Get To You (гет)

«What if this storm ends?

And leaves us nothing

Except a memory

A distant echo»

Snow Patrol — What If This Storm Ends? ©

Шесть тридцать. Надрывная трель будильника. Подушка привычно летит в цель и не долетает каких-то полдюйма. Рассерженный вздох. Холодный пол. Старые тапочки. Любимый выстиранный халат. Вставай, детка. Да здравствует понедельник!

Эмма ступает под душ и на десять минут исчезает из реальности. А она, реальность, уже гремит внизу машиной для сборки мусора, врывается в сознание ругательствами старины-Лероя, шелестит первыми октябрьскими листьями, пикает будильником, который, конечно же, так и остался включенным. Эмма сердито выключает кран и спешит скорее заткнуть нарушителя своего шаткого спокойствия, всё, что угодно, только бы не проснулась пятимесячная Алиса.

Засунув будильник поглубже в тумбочку, Эмма заново нашаривает в темной спальне тапочки и возвращается в ванную. Цитрусовый наполняет ароматом заполненную вечной сыростью комнату, Эмма фыркает и отплевывается, ощупывая кран, обжигается, когда ей на голову льется кипяток, закрывает глаза, привыкнув к температуре. Вода оплетает тело согревающим коконом. Ей холодно в этом забытом городке в штате Мэн, хоть когда-то он был городом ее детства. Вода бежит вниз, ласкает плечи и руки, касается шрама от кесарева сечения, заставляя Эмму привычно вздрогнуть и поморщиться: поврежденный нерв и едва затянувшаяся рана реагируют на всё, и не всегда так, как того хочется их хозяйке. В памяти всплывает пропитанная лекарствами палата, синеватая лампа с бьющим в глаза светом, медсестра, судорожно дергающая за рукав врача, и одна навязчивая мысль, гвоздем сверлящая виски: «Спасите мою дочь».

Когда Эмма приходит в себя после операции и уже может вставать на ноги, она, пробирается по стенке и осторожно идет к тому месту, где лежит в бювете ее семимесячная дочь, и надпись на табличке гласит: «Алиса Кэссиди». Эмма досадливо кусает губу, пообещав себе сделать всё, чтобы это имя навсегда исчезло из их с дочерью будущей жизни.

Но всё это будет потом, а пока же и ей, и Алисе предстоят долгие месяцы реабилитации, когда каждая будущая секунда пропитана борьбой за выживание и попытками прижиться в этом, не слишком благосклонном к ним мире. Пройдет время, и ничто больше не будет напоминать Эмме о тех наполненных отчаянием днях, вот, разве что шрам на животе и одинокая спальня съемного домика на окраине городка.

Эмма выключает кран и выходит из ванной. В кухне темно и пахнет вчерашним яблочным пирогом — подарком Реджины в честь очередного месяца, что исполнился Алисе. Эмма босыми ногами шлепает по кафельному полу, на ходу вытирая мокрые волосы, после чего раскрывает шторы и впускает в кухню холодное октябрьское солнце.

Алиса, услышав мигрирования матери по комнатам, решает пока побыть хорошей девочкой и помолчать, за что Эмма ей безмерно благодарна. Включить кофеварку, всыпать в чашку добрую порцию кофе, разогреть пирог для себя и молочную смесь для дочери, дождаться половины восьмого.

В полвосьмого придет Руби, чтобы посидеть с Алисой. Руби носит вызывающе короткую юбку, всегда подчеркивает и без того не маленький бюст, и заплетает ярко-красные волосы в длиную косу, не совсем подходящая нянька для младенца — как сказали бы многие, но Эмма предпочитает с ними не соглашаться. Именно Руби выслушивала ее истерики и на пару с Реджиной качала ночами малышку, когда Эмму трясло от страха, что принесли демоны прошлого. Именно Руби вправляла ей мозги и убеждала в том, что всё обязательно будет хорошо. А еще, она — ее сменщица в закусочной, и ближе Руби, Реджины и сводного брата у Эммы никого нет, потому, она доверяет им.

