Могила (джен)

В сорок третьем квадранте Корусканта было влажно.

Люк поправил воротник, когда выходил из кара, ослабил верхнюю пуговицу. Зажал сумку под мышкой, настроил теплообмен в костюме. Дал сквозняку забраться под ткань и вдохнул полную грудь воздуха, машинально прочесав глазами переулок. Стандартный район, базовая школа, сверху угол аэротрассы, рядом с ним — одна кантина и пара мастерских. Тви’леки в костюмах студентов смеются, мать баюкает в коляске ребенка. Женщина спрятана под платком; на ее лбу отсвет небесной рекламы, а под ногами — буклеты. Красный и белый — Люк сразу узнал рекламу сенатской партии.

Тихое место, обычное, спальный район. Люк и сам выбрал бы такое.

Впрочем, почему здесь?

Он прошел несколько метров вперед, высматривая адрес, увидел ориентир — большое граффити на углу — и повернул направо. Глянул вверх: балкон, а под балконом — арка. Внутри арки узкая дверь и тусклый фонарь. Пятая квартира справа.

Прошел быстро, постучал тихо. Шагов не было, но в двери щелкнул замок. Он вошел внутрь, закрыл за собой дверь, снял ботинки и поставил рядом с такими же. Татуинская привычка, крепкая: не будешь разуваться — дом от песка не вычистишь. Не стал отучиваться даже на звездолетах.

— Делаешь успехи, — долетело до него из мастерской, — в этот раз почти тебя не заметил.

— Я не скрывался.

— Тогда тем более.

Люк оглянулся вокруг, просчитал окна и стены. Помещение было сквозным, выходило на другую сторону дома. Метров восемьдесят или девяносто, если брать с балконами, плюс коридор за дверью. Простая кухня, металлолом в углу, микросхемы для дроидов. Отец говорил, что их сборка закаляет мозги. Люк не спорил: времени на то, чтобы проверять, у него все равно не было.

— Как в сенате?

— Паршиво, — Люк сбросил куртку на тумбу и прошел на кухню. Налил себе воды в стакан, кинул брусок в синтезатор. Не глядя, подтвердил программу — загорелась пиктограмма какой-то миски, хроно взялось отсчитывать время.

— Я не чувствую влияние людей на будущее. Не могу увидеть перспектив.

Он потер пальцами над бровями. Не то чтобы его прямо сейчас это так волновало… Впрочем, если отец спросил, почему бы и не ответить?

В самом-то деле. Не начинать же сразу о ней...

Да и как начать?

— Было бы легко, думаешь, джедаи бы пали? Думаешь, Палпатин стал бы распускать сенат?

В мастерской зажужжало сверло, а потом затухло. Тут же стул проскрипел по металлу пола. Люк нахмурился, покачал головой.

— Я — не твои джедаи, — негромко ответил он, хмуро наблюдая, как наливается краской еда в синтезаторе. — И уж точно не как Палпатин.

— Самонадеянности в тебе не меньше, — отец появился из-за угла, похлопал тяжелой рукой по его плечу.

Люк поднял к нему взгляд. Отец налил себе воды, грузно оперся о стену; смотрел через глаза прямо в душу.

Он мог бы подумать, что отец в нем сомневается. Что насмехается над попытками все контролировать без видимого контроля или играть в серого кардинала, но Люк достаточно хорошо его знал, чтобы услышать в словах похвалу. Не было ничего поперек смысла того, что сказано. Не было второго дна.

Они знали оба, что когда-нибудь он сможет просчитать сенат. Потому что он не был одним из тех джедаев. Потому что он был его сыном, и потому что отец учил.

— Если так хочешь направлять это осиное гнездо, занялся бы лучше анализом. Провидение Силы не поможет тебе сменить вектор в сенате, если ты еще веришь в Республику.

— Сила покажет, каких людей опасаться. Остальные справятся сами.

Вейдер ухмыльнулся. Сдвинул дыхательные трубки, крепко перехватил стакан и опустошил его сразу наполовину. Мелкая моторика без костюма все еще подводила его: расплескал немного воды через край, намочил рубашку. На черном следов заметно не было.

