­такт, рез­ко по­вора­чива­ется и де­ла­ет под­сечку. У Ри­ка вы­шиба­ет кис­ло­род из лёгких, ког­да спи­на ка­са­ет­ся де­ревян­ной прис­та­ни. Хоуп бук­валь­но ук­ла­дыва­ет его на ло­пат­ки, вос­се­да­ет на по­беж­дённом про­тив­ни­ке, и гла­за её блес­тят озор­ным огонь­ком.

— В этот раз без ма­гии, — гу­бы де­вуш­ки рас­тя­гива­ют­ся в до­воль­ной ух­мылке.

— Ма­нёвр с от­вле­чени­ем был хо­рош. — Ру­ки муж­чи­ны ос­та­нав­ли­ва­ют­ся на ок­руглых бёд­рах.

По­зади Хо­уп — сол­нце, и в его бли­ках она по­хожа на ми­раж. Ала­рик ве­дёт пра­вой ла­донью от бед­ра по та­лии; при­кос­но­вени­ями, роб­ки­ми, ос­то­рож­ны­ми, не­весо­мо ка­са­ет­ся под­бо­род­ка, очер­чи­ва­ет ли­нию скул.

Рик остервенело вдавливает педаль газа в пол. Он вспоминает каждый значимый (и не очень) момент. Каждую секунду, разделённую на двоих; минуты, переплетающиеся в часы, дни, недели, проведённые рядом с ней. Зальцман вспоминает Хоуп от первой встречи до её последнего звонка.

— Я всё рав­но про­тив. — У Аларика сер­дце трепыхается раненой птицей в клетке.

— Я знаю, — звенят слёзы в голо­се Май­клсон. — Но это не име­ет зна­чения, по­тому что, как толь­ко я прыг­ну в яму, ник­то ме­ня не вспом­нит. Вклю­чая те­бя.

Маливор смыкается над ней. Из памяти Аларика вырезают чересчур важное имя и всё, что с ним связано.

— Пообещай мне, что сделаешь всё, как я сказала.

Аларик уп­ря­мо мол­чит, прик­ры­ва­ет гла­за на се­кун­ду и от­чётли­во ви­дит Хо­уп — на внутрен­ней сторо­не век вы­сечен её образ.

— По­обе­щай мне! — дро­жащий го­лос опасно срывается на гласных.

Огонь пожирает на его глазах что-то важное, он в этом уверен, ведь в сердце же появляется чёрная дыра. Рику снится девушка с рыжевато-каштановыми волосами, чьи холодные пальцы он согревает ладонями. Она грустно улыбается, отстраняется от него и обнимает себя за плечи. Мужчина вглядывается в размытые черты лица, но оно теряется где-то в бесконечности лабиринтов его снов.

Зальцман помнит долгие гудки и её имя, что запоздало срывается с губ и пропадает в тишине.

Кусочки, миллион частичек, занимают места, откуда были выдернуты. Память возвращается множеством фрагментов, складывается мозаикой и образует единую картину.

У Ала­рика тя­жёлый день, ос­тавля­ющий пос­ле се­бя толь­ко воп­ро­сы и мёр­твую дри­аду. Во­рота шко­лы рас­кры­ва­ют­ся с ти­хим скри­пом и зак­ры­ва­ют­ся, на­дёж­но ук­ры­вая зда­ние, сра­зу же, как толь­ко его ма­шина ока­зыва­ет­ся на тер­ри­тории. Шко­ла встре­ча­ет ти­шиной и пот­рески­вани­ем ка­мина — язы­ки пла­мени освещают сте­ны. Муж­чи­на нап­равля­ет­ся в свой ка­бинет, сле­дуя по оку­тан­ным по­лум­ра­ком ко­ридо­рам.

