Дары Богов (гет)

Никогда не доверяй словам, сказанным на любовном ложе, обещаниям, данным за пиршественным столом, и дарам богов.

* * *

Я Кенто по прозванию Нанами.

Я лис.

Меня легко перепутать с обычными лисами.

Но моё тело крупнее, лапы сильнее, клыки убийственнее, слух тоньше, нюх острее. Мои глаза полыхают расплавленной медью, взмахом хвоста я могу сломать кость.

Однако вы не сумеете отличить меня от простых лисиц, даже встретившись со мной лицом к лицу. Вам, смертным, встречающим лису, возможно, два или три раза за всю вашу смехотворно короткую жизнь, бросится в глаза лишь то, что шерсть моя не рыжая. Она оттенком как золото и спелая рожь, и куда длиннее и шелковистее, чем шерсть лесных лисов.

Но я откушу вам руку, если вы попытаетесь прикоснуться ко мне.

Потому что я презираю вас, смертных.

Потому что я — лис-оборотень.

И если кто-то из вас достаточно удачлив, знает нужные слова и действия, он сможет призвать меня.

И тогда я выполню одно ваше желание.

Я убью кого-то для вас.

Потому что я — лис-убийца, лис-проклятие, созданный лишь с одной целью: служить вашей ненависти.

Я живу много веков, питаясь ею и прислушиваясь к ней.

Я перерождался бессчетное количество раз, не обращая внимания на сам факт перерождения. Ведь для меня это не сложнее, чем почесать лапой за ухом.

Но эта жизнь — последняя.

Потому что я провинился.

Смертельно провинился.

* * *

— Создатель мой, почему вы не убьете меня прямо сейчас, на месте? — спрашиваю я, прикрыв глаза и положив голову на передние лапы в учтивейшем поклоне, на который только способен.

— Даже боги должны подчиняться правилам, лис Кенто, — отвечает мой Создатель, немного помолчав и поерзав на своем низком троне-ложе, засыпанном шелковыми подушками. — Я не могу убить тебя просто так, даже если ты заслуживаешь смерти. Ты должен быть наказан именно за то, в чем провинился. И лишь затем казнён. Помнишь ли ты наш уговор, благодаря которому ты получил свой дар вечной жизни?

— Явиться на призывающий Ритуал, услышать Формулу, принять Жертву, выполнить Просьбу, — чеканю я правило, за много веков, кажется, уже въевшееся мне в кости черепа.

— Был ли Ритуал, лис Кенто? — спрашивает мой Создатель, словно мы снова на уроке, как столетия назад.

— Был, Создатель мой, — кротко отвечаю я, прикрыв глаза. — Женщина правильно разграничила территорию лезвиями ножей, начертала нужные письмена, верно произнесла слова призыва.

— Была ли Жертва? — приподнимает бровь мой Создатель.

— Была, Создатель мой, — я выпрямляю передние лапы, ошибочно приняв изменения на его лице за сочувствие ко мне. — Женщина отрезала себе кусочек мизинца и положила его в центр, куда сходятся лезвия. Хотя ради такого дела могла бы расщедриться и на целый палец, — добавляю я ворчливо.

— Так выполнил ли ты Просьбу, лис Кенто?! — в голосе Создателя появляется нечто такое, отчего я снова припадаю к земле.

— Н-нет, Создатель мой, — лепечу я, пожираемый мелкими зубами стыда. — Её Просьбой было убийство непутевого мужа. Она привела меня в их спальню, где он спал пьяный, и место рядом с ним еще не успело остыть после тела распутной девицы, с которой они возлежали. Но когда я приготовился к убийственному прыжку, женщина внезапно закричала и прикрыла мужа своим телом. Я поддался её чувствам и не тронул никого из них.

— Как ты говоришь? «Поддался чувствам?» — в голосе Создателя появляются подозрительно участливые нотки.

Я прижимаю уши.

— Верно, Создатель мой. Я поддался её отчаянию, горю и надежде. Человеческим чувствам. Я повернулся и ушёл.

— Что ты, глупое шерстяное творение моих рук, можешь знать о человеческих чувствах?! — громыхает голос моего Создателя.

Я зажмуриваюсь и жду. Может быть, всё-таки убьёт меня?

Однако, проходит миг, другой, а я жив. Он кричит, потому что я, кажется, по-настоящему рассердил его. И это гораздо хуже.

— Я скажу тебе, к чему привело твое якобы понимание человеческих чувств, лис Кенто! — гневно продолжает мой Создатель. — Ты вмешался в плетение нитей судьбы, и тот, кому суждено было умереть той ночью, на следующее утро явился в увеселительный дом к владельцу распутной девицы с намерением выкупить ее себе в наложницы. Да не просто выкупить, а сделать впоследствии второй женой! Владелец, и без того нечистый на руку, согласился и принял деньги. А деньги те были получены нечестным путем, потому что наш прелюбодей — чиновник высокого ранга, обладающий крайне липкими ладонями, когда речь идет о чужих средствах. Из-за чего эта и прежде темная история стала ещё темнее. Но не это важно, потому что мы говорим о более значимых вещах, чем подпростынная возня, обычное дело в семьях богачей. Его жена, увидев на своём пороге ту самую девицу и услышав, что она станет законной второй супругой, ушла в свои покои и там покончила с собой, не желая принимать позор.

Мой Создатель замолкает, и я приоткрываю один глаз.

— Верно, ты задаешься вопросом, лис Кенто — что же здесь плохого, если все в конце концов довольны? Богатый вдовец живет с молодой девицей, умершую жену более не мучают мирские тяготы, так?

Я открываю и второй глаз и внимательно смотрю на своего Создателя снизу вверх. Он прав. Я не вижу в этой абсолютно человеческой истории ничего дурного.

— Понимаешь ли, лис Кенто, раз мы говорим о вещах значимых, то обязаны и прозревать влияние событий на повороты будущего. Та женщина, законная жена, носила под сердцем ребенка, первого наследника рода. Не имеют значения никакие наложницы и любовницы, потому что младенцу судилось родиться тем, кто оставит значимый след в истории. Из-за твоих действий он так и не родился. Но и это еще не всё. Люди, знавшие о беременности жены чиновника, возлагали огромные надежды на этого младенца, независимо от его пола. Его рождение стало бы началом нового рода и привело бы к огромным изменениям при власти. Разочарованные, они начали кровавый бунт и попросту вырезали деревню, принадлежащую тому чиновнику. Ты можешь представить, сколько нитей судеб было перерезано из-за тебя, лис Кенто? Сможешь ли ты, великий знаток человеческих чувств, соединить их снова?

— Но не значит ли это, Создатель мой, что и моё решение остановиться и не убивать мужчину-чиновника было частью полотна судьбы, и смерть тех людей уже была предопределена? — нерешительно произношу я.

Мой Создатель молча смотрит на меня вместо ответа. Мне становится не просто страшно. Моё тело холодеет от ужаса.

— Недаром ты выбрал форму лиса, а не осла. Обратись-ка, лис Кенто, — приказывает Создатель, выдержав паузу, замораживающую кровь в моих жилах.

Я повинуюсь.

Я не люблю свой человеческий облик.

Как и лисий, он статнее, выше, мощнее, красивее. У меня скуластое лицо с заостренными чертами и точеным подбородком, крепкое тело, сильные длинные ноги, широкие плечи. Смертные принимают меня за высокородного господина, если встречают на улицах, и сгибаются в низких поклонах. О моей лисьей сути напоминают лишь благородной формы глаза и полыхающая по радужке оплавленная медь, да еще волосы — они такого же оттенка золота и спелой ржи.

Но когда я человек, я вынужден оставаться в вонючих человеческих селениях, вдали от любимых гор и лесов. Я вынужден быть всегда на виду, всегда в центре внимания. Внимания презренных приматов, по самые уши полных ненавистью к себе подобным. Омерзительно. Утешает лишь то, что в этой форме я остаюсь ненадолго. Ровно столько, сколько нужно для убийства избранной жертвы. Выполнения Просьбы.

Я не могу ослушаться приказа Создателя. Покорно одеваюсь в гладкую кожу, бугрящиеся под ней мышцы, крепкие кости и ткани одежд, покрывающих всё это. Я сижу перед своим Создателем, чинно сложив ладони на коленях, выпрямив спину, расправив плечи.

— Тебе сейчас, должно быть, хотелось бы, чтобы и ты был безвольной щепочкой, кружащей в бурном потоке, именуемом Судьбой, — мой Создатель пристально смотрит мне-человеку в глаза. — Совсем как люди, жизнями которых ты создан распоряжаться. Но запомни, лис Кенто: тот, кто вершит судьбы, не подчиняется правилам, созданным для тех, чьи судьбы он вершит. Другими словами, хорошая попытка, но с тебя спрос другой.

Мой Создатель снова замолкает, и его молчание — причина, почему по моему позвоночнику снова прокатывается ледяная волна. Я знаю, что он должен сейчас сказать.

Знаю, но не смею оскорбить его своим страхом.

Я каменею, и только кровь стучит в моих ушах.

— Пришло время озвучить твой приговор, лис Кенто, — говорит мой Создатель. — Но сперва — стань прежним. Хочу досыта налюбоваться на лучшее своё творение напоследок. На обе его формы.

Я вновь повинуюсь, и вновь перед Создателем сидит золотистый лис, невозмутимый и величавый, и только кончик хвоста, обвивающего передние лапы, едва заметно дрожит.

— Я проделал хорошую работу, очень хорошую, — удовлетворенно произносит мой Создатель.

И… всё меняется в мгновение.

В его позе более никакой расслабленности, лишь могущество, чистая сила и сдерживаемый гнев. Он будто гора, что вот-вот станет вулканом.

— Прими свою кару, непокорное заносчивое творение рук моих. Вот моя последняя Просьба к тебе, лис Кенто: убей лиса Кенто.

Вдох застревает в моем горле, и я растерянно смотрю на моего Создателя.

— Создатель мой, — пытаюсь совладать я с заплетающимся языком. — Одно ваше слово — и я с радостью умру во славу вашу сейчас же. Но от вашей руки! Или руки того, кому вы прикажете это сделать! Я не могу совершить самоубийство! Это противоречит всем нашим правилам!

— Тебе и не нужно, лис Кенто. Я призвал тебя, произнес Формулу, озвучил Просьбу. Опустим частности с ножами и письменами. Я ведь бог.

— А Жертва?

— Всё будет. Ты всё поймёшь. Истинное твоё наказание, лис Кенто, такое: ты, осмелившийся считать, что понимаешь человеческие чувства, переживешь их все сполна. Ты, вплетавший нити в полотно Судьбы и нарушивший Договор, сам станешь такой нитью. Ты получишь свободу принимать собственные решения, которые и приведут тебя к тому, что тебе написано. И затем умрёшь навсегда.

Мой Создатель замолкает на миг, и на этот единственный миг он вновь становится таким, каким я привык его видеть всегда. Мне кажется, что его лицо на самую частицу секунды омрачает тень, такая легкая и едва заметная, будто ночной мотылек коснулся его крылом. Будь я человеком, я назвал бы это грустью или, может быть, сожалением.

Но я не человек. Я лис, созданный его прихотью.

И он не человек.

Он божество.

А я, конечно же, ошибаюсь.

— Я не стану отбирать твои силы, лис Кенто. Ты останешься лисом-полубогом. Хотя не знаю, как тебе это пригодится в мире людей. Но ты хорошо служил мне все эти годы, и ты заслуживаешь награду. Это мой первый подарок тебе. Вторым будет разрешение еще один раз обернуться человеком.