— Когда мне было тридцать, как тебе, я полагал, что диктатура решит проблемы мира. Тебе тоже тридцать, и ты думаешь ровно то же про демократию.

Синтезатор запищал, щелкнула дверца. Кухню тут же заполнил запах синтетического сыра.

— Я не только твой сын и не обязан совершать твои ошибки. В моей матери и ее семье поколениями вера в Республику не ослабевала.

Мать. Падме Наберри.

Люк видел перед собой ее лицо, как живое. Он тут же сморгнул его с глаз.

— В семье, — отец, казалось, ничего не заметил. — Это даже забавно, как сильна в нашей семье преемственность. А знаешь, кто был учителем твоей матери?

Люк достал Силой тарелку из синтезатора, подозвал к себе ложку из шкафа. Когда его не видели, он практиковался в способностях при каждом случае, нарабатывал автоматизм. Вот и сейчас было время. Быстро запустил ложку в месиво на тарелке. Макароны на вкус были гадостью из дешевого сухпайка. Как всегда в доме отца. Вейдер почти не чувствовал вкуса.

— Император учил ее. Император сделал королевой, когда пришло время. И она же преподнесла ему должность канцлера. Она выстлала ему путь к трону.

Люк выдохнул, поднял на него взгляд; съел еще одну ложку макарон и запил это все водой.

— Она не знала, — говоря начистоту, его бы задело это еще несколько дней назад. Сейчас ему было все равно.

— Уверен? — Вейдер сложил руки на груди, стакан мягко встал у мойки. — Поверь мне, уж я-то знал ее лучше, пусть даже и стал понимать только после смерти. Твоя мать и представить не смела Империю, но чем, по сути, была наша Империя, как не олигархией? И, уверяю тебя, олигархию она представляла прекрасно. Ее пугал не канцлер, а перемены. То, что установленный порядок рухнет.

— Он и рухнул.

— Рухнула лишь система. Круги власти не поменялись. Они и сейчас все те же. Она боялась обрушения своего мира, и казалось, что ее мир рушился. Вот только твоей демократией он не был, хоть называли себя они и так же. Та же самая олигархия под другим флагом. С теми же проблемами и задачами. Ничего не изменилось за тридцать лет, Люк.

Люк вздохнул, оттолкнул от себя чашку с едой. Есть совсем расхотелось. Поспарринговать бы с отцом, да все равно не поможет. А еще ведь была Лея...

— Ее видели неделю назад на Эндоре. И месяц назад тоже, и два месяца назад. Я сначала не мог понять, что за женщина приходит к твоей могиле, но потом сопоставил фото, и… — он махнул и отвел глаза к окну. Только папку достал из сумки. Вейдер тут же вырвал ее из рук.

— Хотел показать тебе, чтобы убедиться. Фото плохие, лицо она скрывает.

Люк не смотрел на отца, пока он глядел на снимки. Перед глазами опять стояла мать.

Три недели осталось, и она снова туда вернется. Три недели — и Сила ему в свидетели! — он бы хотел, чтобы их не было.

— Это она.

Они стояли на Эндоре вдвоем и смотрели на мать. Она была укутана в мантию, лица и фигуры было не разобрать, но дозорные прислали Люку ее снимки еще полчаса назад. Отец лишь подтвердил очевидное.

— Что она сказала?

Люк повел плечом, достал деку из кармана. Смахнул фото с экрана, перешел к переписке с Леей, щелкнул по клавишам. Сквозь фоновый шум долетали детская песенка и веселое верещание младенца.

— Моя мать умерла на Альдераане, — Лея была так же невозмутима, как во время выступлений в сенате.

Отец тяжело вздохнул, трубки искусственных легких всколыхнулись. Для Люка не было загадкой, что отец знал, каким будет ответ. Лея родила полгода назад. Отец видел внуков только на голофото.

Люк до сих пор не был уверен, что поступил правильно, когда признался Лее, что хоронил пустой костюм. Она тогда ничего ему не сказала, не сказала и потом. Но племянников он видел всего пару раз, а когда находил причины для встречи, она находила поводы для отказов. С Ханом они были все так же дружны, и он ссылался на ее занятость. Люк чувствовал: Хан верит в то, о чем говорит. Лея ничего не сказала мужу, она никому не сказала, и никто ничего не заметил.