Рик с удив­ле­ни­ем об­на­ружи­ва­ет на ди­ване зас­нувшую Хо­уп. На по­лу лежит рас­кры­тая на слу­чай­ной стра­нице кни­га — вы­пала из рук де­вуш­ки, как толь­ко Мор­фей зак­лю­чил её в свои объ­ятия. Рик да­ёт сла­бину: смот­рит на неё, спящую, все­го ми­нуту — мо­жет, две, не боль­ше — потом бе­рёт плед с вышитой на нём бук­вой «С», сим­во­лом шко­лы, и накрыва­ет её. Май­клсон что-то нев­нятно бор­мо­чет, нес­коль­ко пря­дей сос­каль­зы­ва­ют на ли­цо. Заль­цман не сдерживается — убирает непослуш­ные волосы, ед­ва ка­са­ясь тёп­лы­ми паль­ца­ми, ста­ра­ясь не раз­бу­дить её. Хо­уп улы­ба­ет­ся.

Окна квартиры не светятся привычным тёплым светом, там зияет тьма. Рик открывает дверь спешно — темнота принимает его, как старого друга, тишина неприятно давит.

Сердце пропускает удар, затем второй.

— Хоуп?

Слух режет плеск воды.

— Хоуп?

Шум воды заглушает закрытая дверь, Аларик неуверенно стучит два раза. В ответ он ничего не получает, ладонь на автомате тянется к дверной ручке — металл неприятно холодит.

— Хоуп?

Холодными, склизкими пальцами в душу закрадывается страх, обволакивая оглушающей пеленой. Зальцман поворачивает ручку и дверь, легко поддаваясь, распахивается. В ванной столбом стоит пар, женский силуэт виднеется за матовой шторкой. Хоуп стоит под душем, обняв себя руками за плечи и склонив голову.

— Рик?

Аларик застывает; он собирался уйти, но ноги мгновенно будто примерзают к полу, стоило ему услышать её голос.

— Ты не отвечала. — Зальцман оборачивается, медленно и неуверенно.

Он успевает заметить покрасневшие глаза, прежде чем её голова скрывается за перегородкой.

— Знаешь, воспоминания вернулись… — эта фраза вырывается неожиданно, оказывается сказанной невпопад.

В ответ раздаётся тихий, сдавленный всхлип. Хоуп, закрыв лицо руками, плачет. Громко, надрывно — даже шум воды не способен заглушить неконтролируемые рыдания.

— Хоуп? — В два шага Зальцман преодолевает расстояние, оказывается прямо у шторки, с тревогой вглядывается в сжавшуюся, дрожащую тень за ней.

— Ты меня ненавидишь? — её голос раздаётся так тихо, что кажется лишь слуховой галлюцинацией.

— Что? Нет! О чём ты говоришь вообще?

Май­клсон ак­ку­рат­но уби­ра­ет лёд от синя­ка, от­чётли­во вид­не­юще­гося на его лице — ре­зуль­тат встре­чи с оче­ред­ным монс­тром. За­бот­ли­во ка­са­ет­ся пов­реждён­но­го учас­тка ко­жи — и боль пос­те­пен­но от­сту­па­ет. Она слегка вздрагивает, когда рука Ала­рика накрывает её — от сса­дины поч­ти ни­чего уже не ос­та­ёт­ся, дальше он может справиться и без её помощи. Она смущённо улыбается. Его паль­цы за­дер­жи­ва­ют­ся на её ла­дони доль­ше, чем нуж­но.

Кусочки памяти перекраивают его жизнь, пытаются собрать её заново и латают дыры, оставленные действием Маливора. Заполняют пустоту в сердце, возвращая ему её смех, находчивость и смелость, пронизывающие его жизнь. Девушка из снов обретает отчётливый образ, красивые черты лица ясно вырисовываются в голове, и она больше не уходит от него. У Майклсон, как и во снах Рика, грустная улыбка и прекрасные глаза с затаившимся в них океаном разрушенных надежд.

— Я просто… не хотела причинять ещё больше боли, — проговаривает Хоуп, запинаясь, и обрывисто вздыхает.

— Слу­шай, я пы­та­юсь за­щитить те­бя!