— Будет и третий?

— Ты всё поймёшь.

Мою переднюю правую лапу вдруг пронзает такая острая боль, какой я не знал за все века своего существования. Моё сознание мутнеет, глаза застилает серая пелена. Меня накрывает темнота беспамятства.

* * *

— Лисичка!

Звонкий до пронзительности голос — первое, что я слышу, вернувшись в сознание. Возможно, этот раздражающий звук меня в него и возвращает. Боль в лапе немедленно вспыхивает отвратительно яркими оттенками разной степени ощутимости. Я открываю глаза. Подо мной — мягкий ковер из мха, слух ласкает шелест крон деревьев, нос тут же наполняют сладкие лесные ароматы.

Жаль, что мне сейчас не до этого. Совсем не до этого.

— Бедная лисичка! Попалась в глупый капкан глупых охотников!

Это ребенок. Человеческая девчонка, пожалуй, пятнадцати лет. Может, я плохо разбираюсь в повадках людей, но что касается чисел — здесь ошибок я не допускаю.

Она приседает рядом со мной, аккуратно подобрав полы своей непривычно короткой, как для человеческих женщин, одежды, и внимательно рассматривает мою лапу, зажатую зубьями капкана.

— Постой, кажется, я знаю, как тебя освободить…

Она легко вскакивает и исчезает в чаще. Почти сразу же она выныривает из кустов, держа толстую палку. Вот бы ей пришло в голову с размаху размозжить мне ею череп, чтобы не пришлось страдать рядом со смертными, ожидая полного исполнения моего приговора. Но — увы, я не настолько дружен с богами удачи.

Девчонка оголяет бедро, и под одеждой обнаруживается маленький самодельный нож, закрепленный ремнем. Она несколькими быстрыми движениями заостряет один из концов палки, с размаху втыкает его в пружину между стальными челюстями — щелчок! — и моя измочаленная лапа на свободе.

— Готово! — радуется девчонка.

Я не могу разделить ее радость. Высвобожденная конечность не просто болит еще сильнее, она начинает кровоточить. Ладно, к чему эта сдержанность. Кровь из раны льется так бодро, будто всегда мечтала расстаться со мной. Я пытаюсь зализать рану, но становится только хуже. Чище, но хуже.

— Как ты, лисичка? — девчонка склоняется надо мной и протягивает руку к моему загривку.

Я предупредительно оскаливаюсь. Только прикоснись ко мне, и с твоей рукой будет то же, что и с моей лапой. Пеняй на себя.

— Ох, тебе, наверное, так больно, лисичка… Твоя лапка очень ранена, — грустнеет она. — Даже кость видна. Чем же перевязать?

Она выпрямляется, беспомощно оглядывается по сторонам. Я замечаю, насколько она невысока для своего возраста. Будь она на пол-ладони ниже, или я — на пол-ладони выше, я мог бы возить ее на спин…

Стоп, это еще что за мысль была?

Я — и какая-то смертная прикасается к моей спине?! Фу, мерзость!

Тем временем фу, мерзость растерянно оглядывает свои рукава, полы одежды, открывающей колени, лодыжки и щиколотки. Верно, перевязок из твоих обносков не получится, девушка.

Я вздыхаю и прикрываю глаза. Оставь меня в покое и ступай себе, куда…

— Придумала! — восклицает она в своей раздражающе-звонкой манере.

Ох, Создатель, ну что там ещё?

Одним аккуратным движением она извлекает из волос заколку, на которой держалась вся ее прическа. Волосы у нее длинные, поразительно густые и красивые, стелющиеся по плечам и спине мягко, как дорогой китайский шелк. Я вижу в ее руке уже знакомый мне маленький нож.

И я вдруг понимаю, что она задумала.

Нет.

Не смей.

Даже не думай, безмозглое смертное создание!

Нет!..

Чик.

Чик.

Чик.

Длинные пряди падают одна за другой на землю рядом со мной.

Нет, не надо.

Прошу.

Но…

Это и есть обещанная Жертва.

Договор вступил в силу.

К боли, страху и отчаянию добавляется еще и осознание, что я больше никак не властен над своей судьбой. Прибитый таким весом эмоций, я не в силах шевельнуть даже усом.

Девчонка проворными пальцами перевязывает мою рану своими волосами. Пряди ложатся на удивление ровно, не тревожа поврежденные ткани.

Я не протестую, когда она пытается меня поднять. У нее не получается с первого раза. Да и со второго тоже. И с третьего. Она терпит провал за провалом, причиняя мне еще большие страдания. Боль от раны отдается в шее, крестце, позвоночнике. Всюду. Она не может нести меня на руках, как носят кошек. Не может подхватить под лапы. Она слишком миниатюрна, а я слишком велик для этого тщедушного тельца.

Однако это человеческое дитя обладает завидным упрямством и совершенно отказывается сдаваться. Почти припав к земле, девчонка подныривает под мой бок, взваливает меня к себе на спину, удерживает, бережно ухватив возле лопаток и бедер.

Я не сопротивляюсь.

Я понимаю, что больше от меня не зависит ничего. Механизм Договора запущен, и моя смерть — лишь вопрос времени. Странно, что, даже прожив сотни и сотни лет, расставаться с этим миром совершенно не хочется. Но я не могу ничего изменить.

Выбора у меня больше нет. Я его уничтожил сам.

Равнодушие, тягучее, как дёготь, заполняет меня. От мерного покачивания на её острых плечах я засыпаю.

* * *

Я принимаю вид человека ровно на десять минут.

Семь минут, чтобы дойти до дома избранной жертвы, войти, представиться. Три минуты на убийство. Уйти.

Моё первое убийство я помню хорошо. Помню лишь благодаря тому, что получил свою первую рану. И получил я ее потому, что тогда еще не существовало моего идеального уравнения.

В лисьем виде я распоряжаюсь временем, как хочу. Но человеческий — он обязывает придерживаться неких условностей.

В лисьем виде моё оружие — зубы, когти и сила мышц. В человеческом я орудую тесаком. Это не так изысканно, как длинный меч. Но гораздо эффективнее.

Что я выяснил позже.

Когда я получил свою первую рану, я еще не умел обращаться ни со своим человеческим телом, ни с моим новым оружием.

Человек, которого я должен был убить, отвлек меня талисманом. Пока я, согласно церемониалу, представлялся, он начал размахивать какой-то побрякушкой, расписанной заклинаниями, и, стоило мне перевести взгляд на нее, он извернулся и вонзил нож, который прятал под подушкой, мне в бок.

Талисманы и прочая ерунда никогда не были мне страшны. Силы, данные мне Создателем, превосходили любые из них. Он хорошо позаботился об этом, уравняв здесь мои способности со своими.

Однако я еще не знал об этом. Секундная потеря внимания стоила мне нескольких горстей моей крови.

Я выполнил тогда Просьбу. Завершил порученное мне дело, как положено. Однако вместо похвалы мой Создатель отчитал меня.

Да, верно, за полученную рану.

Латая мой бок и поврежденную печень, он не особо заботился о том, больно мне или нет. Лишь повторял: «Твои силы не гарантируют удачу, лис Кенто. Или ты научишься с ними обращаться, как следует, или я верну тебя туда, откуда взял — в гончарную корзину с желтой глиной».

Обратно в корзину к глине мне не хотелось.

Мне хотелось, чтобы Создатель мной гордился.

И я тренировался. Несмотря на свежие шрамы и острую боль, отдававшуюся в каждом шве. Несмотря на жгучее отвращение к этому гладкому двуногому телу, каким бы сильным оно ни было.

Я научился рассчитывать время и движения. Десять минут на выполнение Просьбы. Секунда, чтобы найти, в какую точку на теле удар тесаком будет смертельным. В конце концов, моя работа — убивать, а не шинковать.

«Славно, лис Кенто, очень славно, — добродушно улыбается мой Создатель, выдирая из моей кожи нитки, соединявшие разрезанную плоть. — Теперь ты справляешься гораздо лучше. Но не спеши задирать нос, тебе еще есть, куда расти! Однако я хочу наградить тебя за усердие. Отныне для исполнения Просьб ты можешь чередовать свою лисью и человеческую форму. По твоему собственному усмотрению».

Я морщусь от боли, я благодарно улыбаюсь, я бормочу своё «вы слишком добры ко мне, мой Создатель».

Я просыпаюсь.

Я просыпаюсь оттого, что кто-то бесцеремонно крутит так и сяк мою раненную лапу.

* * *

— Ой, я разбудила тебя, лисичка? Прости, прости, пожалуйста.

По запахам леса, немедленно заполняющим пространство вокруг меня, я понимаю, что сейчас утро нового дня. С момента моего появления в мире людей прошло около семи часов, вчерашняя девчонка никуда не исчезла, как и следы капкана на лапе, а мы находимся на высоком дощатом помосте перед каким-то сараем.

И я всё ещё жив.

— Я нашла кое-что получше моих волос для перевязки твоей лапки, — виновато объясняет она.

Как будто то, что она там делает, может вызвать у меня интерес.

Всё, что она могла, она уже сотворила раньше, запустив мой Договор.

Я зло дергаю ухом, фыркаю и отворачиваюсь.

Девчонка продолжает оправдываться, на удивление деликатно для ее возраста обращаясь с краями раны. Не умолкая и на секунду, она обвязывает мою лапу чистыми узкими лоскутами ткани.

— Мне пришлось размочить рану и обработать ее, видишь, лисичка? Пока ты спала, я пробралась в деревушку неподалеку и утащила с веревки простыню. Теперь у меня есть бинты, и я смогу хорошо полечить тебя! Я отлично умею лечить, честное слово!

Она так лучится гордостью за себя и за свои лекарские способности (и, ладно уж, за то, как хорошо сейчас перебинтована моя лапа, признаю), что мне становится неловко. Хуже, что мне уже просто некуда отвернуться от нее, иначе сломаю себе шею.

— Я осмотрела твою лапку, лисичка — и знаешь, что? Она не сломана! Я боялась, что кости раздроблены, но капкан лишь разорвал кожу и… — она запинается, но тут же находится, — и всё, что под ней. Должно всё быстро зарасти!

Пф-фы, тоже мне, лекарь.

Почему ты так радуешься, глупое смертное дитя? Почему тебе так нравится возиться со мной? Будь моя лапа здорова, одного удара хватило бы, чтобы снести тебе твою нелепую смеющуюся голову. Но ты этого не знаешь и играешь в лекаря, будто действительно приносишь какую-то пользу кому-то из нас.

Я вздыхаю и закатываю глаза. Мне придется смириться, что пока раны не заживут, я — игрушка в руках человеческого ребенка.

В глубине души я понимаю, что несправедлив к ней. Мой Договор был бы запущен так или иначе, рано или поздно. Не найди меня она, меня бы нашли охотники, расставившие ловушку. Или крестьяне. Или лесник. Или крупный дикий зверь. Я — смертник, и моя смерть обязательно должна случиться. Разница лишь в том, что не найди меня девчонка, смерть случилась бы раньше, и была бы куда более болезненной, чем просто промывание раны. И волосы она свои пожертвовала вовсе не потому, что планировала выполнить обязательный пункт Просьбы.

Она была добра ко мне.

Но я не человек. Мне нет дела до их доброты.

Я лис-оборотень.

И я упрям.

* * *

День клонится к закату. Я помню его урывками. Я то проваливаюсь в сон, то просыпаюсь. А она всё так же сидит подле меня. Стоит мне пошевелиться, она тут же обеспокоенно вскидывается и принимается осматривать.

