Нечаянная прибыль (джен)

Вечерело. Солнце самым краешком коснулось горизонта. Летние мягкие сумерки, как всегда это бывает на юге, грозились вот-вот перерасти в кромешную тьму. А пока было время окинуть напоследок хозяйским взором двор. Все ли убрано, нигде ли не забыты грабли, загнаны ли припозднившиеся куры в стайку(1). Природа, а вместе с ней и люди, готовилась ко сну, чтобы с утра с новыми силами начать новый день, полный забот и радостей. И лишь на краю небольшого села, что раскинулось между пологими холмами, во дворе хаты, украшенной ярко-синими ставнями, было не до спокойствия.

Из-за криво сложенной поленницы выскочил петух и, громко клохтая и шумно маша крыльями, заметался по двору. За ним с хворостиной выбежала девчушка лет шести.

— Петя, ну куда же ты! Иди в стайку, нечего на огороде делать! А вдруг лиса ночью придет?! — приговаривая это, она пыталась оттеснить упрямую птицу к его женам, давно уже рассевшимся по жердочкам. — Кыш! Кыш!

Наконец-то ее усилия были вознаграждены и за петухом закрылась щеколда. Девочка отдышалась и огляделась. Рушник, висевший на яблоне, возле которой обычно по утрам они всей семьей умывались, теперь валялся на земле. Четко отпечатавшиеся куриные лапы не оставляли сомнений в том, кто постарался.

Вздохнув и покачав головой, совсем как взрослая, она пошла наводить порядок. Уже собираясь зайти в дом, возле крыльца заметила валяющуюся любимую куколку младшей сестренки. Нахмурила светлые бровки и звонко позвала:

— Леська, вылазь, а то я все маме расскажу! — подождала, послушала, но никто не отозвался. — Я твою куклу в сундук спрячу! — но даже такое грозное предупреждение не возымело никакого эффекта. Еще раз покачав головой, подобрала игрушку и тихонько закрыла за собой двери.

Тотчас кусты смородины затрещали и оттуда показались две льняные головенки.

— Пойдем, узнаем как там мама, — зашептала старшая из сестричек, — пока Зимка не вернулась, а то ругаться будет.

— Мама сказала, что она старшая, вот и командирша, — с некоторым сомнением произнесла вторая и даже сделала попытку спрятаться обратно в кусты.

— Идем, ну! — не отставала первая, и обе выкатились на грядки с клубникой.

— Батюшка заругает! — задрожала нижней губой трехлетняя Леся.

— А мы тихонько, никто и не узнает, — продолжала настаивать более взрослая Марька. И все тянула в сторону. — Мама давно уже там, а все еще не вышла. Помнишь, наша Стеша отелилась? — младшая закивала головой. — Так она раз! И теленочек выродился! А мама утром еще ушла, а все нет и нет.

И настроенные решительно, сестренки чуть ли не ползком начали пробираться к бане, куда поутру ушла матушка, обещая скоро вернуться с братиком или сестричкой. Только они подобрались, гордые своей незаметностью, как над ними кто-то громко произнес:

— Куда это вы собрались, пострелята? А ну марш в хату!

Девчушки пискнули и рванули обратно, топоча босыми пятками по теплой пыли.

— Вот оглашенные! — отмахнулась старая Малуша и громко позвала: — Третьяк! Где тебя носят?

— Да иду я, иду, — из хлева с ведром парного молока вышел невысокий мужичок с остатками некогда буйной рыжей шевелюры. — Как? — и поставив ведро, со вздохом потер поясницу.

— Придется таки посылать за Прудихой, — покачала головой повитуха.

— Она ведьма, нашепчет на Ксану и запрет ей чрево, — и обережно сплюнул через левое плечо.

— Не запрет, а вот Ксана твоя разродиться не может, хоть и не первородка уже. — И словно в подтверждение из-за дверей баньки, куда по обычаю отправилась даровать новую жизнь тяжелая(2) жинка(3), раздался очередной стон.

— Так что, сама точно не сможет? — растерянно затоптался будущий отец.

— Нет, ребенок уж больно крупный, сын поди будет, — и Малуша разгладила складки на юбке.

— А то! — на миг приосанился Третьяк. — Хватит ужо девок рожать, и так трое бегают. Как я их взамуж выдавать буду? Никаких денег не хватит. Надо и работника родить.

— Аха, — глубоко выдохнула женщина, — а вот если Прудиху не позовешь, то и сына не будет, и жинка помрет.