Хо­уп смот­рит пря­мо в его гла­за; Ала­рик за­меча­ет от­блес­ки слёз в её. Он го­ворит о том, ка­кую боль мо­жет при­чинить Нек­ро­мант, упо­мина­ет её мёр­твых ро­дите­лей, тем самым ударяя по са­мому боль­но­му. Он по­лосу­ет сло­вами ра­ны, ко­торые ед­ва на­чали за­живать. Рик старательно упрятывает от неё собственную печаль, что засела глубоко в сердце, которое ещё способно не просто биться, даруя тем самым жизнь, но и любить, что удивительно — потерь оно понесло немало.

Заль­цман прос­то до бе­зумия по­мешан на её бе­зопас­ности. Хо­уп зак­ли­нани­ем за­печа­тыва­ет дверь, убе­гая.

Тем же вечером Майклсон возвращается (как и всегда) к Аларику; Аларик (как и всегда) всё понимает. Она подходит к нему молча, обнимает неуверенно, утыкаясь лицом куда-то в плечо. Тихим шёпотом произносит: «Прости», — и не сдерживает слёз. Ала­рик хо­чет заб­рать всю её боль — да­же ес­ли она срав­нится ве­сом с са­мим не­бос­во­дом, да­же ес­ли че­рез се­кун­ду она раз­да­вит его — он го­тов взять эту но­шу на се­бя, пусть все­го на мгно­вение, но об­легчить её жизнь.

Рик сжи­ма­ет Хоуп в объ­яти­ях; Рик ни­чуть не злит­ся — он прос­то бо­ит­ся по­терять её.

У Хо­уп со­лёные от слёз гу­бы; она це­лу­ет роб­ко и ос­то­рож­но. У Заль­цма­на в го­лове бь­ёт­ся мысль, что это — ошиб­ка, но он неж­но об­хва­тыва­ет ли­цо де­вуш­ки ла­донями, в ответ тре­пет­но при­жима­ет­ся гу­бами к гу­бам, сколь­зит язы­ком по нёбу.

Его «Это неп­ра­виль­но» раз­би­ва­ет мо­мент на мил­ли­ар­ды ос­колков — соб­рать их уже не­воз­можно, да и не нуж­но. Ала­рик про­водит ру­кой по её рас­тре­пав­шимся воло­сам, при­жима­ет Майклсон к се­бе и це­лу­ет в ма­куш­ку. Она вцеп­ля­ет­ся в его пле­чи, х­ва­тается за теп­ло — боль­ше­го она не про­сит.

Они не го­ворят об этом — ни че­рез час, ни че­рез день. Хо­уп ста­ратель­но из­бе­га­ет его взгля­да всю до­рогу, по­ка они сле­ду­ют по мар­шру­ту ма­гичес­ко­го ком­па­са. Рик де­ла­ет вид, что ни­чего не про­изош­ло. Лэндон вновь вры­ва­ет­ся в их (в ос­новном Хо­уп) жизнь. Ала­рик при­нима­ет это как дол­жное; где-то в рай­оне под­ре­берья неп­ри­ят­но но­ет.

Руки Кирби слишком требовательные, а поцелуи недостаточно нежные. От него нет привычного тепла, от его голоса не бегут мурашки. Сердце выстукивает имя, совсем не похожее на «Лэндон». Но голос разума кричит громче.

— Уйти было бы легче, если бы никто ничего не знал, — она повторяет это, как мантру.

Майклсон самоотверженна, Рик знает это не понаслышке. Она говорит, что так будет лучше для всех, но никогда не говорит, что так будет лучше для неё, потому что это не является истиной. Хоуп выбирает счастье чужих, не думая о собственном, и говорит, что это — правильно.

Судьба не устаёт ломать её: она теряет близких людей — одного за другим; она отвергает собственные чувства, вешая ярлык «так неправильно», — слушает разум, а сердцу приказывает молчать, выбирая того, кто рядом с ней занимает то самое — правильное — место; она жертвует жизнью — оказывается, что впустую; ей удаётся выбраться из лап смерти — только вот мир больше не знает, кто такая Хоуп Майклсон. Миру без неё, ошибки Вселенной, проще. В мире без Хоуп Майклсон все счастливее.