А еще, Руби рассказывает потрясающие сказки, и хотя Алиса еще мало что в них понимает, засыпает она беспрекословно, стоит только заговорить. Потому Эмма жует пирог и без особого интереса листает утреннюю газету, найденную на пороге. Ее соседям новости приносят собаки, но еще и питомца Эмма просто не потянет. Зато пока Алиса не научилась носиться по всему дому, у нее есть десять минут для себя, и «пусть весь мир подождет» — как день-деньской утверждает телевизор в закусочной.

Эмма натягивает поверх клетчатой пижамы всё тот же халат и берет дочку на руки: холодает. Скоро в город придет настоящая осень, замерзнет вода в заливе, завоет ветер в трубе, затрещит камин в углу закусочной, и ее жизнь станет чуточку уютнее, во всяком случае, можно будет не стучать зубами от холода, бегая по дому каждое утро.

— Что, Русалочка, — спрашивает Эмма у дочери, смотрящей на мать огромными синими глазами, — Скоро Хэллоуин, нарядим тебя морской нимфой или кто у них там жил в воде, и ты очаруешь всех в закусочной, да?

В ответ Алиса крепче хватает Эмму за косу и вновь начинает дремать.

— Ну-ну, соня, мне тебя еще Руби сдавать, в слинг сажать, просыпайся, слышишь?

Пока Эмма воркует над дочерью, щелкает входная дверь, впуская в дом холодный осенний воздух и запахи прошедшего ночью дождя. Руби, фыркая, разбрасывает в разные стороны сапоги, вешает пальто на крючок и проходит в кухню.

— Как здесь моя любимая Пышечка поживает? — обращается она к Алисе, та радостно тянет к няньке ручки.

— Ага, и тебе привет, — бурчит Эмма, — Кофе будешь?

— Спрашиваешь! — задирает подбородок Руби и хватает Алису на руки, — Я полцарства отдам за кофе!

— Что, Рыжая, тяжелая ночка? — дразнит Эмма, щелкая кофеваркой и разрезая на части оставшийся пирог.

— Не то слово! Вейл — просто зверь! Еще пару таких раз, и у нас будет личный педиатр, ну или терапевт, — Руби взгромождается на стул, усаживает на колени Алису, та тут же хватает ее за волосы, и вновь принимается живописать свои бесконечные подвиги. Эмма с улыбкой слушает ее длинные и красочные рассказы, жалея, что никогда не сможет вот так пойти правил и устоев, разругаться с бабушкой, уйти работать в открывшуюся недавно закусочную и поступать, как вздумается. Быть может потому, что Эмме некуда уходить и не с кем ругаться?

— То есть, ты печешься о благополучии Алисы, Рыжая? — дослушав рассказ, спрашивает Эмма.

— Дурочка ты, Лебедь, я о тебе пекусь, Вейл рассказал, что у нас в городе новенький, да такой, что просто пальчики оближешь!

— Ой, не начинай хоть ты, мне Реджина и так все уши прожужжала.

— А я не начинаю, но тебя надо пристраивать.

— Да кому я нужна, еще и с Алисой.

— Да разве ж нашему Пончику можно противостоять? — воркуя над ребенком, возмущается Руби, Эмма лишь закатывает глаза, понимая, что этот, в сотый раз заведенный разговор, ни к чему хорошему не приведет.

— Расскажи лучше, как твои дела с бабушкой?

— Да как, я обещала проведать ее на выходных, но обратно в кафе я не вернусь! Мне и здесь хорошо!

— Уверена?

— Уверена. Где я еще найду таких сменщиц, как вы с Редж?

— Ты не забывай, что Редж еще и хозяйка.

— Знаешь, Эм, не каждая хозяйка встает у плиты и печет пироги наравне со всеми.

— Это да, — кивает Эмма, допивая кофе, — Моему брату повезло с женой.

— Когда уже тебе повезет, Лебедь?

— Ох, черт, я же опаздываю! — спрыгивает со стула Эмма.

— Не ругайся при ребенке! — кричит ей вслед Руби и укоризненно качает головой, — Ну что, Пышечка, пойдем с тетей Рыжей в парк, посмотрим на уток?