— Как это помрет? — потянулся почесать макушку мужичок. — Я ей помру! У нас еще жито не скошено. Я что, наймитов приглашать буду? А за девками кто смотреть будет? — и полез за кисетом.

— Ты табащичем-то не воняй, ты думай. А то от купцов городских плохого набрался, а как хорошему — так тебя там и не было.

— Скажешь тоже, «не было». Где надо, я там и был. Вот скоро трактир открою и пошью себе рубаху алую, буду пиво наливать, а девки заказы разносить.

— И откуда у тебя лишняя менка появилась? — прищурила глаза, неожиданно молодые на пожилом лице, повитуха.

— Откуда надо, оттуда и появилась, — буркнул в бородку Третьяк и сменил тему. — А Прудиха точно поможет?

— Если не она, то никто уже твоей Ксане не поможет.

— Да, дела… — и снова было потянулся к макушке, потом спохватился и, обернувшись к дому, крикнул во весь голос: — Марька, Зимка! Подь сюды!

Из-за угла показались девчушки и немного испуганно посмотрели на отца.

— Бегите к бабке Праскеве, а то мамка устала уже, братишку вам никак не рОдит. Скажите, мол, Третьяк земно кланяется, да сами-то тоже на колени падайте. Мамка совсем устала, помощь нужна.

Детские личики горестно исказились, но, пошмыгав носами, сестренки все же не разревелись, а, одернув друг на дружке рубашонки, сразу с места сорвались в сторону пруда, где и жила бабка Праскева, из-за него-то и получившая прозвище.

— Ну ты это, дождешься ее? А то у меня дела, — вдруг засуетился Третьяк, — ты меня потом позови, когда все уже будет.

— А сам куда? Негоже жену одну оставлять, надо рядом быть, чтобы никакая лихоманка не прицепилась, Рожаницу зазывай.

— И так петуха зарубил, а вокруг бани колею натоптал, на телеге можно проехать, — огрызнулся. — Теперича Прудиха сделает все как надо. Пойду я, вон, молоко надо перелить.

Повитуха только головой покачала. Что воду в ступе толочь, все равно масло не собьешь. Вернулась в баню и подошла к роженице.

— Потерпи еще немного, скоро Праскева придет, тебе точно поможет, — и, смочив полотенце, принялась обтирать Ксану, отводя потемневшие от пота волосы.

— Бабка Малуша, а ребеночек затих, — и обеспокоенно положила руки на высокий живот.

— Видно знает, что сил у тебя больше нет, дает тебе передохнуть, — успокаивающе произнесла та, а сама бросила быстрый взгляд в оконце — скоро ли подмога явится.

— Это хорошо, — слабо улыбнулась молодая женщина потрескавшимися губами. — Я с дочками так не маялась, видно и правда, дождался Третьяк сына, — и неожиданно зевнула: — Спать я хочу, глаза совсем слипаются.

— Немного подремли, дитятко, — и повитуха поправила подушку под головой Ксаны.

Та чуть развернулась и еще раз зевнула.

— Помнишь ярмарку, когда купцы зимой приезжали?

— Помню, отчего же забыть? Мне тогда внук черевички купил, дюже удобные.

— Третьяк тогда с их старшим о чем-то толковал. Меня позвал сбитня им принести. А старшой-то как зыркнет своими глазищами, так у меня вся душа в пятки ушла. Я побыстрее и ушла. А Третьяк потом пришел довольный, все хвалился, что трактир откроет. Даже вина вымороженного принес да меня с собой за стол посадил, вино то пить. А дальше и не помню ничего, как в тумане, но так сладко мне отродясь не было. Думается мне, от того вина Третьяк силы-то набрался, я потом седмицу как чумная ходила…

— Да ты никак прощаться удумала? — смекнула неладное Малуша. — А дочек на кого оставишь? Муж-то твой думаешь справится?

— Справится, только я не о том говорю. Видать, на роду всем бабам написано муками расплачиваться за телесную радость…

— А вот и Праскева идет, — обрадовалась повитуха, глядевшая в окошко, — сейчас и поможет, хватит тебе уже.

— И правда, хватит, — подтвердила вошедшая. Высокая, статная, с густыми черными волосами, заплетенными в две толстые косы. Карие до черноты глаза словно в душу глянули. — Эх, почто за чужие грехи бабоньки страдают? — вздохнула и начала выставлять в ряд на лавке склянки, что бережно вынимала из широкого туеса. — Малуша, ты была здесь помощницей, а теперь мой черед. Посторожи, чтобы никто чужой не помешал.