Нарастающая паника в голосе тревожит и без того неспокойное сердце, Зальцман рвётся вперёд, но отшатывается — тонкая матовая шторка душа останавливает, словно обращаясь в бетонную стену, и разделяет одно пространство на два совершенно разных мира.

— Хоуп, никто не был счастливее без тебя, — говорит он.

В его «никто» отчётливо слышится «я».

Каждый пытается заполнить пустоту, оставшуюся после исчезновения трибрида, по-разному. Только Рик выбирает, как всегда, самый сложный путь — ищет то живое, что было вместо ныне холодного пространства в сердце.

— Кого мы забыли?

В памяти скользит образ кого-то знакомого и непонятные обрывки фраз.

Рыдания Хоуп с той стороны затихают — над ними нависает тишина, прерываемая лишь плеском воды да редкими всхлипываниями.

Хо­уп пред­по­чита­ет не смот­реть. Они тя­нут­ся к ур­не, оче­ред­но­му магическому ар­те­фак­ту, в один мо­мент соп­ри­каса­ют­ся паль­ца­ми. Обыч­ный, ни­чего не зна­чащий кон­такт ко­жи к коже; нап­ря­жение меж­ду ни­ми мож­но рас­пи­ливать. У Хо­уп сер­дце от­би­ва­ет не­рав­но­мер­ный ритм. Не­из­менно хо­лодные паль­цы Май­клсон под­ра­гива­ют, она на­поми­на­ет се­бе, что бук­валь­но нес­коль­ко ми­нут на­зад пре­дос­та­вила воз­можность Лэн­до­ну стать её пар­нем. Она раз­ры­ва­ет кон­такт пер­вой, уби­ра­ет ла­донь, за­бира­ет се­бя се­бе и не под­ни­ма­ет глаза на Ала­рика.

Заль­цман вы­бира­ет не ви­деть. Он иг­но­риру­ет пе­реп­ле­тён­ные паль­цы Хо­уп и Кир­би. Май­клсон пе­рех­ва­тыва­ет взгляд Ри­ка в тол­пе — и тог­да её ладонь ак­ку­рат­но выс­каль­зы­ва­ет из хват­ки Лэн­до­на. Ала­рик от­во­дит взгляд, за­мечая их в ко­ридо­ре: Кир­би удер­жи­ва­ет Хоуп за та­лию, при­жима­ет к се­бе и что-то го­ворит, скло­ня­ясь бли­же. Сор­ванный пар­нем по­целуй с губ девушки он не ви­дит — скры­ва­ет­ся в сво­ём ка­бине­те.

Маливор делит её жизнь на «до» и «после». Общего в них — только Аларик. Хоуп рассказывает ему часть правды: он действительно близкий ей человек; другую сторону их отношений девушка надёжно укрывает в довольно хрупком сосуде — собственном сердце. Она не хочет усложнять ему жизнь (она считает, что так отпустить гораздо легче) — очередная ошибка на её жизненном пути.

Вернувшаяся память вносит суматоху в и без того нелёгкую жизнь. Когда её не помнят — пережить одиночество легче; когда её вспоминают все — она лишь беспомощно наблюдает за тем, как дорогие сердцу люди один за другим уходят. Фрея появляется неожиданно, вносит немного света своей улыбкой и надёжными объятиями, напоминает, что Хоуп не одна в этом мире — у неё есть семья. Фрея просит Хоуп уехать с ней домой в Новый Орлеан. Девушка обещает, что подумает, отпуская тётю к её семье — жене и собственному ребёнку. Одиночество в очередной раз становится её спутником.

Остаётся Рик.