* * *

Эмма обматывает вокруг шеи черный вязаный шарф, перекидывает через плечо видавшую лучшие времена сумку и выбегает из дома. До закусочной около десяти минут пути, но Эмма не может не остановиться около огромного клена, что растет неподалеку. Она, казалось, была единственной, кто радовался наступлению осени. Совсем скоро можно будет показать Алисе яркие, оранжево-красные, деревья и зарыться вместе с ней в огромную, пахнущую сыростью, груду опавших листьев. Совсем скоро в закусочной расставят свечи, Реджина с гордостью водрузит на дверь венок из веток, и в меню появятся сезонные блюда из тыквы. Совсем скоро Эмма не будет вспоминать о тех летах, что не принесли ей ничего хорошего, осталось лишь дождаться настоящей осени.

Конечно, Руби во всем была права, ей только двадцать восемь лет, за четыре из которых она успела побывать в аду и вернуться обратно, сменить несколько городов и пару десятков штатов, а все для того, чтобы вернуться в Сторибрук — место из детства, упасть у двери сводного брата и прорыдать полночи, прижимая ладони к огромному животу.

Совсем скоро Эмма забудет о том, что пятнадцатое октября — это день рождения отца Алисы, но еще не скоро она научится видеть сны без кошмаров, когда даже брата не будет рядом, чтобы сказать ей какой-то успокаивающий бред.

Эмма качает головой, досадуя на саму себя, и входит в закусочную с гордой вывеской «Городские Огни», лишь для того, чтобы заметить, что Реджина уже копошится на кухне.

— Доброе утро, Лебедь! Как ты сегодня? Как Пончик?

— Доброе, Редж, ты почему здесь? Ты же, вроде, говорила, что возьмешь выходной, чтобы сшить Генри костюм для Хэллоуина?

— Рыжая обещала меня подстраховать.

— Но Руби у меня, — недоуменно бормочет Эмма.

— Она помирилась с бабушкой, а ты же знаешь, что госпожа Лукас — отличная швея! — гордо улыбается Реджина, — Ты же придешь на утренник?

— Как же я могу пропустить выступление своего любимого племянника? Что у нас тут? Какие новости?

— Толком не знаю, но Вейл рассказал о новеньком из Нью-Йорка и, он, кажется, собирается поселиться у нас в Сторибруке, Руби мне уже все уши прожужжала тем, что вас надо познакомить.

— Вот вы не уйметесь, да? — Эмма ворчливо вытирает столы, отмахиваясь от лекций Реджины.

— Ни в коем случае! — Реджина с невозмутимым спокойствием раскатывает тесто для слоек, — Иди сюда, нарежь мне яблоки.

— У нас сезонное блюдо, что ли?

— Нет, просто захотелось яблок.

— Тебе хоть когда-то их не хочется?

— Эм, ты не с той ноги сегодня встала, что ли?

— Нет, Редж, меня, просто, достали ваши с Рыжей попытки меня сосватать! Я в городе несколько месяцев, а сколько их уже было? Уилл Скарлет, что сошелся с нашей библиотекаршей, Уолш, укативший в неизвестном направлении, как только увидел Алису, Джимини — психолог, и еще пару десятков женихов, чьих имен я даже не запомнила! — презрительно ворчит Эмма.

— Ах, вот оно что, — протягивает гласные Реджина, заглядывая в духовку и удовлетворенно кивая.

— А вдруг… Вдруг он женат?!

— Не думаю, там какая-то запутанная история, но он точно одинокий.

— Это тебе Руби всё рассказала? Она же на свидание ходила!

— Одно другому не мешает, — пожимает плечами Реджина и отправляет в духовку новую порцию слоек, — Возьми, пока горячее. И потом, тебе нужен личный педиатр, или как?

— Боже, так не я же с ним сплю! — закатывает глаза Эмма и рассерженно разрезает пополам огромное яблоко.

— Тебя и не заставляют, всё уже сделала Руби. И, потом, все только для счастья моей крестницы.

— Тоже мне, фея-крестная нашлась!

— Конечно, причем, самая лучшая!

— Как его зовут, хоть?

— Вот сама у него и спросишь.

— Да я поверить не могу, что он еще не показывался в участке у Робина!

— Я тебе больше скажу, он будет помощником шерифа!

— Так, как его зовут?

— Сама спросишь, всё сама. Эх, была бы я не замужем… — мечтательно закусывает губу Реджина и уворачивается от метко брошенного Эммой полотенца.

