Отравленная кровь (джен)

Люди сами себя не знают. Кто бы мог подумать, что по-настоящему мучительным для него на том проклятом острове будет отсутствие музыки. Сам он играл посредственно, но хорошо пел. Хорошо для салонов, тихих гостиных, дачных посиделок: голос был верный, но недостаточно сильный. Отец всегда просил его петь русские романсы: «Только давай по-нашему, со «слезой», Антоша, потешь старика». И он пел...

Вот странно, родину он и не знал совсем — ну что мог понимать пятилетний барчук, что он видел, кроме детской и парка сестрорецкой дачи? Хотя парк был дивный — запущенный и таинственный, как лес. Немало он доставил хлопот мамкам-нянькам, выуживавшим любознательного недоросля из самых заповедных чащоб. Но разве память о детских забавах могла быть причиной иррациональной непостижимой тоски, заполняющей его песни. Это всё Она — она виновата.

Сколько ему исполнилось тогда, четыре года? И помнить вроде бы не должен, а помнил как сейчас: тяжелый узел чёрных волос, невозможно прекрасные глаза, то ли серые, то ли голубые, и голос — низкий, грудной, чуть глуховатый. Что виной этим странным играм чувств и памяти? Бережно ли сохраняемая веками магия в его крови? Или неведомая властная сила, непонятно откуда взявшаяся в той колдунье? Или маггле? Не понять. Он до сих пор не знал, какая кровь текла в её жилах, но разве это важно.

Вот и жил он теперь на две жизни. В одной, полной интриг, смерти и боли — верный соратник сильного и решительного вождя; в другой — восторженный мальчишка, отравленный маггловской музыкой и поэзией. И что совсем не дело, так это мерить всех своих женщин мерой своей младенческой — иначе и не скажешь — любви. Домерился — и теперь один. Ну и хорошо, потому что всё равно никто не смог сравниться с Ней, даже не приблизился. Если только Белла?..

Юная Белла. Она была не просто хороша, она была прекрасна. Но после всех этих лет почти ничего не осталось от её красоты, а яростная, едва сдерживаемая воспитанием мятежность души превратилась в безумие. Вот сейчас, в этом изящном salon de musique, она просто стояла у окна, а вся как натянутая тетива. Что она там увидела?

Долохов прошёл в комнату и остановился возле Беллатрикс. Ну конечно, это было предсказуемо: внизу, в саду, по посыпанной гравием дорожке медленно шествовал Тёмный Лорд.

— Мистер Долохов, — повернулась к нему Белла, — говорят, вы хорошо поёте. Спойте мне.

Так сказала, без сарказма, без иронии, что Долохов без слов шагнул к стейнвею — белому! ох, Люциус, Люциус... Сел, коснулся клавиш, на секунду задумавшись, речитативом начал:

— My inexpressive days still passes, my pain is still inside of me, like roses shed a fragrant petals, like nightingales die on a tree...

Слова будто сами рождали музыку, нота за нотой слагались в мелодию, великолепный инструмент погружал в звук, как в ослепительный свет.

— I can explain — why I still living, it's just because I have a dream — we both together make an climbing, like blinded children come to gleam…

Закончив, он не убрал ногу с «форте», и рояль трепетал от последнего аккорда, не давая магии романса растаять без следа.

— Благодарю, Антонин.

Лицо Беллатрикс вдруг овеяла какая-то грустная безмятежность, брови округло приподнялись, обычно сложенные в брезгливую полу-усмешку губы скорбно поджались, и в лицо Долохову просто и ясно взглянула как будто совсем другая женщина. Узнавание словно кинжалом полоснуло по душе, и совсем как наяву незабываемый мягкий грудной голос произнёс: «Эта женщина больна, эта женщина одна, муж в могиле, сын в тюрьме, помолитесь обо мне».

Он зажмурился, прогоняя морок, осторожно взял холодную руку Беллы, поцеловал. Та руку не отняла, но вздохнула и отвернулась к окну. Антонин встал, коротко поклонился и вышел.

Что с ним сегодня? Зачем все эти мысли о прошлом? Ведь годы ожидания и мучений подошли к концу: вчера Лорд явил себя магическому миру! До окончательной победы остались считанные месяцы, и, наконец, можно будет спокойно наслаждаться жизнью среди тех, кто этой жизни достоин. Без предателей крови и маггловских ублюдков.

С каким удовольствием он вчера проклял наглую лохматую грязнокровку, возомнившую себя настоящей волшебницей. Как самонадеянно она выкрикивала свои «Ступефай-Инкарцеро», размахивала палочкой, металась туда-сюда, думая, что может увернуться от его заклятий.

