Дурная кровь (джен)

Дурная кровь

 

Загадку, позволь, я тебе загадаю,

Насколько, посмотрим, она непростая

Или легкая — это судьба удалая

Задом иль передом, пряжу мотая,

К тебе, мой дружок, повернет.

Но слушай же! Вот:

 

То, что найдет отражение в лицах,

Что подтолкнет тебя в бок, как лисица,

В венах горячим огнем пробудится,

И за полсвета заставит явиться?

 

На все один ответ готов:

Дурная кровь! Родная кровь! Дурная кровь!

 

А чтобы не стала жидка та водица,

Чашу наполни, не дай ей разлиться!

Выбери правильно — и пригодится

 

Тебе все же то…

 

Что толкается в бок, как лисица,

То, что по венам так жарко струится,

Что за полсвета в стекле отразится.

 

Себе ответить будь готов!

Ведь ясно же -

Родная кровь! Дурная кровь! Родная кровь!

 

 

По реке Широкой кверху брюхом плыла мышь. Пролетающая мимо сойка с интересом скосила поблескивающий черный глаз, пытаясь понять, чем именно показалась ей необычной эта картина? «Ну, во-первых, — решила сойка, — мышь скорее дрейфовала, чем плыла». Ее лапки были свободно раскинуты, хвост притоплен ко дну, а мордочка с огромным белым пятном на всю левую сторону хранила безучастное выражение. Пожалуй, на этом сойка могла бы счесть мышь малоинтересной и отправиться по своим птичьим делам, но было еще кое-что, привлекшее ее внимание — необычная одежда предположительно дохлой мыши. Дело в том, что хотя сойка и не была родственна виду сорок, в душе она таковой являлась. Уж больно привлекали молодую птицу всякие блестючие побрякушки. И пояс ярко-алого халата мыши был украшен совершенно потрясающими, по мнению сойки, металлическими нашивками. Как они отсвечивали на солнце! Именно их блеск привлек внимание птицы.

Сделав еще пару кругов над мышью и внимательно оглядев местность — как бы кто не заметил, вот ведь позору не оберешься! — сойка легко спланировала на ветвь нависающего над водой кленового дерева в излучине реки, как раз над тем местом, где образовалась естественная заводь. Течение здесь замедлялось, а мышь очень удачно подносило к берегу. Дождавшись, когда покойница окажется аккурат под выбранной сойкой веткой, сойка нагнулась и клювом ухватила мышь за поясной ремень. Усиленно цепляясь лапами за ветку и помогая себе взмахами крыльев, сойка с великим трудом вытянула тощую мышь на берег.

«Но какая тяжелая, кто бы мог подумать! Ох, и откормленные же тут мыши!»

Строго говоря, на берегу оказалась лишь половина — голова и полтуловища, остальная часть мыши осталась в воде. Но для сойкиного дела это значения не имело, птица не смогла сдержать восхищенной трели, когда увидела, что кроме совершенно бесподобных нашивок, у покойницы нашлись и другие ценности.

«О, эти маленькие блестящие штучки в ушах, как они прекрасны! Вот только, как же они снимаются?» Птица озадаченно повернула голову, приглядываясь к продетым сквозь плоть многочисленным сережкам. Очень похожие предметы были и на пальцах передних лап мыши. «О, точно! — вспомнила сойка. — Это же «кольца».

Сойка попыталась подцепить клювом самое красивое, на ее взгляд, колечко — тяжелый перстень с красным камнем, подергала — без толку, красивая блестяшка никак не желала слезать с распухшей от воды лапы. Сойка разозлилась и дернула сильнее — еще и еще! Мышь безвольно поволоклась за лапу по траве, из воды показались задние лапы и основание хвоста. На открывшемся взору сойки боку мыши зияла страшная рана.

Птица с досады плюнула на кольцо (так и не слезшее с пальца). «Тьфу! Ну и мерзость!». Попрыгав вокруг тела, сойка все же поборола некоторую брезгливость и вновь нависла над дохлой мышью. На сей раз сойка избрала целью серьгу из уха — кожа там тонкая, а покойнице уже все одно гнить — так чего пропадать добру? Она вовсе не мародерствует, а просто спасает уже полюбившиеся блестяшки!

Но только сойка задергала сережку, как распухшая лапа с силой шмякнула ее по клюву, пальцы в перстнях вцепились мертвой хваткой. Еще не понимая, что произошло, сойка скосила глаз на мышь — покойница бесстрастно смотрела на нее! Сойку сковал склизкий холодный ужас, а дохлая мышь тем временем вытянула из ножен длинный кинжал и без колебаний ткнула им, целясь птице аккурат под основание клюва.

Только тогда сойка рванулась, что было сил, от жуткой мыши. Лезвие блеснуло, но лишь царапнуло воровку. Сойка в панике раззявила клюв и округу огласил ее вопль:

— Уби-и-ивают! Дохлячка-мышь уби-и-ить всех хоти-и-ит! Убивают! Убива-а-ают!

Так быстро сойка не летала еще никогда в своей недолгой жизни. Птичий крик, казалось, срывал с деревьев листы, его подхватил веселый ветерок, а мышь тем временем с жутковатой ухмылкой слушала эту великолепную музыку!

— Врешь, подружка. Я тебе не падаль! — рассмеялась она с булькающим звуком и сплюнула темную кровь.

Мышь вонзила кинжал в рыхлую почву, перевернулась на живот и поползла, подтягиваясь на кинжале — прочь от реки. На удивление, след за ней оставался практически чистым — река хлебнула достаточно крови. На рану налипал сор и жухлый лист, но мышь потуже закрутила хвост вокруг талии и смотрела только вперед.

И вот из черничных кустов прямо перед ее мордой вышли звериные лапы в не по размеру больших сандалиях. Мышь уставилась на них. Лапы взвизгнули, отпрыгнули на полшага и что-то закричали… другим лапам, появившимся из-за липы.

«Хм, а так бывает вообще, чтоб лапы и разговаривали?» — вяло подумала мышь, почти проваливаясь в небытие под возгласы обладателя первых лап:

— Она ранена! Надо скорее доставить ее в Рэдволл.

«Ну ладно, смешные лапы, уговорил — тащи в Рэдволл, а там посмотрим», — последняя мысль была необычайно покладиста для обыкновенно весьма своенравной мыши.

А потом небо так приятно качалось в просветах деревьев.

* * *

— Клуни, Клуни, Клуни Хлыст! — скандировали крысы у старой церкви Ниниана.

* * *

В красностенном аббатстве давно закончился и знатный пир, и неумелый военный совет.

А давешняя мышь четыре дня пробыла меж жизнью и небытием Темного Леса. И хотя лекари Рэдволла склонялись к тому, что пациентка скорее мертва, чем жива, сама мышь была уверена, что держит судьбу в лапах. И приказала себе — жить.

Как часто бывает в таких случаях, если пациент действительно намеревается выжить — угробить его не способны даже акупунктурные практики ежей-целителей-самоучек, постановка пиявок, кровопускание и прочие средства продвинутой средневековой медицины. Впрочем, рэдволльские примочки, припарки и притирания шли мыши только лишь на пользу — воняли мерзопакостно, но дело свое делали.

И вот теперь мышь, лежа на койке в лазарете, задумчиво отщелкивая когтем светлячков от лампы, шевелила усами, играла внутри сознания сама с собой в «хвостики-баранки» и впитывала местный… колорит. Иными словами, продолжала проявлять чудеса выносливости и живучести.

Мышка-Василика только лапами всплескивала, в очередной раз едва ли не привязывая пациентку к койке и неизменно находя следы ее пребывания в самых разных помещениях замка. Не помогали ни сиделки, ни уговоры. К последним гостья была совершенно глуха — «Как от крота горох, — думала Василика, — и не пристыдилась, даже потеряв сознание на лестнице в погреб. Хорошо, ее самоназначенная сиделка споткнулась утром о хвост!»

Парные мечи-дао, к которым при мыши не нашлось ножен (клинки были просто заткнуты за пояс), тускло поблескивали заточенной кромкой лезвий из-под подушки. Лекари и мышка-помощница приходили в полнейший ужас от мысли, что пациентка случайно перережет себе горло, мечась во сне, но вовремя отлучить мышь от оружия не успели, а после — не смогли.

Вот и теперь Василика невольно прислушалась к разговору за дверью лазарета.

— Но все-таки, что с тобой случилось? — допытывался поставленный «сторожить» покой пациентки мышонок по имени Тьюки.

— Рыба, — захрипела в ответ мышь и закашлялась. «Нет, — поправила себя Василика, — она же смеется так!».

А та, отсмеявшись, продолжала:

— Громадина, что два ваших замка! Хвостом ка-а-а-к махнет — волну подняла такую, что и солнце закрыла — сразу ночь наступила, и только чешуя, как жемчуга, а может, и звезды, из воды серебрилась. А рыбина — жамк челюстями — корабль пополам перекусила.

— О-о-о! Значит, рыба тебя поранила, когда съесть пыталась?

— Конечно, нет! Я ей на один зубок лечь могла бы. Случайно вышло — плавником задела, когда издыхала с распоротым от самых жабр брюхом. Ха! Попомни, шкет, дао в умелых лапах и не такое творят! А уж коли мечи волшебные — так тем боле-е-е…

Мышь, очевидно, уже засыпая, зевнула.

— Ух ты! А как это?..

— Это когда много душ к дьяволу отправишь — что-то с них в оружие впитывается, и сталь ожива-а-ает. Поэтому не о всякого червяка марать клинки стоит…

Василика расстроенно покачала головой, здраво опасаясь не только за физическое здоровье странной пациентки. Мышка тихонько отворила дверь, поблагодарила и выпроводила Тьюки и привычно занялась ранами. Хотя Василика и не жила в аббатстве, добрая мышка и раньше, было дело, помогала сестрам в лазарете, когда обучалась грамоте у старого Мафусаила. Потому перевязки ей уже доверяли производить самостоятельно.

«Надо будет ей все-таки сказать, — думала мышка с искренней жалостью, которую, впрочем, старалась держать при себе. — Может, если у нее уже есть диббунята — она не сильно расстроится? Но зачинать ей теперь совсем нельзя».

Василика закончила перевязку и, как всегда, решила отложить разговор на потом. А гостья, тоже уже традиционно, отказалась пить отвары и коротко-рвано заснула, стискивая рукояти верного оружия.

Мышь звали Кайо, что на одном конце света означало «море», а на другом — «радость»⁽¹⁾. Вакоу⁽²⁾ по крови и духу — избранная наследница главы клана, Кайо, к чьему имени почтительно прибавляли «Пташка», улыбалась во сне, вспоминая располосованное «брюхо» клана Окина Сакана⁽³⁾. Серебристая рыбина на черном фоне более не поднимется из морских глубин, чтобы танцевать на мачте, внушая трепет одними лишь цветами флага. Отныне клан Хинотамаши⁽⁴⁾ владеет их островами и зверьми. Не рядовая победа, не фарт лихого набега — то была первая настоящая военная операция Кайо во главе Крыльев флота. После стольких сезонов противостояния пиратских кланов Красный Дракон пожрал Серебряного Карпа.

Ноздри мыши с татуировкой дракона трепетали, будто наяву ощущая ударивший в них запах пороха. Ночную мглу тогда мгновенно расцветили завораживающе прекрасные огненные цветы — они отразились в беспокойной воде, и на несколько долгих мгновений море будто объединилось с небесами — под грохот разрываемого дерева, вопли страха, боли и безумия, крики птиц и зверей — сражающихся, умирающих и выгрызающих себе победу. Копоть и дым пришли следом, но тогда Кайо Пташка была слишком занята, чтобы запоминать детали. Она словно находилась разом на своей джонке⁽⁵⁾, следя за ходом сражения через подзорный окуляр, она же отдавала приказы расчетам стрелометов, она же руководила подрывом брандеров⁽⁶⁾, она же летела в небе на раскрашенной птице… Впрочем, нет. В ту ночь ее птичка несла на спине другого всадника — но мало кто об этом знал. Окина Сакана перестал существовать и призрачная (и не очень) кровь стекала именно по ее клинкам. Но рыбина успела преподнести последний сюрприз и клацнуть челюстями.

* * *

Ночь и тишина.

— …мур-пум-пум-пур-пум-пум… Дождь, а может быть, падает снег? Мур-пум-пум-пур-пум-пум…

Пожалуй, только в такие моменты Кайо находила в красном аббатстве неописуемую… прелесть, надежно скрытую при свете дня. Летними бархатными ночами, такими, как эта, вздорные обитатели замка предпочитали мирно похрапывать в мягоньких постельках… Они, без всяких сомнений, упускали нечто чертовски важное! Кровавый замок, так не похожий на зверей, его населяющих, манил Кайо сокрытыми в тенях тайнами.

Кайо мурлыкала себе под нос мотив слышанной когда-то нездешней песенки и занюхивала слова так и не надкусанным яблоком. Румяный бок его казался серым в сумрачном зале, но аромат ласкал чувствительные рецепторы в носу мыши так отчетливо-пьяняще, что удовольствие было почти вещественно ощутимо, а усы топорщились в самом сладострастном ожидании…

За окнами готовилась заняться заря, Кайо бродила по аббатству уже довольно долго. И вот теперь с самым независимым видом прислонилась здоровым боком к массивной деревянной балке дверного проема. Сегодня ей было уже намного лучше, так что обошлось без нелепых падений.

Створки дверей не были заперты даже в ночной час. Ни стражи, ни патруля — разве что под гобеленом похрапывал послушник-мышонок. Кайо, поморщившись, отлепилась от двери и подошла ближе, разглядывая вышитое полотнище. «Как хорошая визгушка — пришла, куда посылали», — рассмеялась она мысленно, слегка топорща усы. Улегшаяся было злость вновь подняла змеиную голову, стоило вспомнить о разговоре со старым дурнем. Впрочем — не ее дело.

Гобелен выглядел солидно — с полотна пырили гляделки схематичные ящерицы, какие-то большекрылые птицы, длинномордые мелкие зверьки, привычные крысы, маленькие мыши и мордастые лисы, были здесь и какие-то длинноухие вояки с копьями и даже гиганты-барсуки… А вот полосатые — не то суслики, не то кошаки? В центре в ореоле языков пламени располагалась с особым тщанием вышитая фигура не то мыша, не то крысака в почти полном доспехе (низовыми элементами воин явно пренебрегал). Вакоу и сами, как правило, не носили низовых доспехов — при высадке в воде те только мешали. Но мышак, кажется, по твердой земле хаживал… «До ветру ходить, что ли, любитель или до самочек так охоч, что снимать ему долго?» — повеселела мышка.

«Хм. Интересно, наглядно, но не познавательно», — сделала вывод Кайо и пнула легонько соню-мышонка, предварительно зажав тому пасть хвостом.

— Спишь на посту, салага? — миролюбиво вопросила она, вытирая обслюнявленный мышом хвост о его робу. Тот хлопал глазами не очень долго. «У нас за такое всекли бы десяток плетей, а тут…»

— Ты чего здесь?.. — задал очевидно дурацкий вопрос Матиас. «Ну ни стыда, ни страха — борзый какой!» — восхитилась Кайо.

— Я Кайо Пташка! Гуляю, где вздумается, и хожу по шкуркам врагов, понятно тебе?

Тени дрогнули — мышонок кивнул и начал подниматься. Первый, робкий еще луч рассветного солнца пробился в распахнутое настежь окно и выхватил из тьмы сразу два лика — портрет воина в доспехах на стене и мордочку юного мышонка. Кайо продолжала:

— Правильно, хватит спать, караульный.

Матиас не понял, как так вышло, но в лапе Кайо каким-то невероятным образом вдруг оказалось одно из дао. Мышка молниеносно поднесла острие к гобелену с Мартином, чтобы… почесать изображенного там под шлемом:

— Вот, расскажи лучше мне про этого пиротехника. Ваш лорд?

Матиас совершенно опешил, дернулся в сторону гобелена, но немного успокоился, не заметив никаких повреждений на старинном полотне. Кайо внимательно косила на него лукавым глазом. Хмыкнула. И все-таки лезвие меча у горла Мартина Матиаса не радовало — будто гобеленовый герой не был просто куском тканой тряпки. Занимательно.

Матиас поспешил удовлетворить интерес гостьи (пока той не взбрело в голову еще чего-нибудь… эдакое):

— Нет, это Мартин Воитель — самый храбрый и доблестный мыш на свете. Он никакой не лорд, а основатель нашего ордена. Именно он построил аббатство Рэдволл… ну, не один, конечно — ему помогали друзья.

Кайо, по-птичьи склонив голову, смотрела на гобелен. И Матиас не мог понять, как работает ее странный мозг и о чем она думает, поэтому продолжил:

— Смотри, вот это освобождение от тирании диких котов — вот их замок Котир, который был разрушен. А вот строительство Рэдволла… А вот тут про знаменитый меч Мартина!

Матиас с восторгом дотронулся лапой до изображения клинка — ему даже на миг показалось, что подушечки пальцев обдало жаром от саламандастронских горнил, но он тут же понял, что это всего лишь холод камня за гобеленом. Жар и холод иногда так сложно различить поначалу. С удивлением Матиас увидел рядом со своей лапу Кайо. Но мышка очертила когтем замок Котир.

— Значит, пришел на земли врагов и сделал их своими — взял их зверей, построил себе крепость, чтобы править. Не похож твой доблестный мыш на вашего аббата-настоятеля.

— Ты была у него, да? — не удержавшись, спросил Матиас, имея в виду настоятеля Мортимера.

Мышонок не застал своенравную гостью в лазарете, когда решил поговорить с ней после «военного собрания», несмотря на сомнения остальных. Какой бы странной ни была Кайо, Матиас видел, что она — воин. Возможно, единственный настоящий воин в Рэдволле. А им всем предстоит тяжелая битва. Он надеялся, что аббат переменит решение, но не учел способность Кайо все делать по своему разумению.

Кайо просто кивнула, а Матиас продолжил, хотя в душе у него вспыхнула искорка надежды:

— Да, точно, не очень похож, пожалуй. Ну… не тогда, когда совершал подвиги. Но ты не так все поняла! Мартин не был каким-то тираном и он не правил в Рэдволле. И даже спрятал свой меч, чтобы никогда больше не брать оружия в лапы.

— Значит, он не захотел быть лордом на землях, которые завоевал. Не правил в крепости, что построил. Забросил меч и предпочел покрываться пылью, закусывая эль пирожками? — с недоверием уточнила Кайо. Матиас кивал на каждую фразу (кроме последней), а мышка все больше убеждалась, что Мартин и правда был блаженным — точнее не скажешь. «Хорошо ж его по головке стукнуло что-то дюже крепкое — не уберег шлем бедолагу».

— И он прожил долгую жизнь в стенах аббатства, а меч его так и не нашли. В легендах сказано, что он был волшебный, и его сможет отыскать только истинный приемник Мартина, воин с чистой душой… А дух Мартина с тех пор хранит Рэдволл от любых напастей.

Кайо подумалось, что, может, Мартин и был блаженным, но вот с врагами расправляться умел — раз некому уже было мстить «безоружному герою». А Матиас тем временем забрался на постамент перед гобеленом и принялся ощупывать камни — чихнул, забавно всколыхнув облачко пыли, на всякий случай подергал старинные на вид держатели для факелов.

— Ничего? — поинтересовалась Кайо, и без того зная ответ. К ситуации примешалось чувство гадливости, смахивающее на совесть — которой у урожденной вакоу никогда не было. Это злило, особенно с непривычки. — Думаешь, из стены высунется призрачная лапа и вручит тебе светящуюся железяку, чтобы ты пошел шинковать врагов — десяток за взмах?

Мышонок вылез, наконец, из-под тряпки, а Кайо подумала, что тот, кто сожжет к чертям это полотнище — окажет рэдволльцам бесценную услугу.

— Нет… конечно, нет, — выражение морды Матиаса противоречило его словам — на нем проступало какое-то совершенно диббунское разочарование. — Просто я подумал: когда, если не сейчас? Мартин мог бы дать какой-то знак… — мышонок неопределенно повел лапами в воздухе. — Если бы это было так просто, меч бы давно уже нашли, да и кто я...

— Цыц! — громким шепотом оборвала вдруг Кайо с резким раздражением. Прислушивалась пару мгновений, затем крадучись подошла к окну и поманила Матиаса жестом.

— Что там? — спросил мыш одними губами, всматриваясь в мирный аббатский двор.

— Ничего не видишь, да? — мышка щелкнула хвостом по оконному откосу — в одном волоске от уха Матиаса. — Не слышишь, как аббат ваш вопит? По двору носится, задок лапами держит — а оттуда призрачный меч торчит?!