«And it finds me

The fight inside is coursing through my veins

And it's raging

The fight inside is breaking me again»

Red — Fight Inside ©

До конца смены оставалось всего пару часов, а наступающие с востока тучи разогнали любителей яблочных слоек и кофе с тыквенным сиропом по домам. Шутка ли, — середина рабочей недели! Работягам подавай добрый кусок мяса, а Реджина развела тут сентиментальность на пустом месте, на которую падки лишь студенты сельскохозяйственного колледжа, единственного в городке.

Эмма повесила на крючок ярко-желтый фартук и присела на стул. От долгого стояния у нее гудели ноги, а на погоду привычно раскалывалась голова: рутина, к которой привыкаешь. Все-таки привыкаешь. Эмма смотрела в окно, за которым ветер яростно трепал молодую рябинку, и думала о том, что стало бы с ее жизнью, не познакомься она четыре года назад с «пришельцем из другого мира».

Ей было двадцать четыре года, сводному брату Робину — на два года больше. Они неплохо ладили, несмотря на то, что в приемную семью женщины по имени Ингрид оба попали в достаточно взрослом возрасте. Ингрид всю свою жизнь проработала продавцом в многочисленных магазинчиках Сторибрука, после чего открыла свое собственное дело, а когда дети стали старше — приучила к работе и их. Эмма не жаловалась. Уж лучше стоять у прилавка, чем жить под мостами и воровать в забегаловках булки, она видела в своей юности и такое. Робин же вообще был образцом примерного поведения, во всем помогал матери, отваживал навязчивых ухажеров сестры и мечтал уехать в Нью-Йорк учиться в полицейской академии. Ингрид навязчиво пыталась переубедить сына, она вбила себе в голову, что в городке ему будет лучше, Эмма же сама тайком откладывала деньги на колледж, потому в терки брата с матерью не вмешивалась.

Эмма мечтала стать врачом, приносить людям пользу больше той, что могла принести, стоя у прилавка. Как только о ее затее узнала Ингрид, дома разгорелся скандал. Мать кричала и сыпала упреками, твердя о том, что торговля — это что-то вроде их семейной династии, и никто ее детям не нужен, и вообще, они должны слушаться и быть благодарны, что она их однажды усыновила. Эмма и Робин сначала молчали и пытались достучаться до разума Ингрид, а после пошли в открытую конфронтацию, однако, мать была непреклонна.

И без того тяжело начавшийся вечер, закончился еще хуже: Робин побросал вещи в сумку и уехал из города в ближайшей попутке, Эмма заперлась у себя в комнате, а Ингрид зачем-то полезла на чердак. Дети и раньше замечали за ней странные привычки, но с каждым годом ее странности лишь усугублялись. Ингрид долго гремела какими-то ящиками наверху, а когда спускалась, то нечаянно оступилась с лестницы и полетела вниз…

Ингрид похоронили, магазинчик закрыли, оставив работу в кафе за Эммой, Робин, все-таки, уехал учиться в Нью-Йорк, а Эмма передумала становиться врачом. Как бы там ни было, а эта женщина их вырастила, вырвала из лап системы и показала, какой может быть нормальная жизнь, однако больше Эмма не чувствовала себя дома ни в этом городке, ни где-либо еще.

— Робин, возьми меня с собой, — вспоминала она давний разговор с братом.

— Ну да, Лебедь, и куда я тебя спрячу? Под кровать в ящик? — усмехался Робин, но было видно, что ему тоже не хочется оставлять сестру в Сторибруке.

— Да хотя бы и под кровать.

Робин мерил шагами кухню, то и дело останавливаясь у окна. Эмма сидела на высоком стуле и таращилась в пустоту: ему через три часа уезжать, это неизбежно. Робин встал напротив нее и схватил за плечи.

— Ты же хотела в медицинский поступать, давай посмотрим, на сколько хватит сбережений, а там видно будет?

— Больше не хочу, — буркнула Эмма, отворачиваясь.

— Ну, а что тогда, Эм? Мы ведь уже не маленькие, надо что-то решать.

— Надо, — вздохнула Эмма, подтягивая одно колено к подбородку, — Попробую поступить в наш сельскохозяйственный, буду заниматься нашим кафе, пока хватит сил и времени, а потом ты приедешь.

