Исключение из правил (гет)

Общие сборы — единственное, что М.М. в своей жизни искренне ненавидит.

В доме, который снимает Мукуро, всегда неизменно светло и чисто, и за милю веет женской заботой, а потому даже просто переступить его порог сродни маленькому военному подвигу. М.М. натягивает самую прочную и лживую из своих улыбок, холодно кивает открывающей двери Хром и проскальзывает в просторную прихожую в обход девчонки, не утруждаясь даже простым приветствием.

В гостиной её встречает Кен — восседает в своём кресле в гордом одиночестве, громко шурша упаковкой с чипсами, и первое, пока ещё приличное впечатление тут же смазывается, стоит ему неуклюже рассыпать часть из них на бархатную обивку. М.М. кривится, высматривает место подальше от этого животного и удобно устраивается на широком диване, небрежно закидывая ногу на ногу. Короткая юбка ползёт ещё выше, приходится аккуратно поправить её, и именно в этот момент Кен, наконец, замечает присутствие М.М..

— А почему одна явилась? — удивлённо и излишне громко интересуется он с другого конца гостиной, едва успевая прожевать. От подобного зрелища М.М. передёргивает. — А где?..

— Не знаю, — резко обрывает она Кена на полуслове. Уж лучше бы здесь был Чикуса: этому и чувства такта хватает, и молчаливости, да и отвесить этой псине подзатыльник он всегда успевает вовремя.

Кен же понятия не имеет, когда стоит заткнуться. Заткнуть его лично означает окончательно разрушить столь тщательно поддерживаемый М.М. образ приличной девушки.

— Поссорились, — понимающе тянет он сквозь чавканье.

В гостиную бесшумной тенью проскальзывает Хром, предлагает выпить чай, пока они ждут остальных. И всё это так тихо и невнятно, будто громкость у неё выкручена на минимум, и приходится напрягать слух, чтобы разобрать хоть слово. А может, просто все остальные вокруг слишком громкие, и контрасты играют с ней злую шутку. М.М. отворачивается и от тошнотворно дружелюбной Хром, и от надоедливого в своей болтовне Кена, презрительно поджимает губы и откидывается на спинку дивана, вытягивая одну руку вдоль неё.

Предстоящее долгое ожидание уже заранее навевает скуку, развеять которую никто из присутствующих совершенно точно не способен, но тут свободно скользящие по диванной обивке пальцы нащупывают гладкую глянцевую поверхность и в конце тоннеля загорается тусклый свет. М.М. наклоняется, заинтересованно подцепляет кончиками ярко-красных ногтей журнал, выглядывающий из-под подушек, подтягивает его поближе и усмехается при виде названия.

Хром издаёт странный звук, разворачивается и стремительно покидает гостиную, бормоча нечто невнятное про «чай», «время» и «опаздывают». Алеющие кончики ушей предательски выдают степень её смущения.

М.М. хмыкает, возвращает скучающий взгляд к журналу и перелистывает несколько страниц: с одной из них улыбается броско накрашенная блондинка, уже одним своим видом вызывающая стойкое раздражение, но взгляд быстро смещается ниже, на занимающую всю полосу статью. Отдельные строчки, будто нарочно выделенные жирным шрифтом, сами собой бросаются в глаза.

«Женщины любят ушами». М.М. беззвучно проговаривает эту фразу и недовольно хмурится. Глупые статейки в глупых женских журналах: слов много, но правды среди них ничтожные крупицы, да и те собрать — это же сколько времени нужно потратить? Хотя недалёкие девицы вроде той же Хром, возможно, и верят всему написанному и следуют нелепым советам с обложек, выставляя себя законченными дурами.

Если бы подобным высказываниям верила М.М., ей пришлось бы всерьёз задуматься над собственной гендерной принадлежностью. Всё, что она обычно слышит здесь, в доме Мукуро, — так это чужое имя, без ножа режущее свернувшееся глубоко внутри первое нежное чувство. Всё, что удается услышать у себя, — короткие обрывочные фразы, чаще всего даже не к ней обращённые.