Матиас хотел было отстраниться, но вдруг впавшая в какую-то ненормально холодную ярость Кайо не дала ему это сделать, ударив хвостом рядом с другим ухом. Уверенная жилистая лапа схватила Матиаса за робу под горлом и притянула к окну — в живот уперся подоконник.

— Смотри внимательно. И думай, — голос мыши звучал прямо над ухом, но Матиас не рискнул повернуться, только упрямо уперся в подоконник лапами — в тихой борьбе. Но Кайо его уже отпустила. Шагнула в сторону, и Матиас едва удержал равновесие, лишившись опоры.

— Это не смешная шутка. За что ты взъелась на аббата?! Он хороший, добрый и мудрый зверь, не отказавший в помощи никому… и тебе тоже.

— Он действительно добрый выживший из ума дурень, — уже почти спокойно ответила Кайо, более того, ее голос стал мягким и вкрадчивым, — который очень скоро сделает всех в этом замке такими же добрыми дохлыми дуралеями. Но вы можете помолиться на тряпку — всем орденом. Побить лбами стену — вдруг в процессе кого-то стукнет по башке свалившимся с потолка мечом? Но вряд ли.

Мышонок сжимал и разжимал лапы в кулаки, но, наконец, сделал глубокий вдох и твердо посмотрел в глаза Кайо:

— Ты права и не права одновременно. Мартин не может решить все наши проблемы, но он помогает, является в снах… А, может, и нет его — ну и что?! Его история вдохновляет других становиться сильными, не отступать перед трудностями, брать в лапу палку — если меча нет, и сражаться с теми, кто пришел тебя растоптать!

Грудь Матиаса часто вздымалась, но слова кончились и он отвернулся — от довольно скалящейся Кайо (опять?!), от гобелена, от окна. Взгляд его блуждал по темному углу — видя и не видя одновременно.

— Он не станет сражаться, — проговорил Матиас, когда выносить тишину стало почти невыносимо. Впервые ему хотелось уйти из Большого зала. Здесь была эта странная колючая Кайо, и его душила обида и злость на ее правдивую неправоту. И еще он чувствовал сожаление и вину — он впервые сказал, что духа Мартина Воителя нет и… сам не ощутил лживость этих слов. Он не раскаивался в них, и ему не хотелось сейчас смотреть на гобелен. Как не хотелось думать и говорить о будущем. Но… он сам только что сказал, что не должен прятаться от проблем за сказками и легендами. Просто это больно — когда твой мир может развалиться на части только потому, что кому-то претит мирная и честная жизнь.

— Ну почему же? Станет, — Кайо достала давешнее яблоко и теперь вертела его в лапе. — Только по-своему. И проиграет собственной гордыне. Потому что истово верит, что способен прожить жизнь, не поднимая ни на кого лапу в гневе, не взяв чужого — для своих, не отобрав невинной жизни, потому что иначе — не выжить. Он не будет мараться и сдохнет с миром и покоем в душе, в полной гармонии с собой и принятием мученической судьбы.

Матиас пытался найти в словах Кайо подвох. Но и сам не знал, что важнее — победить врага или не стать на него похожим? Но понимание того, что настоятель без колебаний предпочел бы физическое поражение духовному — упало в нутро неприятным комком холодных, склизких червяков, желудок скрутило. И все-таки… разве нельзя вернуться вовремя, не пройдя точку невозврата?

Вместо этого мышонок сказал, сам не зная, зачем:

— Я почти не помню своего настоящего отца. Наверное, он был хорошим зверем, у него были сильные лапы, а еще у нас дома всегда пахло яблоками. Но когда я пытаюсь вспомнить его лицо — на ум приходит только лицо аббата Мортимера. Он стал мне отцом во всем, кроме происхождения. И я… я боюсь его разочаровать. И я так боюсь его потерять. И всех остальных — нашу мирную жизнь, наши пирушки, вечерние сказки Констанции, которые она читает диббунам, а я все равно прихожу, якобы помочь уложить их, а на деле — чтоб самому послушать. Я хочу и всегда хотел быть воином. Но я не знаю, как выбрать путь… Глупо, наверное.

— Не знаю, мне-то никогда этого делать не приходилось, — дернула плечами Кайо.

— Ты родилась с мечами? — улыбнулся Матиас и понял, что ему почему-то стало легче. Не нужно делать выбор прямо сейчас, он еще все обдумает и тогда поговорит с аббатом. И, может быть, только может быть, они найдут какой-то компромисс с Кайо.

­- Почти. А-ха-ха! Сначала, — заговорщически подхватила мышка, — мамка исторгла одну рукоятку, вслед за ней лезвие, затем — появилась вторая, а там уж — за лапу, вцепившуюся в меч — вот так! — вытащили меня! Так-то! Спроси кого хочешь, коли не веришь!

Они вышли из Большого зала вместе — лапа об лапу, и медленно пошли по галерее. «Иногда, — думал Матиас, — с Кайо очень легко говорить о личном, а иногда — просто невозможно о самом простом».

— Смотри, — сказала мышка, тормознув спутника хвостом. Она вообще часто им пользовалась, почти столь же часто и естественно, как иной зверь лапой — заметил Мартин еще одну диковинную привычку.

Дао Кайо ожили столь внезапно, что мышонок не успел испугаться. Клинки просто вдруг оказались между ними и взметнулись в едином порыве — один снизу и наружу, другой — сверху и вовнутрь, и вот уже невесть когда подброшенное над головой мыши яблоко разрублено на две равные части — единым резом двумя лезвиями.

Кайо картинно поклонилась с расставленными дао в лапах — на каждом лезвии плашмя лежало по половинке яблока. И подкинула одно из них во все глаза смотрящему на ее мечи Матиасу.

— Два тела — единая душа, — «пояснила» Кайо. — Все думают, что меча два, а он — один, разделенный надвое.

— Они мелькали так быстро, что были похожи… на крылья бабочки, — сказал он несколько смущенно. Совсем не по-воински вышло.

Но Кайо, наконец вонзившая зубы в мягкую яблочную плоть, замерла и даже жевать перестала. А потом вдруг расцвела довольной улыбкой и подмигнула мышу:

 

— В свете зари

Крыльев бабочки взмах

Кончились дни

 

На мордочке Матиаса проступило удивление.

— У нас говорят: краткий миг передышки, когда не нужно резать ничьи глотки, — подмигнула Кайо, — время для… поэзии.

«А это была поэзия?» — удивился Матиас, но спорить не стал.

— Давай ты проводишь меня до лазарета? — предложил он вместо этого.

— Только если ты не боишься подкроватных жуков — у меня как раз сидит один и по утрам стрекочет, — отозвалась мышь.

* * *

Кайо шла по дивно мягкому ковру молодой травы, раскинувшемуся до самого горизонта бескрайним простором. Босые лапы ступали легко и почти невесомо, не оставляя ни следа, ни примятой травинки. Теплый и ласковый ветер трепал ткань просторного халата и пролетал над зеленеющим морем, причудливо пригибая стебли — будто настоящие волны.

~~~

Кайо Пташка нагнулась, привычно придержав лапой ножны с дао и, не сбившись с легкого шага, сорвала цветок лилового вереска, затем в ее лапы попали майкнудский одуванчик и тонкоствольная метелка нежнейших соцветий розового игольника. Мышка поднесла получившийся букет к носу — ничего. А ведь она так любила запахи весеннего разнотравья. Но не все ведь можно иметь, верно?

~~~

Кайо и не заметила, как пальцы проворно начали плести праздничные косы — длинные цепочки по-особому скрепленных друг за дружку цветов. Она очень старалась, даже присела на самом краю мощеной серым камнем дороги, отложив в сторону ученический шест. Кос ей нужно было много, не меньше трех, и они должны были получиться вдвое длиннее ее хвоста! Тогда она привяжет их к поясу и заплетет косы вместе с настоящим хвостом в идеальный праздничный хвост. А пышные цветы илистых кувшинок отлично скроют шипы ползучей лианы, заботливо скрученной рядом. Эту особую нотку она добавит в последний момент. Когда лорд-отец вернется из набега, ей будет о чем рассказать ему, помимо бесконечной мудрости, вбиваемой в нее учителями.

~~~

Взмах тонких черно-синих крыльев на фоне лазоревого неба заставил Кайо-ти рассмеяться, и она тут же вскочила на лапы, чтобы отправиться в стремительную погоню за бабочкой. Сон как ветром сдуло, и Кайо-ти, как малютка-пичуга, проворно скакала по доходящей ей почти до пояса траве. Мышка то пригибалась, устраивая настоящую засаду, то резко выбрасывала вверх лапы, стремясь пленить прекрасное крылатое создание, то раскручивала воздушную воронку хвостом — чтобы переиграть бабочку в ее же стихии. Но противник ей попался опытный — бабочка легко порхала с цветка на цветок, пугливо трепетала яркими крыльями, но ни разу так и не позволила себя перехитрить. Запыхавшаяся Кайо-ти прислонилась колотящимся боком к нагретой летним солнцем коре одинокого дерева и закрыла глаза.

~~~

Дерево было гладким и пахло маслом, каким и полагается ему быть на корабле, за которым следят должным образом. Краснопарусную высокобортную джонку лениво покачивало у Центрального причала, в водах островной крепости Обакхай-Катэра. Теперь уже полноправная избранная наследница клана Хинотамаши пришла сюда, чтобы разделить радость и грусть не только с кораблем — сейчас «Огненная лилия» была местом смерти и памяти.

У вакоу не было традиции обращения к духам мертвецов, отправленных в Темный лес или Бескрайние пустоши. Но Кайо почти четыре сезона носило по таким загадочным и странным местам, где звероеды Подлунных равнин почитали связь с духами самым обычным делом — лишь выбери правильное место и время, да поднеси жертву — и пожелай. Жертвы сегодня у Кайо не было, но она за свою недолгую жизнь лично отправила в Посмертный мир столько душ, что связь с ним у нее должна быть попрочнее якорного каната. Место и время тоже можно было назвать подходящими — на «Лилии» ее мать прослужила двадцать два сезона, в сорок четыре — здесь же рассталась с правой лапой и головой, сегодня ее дочери исполнилось двадцать два, аккурат в восемьдесят восьмой сезон существования Драконьего клана. Чем не удачное совпадение? А касательно желания… Смерть дышала в затылок Кайо слишком часто — и настигала ее врагов, но Кайо слишком хорошо знала ее дыхание. В нем не было обещания лучшей жизни, не было ничего, кроме разложения и памяти — когда имя живет в устах зверей многие сезоны. Но именно сегодня будто бесы подталкивали Кайо под ребро — и вот молодая наследница, лишь смутным образом помнящая свою мать, стоит на том самом корабле — с бутылью залитой перечным вином золы с общего для всех вакоу погребального костра в лапах.

Обмакнув пальцы в жижу, она заключила себя в круг, а рядом, помедлив, нарисовала символ их клана, что красуется теперь и у нее на теле — раскинувшего крылья дракона. Символ лорда. Что, как не он, привлечет ту, что отдала жизнь и сезоны службы командиру-наследнику?

~~~

Безымянная мышка водила когтем по красному кирпичу на площади, перед широким приземистым домом из дерева и камня. Кирпичи нужно было тщательно мести от веток и пыли с лап, ведь они образовывали видимую с чаячьего полета эмблему с драконом. Мышка знала, что это символ защиты лорда, но не понимала, что это значит, кроме того, что ее привели сюда после це-ри-мо-нии, где была целая куча зверей и долго горел большой костер. Он был сложен на самой высокой части Главного острова — внутри неглубокого кратера спящего вулкана. Мышка видела и раньше, как пламя вздымается сквозь неровные клыки горы, но ее никогда сюда не водили.

Но вот бревна, из которых было сложено кострище, провалились вовнутрь, взметнув в глубокую ночь множество ярких искорок. На мышку повеяло теплом — она давно уже замерзла, но не решалась сказать об этом бесхвостому ласке, что велел держаться хвостом за его пояс, чтобы не потеряться в толчее. Наконец, ласка, как и некоторые звери, порезал себе левую лапу кинжалом и дал упасть каплям крови в рыхлый пепел, который был здесь повсюду — в нем неприятно утопали лапы. Бесхвостый развернулся, собираясь уходить, но потом, будто в раздумье, оглянулся на мышку и протянул кинжал ей.

Теперь лапа мышки болела, когда она пыталась честно мести двор большой метелкой связанных веточек, и ей довелось пожалеть о вспыхнувшей внезапно злости на взрослого и безразличного ласку. Она тогда упрямо взрезала лапу — только ему назло. Лапа воспалилась и болела, а мышка упорно прятала ее в карман — чтобы никто не увидел. Ведь она больше не жила в доме толстой и доброй белки Розалин и не видела никого из живших там же друзей. Мама и раньше часто ее забирала из одного места и отводила куда-то еще. Но у Розалин ей нравилось больше всего… а теперь даже тот ласка не появлялся, чтобы спросить его о маме.

В доме с драконом было много диббунов — ее возраста, постарше и совсем еще визгушек. Но никто даже имени ее не спросил, а она решила ни с кем не говорить, пока не спросят. Даже крысенок Рейк, который ужасно картавил — так, что ни слова не разберешь, но, в целом, был неплохим зверем, считал ее немой. А косолапая бобриха-нянька всех называла по принадлежности к виду, а еще какими-то «полордышами» — наверное, плохо имена запоминала.

Так мышка и оставалась безымянной. Ковыряя драконий знак, она вдруг увидела перед собой серебристые лапы с черными ухоженными когтями. На одном когте налип желтый лист. Мышка подняла взгляд — обладатель лап оказался седым горностаем в богатом халате и с двумя длинными косичками на усах.

— Тебя зовут Кайо и ты дочь Каори, — кажется, он не спрашивал, а знал. Поэтому Кайо от удивления только кивнула.

— А у вас лист на лапе, — ответила она, прижимая к груди древко метлы. — Вы стоите на драконе и не любите здороваться. — В конце концов, она тоже про него это знала!

Наверное, не слишком-то учтиво получилось, но Кайо казалось, что горностай не обиделся — слишком холодный и отстраненный от всего мира, он говорил с ней, но как будто не замечал. И это… неприятно задевало. Но хоть лист небрежно смахнул.

— Это значит лишь то, что ты — неучтивая негодница. И мы, похоже, оба не любим лишнего словоблудия. Так что буду краток: я тебя выбрал потому, что все, кто мог стать мне кровным наследником — мертвы. Лучшие офицеры — мертвы тоже. Худших сегодня растянули на стене в гавани — как предателей. Клану нужен наследник, но я еще не выжил из ума, чтобы доверять зверю, которого не создал сам. И я не столь молод, чтобы ждать рождения еще одного ребенка. Я не знаю тебя, я не знал твою мать. Но я предпочту кровь той, что была верна и доказала это, крови тех, кто висит там. — Коготь старого горностая указал в сторону доков.

Повисло долгое молчание. Кайо пыталась осмыслить сказанное, а горностай смотрел поверх ее ушей — видел он там привычный пейзаж или всех демонов Бездны — она не знала.

— Ладно, — наконец решилась Кайо, поняв, что ничего к сказанному лорд прибавлять не намерен. — Но вы будете всегда проверять чистоту лап, прежде чем шлепать ими по дракону, — закончила она. В конце концов, может, он и был прав, назвав ее негодницей. А дракон, наверное, что-то да значил — для всех.

А потом ее диббунские лапы едва поспевали за стремительным шагом горностая. Тот даже не предложил ей зацепиться хвостом за пояс и, казалось, потерял к Кайо всякий интерес — так ни разу и не оглянулся, чтобы проверить, следует ли она за ним. Она следовала — через необычно пустынный двор драконьего дома (к окнам прилипли мордочки диббунов и Кайо на бегу едва успела махнуть хвостом Рейку), через деревянные ворота (у которых их ждали четверо зверей в одинаковых халатах цветов клана), через городские улицы, через главную площадь и дальше — в замок, высеченный прямо в вулканической породе в склоне горы. Кайо приложила лапу к черному камню — он был слегка теплый! Они проходили длинными галереями, казавшимися Кайо тем еще лабиринтом, пересекли большой зал без окон — потолок его терялся в тенях, но звук шагов отдавался гулким эхом, поднялись по множеству лестниц, пока, наконец, лорд не остановился у трона в зале среднего размера. Кайо тяжело дышала и держалась лапой за бок. Лапы утонули в чем-то мягком, напомнив ей о пепле у кострища.

— Шкуры наших врагов, — пояснил лорд, усевшись в подобное трону кресло. — Подойди ближе и сядь. Я расскажу тебе о том, кто мы есть…

Спустя множество кровавых и удивительных историй клана Хинотамаши Кайо заснула прямо на широкой и мягкой лисьей шкуре.

~~~

Сон резко изменился. Картины прошлого истаивали тяжелыми клубами серого дыма и распадались хлопьями пепла: звери, здания, даже трава — все рассыпалось на мелкие невесомые частицы и ускользало прочь. И вот она — в нелепой скрюченной позе стоит на коленях, несколько раз обвив хвостом пульсирующую болью дыру в боку. А из глубокой раны быстро вытекала темная кровь. Ручейки находили извилистый путь в оседающем пепле, и вот уже Кайо оказалась в центра драконьего знака, созданного ее собственной кровью. Кайо ухмыльнулась сквозь боль. Намек был ясен: вино и пепел — пепел и кровь. Лишь пожелай.

— Каори, — позвала она, делая над собой чудовищное усилие и выпрямляя спину — она не будет жалкой.

Эмблема дракона вспыхнула вокруг Кайо, будто щепоть огненного порошка бросили на угли. И за стеной бесцветного пламени Кайо разглядела знакомую фигуру.

— Покажи мне то, что должна, — Кайо знала, что времени мало.

Белая мышь с алыми глазами разглядывала дочь некоторое время, а затем решительно и молча выхватила палаш. Белесый, словно выцветший огонь, разделивший их самой прочной стеной, взвился в нелепой попытке помешать свершиться противоестественному порядку вещей. Но воля Каори была сильнее и острие палаша медленно, с невероятным усилием прошло сквозь призрачную завесу.

Кайо, ни мгновения не колеблясь, схватилась за обжигающе холодное лезвие палаша левой лапой, не обращая внимания на то, как оно будто вгрызается в плоть, легко взрезая ее до кости.

Еще мгновение — и круг опустел.

* * *

Бам! Бам! Бам! Бам!!!

Тяжелый гулкий звон разносил ветер по округе. Казалось, стены сотрясало вместе с ним. Звук отдавался в голове тревожным набатом… «Да чтоб тебя…»

Кайо мысленно прибавила к этому парочку весьма экспрессивных ругательств, которые вряд ли могли быть применены к неодушевленной металлической «дуре» без какой-либо матери (не считать же таковой мыша-бородача, отлившего колокол). Да и всех необходимых для загадочного действа, описанного мышиным красноречием, частей у колокола не наблюдалось… Кроме, разве что, языка. Но если бы колокол вдруг обрел разум и смог осознать, что именно, по мнению мыши, он с его помощью проделывал… да еще и не менее семи раз за день… да еще и с кем! О, вероятно, даже такой непробиваемый образец сталелитейного мастерства — непременно бы покраснел. Это могло бы стать новым рэдволльским чудом — но не стало. А вот стены аббатства и так были красны — пребывая в своем естественном состоянии (право слово, скольких завоевателей они успешно пережили — как только те ни изъяснялись!).

Кайо распахнула разные по цвету глаза и резко зажала уши. Теперь чертов звук не поступал снаружи, но что-то все еще звенело и резонировало у нее внутри головы. «О! Трезвонить так, что душа из-под хвоста того и гляди вылезет, да еще после вчерашнего — это каким садюгой надо быть!» Кайо невольно восхитилась местным бессмертным звонарем. Замашками обитатели Рэдволла напоминали ей батраков без клана и уважения, но иной раз совершали нечто настолько странное по таким головоломным причинам, что расскажешь кому — не поверят!

Кайо медленно отвела лапы от ушей — выпустила последний затерявшийся в черепе отзвук и… тишина свалилась на мышь тяжелым ватным одеялом! За дверью лазарета отчетливо шебуршились хозяева замка.

«А крысы, кажись, поданы! Значит, пора».

* * *

В стенах аббатства царил удивительно молчаливый кавардак. Тревожное ожидание накрыло Рэдволл невидимым куполом, плотной прозрачной стеной отгородив от мира за толстыми стенами. Действительность беспощадно разделила безмятежное вчера и изменчивое сегодня. Растерянные мордочки зверей, выпадающие из лап предметы и витающая в воздухе робкая надежда на то, что все как-нибудь само рассосется, дополняли картину «Не ждали!».