Пфф.

Очень надо.

Когда я просыпаюсь в очередной раз, я не выдаю себя. Просто приоткрываю глаз, чтобы наконец рассмотреть ее. Я вижу только ее профиль, но мне достаточно и этого.

Она тоща и ничем не примечательна. Лицо не отличается миловидностью, такой ценной для человеческих девушек. Для канона тыквенного семечка оно слишком угловатое по линии челюсти, нос недостаточно тонок, глаза недостаточно широко посажены, брови недостаточно черны, кожа недостаточно бела. Хотя с последним всё очевидно — она не из тех, кто просиживает в комнатах, вот загар и прилип. У нее всё ещё по-детски припухлые щеки и подбородок, и, наверное, с длинными волосами она выглядела довольно мило. От волос осталась лишь неровно обрезанная треть длины, едва прикрывающая шею.

Красива ли она?

Видал и покрасивее.

Я задерживаю взгляд на ее шее чуть подольше, смотрю туда, где пульсирует бойкая жилка. В другой ситуации… кхм. Нет, сейчас эти знания мне совершенно ни к чему. Вряд ли кому-то понадобится создавать Просьбу об этом недоразумении.

Я продолжаю изучать свою — как бы ее назвать? лекарку? спасительницу? пустоголовое человеческое существо, которому больше нечем заняться? неважно.

Слишком худые плечи, выступающие лопатки, похожие на крылья выпавшего из гнезда голого птенца, тонкая фигурка без резких переходов. Отмечаю, что у нее очень красивые руки и утонченные ключицы — благо, ее непритязательная одежда не скрывает ничего из этого. Будь она из богатого сословия, поэты умирали бы за право воспеть эти ключицы. Но она не из богатого сословия. Она не похожа ни на крестьянку, ни на мещанку, не тянет на дочь какого-нибудь лавочника, морем от нее не пахнет. Черт знает что, а не девчонка. Ну, а прочее в ней не цепляет глаз совершенно. И до оформления в настоящую женщину ей далековато. Если этот миг вообще когда-нибудь наступит.

Последняя мысль смешит меня, мой хвост скользит по вытертым половицам помоста. Девчонка от неожиданности аж подпрыгивает.

— Что, лисичка? Снова болит? — сгибается она надо мной. — Я посмотрю, не начала ли снова твоя лапка кровоточить.

Я глухо предупреждающе рычу.

— Я осторожно, обещаю!

Конечно, рана кровоточит, идиотка! Она же свежая! Прекрати вертеть мою лапу!

Девчонка легким прыжком оказывается на земле.

— Я принесу свежих трав и сделаю новую примочку! Пожалуйста, жди меня здесь, лисичка!

И она снова растворяется среди деревьев.

Как будто я могу куда-то уйти. Вот дура.

Мысленно ворча, я снова засыпаю.

* * *

Из дремоты меня вытаскивает изумительный запах жареной рыбы.

Солнце уже исчезло. Там, где оно село, еще остался багрово-пурпурный след. Ветви над моей головой приоткрывают тёмно-синие лоскуты неба, разукрашенные там и сям крупными блестками звезд. Воздух пахнет вечерней свежестью, его наполняет трескотня сумеречных насекомых и мелких лесных духов.

Запах еды напоминает мне об одном неудобстве, с которым мне придется сталкиваться все время, пока я здесь: в этом мире существует голод, и его нужно утолять.

Где-то сбоку от меня раздается звонкий девчоночий щебет, и я вспоминаю, что неудобств в этом мире гораздо больше одного.

— Сегодня в мою сеть попалось целых четыре большие рыбки! — сообщает она, выкладывая добычу на большой зеленый лист передо мной и дуя на обожженные пальцы. — Я приготовила их там же, на берегу. Покушай, тебе обязательно станет лучше.

Я поднимаю голову и прищуриваю глаза. Не такие уж эти рыбы и большие. Но… Ты уверена?

Девчонка белозубо улыбается. Я слышу, как урчит ее живот. Как и я, она ничего не ела с утра, и рыб было действительно четыре, она не съела ничего из своего улова.

Одним махом я сметаю все рыбины. Только косточки голов хрустят на зубах.

Слышу сдавленное аханье.

То-то же.

Будешь знать.

И нечего хлопать глазами.

Надо было знать, что произойдет, когда предлагаешь «покушать» и раскладываешь всё сразу.

Я хмыкаю и кладу голову на хвост.

Почему-то мне не по себе от ее растерянного вида и увядшей улыбки.

Ну её.

Я закрываю глаза, готовясь снова уснуть.

— Приятного аппетита! — я слышу, как девчонка присаживается рядом со мной. — Завтра еще поймаю! А сейчас давай сделаем новую перевязку.

Поверить не могу.

Я сожрал её еду, а она даже не сердится. И продолжает ухаживать за мной. Что за дурацкое существо. Но люди всегда ведь были такими странными и непредсказуемыми, разве нет?

Я позволяю ей снять старую повязку, промыть рану. Девчонка говорит, что надо дать ране подышать. Пускай подышит. Пускай хоть кто-то тут свободно подышит, пока может.

Девчонка рассказывает, как она плела сеть, как ловила рыбу, и как весело было вытаскивать ее из ручья. Я не особо слушаю.

Раздражает ли меня ее болтовня?

Уже чуть меньше.

Она накладывает на рану ткань, смоченную в настоянных травах, пахнущих резко, но не неприятно. Затем аккуратно перебинтовывает.

Я осторожно касаюсь лапы носом. Болит немного меньше. Пробую подняться и ступить на нее. Всё же больно, но терпимо.

Я решаю, что пора бы за весь день и размяться.

Оставив девчонку на пороге крытой ветками развалюхи, я спрыгиваю на землю. И взвизгиваю от боли. Девчонка взвизгивает следом, но с места не двигается. Наблюдает? Что вообще в ее голове творится?

Ладно, я понял, для таких упражнений мне еще рановато.

Зная, что она всё ещё смотрит на меня, я демонстративно задираю заднюю лапу и показательно мочусь на ближайший куст. Хватит уже считать меня «лисичкой», я лис! Скосив глазом, с удовлетворением отмечаю, что она смущена. Впрочем, удовлетворен я не только поэтому. Весь день ждал этого дивного момента, между прочим.

Отряхиваюсь, как следует, чувствуя, как вместе с пылью и грязью, летящей с шерсти, осыпаются тревоги и разочарования, сопровождавшие меня все время, пока я валялся на дощатом полу.

Пока что все хорошо. Я могу чувствовать боль, голод, сытость, удовлетворение, а значит, мое время еще не полностью осыпалось в нижнюю часть колбы часов.

К слову, о чувствах.

Я оглядываюсь. Девчонка не сводит с меня глаз.

Она.

Почему мне так не по себе из-за тех рыб? Я сыт — и этого довольно.

Но нет. Не довольно.

Черт.

Взмахнув хвостом, я отталкиваюсь от земли и одним прыжком перелетаю полянку перед этим странным дощатым домиком, который служит нам с человеческой девчонкой убежищем. Приземляюсь на лапы со всей осторожностью, но заваливаюсь набок. Переоценил себя.

Черт.

Что я делаю вообще?

Создатель, что я творю?

Но нос уже ведет и ведет меня на сладкий запах. Я нахожу дерево с ароматными плодами.

Я лис, а не собака. В мою пасть не поместится много, пусть я и крупнее обычных лисов. Но я выбираю самые пригодные плоды и возвращаюсь с ними к сараюшке.

Девчонка бежит мне навстречу.

— Лисич… кхм… Ты вернулся! Я думала, ты убежал насовсе… — вопит она своим оглушающе-звонким голосом, и мне не остается ничего, кроме как положить к ее ногам принесенные фрукты, чтобы заставить ее замолчать. Все три.

— Ух ты, груши! — она искренне удивлена. — Это мне? Ты принес их для меня? Правда можно взять?

Не дожидаясь ответа, она садится прямо передо мной на траву, берет один из плодов, называемый, как выяснилось, грушей, вытирает с него грязь полой своей одежды и после радостного «Приятного аппетита мне!» с удовольствием уплетает его.

Пфф… — хочется в который раз фыркнуть мне.

Но… почему-то не получается.

Я смотрю, как она ужинает моим подарком… и что-то совершенно незнакомое прорастает в моей груди.

Что-то, похожее на… свежий хлеб?

Когда-то, еще живя во владениях моего Создателя, я пробрался на кухню и украл там свежеиспеченный каравай хлеба.

Я лис, я не ем хлеб.

Но этот дивный аромат, хруст корочки и почти живое тепло очаровали меня. Это были запах и звук чего-то необъяснимого, но очень приятного, очень настоящего, чему я не знал названия. Я утащил тот хлеб, унес его в свои покои и уснул, положив на него голову и обнимая его передними лапами.

Сейчас, глядя на эту счастливую рожицу, я ощущаю что-то такое, как тот украденный теплый хлеб в моей груди.

Да черт возьми!

Что я несу?!

Я — приговоренный к смерти лис-полубог! А она — тупой человеческий ребенок, которому я принес немного еды, потому что слегка размяк! Что за глупости?!

Я трясу головой, чтобы вся эта чушь высыпалась из нее. Мой хвост раздраженно хлещет меня по бедрам, и я иду обратно к сараю.

— Погоди! — доносится мне в спину. — Постой, я помогу тебе взобраться, ты пока не сможешь запрыгнуть!

Девчонка тут же оказывается рядом со мной. Я презираю себя за это — но принимаю ее помощь. Взобравшись, немедленно сворачиваюсь клубком. Она влезает следом и устраивается рядом со мной.

— Спасибо за ужин, — говорит она, гладя меня по голове и загривку. Я вдруг ловлю себя на том, что у меня совсем нет желания немедленно откусить ей руку. Вместо этого я просто фыркаю и дергаю обоими ушами. Она смеется.

У нее очень нежные ладони.

Никто из людей раньше не прикасался ко мне, и, как бы меня это ни злило, я понимаю, что её прикосновение мне приятно.

* * *

— Создатель мой, — осторожно спрашиваю я, присаживаясь перед троном-ложе и обвивая хвостом передние лапы. — Вы сердиты на меня? Я провинился?

Мой Создатель немного молчит, затем, покряхтев, отвечает.

— Сегодня ночью… выполняя Просьбу… Ты ничего не почувствовал, лис Кенто?

Я задумываюсь.

Просьбой было уничтожение клана. Полностью. Всех его членов, любого возраста.

Все они умерли быстро, даже не проснувшись. Я старался. Особенно сложно было с самыми младшими, они спали довольно чутко. Но я был бесшумнее тени.

— Я старался выполнить свое задание как можно скорее и точнее. Я ошибся где-то?

— Нет… — трет наморщенный лоб мой Создатель. — Нет, лис Кенто, ты всё сделал на совесть. Прими похвалу.

* * *

Утром девчонка снова проверяет мою рану. Снова настойка трав, компресс, перевязка. Она случайно задевает ногтем почти затянувшуюся ткань — и я, взрыкнув от боли, прихватываю ее предплечье зубами.

Она вскрикивает и прижимает его к груди, зажав ладонью другой руки.

Я ранил ее.

И я ощущаю вину.

Я не должен чувствовать себя виноватым перед каким-то человеческим детенышем.

Я лис-убийца. Я не знаю разницы между мертвым младенцем и мертвым взрослым, что пали от моих лап, зубов или оружия.