И за что тут, спрашивается, любить?

Чикуса заходит в гостиную так же бесшумно, как и Хром, с той лишь разницей, что М.М. утруждает себя едва заметным приветственным кивком и получает в ответ такой же. Они не друзья и не семья — всего лишь сообщники, объединённые чужой волей и силой. Думать так намного проще, чем пытаться осознать ошибочность своего образа мышления и тот факт, что как минимум один человек в категорию «сообщников» никоим образом не вписывается.

Помяни черта, называется. Изображать увлеченность чтением не составляет труда, но даже так М.М. улавливает краем взгляда чужую тощую тень, ленивым шагом проползшую через всю комнату к креслу напротив. И удушливый аромат одеколона тоже улавливает: как уж тут не узнать, когда сама выбирала. Научить бы ещё мальчишку правильно его дозировать…

— Ты здесь, — ровно, почти равнодушно констатирует Фран, опускаясь на край кресла.

М.М. знает, всем телом чувствует, что его внимательный, пробирающий до мурашек взгляд направлен прямо на неё, в обход всех присутствующих, но даже не вздрагивает и сама поражается собственной выдержке. Показывать слабость в чём-либо именно перед этим человеком — самая большая ошибка, какую только можно совершить в своей жизни.

— Ага, — так же безразлично бросает она, не отвлекаясь от журнала. — Что в этом удивительного?

Фран принимает кружку с чаем от вернувшейся в гостиную Хром, отпивает немного, выдерживая неуютную, неуместную паузу.

— Да так, — в его тягучем, словно мёд, голосе, звучит завуалированная насмешка, адресованная лично М.М.. — Странно, что не опоздала. Ты ведь так тяжело просыпаешься.

Кен давится чипсами и заходится громким, надрывным кашлем, получает великодушный хлопок по спине от Чикусы и немного стихает, всё ещё отвлекая внимание своими приглушёнными хриплыми покашливаниями. Хром, так некстати оказавшаяся между диваном и креслом, замирает с подносом в руках, неуверенно оглядывается по сторонам, будто не знает, у кого просить внезапно потребовавшейся помощи, и выбирает отступление, оставляя поднос на стеклянном столике.

От расставленных на подносе кружек в воздух поднимается полупрозрачный горячий пар, но даже сквозь лёгкую его пелену М.М. может видеть немую издевку в чужом взгляде. Видят ли её остальные, лучше не думать.

Пальцы сжимают журнал сильнее необходимого, бумага под их напором собирается гармошкой, и на гладкой поверхности остаются уродливые вмятины от ногтей. Фран играет нечестно, бьёт по самому больному, но ничего удивительного в этом нет: искать чужие слабости и использовать их — привычное для иллюзионистов дело, а мальчишка в этой области по-настоящему талантлив.

Но девушки умеют не только любить, из них и стервы превосходные. Особенно из рыжих.

— Меня было, кому разбудить, — ответную улыбку М.М. дарит с плохо скрываемым наслаждением, и возможность заметить залёгшую в глубине зеленых глаз тень — лучшая для неё награда за эту маленькую подлость.

— Ой-ой, — как всегда бестактно выдаёт Кен, за что наконец получает свой заслуженный подзатыльник.

В гостиной повисает неуютная, давящая тишина. Даже странно, что Фран позволяет кому-то оставить за собой последнее слово, но выяснять причины совсем не в стиле М.М. Докопаться до правды всё равно не получится, а довольствоваться очередным обманом, значит, не уважать саму себя. М.М. же уважает себя даже тогда, когда скитается по пустующей вторую неделю квартире, не зная, чем занять внезапно образовавшееся свободное время. И даже тогда, когда перед отъездом оставляет на столике в прихожей аккуратно запечатанную коробочку с новым мужским одеколоном, — зачем и сама не знает.