Но ведь только так и бывает, когда звери хотят изменить мир, но не желают марать лапы чужими кишками, и в итоге просто вбивают себе в голову абсурдную веру, что стоит им перестать творить зло — мир ответит той же монетой. Кайо знала, что только порожденное желанием изменений действие — способно изменить расклад сил. А мир — это не естественное состояние любой, разумной и не очень, жизни, а краткий миг баланса в сложной системе мер и противовесов.

Ухватив по дороге несколько яблок с кухни, Кайо взобралась на стену, хрустя на ходу. Свежий ветерок ласково трепал шерсть, напомнив недавний сон. Она скосила глаза на не заметившего ее сквозь пелену собственных раздумий Матиаса. Профиль мыша отчетливо выделялся на фоне безоблачной небесной лазури. То же лицо, что у мыша из сна, и в то же время — будто его кривое отражение. Кайо встала бок о бок с Матиасом, стерев уже со своей мордахи совершенно нечитаемое выражение, и с интересом перегнулась через зубец добротной каменной стены.

— Ну, как там наша внезапная армия поживает, а? Смотри-ка, не растаяла! — Кайо разглядывала крысиный лагерь на холме — в паре полетов стрелы от аббатских стен. По случаю прогулки мышь куталась в ветхий линялого вида плащ, непонятно где ею добытый. Настроение ее было отличным и по мере осмотра становилось все лучше, как заметил Матиас.

— Да куда они денутся, смотри, сколько крыс. Сотен восемь, наверное… Еще вчера было вдвое меньше, — ответил он, пытаясь сохранить суровое воинское хладнокровие.

— Ха! Завтра этот хитрюга обозы по тракту погоняет туды-сюды — все восемь тысяч насчитаешь.

— Как это? — обернулся к ним выдра-лучник в кожаном шлеме.

— Известно как: тележечку сюда со зверьем волокут, за частокол выгружают — назад порожняком. А зверье в лесок ненавязчиво утекает и кросс до точки рандеву дает — лапы тренирует. Потом плащи выворачивают, шлемами меняются и по новой — пока командиру игра не надоест или противник со страха штаны не обмочит.

И действительно, вглядевшись внимательней, Матиас понял, что устроившие «тренировочные бои» чуть ближе к стенам Рэдволла, аккурат перед лагерем, крысы заметно крупнее размером и лучше экипированы, чем их собратья, валящие деревья, вбивающие частокол, размечающие места под палатки и занимающиеся прочими бытовыми делами. На видном месте красиво построился отряд крыс с длинными луками и пращами — в четыре шеренги по два десятка бойцов. Перед ними вальяжно расхаживал толстоватый дородный крыс — очевидно, командир. Но, несмотря на все старания по демонстрации мощи, при детальном осмотре становилось понятно, что большая часть крысиного войска имеет весьма смутные представления о том, что отличает армию от толпы. Часть оборванного вида крыс попросту шаталась без дела, создавая лишь видимость некой занятости — то там, то тут «помогая» подержать веревку, «охраняя» сваленные деревья или слоняясь по лагерю, изображая патрулирование.

Были, конечно, и настоящие патрули. Но добрая половина бойцов держала в лапах не копья, а какие-то кривоватые металлические палки-пруты, и даже кожаного доспеха им не досталось. Кое-кто прихрамывал на лапу или придерживал забинтованный бок. Среди бойцов Клуни Матиас с удивлением приметил не только крыс, но и ласок с хорьками.

Но даже такие, невесть какие вояки, были грозной силой в сравнении с ополчением Рэдволла — здесь можно было по пальцам одной лапы пересчитать зверей, действительно владеющих оружием, что сжимали их лапы. «Но Клуни-то об этом не знает! — воспрял духом Матиас. — Надо как-то придумать так, чтобы и не узнал как можно дольше — пока мы не научимся».

Матиас внезапно подскочил на месте, хлопнул в лапы и подорвался куда-то бежать, а потом затормозил перед лестницей.

— Констанция! — радостно окликнул Матиас шествующую по садовой дорожке в сторону западной стены барсучиху. Мышонок едва не подпрыгивал, сбегая со стены, просто лучась энтузиазмом.

Констанция нахмурилась на секунду, но все же отложила тяжелую корзину с корнеплодами и поспешила к нему.

— Ты что-то придумал, маленький воин?

— О, да! — засмеялся Матиас. — Мы испробуем на крысах их же тактику — устрашим противника.

— Но чем же мы будем пугать эту толпу? — заинтересованная мордочка Кротоначальника появилась будто из ниоткуда.

— Не чем, а кем, — подмигнул мышонок друзьям. — Мы будем пугать их Констанцией — самым грозным барсуком-воином, великим военачальником, победительницей хищных армий и… — Мартин на мгновение задумался.

— …и наследницей Саламандастронского престола! Хур! — подхватил крот. — А мы, значится, уже послали весть о бесчинствах мерзких крыс Лорду Горы и ждем подкрепления.

— …в то время, как Неистовая Констанция осталась в Рэдволле, чтобы не пропустить все веселье. — Матиас довольно оглядывал опешившую подругу. — Нам надо сделать тебе доспехи и найти оружие, чтобы крысы поверили.

Кротоначальник близоруко оглядел фигуру возвышающейся над ним барсучихи.

— У меня, значится, как раз тяговые тросселя из дубленой рыбьей кожи имеются. Хур, хур, хур, да ежели их разрезать — как раз тебе на перевязь хватит, да еще и для доспеха останется. В оружейной были старые пластинки — скрепим, начистим до блеска — хороший доспех получится, да.

— А что с оружием? — заулыбалась Констанция. Идея внушить крысам ужас ей понравилась, но практическая жилка требовала тщательно проработать детали. — Не припомню, чтобы во всем аббатстве нашелся хоть один топор, сошедший за боевую секиру. Не говоря уже о мече.

— Да… наши мечи будут для тебя скорее кинжалами, — приуныл Матиас.

Некоторое время все молчали.

— Но мы можем смастерить что-то эдакое… — начал Кротоначальник, — кистень или боевой цеп. Нужна будет крепкая палка для рукояти, прочная кованая цепь и что-нибудь, значится, поувесистей — для наконечников.

— Тогда вы с Констанцией, — обратился Матиас к друзьям, — попробуйте соорудить ей доспех. А я пройдусь по аббатству и посмотрю, что такого тяжелого и металлического может у нас найтись для оружия.

* * *

Кайо, отлично слышавшая весь разговор со стены, задумчиво поскребла лапой под подбородком — идея Матиаса была неплохой, но этого будет недостаточно. Она впилась когтями в надкусанное яблоко. Кровь. И потенциал. Как чаши весов для одного мышонка.

Кайо всегда мгновенно принимала решения, особенно когда приходилось импровизировать. В бою промедление означало смерть. Хороший план, исполненный сейчас, обычно оказывался лучше идеального плана, который ты уже не успеешь реализовать — потому что время упущено. Из них с отцом превосходным стратегом был именно он. Острый разум лорда был способен на головоломные комбинации, филигранно рассчитанные на годы, если не десятилетия вперед. Казалось, он учитывал все на свете. Кайо же по праву считала себя скорее очень неплохим тактиком. Она видела слабые и сильные стороны противника и умела своевременно рассчитать силу и направление удара, ее разум выдавал неожиданные решения. Но… если Кайо умела выжать из ситуации максимум пользы и повернуть ее наилучшей к себе стороной, то отец ничего не использовал — он создавал сам. Это искусство Кайо так и не освоила на приемлемом уровне, но отец учил ее, часто на ее же шкуре, улавливать логику событий и распознавать влияние тех или иных факторов. Он — правил, она — сражалась. Идеальный тандем, который не может существовать вечно.

И сейчас, убедившись в правдивости сна, Кайо прекрасно осознавала вектор влияния полученной информации. Она сжала в кулак левую лапу — та отозвалась болью, как когда-то в далеком диббунстве. Посмотрела на ладонь — лишь полоса старого шрама выделялась более бледным оттенком кожи.

Что ж, клятва мести и призрачная манипуляция — с одной стороны, ее собственные планы — с другой, клановые интересы и учение ее отца и лорда — с третьей. Кто сказал, что она станет выбирать?

* * *

— Хороша крыса к обеду! — Кайо даже сейчас, шествуя вместе с процессией, состоящей из «делегации» крыс, сопровождающего их Матиаса и пары выдр-воинов (самых рослых из тех, что нашлись), не расставалась с хорошим настроением, нахальным нравом и очередным яблоком, которое смачно жевала.

От непонятных шуточек Кайо у Матиаса уже начинала болеть голова, но он мужественно не подавал виду.

— А четыре к ужину — еще лучше, — она подмигнула персонально здоровенному татуированному крысаку, которого зачем-то в неподражаемо-приказной манере: «И ты, красавчик… ну да, ты — вензеля на морде, тоже идешь!» протащила в крепость.

«Чем больше командиров здесь — тем меньше там, смекаешь?» — ткнув когтем за стену, одними губами шепнула она тогда Матиасу.

Вообще, ситуация складывалась престранная. Когда отряд крыс во главе с самим Клуни Хлыстом пожаловал для переговоров, Констанция и Кротоначальник все еще мастерили доспехи где-то в стенах аббатства и так увлеклись, что шума не слышали. Кайо торчала под яблоней, с самым отрешенным видом поигрывая пером кречета, невесть как попавшим к ней в лапы. Матиас гордо тащил с чердака мешок с парой массивных литых подсвечников, остатками старой люстры и еще каким-то металлическим хламом — компонентами будущего грозного боевого цепа Констанции. А настоятель Мортимер беседовал в лазарете с Амброзием Пикой, вернувшимся в Рэдволл с тяжелыми ранами и нерадостными вестями.

Стоящие на стене часовые попросту растерялись, завидев противника, и обстреляли крыс еще на подходе. На отчетливые матюки и забористую ругань, доносящуюся из-за стены, как на бесплатное развлечение, из-под яблони явилась Кайо и начала странную болтовню с их глашатаем-офицером. А после и вовсе вышла за стену — «полюбоваться на одноглазого», как она любезно пояснила аббату Мортимеру, которого привел старый, но мудрый Мафусаил (слышавший часть обмена любезностями).

— А заодно передам ваше приглашение на ужин, — крикнула Кайо уже в воротах.

Единственный глаз Клуни Хлыста недобро взирал на мелкую мышь-парламентера с белым пятном на половину морды и разноцветными глазами — нормальным карим в той части, где шерсть была палевой, и ярко-алым со стороны пятна. Мышь куталась в слишком большой для нее линялый плащ и будто не замечала по-летнему жарящего полуденного солнца. И еще она криво улыбалась на полпасти (изобразить полную улыбку мешал недостаточно заживший глубокий шрам).

Краснозуб тоже ощерился (но с ним это случалось довольно часто), демонстрируя старательно подкрашенные специальным составом клыки — красу и гордость, по его мнению. Он молодцевато поигрывал палашом — развлекая себя, раздражая оказавшегося в опасной близости от палаша Черноклыка и действуя на нервы Клуни, хотя должен был, по собственному замыслу, устрашать мышь.

Чудаковатая мышь остановилась в паре лап от крысиной делегации и беззастенчиво разглядывала Клуни правым карим глазом, левый красный, казалось, был устремлен на офицеров, готовых в очередной раз устроить балаган.

Вот Краснозуб лихо закрутил низовую восьмерку и срезал пару усов восседающему на травке Черноклыку. Тот, в свою очередь, оставаться в долгу не собирался и «незаметно» пнул неаккуратного товарища задней лапой под колено. То есть, хотел пнуть, но хвост Клуни вовремя ударил по лапе подчиненного (Черноклык молча вцепился в пострадавшую конечность и виновато глянул на вожака), а на обратном пути влепил подзатыльник заместителю, прекратив этот парад идиотизма. «Кретины!»

Хриплый голос Клуни заполнил образовавшуюся вдруг тишину:

— И что аббат ответил на мое любезное предложение решить дело миром? — его слова были предназначены не столько мыши, сколько защитникам крепости на стене. Если старикашка выжил из ума и решил поиграть в героя — пусть мыши винят своего лидера.

— Достопочтенный аббат-настоятель тронут твоей любезностью, — Кайо прижала лапу к сердцу и изобразила легкий поклон, — и столь же любезно отвечает тебе приглашением на вечерний пир — в честь дорогих гостей. Сегодня на закате. А после и поговорить можно.

Сказать, что Клуни был удивлен — значит не сказать ничего. Крысиный вожак нутром чувствовал какую-то уловку — нюх на такие вещи у него был отменный, а морда посланника лишь подтверждала — мыши что-то задумали. Но в то же время — «Ха, разве я не переиграю в эти игры мирных зажравшихся монахов?» — Клуни и не рассчитывал, что святые ханжи вдруг решат поиграть с ним в «лисы-крыски». Какая восхитительно удачная наглость! Она ему только на лапу.

— Это что же, — влез Краснозуб, — они тебя кормить собираются, командир?

— Не боись, — уверила крысака Кайо, — не притравим. А-ха-ха! Это у местных так дела обделывать принято — сначала жрать, потом разговоры вести. А чтобы ты не сомневался в их честных намерениях, — она вновь сосредоточилась на вожаке, — можешь взять с собой пару сопровождающих.

— Тогда передай настоятелю: Клуни Хлыст принимает приглашение. Я вернусь, — Клуни красноречиво посмотрел на полуденные тени, — на закате. «Отсрочка вас не спасет».

И он отвернулся, направившись в сторону крысиного лагеря, но Кайо крикнула:

— Эй, Клуни Хлыст, погоди-ка!

— Ты испытываешь мое терпение, мышь, — проговорил Клуни, но все-таки замедлил шаг. Они успели отойти на некоторое расстояние от стены, и возвращаться Клуни не собирался, равно как и орать за десяток шагов.

— Почему «Клуни», а? — резво догнала крыс Кайо и зашлепала рядом.

— Обычно меня спрашивают: «почему Хлыст?».

— Твои выдающиеся достоинства я и так заметила — не слепая. — «Хвостяра и правда, — что надо!». — А имечко-то нездешнее, верно?

— Может, восточное, а может, южное — какая разница? — Клуни пожал плечами, вспомнив, как внимательно мышь разглядывала его.

— Это как посмотреть — под каким ты солнцем стоишь?

— Под полуденным, мышь. Задери морду — увидишь.

Офицеры заржали, а Клуни подумал, что понимает, почему мыши послали именно эту двинутую передать сообщение: прибьют — не жалко.

Кайо видела — не понял, действительно удивился и не понял ее слов. «Интересно. Названный в честь основателя не знает ни его, ни клана».

— Тот, кто тебя так назвал, был с Востока. Только не с континента, и не с Туманного архипелага. За течением, что зовут Танцующим Змеем — вольные воды и острова. Там нормального фарватера сроду не было — только на плоскодонке идти. Зато с любого острова заметишь маяк на скале. А на маяке сидит золотой крысак. Ха! На самом деле, облитый бронзой и потом позолоченный. Вот это и есть Клуни.

— А чего он там сидит? — подал голос Краснозуб. А Черноклык вдруг вспомнил байку про «крысака в пиджаке и какое-то дерево», но тут же помотал головой — ерунда какая.

— А сдох он — вот и сидит. Давно уже, сезонов семьдесят, наверное. Хорошую жизнь прожил — клан основал, острова до сих пор под ними. И протянул тоже долго, совсем дряхлым стал, а нрав, говорят, так и остался дьявольский. Вот так любил сидеть на маяке — с него обзор хороший, все словно на лапе. Хвостом балку обвивал и в узел морской завязывал. Может, думалось ему там хорошо, а может, ждал кого — по-разному говорят, но сходятся на том, что трогать Клуни на маяке было — что смертный приговор подписать. Там же скалы внизу — лететь долго будешь! Вот и боялись все вожака беспокоить — день, два, неделю, месяц… Снизу не видно — ну сидит и сидит. Потом отважился кто-то залезть, смотрит — а Клуни сдох давно, под ветром высох даже. Надо бы снять — а кто осмелится? А-ха-ха! Вдруг грозный лорд из могилки встанет, да и отомстит бедолаге? Пока совет собрался, пока капитаны власть поделили — так и сидел. Новый лорд слазил на маяк, поглядел, да и велел Клуни бронзой облить, вместе с балкой. То ли тоже струхнул, то ли из уважения. А золотом уже при другом лорде покрыли. Теперь в тех краях Маяк Клуни — что-то вроде символа на удачу. Его на кораблях рисуют, на амулетах вырезают и все такое.

Крысы слушали с интересом, а Кайо вспоминала морду легендарного крысака и сравнивала его с одноглазым тезкой. «Похож. А вроде и не совсем. Да черт его знает!» — так и не пришла она к определенному выводу. Но Клуни, кажется, история пришлась по душе. Хотя и не поверил. Зря — Кайо редко врала, и только по делу.

— Такая вот история, — Кайо притормозила, дав понять, что бесплатное развлечение кончилось. — Да только в честь Клуни диббунов нарекать не принято. А ну как в тезку пойдут?! Да и лорда-основателя имя — родовым становится, а у Клуни наследников не было — всех пережил. Так что, может, и совпадение.

На этой ноте Кайо помахала хвостом и, развернувшись, почапала назад к аббатству — доводить до местного населения, по какому поводу попой… ну, то есть пир у них состояться должен.

«Но по крайней мере, мы успели подготовиться к встрече», — рассудил Матиас.

* * *

Клуни Хлыст расхаживал по наспех поставленному командирскому шатру. На полу были свалены вещи — по большей части трофейное барахло из старой церкви и домика мышей, но были и личные карты Клуни, несколько книг, расчетные и чертежные инструменты и даже кисточки для письма в потертом футляре (по странной традиции, Клуни предпочитал их птичьим перьям). Из мебели тут был деревянный круглый стол, пара хлипкого вида стульев и пузатый бочонок. В углу нашла место низкая кровать, застланная куском бархатной синей тряпки, что некогда покрывала церковную кафедру. Вот полог шатра легко колыхнулся, и на пороге замаячила морда Черноклыка.

— Чего встал? Докладывай, — бросил вожак, даже не обернувшись на почти неуловимый шорох. Он и так знал, что подчиненный трусливо переминается с лапы на лапу.

— Темнокоготь рапортует о завершении работ с частоколом, босс! Краснозуб и Рваноух еще не вернулись. Сырокрад и Кроликобой готовят лестницы, уже десяток навязали. Призрака как будто и нет…

Клуни жестом велел Черноклыку заткнуться. Его единственный глаз пристально оглядел собравшиеся по углам тени.

— Я здесь, Клуни, — раздался вкрадчивый голос и Черноклык едва не подпрыгнул от неожиданности, а Клуни удовлетворенно улыбнулся. Приятно иметь на службе такого профессионала — глаза не мозолит, но всегда знает, когда он понадобится командиру.

Клуни отпустил Черноклыка и повернулся к Призраку:

— У меня есть для тебя работа.

— Аббатство, — тень понятливо кивнула и очертания ее дрогнули. Призрак легко отделился от теней и перед Клуни предстал черный, как сама ночь, зверь. Из-под глубокого капюшона, который тот не снимал никогда, на Клуни смотрели бесстрастные глаза.

— Именно, друг мой, именно. Когда я войду внутрь, выжди удобный момент и проберись за стену. Караульные неопытны, ты без труда проскользнешь у них за спиной. Найди укрытие поблизости от Восточных ворот и затаись до поры. Я подам сигнал — ты его не пропустишь, равно как и часовые. В лесу у ворот укроется Сырокрад с дюжиной солдат — отвори для них дверь и уходи, дальнейшее — не твоя забота.

Когда Призрак вновь словно растворился в тенях (Клуни всегда этот момент завораживал), но на сей раз — с другой стороны шатра, до заката оставалось не более получаса.

* * *

Краснозуб спешил, как мог — времени оставалось мало, Клуни не простит, если они провалят такое простое задание. Командиру не объяснишь, что всему виной какой-то сумасшедший (и к тому же сумасшедше-прыгучий) заяц, в одиночку атаковавший отряд из двух десятков крыс. И при том (тут Краснозуб поморщился от стыда и вполне материальной боли в распухшей щеке — «Еще и клык выбил, гад длинноухий!») весьма успешно раскидавший добрую половину. Но Краснозуб недаром считал себя зверем разумным. Он оценил ситуацию и правильно расставил приоритеты — позволил зайцу резвиться с основным отрядом, а сам вместе с Рваноухом схватил пленных мышей и быстро увел в лес. Клуни зачем-то понадобились эти мыши, а не рассказы про зайцев.

И вот теперь Краснозуб на правах командира возглавлял маленькую процессию. На левую лапу он намотал конец прочной веревки, которой (вот хорошо, что перестраховщик-Рваноух догадался!) были по цепочке связаны пленники, в правой держал грозный палаш — им приходилось то и дело разрубать кусты и ветви. Замыкающим шел Рваноух, подталкивая в спину толстенькую мышку-полевку. Рваноух крутил головой и то и дело оглядывался — но заяц не появлялся.