Но, глядя, как между ее пальцев струится кровь, я ощущаю вину.

Я подхожу к ней.

Она тихонько ахает и отстраняется.

Осторожно тычусь носом в ее здоровую руку.

Она испуганно смотрит на меня, но ладонь убирает.

Мои клыки длиннее и острее зубов обычных лисов. Обычно у меня много поводов, чтобы гордиться ими.

Но это залитое кровью костлявое запястье к ним не относится.

Я осторожно слизываю алые дорожки с ее кожи.

Прости меня, человеческая девочка. Я правда случайно.

Твои раны теперь затянутся быстрее.

Я ведь лис-полубог.

* * *

Дни идут за днями. Трепетные рассветы сменяются золотыми ленивыми полуднями, на смену им приходят теплые вечера с усыпанным звездами небом.

— Я думаю, нужно придумать тебе какое-то имя. Должна же я как-то к тебе обращаться, — говорит несносная девчонка своим несносным звонким голосом. — Какое же?

У меня есть имя.

И, мне кажется, я даже согласился бы назвать его ей.

Но, в отличие от моего Создателя, она не способна понимать меня.

Я пробовал.

И я молчу.

— Мы здесь с тобой седьмой день, — говорит она, постукивая себя пальцами по подбородку. — Вот, взгляни.

Она указывает на дверной косяк, ведущий внутрь лачуги. Девчонка делала зарубки каждый день тем своим ножом, и сейчас их семь.

— А луна сейчас полна ровно на треть, — продолжает она. — Так что я буду звать тебя Нанами. Ты понял? Семь и треть! В память о том дне, когда я придумала тебе имя. И чтобы отметить день, когда ты все еще не сбежал от меня!

Девчонка заливисто хохочет, и мне нравится этот звук.

Нравится ли мне она сама?

Я не знаю.

Так ее имя для меня — Нанами?

Я внимательно смотрю на этого смешливого человеческого ребенка.

Откуда она знала?

И…

как мне узнать, как зовут её?

...

…никак.

Девчонка привычно подхватывает меня на плечи и уносит вглубь сараюшки, где мы спим на большой охапке душистого сена.

Она устраивается на моем боку. Я не возражаю.

Я утыкаюсь холодным носом в ее ребра. Она не против.

Нравится ли мне она?

Пожалуй, как для смертной, — да.

* * *

Девчонка бережно, едва касаясь кончиками своих ловких пальцев, снимает повязки с моей лапы.

— Рана почти затянулась, Нанами! — провозглашает она.

Будто я сам не знаю. Зализываю розовую кожу. Так вернее будет.

— А, значит, самое время тебя искупать!

Я удивленно поворачиваю к ней голову. Что такое «искупать»?

— Здесь неподалеку ручей, — она преисполнена решимости.

Я мог бы сейчас ускакать в самую густую чащу и никогда не вернуться. Но что-то в ее лице останавливает меня.

Мы идем к ручью купаться.

* * *

— Как же ты чудесно пахнешь, — говорит она, лежа на моем боку, пока мы оба сохнем после очередной купели. — Все лисы так замечательно пахнут?

Конечно, я хорошо пахну, глупая ты говорящая мартышка.

Я же лис-полубог.

Я никогда раньше не купался. Грязь и кровь не прилипали ко мне. Они исчезали сами собой, стоило мне ступить во владения моего Создателя.

Но здесь…

Здесь всё иначе. Здесь нужно охотиться и искать съедобное, чтобы быть сытым. Мыться, чтобы быть чистым. Лечиться, чтобы быть здоровым. Здесь нужно делать так много лишних движений, чтобы всё просто оставалось на месте. Чтобы всё было в порядке.

И мне это нравится.

Черноволосая голова девчонки удобно устроена на моем блестящем боку, и она с удовольствием зарывается пальцами в мою безупречно чистую теперь шерсть. Я отныне знаю, что такое мыло, и что такое «стой, нужно ополоснуться!», и что такое «щиплет глаза».

Я греюсь в лучах солнца, и мне хорошо.

В воздухе звенят полуденные стрекозы, в замысловатых непостоянных изгибах струй ручья пляшут солнечные блики. Я веду носом, зажмуриваюсь и прижимаю уши.

Сколько я уже здесь? Сколько времени я охочусь для нее или приношу съедобные плоды, а она превращает всё это в приятную носу, языку и глазу еду? Сколько времени она заботится обо мне, чтобы вид мой оставался таким же ухоженным, каким был во владениях Создателя? Сколько времени она засыпает ночами, уткнувшись носом в мою мягкую шерсть? Сколько времени засыпаю я, пока она неспешно почесывает мой загривок и спину, и моя голова покоится на ее неудобных коленях, а она пересказывает свои птичьим голосом истории человеческого мира, которые когда-то слышала сама перед сном от старших?

Мне несложно сосчитать точное количество дней и недель, отталкиваясь от дня, когда получил от девчонки свое новое имя, и оранжевой луны, висящей над нашей развалюхой, как спелая хурма.

Но мне хочется думать, что уже очень давно.

Почти всегда.

Всё же мне очень нравится этот мир. Особенно в такие мгновения. Очень.

Пусть где-то рядом неумолимо идёт мой обратный отсчет.

И пусть даже рядом постоянно находится надоедливый людской ребенок, запустивший его.

Я не возражаю.

Нравится ли мне она?

Кто знает.

Остался бы я лежать так до скончания веков?

О да.

* * *

— А может быть, ты — лисий принц, Нанами? — спрашивает вдруг девчонка, соскользнув с моей спины, которая была ей за подушку. Она разворачивается ловко, как малёк форели, и оказывается со мной нос к носу.

На дворе стоит невыносимо прекрасный полдень. Солнечные лучи-столбы, пронзающие листву, разрисованы беспорядочным танцем взблёскивающих в них мушек-однодневок. Мы с несносным смертным дитя валяемся в этом ярком тепле, в поднявшейся за последние недели высокой шуршащей траве, пахнущей медом и негой, совершенно не заботясь о том, что где-то рядом сжимаются клещи судьбы.

Я торопею и растерянно дергаю ухом.

— Посмотри на себя, Нанами, — продолжает она, положив подбородок на мои передние лапы и растягивая мои щеки, будто я какой-то щенок. — Я никогда не видела, чтобы у лисы шерсть была такой шелковистой и мягкой. Никогда не встречала такого золотого оттенка. Посмотри, я провожу ладонью — и она играет и искрится на свету, будто драгоценность! А аромат? Наверное, даже аромат одежд нашей императрицы уступает запаху твоей шерстки. А твои глаза? Они ведь как лучи солнца на закате, которые вдруг получилось собрать в ладони и любоваться переливами! Такие лисы, как ты, могут быть только в сказке. Так, может быть, ты — сын лисьего императора, Нанами? И сейчас, когда я тебя поцелую, ты станешь настоящим человеком, прекрасным и статным, и ты женишься на мне и уведешь меня в свою лисью страну?

Она приподымается на локтях и целует мое лицо, щеки и уши, зарывается своими проворными нежными тонкими пальцами в шерсть на моей груди и загривке.

Я млею.

И думаю о том, как же она близка к правде.

И о том, как же я не могу ничего с этим сделать.

У меня есть всего один раз, чтобы ещё раз принять мой человеческий вид.

Но я чувствую, что сейчас это неуместно.

Не время.

Оказавшись сейчас рядом с кем-то вроде моей человеческой формы, она испугается. Это не сделает ее счастливее.

Нет, нельзя. Не сейчас.

Я жмурюсь, нежась в солнечных лучах и ласке ее прикосновений, впитываю каждую частицу этого бесценного момента моей жизни.

Я украдкой смотрю на нее.

Красива ли она?

Вовсе нет.

Сделал бы я всё, чтобы существовала лисья страна, куда я забрал бы ее, и чтобы не было никаких приговоров, Договоров, Просьб?

Ещё как.

* * *

— Проверь, там внутри кто-то может быть!

Мои уши и нос реагируют раньше, чем я просыпаюсь.

В моём жилище чужие.

(Постойте… в «моём»?! Да, в моём.)

Враги.

Я мигом вскакиваю.

Девчонка спит крепко, доверчиво раскидавшись на мягком сене.

Она рассказывала, что эта лачужка принадлежала ее деду, который летом ловил в ручье рыбу и ставил в лесу силки на мелких певчих птиц на продажу. Но после его смерти сараюшка стала ее собственностью, и она живет здесь все время, пока не придут холода. И никто, ни одна живая душа, кроме нас с ней, не знает о ее местонахождении.

Что ж, надеюсь, мне удастся закончить раньше, чем ее потревожит шум. Тогда ни один из незваных свидетелей не сможет разнести тайну дедовой лачуги.

Их пятеро.

Из их тихого разговора я понимаю, что эти отбросы пришли сюда случайно — делить награбленное у убитых на дороге путников. Просто удобная заброшенная сараюшка попалась им в чаще леса. Ничего необычного.

Первый умирает, даже не поняв, что случилось. Мои когти рассекают его горло. Он падает на пороге с гадким булькающим звуком, царапая ногтями свою глотку и грудь.

Второй спотыкается о его конвульсирующее тело, падает, и в падении я разрываю его сонную артерию когтями, ровно в точке, где три сходится с семь.

Третий успевает закричать, учуяв неладное.

Его крик будит девчонку. Она просыпается, тут же отползает спиной к стене, вжимается в нее и каменеет, глядя на падающие тела и меня — золотую смертоносную молнию, несущую им погибель на кончиках когтей.

Это непростительно.

Она не должна была проснуться так. Я чувствую ответственность за ее сон и покой. Я чувствую вину за это побледневшее маленькое лицо, на котором чернеют огромные от ужаса глаза.

Я злюсь на этих уродливых человеческих существ, посмевших нарушить наш покой своими никчемными делишками.

Третий из непрошеных гостей получает удар через грудь и живот, и, пока он корчится в луже своей крови, я использую его как трамплин, чтобы прыгнуть на спину четвертого и выгрызть его шейные позвонки.

Пятому я целюсь в глотку. Но он вдруг припадает к полу, я промахиваюсь и, пока отталкиваюсь лапами от стены и лечу за ним, он успевает соскользнуть с помоста, ведущего в сарай, и растворяется в темноте.

Я мчусь за ним, следуя на запах свежих ран…

Но — ручей.

Чертов ручей.

За ним след теряется, и я возвращаюсь обратно тремя мощными прыжками.

В сараюшке смердит кровью и немытыми телами пришельцев. Девчонка всхлипывает в уголке. Я подхожу к ней.

Она вскрикивает и втискивается еще глубже в стену.

Ах, ну да.

Как она могла ожидать, что ее прекрасный пушистый Нанами, лисий принц, окажется безжалостной машиной для убийств?

Конечно же, теперь она боится меня.

Я разворачиваюсь и, мазнув по ее ноге хвостом, покидаю лачужку.

С неба осыпаются звезды.

Я считаю их до утра.

Мне так и не удается уснуть.

Положив голову на скрещенные передние лапы, я пытаюсь как-то сладить с мыслями, что роятся в моей лисьей голове. Этот рой слишком велик для неё.

* * *

Меня кто-то осторожно касается рукой.

Я немедленно вскакиваю, оскалившийся, готовый обороняться. Мокрый песок кромки ручья глушит шаги. Особенно, если это шаги босых ног.

Я сержусь на себя за то, что ослабил бдительность.