И даже сейчас, когда чувствует лёгкую дрожь в руках и удерживает торжествующую ухмылку на губах через силу, потому что любую роль нужно доигрывать до конца во что бы то ни стало.

— Понятно, — наконец, хоть как-то реагирует на ответный выпад в свою сторону Фран. И из-за этого его раздражающе настойчивого равнодушия всё, о чём мечтает М.М. в данный момент, — это запустить в него тем самым смятым журналом.

Но буря стихает, не успев разразиться. В гостиной появляется Мукуро с несколькими толстыми папками в руках. За его спиной безмолвной тенью маячит Хром, и её нескрываемая радость выбешивает даже сильнее, чем равнодушие Франа.

«Женщины любят ушами. А мужчины — глазами».

М.М. небрежным жестом отбрасывает ныне бесполезный журнал в сторону, поправляет волосы, аккуратным движением заводя за ухо длинную огненно-рыжую прядь, и чуть привстаёт в знак уважения, улыбаясь Мукуро так, как никогда и никому более. И чувствует, как вспыхивают щёки при виде ответной улыбки.

— Начнём, пожалуй, — Мукуро садится рядом, на тот же диван, и это даже лучше, чем М.М. могла себе представить. Придвинуться ближе не хватает смелости, но это и не обязательно: даже с расстояния в десяток сантиметров она прекрасно ощущает и жар чужого тела, и тонкий шлейф весенней свежести.

И пристальный взгляд на себе М.М. тоже чувствует. Но Мукуро начинает говорить, и всё остальное отступает на задний план.

* * *

Они заканчивают поздно вечером: Мукуро уходит наверх, ссылаясь на усталость, и оставшаяся вместо него Хром приносит извинения за столь затянувшуюся беседу. На её жалкие оправдания, впрочем, большинству присутствующих глубоко плевать.

Фран уходит самым первым, не прощаясь, и кажется, что он просто растворяется в воздухе, а тихий хлопок входной двери — всего лишь баловство ветра. М.М. теряет его из виду ещё в тот момент, когда бережно собирает в стопочку несколько полученных в качестве задания тонких папок, проверяя, не вываливается ли из них ничего, и прижимает их к груди, словно самое драгоценное, что когда-либо у неё было.

Самой же ей удаётся ускользнуть лишь спустя несколько бесконечно долгих минут прощания: правила вежливости напоминают о себе в самый неподходящий момент. Обменявшись с Чикусой парочкой неуклюжих фраз из тех, которыми обычно выражают своё беспокойство о ком-либо, она через силу бросает Хром короткое: «До встречи» и выходит на улицу, навстречу прохладным порывам весеннего ветра. Короткую юбку тут же подбрасывает вверх, М.М. неловко приглаживает её свободной рукой, уже искренне сожалея о столь неудачном выборе наряда, и аккуратно спускается вниз по ступенькам, раздумывая, как же добраться до дома в столь поздний час.

От размышлений её отвлекает резкий сигнальный гудок стоящего чуть поодаль такси.

М.М. хмурится, замирает на нижней ступеньке, позабыв и про ветер, и про опускающуюся на город ночь, и невольно крепче прижимает папки к груди, когда задняя дверца такси открывается и из него вылезает Фран.

— Садись, — коротко, но достаточно громко говорит он тоном, не терпящим возражений. М.М. закусывает губу, не решаясь сделать шаг вперёд, и так некстати вспоминает, как обошлась с этим мальчишкой днём, фактически, прилюдно унизив его всего одной фразой. Инстинкты велят гордо тряхнуть рыжей челкой, развернуться и уйти ловить такси вверх по улице, но взгляд Франа убеждает её, что этим планам сбыться не суждено. — И побыстрее.

Ноги М.М. слушаются плохо, но хватает сил дойти до такси и под спокойным, отстранённым взглядом Франа сесть туда первой, на ходу поправляя злополучную юбку. Фран залезает следом, громко хлопая дверью, диктует таксисту адрес и расслабленно откидывается на спинку сидения.