В какой-то момент Краснозуб понял, что они окончательно заблудились.

— Эй, дружище, — обратился он к Рваноуху. — Давай, лезь-ка на то дерево и посмотри, где мы.

Но Рваноух, обрадовавшийся было доброму отношению, тут же сник и замотал башкой.

— Да ты что, я ж лазать не умею! Чай, не белочка.

Краснозуб только сплюнул с досады — щека отозвалась болью, еще больше зля командира небольшого отряда. Он недобро оглядел мышей: толстенькая, но решительная мамаша, долговязый и хмурый отец семейства и мелкий разнюнившийся мышонок. Мелкий и легкий.

Краснозуб присел перед диббуном на корточки и осмотрел побитые коленки — падал, что ли? Странно, он не заметил.

— Малец, тебе идти не тяжело? — поинтересовался он как умел заботливо, вытаскивая из пасти мышонка кляп.

Мышка-мать задергалась было, но Рваноух красноречиво показал ей кинжал. А Краснозуб продолжил:

— Лапки-то махонькие у тебя какие, а мы уж часа два кругами топчемся, долго еще идти сможешь? Того и гляди до ночи плутать будем. А ночью филины летают — раз! И слопают тебя или мамку твою — мы, крысы, для птиц слишком жесткие, невкусные. А мышки мягонькие — в самый раз.

Мышонок поднял взгляд на крыса. Там читалось потрясение и обреченность. «Хорошо», — подумал Краснозуб.

— Давай я тебя на ту ветку подсажу, а дальше ты до следующей дотянешься, ну и так далее. А если что, мы с Рваноухом тебя хвостами поймаем, у нас хвосты верткие! Просто посмотришь сверху и скажешь, в какой стороне красный замок — и назад сразу, — продолжал уговаривать Краснозуб. — А до замка… вон, на загривке у этого «неправильного белки», — хвост Краснозуба ткнул в сторону Рваноуха, — поедешь! Решайся, малец. Лучше ехать верхом на крысаке или сделаться обедом филина? Как тебя, кстати, зовут-то?

— Ко-олин, — со всхлипом выдавил мышонок. — Я не хочу… к фи-илину!

Мышонок вполне даже споро влез на высокий вяз и указал направление на Рэдволл. Краснозуб на всякий случай спросил, где церковь, где карьер, а где солнце — ответы его удовлетворили. Вроде не наврал шкет мышиный. Сложности возникли только тогда, когда он крикнул Колину спускаться. Мышонок попытался нащупать лапой нижнюю ветку, оскользнулся и едва не шмякнулся вниз. Теперь он и вовсе застыл, вцепившись в дерево, и никакие угрозы и уговоры на него не действовали.

— А ну-ка, давайте сюда хвосты все, — приказал Краснозуб — у него сложился план. — Цепляемся вот так, и натягиваем, ну!

Две мыши и две крысы переплелись хвостами, образуя подобие сети. Мышонок наверху трясся все сильнее.

— Прыгай давай! Живо! — рявкнул Краснозуб, подражая командному тону Клуни. — А то я сейчас твоей мамаше все кишки наружу выпущу, а тебя там оставлю — филина ждать!

То ли угроза подействовала, то ли лапы подвели Колина, но тот с пронзительным визгом полетел вниз, молотя хвостом и лапами в полете и… легко спружинив, оказался аккурат посередке хвостовой сети. Мать тут же бросилась к сыну, но обнять его связанными лапами не смогла.

Краснозуб быстро навел порядок, усадил мышонка на Рваноуха — иначе все равно ж тормозить будет. И восстановленная процессия резво порысила в верном направлении. Они вышли к лагерю Клуни еще до заката, и Краснозуб только тогда выдохнул — успели!

* * *

— Василика!

Сразу после того, как Кайо договорилась с вожаком крыс о переговорах, старый Мафусаил задумчиво наблюдал за гостьей. Что-то во всем ее облике и поведении настораживало мудрого летописца. Была какая-то зацепка, о которой он помнил… но теперь позабыл. «Ох уж эта старость — к земле, видно, клонит», — думал он.

— Василика… уф, погоди, мне, старику, за тобой не угнаться.

Мышка обернулась и тут же подскочила к Мафусаилу, поддержав старого мыша под лапу. Повела к бревнам, что так удачно лежали на полянке рядом.

— Ну нельзя же так бегать, будто вам и не шестьдесят, а только сорок! — проговорила она, отлично зная, что Мафусаил разменял уже восьмой десяток, но не растерял бодрости ни духа, ни тела. Старик благодарно заулыбался и Василика погладила его по сухонькой руке. — Чем я могу помочь столь упорному поклоннику? — легко рассмеялась она — словно колокольчики зазвенели.

— Скажи-ка мне, что ты знаешь про эту Кайо? — попросил Мафусаил, и Василика удивленно на него посмотрела. — Расскажи все, даже самые неважные мелочи. Чует мое старое сердце, это может нам очень помочь.

— Ну… — неуверенно начала Василика, — ей очень полюбились наши яблоки. А еще она много времени проводит с Матиасом — кажется, учит его стойкам и прочему искусству владения мечом. Я в этом мало смыслю, святой отец.

— А что за случай был с Тьюки и его другом?

— О. Это все юмор Кайо. Скажу честно — он просто ужасен. Представляете, я попросила мышат приглядеть за ней, а она связала им хвосты каким-то хитрым морским узлом — прямо через спинку тяжелого стула из коры дуба! Сама пошла гулять по аббатству, а им сказала, что это неразвязный узел и так работорговцы вяжут мышат за собственные хвосты. — Василика удрученно покачала головой. — Тьюки и Мили так напугались, что вылетели из лазарета вместе со стулом. И когда они бежали по лестнице, стул грохотал на все аббатство! Я когда ее об этом спросила, она только рассмеялась и сказала, что пошутила. Ведь хвосты занемеют, рабы их отгрызут и разбегутся — никто так не стал бы делать.

Василика помолчала, Молчал и Мафусаил.

— Иногда мне кажется, что у нее какая-то форма душевной болезни, но я гоню эти мысли. Ведь в следующую секунду она становится совсем нормальной. Может быть, это жизнь воина так на зверей влияет? У нее много шрамов — я видела, когда делала перевязки. И странный рисунок на спине — с крылатой не то птицей, не то ящерицей… Там еще шерсть и кожа будто выжжены вокруг него.

Они проговорили некоторое время, а потом Мафусаил сердечно поблагодарил Василику и она проводила его в сторожку. Как только за мышкой закрылась дверь, летописец встревоженно начал искать старые записи.

Он так и знал… Подхватив исписанные свитки, Мафусаил поспешил к настоятелю Мортимеру.

* * *

Кайо торжественно восседала на бочке с Октябрьским элем, доставленной из погреба в Большой зал трудолюбивыми кротами — подготовка к пиру шла полным ходом. Перед ней, прямо на подоконнике витражного окна (по случаю летней жары настежь распахнутого), стояла целая гора разномастных тарелочек, и на каждой располагалось по особому блюду.

— И все это из яблок?! — удивленно воскликнула она, когда Матиас закончил представлять ей названия. Были тут и запеченые в сливках яблоки, и яблочная пастила с орехами, и какие-то пирожные, залитые яблочным джемом, и яблочные чипсы, и рогалики с сидровой пропиткой — всего Кайо попросту не запомнила. А венцом этого великолепия оказался яблочный штрудель с корицей и кардамоном.

— Ну конечно! — рассмеялся Матиас, видя потрясение подруги. — У нас на пирах иной раз и больше бывает. Ведь яблок же много — вот и придумываем разное, чтоб не надоедало.

Кайо с интересом подцепила когтем самый на вид безобидный кусочек — дольку яблока, покрытую чем-то липким — и отправила в рот.

«Хм».

— Ну, как тебе?

Мышь облизнула пальцы и задумчиво ответила:

— Яб-ло-ко…

Много в этом фрукте

Для зверя пришлого слилось,

На языке отозвалось…

 

Висит — румяно и нежно,

Заметила вчера в окно!

К нему пошла… и сей же час

Оно хрустело на зубах,

Стекало соком на усах

И ухнуло куда-то вниз -

В желудок — тот еще сюрприз.

 

На блюде ж ныне вижу я:

О, не поверите, друзья, -

Наливные бока красны,

А сверху корочки видны.

 

Цепляю когтем, в рот несу -

Щекотят запахи в носу!

Корицы аромат ядрит,

С ним земляника (?) говорит -

Кусок сиропом весь залит!

Яб-ло-ка вкуса не сыскать…

О, горя мне не описать!

 

Ты все ж ответь, о милый зверь:

К чему нужна здесь карамель?

Скажу без приторных речей,

Мне просто яблоко — вкусней!

 

— Ну и яблочки у нас, — засмеялся Матиас, — вот это я понимаю — поэзия!

— Василика оставила томик со стихами в лазарете. Я нашла время полистать, — пояснила Кайо. — У вас интересная традиция складывать слова в рифмы. Но ты отвлекаешься, мой юный падаван.

Матиас покорно поднял один из дао в базовой стойке и начал ката. Он очень старался, но Кайо еще много раз приходилось вскакивать и поправлять движения. Кайо уже и не помнила, когда сама впервые взяла клинок в лапы. Когда Каори была жива, Розалин водила Кайо вместе с собственными диббунами на общие тренировки. Трижды в семьдницу по четыре часа они учились обращаться с длинными палками и деревянными клинками. Это была часть обязательного обучения, которую осваивали все диббуны клана.

Кайо морщилась и просто не понимала, как можно выполнять элементарные ката настолько из лап вон ужасно. Впрочем, даже за пару дней тренировок некоторый прогресс Матиаса был заметен. Возможно, она просто никогда не присматривалась к тренировкам диббунов и что-то не так объясняет. Или они всегда учатся настолько раздражающе медленно? Но то диббуны, еще даже говорить толком не умеющие, а Матиас был почти взрослым мышом.

— Мати! Не мог бы ты помочь мне отнести эти корзины на кухню? — помахала им через окно Василика. Глаза Матиаса тут же загорелись, и он сбился с ката.

— Я мигом, — «извинился» он перед Кайо и помахал в ответ Василике: — Конечно, сейчас!

«Ни единого проблеска дисциплины. Вот к чему приводит слишком затянувшийся мир».

В опустевший зал вошел настоятель Мортимер и, вопреки ожиданиям Кайо, остановился перед ней.

— У меня есть просьба к тебе, дочь моя, — проговорил он твердо, но будто со смирением в голосе.

— Тогда почему бы вам ее не озвучить, настоятель? — Не ждет же он, в самом деле, будто она назовет его отцом? Ха!

— Если ты достаточно здорова, я должен просить тебя уйти. Ты и сама не можешь отрицать — наша жизнь не для тебя. При других обстоятельствах я уговаривал бы тебя, напротив, остаться с нами и забыть прошлое. Но сейчас в нашем родном лесу неспокойно… и, очень может быть, нам придется сражаться, хоть мы никогда не желали зла ни единому существу. Поэтому твое влияние на юного Матиаса может оказаться слишком сильным. Я желаю уберечь его от этой судьбы.

Мортимер выглядел удрученным, но глубоко уверенным в правоте своих слов. Кайо по-птичьи склонила голову набок, рассматривая аббата. Он не сказал ничего нового («очень может быть, придется сражаться»? Да у тебя армия под окном окопалась! И это крысы еще не просекли, что вас хоть сейчас бери тепленькими, без всякой осады!), но интерпретация ее, честно говоря, удивила.

— Вы не хотите, чтобы я научила его убивать своих врагов?

— Нет, дочь моя, — возразил настоятель. — Я не хочу, чтобы ты научила, что убивать — это ремесло, которым зверь может жить.

— Я уйду, настоятель Мортимер, — официально подытожила Кайо и мысленно фыркнула. — После пира.

«В любом случае и при всяком раскладе».

* * *

— Я не сяду с этими грязными разбойниками за один стол!

Констанция стояла посреди маленькой мастерской Кротоначальника. Барсучиха была облачена в наполовину готовый доспех и сжимала в могучей лапе только что поданный ей Матиасом тяжелый боевой цеп. Им еще предстояло доделать оплетку на рукояти, но в целом грозное оружие было готово и Констанция с удивлением отметила — сердце ее забилось чаще, стоило ощутить лапой немалую тяжесть этого до странности гармоничного инструмента. «Инструмента убийства», — поправила она себя.

— Ну вот, значится, почти и готово. Повернись, воительница… Да, отлично, хур!

— Констанция, но это для пользы дела, — уговаривал ее Матиас.

— Это тебе Кайо сказала? — нахмурилась барсучиха. «Что вообще за глупый план такой — прикармливать разбойников? Они же тогда от Рэдволла точно не отвяжутся».

— Праздник состоится в честь тебя, и то, что мы зовем крыс — продемонстрирует им нашу уверенность в своих силах! Они увидят не монашеский орден, а боевую крепость. Ты бы видела, какой парад им готовится показать Винифред! Ведь нам не обязательно быть воинами, мы же не турнир проводим — достаточно сделать то, что и сам Хлыст пытался провернуть — одурачить противника.

Матиас в восторге плюхнулся на низкий пенек, служивший Кротоначальнику подпоркой, подставкой и табуреткой — до кучи.

— Мышки под руководством сестры Клементии перешили запасные и старые робы в одинаковые накидки — вроде плащей с капюшоном. Если их запахнуть, то любая палка, заткнутая за пояс, очертаниями походит на меч. Мы выставим воинов тремя шеренгами — с каждой стороны на всем пути от ворот до главного входа в аббатство. Первыми будут стоять выдры, ежи и рослые мыши с настоящими клинками, а сзади все остальные — с бутафорскими! В темноте Клуни не разглядит обман, тени дорисуют в воображении необходимые детали.

— Это просто замечательная идея, маленький воин. Но зачем нам все-таки тратить пищу на этих крыс?

— Ну… — Матиас задумался на секунду, — Кайо много чего говорила аббату, но я не уверен, что все правильно запомнил. Крысы должны понять, что мы их не боимся, потому что сами сильны. И пир у нас должен был состояться в любом случае — в честь тебя, и даже армия под стенами не может нам помешать. Ведь мы сильны и не боимся. Но при этом Кайо говорит, что надо обращаться с крысами, как с равными — такого они точно не ждут. Хищников боятся и ненавидят — когда они сильны, и гонят с презрением — когда слабы. Кайо говорила, что у них не так. Они живут кланами, но в кланах разные звери, и все судят о тебе по делам твоего клана, а не по тому, крыса ты или выдра. А еще она сказала: «Предложи зверю не то, что он просит, а то, чего у него нет — и он отдаст остальное сам. Иногда за толику уважения можно купить то, что не купишь за жемчуг».

— Мне не за что уважать того, кто живет за счет разбоя, — отозвалась Констанция. «Разве ты не видишь, храбрый Матиас, эта Кайо и сама никого не уважает. Она заносчива и высокомерна, хоть и пытается одурачить тебя ложными речами. Она тратит время на тебя, но ни на кого больше».

Матиас и сам не до конца понимал, о чем говорила Кайо, доводы Констанции казались ему убедительными. И правда, за что можно уважать Хлыста? Он пират и разбойник, на его совести множество загубленных жизней. Он, должно быть, неплохой командир — раз другие крысы идут за ним, но он тот командир, который ведет их захватывать чужое и… Воина ведь уважают за то, что он защищает правое дело, а не за то, что он владеет клинком.

— Давай ты просто притворишься? Ну пожалуйста, только на пару часов. Тебе и не нужно изображать расположение, просто побудь в роли гостьи и общайся только с аббатами. Мы ведь не можем оставить отца Мортимера без поддержки! — наконец нашел верный тон Матиас. — Он тоже не хочет делить трапезу с крысами, но ему придется — он согласился с нашим планом. Если там будешь ты — ему будет легче.

— Только ради аббата и тебя, маленький воин, я сделаю это. Но если крысы проявят хоть толику неуважения — не жди от меня любезности. Я выкину их из аббатства быстрее, чем они успеют сказать «Рэдволл»!

* * *

Авраам Полевкинс беспомощно смотрел, как его бойкий сынишка Колин семенит рядом с крысиным вожаком в компании еще троих злобных крыс — давешних конвоиров Краснозуба и Рваноуха и огромного серого верзилы с черными татуировками по всему телу. Странным было то, что шли они все в сторону Рэдволла и… (тут сердце отца пропустило удар, когда пятерка зверей подошла на расстояние полета стрелы — ничего не произошло) им действительно не препятствовали. Но зачем этому разбойнику Хлысту понадобился его малолетний сын — Авраам не знал. Догадки были самые скверные.

Мистер Полевкинс бессильно подергал лапами, пытаясь растянуть путы, но те не поддавались. Он почувствовал, как милая жена в изнеможении склонила голову ему на плечо, и постарался мысленно передать ей всю поддержку и тепло, на которые был способен.

Мыши сидели у свежесрубленного частокола, связанные по задним и передним лапам. Их охраняли двое плюгавых крысаков с железными прутами вместо копий. Кляпы изо ртов пленников вытащить никто так и не удосужился.

* * *

Колин весь дрожал, когда Рваноух потянул его куда-то за собой, а родители остались с другими крысами. Краснозуб говорил что-то о Клуни Хлысте, которого Колин очень боялся — всем известно, если не будешь ложиться спать вовремя и хорошо себя вести — тебя обязательно сцапает Клуни Хлыст. И потом, наверное, сожрет или… или превратит в камень! Колин отчаянно упирался задними лапами и даже опять расплакался. Краснозуб только цикнул на него с досады и скрылся в шатре, а Рваноух принялся объяснять, что сегодня Колин хорошо себя вел — на дерево залез и дорогу указал, а значит, Клуни его не сожрет. Он вообще мышатами по четвергам не питается. Колин не очень верил, да и сегодня, кажется, был не четверг… но идти все равно пришлось — приказ есть приказ.

Сначала он очень испугался одноглазого вожака — тот был еще больше и страшнее Краснозуба, а его желтый глаз смотрел цепко и пристально. Колин поежился и оцепенел весь. Но потом Клуни отвернулся, а Краснозуб ему что-то тихо сказал, и Клуни на это кивнул, потеряв всякий интерес к диббуну.

Вообще, в крысином шатре было интересно. Колин никогда ничего подобного не видел. Шатер оказался такой большой многоугольной палаткой с деревянным столом в центре. Вокруг стола собрались шесть крыс и один хорек. Они о чем-то серьезном и взрослом говорили, хотя говорил больше Одноглазый (называть его Клуни Хлыстом было все еще страшно, так что Колин решил, что будет думать о нем, как об Одноглазом) — остальные слушали. Колину же слышно было плохо, да и ничего интересного взрослые никогда не обсуждали.

Колин понял, что на него никто не обращает внимания, и некоторое время переминался в углу с лапы на лапу, но вскоре ему это наскучило и он решил немного поиграть со странными вещами, которых тут было много. Крысы стояли к нему хвостами, склонившись над картой, а хорьку тем более дела до мышонка не было. Так что Колин немножко покрутил в лапах медную тарелку с красивым узором. Потом покатал по ней желудь, добытый из кармана, представляя, что это не тарелка, а озеро, и по нему плывет большая бочка, а в бочке сидят отважные мыши… (дальше он не придумал и ему надоело). Вскоре мышонок понял, что в его углу не так и весело. Он скосил глаза на Краснозуба — тот на него не смотрел. Вообще-то… ему никто не говорил стоять именно тут. Рваноух сказал тогда, что Клуни приказал его привести — и все. Так что не будет ничего страшного, если Колин постоит в другом углу или посидит на том длинном сундуке… И Колин начал тихонько пробираться в другую часть шатра.

Вскоре он уже болтал лапами, забравшись на кушетку, и жевал едва надкусанное кем-то яблоко. Яблоко было вкусным, но все Колин съесть не смог и положил остатки на прежнее место. Тут-то его внимание и привлекла потертая прямоугольная коробочка, загадочно манящая лаковым черным боком. Недолго думая, Колин открыл ее и обнаружил… кисточки с тушью! Вот это удача! Колин воровато огляделся — вот оно! Из-под кровати выглядывал край старого с виду свитка. Колин развернул его — там не было никаких красивых картинок, одни только скучные буквы. Пожав плечами, мышонок перевернул свиток чистой стороной и принялся старательно водить по нему кисточкой. Если его выкинули под кровать — он никому не нужен, тем более, свиток старый и даже без картинок.

 

Прошло пять минут…

 

— Какого дьявола тут творится?! — рычал Одноглазый, окидывая взглядом поле боя. Морского.