— Она не может простить тебе Альдераан, — слова сами сорвались с губ, когда мать на полянке перед ними уселась прямо на землю, сбросив с плащ с головы. Платок все еще надежно скрывал ее лицо.

— Но ты же простил.

Люк услышал, как отец сжал протезы рук. Он качнул головой.

— Она не может простить тебе семью.

— Но ты смог.

Люк повернул к нему голову. Он смотрел прямо на женщину перед ними, его рот был напряжен. Его прищур, его поза, все его лицо — ничто не скрывало напряжения.

— Отец, я ничего тебе не прощал, — может быть, вот она, та ошибка, из-за которой Вейдер все еще тешит себя надеждой увидеть Лею? — Я просто тебя принял.

Отец оторвал взгляд от женщины, повернулся к нему. Кривые тени от укрывшей их кроны дерева играли на его бугристой коже, маскировали шрамы. Он смотрел на него несколько минут, потом отвел глаза.

— О чем еще поговорим?

Люк усмехнулся. В самом деле, нелепо даже. Два взрослых мужчины, а мнутся, как курсанты!

— Понятно, почему не подхожу я, но почему не подходишь ты?

Люк вскинул взгляд на мать. Пока они отвлекались на болтовню про Лею, она успела лечь на землю и смотрела за облака. Тоже ведь думала о чем-то, о чем-то переживала…

— По той же самой причине, — Люк нашел в себе смелость признаться.

— Тебе не нужно будет ничего ей говорить. Ты сын.

— Мне нужно будет отвечать, — слова давили. — Не уверен, что у меня будет что ей ответить.

— Однако ты здесь.

Люк повел плечом, смахивая немой вопрос. Да, он здесь. Видимо, из любопытства. И ради Леи.

— Она примет тебя любым. Она мать.

«Примет».

Люк бы усмехнулся, будь в нем еще та непосредственность, что была пять лет назад. Неужели отец все-таки не понял?

— Я ее не приму. Любой. Там, над Беспином, был другой человек. Тебе ли не знать?

— И таким она тебя примет тоже, — выдохнул Вейдер. — Ты не сможешь представить ее Лее, не узнав сам. Идти все равно придётся.

Люк скривил губы, глядя на линию, которой тень рассекала надвое фигуру матери. Вейдер был прав. Что бы там ни говорила себе Лея, Падме ей винить не за что. Она может не испытать к ней дочерних чувств, но и гнать от себя, как Вейдера, не станет. Вопрос времени, когда она придет за ответами.

Сделав глубокий вдох, Люк пошел вперед.

Когда они подошли, мать даже не вздрогнула.

— Я всегда знала, что тебя нет в этой могиле, — сказала она в пустоту. — Все ждала, когда ты появишься.

Она обернулась через плечо, тут же пересеклась взглядом с Люком, и вот теперь задрожала. По-настоящему. Немного морщин на лице, высокая прическа под платком, аккуратный нос, глаза Леи. Он видел смятение в этих глазах.

— Я… — ее голос захрипел, она прочистила горло, отвела взгляд за его плечо. — Я еще беременной научилась ощущать тебя, когда ты рядом. Как сейчас.

Его — сына — она не ощущала. Вот что мать хотела сказать, тут и Силой-то читать ее было не нужно... Самая дурацкая на его памяти попытка оправдаться.

Он боялся к ней подойти, не зная, что говорить. А она его даже не ждала. Ему должно было быть больно от этого — ему не было.

Мать не знала, что говорить. Вейдер не знал; не знал Люк.

— Почему ты меня не искал? — она с отчаянием смотрела в глаза отца.

— Ты должен был, — она говорила тихо, но глядела так пронзительно, что голос казался криком. — Ты должен был любить или ненавидеть, но не оставлять!

Сила плескалась вокруг нее. Люк глядел в ее глаза и видел в них все ошибки. Она приходила сюда каяться. Каяться за то, что сама не искала ни его, ни сестру. Она знала, что как только бы Вейдер ее отыскал, он бы не оставил детей. Он бы всех их нашёл.