У него в памяти всплывают их (так и не сказанные вслух) чувства. В голове звучат фразы Хоуп о той самой эпичной любви. И как Майклсон опускает взгляд, когда называет имя Кирби; оно звучит совершенно неправильно в сочетании её слов.

Лэн­дон сбегает. У неё те­перь (никому не нужный) ти­тул «Мисс Мис­тик Фоллс» — и она по­нятия не име­ет, что с этим де­лать. Хо­уп от­пуска­ет прош­лое, ды­шать ста­новит­ся лег­че. Вос­по­мина­ния боль­ше не ду­шат, ос­та­ва­ясь горь­ким осад­ком где-то в глу­бине ду­ши. Прош­лое та­ет, но нас­то­ящие проб­ле­мы неп­ри­ят­но да­вят, зак­лю­чая в им­про­визи­рован­ную клет­ку, сос­то­ящую из стран­ных от­но­шений, зна­комых имён и монс­тров, ко­торые счи­тались ми­фом, ма­гичес­ких ар­те­фак­тов и из чего-то, че­му наз­ва­ние — Ма­ливор.

Заль­цма­на весь день нет ря­дом. Ей ка­жет­ся, что она за­дыха­ет­ся, буд­то он — её кис­ло­род. Или, быть мо­жет, единс­твен­ная при­чина, из-за ко­торой хо­чет­ся ды­шать.

Ала­рик приходит позже, го­ворит: «Поз­драв­ляю», — и при­выч­но теп­ло об­ни­ма­ет.

Май­клсон под­ни­ма­ет го­лову и встаёт на но­соч­ки, скользит паль­цем по пе­рено­сице, повторяет линию губ.

— Хо­уп…

Она об­хва­тыва­ет его шею, ук­ла­дыва­ет под­бо­родок на пле­чо и, заж­му­рив­шись, шепчет:

— Ты ну­жен мне. — Мыс­ленно до­бав­ля­ет: «Мне без те­бя ни­как».

Зальцман робко, но нежно касается её лица неизменно тёплыми ладонями и прижимается в долгом глубоком поцелуе; Хоуп лишь закрывает глаза и с готовностью отвечает. И мир больше не делится на чёрное и белое, когда они выворачивают друг другу наизнанку души.

Дышать не получается ни размеренно, ни часто — в какой-то момент вообще никак не получается. Майклсон отдаёт Рику всю себя, судорожно цепляется за его плечи. Он зацеловывает влажными поцелуями щёки; Хоуп, принимая ласки, прикрывает глаза, утопая. Аларик ловит губами прерывистые вздохи, прикосновениями ведёт вдоль позвоночника.

Пальцы вжимаются в её тело сильнее, чем нужно, когда он чувствует упругие мышцы, смыкающиеся вокруг члена. Когда Рик оказывается внутри, Хоуп захлёбывается втягиваемым воздухом; её миниатюрная ладонь накрывает его губы, прежде чем он успевает что-то сказать.

— Всё хорошо, Рик, — шепчет она.

Между ними ни миллиметра пустоты. Они срастаются обнажёнными телами, движениями медленными, неторопливыми переплетают пальцы, теряясь в глазах друг друга…

…и рассыпаются мириадами звёзд.

На следующий день всё возвращается на круги своя. У Хоуп к Лэндону в большинстве своём надуманная любовь, вот только привязанности никто не отменял. Зальцман прокручивает сообщение Кирби. Чувство вины накрывает Хоуп с головой; Аларик говорит, что парню нужно время.

Майклсон скрещивает руки на груди и одаривает его своим фирменным взглядом — она уверена, что здесь что-то не так, переубедить её в этом нет возможности. Рика бесит упёртый характер Хоуп, Хоуп бесит Эмма Тиг (сидящая в кабинете директора на том самом месте, где всегда сидит она) и тот факт, что её совсем не слушают.

Майклсон знает, что не имеет право на ревность, замечая пересечение взглядов Аларика и психолога. Но она ревнует и уходит, громко хлопнув дверью.

— Прости меня, — голос Хоуп так тих, что едва пробивается сквозь шум льющейся воды.