По синему «морю» бархатного покрывала плыли разномастные бумажные кораблики, огибая соломенные «рифы» (матрас все равно уже был драный!) и швартуясь в «пещеру-порт» из рогатого шлема (там даже ворота открывались и закрывались!). Матросов и капитанов кораблей заменили яблочные семечки. Ради пополнения команды Колин даже разгрыз еще четыре яблока — добыв из них семечки, он уже хотел было положить яблоки обратно, но потом решил сделать из них острова — так ведь куда интереснее! Вот на один из островов высадилась команда с тонущего флагмана, а их товарищи как раз развернулись и брали на абордаж кораблик поменьше…

Колин виновато прижал уши, вспомнив, что крысы страшные, хотя после поездки на Рваноухе ему казалось, что не то чтобы все и не так уж прям очень. И ответил:

— Вот эти тонут, — указал мышонок хвостом в сторону кораблика с выгрызанной им пробоиной, — а те убегают от вот этих. А эти, наоборот, на аб-ру-даж пошли — у них команда больше потому что.

— А с этими что случилось? — завороженно выпалил Сырокрад и тут же зажал себе пасть лапами, поймав подзатыльник от Темнокогтя.

— А… — расстроенно протянул мышонок, глядя, как один из корабликов придавило забралом шлема, — тут техническая ни-па-лад-ка. Или… может, порт с земли захватили и ворота обрушили!

Неожиданно Клуни подхватил хвостом кораблик, который брали на абордаж, и покрутил перед мордой мышонка.

— Эти как раз абордаж выиграют, а твои проиграют. Там, может, команды и больше, но тут семечки все крупные — значит, крысы корабельные. А там — сор один, — Клуни даже оскалился довольно, представив морды собравшихся в шатре офицеров в том морском сражении — воображение у него всегда было хорошее.

Все выдохнули, а Краснозуб тем временем развернул один из потопленных дырявых корабликов и мысленно взвыл.

— Босс, а мы эта… — глуповато начал он, — без «Капитуляции» остались, кажись.

На изорванном клочке бумаги можно было прочесть: «…торое — Клуни предаст смерти вся… имущество переходит в по…».

— Да я тебе сейчас, — запыхтел от возмущения дородный Темнокоготь, — все лапы переломаю, паршивец!

— Уймись, — бросил Клуни почти лениво, — ну, поиграл пасючонок, что ж нам теперь — на корм щукам его кинуть? Нет, мы же с этим шкетом друзья, так, Краснозуб? Вот и хватит об этом.

Клуни наклонился к Колину:

— А ты слушай сюда, шкет…

* * *

— А хорошо получилось! — тихо ржал Краснозуб, украдкой показывая Черноклыку остатки не пошедшей на кораблики «Капитуляции».

Черноклык удивленно всматривался в нарисованных черной тушью диковинных зверей — кто со слоновьими ушами, а кто и с пятью лапами…

— Вот эта морда щербатая — Рваноух! — уже держался за живот Краснозуб. — А это я. Видишь, у меня хвостов несколько — один длиннее другого! А это Клуни наш — с повязкой не на тот глаз, уй, не могу.

— Ты бы это, спрятал свой компромат куда подальше или сжег вообще, — посоветовал Черноклык приятелю. — А то Клуни, может, не понравится, что у него хвост, как червяк с тремя глазками…

— Не-е-е, — осклабился Краснозуб, — я теперь просто обязан сохранить сей портрет — для истории!

* * *

На закате четверо крыс и один мышонок подходили к воротам Рэдволла. Колин почти бежал, едва поспевая за широким шагом Одноглазого, подпрыгивая и сшибая хвостом головки одуванчиков. Они подошли совсем близко, и Колин вдруг подергал Рваноуха за хвост:

— А можно, я назад опять на тебе поеду?

— Да зачем тебе назад-то?.. — удивился «неправильный белка», а Краснозуб хлопнул мальца хвостом по плечу.

— А он ездовые качества твои оценил, — ввернул Черноклык тихо.

— Это — как Клуни решит, — подмигнул Краснозуб мышонку. — Если все верно сделаешь и сюрприз получится что надо — чего бы ему не разрешить?

Клуни не прислушивался к трепу подчиненных, его единственный желтый глаз зорко оглядывал стены и часовых. Ха, мышей как будто стало больше. Но Призрак справится — или он зря его при себе держит!

Вот со стены раздался короткий пронзительный свист, и Рэдволл распахнул обитые добрым железом ворота перед Клуни Хлыстом. Четверо выдр толкали тяжелые створки. Закатные лучи раскрашивали небеса за спиной крысиного вожака в совершенно безумные цвета — от индиго до оранжево-алого. Такого яркого и причудливого заката Страна Цветущих Мхов не видела уже очень давно. Сама природа будто знала — сегодняшняя ночь будет особенной, а события — небывалыми.

* * *

— Ты посмотри, скок их туточки, — громким шепотом сипел вцепившийся в плечо Краснозуба Рваноух. — Сотни две мечников, не меньше. А по стенам-то, по стенам… вон у выдр луки какие справные, не то, что барахло наше, а если на той башенке не стреломет виднеется — я себе хвост отгрызу!

Краснозуб как мог незаметно врезал излишне впечатлительному и несдержанному на пасть болвану локтем в хилый бок, отчего крысак согнулся бы пополам, если б его не «поддержал» с другой стороны Черноклык.

— Чего разорался? А ну как Клуни услышит — одним хвостом не отделаешься, — бросил он, с видимым усилием сохраняя уверенный вид.

Идущий на две лапы впереди Клуни, разумеется, все прекрасно расслышал, но, в отличие от Рваноуха, взять на испуг его было не так легко. Хотя, признал перед собой Клуни, когда при его приближении первые в шеренге бойцы с характерным лязгом синхронно вытянули из ножен мечи — Клуни едва не схватился за оружие и только великим усилием воли сдержал порыв. А выдры с напускным бесстрастием замерли в высоком салюте. «Ха! Демонстрация силы, значит». Приходилось признать, выглядело все это крайне эффектно. Стоило крысиному вожаку поравняться с очередной парой воинов, как те вскидывали мечи над головами и замирали до тех пор, когда последний член делегации не проходил мимо — тогда клинки столь же синхронно оказывались в ножнах и воины вновь застывали в почти полной неподвижности.

Конечно, все прошло не так уж идеально. Винифред видела, как замешкался один из мышей и, в волнении, лишь со второй попытки отправил меч в ножны. Как подрагивали лапы у некоторых «воинов», непривычных к тяжести настоящего боевого оружия. Как едва не разметало внезапным порывом ветра наспех скрепленное худой веревкой соломенное чучело одного из «лучников» на стене. Они отрабатывали уложившийся в три минуты парад большую часть дня. Но Винифред выдохнула только тогда, когда крысы миновали последнюю пару воинов. Все прошло, кажется, хорошо. Их хитрость не была раскрыта.

На вершине лестницы перед распахнутыми дверьми в Большой зал в ожидании «гостей» чинно стоял аббат-настоятель Мортимер. По правую лапу от него заняла место Винифред (сегодня она исполняла роль Воителя Рэдволла), а по левую во всем подавляющем величии возвышалась Констанция. Барсучиха была совершенно великолепна в непривычном ей «боевом» доспехе (это не мог не признать даже миролюбивый аббат) и излучала первобытную всепроникающую мощь, как обликом, так и взглядом. Она сурово оглядела крыс, заранее испытывая брезгливое омерзение. Но вот ее взгляд сместился на фигурку заметно ниже и меньше, как-то совсем потерявшуюся на фоне рослых крыс (ну точно, корабельные!). Констанция пригляделась внимательней — мышонок?

Мортимер тоже заметил неожиданного гостя.

Крысы шли неторопливо и уверенно, очевидно, во всем подражая своему вожаку. Клуни Хлыст ничем не выдал удивления от приема, напротив, он даже изобразил на морде улыбку, а под проницательным взглядом единственного глаза аббату на секунду показалось, что их уловки изначально раскрыты и крысиный вожак лишь притворяется, позволяя тешить себя комедией. Но наваждение тут же прошло. Нет, не важно, поверил Хлыст уловке или нет, он, настоятель этой обители мира и покоя, останется спокоен, сдержан и благожелателен — потому что именно так надлежит брату Ордена встречать и добродетель, и порок на собственном пороге.

— Приветствую тебя, сын мой, ты и твои спутники сегодня — наши гости, — начал Мортимер заготовленную речь. — Но скажи мне, кого еще ты привел с собой? Вижу, это… мышонок.

— Лучше, аббат, лучше. Это вам от меня подарок, мыши! — ответил Клуни громко. Он не стал подниматься до конца лестницы, лишь поставил лапу на верхнюю ступеньку. Казалось, его нисколько не смущает то, как возвышается над головой фигура Констанции. — Знак моей доброй воли. Подойди-ка сюда, малец, — Клуни поманил Колина, и тот, во всю глазея по сторонам (такой Рэдволл он тоже видел впервые), отлепился от Рваноуха и застенчиво опустил уши, оказавшись перед таким количеством взоров.

По рядам мышей пролетел быстрый шепоток и стих, стоило заговорить аббату:

— Дитя мое, — обратился он к Колину, — в Рэдволле ты найдешь приют и безопасность. Позже ты сможешь рассказать мне о том, что с тобой случилось, а пока пусть Василика о тебе позаботится. Она замечательная, добрая мышка.

Василика тут же подошла к мышонку и с улыбкой протянула ему хвост, за который Колин тут же с энтузиазмом уцепился своим. И они отошли в тень розового куста.

— А мышка-то прехорошенькая какая, — шепнул Краснозуб Черноклыку. — Шкет наш — парень не промах.

— Когда это он нашим стал? — еще тише буркнул Черноклык. А Рваноух все поглядывал на барсучиху — сюрпризы мышиной крепости становились все «веселее».

— Благодарю тебя, сын мой, за милосердие, — слова аббата были искренни. Такого от известного своей беспощадностью разбойника он никак не ожидал. «А может, молва преувеличивает дурную славу Хлыста? Если даже такой негодяй способен на добрый поступок… не все еще потеряно и для прочих». Аббат решил постараться взглянуть на крыс менее предвзято — Клуни Хлыст его удивил.

— Едва ли это оно, папаша. У меня военный лагерь, а не диббунские ясли.

— Что ж… Теперь, когда гости в сборе, я прошу всех: оставьте оружие перед входом. И будем праздновать!

Учтиво кивнув настоятелю, Констанция, подавая пример, первой повесила цеп на крючок, прибитый к стене (этот шаг они тоже продумали), и прошла мимо крыс в распахнутые двери Большого зала, откуда уже тянулись щекочущие нос дивные ароматы.

Крысы нехотя расставались с клинками и палашами под цепким взглядом своего вожака. Клуни, казалось, ожидал подобного, потому легко скинул перевязь с мечом в лапы Краснозуба и жестом велел остальным сделать то же.

В дверях аббат Мортимер обернулся к Кайо.

— Дочь моя… — начал он, но вдруг осекся, стоило ему заметить, как Кайо внезапно и очень собственнически притянула к себе опешившего Матиаса и деланно небрежно приобняла лапой за плечи.

— Да, настоятель, — Кайо улыбалась так широко, как только позволял ей шрам. — Вы хотели еще о чем-то меня попросить? — Слово «еще» Кайо наделила совершенно непонятным Матиасу смыслом. Да и сама фраза, казалось, заключала в себе некую остроту — будто сверкнуло лезвие клинка — но он не понял, на кого или на что она направлена. В отличие от аббата.

— Лишь присоединиться к нам за главным столом. Ведь и ты — гостья. Тем более, в свете твоего желания покинуть нашу обитель, я хотел бы, чтобы прощальный пир тебе запомнился.

— О, с радостью, настоятель. С большой радостью!

Обмен любезностями не укрылся от чуткого слуха Клуни — он слышал и понимал каждое слово.

— Ты… уходишь? — не мог поверить Матиас. Они уже вошли в зал вместе с остальными, но внезапная новость обескуражила мыша больше, чем он готов был признать.

— Конечно! — безапелляционно заявила Кайо без тени расстройства. — У меня полно дел в большом мире.

* * *

Пир начался в неловком молчании. Впрочем, Клуни на неловкость мышей было наплевать — его больше занимала игра, которую затеял с ним аббат. Пока Клуни позволял мышу вести эту партию, но вскоре он сам сделает ход.

Условно, главный стол оказался поделен на две практически равные половины. Правую часть занимали мыши во главе с настоятелем Мортимером и присоединившимися к ним Констанцией и Винифред, левую — крысы. Клуни Хлыст уселся между Краснозубом и Черноклыком. Рваноух потерянно замер у самого края «крысиной» половины стола. Кайо уверенно избрала себе место между Черноклыком и Рваноухом. Слушать стариковскую болтовню не хотелось, Констанция ее едва выносила (что было забавно в принципе, но не ко времени сейчас), а к крысам стоило приглядеться.

Перпендикулярно длинному главному столу расположились столики поменьше. Там за широкими лавками рассаживались остальные обитатели аббатства. Разве что диббунов сегодня здесь почти не было — исключением стал Колин, упросивший Василику не отводить его в спальню под опеку сестры Матильды.

Матиас, как и пару дней назад, занял место рядом с Василикой, украдкой бросая взгляды на Кайо. Почему она решила уйти? Ведь она нужна Рэдволлу! Даже если удастся убедить Хлыста не нападать на аббатство, крысы не уйдут просто так — это Матиас отлично понимал теперь. Общение с Кайо сложно было счесть легким и даже приятным делом, но ее едкие комментарии и собственный взгляд на привычные вещи заставили Матиаса переосмыслить кое-что насчет хищников. Он не без удивления осознал, что история их Ордена порой кажется… несколько предвзято описанной летописцами. А ведь у каждого участника, наверное, было свое видение событий.

Аббат поднялся и проговорил странную не то молитву, не то поговорку — Клуни не вникал. Случайно он бросил взгляд на угол гобелена и теперь готов был дыру прожечь в старинной тряпке — столь пристальным и тяжелым был взгляд единственного глаза на изображение мыша в доспехе.

— Кто этот мыш? — бросил он в пространство «мышиной» половины, ткнув концом хвоста в направлении гобелена.

— Это… Мартин Воитель. Основатель нашего Ордена… — недоуменно проговорила оказавшаяся ближе всех к крысам Винифред.

Кайо тихонько фыркнула — она эту сказочку уже слышала, но крысам надо рассказывать совсем с другого конца. Пришлось перехватывать инициативу:

— Вон, видишь, черная груда камня слева от мышака доспешного? Раньше это был замок Котир. Но пришел Мартин — устроил заварушку, притопил кошек, собрал по лесам зверье и построил на месте бывшей каменюки кошачьей себе замок цвета крови и назвал — Рэдволл. Дальше история строительства и прочие славные этапы бытия запечатлены...

— Кайо! — аббат Мортимер аж поперхнулся молодым элем и теперь вытирал усы вышитой салфеткой.

— Ах да, — «пристыженно» поправилась Кайо, — теперь Мартин Воитель считается покровителем этого замка, и любой, кто нападет на него — будет иметь дело со злючим призраком. Ну что вы морщитесь, настоятель! Я что, не права?

— Пожалуйста, проявляй впредь больше уважения к нашей святыне, — ответил аббат, не желая вести этот спор здесь и сейчас.

Кайо только плечами пожала и принялась за поданную рыбу. Тыкать еду маленьким трезубцем и резать скругленным ножом было тем еще испытанием, но Кайо мужественно (но не то чтобы хорошо) справлялась. Радовало одно — крысы тоже, очевидно, не привыкли к подобному издевательству и испытывали те же трудности. Но, по крайней мере, пир действительно превзошел самые смелые ожидания Кайо — столько разнообразно приготовленной еды она ни разу не видела на одном столе. Казалось, дерево в конце концов просто прогнется от яств.

* * *

Стоило Рваноуху переступить порог Большого зала, как все до единой связные мысли покинули его голову, уступив место неудержимым фантазиям, что роились теперь там, порожденные умопомрачительными ароматами, наполнившими помещение. С блаженным (но несколько офигевшим) выражением на морде крыс водил носом из стороны в сторону, таращил глаза и, кажется (Рваноух уже ни в чем не мог быть уверен), натыкался на стены, зверей и прочие предметы — настолько захватил его новый, неизведанный доселе мир запахов разнообразной, но неизменно превосходно приготовленной пищи. Пищи богов… Никогда еще Рваноух не ощущал ничего подобного. На него будто снизошло откровение. В этот миг его совершенно перестало волновать все — и барсучиха, и планы Клуни, и собственное будущее — остался только он, его нос и множество обонятельных рецепторов, что посылали в мозг волны абсолютного наслаждения.

Кто-то (кажется, все-таки Черноклык — ну да, точно он) скорректировал его курс к столу и влепил хвостом дружескую отрезвляющую оплеуху. Упершись в деревянную столешницу и задев лапой стул, Рваноух механически сел и громко сглотнул наполнившую пасть слюну. Перед ним тут же, как по волшебству (а на деле — постаралась мышка-послушница), возникла круглая белая тарелка и завернутые в тканевую салфетку серебряные приборы.

Рваноух потер глаза — тарелка штучной керамики не исчезла. Тогда он хотел дотронуться когтем до белоснежной салфетки, но передумал и одернул себя — лапы-то он, конечно, и не подумал вымыть. Чего там на них после скитаний по лесу скопилось?.. Раньше его такие мелочи не волновали, но теперь Рваноух попытался незаметно обтереть ладони под столом о штаны (впрочем, без особого успеха — штаны солдата славной крысиной армии тем более не отличались чистотой).

И вот из Пещерного зала (а Рваноуху казалось, что из райских врат) появилась длинная вереница мышей во главе с усатым братом Гуго в белом поварском колпаке. Гуго учтиво раскланялся с аббатом, сделал хвостовой реверанс (разумеется, Рваноух таких названий не знал, но общую суть уловил) в сторону Констанции и отступил в сторону, давая ход казавшейся бесконечно длинной процессии мышей. Все они несли в лапах баранчики и казаны, супницы и котелки, горшочки, салатники, малые и большие блюда… И ни одно из них не было пустым!

Рваноух не мог бы сыскать в своем лексиконе названий для каждого из увиденных им сейчас яств, ведь до этого дня он и помыслить не мог, что с едой можно сотворить такое… такое… Взгляд его упал на маленькие, с два когтя, креветочные биточки в густом пряном соусе, что молодой мыш-помощник поставил на их стол — прямо перед Рваноуховым носом. Торчащие из слоеного теста усатые головы креветок будто подмигивали Рваноуху, тогда как сами креветки загребали хвостами наваристый ароматный бульон и перекидывались кусочками чесночных гренок! А молодые маслята из грибной лазаньи в одуванчиковых сливках — о, эти негодники даже пели на множество звонких голосов:

 

«Коли попробуешь сейчас

Грибную запеканку,

То больше никогда без нас

Не унесешь лоханку!

 

Пусть мы малы, но мы вкусны.

Под соусом из сливок

Мечтали очутиться мы.

Берись за ложку, живо!»

 

Рваноух ошалело помотал башкой, и грибочки тут же с веселым «плюх!» нырнули в сливочный соус. В животе у крыса призывно заурчало. Рваноух зажал живот лапой и вспомнил, что не жрал со вчерашнего дня. Да и тогда столовался парой червей, да сырыми древесными личинками, что в общем… не было чем-то из ряда вон выходящим. Пожрал — хорошо, значит, заслужил. Не пожрал — не повезло, мало пользы принес…

Рваноух бросил быстрый взгляд на другой конец стола. Мышиные старики жрали чинно — кто-то повязал салфетку под горло, а кто-то расстелил на коленях. Они накладывали еду специальными крупными ложками и половниками, аккуратно разрезали маленькими не заостренными ножами и отправляли в рот с помощью вилок. Никто не хватал соседа за лапы, отнимая лучший кусок, не бил хвостом по столу и даже не повышал голос. Огромная барсучиха в до блеска начищенных доспехах возвышалась над мышами, словно одинокий риф над морскими пенными барашками. Она занимала, кажется, сразу два стула и весьма умело и ловко управлялась с увесистым куском запеченной с овощами рыбы. Впрочем, когда Рваноух на нее посмотрел, она тут же вернула взгляд, и крыс поспешил переключить внимание на Клуни и офицеров.

Удивлению Рваноуха не было предела, когда он увидел, как споро орудует тонкой вилкой Краснозуб — будто всегда только так и столовался. Он успевал жрать сам, учтиво подкладывать еду Клуни, себе и даже хмурой выдре (это была Винифред, волею аббата оказавшаяся с крысами рядом), светски болтать со всеми разом, добродушно скалить отменного качества зубы, выковыривать из них рыбные косточки (складывая особым рисунком на краю тарелки), отхлебывать эль и разыгрывать сценки из их морских приключений — с использованием ножей и вилок! «Неудивительно, что он так часто жрет в шатре командира», — подумалось Рваноуху.