— А справишься одна?

— Ну, ты же будешь приезжать на каникулы, — растерянно пожала плечами Эмма, — А там видно будет.

— Я обещаю, слышишь, обещаю, что тебя не брошу! — сказал Робин. И за все прошедшие годы ни разу не нарушил собственное обещание.

* * *

Эмма с содроганием вспоминала первые месяцы после отъезда брата в Нью-Йорк. Дом казался невероятно большим, город — пустынным, а люди — чужими. Эмма каждый вечер открывала кафе и с улыбкой встречала посетителей, расставляла по подоконникам герань и продавала детям рожки мороженного, а после отправлялась в свой огромный дом и понимала, что так и не сумела завести в этом городе друзей.

И Эмма, и Робин всю юность провели, помогая матери в магазине и кафе, а на каникулах пропадали на ближайшей ферме, зарабатывая деньги на собственные нехитрые развлечения, им, попросту, было не до знакомств, а теперь, когда Эмма осталась одна, ей предстояло на собственном опыте испытать, что такое одиночество.

В первые месяцы было очень сложно возвращаться в дом, в котором никто больше не ждал, не переключал сопливую мелодраму на бейсбольный матч, не вязал у камина свитера и не прятал под кровать банку пива. Эмма потерпела двенадцать недель, а после — написала брату в Нью-Йорк предложение продать дом и купить квартиру подешевле.

Робин примчался в первые же выходные, да не сам, а привез с собой невесту: эффектную брюнетку, которая по размышлениям Эммы: «Непонятно что нашла в ее простоватом брате». Однако, с первого взгляда на пару становилось ясно, что у них всё серьезно. Девушку звали Реджина, она училась на экономическом факультете, познакомилась с Робином, как ни банально, в Центральном парке, и так же, пошла против воли матери, прочившей ей фамильную карьеру адвоката.

— Скука смертная, — на все расспросы Эммы твердила Реджина и уже кропала в блокноте бизнес-план по развитию Сторибрука.

— То есть, твое крючкотворство — это весело? — дразнила Эмма, заглядывая через плечо, но мало что понимала в ее каракулях.

— Это, хотя бы, принесет нам всем стабильный доход, — веско отвечала Реджина и звала всех в гостиную делиться планами.

На семейном совете было решено продать приносящий одни расходы дом, отказаться от убыточных кафе и магазина, на вырученные деньги купить жилье подешевле и открыть закусочную. Реджина скрещивала руки на груди и в сотый раз объясняла ничего не соображающим в бизнесе брату с сестрой принципы экономики.

— Да поймите вы, кафешка «У бабушки» — это очень хорошо для всяких леди, разменявших седьмой десяток и никуда в жизни отсюда не выезжавших, — Нам нужно что-то, что привлечет внимание и молодежи, и семейных пар, и простых рабочих, такое, чтобы работало круглый год и всем было интересно.

Так и появилась на свет закусочная с горделивым названием «Городские огни». В ней первой воплотили в жизнь идею с кофе «на вынос», поставили вывеску с перечнем сезонных блюд и заманивали сладкоежек выпечкой по выходным. Реджина разбиралась не только в цифрах, но и сама частенько стояла у плиты, сооружая двухэтажные торты по фамильному рецепту.

Главная конкурентка Эммы и Робина — бабушка Лукас, как ни странно, была только рада новым соседям, переманившим к себе вечно орущих детей и хамовитую молодежь, постоянные же посетители ее придерживались консервативных взглядов не только на жизнь, но и на еду, потому, никуда не ушли. Все остались довольны.

Эмма оттачивала мастерство официантки, вечерами заваливала Реджину вопросами о том, как управлять кафе, и прятала от брата километровые счета за междугородные разговоры. Всё потихоньку налаживалось, пока под конец ее смены в закусочной не объявился красавчик-приезжий и с первых же минут не пригласил Эмму на свидание.

Его звали Нил Кэссиди, он учился в Маннес-колледже в Нью-Йорке, мечтал стать музыкантом и повидать весь свет. А еще, ему просто было скучно, и он отправился путешествовать по ближайшим городам и штатам, так дорога и завела его в Сторибрук. Он кормил Эмму мороженным и дарил ей букеты красных роз, сыпал умными речами и музыкальными терминами, и обещал показать мир.