Рику больше всего хочется сейчас обнять девушку, успокоить, сказать, что во всём происходящем её вины нет и ему просто не за что на неё злиться и уж тем более за что-то прощать.

Майклсон неуверенно выглядывает из-за перегородки. Глаза Хоуп покрасневшие, а катящиеся по щекам слёзы смешиваются с водой, стекающей с влажных волос. Мокрые руки тянутся к Зальцману — неугасаемому источнику её личного тепла. Хоуп напоминает мотылька, летящего к пламени, не страшась опалить собственные крылья.

Хоуп говорит: «Я могу солгать кому угодно, но только не тебе». Хоуп говорит: «Ты должен доверять мне». Аларик доверяет ей больше, чем самому себе. Он отпускает её на поиски Лэндона одну — как раз потому, что чересчур верит её твёрдому «Всё будет хорошо».

Рик провожает Майклсон взглядом, борясь с желанием остановить: чувствует, что ничем хорошим это не закончится. У него раненная дочь, он нужен ей — мысль о Джози, которая борется с действием грязи Маливора в своей крови, отрезвляет и заставляет сорваться с места; Аларик немедленно направляется к девочкам. Сердце заходится в панике.

Хоуп жмётся к его груди, обнимает крепко, будто вот-вот сорвётся в пропасть. Жар растекается по телу, горячей лавой впрыскивается в кровь. Ей хочется ответных прикосновений — мокрая ткань касается напряженных, затвердевших сосков, царапает, дразнит, и это почти невыносимо.

Здравый смысл даёт о себе знать, когда Майклсон тянет край уже насквозь мокрого джемпера вверх, снимает его и откидывает. Аларик проводит рукой по её спине, задерживается на талии.

— Нам стоит…

— Остановиться? — произносит на выдохе, ощутив прикосновение пальцев к позвоночнику. — Если не прекратим, то что — пожалеешь об этом?

Хоуп смотрит прямо в глаза, а Зальцману кажется, что она заглядывает куда-то глубже. Рик щетиной касается атласной кожи, горячим дыханием щекочет ухо, когда произносит тихое: «Ни разу», отвечая на её вопрос. Он притягивает её к себе и целует неистово, отчаянно, жадно. Девушка льнёт к нему, прижимается всем телом.

Остальная одежда исчезает где-то в перерывах между неторопливыми, страстно-нежными прикосновениями и горячими поцелуями.

Аларик прижимает Майклсон к стене. У Хоуп от дикого контраста (у него до безумия горячее тело, а кафель холодит кожу) дрожат ноги, кожа покрывается мурашками возбуждения. Рик скользит пальцами по её бедру, поцелуями следует от губ к шее и спускается ниже — она рвано выдыхает, инстинктивно выгибается в столь желанных объятиях.

Хоуп подпрыгивает, скрещивает ноги на пояснице, и Аларик с лёгкостью приподнимает её за ягодицы, входит медленно, растягивая удовольствие. Майклсон кусает губы, глотает стон, впивается ногтями в плечи, оставляет отметины. Рик аккуратен: ласково сжимает её бёдра и двигается до исступления нежно, заполняя её изнутри. Их лбы соприкасаются, а дыхание смешивается.

Время замирает в бесконечности.

Майклсон прижимается щекой к его мокрому плечу. У неё всё так же холодные ладони, и Аларик перехватывает тонкие запястья, сжимает их и подносит к своей груди.

Хоуп думает о перевернувшейся с ног на голову жизни и о том, что неизменным остаётся только его присутствие. У Зальцмана всё так же тёплые руки, которыми он (как и всегда) сжимает её ледяные пальцы.

Константа её жизни.

Она улыбается, дыханием щекочет влажную кожу и тычется носом в шею. Рику удаётся сшить кровоточащую рану где-то у неё под ребрами. И сейчас, находясь в его объятиях, Хоуп находит то, что не могла обрести очень долго — дом. Большего ей не нужно.