Сам Клуни едва ли вникал сейчас в треп Краснозуба — он прихлебывал местный эль, делая вид, что пьет, и отдавал должное стараниям мышиного повара — еда и правда была превосходной. Позу крысиного вожака можно было принять за небрежно-расслабленную — не колыхался даже кончик хвоста. Но взгляд его оставался пристальным и острым, наблюдая за всем, что происходило в зале и за его пределами (окна вновь были распахнуты).

Черноклык, кажется, сосредоточил внимание исключительно на собственной тарелке. В искусстве поглощения пищи при помощи вилки и ножа ему было далеко не только до Краснозуба, но и до их вожака. Впрочем, едва ли Черноклыка заботили условности — он сразу отложил нож и попросту накалывал на вилку самые вкусные куски, вгрызался в еду зубами и тянулся за следующим блюдом, когда на вилке ничего не оставалось.

— Какой зверь предпочтет вот это безумство мысли удобным палочкам? — хмыкнул кто-то слева от Рваноуха.

Только сейчас он заметил, что между ним и Черноклыком сидит та самая мышь, что встречала крыс у ворот. Мышь с азартом гоняла по тарелке кусок рыбы, пытаясь пришпилить его на вилку по всем правилам столового этикета. В конце концов ей это удалось, и она довольно облизала усы. Рваноух счел за лучшее неопределенно кивнуть — что за палочки такие, он даже не представлял.

Маслята из лазаньи больше не пели, но все так же будоражили что-то глубоко в душе голодного крысака. Рваноух дрожащей от волнения лапой подтянул к себе глубокое блюдо и положил в тарелку большой сочный кусок. Первым его порывом было наброситься на еду без всякого разбора, но… он только крепче сжал в одной лапе ложку, а в другой вилку и тихо порадовался, что сидит на самом дальнем краю.

Хвост крыса дрожал от предвкушения, пальцы на задних лапах поджимались, а ноздри трепетали — он часто и рвано дышал… Рваноух весь подался навстречу лазанье, ложка дрогнула в кулаке, но рот тут же сомкнулся на ней, и по телу крыса волной пробежала сладкая дрожь, поднявшая даже шерстинки на загривке. Столь дивного сочетания вкусов Рваноух не ощущал еще никогда!

По правде сказать, мышиный пир произвел неизгладимое впечатление на всех крыс, просто остальные куда лучше умели следить за выражением морды. А может, они попросту чаще ели пусть и не столь изысканно, но все ж таки досыта, в отличие от простоватого Рваноуха.

* * *

Констанция хмуро взирала прямо перед собой. Отец-настоятель Мортимер незаметно тронул ее за лапу — в знак поддержки и понимания. Старый друг, он всегда знал, когда ей было не по сердцу происходящее.

Вот и сейчас Констанция никак не могла отделаться от гадостного ощущения, что все идет совсем не так, как должно, и приведет их всех… не к тому, чего бы они желали. Констанция, как и большинство барсуков, была зверем дела, а не размышлений. Весь пир она наблюдала за крысами, а в особенности за одноглазым вожаком, и ни секунды не сомневалась — тот что-то замыслил, что-то гнусное. И в то же время… в то же время покоя ей не давало не это. Кайо. Мышь, что сидела рядом с крысами, что ставила себя выше любого, что разыгрывала спектакль перед Матиасом, что предложила план… план, на который никогда не пошел бы благородный Мортимер. План, за который против шепота сердца уцепилась сама Констанция.

Кому она доверяет? Тот ли это союзник? Не лучше ли все рассказать старинному другу? Столько вопросов и ни единого ответа. Она, Констанция, тоже считает, что знает лучше? Что настоятель слеп в собственной благородной святости? Что ради хорошего дела можно поступать беспринципно и подло? Или подлость все-таки перестает быть подлостью, когда ее используют по отношению к подлецу?..

Констанция вспомнила разговор:

Она лапой остановила Кайо, решив, что им следует кое-что прояснить. Кое-что, не для многих ушей. К удивлению Констанции, Кайо лишь понятливо улыбнулась в усы и отступила в тень розового куста за галереей.

— Не знаю, что ты такое задумала, но одурачить ты можешь Матиаса, а не меня. Этот благородный мышонок очарован тем, что считает силой воина. Но я вижу только, как ты играешь со слабостями других. Не думай, что сможешь сыграть на доброте аббата.

Констанция старалась говорить спокойно, но из глубины души волной поднимался гнев. Гнев, замешанный, как она теперь понимала, на страхе. О, нет, не перед Кайо и ее планами. И не Хлыста она так боялась. Страх перед собственными сомнениями — когда поступить правильно мешает разум, а поступить разумно — честь. И ты боишься выбрать — и потерять себя.

— Верно подмечено, — хмыкнула в ответ на эту тираду Кайо. «Ты сама только что назвала доброту аббата слабостью, только вот едва ли там в доброте проблема». С непонятным голодным выражением она приблизила свою морду к лицу Констанции настолько, насколько позволяла разница в росте. Голос мыши был тих и притворно мягок: — Я — не воин со всеми вашими канонами «истинного воителя», я — убийца. И я умею находить и использовать слабые места других.

— Тогда тебе нечего делать в Рэдволле, тут живут мирные звери, — нахмурилась Констанция.

— Ой ли? — Выражение лица Кайо не изменилось, но по интонации было очевидно, что та насмехается. — Именно это вас погубит. То, что вы позволяете своим зверям считать себя мирными, понимая, что всем им — предстоит убивать и умирать. Причем, аббата скорее беспокоит первый аспект, а тебя — второй, верно? Но ведь у вас есть такой хороший план, чем я могу помешать?

— Твой план, не наш. Ты крутилась вокруг Матиаса…

— Нет, — оборвала ее Кайо резко, но вдруг смягчилась, — нет. Ваш план — действительно его, здесь я ему не подсказывала. Хороший план, умный и не лишенный изящества. Только вот мы обе понимаем, что этого не будет достаточно.

Кайо бросила взгляд на тренирующихся под руководством Винифред мышей и выдр, и Констанция сделала то же.

— Важно не то, кто я, — пожала плечами мышь. — Важна лишь возможность и то, как ты ею распорядишься. Эй! Не надо сваливать свои проблемы на меня, если сама не можешь решиться хоть что-то сделать!

Слова попали в точку, они ранили и причиняли боль. А на боль барсуки обычно отвечали яростью. Но Констанция сдержала себя — да что это с ней сегодня? Непривычно «давили» тяжестью доспехи.

— Не пытайся манипулировать мною, Пташка Кайо, — барсучиха подпустила в голос не пустой угрозы.

— Это ты затеяла разговор, Констанция Воительница, — не впечатлилась угрозой Кайо. — Хочешь решить проблему? Я помогу.

Констанция некоторое время боролась с собой, но затем опустила взгляд — не признавая поражение, нет! Только лишь в раздумье.

— Настоятель Мортимер крайне серьезно относится к законам гостеприимства. И все в аббатстве уважают его волю.

— О. А что, если закон первым нарушит гость? — хмыкнула мышь и криво ухмыльнулась.

Теперь Констанция ждала условного знака. И боролась с грызущим душу червем сомнения. «Ты перепьешь и тебя выведут на воздух. Тогда крысы почувствуют себя раскованней», — уверенно заявила тогда Кайо. Она никогда не видела пьяного барсука. Что ж, Констанция была неплохой актрисой, сегодня ей предстояло сыграть целых две роли.

Поглубже затолкав сомнения, Констанция осушила еще один кубок, и ей даже не пришлось делать вид, будто ей нехорошо — ее действительно уже мутило от всей этой ситуации. Громко икнув, она склонила тяжелую от мыслей голову на худосочное плечо аббата.

— Констанция, что с тобой, дочь моя? — обеспокоенно вглядывался ей в глаза Мортимер.

— Пре-ик!-расный октябский эль! — возвестила она. И по столам пошли гулять осторожные смешки. — Но как же тут у вас… ик! душно.

Все складывалось ровно так, как они предполагали — якобы захмелевшую барсучиху вывели на воздух несколько рослых выдр. Повелительным жестом Констанция отправила провожатых обратно в зал и теперь напряженно прислушивалась к доносящимся оттуда звукам. Схватить оружие и ворваться внутрь — дело нескольких секунд.

* * *

Колин отчаянно зевал, пробираясь прочь из Большого зала под столом на карачках. Он полз медленно, лавируя между звериных лап и пытаясь не отдавить ничей особенно причудливо лежащий хвост.

Вот голова мышонка высунулась из-под стола у дальней стороны — никто его не хватился. Василика все так же мило болтала с мышом по имени Матиас. Затаив дыхание, мышонок с быстротой молнии вскочил на лапы и пробежал оставшуюся часть пути до раскрытых настежь дверей, где едва не столкнулся с выдрой-караульным. Тот погрозил ему пальцем, но задерживать не стал.

— Уф, — выдохнул Колин, — едва не попался!

И тут же отскочил за розовый куст — из дверей показалась огромная фигура черно-белой барсучихи, поддерживаемая с двух сторон выдрами.

Колин украдкой вынул из кармана один из двух данных Одноглазым крупных грецких орешков — с кулак каждый. Повертел перед глазами. Одноглазый объяснил, что на самом деле это такая веселая штука — как хлопушка, только еще громче и интереснее. Надо запалить веревочный «хвост», что торчал из каждого орешка, делая его похожим на спящую мышь, бросить к западным воротам и отбежать подальше. Тогда сюрприз получится что надо.

Колин оглядел ночной сад. Ничего вроде бы сложного… Вот только… дядя Рваноух сказал слушаться Одноглазого, а Краснозуб говорил, что это Клуни Хлыст. А помогать Клуни Хлысту, который окаменяет и ест мышат, Колин все-таки не очень хотел. Хотя Одноглазый ему даже почти понравился — он говорил с Колином, как со взрослым. И он совсем не сердился, не кричал (ну почти), и даже, наверное, хорошо умел играть в морские бои… Может, Одноглазый какой-то другой Хлыст, а не тот самый? Ведь иногда зверей зовут одинаково, такое редко, но бывает!

Колин сделал осторожный шаг по направлению к западным воротам, потом еще один и еще. Вообще-то Колин должен был ждать сигнала от Рваноуха, но сидеть на пиру было хоть и очень приятно (Колин погладил набитый вкусностями животик), но все же ужасно скучно. Василика и правда оказалась очень доброй, но при этом совсем-совсем правильной мышкой. Колин просто нутром чувствовал — она не любит шалостей. Девчонка... А дядя Рваноух все не подавал никакого сигнала и, кажется, даже уснул — Колин был уверен, что расслышал тихое похрапывание. Тогда Колину и самому захотелось свернуться калачиком на лавке и засопеть, но… если назавтра он проснется в Большом зале и окажется, что он подвел Одноглазого — ему будет очень стыдно. Опять. Потому что он всех разочарует, и даже Рваноух махнет на него лапой и больше не покатает на загривке. А если крысы просто бросят его в аббатстве?! Что же, Колин больше не увидит маму и папу, оставшихся в лагере?.. Нет, надо выполнить поручение Одноглазого.

Колин наклонился вперед корпусом и, выставив назад растопыренные лапы, побежал к своей цели и… едва не споткнулся о забытую кем-то корзину для фруктов. Но тут же кувырком перекатился в тень и юркнул за дерево. Мышонок выглянул из своего укрытия и тут же прополз по траве за другое. «Теневая техника!» — шептал сам себе Колин, ведь сейчас он был бойцом невидимого фронта, воином-ниндзя! Тут-то его внимание и привлекла причудливая тень на стене. Колин даже раскрыл рот в немом восхищении — стреломет! Там точно был стреломет! Настоящий. И рядом стоял всего один стражник — он совсем не шевелился и вообще смотрел за стену.

Колин поглубже запихал орехи в карманы туники. Он же только посмотрит! Быстренько. Одним глазком.

* * *

Легкий ветерок играл с листами в кронах деревьев шаловливой лапой. Вот он тронул накидку часового и скинул с головы капюшон — странное дело, под ним оказалась одна солома. Ветер залихватски рассмеялся и понесся прочь — кататься на черепичных скатах аббатских крыш и щекотать сонную прудовую гладь. Сонный мир природы и зверей казался ветру совершенно волшебным!

Но вот тень соломенного часового шевельнулась, откуда ни возьмись выскользнула черная, как сама ночь, лапа в перчатке без пальцев и мягко поправила столь нелепо выдавший тайну соломенных стражей капюшон.

Призрак таился в тенях или это тени так и льнули к нему, скрывая очертания его фигуры и признавая странное родство с этим материальным созданием. Неважно. Ни одна звериная душа не заметила присутствия скрытого наблюдателя, в то время как от его глаз не ускользнуло ни единой детали. Призрак дважды обошел стену по периметру, пользуясь практически полным отсутствием часовых — лишь по четверке выдр несли караул у Восточных и Западных ворот, да единственный раз на стену вскарабкался старый еж — постоял, любуясь отражением луны на лезвии короткого меча, покрутил головой, да и вернулся к костерку выдр-часовых. Соломенные стражи мышиной твердыни видели куда больше, но, увы, не могли никому поведать о наглом лазутчике. Лишь луна отражалась в пруду серебристой утопленницей.

* * *

— Вжу-у-ух, быдыщ, бах-бах-бах, фьи-и-иу! — совсем забывшись, в голос рассмеялся Колин, с энтузиазмом раскачивая из стороны в сторону тяжелый стреломет со стрелой из палки для тушения свечей и расплющенным наконечником.

Сейчас он не был воином-ниндзя на задании загадочного Одноглазого вожака. Теперь он представлял себя командиром отряда выдр-стражников, сражающихся с огромным черным драконом! Все его бойцы ранены или убиты, а он — самый главный и опытный в ар-ти-ллерист-ском деле, — в одиночку противостоит страшному крылатому чудовищу. Вокруг него поднимается стена пламени, последняя черная стрела ложится на закопченное дерево, вот он твердой лапой (ну… не важно, что он едва дотянулся до хватов — дотянулся же!) целит в ярящегося ящера и…

— Ты чегой-то баловать с оружием удумал! Ишь какой паршивец, — прошамкал недовольный старческий голос над самым ухом мышонка. И в следующий момент ухо сжали цепкие пальцы и больно потянули.

— Ой! — от неожиданности Колин даже икнул, разворачиваясь вместе со стрелометом. Мышонок рванулся было, но полы туники зацепились за острие стрелы.

— Я тебе покажу, как баловать! — выговаривал ему старый еж, потрясая масляной лампой в свободной от мышиного уха лапе. — Оружие диббунам — не игрушки. А ну, случится чего? Эй, эй, ты куда это собрался?!

Но Колин уже не слушал ежа, он во все глаза смотрел в темноту за правым плечом старика. Там в неровном свете качающейся лампы совершенно точно вспыхнули огненным бликом чьи-то глаза!

— А-а-а-а! — пронзительно заорал Колин и в панике выбил лампу из лап ежа.

Масло разлилось по стреломету, зажженный фитиль отлетел в сторону соломенного стража, и в одно мгновение недавние фантазии Колина воплотились в жуткую реальность. Где-то там, за кругом огня таился жуткий черный хищник со страшными глазами. А вокруг полыхало пламя, огонь уже лизал шерстку Колина — он чувствовал! Старик-еж хватал ртом дымный воздух, выбираясь из-под охваченного пламенем стража.

И тут Колин кое-что вспомнил. Кое-что важное.

— Орехи! — заорал он не своим голосом. — Орехи-хлопушки в кармане!

Мышонок попытался отцепить тунику, но та все никак не поддавалась. С ужасом он заметил, что на ткани уже пляшут маленькие язычки цвета солнца и зари.

Тут произошло сразу много странных событий. Стена пламени будто сдвинулась, пропуская вперед закутанную в серо-черный плащ фигуру. Лапы в обрезанных под пальцы перчатках с силой выкрутили и вырвали Колина из рукавов туники и оттолкнули в сторону. Туника осталась висеть на стреле и в следующий миг раздался хлесткий щелчок спущенной тетивы стреломета.

Колин проследил полет стрелы с горящей туникой до самого верхнего окошка аббатского чердака.

— Упс, — только и мог вымолвить мышонок.

* * *

Черноклык весь пир сидел какой-то притихший, только ерзал время от времени, не отвечал даже на шуточки остряка-Краснозуба и напрочь игнорировал тихую болтовню разомлевшего от обилия халявной вкусной еды Рваноуха.

— Эм… кхек-кхем, — прокашлялся Черноклык, первый раз за вечер подав голос. Внимание «крысиной» половины стола по большей части переключилось на Черноклыка, а тот сидел, уставившись в далекую точку — казалось, взгляд его прошел сквозь гобелен, камень стены и все аббатство разом и блуждает в неведомых далях. — Короче, мышь… ну… Кайо, может, уберешь уже свой хвост оттудова? Пожалуйста, — прибавил он чуть погодя.

Глаза Кайо блеснули победным огоньком.

— О, да ты не немой, здоровяк! Мой хвост? Как странно — чего бы ему у тебя делать?

Кайо, подперев подбородок лапой, вальяжно крутила в когтях кубок с элем и с видимым удовольствием наблюдала за «страданиями» крыса.

— Тебе лучше знать, — Черноклык вздохнул свободнее, но вот из ворота его туники показался кончик хвоста и резко обвил горло двойным хватом. Крыс захрипел и вынужден был повернуть башку и встретиться взглядом с Кайо.

— А вдруг ты пронес… — Кайо подалась к Черноклыку, попутно притягивая его хвостом — неожиданно сильным для мышки, — оружие?

Рваноух сонно икнул, а необычно смущенный Черноклык с нажимом ответил:

— Я ничего не проносил.

— О, это как посмотреть.

Хвост Кайо так же внезапно отпустил горло крыса и юркой змеей выскользнул из-под туники. Мышь перекинула пустой кубок в сторону, тут же поймав его освободившимся хвостом, и щедро плеснула себе настойки из пузатой бутыли зеленого стекла. «А здоровяк прав: первым делом стрелометы. Ну а крысаки — потом». Подняв кубок на всю длину хвоста, она обогнула стол, вышла на середину зала и торжественно провозгласила:

— Я хочу рассказать вам одну историю, случившуюся много сезонов назад!

Мыши, еще недавно настороженно косящиеся на крыс, осмелели от вина и эля и разомлели от праздничных яств. Загадочно мерцали свечи, над столами витали ароматы еды, разговоры становились все громче и раскованней, то и дело слышались шутки и смех. Теперь практически все участники пира пребывали в довольстве и благодушии.

— Мы хотим историю, расскажи! — захлопал лапками молодой крот, и его поддержали возгласами: «Да, расскажи историю!», «Хотим сказку!». Лишь настоятель Мортимер, старый летописец Мафусаил, да недоверчивый крысиный вожак смотрели настороженно. Да еще мышка Василика переводила задумчивый взгляд с Матиаса на Кайо и обратно.

Кайо покачала головой:

— О нет, никаких сказок, — по залу прошелестел расстроенный вздох, — только правдивая быль!

— Давным-давно… а может, чуть больше тридцати сезонов назад, — голос Кайо сделался мягким и вкрадчивым, и звери, мгновенно подстраиваясь под интонации рассказчицы, словно колыхались на волнах истории, — из порта Северных земель вышел корабль с отважными мореходами. Они стремились к неизведанным землям и берегам, хотели отыскать новые торговые пути, но… нашли лишь смерть, боль и рабскую долю. А все почему? Звери те были самонадеянны. Достигнув Восточного континента, не понимая местного уклада, они тут же ввязались в противостояние двух вольных кланов и обречены были проиграть — в любом случае. Многие из тех зверей были умелыми воинами, но один из них сражался столь яростно и отважно, что глянулся женщине-офицеру, что командовала абордажной командой одного из вольных судов. Офицера звали Каори, и могла она быть столь же нежна, как ее имя⁽⁷⁾, а мех ее имел дивный оттенок чистейших снегов, что укрывают горные вершины.

Преисполненная чувств, Каори стремилась показать возлюбленному пути своего клана, но тот не желал слушать. Она предложила ему принять устои их жизни и присоединиться к ней — он отказался и оскорбил ее. И она, в гневе, сама отсекла ему половину хвоста — так поступали в вольных кланах с рабами. Шли сезоны, бывший возлюбленный Каори тянул лямку гребцового раба, пока однажды судьба вновь не свела его с ней. Тогда он принял все условия, что она предъявила, и Каори поверила в свое счастье. Она взяла возлюбленного к себе в команду и родила ему дочь. Вот только счастье не было настоящим. И очень скоро Каори поняла, что возлюбленный использует ее, чтобы подготовить бунт — не корабельный, о нет! Его целью было поднять полномасштабное восстание против власти всех кланов. Благодаря вмешательству Каори, восстание было подавлено на корню, многие виновные казнены, но часть заговорщиков бежала, пригретая кланом, ведущим давнюю войну с кланом Каори.

