Мама, я знаю, мы все сошли с ума (джен)

Сегодня всё кажется слишком серьёзным. Вспышка заклятия — и вот под вскрик погасла ещё одна жизнь, ещё одно имя стало лишь памятью. Красные, лиловые, зелёные всполохи врезаются в камни, в землю, в плоть. В воздухе — туман или дым, или просто каменная пыль обречённо зависла, ведь если упасть — это верная смерть.

Зёрна упали в землю, зёрна просят дождя,

Им нужен дождь.

Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь.

Ты увидишь, там все горит огнём.

Лицо липкое: пот ли, кровь — неясно. На губах — боль, в глазах отражается пламя. И если бы это был восход, знаменующий окончание страшного дня и начало нового, но нет. Это всё вокруг горит: горят и рушатся стены Хогвартса, горят и рушатся надежды на победу, горят бешеные глаза врагов, горят сердца… Но сколько ещё хватит в них пороха? В пылающей душе дрожит боль, оседая на губах немотой. Слова излишни.

Через день будет поздно, через час будет поздно,

Через миг будет уже не встать.

Если к дверям не подходят ключи, вышиби двери плечом.

Сегодня особенный день. Сегодня они все стали взрослыми, независимо от дня совершеннолетия. Просто время свихнулось, и мир сошёл с ума, и все они обезумели. Потерянные дети, о чём они думают?

Мама, мы все тяжело больны,

Мама, я знаю, мы все сошли с ума...

Невилл упрямо сжимает кулаки. Глупая гордость заставляет его поднимать выше подбородок, выше поднимать палочку. Борьба с собой отчего-то превратилась в настоящую войну — с пролитием крови, жертвами, небольшими победами и большими потерями. Когда ночами Невилл нащупывал в темноте свои шрамы от прошлых битв, он воспринимал их не метками поражений, но знаками борьбы. Он меняется. И путь к победе проходит через многие сомнения. Пухлый неуверенный мальчик умер, и голову поднимает воин. Самое главное для него — не просто выжить, но победить и вернуться к родным. Он обязан оправдать надежды родителей (пусть они и не возлагают их вслух) и сделать так, чтобы бабушка молила за него не напрасно.

Сталь между пальцев, сжатый кулак.

Удар выше кисти, терзающий плоть,

Но вместо крови в жилах застыл яд, медленный яд.

Невилл видит тело того, кого считали надеждой этого мира и залогом их победы. Злость взрывается в нём, и в сторону врага из его палочки летят проклятия. Миг — и он оказывается безоружным и как будто поражённым под насмешками противников. Но у него ещё есть кулаки, сжимаемые в приступе злости. До тех пор, пока он не оказывается обездвиженным. Но даже после этого он не перестаёт бороться, направляя на врага прямой взгляд, полный ненависти, прожигающий насквозь. И тот трусливо скрывает его полями старой уродливой шляпы. Враг его боится. Это даже смешно.

Разрушенный мир, разбитые лбы,

Разломанный надвое хлеб.

И вот кто-то плачет, а кто-то молчит,

А кто-то так рад, кто-то так рад.

Шляпа помнит пухлого нерешительного мальчика, который умолял её отправить его на Хаффлпафф, но теперь это взрослый и уверенный в своих силах воин, достойный имени Гриффиндора. Шляпа вспыхивает от заклятья, и горит Невилл — обезоруженный, обездвиженный. Пылает его сердце. И стучит в голове под Шляпой: это ещё не конец. Ведь кто будет за тебя бороться, если не ты сам? Кто навестит в больнице родителей, кто обнимет бабушку? И мгновение спустя, стоило врагу ослабить бдительность, в руках у Невилла оказывается меч, сверкающий в предрассветном полумраке. Сначала кажется, что это просто галлюцинации обезумевшего от боли и отчаяния разума. Но тяжесть меча в руке не иллюзорна.

Мама, мы все тяжело больны,

Мама, я знаю, мы все сошли с ума...

Невилл поднимает тяжёлый меч. Один взмах. Один удар. Ползучий страх перерублен выверенным движением. Миссия, возложенная на него, исполнена. В руках у Невилла — настоящая реликвия. Серебряная рукоять с рубинами помнит тепло рук самого Годрика Гриффиндора. Его имя сверкает в брезжащем рассветном зареве, напоминая Невиллу о том, кем он стал.

Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать:

Руки прочь, прочь от меня!

Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть.

На языке оседает дым, или туман, или каменная пыль. Никто не обещал прекрасной и яркой весны. И с самого-самого начала Невилл знал, что рождён воином. С детства боролся с собой — своей неуверенностью, рассеянностью, забывчивостью, несобранностью, учился управлять своей судьбой, выжимать из себя злость на себя самого, словно яд, обращая её на обидчиков и врагов.

Что будет стоить тысячи слов,

Когда важна будет крепость руки?

И вот ты стоишь на берегу и думаешь: плыть или не плыть?

Стал бы он воином, ввязался ли в войну, если бы не приходилось бороться с собой? «Ведущий войну с другими не заключил мира с самим собой», — сказал один мудрый человек. А другой говорил: «Когда человек начинает войну с самим собой, он уже чего-то да стоит». Невилл держал меч, словно питаясь от него храбростью и уверенностью, присущей его давнему владельцу. Впитывал мудрость и закалялся непоколебимостью. Меч дал ему силу. Победа уже за ними. За ним одним — над самим собой. Эгоизм ли это? Или безумие? В глазах Невилла виднеются отблески зарева.

Мама, мы все тяжело больны,

Мама, я знаю, мы все сошли с ума...