Повитуха кивнула и вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Лопухи вдоль стайки закачались и оттуда выбежала сначала серая длинноногая кошка, нервно размахивающая хвостом, а потом и сама Леся.

— Иди сюда, — позвала ее Малуша, — хоть причешу тебя, нечего замурзанной такой ходить.

Девочка из лопухов вылезла полностью. Рубашонка была помятой и со старыми травяными пятнами. Такие же пятна, только свежие, украшали коленки. Одна из двух косичек, некогда плотно заплетенных, распустилась полностью, покрыв спину малышки до самой поясницы. Вторая еще как-то держалась, но торчащие отовсюду прядки так и норовили распуститься.

— А мама? — с этим вопросом Леся подошла к доброй бабушке и пытливо заглянула в глаза.

— Мама устала, — но, увидев задрожавшую нижнюю губу, повитуха притянула ребенка к себе и погладила. — Я сейчас тебя расчешу, а то мама выйдет, а ты совсем лохматая.

— Меня Зимка заплетала, только потом все распустилось, — доверчиво произнесла девчушка.

— У меня не расплетется, я и дочек своих, и внучек заплетала, так что мои косички будут держаться подольше. Ну вот, теперь другое дело, а то ходила как Репейникова невеста.

— А кто это такая? — и Леся заблестела глазенками.

— Ты что, никогда не слышала? — В ответ лишь косички замотались из стороны в сторону. — Ну тогда слушай. Давным-давно жил Репейник. Всем он был хорош, кроме буйной шевелюры. Уж какая непослушная она у него была, страсть просто! Он и тятю с матушкой просил постричь его, да все без толку. Как чудил кто — овечьи ножницы тупились, резать не могли…

Рассказывала, а сама примечала — вон еще двое прячутся, лишь кусты чуть шевелятся. Потом сестрички осмелели и полностью вышли, выжидающе посматривая на Малушу. Та лишь рукой махнула, подзываючи.

Сумерки подкрались незаметно. Вот только смотришь — светло, а стоит взгляд отвести и все, уже сверчки распеваются, да первые звезды подмигивают.

— Ну, встречайте братика, — нарушил их уют сильный голос. Праскева открыла двери и стояла на пороге со свертком в руках.

Девчушки сразу загомонили и повскакивали с насиженной лавки.

— А какой он? Красивый? А мне, мне покажи! А волосики у него есть? — и запрыгали вокруг.

— Смотрите сами, — и Прудиха наклонилась, показывая.

— Ой, он на меня смотрит! — восхитилась Марька. — И волосики черненькие, совсем как котенок у нашей Мурки. Он испачкался, его помыть надо, да?

— Нет, братик ваш с такими волосиками и родился.

— Как здорово! Мы все беленькие, а он другой, красивый! — захлопали в ладоши сестренки.

— Малуша, подержи мальца, а я пойду отца поздравлю, — и Праскева бережно передала ребенка, сама решительно направляясь в дом.

— Будь здрав, Третьяк! — громко поздоровалась, от чего копошившийся у печки хозяин вздрогнул и стал как будто меньше ростом.

— И тебе не хворать. Ну, как Ксана? — и нервно поправил рубаху.

— Помогла я твоей жене, спит она, а у тебя теперь помощник народился.

— Сын? — и мужчина улыбнулся.

— Ну, жена твоя, значит и сын твой. Крепенький, как бочонок, — Третьяк начал расправлять гордо грудь, — и черненький… — после этого улыбка погасла и он кулем осел на лавку. — Ты ничего мне сказать не хочешь? — Тот лишь головой мотнул. — Ну, тогда успехов тебе с трактиром, а проценты свои сам рОсти. — И ушла тихо-тихо, оставив звенящую пустоту в доме.

А на улице уже вовсю решалась судьба маленького братишки.

— Давай его Жданом назовем, мы ведь его так ждали, — внесла свою идею Зимка.

— И будут его дразнить Ждан-жбан! — не выдержала Марька.

— Жбан бывает всякий, и с кислым молоком, и с золотом, — улыбнулась Малуша, успокаивая разошедшихся девчат, что еще немного — и разругаются.

— И с медом, да, — согласно облизнулась Леся. — Пусть будет Жданом!

— Пусть, дитятко, — улыбнулась подошедшая Праскева, — пусть, ему не повредит.

Примечания:

(1) — сарайку

(2) — беременная

(3) — женщина