Антонин усмехнулся.

Он погонял девчонку и её приятелей немного, ради забавы, даже поддался им, а потом наслал семейное проклятие: старинную тёмную волшбу — хоть и не в полную силу, пусть ещё побегает грязнокровочка, подрастёт. Воевать с детьми? Нет. А вот выпороть как следует — то, что надо. Как она пискнула — жалкая выскочка — словно придушенная мышь. Упала как-то враз, неестественно вывернув тощие девчачьи ноги, будто из неё все кости выдернули…

И вчера же Белла убила собственного брата…

Нельзя убивать своих кровных. Нельзя. Сириус Блэк был его! Если бы не этот дерьмовый Избранный, он бы сам прикончил предателя. Да ещё племянница Беллы попалась той под горячую руку. Куда они все лезли — эти поборницы светлых идеалов, какие из них авроры, заговорщики?! Благополучие семьи и рода — вот что прежде всего должно было заботить достойную волшебницу, а не победа в бою. Теперь эта — Нимфадора, кажется — умрёт в Мунго, потому что после Долоховских семейных проклятий не выживают.

«Мистер Долохов, нет ли у вас чего-нибудь интересного? Не скучного».

Как отказать? Только не Белле. Ей и так жизнь отказала почти во всём: не нянчила детей, не нежила любимого, не блистала на балах и приёмах — прекрасная звёздочка. Вместо этого — пятнадцать лет в Азкабане. Какое у неё сейчас было лицо, какая скорбь! И её уже не спасти, не вернуть — не после вчерашнего. Убила свою кровь, а он, впервые за много лет — никого, даже маггловского выблядка пожалел.

Антонин быстро спустился по лестнице, стремительно пересёк холл. Оттолкнув засуетившегося домовика, рывком отворил тяжёлую резную дверь и прямо с порога аппарировал.

Он не любил Лондон — ни волшебный, ни маггловский: слишком много людей, слишком мало места и слишком всё разное — седая древность рядом с безликим стеклом. Смотреть на это было так же неприятно, как играть на расстроенном инструменте. Но вот это место ему нравилось, и опять, из-за какой-то страной прихоти памяти, казалось, что он видел такое когда-то, бывал там, давно, ещё в детстве, ещё в России…

Накинув дезиллюминационное, Антонин осторожно прошёл между деревьями небольшого сквера за Церковью Актёров, перешагнул низкую ограду и через боковую арку вышел на площадь перед храмом.

Церковь с этой стороны была каменной, обычного серо-желтого цвета, в отличие от кирпичной красной со стороны сада, и до смешного похожей на какой-нибудь провинциальный театр из российской глуши. Невысокая, портик в четыре колонны, два окна, два кованых фонаря. Хотя сколько он видел провинциальных театров в России? Это собственный разум снова предал его в угоду неприкаянной душе. Нет и не было никакого маленького городка со старым театром в окружении цветочных клумб, не гудели басовито над ними толстые шмели, не наклонялась к маленькому мальчику гордая черноволосая красавица и не говорила: «Как зовут тебя, милый малыш?»

— По сумрачным мостам, по окнам и по сводам домов и колоколен, где, преданный мечтам, какой-то призрак болен. Упрёк сдержать не волен…

Антонин вздохнул. Скрестив на груди руки, прислонился к колонне, оглядел небольшую, выложенную разноцветной брусчаткой площадь. Напротив — торговые ряды под стать церкви, тоже какие-то лубочные, ярмарочные, с нелепым балконом над входом. Чуть ближе столики открытого кафе под светлыми зонтами; уличный музыкант с гитарой и аккордеоном, расположившийся прямо на мостовой. Везде по стенам домов пока ещё неяркие фонари под начавшим синеть вечерним небом.

И магглы. Повсюду. Толкались возле входов в магазины, вальяжно прогуливались, сидели за столиками. Какая же тоска… Но там, где еда — там же и кухня, а где кухня, там у магглов газ.

Долохов широко улыбнулся, выпрямился, плотно сжал палочку.

И резко развернулся, услышав рядом с собою русскую речь.

— Мужики, а ну-ка, давайте-ка, поможем пролетарию от искусства.

Магглов Антонин просто презирал: смешно же ненавидеть, например, комаров или ос — их просто травят, и всё. Но вот краснопузую сволочь он ненавидел, равно и магов, и магглов. А трое мужчин, остановившихся возле музыканта, как раз и были сволочью из Совдепии — говор, манера держать себя — спутать невозможно.