— Это всего лишь я, Нанами, — виновато произносит девчонка, присаживаясь напротив меня. — Пожалуйста, прости, что испугалась. Ты защищал меня. А я испугалась и тебя тоже. Я обидела тебя. Ты же простишь меня?

Она заглядывает мне в глаза, по-щенячьи склонив голову к плечу. И протягивает ко мне руки.

С моей души падает сотня камней, и ноги сами ведут меня к ней.

Конечно, я прощу тебя, несносная шумная девчонка, думаю я, утыкаясь носом в ее плечо.

И ты меня прости, я всего лишь хотел уберечь тебя, а не напугать до смерти, глупое ты человеческое создание.

И я тоже — глупый зазнавшийся лис-полубог.

Она слишком легкая. Мой тычок носом заставляет ее покачнуться назад и шлепнуться мягким местом на мокрый песок. Я взбираюсь к ней на колени, прижимаюсь к ее груди и с облегчением чувствую, как ее руки стискивают мое тело изо всех сил.

Красива ли она?

Ни капельки.

Отдам ли я за нее все оставшиеся дни моей жизни?

Не раздумывая.

* * *

— Мы ведь больше не сможем оставаться, правда, Нанами? — грустно спрашивает она, заглядывая мне в глаза. — Я видела, как один из тех людей успел удрать. Он точно вернется с новыми мерзавцами. Такие не отступают, уж я-то знаю.

Она вздыхает.

— Они всегда возвращаются. Всегда.

Ее движения замедляются, взгляд становится пустым. Я понимаю, что её память принесла какое-то воспоминание, причиняющее ей боль.

Это ли причина, почему она одна, и рядом с ней нет никого из старших её рода?

Я морщу нос.

Нет, это не мое дело.

Она права. Я думал о том же.

Здесь оставаться опасно.

Моей силы и проворства хватит, чтобы убить каждого, кто приблизится к этой лачуге на десять шагов. Но даже я буду бессилен против жаждущей моей крови толпы, или пороха, или огня, или железа, или что там еще придумают смертные.

Но я всегда смогу сбежать.

А сможет ли она?

Я должен что-то придумать, пока у меня еще есть время.

Я не знаю, когда умру — завтра, через неделю, месяц, год или в следующую секунду.

Я должен успеть найти способ обезопасить её, эту глупую добрую девчонку, пожертвовавшую лучшим, что у нее было, чтобы помочь случайно найденной в лесу раненной лисице.

Я найду для нее дом и тех, кто позаботится о ней.

Защитит ее, когда меня не будет рядом.

Я ободряюще приподымаю своим носом её подбородок, и теперь уже сам заглядываю в её глаза, цветом напоминающие ягоды терна и спелые сливы, которые так нравились моему Создателю.

Всё будет хорошо, девушка.

Я всё сделаю.

Я же лис-полубог.

Она улыбается своей яркой жемчужной улыбкой, глядя на меня. И с тихим смехом зарывается лицом в шерсть на моей шее.

Красива ли она?

Я не знаю.

Люблю ли я её?

Больше жизни.

* * *

Мой план прост.

Я приведу ее в большое селение, какой-нибудь город с кучей людей, найду там надёжное место вроде храма или монастыря. Использовав свою человеческую форму, представлю девчонку как свою младшую сестру. Оставлю достаточно денег на ее проживание, одежду и обучение. Потребую, чтобы её воспитали, как должно. После пусть убедятся, что её возьмет в жёны благородный сильный человек, обладающий достаточной властью, который позаботится о ней, как следует. По меньшей мере, не хуже, чем я.

При мысли о том, что девчонка будет принадлежать какому-то незнакомому мне смертному мужчине, моё сердце неприятно царапает новое непонятное чувство. Впрочем, если бы речь шла о знакомом, чувство, вероятно, приятнее бы не стало.

Проходит несколько секунд прежде, чем я снова могу начать думать здраво и вернуться к размышлениям.

Итак. Город, храм, жилище, безбедное безопасное будущее.

Они обязательно послушаются меня. Потому что деньги творят чудеса, а моя человеческая форма очень убедительна.

Мы вместе покидаем наш маленький мир в лесу у ручья.

Я мог бы прятаться здесь от своего приговора вечно. Однако у судьбы всегда есть способы выполнить то, что должно быть исполнено.

Девчонке совсем не обязательно становиться частью этого.

Я лис-полубог, лис-проклятие, лис-убийца.

Я сделаю всё, чтобы её жизнь была в безопасности.

* * *

Столб дыма, поднимающийся вдалеке над лесом, говорит нам, что те люди действительно вернулись к нашей лачуге.

* * *

Слух о демоне, молниеносно убивающем в ночи мирных путников, сопровождает нас в каждом новом селении, которое попадается нам с девчонкой на пути.

Я злюсь.

Я презрительно оголяю клыки.

Люди.

Безмозглые лживые приматы, выдумывающие что угодно, лишь бы обелить себя.

Никто не видит моего выражения лица.

Как и меня самого.

Девчонка, как и положено её виду, путешествует по дороге.

Я остаюсь невидимым глазу прохожих, путешествуя сквозь лес.

Мне не нравится ничего из того, что встречается мне.

Не нравятся попутчики девчонки, не нравятся сильно пахнущие подводы, проезжающие мимо, не нравятся слуги, таскающие своих господ по дорогам в дорогих коробках, не нравятся идущие навстречу, не нравятся обгоняющие. Не нравятся нищие, сироты-попрошайки и калеки, торговки с глазами продажных женщин, лекари с глазами разбойников, самураи с глазами рабов, бродячие артисты, рыбаки и гадалки. Не нравятся взгляды, которые все они бросают на неё — миниатюрную девчонку, шагающую по своим делам.

Которую я мог бы нести на своей спине, будь она на пол-ладони ниже или я — на пол-ладони выше.

Я злюсь, я очень злюсь.

Но я — лис-полубог, живущий много веков.

И я умею быть сдержанным.

* * *

Я не сумел бы объяснить ей, куда и зачем мы идем. Она ведь не понимает мой язык. А тянуть ее за полы одежды было бы странно.

Я видел, что у нее есть свой собственный план и маршрут, с которым она меня не спешила ознакомить. Просто шла с решительным видом туда, куда нужно было и мне.

Пока конечные цели наших планов совпадали, остальное меня не беспокоило.

Мне нужно было доставить ее в город. Ей нужно было добраться в тот же город.

Идеально.

— Нанами, — говорит она вдруг, зная, что я её слышу. — Мы остановимся на ночь у знакомой мне женщины. А утром пойдем дальше.

Я замираю. Мне не нравится эта мысль, ведь до города рукой подать.

Но мне всю дорогу не нравится решительно всё. Кто знает, может, я просто обманут своим же недовольством.

Я сворачиваю туда, куда указывала ее рука. Она идет следом по едва заметной тропе.

Вскоре показывается довольно ветхое жилище. Девчонка уверенно шагает к нему, и я одним прыжком оказываюсь рядом с ней.

Удивительно, в каких только местах не обретаются люди.

Девчонка звонко выкрикивает приветствие, и на порог выходит старушка, по ветхости не уступающая ее дому. Обменявшись поклонами и несколькими стандартными фразами о здоровье, обе исчезают внутри.

«Твой друг не войдет с тобой? — слышу я дребезжащий голос, доносящийся из комнаты. — Кто он?»

«Это моя… моя собачка», — отвечает девчонка. Я смеюсь про себя. Когда вокруг гуляют слухи о лисе-демоне, можно побыть и собачкой для подслеповатой бабки.

Убедившись, что девчонка обеспечена кровом, четырьмя стенами и какой-никакой едой на сегодняшнюю ночь, я убегаю в лес. Я хочу узнать, сколько нужно времени, чтобы добраться до города.

И, кроме того, я проголодался.

* * *

Разумно ли я поступаю, доверив незнакомому человеческому существу самое дорогое, что у меня сейчас есть?

Нет.

* * *

Когда я возвращаюсь, зажженная было лучина уже не видна в окне, очаг едва теплится вспыхивающими искрами гаснущих угольков, в доме тихо.

Будь у меня больше знаний о мире людей, меня бы насторожило отсутствие одного звука.

Отсутствие мерного дыхания крепко спящих людей.

Но я лис-оборотень, и я всю свою жизнь провел подле своего Создателя.

И я переступаю порог.

* * *

Меня тут же ослепляют ярко вспыхнувшие факелы, шум, крики.

В следующее мгновение всё стихает.

— Ну, здравствуй, знаменитый лис-демон, — слышу я совершенно незнакомый голос.

Из тени выступает та, от кого всё ещё пахнет прежней дряхлой старухой. Но выглядит она совсем иначе. Она выше, стройнее, моложе.

Опаснее.

— Ты действительно думал, что я не смогу узнать по описанию распознать чудовище с золотым мехом, убившее четырех моих людей за время, равное четырем ударам сердца?

Её голос струится, словно сладкая патока.

Словно сгустившаяся смерть.

Я осторожно веду носом.

Я не чувствую запаха девчонки.

Страх начинает заполнять моё существо, как пустой кувшин.

Страх за неё.

Я прижимаю уши, вздыбливаю шерсть на загривке и угрожающе рычу.

— Удобно, что единственный выживший из той ночной когорты обладал самым острым в темноте зрением, неправда ли? — мурлычет женщина.

Я ищу взглядом девчонку в комнате, но это жалкое помещение забито только человеческими телами, рассевшимися вдоль стен по углам и скалящими в ухмылках плохие зубы.

— Удобно, что он был достаточно внимателен, чтобы рассмотреть, что в той лачужке ты был не один, лис-демон, и пытался кого-то защитить, — скользко улыбается она, и в мою кожу впивается миллион ледяных тонких игл.

— И как же удобно, что именно эта очаровательная девчушка пришла ко мне, доброй старушке, давней знакомой её матери, с просьбой помочь ей устроиться в городе, правда? — лицо женщины расплывается в змеино-медовой усмешке.

Один кивок ее головы — и груда тел человеческой сволочи расступается.

Моё сердце падает куда-то в неведомые мне глубины. Вдохнуть внезапно становится сложно, будто воздух превратился в болотную жижу.

Их грязные руки держат ее, мою надоедливую беспокойную девчонку, растянув за тонкие запястья и щиколотки. Её лицо почти полностью спрятано, грубо сжатое мохнатой пятерней с обломанными ногтями одного из горилло-подобных. Мне видны лишь её глаза, и они широко распахнуты. Это из-за зловония их туш я не чувствовал её запаха.

Нет.

Нет.

Но…

Да.

Это происходит.

Я пытаюсь собрать мечущиеся мысли.

— Кто она тебе, лис-демон? Насколько она тебе дорога? И насколько сильно тебя позабавит тот факт, что она пришла ко мне, зная, что всё, что я смогу ей предложить — это место в увеселительном доме, где, как она думает, я прислуживаю на кухне?

В моей груди, обжигая легкие, начинает разгораться гнев.

Я прикидываю, сколько от меня до сонной артерии этой ухмыляющейся падали. Успею ли я вырвать ей ключицы и взяться за тех, кто держит в углу девчонку?

Должен успеть.

Я напрягаю мышцы.

— О, вижу, ты что-то задумал? — воркует женщина. Кажется, эта тварь и не собирается бояться. — Не стоит, уверяю тебя. Одно твое движение — и мои парни разорвут твоё сокровище на ровные четыре части. Не испытывай их возможности, прошу, прислушайся к совету.

Я замираю. На смену гневу приходит липкое бессилие.