У них разница лет в пять, не меньше, но именно М.М. сейчас чувствует себя маленькой глупой девочкой, попавшейся на неудавшейся шалости и смиренно ожидающей наказания от строгого взрослого. Фран молчит и бесконечное долгое время эта гнетущая тишина между ними нарушается лишь тихим урчанием двигателя, да шелестом листвы за приоткрытым окном. Вот только верить этому затишью может лишь полная дура, коей М.М. не является.

— Так кто это был?

Вопрос даже не застает врасплох, но звучит как-то невнятно, будто мальчишка и сам не знает, хочет ли слышать ответ. М.М. украдкой бросает в его сторону короткий недоверчивый взгляд и испуганно отшатывается, встречая ответный пристальный взгляд зелёных глаз.

Фран смотрит долго, будто надеется прочесть ответ на её лице, но всё же отворачивается первым, и с губ его срывается такое же невнятное «Забудь».

Впервые за долгое время М.М. кажется, что где-то она серьёзно просчиталась.

Остаток дороги они проводят в полном молчании. Такси притормаживает у старенькой пятиэтажки спустя минут сорок, в большинстве окон ещё горит свет, и М.М. машинально и безошибочно находит окно своей спальни — жутковатый чёрный проем, резко выделяющийся на фоне красных кирпичных стен. Фран выходит первым и даже придерживает дверцу для М.М.. Глупая, неуместная галантность, совершенно не идущая ему — нескладному, худощавому, совсем ещё ребенку, несмотря на свои полные двадцать лет. Даже совершеннолетия в некоторых странах ещё не достиг, а всё туда же, во взрослые игры лезет и заочно мнит себя победителем.

М.М. недовольно цокает, обходит Франа и заходит в здание первой. Фран догоняет её у самого лифта, но даже просто стоя вот так рядом они всё равно больше похожи на незнакомцев, чем на тех, кем являются на самом деле. У них ничего общего, начиная с тем для разговоров и заканчивая элементарными взглядами на жизнь, они не подходят друг другу внешне и совершенно не чувствуют друг друга.

Но едва просторная лестничная площадка остаётся позади, и М.М. оказывается во тьме прихожей своей собственной квартиры, что-то тянет, вынуждает её выдавить из себя правду:

— Шесть будильников подряд это были. С разницей в пять минут.

Фран стягивает с себя куртку, бросает её на вешалку, даже не проверяя, попал ли в цель, и недоверчиво прищуривается.

М.М. складывает папки на маленький столик в углу, наклоняется, аккуратно стягивая с уставших, неприятно ноющих ног туфли на высоком каблуке, отставляет их в сторону и, когда выпрямляется, внезапно становясь ниже почти на десять сантиметров, Фран всё ещё смотрит, ждёт продолжения.

— Я не вру, — подумав, добавляет М.М. — И тогда не врала тоже.

Фран подходит вплотную — разница в росте сейчас почти незаметна — и М.М. невольно вжимается спиной в дверь, оставляя между ними немного пространства. Но и оно быстро тает, и губы обжигает чужое горячее дыхание. М.М. коротко облизывается, ожидая чего угодно, чувствуя себя маленькой мышкой, загнанной в угол голодным удавом, и срывается на короткий, прерывистый выдох, когда к ней прижимаются всем телом, когда грубоватая, сильная ладонь проскальзывает под подол юбки, ощутимо, почти до боли сжимая бедро.

— Больше так не делай, — спокойно произносит Фран, и не понять, злится ли он или же ему всё равно. Но где-то там, в глубине его равнодушно-зелёных глаз пробуждается нечто такое, отчего у М.М. подкашиваются ноги.

— Да, — еле слышно, почти покорно выдыхает она.

Дурацкие, бесполезные журналы. Некоторых людей любить просто невозможно, и что же, М.М. уже и не женщина тогда?