Предатель-возлюбленный Каори многое знал о ее клане, кораблях и капитанах. Он щедро делился информацией с врагами ее клана, но так и не оставил идеи собственного восстания. И однажды враги нанесли тщательно подготовленный удар. Тогда Каори встретилась со своим бывшим возлюбленным в последний раз. Он желал обезглавить ее клан, убив наследника. Она стремилась ему помешать — и проиграла. За то, что когда-то она отсекла ему хвост, он отрубил ей — в бою — правую лапу, а после и голову. В ту ночь он убил наследника ее клана, но обязательств перед принявшим его кланом не сдержал. Забрал стольких рабов, сколько пожелали пойти с ним, и ушел в открытые воды, взяв курс на родные берега. Их не преследовали — оба обманутых клана зализывали раны, и свобода предателям виделась такой близкой…

Но судьба распорядилась иначе. Восточное море на заре ранней весны — коварно. Корабли погубил небывалой силы шторм, сметавший в своем гневе целые деревни. Стихия бушевала семь долгих дней, на берега еще долго выносило тела зверей и обломки некогда грозных судов. Никто не мог выжить в такой катастрофе, но предателю повезло спастись и на этот раз. Его вынесло на побережье, где в закатных волнах его нашла кроткая девушка, что мирно жила в деревне на берегу, там, где река входит в море, а море сливается с рекой. Всю жизнь девушка и ее семья занимались лишь рыбной ловлей, да ухаживали за маленьким садом и не знали иных занятий. Девушка выходила предателя и пленила его суровое сердце. Она стала ему женой и родила сына. Но и этому счастью не суждено было длиться долго.

Вольные кланы не посылали погоню, но после шторма один из кораблей ушел самовольно — офицер, что служил вместе с Каори убитому наследнику, сделался капитаном. Он выбрал дорогу мести и команда поддержала его. Почти три сезона понадобилось капитану, чтобы добраться до дома предателя. Они давно утратили корабль, команда словно истаяла на глазах — зверей забирали болезни и раны, они умирали от голода и тягот пути, но капитан упорно вел их вдоль побережья — от деревни к деревне. И везде искал того, с кем не мог примириться на одном свете. Капитан стал тенью самого себя, он знал, что не сможет жить спокойно, пока где-то под куполом звезд бьется сердце предателя. Каждую ночь он слышал его гулкие удары в своих кошмарах. Вот так: тут-тук-тук… тук-тук… тук… Они отдавались в его висках и он подгонял команду — словом, сталью и взглядом — что резал вернее стали.

Но когда капитан с дюжиной оставшихся у него зверей ступил на то самое место, где некогда девушка нашла спасшегося предателя... он столкнулся с траурной процессией. Звери несли лодку с мертвецом внутри, чтобы по обычаям Севера позволить морю забрать прах, после того, как огонь очищения смоет с покойника все грехи⁽⁸⁾. За лодкой шла молодая вдова, ее почти несли жители деревни — столь велико было ее горе. Капитан заглянул в лицо покойнику — то предатель лежал, обложенный полевыми цветами. Не ведая себя от ярости, капитан раз за разом вонзал клинок в его мертвое тело. Жители деревни бежали в страхе, лишь вдова оказалась не в силах покинуть мужа. Тогда капитан пришел в себя, он посмотрел на женщину и просто перерезал ей горло. А потом повелел столпившейся кругом команде привязать к телам по камню, погрузить в лодку и, пробив дно, отправить к морскому дьяволу. Он сжег деревню, и до сих пор в том месте остается лишь пепелище. Капитан ушел, так и не узнав о сыне своего врага.

Под конец рассказа голос Кайо звучал в абсолютной тишине. Мышки жались к мужьям, старые монахи грели в лапах кубки с добрым вином и элем, крысы слушали с интересом. Всхрап задремавшего Рваноуха разбил хрустальную тишину, и Кайо широко ухмыльнулась. Игра теней на ее двояком лице сделала улыбку особенно страшной.

— Вы уже поняли, кто я, аббат-настоятель. Теперь я скажу, почему я все еще пользуюсь вашим любезным гостеприимством. Ответ всему — кровь. Моя кровь, кровь, которая не принадлежит вам и вашему постылому миру.

Кайо остановилась прямо напротив скамьи, где сидел под впечатлением от рассказа Матиас. Она кивнула ему и тут же резким движением наклонилась и двумя лапами сдернула опешившего мыша с его места, перетащив к себе прямо через стол. Матиас больно грохнулся на колени, и боль привела его в чувство. Но опомниться ему Кайо не дала:

— Так давайте же выпьем за моего обретенного брата! — Настойка из кубка Кайо выплескивалась от резкой жестикуляции, но это уже никого не волновало. Кайо вновь сжимала кубок в лапе — она подняла его высоко над головой, словно приглашая присутствующих разделить с ней тост, а ее хвост двойным удушающим хвостом сдавил горло Матиаса.

— Вставай, братишка, это же все для тебя! — Кайо театрально развела лапы, словно очерчивая весь зал. — Встань, когда я к тебе обращаюсь!

Кажется, аббат Мортимер что-то закричал… Глаза Матиаса застилали слезы боли и обиды, в ушах бухала кровь. А еще он именно сейчас ощутил вкус полного всепроникающего бессилия. Он не мог встать, он не мог вдохнуть, его легкие горели, требуя одного — воздуха! Его сознание меркло, а лапы бессильно царапали чужой хвост короткими когтями — совершенно беспомощный и бесполезный жест. Кайо дернула вверх хвостом, ставя Матиаса на нетвердые лапы, он вдруг подумал, что сейчас она сломает ему шею. Но вместо этого захват вдруг ослаб, и стоило Матиасу увидеть перед глазами ухмыляющуюся морду… сестры, как его догнала увесистая оплеуха.

Кайо почти нежно притянула пошатывающегося Матиаса за подбородок и расцеловала в обе щеки, затем прижалась губами к горячему лбу.

— Посмотрите, аббат! — вскричала оно весело. — Разве мы не похожи — ну просто одно лицо!

Она даже повернулась к главному столу не отмеченной белым пятном стороной, и с некоторой оторопью аббат вынужден был мысленно согласиться с ней — как же он раньше не замечал, что они столь похожи? Но только внешне. Мортимер был твердо уверен: это сходство поверхностно и иллюзорно, его добрый и благородный Мати не имеет ничего общего с этой… несчастной мышью.

— Отпусти его, немедленно! — подскочила из-за стола Винифред. Ее голубые глаза сверкали поистине великолепным гневом.

— Отпустить его? — словно в задумчивости проговорила Кайо. — Но я же только нашла тебя, братик! — теперь она обращалась только к вырывающемуся Матиасу. — Мне плевать на вашу мышиную возню, но ты… о нет, ты не умрешь здесь и сейчас! Сначала ты станешь мне достойным братом. — Кайо, не переставая ухмыляться, оттолкнула мыша от себя, и тот больно врезался спиной в праздничный стол. — Или достойным врагом. — Она скинула чужой плащ и отточенным движением выхватила дао — клинки опасно блеснули в свете пламени множества свечей. — Чтобы я могла положить твою шкурку к своему трону. А сейчас я сделаю тебе подарок — даже два!

— Нет! — вдруг взмолился Матиас. Он понял. В отличие от многих в этом зале, он понял, что сейчас сделает Кайо. — Пожалуйста, не надо!

Мышонок прыгнул, в порыве затопившего душу отчаяния, надеясь сбить Кайо с ног — пусть она лучше убьет его, чем… «Винифред, Констанция, кто-нибудь! Ну сделайте же хоть что-то!»

Но Кайо легко оттолкнула его хвостом, даже не обернувшись. Она смотрела только на аббата. И в следующий миг высоко прыгнула, оказавшись на столе прямо перед ним. Но еще до того, как лапы ее коснулись белоснежной скатерти, смертоносные дао нашли свою цель. Лишь на миг лезвия клинков замедлили движение и… голова настоятеля Мортимера осталась стоять на клинках. Отдельно от остального тела.

Кайо развернулась на одной лапе и театрально поклонилась, держа голову Мортимера прямо перед собой. Вязкая кровь обильно стекала по лезвиям дао, а за спиной мыши лишь через несколько долгих мгновений безголовое тело упало вместе со стулом, скинутое легким движением ее хвоста.

— Ой, кажется, у меня получилось новое блюдо! — Кайо позволила голове аббата аккуратно соскользнуть с клинков в центр огромного блюда с остатками запеченной рыбы. — Старый дурак а-ля Рэдволл!

Эта картина навеки застыла в памяти Матиаса, в самом дальнем, горьком и темном ее уголке. Его жизнь словно оборвалась вместе с жизнью аббата, а он почему-то все еще стоял в крутящемся зале — ощущая пустоту и густую темную ярость — одновременно. Он чувствовал себя, словно тот хариус, что они совсем недавно поймали с братом Альфом к юбилею отца-настоятеля. Матиаса как будто тоже вытащили из благодатной воды на твердый берег, и он задыхался, потому что тело его не знало, как дышать этим странным обжигающим воздухом. Он должен был принять это, смириться… И будто со стороны Матиас наблюдал, как кто-то другой в его теле, захлебываясь в ярости и слезах, с дикой ненавистью смотрел в глаза Кайо. Этот некто подскочил к столу и, бешено заорав, вырвал скатерть из-под ее лап — кругом полетела еда и посуда… и голова настоятеля жутким «мячиком» покатилась через весь зал, оставляя кровавый след. И замерла… прямо перед лапами влетевшей в распахнутые двери Констанции.

* * *

Примечание автора:

Понимаю, что несколько странно вставлять веселую песенку после столь напряженной части, но что поделать, если Кайо вспоминает отрывок из авторской переделки песни Леонида Утесова «Первым делом самолеты»:

 

Мы, братва, корабельные крысы!

Быт наш только одним не хорош -

Пусть влюбился на береге сизом,

А с рассветом вновь в море уйдешь!

 

Потому, потому что мы пираты!

Море наш, море наш родимый дом.

Первым делом когги, джонки и каракки!

Ну а крысочки? А крысочки — потом!

Первым делом стрелометы, сабли, даги!

Ну а крысочки и мышечки — потом!

 

Нежный образ во сне вновь ласкаешь -

С ней хвостами бы сплелся навек!

Помни: в море никак не узнаешь,

Кто сегодня нашел с ней ночлег.

 

Потому, потому что мы пираты!

Море наш, море наш родимый дом.

Первым делом когги, джонки и каракки!

Ну а крысочки? А крысочки — потом!

Первым делом стрелометы, сабли, даги!

Ну а крысочки и мышечки — потом!

 

Чтоб с тоскою совсем не сродниться,

Вспоминая нору и очаг,

Мы решили вовек не жениться,

Если крыска — не вольный пират!

 

Потому, потому что мы пираты!

Море наш, море наш родимый дом.

Первым делом когги, джонки и каракки!

Ну а крысочки? А крысочки — потом!

Первым делом стрелометы, сабли, даги!

Ну а крысочки и мышечки — потом!

---

* * *

От яростного боевого клича Констанции, казалось, вздрогнули сами стены. Никто из обитателей аббатства никогда доселе не видел их матушку-барсучиху в подобном состоянии. На Констанцию было жутко даже просто смотреть — казалось, перед напуганными мышами предстала сама Стихия безудержного и неумолимого возмездия. В этот момент Констанция не была способна вымолвить ни единого связного слова — она и не собиралась говорить. За нее все скажет боевой цеп. Она проверит его в бою, размозжив кости и головы мерзких убийц!

И Констанция бросилась на крыс, отшвырнув массивный дубовый стол — словно его и не было.

Матиас едва успел распластаться на полу, выпутываясь из скатерти, только поэтому он разминулся с просвистевшим над головой столом. «Констанция! — понял он. — Где же ты была раньше?» И все-таки еще одна фраза билась в мозгу мыша, высекая из сознания горькие искры: «Подарок… я сделаю тебе подарок — даже два… сделаю подарок… даже два… даже два… два…».

Сонно хлопающий глазами Рваноух сразу же получил скользящий удар грозным цепом и осел на пол безвольной куклой. Краснозуб пропустил барсучиху вперед и попытался подсечь ей лапы хвостом, но Констанция лишь с неприятным хрустом наступила на хвост крыса. Подоспевший Черноклык с безопасного расстояния метнул в ее сторону стул, и тот разлетелся в воздухе, встретив могучий удар тяжелого цепа. Несколько крупных щепок впились в лапу Констанции, но та не замечала боли. Она вообще перестала различать своих и чужих, сознание ее подернула кровавая пелена, и это едва не стоило жизни Винифред. Выдра лишь в последний момент успела увернуться.

Переглянувшись с крысами, Винифред приняла единственно верное решение:

— Все прочь из Зала, быстро уходите! Прочь!

И тут на их головы будто упало небо. Жуткий грохот раздался откуда-то сверху, а стены заходили ходуном. Замок вздрогнул, окна плюнули наружу разноцветными витражами — раз, затем тут же еще один, и все затихло. Нет, не затихло — лишь на мгновение замерло, а после тишину заполнил гвалт птичьих чирикающих во всю мощь легких голосов.

Матиас потряс головой — там поселилась боль. Кажется, его что-то ударило по затылку. Он заставил себя сосредоточиться на творящемся вокруг совершенно невозможном безумии. Констанция страшно ревела, будто лишившийся всего зверь. Ее пытались скрутить двое крысиных офицеров, Винифред и подоспевшие ей на помощь выдры.

Он не будет смотреть в сторону тела аббата — решил Матиас, он должен… позаботиться о Василике. А потом заставить этот взбесившийся мир встать на место, чтобы все пришло в норму. Чтобы все перестали сражаться. Чтобы он начал хоть что-то понимать! Взгляд его замер, впившись в извивающуюся в невероятном танце с клинками фигуру. Но сначала… сначала он убьет ту, что виновна во всем!

* * *

Кайо молча и бесстрастно стояла у обломков стола, держа в лапах перекрещенные дао. По другую сторону условной «преграды» у стены в том же неестественном спокойствии замер Клуни Хлыст, помахивая собственным толстым и длинным хвостом на манер плети и держа в другой лапе тяжелый канделябр. Время для этих двоих будто замерло, а пространство переполненного криками и топотом множества лап зала сместилось куда-то на другой план восприятия.

— Спасибо за армию, — оскалилась в усмешке Кайо, — я как раз подумывала, где бы набрать команду.

— Я бы не отказался от такого офицера, если бы ты не была поехавшей на всю голову стервой, — только отмахнулся Клуни.

Кайо будто бы даже слегка расслабилась и начала опускать клинки…

— Берегись! — крикнул Матиас что есть мочи, разгадав маневр Кайо в тот самый момент, когда мышь едва заметно напрягла спину в знакомом движении — недавние тренировки не прошли даром.

Но Клуни и без подсказок среагировал быстрее прочих. Время для него будто текло иначе. Крыс резко пригнулся, и смертоносная сталь зажатого в хвосте Кайо кинжала высекла искру из камня там, где только что находилось горло крысиного вожака. Резким движением он подкинул лапой зазубренную доску, что некогда была частью стола, и отправил прямо в морду Кайо, но та тут же разрубила ее надвое — лишь мелькнули лезвия дао — и отбросила задней лапой обломки. Доска отвлекла Кайо всего на долю мгновения, но этого хватило, чтобы хвост Клуни совершенно невероятным образом изогнулся и с силой ударил Кайо в раненый бок. Мышь сбилась со стойки, едва не согнувшись от боли, и Клуни тут же попытался развить преимущество коравной подсечкой, но едва успел отдернуть хвост — лишь благодаря отменной реакции не пришпиленный к полу кинжалом.

— Мой дорогой братик болеет за тебя! — рассмеялась она в морду Клуни. — А ты начинаешь соображать, братишка!

Матиас, шатаясь, ринулся на нее, зажав в лапе вилку, но Кайо лишь презрительно подсекла ему лапы хвостом, отправив в недолгий полет, закончившийся у лестницы в Пещерный зал, куда вынужден был отступить и Клуни.

Она попыталась догнать крысака на лестнице, попросту перепрыгнув через распростертое тело Матиаса и походя огрев его хвостом по спине. Но Клуни не желал терять преимущество в росте и уже спрыгнул со ступеней.

Кайо довольно осклабилась — на сей раз противник ей достался что надо. Но хвост и канделябр против дао и кинжала — не то оружие, с которым он проживет долго, даже несмотря на поблескивающие доспехи! Ха!

Где-то рядом раздался еще один полный ярости рев барсучихи, но на сей раз к ней примешивалась ярость загнанного зверя. «Пора кончать спектакль», — решила Кайо.

Кайо прыгнула, мгновенно сокращая дистанцию, и обрушила на противника град коротких скользящих ударов, целясь прежде всего в незащищенное горло и лапы. Кайо не столько всерьез надеялась ранить крыса, сколько вытесняла его к дальнему углу стены. Окровавленные дао так и сверкали в переменчивом свете свечей, орошая морды противников мельчайшими каплями кровавых брызг.

Клуни ничего не оставалось, кроме как скрипнуть зубами и встретить лезвия дао жестким блоком. Опытный воин понимал, что стоит ему упереться в стену — и игра кончится очень быстро. Поэтому в следующий миг он лихо закрутил канделябр, давя своим весом вниз, превращая блок в захват. Если бы Кайо вовремя не отпрыгнула, дао вышибло бы из ее лап, ломая кости. А тем временем хвост Клуни почти догнал ее в прыжке, с такой силой выбив каменную крошку с пола, что звук лишний раз напомнил о хрупкости мышиных костей.

Но уже в следующую секунду Клуни самому пришлось уклоняться от точных жалящих выпадов хвостового кинжала. Кайо победно ухмыльнулась, когда один из них все-таки впился в левое плечо крысиного вожака. Резкая боль будто придала Клуни сил, он сделал неожиданный выпад и вдруг оттолкнулся хвостом, с силой пнув Кайо задней лапой в уязвимый бок — ту впечатало в противоположную стену и она зашипела рассерженной дикой кошкой.

Мартин нашел в себе силы упрямо вскочить на лапы. Все настолько быстро происходило — это и есть реальный бой? И тут он заметил, что на одну из его лап намоталась белая ткань — обрывок той самой скатерти. Недолго думая, мыш обернул в нее единственное, что у него нашлось под лапой — вилку! И метнул получившийся снаряд, целясь Кайо в лицо.

Кайо едва отбила следующий удар Клуни — скорее интуитивно угадав его направление. Глаза ей вдруг застлала какая-то тряпка, и Кайо потеряла несколько драгоценных мгновений, избавляясь от нее. Хвост скрутил жесткий хват, и Кайо без малейшего сожаления выпустила кинжал и выскользнула хвостом из захвата. Взгляд ее перебегал с Клуни на Матиаса.

— Теперь не только у тебя есть оружие, — Клуни небрежно поигрывал ее кинжалом.

С лестницы послышался топот нескольких лап, свистнул дротик, и Кайо поняла, что пора менять поле боя и правила игры. Что ж, хоть кто-то на этом конце света смог ее… не разочаровать!

* * *

— Куда она делась?! — в ярости закричала Винифред, когда заполнивший Пещерный зал дым от странной, кинутой Кайо в лампу шишки немного рассеялся.

Выдра опустила карманный стреломет — гордость кротово-ежовых разработок и штучную работу мастера Виньклифа. Винифред, Краснозуб и прихрамывающий на обе лапы (как это ни странно) Черноклык являли собой поистине страшное зрелище — всклокоченная, вымазанная в крови из покрывающих тело глубоких порезов и ран шерсть, разорванная одежда и горящие горячкой боя глаза. Матиас до сегодняшнего дня и представить не мог, что выдра и крысы могут выглядеть настолько… одинаково.

— Ты жив, командир! — радостно констатировал очевидный факт Краснозуб, и Клуни даже удивила искренность придурка-заместителя. А впрочем, кто они без него? Сброд, да и только.

— Смотрите, тут, кажется, ход какой-то! — указал на одну из стен Матиас.

И действительно, кровавый отпечаток хвоста уходил как будто под гладкий камень. Он начал ощупывать и нажимать соседние камни, отчаянно боясь упустить свою… добычу. Преступницу — поправил он сам себя.