— Я так рада, что ты понимаешь меня. И… — она запрокидывает голову, выставляя беззащитную шею, и ее хохот разливается мелодичными трелями по этой провонявшейся падалью комнатушке, звуча совершенно неуместно, — тебе стоит поздравить меня! Одним махом я получила новую шлюху в свое заведение и легендарного демона-лиса! Ты только представь, сколько люди дадут за твою голову, шкуру или просто возможность поглазеть на что-то из этого!

Её смеху вторит гогот смердящих обезьян, которыми забита эта лачуга.

— Если ты сейчас подойдешь ко мне и позволишь надеть на тебя намордник и ошейник, я не причиню ей вреда, — произносит женщина, когда их исступленно-злобное веселье стихает. — Она получит то, о чем просила, не более того. Но если ты вздумаешь сотворить какую-нибудь глупость…

Глаза женщины опасно сужаются. Она выжидающе смотрит на меня и не произносит больше ни слова.

Я в нерешительности замираю. Если сейчас выиграю немного времени, я сумею выцарапать девчонку из рук этой сволочи, чего бы мне это ни стоило.

Я поднимаю лапу и…

Один из державших её мужчин вдруг вскрикивает.

— Она укусила меня! Вот дрянь!

Звон пощечины. Глухой удар. Сбитый выдох и…

— Нанами, убегай! Не думай обо мне!

Этой крошечной образовавшейся суматохи мне хватает, чтобы оттолкнуться от пола, прыгнуть на огромные плечи ближайшего ко мне ублюдка и впиться зубами в его воловью шею. Он кричит и машет руками, пытаясь сбросить меня, пока из его тела хлещут багровые потоки.

Остальные продолжают держать извивающуюся в их руках девчонку, опасливо озираясь и пытаясь угадать, за кого я возьмусь следующим.

В тесной комнате возникает хаос, собравшиеся, в основном, пытаются убраться из нее.

Я мечусь по этому маленькому аду, стараясь прогрызть себе дорогу к моей девчонке.

Под моими лапами ломаются кости и хрустят позвонки, рвутся вены и жилы, чья-то рука, по неосторожности выброшенная перед моим носом, через секунду оказывается на полу, отделенная от тела прежнего хозяина моими зубами.

До девчонки, кричащей и дергающейся в цепких руках, остается лишь шаг, когда я чувствую укол рядом с холкой. Мои ноги тут же становятся ватными и прекращают слушаться меня.

Дротик с парализующим ядом.

Сдержанный смех женщины, ввинчивающийся в уши, как склизкие угри.

«Однако же, сколько с вами хлопот».

Всё стихает.

Мои глаза закрываются.

Я проваливаюсь в бархатистую темноту.

* * *

— И сегодня, уважаемая публика, вы увидите невероятное!

Я просыпаюсь от крика и света, бьющего прямо в глаза.

Первым же движением я пытаюсь освободиться. Но мои лапы связаны, а я сам нахожусь в тесной деревянной клетке, облепленной бумажными талисманами по всему периметру.

Понимаю, что я на какой-то арене, вокруг меня орут и беснуются люди.

— Благодаря своей ловкости, мои охотники изловили того самого лиса-демона, слухи о котором наводили ужас на местных жителей не одну неделю! И он прямо перед вами! В этой самой клетке!

М-м-м, знакомый голос.

Вчерашняя «давняя знакомая матери».

Я чувствую, как напрягаются все мои мускулы.

Клетку вместе со мной подхватывают двое, больше похожие на крупный домашний скот, чем на людей, и их тошнотворный запах мне знаком по той комнате, где меня вчера пленили. Они ставят меня в центр круга и отступают на несколько шагов.

— Сегодня, уважаемая публика, вас ждет незабываемое зрелище! Знаменитый лис-демон против горного черного медведя! Кто кого? Дьявольские силы против сил природы — кто же победит?

Трибуны взрываются овациями. Свет факелов слепит. Человеческая вонь не позволяет сосредоточиться.

Если я правильно понимаю, рано или поздно мою клетку откроют. Бумажная мишура с заклинаниями меня совершенно не тревожит. Вот со связанными лапами дело обстоит гораздо хуже.

Я подтягиваю к себе передние и пытаюсь перегрызть веревки, но волокон слишком много, чтобы это повлияло хоть на что-нибудь. Разгрызть удается лишь несколько.

— А чтобы вам, уважаемая публика, было интереснее, лапы демона останутся связанными!

Черт, ну, отлично.

— Что же возьмет верх — демонские ухищрения лиса-убийцы, истребившего столько ни в чем неповинных людей, или честная сила повелителя лесистых гор?

Что ж, идея неплоха. Благодарю, воспользуюсь.

Терпеливо ожидаю, пока заслонку клетки поднимут, а меня извлекут наружу и положат на смесь песка и древесных опилок, призвание которых — заглушать звуки и впитывать кровь.

Услышав рев боли и отчаяния, доносящийся из отдаленного угла, я понимаю, что это и есть мой противник.

Огромный черный горный медведь, которого, похоже, мучили и морили голодом, чтобы сейчас он был достаточно зол и мог как можно живописнее убить меня.

Прости, мой безмолвный дикий дружище.

Но у тебя — ни шанса.

* * *

Клетку с медведем открывают.

Гора мускулов, злобы и отчаяния несется к единственному видимому предмету, который может наказать за свои страдания.

Ко мне.

Я замираю.

Я отсчитываю.

Десять.

Семь.

Три.

Я хорошо вижу, куда сейчас придется удар лапы зверя с огромными когтями, по остроте, наверное, не уступающими стальным крюкам.

Подставляю задние лапы безошибочно в эту точку.

Когти перерезают веревку, как паутинку.

Я отталкиваюсь и отпрыгиваю назад.

Сброд, заполняющий трибуны, ахает.

Женщина, владелица этого балагана, ненавидимая мною ведьма, тихо чертыхается.

Пока огромный зверь пытается сориентироваться, где причина его несчастий, я, наконец получив точку опоры, перегрызаю половину волокон перехватившей мои передние лапы веревки.

Оставшуюся половину просто разрываю, резко раскидав лапы в стороны.

Сброд ахает.

Владелица ругается в голос.

«Не знаю, как тебе это пригодится в мире людей», — слышу я отголосок давнего разговора с Создателем.

Благодарю вас, Создатель мой, ваш первый дар очень пригодился мне.

Я бегу по направлению к медведю.

Воцаряется мертвая тишина.

Зверь поднимается на задние лапы и ревет, расставив передние.

Очень хорошо.

Разогнавшись, я вспрыгиваю на его живот, затем прыжок на грудь, голову, долгий летящий прыжок и…

Ну, здравствуй, подлая дрянь.

Я стою перед вчерашней мнимой «старушкой» и вижу, как бледнеет её лицо, будто кровь из него высасывает смесь песка и опилок под нашими ногами.

Я не убиваю ее.

Мой мощный прыжок, направленный в ее колени — и она валится под мерзкий звук ломающихся суставов, визжа так, что барабанные перепонки рискуют не выдержать.

Остальное за меня сделает медведь.

Я убегаю с арены.

В этом царстве лжи, зловония и никем не ценимой крови мне нужно найти девчонку.

* * *

Это здание чертовски велико.

Я не могу полагаться ни на слух, ни на зрение, ни на нюх. Потому что мой мозг разрывается от изобилия отвратительных запахов, омерзительных звуков и противных моему глазу картин, возникающих на каждом шагу.

Я — лис-полубог. Я — лис-проклятие. Лис-убийца.

И я совершенно бесполезен.

* * *

Я бегу длинными деревянными полутемными коридорами в надежде услышать знакомый запах: смесь лесной листвы и — почему-то — горячего хлеба, хотя я никогда раньше не видел, чтобы она ела хлеб.

Ни следа.

И ни единой подсказки.

Мою душу переполняет отчаяние.

Я останавливаюсь, сажусь на задние лапы, запрокидываю голову и вою.

Я вкладываю в свой вой всю боль и всю безнадегу, что заливают сейчас собой моё естество.

Одна из дверей, которых в коридоре превеликое множество, вдруг отодвигается.

В полосе возникшего света появляется крошечный силуэт. Ребенок. Вероятно, привлеченный моим… криком?

Следом раздается выдох-оханье, и я понимаю, что за ребенком идет его мать.

Моё тело действует само.

Два легких шага-прыжка — и я прижимаю дитя к полу.

Из-за падения и вида моего искаженного злостью лица ребенок заходится плачем.

— Не вреди ему! — раздается молящий возглас его матери. — Я знаю, что ты ищешь другого ребенка. Я скажу, где он, только, умоляю, демон, не убивай моего!

Пфф.

Вы такие жалкие в своих привязанностях, глупые смертные.

Почти, как я.

Я впиваюсь своими пылающими золотисто-алыми глазами в ее искаженное испугом лицо.

Говори, черт тебя дери.

— Молю тебя, отпусти моё дитя! Я отведу тебя к девочке, за которой ты пришел!

Так даже лучше.

Я отступаю в сторону.

У меня нет ни единой причины верить ей. Но довериться этой незнакомой матери — всё, что я могу сейчас сделать.

— Благодарю, благодарю тебя! — давится рыданиями мигом подлетающая к моим ногам и хватающая дитя на руки женщина. — Ступай за мной.

Путаясь в полах длинных одежд и прижимая к себе всхлипывающего ребенка, женщина меряет семенящими шажками один полутемный коридор за другим, сменяет один поворот новым, и я, уставший от мельканий этого человеческого лабиринта, уже не могу с уверенностью сказать, откуда мы пришли.

Но если женщина посмеет обмануть меня и приведет в новую ловушку, первым делом я убью их обоих.

* * *

Перед нами дверь. Которая, в отличие от прочих в этом здании, не раздвижная, а сработанная из цельного куска дерева. И она заперта на замок.

— Та, кого ты ищешь, здесь, — выдыхает запыхавшаяся женщина, садясь на колени передо мной.

Я шумно фыркаю и щурюсь. Опасно держать за идиота лиса-демона, женщина. Особенно, когда он зол, а ты и твой ребенок — в пределах досягаемости моих когтей.

Она понимает.

— Ключ от двери только у госпожи, и она никому не доверяет. Кажется, твоих демонских сил недостаточно, чтобы отпереть замок.

Нет, недостаточно, раздраженно рычу я. Маленький шаг по направлению к ней и…

— Постой! Я знаю способ, как еще пробраться в эту комнату!

Мы снова бежим по длинным, почти не освещенным коридорам, спускаемся по лестнице, снова бежим по коридорам.

Внезапно женщина распахивает одну из дверей, и мы оказываемся на крошечном балкончике. Под нами — много этажей, а еще ниже копошится человеческий муравейник, зовущийся городом.

— У ее комнаты нет двери, отделяющей ее от балкона, — объясняет женщина, прижимая к себе ребенка. — Ты можешь использовать свои демонские силы и превратиться в большую птицу, или в летучую мышь, или в дракона и взлететь к ней.

Я перевожу свой взгляд на нее, прилагая все усилия, чтобы она могла понять, насколько идиотскую вещь сейчас сказала.

Я задираю голову. Прекрасно осознаю, что это может быть очередное вранье в попытке спасти свою шкуру и шкуру ребенка. Или ловушка. Или и то, и другое. Я не могу увидеть, что там, наверху. И оттуда нет ни звука, ни запаха, которые помогли бы мне понять.

— Девочка! — кричит вдруг моя провожатая. — Эй, девочка, ты там?