Долохов бесшумно подошёл к русским, остановился, пристально разглядывая их лица.

Кого первым? Того — тихонько напевавшего мелодию уличному музыканту, перебирающему струны. Или этого — бойкого, снявшего кепку с головы и призывно машущего ею? Или третьего — взявшего аккордеон?

— Над окошком месяц. Под окошком ветер. Облетевший тополь серебрист и светел. Дальний плач тальянки, голос одинокий — и такой родимый, и такой далекий, — запели они слаженно и красиво, на три голоса. — Плачет и смеется песня лиховая. Где ты, моя липа? Липа вековая? Я и сам когда-то в праздник спозаранку выходил к любимой, развернув тальянку.

К ним стали подходить другие магглы, а те, что сидели за столиками, обернулись, заулыбались. А он никак не мог понять, почему медлит, словно сытый хищник перед беззащитным стадом? Почему не накинется, не разорвёт?

— А теперь я милой ничего не значу. Под чужую песню и смеюсь, и плачу.

Мелодичные переливы аккордеона, отражаясь от стен домов, заполнили всю площадь — мощные меха то звенели торжествующе, то почти шептали, словно уговаривали и звали куда-то.

«Ну а я? Под чью песню я плачу и смеюсь?» — Антонин запрокинул голову, посмотрел в чернильно-фиолетовое, почти чёрное небо.

«Под чужую… Под чужую, Антоша», — призрачным эхом из невозвратного далека ответил ему отцовский голос.

Магглы собрались вокруг поющих, раскачивались, хлопали в такт музыке. Антонин стоял рядом, закрыв глаза, и чувствовал в груди — будто горячий гвоздь: ни вздохнуть, ни двинуться.

Он вдруг понял, почему он пощадил ту грязнокровку — потому, что вспомнил. Вспомнил такую же худенькую остролицую девчонку, с такими же тонкими лодыжками. И опиравшуюся на руку этой девчонки величественную старуху, всё ещё прекрасную, в короне седых волос и в оксфордской мантии.

Тридцать лет назад точно так же стоял он, невидимый среди магглов, чувствовал такой же гвоздь в груди и смотрел, смотрел…

«Все мы немного у жизни в гостях, жить — этот только привычка. Чудится мне на воздушных путях двух голосов перекличка».

Долохов застонал, до боли сжав зубы. Вытянул вперёд руку с палочкой, очертил ею противосолонь круг, прошептал:

— Отрешаю тебе.

Вот так! Если бы кто-нибудь, до этого дня, сказал ему, что он — Антонин Долохов, боевой маг — отменит смертельное заклятие, наложенное на врага, он бы сразу проклял этого говоруна, чтобы тот замолчал. Навеки… Но себя не проклянёшь.

Не обращая внимания на явившегося на хлопок аппарации домовика, Антонин, не торопясь, через спящий парк пошёл к дому.

Нижние парадные этажи Малфой-менора были чуть подсвечены неярким волшебным огнём, а верхние, с личными покоями, почти все темные. Светились только два окна. Кого же это мучила бессонница: Нарциссу или Беллу?

«Вот опять окно, где опять не спят. Может — пьют вино, может — так сидят… Нет и нет уму моему покоя. И в моем дому завелось такое».

Да, люди сами себя не знают. Всегда чего-то хотят, чего-то ждут — невозможного, несбыточного. Беллатрикс ждёт смерти всех ненавистных ей людей и ещё — вот ирония! — любви от того, кто дать любовь не в состоянии; Нарцисса ждёт возвращения к прежней жизни; Андромеда — излечения дочери от проклятья, от которого не спастись. А Антона Васильевича Долохова ждёт бутылка отличного Огденского. И вот она-то дождётся наверняка.

Как, впрочем, и Андромеда дождётся хороших вестей из Мунго. Но для Беллы хороших вестей сегодня не будет.

— Прости, милая Белла, но не в этот раз. Сегодня мы отравлены с тобою мучительной и сладкою тоской, мы умерли, но пусть живет живое, оставив нам забвение и покой…

В фанфике прозвучали стихи Николая Гумилёва (в переводе Вадима Каверы), Константина Бальмонта, Анны Ахматовой, Сергея Есенина, Марины Цветаевой и рифмованное четверостишие автора этого текста.

Если вам, дорогие читатели, интересно, какое исполнение песен, явившихся основой этого фика, вдохновляло автора, то вот оно:

https://www.youtube.com/watch?v=DvmADy73ZUg

https://www.youtube.com/watch?v=x8lgVBTXDFs