Но ничего не получалось, а время неумолимо утекало, будто песок сквозь пальцы! В отчаянии Матиас с силой ударил «дверь» лапами, затем еще раз, и еще. Наконец, он размахнулся хвостом, сбив крепление лампы и… камень провернулся, открыв темный, наполненный почему-то дымом ход.

Без колебаний Матиас первым скользнул внутрь. Пока он продолжает этот бег, эту погоню… он может не думать об оставшемся на полу Большого зала обезглавленном теле. Почти может.

Краем уха Матиас уловил, что кто-то идет за ним, и, ободренный, прибавил шаг. Идти приходилось согнувшись, особенно тяжело приходилось рослой Винифред и всем крысам разом. По мере продвижения по туннелю дым становился все плотнее. Но ход, определенно, шел по спирали и вверх.

Но вот, наконец, странная процессия достигла тупика, где вскоре обнаружилась еще одна потайная дверь. Стараясь кашлять потише, Матиас закрыл морду рукавом. С удивлением он понял, что они оказались на среднем уровне колокольни. А внизу… под ними бушевало пламя. Огонь не мог сам по себе возникнуть и разрастись так быстро и внезапно. Матиас сжал лапы в кулаки — Кайо, вот он, ответ на все беды! Как же он был глуп!

Не дожидаясь остальных, Матиас побежал вверх по деревянной винтовой лестнице, что вилась внутри высокой рэдволльской колокольни. Еще немного, и лестница обрушится — в этом он даже не сомневался!

— Я убью тебя! — крикнул он на бегу, почти задыхаясь от скопившегося в легких дыма. — Запомни, за все, что ты сегодня сделала — я найду и остановлю тебя, Кайо Пташка.

— Зачем же так громко кричать, — хмыкнул знакомый до боли голос.

Матиас резко затормозил — он не заметил Кайо и пролетел мимо нее в клубах дыма и собственного отчаяния.

— Ну вот она я, — Кайо смотрела снисходительно, но голос ее был впервые серьезен. — Убивай, — будто дала разрешение она.

Матиас опешил на секунду, но тут же бросился на Кайо с голыми лапами и попытался в последний момент ударить хвостом. Не вышло. Кайо просто сместила корпус, уклонившись от хвоста, и отступила на пол-лапы в дым. Матиас едва не свалился и больно ударился о перила.

— О да, продолжай в том же духе, братишка. В конце концов у тебя обязательно получится.

— Можешь насмехаться сколько угодно, теперь я знаю, кто ты! Ты просто грязная убийца! И дочь убийцы, и…

— О, как и ты. В этом ирония ситуации.

И она просто пошла наверх, оставив Матиаса бессильно сжимать лапы в кулаки. Но тут его отодвинула с пути чья-то лапа, и он увидел прижавшую в жесте молчания палец к губам Винифред. Три крысы и выдра размытыми тенями бесшумно скользили в дыму.

Кайо не услышала, но мехом почувствовала замах, и кинжал лишь оцарапал ее левую лапу. Наверху колокольни было не так дымно и жарко — пламя еще не распространилось настолько, чтобы угрожать самой верхней площадке обрушением, а дым уносил ветер. Зато отсюда открывался дивный вид на почти полностью объятую огнем крышу и мечущиеся по далекому аббатскому двору маленькие фигурки зверей.

Клуни бросил быстрый взгляд на западную стену — так и есть, его крысы совершенно беспрепятственно забирались по гибким ивовым лестницам… их не то что не встречали, их даже никто не замечал в свете разрастающегося пожара. И солдаты скапливались с внутренней стороны стены и стояли, как идиотские истуканы. Последний факт крысиного вожака уже совсем не обрадовал.

— Кретины! — заорал на них Клуни, выпучив единственный грозный глаз, — Тушите мой замок!!!

Эта минута отвлечения едва не стоила крысиному вожаку всего, в том числе и жизни. Не склонная к разговорам и осмотру территории Винифред бросилась на Кайо с зажатым в лапе дротиком и тут же пропахала мордой деревянный пол — верткий хвост Кайо подстроил ей коварную ловушку. И все бы ничего, но в полете она задела Краснозуба, а тот, в свою очередь, неловко уцепился за Клуни. Какое-то мгновение все они балансировали на самом краю площадки, а потом полетели вниз — в разверзшуюся огненную пасть! А следом рухнула и часть лестницы, взметнув красивый фонтанчик искр. А где-то за пределами аббатства раздался призывный крик кречета.

Ободрав лапы в кровавое месиво, Клуни уцепился за звонарный канат и надежно повис на нем. Округу наполнил тревожный набат, а Кайо и крыс едва не оглушило — с непривычки. На самом краю платформы на последнем когте повисла Винифред, и Матиас поспешил помочь ей влезть наверх, что оказалось не таким уж простым делом. Краснозуб попросту вцепился в хвост Клуни и повис на нем — ниже каната уже не было, и у крыса не нашлось другого способа спасения.

— Отпусти, — с нажимом проговорил вожак, но Краснозуб только башкой помотал.

Клуни закусил собственный плащ — от боли, и с досады пнул жизнелюбивого заместителя. Удар пришелся вскользь — Краснозуб лишь вжал голову в плечи и держался по-прежнему крепко.

— А к рассвету — крысы жареные, — хмыкнула Кайо.

И тут Черноклык совершенно растерялся. Он остался один против бешеной мыши. И здраво оценивал свои шансы, как невысокие. Кайо поигрывала дао, и шерсть на загривке Черноклыка вдруг встала дыбом, когда он понял, что оружие занесено над крепежным канатом, удерживающим колокол. Кричать что-то вроде «нет!» крыс смысла не видел, равно как и надеяться на чью-то добрую волю — он рассчитывал расстояние и траекторию прыжка.

Вот дао красивым движением занесены для последнего удара. Вот лезвия вгрызаются в канат и разом его перерубают. Взвивается веревка и…

В этот момент, кажется, Черноклык ощутил на собственной шкуре всю тяжесть бытия. Он заранее незаметно привязал себя хвостом к балке морским узлом и теперь повис, буквально растянутый, вцепившись всеми передними лапами и даже зубами в канатную веревку. На глаза навернулись слезы — от дыма или от напряжения. Задние лапы безвольно повисли, а хвост готов был оторваться. Он едва заметил чертову мышь, подошедшую буквально вплотную — он умел подавлять боль в бою, но сейчас она занимала все-таки большую часть его сознания.

На лице Кайо сменялись эмоции — от удивления до восхищения, желания заполучить такого бойца и некоего понимания.

— Если отпустишь, — проговорила она почти ласково, — остальные будут слушаться тебя.

Но Черноклык только упрямо помотал головой.

— Не хочешь быть вожаком? — уже почти не удивилась Кайо. — Ну что ж… выбор твой. Тогда мне, кажется, — она мимоходом взглянула на резво ползущих по веревке крыс, — пора.

И прыгнула вниз, но с другой стороны колокольни.

* * *

Рваноух застонал, и первым, что он увидел, подняв отяжелевшие веки, был… толстый воинственный воробей, пикирующий на него с совершенно непереводимым боевым кличем! Рваноух прянул в сторону, и острые когти птицы прошли в каком-то дюйме от его морды, оставив глубокие борозды на земле. На земле. Он совершенно определенно лежал на аббатском дворе, а вокруг него сновали мыши, крысы, выдры… летали птицы. Все орали и суетились. Чувствительный нос крысака тут же уловил характерный запах пожарища. Дома ведь горят совсем не так, как, например, корабли. И уж, конечно, не так, как обычный, пусть даже большой, костер. Кому, как не Рваноуху знать.

Крыс схватился за голову. Нечего было и пытаться сейчас сесть.

Кто-то вдруг накрыл его чем-то теплым, и Рваноух даже стонать перестал — от удивления. Рядом примостился мышонок, и Рваноух тут же узнал в нем Колина. Тот виновато опустил уши и едва не плакал.

— Прости… я, кажется… не очень гожусь для всяких взрослых заданий, — удрученно проговорил Колин.

— Это ты, что ли, птичкам хвосты запалил? — сделал удивительно точный для его состояния вывод Рваноух — чутье подсказало, не иначе.

— Ну, там все не очень просто получилось. Вроде я, а вроде и не совсем я. Ну, не только я.

— Ага, — проговорил крыс, — так оно всегда и бывает. Не парься, малец. Не подох — и хорошо уже.

Рваноух прикрыл глаза на минутку и скоро вновь засопел.

* * *

— А ведь ты почти меня провел, — хмыкнул Клуни, разглядывая то, что осталось от одного из соломенных стражей. — Кстати, барсучиху так и не нашли — ни живой, ни мертвой. Она действительно наследница Лорда Горы? Что-то мне подсказывает, что нет.

Матиас лишь пожал плечами, надеясь, что это избавит его от необходимости отвечать. Клуни все равно узнает, но… пока раскрывать все карты ему не хотелось.

— И что же, в Саламандастроне ее послушают и отправят сюда армию? — Клуни осматривал стены Рэдволла уже другими глазами.

В памяти Матиаса всплыли слова, будто из другой жизни: «Дай зверю не то, что он просит, а то, чего у него никогда не было — и он отдаст остальное сам». Матиас понял, что он воспользуется даже ее советом, если это поможет ему покончить с ней.

— Только если ты продолжишь считать себя завоевателем, а не убедишь этих зверей, что ты их союзник.

— Какой, к дьяволу, союзник, когда мои крысы захватили аббатство?

— А такой — всенародно избранный, ну… скажем, канцлером или вождем, или придумай сам — какая разница? Если я верно помню, мы вместе тушили замок. И ты же не собираешься грабить собственные земли и порабощать и так нуждающихся в покровительстве зверей?

— Складно поешь, мышонок, — огромный крыс устроился на пятачке опаленной огнем травы. — Ничего уже не станет прежним — так чего бы не перекроить все и разом, ха!

— Приходится, — тихо буркнул Матиас.

В ушах его до сих пор стоял крик призрачного воителя, когда сгорел гобелен, а стоило сомкнуть веки — перед глазами возникала голова отца Мортимера на скрещенных дао.

* * *

Плеск волн, пещера в горах и мерное биение сердца огромной белой птицы — что еще надо для счастья настоящего пирата? Кайо провела лапой по мягким перьям под крылом ее пташки.

— Докладывай… мой упорный капитан.

Поджарый ласка со шрамом на полморды подбросил веток в обложенный камешками костер.

— Лорд мертв и умер еще до того, как ты получила его последний приказ. Я должен был сохранить этот факт в тайне до момента, как ты вернешься с победой. Победа действительно пришла, а ты — нет.

Кайо смотрела на море. «Отец мертв? Странная фраза, отдающая полной бессмыслицей. И все же… Кто, как не он, мог срежиссировать что угодно — почему бы и не собственную смерть?»

— Они признали меня мертвой? — уточнила она, имея в виду Совет капитанов.

— Когда я был там в последний раз — нет. Официально нет, они намерены соблюсти традиции и ждать полсезона. Но тебе следует быть осторожной.

— Когда буду лететь слишком низко, — хмыкнула мышь.

— Тебе нужен корабль и я…

— Сама найду, — перебила ласку Кайо. — Не спорь, и так знаю, что хочешь сказать, но у тебя другое задание. Мой брат — теперь твоя забота.

— Дурная кровь беглого раба и подлого убийцы, — ласка сжал кулаки и его лицо вдруг сделалось не просто уродливым из-за шрама, а даже старым. Воин вдруг словно усох в своей застарелой ненависти.

— И тем не менее — моя кровь, — с нажимом одернула его Кайо. — Теперь я — Лорд Хинотамаши. И он — мой кровный родич.

— В тебе я вижу лишь кровь твоей матери и дух твоего отца, — упрямо заскрежетал зубами ласка.

— Каори отомщена, а наследника, мы оба знаем, может, и настиг клинок твоего врага, но убили его интриги Окина Сакана. Ты сам упустил его сына… теперь мне, как его сестре и твоему командиру, решать его судьбу. И он будет жить, а ты — проследишь, чтобы он жил так, чтобы нас не позорить.

Кайо помолчала. Поиски корабля займут какое-то время. Даже ее кречет должен отдыхать, ему не преодолеть такое расстояние без остановок. Часть пути придется именно плыть.

— Возвращайся в замок Хлыста и снова будь… Доходягой.

* * *

По широкой лесной дороге медленно, но упорно брели израненная барсучиха в полном боевом доспехе и старый мыш в обгоревшей робе аббата.

— Мы найдем приют и помощь, — тихо молвил Мафусаил, — а потом отыщется и способ избавить Рэдволл от гнета захватчиков.

Констанция не ответила, и мыш в очередной раз лишь печально вздохнул. Но вот за кустами неподалеку раздались подозрительные шорохи и тихие… всхлипы? Констанция тут же поспешила к источнику звука и замерла над самым краем недавно обрушившейся дыры в какой-то старый туннель. Барсучиха встала на колени и заглянула внутрь:

— Эй, есть кто живой?

Всхлипы резко прекратились, но внизу, кажется, кто-то неловко ворочался.

— Мы не причиним тебе зла, добрый зверь, — мягко проговорил Мафусаил. — Назови себя, и мы придумаем, как тебе помочь.

Ждать пришлось недолго, из туннеля раздался слабый голос:

— Пожалуйста… вытащите меня отсюда, я тут теперь совсем один и не хочу… умереть в темноте.

Переглянувшись, путники пришли к молчаливому соглашению. Констанция обвязала совсем легкого мыша веревкой и мягко спустила в дыру. В темноте Мафусаил нащупал дрожащего зверя и аккуратно обвязал безвольное тело свободным куском веревки.

— Что это?.. — не удержался от вопроса он, вдруг поняв, что стоит не на твердой земле, а на чем-то чешуйчатом и холодном. Догадка пробрала старика дрожью. — Это змей? Он мертв?..

Вскоре на поверхность показался совсем еще молодой лис, скорее даже, лисенок. Он едва мог пошевелиться, и Мафусаил предположил, что их новому знакомцу повезло пережить ядовитый укус. Вот только… бывший аббат горестно вздохнул и не позволил себе отвести взгляд от страшной раны — змей буквально содрал половину лицу несчастного. Это было ужасно.

— Как тебя зовут? — мягко спросил Мафусаил, обрабатывая раны лиса.

Тот застонал и приоткрыл глаз на не искалеченной стороне морды.

— Раньше звали Куроедом… но он мертв, я теперь другой зверь.

— Тебе очень повезло, — заметила Констанция. «Но все же жаль, что он оказался лисом — куда его теперь денешь?..»

— Это все меч, — очень тихо заговорил спасенный. — Я убегал от крыс, и вдруг земля ушла у меня из-под лап. А потом… там был змей… Он хотел меня сожрать, а меч вдруг засветился, и я схватил его… И еще чьи-то слова зазвучали у меня в голове. Кто-то говорил мне, что делать, и я… мне… в общем, у меня получилось прикончить змея.

— Меч с тобой говорил? — подался вперед Мафусаил.

— Не бросайте меня, пожалуйста! — Из глаза лисенка потекли слезы. — Возьмите меч, он там… остался внизу… меч волшебный, я знаю.

Когда друзья извлекли из змеиного логова превосходного качества клинок, Мафусаил сел прямо в траву и вытер рукавом вмиг заслезившиеся глаза.

— Констанция, теперь все сложится хорошо, я уверен, — проговорил он наконец, и глаза его светились улыбкой. Он погладил задремавшего лиса чуть заметно дрожащей лапой. — Это меч самого Мартина Воителя, и наш бедный лисенок избран судьбой для великих дел. Меч мог пробудить только тот, в ком нашел новое воплощение Мартин. Признаться, я никогда не думал, что доживу до этого дня… и что новым Мартином окажется именно такой зверь.

— Мы должны защитить его, — кивнула Констанция.

— Но теперь мы не пойдем в Саламандастрон, — продолжил бывший аббат. — Как бы хорошо я ни относился к зайцам, но лиса они не примут. Остается одно…

— …Флорет, — закончила барсучиха. — Я понесу его, святой отец, пока он не сможет идти.

* * *

Через несколько недель.

 

Плеск воды — и Кайо повернулась. На ней были только просторные темного цвета штаны, подпоясанные широким поясом. Легкий ветерок свободно ворошил шерсть, холодя кожу под ней.

— Смущает? — уточнила мышь, словно вела разговор о погоде на море.

Она не делала попыток прикрыться, убежать или же схватиться за оружие — Черноклык не видел дао, но это, как он успел убедиться, вовсе не значило, что мечи не появятся в следующее мгновение. Он молчал — прежде всего потому, что не был уверен в ответе. Полураздетая мышь его, безусловно, не смущала. Но вот само ее поведение — отнюдь. Обычно женщины реагировали на собственную наготу: использовали в желании соблазнить или стремились прикрыть — от нежеланных взглядов. Для тех женщин, которых он знал, нагота была или оружием, или слабостью. Кайо, казалось, вовсе ее не замечала. Черноклык даже не был уверен, имеет в виду она свою грудь или татуировку.

Кайо медленно улыбнулась, неизвестно как истолковав молчание:

— Зря.

На самом деле, для наследницы клана вакоа действительно не было ничего необычного в отсутствии халата — именно так она выходила на некоторые тренировки и, обязательно, на ежесезонные ритуальные бои, призванные упрочить ее положение и показать степень владения воинским искусством. Она гордилась символом дракона, что был сначала выжжен, а потом и вытатуирован на ее спине, и не видела смысла скрывать ни его, ни собственное отношение.

Кайо медленно подошла к крысу и остановилась только тогда, когда его морда практически нависла над ее затылком и можно было ощутить тепло чужого тела, не касаясь при этом ни шерстинкой.

— Снова хочешь переманить меня в свой клан? — с некоторым напряжением предположил Черноклык.

— А ты разве пойдешь? — хмыкнула Кайо и задрала голову так, чтобы видеть его морду. Не приближаясь и ничего не предпринимая — только разноцветные глаза жутковато смотрели, да хвост ее крепко обвивался вокруг крысиного хвоста, скользя и затягивая «кольца» в змеином хвате.

— Нет, конечно, — ответил он и, посылая все к морскому дьяволу, сграбастал в лапы тонкую фигурку, впечатывая спиной в ближайшую сосну. — Меня устраивает мой. Хочу, чтобы ты уже это уяснила.

— О, — хмыкнула Кайо, вспомнив недавний бой с Клуни Хлыстом, — я не моя мать.

Кора впивалась в спину, хвост крыса непроизвольно подергивался, и одно это уже было в какой-то мере приятно. Впрочем, недостаточно для такого длинного дня.

— Теперь, когда мы все выяснили: меньше слов — больше дела!

 

Конец.

 

25 ноября 2020 — 08 декабря 2020

---

1) Кайо (японское имя) — морская. Однако, в испанском языке имя Кайо является мужским и имеет значение «радостный».

Вернуться к тексту

2) Имеется в виду, разумеется, «вокоу» или просто «вако» — знаменитые японские пираты, дословный перевод: «разбойники страны Восходящего солнца». Но так как это авторский текст, я нагло ввожу слово «вакоу» для обозначения собственной пиратской братии.

Вокоу знамениты как своей хорошей организованностью, так и жестокостью. Они совершали набеги на берега Кореи и Китая, возвели пытки в ранг искусства и самовыражения и всячески поддерживали молву о связях с нечистой силой. При этом Вокоу пользовались поддержкой как простых японцев, так и высших чиновников. Иногда они нанимались охранять, а не грабить корабли. Вокоу — общее название японского пиратства. На деле же это объединение множества кланов, как мелких, так и имеющих собственные земли, армии и флоты.

Разумеется, все это нельзя стопроцентно переносить на моих «вакоу» (равно как и вообще японский менталитет), но если кому-то интересно подробнее узнать о вдохновивших автора японских пиратах, вот хорошая статья: https://disgustingmen.com/wokou

Вернуться к тексту

3) Окина Сакана (японский) — большая рыба.

Вернуться к тексту

4) Хинотамаши (японский) — душа огня.

Вернуться к тексту

5) Джонка — традиционное китайское парусное судно. Отличительные черты джонки — паруса из бамбуковых рей и циновок в форме четырёхугольника, а также приподнятые нос и корма. Джонка — общее название, оно может быть применимо как к рыбацкой лодчонке, так и к многомачтовому кораблю.

Вернуться к тексту

6) Брандер — судно, нагруженное легковоспламеняющимися, либо взрывчатыми веществами, используемое для поджога или подрыва вражеского корабля с целью его уничтожения. Могло управляться экипажем, покидавшим судно в середине пути, либо сплавляться по течению или по ветру в сторону вражеского флота.

Вернуться к тексту

7) Каори (японское имя) — имеет значение: мягкая, ласковая, хотя дословно переводится, как «аромат, благоухание».

Вернуться к тексту

8) Разумеется, тут намек на похоронные обряды викингов.

Вернуться к тексту