Я поражен. Признаться, я мог бы быть поражен тем, что меня не пытаются обмануть, ещё сильнее. Если бы не нетерпение, раздирающее меня, и страх за пленницу где-то там.

— Я здесь! — раздается приглушенное, но знакомо-звонкое откуда-то с высоты. — Кто вы?

Я шумно выдыхаю. Мне кажется, я выдохнул из легких весь воздух, что там был. Мне становится так радостно и легко, что приходится дать самому себе мысленную оплеуху. Дело еще не сделано. Ничего еще даже не началось. Все самое сложное — впереди.

— Мы пришли, чтобы забрать те… — начинает женщина. Но девчонка уже перевесилась через перила балкона и…

— НАНАМИ! ТЫ ПРИШЕЛ, НАНАМИ!

Ну, разумеется, я пришел, дуреха. Как я мог не прийти?

Я вижу, как она там смеется и плачет.

И понятия не имею, как ее забрать оттуда.

— Ты сможешь спуститься, девочка? — спрашивает женщина, глядя наверх. Её ребенок притих, вцепившись в шею матери.

— Нет! — в ее голосе слышатся слезы. — Здесь слишком высоко… Если бы вы или я были выше ростом…

Выше ростом?

Постойте-ка.

Я мягко переступаю под балкон, исчезая из поля зрения девчонки.

Превращение занимает не более семи ударов сердца.

Женщина изумленно открывает рот, когда я предстаю перед ней в своем человеческом виде.

— Г-господин… — лепечет она, ошеломленно хлопая глазами. Но я бесцеремонно прерываю её.

— Заткнись и слушай, — я говорю быстро, отрывисто и тихо, не отводя глаз от ее лица. Её губы дрожат, она бледна, сохранять спокойствие стоит ей огромных усилий.

Я склоняюсь к ней ближе:

— Сейчас я заберу эту девушку и поручу тебе. В здании переполох, в этом виде вместе с ней мне не выбраться. Я скажу тебе, что ты должна сделать, и ты это сделаешь, иначе никому из вас не выжить, ни тебе, ни твоему ребенку. Потому слушай меня внимательно. Отныне та девушка — твоя дочь, поняла? Ты переоденешь её, скроешь её лицо, выведешь отсюда, и вы покинете город навсегда. Не бери с собой ничего и забудь обо всем, что тебя здесь держало. С этого момента ты отвечаешь за неё. Ты воспитаешь ее, как благородную девицу, обучишь всему, что должна уметь таковая. Уверен, ты знаешь об этом всё. Когда придет время, ты найдешь ей достойного жениха и выдашь замуж. О средствах не беспокойся, ты никогда больше не вспомнишь, что такое нужда.

Я извлекаю из складок оби маленький потертый кожаный кошелек — залог моего нескончаемого богатства — и протягиваю его изумленной женщине. Она берет его неестественным, как у механической куклы, движением, прячет за пазухой, и снова её взгляд вонзается в меня.

— Деньги в этом кошельке никогда не заканчиваются. Только не забывай: доставать можно лишь по одной монете за один раз. Иначе всё пропадёт. Ты поняла меня?

— По…поняла, господин.

— Клянись.

— Как, господин?

— Дай руку. Руку ребенка тоже. Если ты посмеешь нарушить клятву, обманешь меня или присвоишь деньги, не выполнив обещания, я позабочусь, чтобы вы оба умерли в страшнейших муках.

Женщина бледнеет ещё сильнее. Но выполняет моё приказание.

Я завожу руку за спину и достаю тесак внушительных размеров — под стать моей человеческой форме.

Мой Создатель позаботился о том, чтобы оружие всегда было при моей человеческой форме, но неудобств не причиняло. Всякий раз, когда я завожу руку за спину — оно там. Где оно находится на самом деле, мне неведомо.

Лезвие тесака настолько острое, что и женщина-провожатая, и ее дитя понимают, что что-то произошло с их ладонями, только когда на них появляются алые полосы разрезов. Женщина давится вздохом, ребенок снова заходится плачем.

Не обращая никакого внимания на шум, я выжидающе смотрю на женщину.

— Клянись. Произноси слова. Посмей засомневаться — и я прикончу тебя с твоим отпрыском прямо сейчас.

— Обещаю, господин, что буду защищать эту девочку ценой своей жизни и воспитаю её, как своего собственного ребенка. Я выполню всё, что вы приказали, или же вы вольны прийти и сделать со мной и моим дитя всё, что посчитаете нужным.

То-то же.

Я прячу оружие за спину. Женщина вытирает ладони — и собственную, и ладонь ребенка — о свою одежду.

* * *

Благодарю вас, Создатель мой, за то, что моя человеческая форма именно такая. Благодарю за этот высокий рост, крепкие кости, сильные руки и ноги.

Благодарю вас, что оставили мне этот единственный раз, чтобы воспользоваться ею. Ваш второй дар бесценен.

Но где бы мне взять смелости, чтобы решиться наконец выйти из-под этого чертова балкончика?

* * *

— Нанами? Нанами! — её звонкий голос растворяется в шуме здания и не засыпающего города под ним. — Ты ведь там? Где ты, Нанами?..

Ждать больше нельзя. Нас могут обнаружить в любой миг. Я делаю шаг вперед, покидая свое убежище в тени.

— Я здесь. Прыгай. Я поймаю тебя.

Я поднимаю голову и протягиваю к ней руки.

Моё лицо — воплощение благородства, невозмутимости и решимости. Таким задумал его мой Создатель. Таким создал. Оно должно внушать восхищение и трепет, потому что оно — это последнее, что видят люди перед смертью.

Её лицо сейчас — смесь страха, недоверия, обиды и надежды. Она жадно всматривается в меня, стараясь отыскать знакомые черты. Но все, что она видит — это лицо, тело и богатые одежды высокородного господина, которого она прежде никогда не видела.

Она вольна не поверить мне. Отказаться. Сбежать обратно в комнату и ждать — своего лиса или кончины.

Я молча жду. Но в глубине души не могу прекратить надеяться, что она поняла и узнала меня.

— Юная госпожа, у нас нет времени медлить! — роль гласа судьбы достается женщине-провожатой.

«Юная госпожа»? Я мысленно хмыкаю. А она быстро соображает.

Девчонка размашисто вытирает слёзы, садится на невысокие перила, перебрасывает ноги, отталкивается руками и соскальзывает вниз.

Мне не составляет никакого труда поймать ее. Для моей человеческой формы она почти невесома.

Я прижимаю ее к себе.

Я не могу отпустить её.

Она не спешит отпустить меня.

Я вижу на ее скуле свежий кровоподтек, сходящийся к центру багрово-фиолетовым соцветием, и чувствую, как во мне снова вскипает злость.

Нет, не время для злости.

Со всей бережностью, доступной этим пальцам, я касаюсь её лица около этой отметины.

Будь я лисом, я бы лизнул ее скулу. И поврежденная кожа исцелилась бы скорее. Я ведь лис-полубог.

Но сейчас я не лис.

Девчонка не сводит с моего лица округлившихся глаз. В них я вижу столько различных чувств, что не уверен, знаю ли названия для всех из них.

Она проводит ладонью вдоль моей щеки, касается волос.

Конечно. Мои глаза и волосы остались прежними.

— На…нами? — звон ее голоса немного надтреснут.

— Да.

Она не улыбается и не плачет. Лишь ее взгляд, в котором пылают все известные и неизвестные мне эмоции, меняется, как темное предгрозовое небо, по которому ветер гонит облака.

Простит ли она меня?

Вряд ли.

Но это сейчас не имеет значения.

Пока у меня ещё есть возможность и время, я должен увести ее отсюда.

Осторожно, точно она слеплена из пыльцы крыльев бабочек, я ставлю ее на пол. Отступив на шаг назад, снова превращаюсь в лиса.

Миг — и меня сжимают знакомые объятия, и там, где меня касаются её руки, моё тело поёт.

* * *

По всему зданию слышны отголоски криков, хлопанье дверей, топот ног.

Нас ищут.

— Я спрячу вас, — говорит женщина. — Вы оба переждете ночь, пока не стихнет суматоха, а на рассвете я сделаю все, как вы сказали.

И, не дожидаясь ответа, она спешит прочь с того места. Разумно.

Мы бежим за ней, снова плутая в лабиринте плохо освещенных коридоров и лестниц. Девчонка не задает вопросов. Для них еще будет время.

Наверное.

— В бельевой вас не будут искать, о ее расположении и знают-то не все здесь, — наша провожатая отодвигает низенькую дверь, становится на колени, впускает нас внутрь, пролезает следом.

Она жестом указывает на шкафы, расположенные рядом.

— В этом — чистые полотенца, в соседнем — простыни, — объясняет она. — Пожалуйста, спрячьтесь в них и ждите до утра. Перед рассветом я приду за вами. Не беспокойтесь, я буду сторожить с той стороны входа для прислуги, через который вы только что вошли.

Я осматриваюсь. Место кажется безопасным. Шум переполоха и погони здесь почти не слышен.

Ещё немного — и она будет спасена, думаю я.

Девчонка открывает дверцу шкафа для меня, ждет, пока я устроюсь внутри, и закрывает ее. По стуку соседней дверцы я понимаю, что и сама она забралась в укрытие. Стук двери входа для слуг сообщает мне, что женщина-провожатая тоже убралась из комнаты.

Становится тихо и почти спокойно.

Мне слышно, как колотится сердце девчонки.

Ещё совсем немного.

* * *

«Ты получишь свободу принимать собственные решения, которые и приведут тебя к тому, что тебе судилось».

Решения — любопытная вещь. Приняв одно, ты запускаешь цепочку событий, которая будет тащить за собой принятие новых и новых решений, каждое со своим последствием.

Когда ты — орудие выполнения чьего-то жестокого желания, ты не отвечаешь ни за что. Ты следуешь правилам и церемониалу Ритуалов, следя лишь за тем, чтобы все условия были выполнены.

Другое дело, когда ты сам решаешь, как следует поступить. И что ты будешь делать с полученными последствиями.

«Ты, вплетавший нити в полотно Судьбы и нарушивший договор, сам станешь такой нитью».

* * *

До рассвета остается, по моим ощущениям, два или три часа.

Я весь обращен в слух, всё это время я не ослаблял внимание ни на миг.

Я слышу дыхание женщины-служанки в коридоре.

Я слышу, как мирно посапывает отделенная от меня деревянной стенкой девчонка, обессилевшая и забывшаяся сном.

Я слышу, как жук-древоточец прогрызает свой извилистый путь через древесные волокна.

Этот звук похож на тиканье часов.

И я слышу то, что я совсем не хочу слышать.

Голоса и скользящий шелест открываемой кем-то двери.

И это не та дверца для слуг.

— Госпожа истекает кровью, тупая ты бестолочь! — грубо и хрипло кричит мужской голос. Раздается глухой тычок под рёбра, оханье, за ним — звук упавшего на пол тела. — Демон-лис перебил госпоже колени, а медведь едва не растерзал её насмерть! Ты, никчемная грязь под её ногами, действительно думаешь, что я не вынесу отсюда всё, что пригодится, чтобы перевязать её раны?! Я приказал тебе выдать мне чистую ткань, и ты мне ее выдашь, иначе я сдеру с тебя кожу полосками и перевяжу госпожу ими! Пшла прочь с дороги!

Я бы оценил иронию принятого мной решения доверить судьбу той ведьмы случаю и медведю, будь у меня время.

Женщина, получившая еще один удар и стонущая теперь на полу, находится у противоположной от меня стены. Значит, сюда был еще один вход, и избитая служанка — не та, что обязана озаботиться спасением моей драгоценности.