— Я виноват за мои грехи, Падме. Не надо переводить на меня свои.

Едва ли отец и сам не понимал того, что читал в матери Люк.

Мать зажмурилась и поднялась с земли, подтянула к груди колени. Спрятала в них голову.

— Я была в коме после родов, — ее голос дрожал; она будто читала заученные признания. — Все случайно произошло. Был программный сбой, мне не выключили жизнеобеспечение, я так и осталась зависшей программой на станции. Когда пришла в себя, пришлось заново учиться ходить, есть, существовать. Два года ушло на то, чтобы начать двигаться самостоятельно. Даже счет не выставили: меня фактически не было в базе, а программные коды обязали продолжать протокол лечения. Автономность, крифф ее побери, — она горько усмехнулась, подняв к ним глаза. Плакала. — Когда принялась вас искать, след Оби-Вана давно простыл, зато на Альдераане появилась принцесса, и я все поняла. Бреха… — мать махнула рукой и посмотрела куда-то за горизонт, словно тщась разглядеть за ним прошлое, — Бреха была бесплодна, Бейл был в меня влюблен, а малышка так на меня похожа. Даже удивительно, что ты ее не узнал. Люк...

Она глотнула воздух, встретившись наконец с ним взглядом.

— Я считала, что так вам будет лучше. Я думала, что ничего не смогу вам дать. Я дышала, но внутри была мертва. Послеродовая депрессия, гормоны... Я была раздавлена, я не справилась с собственной паникой, надумала себе лишнего, когда думать было не надо. Эта осознанность, эта привычка мыслить наперёд меня и погубила. Я нарисовала себе грядущую историю, сама в неё поверила. Уже только потом осознала, что натворила.

— Но осознала же, — Люк не знал, чего ожидал от отца. Но уж точно не этого голоса: серого и равнодушного. — У тебя было столько возможностей узнать детей, и ты все их растратила.

— И вот я тут. Быть может, это последний шанс?

Мать улыбнулась несмело, но не нашла в ответ отражений своей улыбки. Та моментально сошла с ее губ, и она вновь повернула голову к могиле.

— Вроде бы и пустая, а ведь нет, — прошептала она. — Тут ведь вся наша жизнь похоронена.

— Не было у нас той жизни, — ответил отец. — Тут только земля, ничего больше. Если ты пришла, чтобы поливать ее слезами, мне нечего тебе сказать.

— Я пришла, чтобы повидаться с тобой. И потом, если позволит судьба, ты бы познакомил меня с детьми. Теперь можно, они ведь взрослые.

Вейдер рассмеялся за его плечом. Люк впервые слышал его смех: хриплый, глубокий, страшный.

— Так, значит, ты себе представляла воссоединение семьи? — пророкотал он.

«Семьи» резануло слух.

Люк посмотрел на Вейдера. Падме глядела на него испуганно, но на лице было написано, что он во всем прав.

Люк читал в ней: она боялась испортить им детство. Поняла, как сильно ошиблась, только когда им было уже по десять. Перед глазами плясала ее жизнь: с перекладных на перекладные, серые квартиры, скупая обстановка. Она отслеживала голоновости, выискивая статьи про Лею. Ни дня не искала Оби-Вана: боялась сорваться, если найдет. Люк увидел его глазами матери: статный и сильный, несломленный. Она знала, что он стал бы прекрасным отцом, и она не хотела лишать сына родителя. Не тогда, когда ее сын еще ребенок. Не тогда, когда у дочери счастливая семья. Она опоздала со всем — Сила, как она корила себя за то, что опоздала! За то, что отпустила во младенчестве, за то, что не рванула им вслед сразу же. Им было по три года, когда она пришла в себя. Она могла бы успеть стать им матерью.

— Я бы принял тебя, — пробормотал Люк. — Лея бы приняла.

В глазах Падме зажглась надежда. Только отец тяжело дышал, все еще посмеиваясь за спиной.

«Я бы принял», — повторил Люк про себя.

Быть может, Лея еще сможет принять.