Я слышу прерывистое дыхание девчонки.

Мы оба понимаем, что хриплый громила направляется к ней. И сейчас откроет соседнюю с моей дверцу.

«Вот моя последняя Просьба к тебе, лис Кенто: убей лиса Кенто».

Вот оно что, Создатель.

«Ты всё поймёшь».

Вы были правы.

Я всё понял.

* * *

В следующее мгновение я вылетаю из выломанной моим прыжком дверцы и приземляюсь прямо под ногами ублюдка, такого же омерзительного на вид, каким был отвратным на слух его голос.

— ЛИС-ДЕМОН! — орет он так, что сотрясаются стены. — ОН ЗДЕСЬ, СЮДА, ПАРНИ! МЫ НАШЛИ ЕГО!

В комнату врываются еще три таких же гориллы. Избитая служанка, визжа, выползает из комнаты, и еще несколько секунд я слышу удаляющийся топот ее ног.

Краем глаза замечаю, что масляная лампа, с которой она, видимо, пришла сюда, валяется на полу, полу-опрокинутая. Прекрасно. Пока я буду здесь разбираться, горящее масло перекинется на бумажную оболочку, прикрывавшую её, а затем подожжет эту комнату. Отвратительное царство бесчестия и лжи вспыхнет, как подарочная картонка, и в сущие минуты от него останутся лишь воспоминания.

Мое настроение улучшается.

Лишь бы женщина-провожатая успела вывести отсюда девчонку до того, как всё закончится.

Даже в своем лисьем виде мне не составило бы труда расправиться с этими отбросами за десять минут. Я с наслаждением вонзил бы зубы в эти небритые глотки и любовался бы фонтанами крови, извергаемыми в потолок после того, как я эти глотки вырвал бы. Я с радостью перебил бы их шейные позвонки, слушая музыку хруста костей. С удовольствием я прогрыз бы себе путь к их печени, разрывая бесформенную жирную плоть слой за слоем. По крайней мере одному из них я мог бы проломить череп и отведать горячий ещё мозг. Всё это даже не утомило бы меня. А будь мне снова доступен человеческий вид, все четверо уже лежали бы на полу, нарезанные аккуратными стопками.

Но я здесь не для этого.

Они не должны найти девчонку.

И потому я подставляюсь под первый удар.

У них омерзительное подлое оружие, под стать им самим. Зазубрины, как на гарпунах, лезвия, спрятанные в лезвиях, лезвия, раскрывающиеся новыми лезвиями, как цветы, едва достигают кожи противника…

Больно.

Я отпрыгиваю и уворачиваюсь, я бью их когтями, я оставляю укусы, длинные болезненные царапины и рваные раны на их мешкоподобных телах, но больше для того, чтобы раззадорить их посильнее.

Я знаю, что я не выйду из этой комнаты живым.

Но убить меня не так-то просто.

Я ведь лис-полубог.

Я должен разозлить их так, чтобы моя смерть стала смыслом их существования.

Тогда девчонка, тихо плачущая сейчас в груде чистых простыней, будет вне опасности.

Мысль о ней придает мне сил.

И я направляю их в бегущего на меня выродка. Он немного мельче остальных, так что одного моего пружинистого прыжка и удара достаточно, чтобы он остался без уха. Он противно воет, упав на колени и держась за голову, и его подставившаяся моим зубам шея открывает счет смертям в этой комнате.

— Ах ты, дьявольская тварь! — рычит следующий.

Его оружие — какое-то постыдное дитя соития дубины и кусков металла. Я сцепляю зубы, и принимаю первых два удара. От боли темнеет в глазах. Шерсть багровеет, и я теряю ловкость в передних лапах. Из-под контроля также выходит сустав правой лапы, когда-то поврежденный капканом.

Черт.

Я должен продержаться еще немного. Масло из лампы уже перепрыгнуло на бумагу, и комната постепенно начинает наполняться дымом.

Мощный толчок задними лапами, нырок под длинные, как у обезьяны, руки — и мои зубы смыкаются примерно там, где у этого существа находятся почки. Безумно рыча, я впиваюсь в его потный окровавленный бок, как клещ, пытаясь рывком головы выпотрошить его, что рыбину.

Мой расчет срабатывает.

Пока моя жертва орет и бьется в моих зубах, теряя внутренности и забрызгивая все вокруг кровью, его подельники пытаются ударами смахнуть меня с него, попадая своим позорным оружием то по мне, то по нему.

Мне больно.

Мне еще никогда не было так больно. Я даже не подозревал, что так бывает.

Но тело моей второй за сегодня добычи мякнет и оседает на пол. Я ослабляю хватку и чувствую себя вдохновленным.

Оставшиеся двое атакуют одновременно.

Как же омерзительно. Ни стиля, ни техники. Гориллы, как есть гориллы.

Резким скачком я исчезаю с того места, где в пол вонзаются два лезвия, похожих на гарпуны. Один из громил вертит древком, ему удается сделать мне подсечку под задние лапы. Второй пользуется этим и обрушивает на мое бедро страшной силы удар. Хрустит кость, из рваной раны хлещет кровь. Лапа сломана. Это и есть начало конца.

Похоже, я не смогу убить их сам.

Пусть они выполнят эту работу за меня.

Прищурившись, я выбираю точку посреди комнаты. Собрав силы в уцелевших двух — передней и задней — лапах, я перемещаюсь в нее.

А теперь…

Семь.

Три.

Есть.

Они оказываются надо мной одновременно. Каждый из них старается стать тем, кто принесет мою голову их пострадавшей по моей воле госпоже. Свое оружие они опускают одновременно. Ровно там, где я задумал, широкое лезвие оружия одного из них разрубает пополам голову другого, как перезрелую тыкву. Лезвие умирающего второго выпадает из его рук, проходясь по шее первого.

И завершает путь посреди моей спины.

Мир рассыпается на зерна мозаики от чудовищной боли.

Готово.

* * *

— Нанами! Нет! Нанами! Нанами!

Она молодец.

Всё это время она сумела продержаться и не выскочить из своего укрытия.

Я горжусь тобой, девушка.

Прости, что сейчас я причиняю тебе боль своим видом.

— Юная госпожа, нельзя! Не смейте! Немедленно вернитесь!

Я слышу возню, слышу, как служанка-провожатая бросается следом за девчонкой, выпрыгнувшей из своего шкафа.

Что ж, женщина тоже неплохо справилась. Я чувствую что-то вроде уважения к ней. Она видит, что я умираю, и наказать за нарушенное слово уже точно не смогу. Но не убегает, выполняет данное мне обещание.

Замечаю, что служанке удается схватить девчонку за талию. Она тащит её, брыкающуюся, к черному ходу. Но девчонка оказывается сильнее, что удивительно при её-то размерах. Она вырывается и стремится ко мне.

Тебе нужно уходить, девочка. Комната полна дыма, ты кашляешь и задыхаешься, из твоих глаз льются слезы. Но я не уверен, что их причина — дым.

Прошу, убегай.

Когда ее руки касаются моей шерсти, я уже почти ничего не ощущаю. Глаза застилает пелена, но я успеваю напоследок увидеть ее искривленное плачем и страхом лицо. Моё угасающее сознание ещё способно уловить, как она продолжает звать меня, как она, захлебываясь рыданиями, рвет на слоги моё имя, данное мне ею же, как от её слез мокреет шерсть на моей шее там, где она ещё не вымочена кровью. Я чувствую её тонкие пальцы, пытающиеся удержать ускользающую из меня жизнь. Последнее, что я осознаю — её поцелуи на моем лице и ушах, совсем как тогда, когда дни были солнечными и бесконечными, а мы — глупыми и беспечными.

Я могу сосчитать, сколько искр во мне осталось до того, как я угасну совсем.

И я уже не вижу — просто знаю, что трепыхающуюся изо всех сил девчонку женщина выволакивает прочь из заполненной дымом комнаты, залитой моей кровью. Что ж, справедливости ради — не только моей.

Договор исполнен, Просьба выполнена.

Я улыбаюсь, насколько позволяет лисья мимика.

О лучшем конце я и мечтать не смел.

Красива ли она?

Прекраснее любого человека, когда-либо ступавшего по этой земле.

Буду ли я любить ее до тех пор, пока способен осознавать себя?

Безусловно.

«Ты, осмелившийся считать, что понимаешь человеческие чувства, переживешь их все сполна».

Тьма мягко обнимает моё сознание.

Я умираю.

* * *

— С возвращением! — радостно провозглашает знакомый грохочущий голос. — Добро пожаловать домой!

Я обнаруживаю себя на полу у трона-ложа моего Создателя совершенно нагим. Это не было бы странным, будь я лисом. Но я сейчас в человеческом теле, бестолково озирающийся по сторонам и ничего не понимающий.

— Создатель мой, что… как… Казнь свершилась, меня убили, Просьба выполнена. Почему я жив?

— Хах! — веселится мой Создатель, хлопая себя по коленям. — Это и есть мой третий подарок! Здорово придумано, да? Просьба была убить лиса Кенто, помнишь? И ты выполнил её! Лис Кенто казнен за свой проступок, и его больше нет. Но ты — не лис, ты человек, получивший в человеческом мире новое имя -Нанами. Ты молод, здоров, силен, привлекателен и богат, разумеется. И, конечно, ты можешь жить вечно и пользоваться теми же силами, что обладал раньше! Выбери себе любую судьбу и живи ею счастливо! Таким был мой замысел для тебя! Ведь ты — моё любимое дитя, Нанами, когда-то звавшийся лисом Кенто.

«Кен-то», — отдается эхом в моих ушах и пронзает мой мозг.

«Кен-то», — трещина размашисто ползет, раскалывая мое сердце.

«Кен-то», — будто погребальный колокол в глухую ночь.

Имя, которое так хорошо звучало бы, произнесенное её звонким раздражающим голосом.

Имя, которого она не знала.

Имя, которое я почти забыл из-за неё.

Имя, которого она никогда не произносила.

И которое мне так хотелось бы услышать из ее уст.

Я подавляю своё первое желание спросить о ней, узнать, где она, как сложилась ее жизнь. Всё ли с ней было хорошо, позаботились ли о ней, защитили ли, как я приказал? Была ли она счастлива? Может быть, она всё ещё там, в мире людей? Но я знаю, что ответом будет «нет». Отказ, неловкое молчание, кряхтение — что угодно, кроме разрешения.

Потому что здесь время течет иначе. И пока здесь солнце проделывает по небу путь от горизонта к горизонту, в мире людей может пройти месяц, год или столетия.

Её там нет.

Больше нет.

Нет.

Я растерянно гляжу на свои человеческие руки, поворачиваю их то ладонью, то тыльной стороной кверху. Дурацкие бесполезные руки для дурацкой бесполезной — и бесконечной — жизни.

Я сдержанно благодарю своего Создателя за бесконечное милосердие к своему недостойному творению и покидаю его покои.

* * *

Никогда не доверяй словам, сказанным на любовном ложе, обещаниям, данным за пиршественным столом, и дарам богов. Ибо даже боги не знают, куда может привести задуманное ими.

Я Нанами, и когда-то я был лисом-оборотнем.

Сейчас я человек, обреченный скитаться по этому миру вечно.

Если кто-то из вас достаточно удачлив, знает нужные слова и действия, он сможет призвать меня.

И я приду.

Я явлюсь вам и скажу:

«Идите вы к чёрту со своей ненавистью».