И Эмма верила, хотя, разменяв третий десяток, в сказки верить грешно. Ни Робин, ни к тому моменту уже его официальная невеста Реджина выбора Эммы не одобряли. Реджина в открытую обзывала Нила «мамочкиным франтом», который ничего в жизни не достиг, Робин серьезно с ним поговорил и пообещал зарыть на заднем дворе, если тот его сестру обидит, но влюбленную молодежь угрозы и уговоры не остановили. Закрыв закусочную до лучших времен и отдав ключ от дома соседям, Эмма пустилась в бега, чтобы четыре года спустя рыдать на пороге всё того же дома, в котором жил теперь ее брат с женой, а после — идти на работу всё в ту же закусочную.

* * *

Эмма наделала множество глупостей, погнавшись за красивыми словами, и единственным, что держало ее на плаву, было рождение Алисы. После рождения дочери она поменяла документы, сменив фамилию мужа на детское прозвище Свон — Лебедь, и записала под таким же именем Алису. В городе посплетничали сначала о ее чудачествах, а потом списали всё на молодость и стали с прежним рвением ходить по выходным за мороженным.

Он пришел сегодня после обеда, тот самый незнакомец, о котором болтали по углам Реджина и Руби. Эмма принесла заказ: яичницу с беконом и чашку крепкого кофе без сахара, попыталась начать разговор, но наткнулась на колючий взгляд синих глаз и предпочла не связываться.

Его можно было бы смело назвать красавчиком, если бы не одержимый чем-то взгляд исподлобья. А так, вполне хорош собой: высокий, занимающийся спортом, почти военная выправка, небритость, в его случае подчеркивающая неуловимый шарм, но не делающая похожим на разбойника с большой дороги, и глубокие синие глаза. Эмма подсматривала за ним из-за кухонной занавески, после чего приказала себе не позориться и вернулась к работе. Незнакомец едва притронулся к яичнице, до последней капли допил кофе и оставил двадцать долларов чаевых, ни проронив ни слова, а когда Эмма вытирала со стола, то обнаружила на салфетке рисунок якоря с разорванными цепями — четкие штрихи шариковой ручкой, что ж, вполне талантливый экспромт.

Выждав положенные до конца смены два часа и списав сегодняшнюю неактивность постоянных посетителей на надвигающуюся грозу, Эмма замкнула дверь закусочной и уже потянулась за роллетом, но после нескольких неудачных попыток сдвинуть его с места поняла, что он намертво застрял. А на востоке уже сердито погромыхивало, готовясь в любую секунду разлиться дождем. Эмма упрямо закусила губу и вновь подергала роллет, обещая себе дать брату хорошую взбучку. Он уже три недели игнорировал ее настойчивые просьбы смазать проклятую железку.

Эмма сердито посмотрела вверх и вновь схватилась за край рольставня. Но в этот самый миг ее ладонь перехватила мужская рука, одетая в кожаную перчатку, и знакомый уже голос с ирландским акцентом спросил:

— Помочь, лесс?

Эмма, еще не успевшая толком испугаться, узнала в незнакомце сегодняшнего таинственного посетителя.

— Не откажусь. Как вы здесь оказались?

Мужчина несколько минут возился с застрявшей конструкцией, после чего резко дернул ее на себя, и роллет поехал вниз.

— Смазать бы… У меня где-то было масло, — пробормотал он, — Кажется, готово.

— Спасибо, — растерянно поблагодарила Эмма, — Вы не ответили на мой вопрос.

— Да… я обходил доки, шериф закрепил за мной этот район, и увидел, как вы мучаетесь с дверьми. Простите, после обеда я был слегка не в себе.

— Пустяки, я привыкла к молчаливым посетителям, — Эмма выдавила из себя улыбку, заметив, что у незнакомца задрался рукав и обнажил уже знакомое ей изображение якоря на его запястье, — Вы давно в городе?

— Приехал в минувшую среду. Кстати, я не представился — Киллиан Джонс.

— Очень приятно. Эмма Свон.

— Так вы позволите помочь вам с роллетом?

— Как я уже сказала: не откажусь.

Было в его манерах что-то слегка старомодное и завораживающее, и Эмме подумалось, что, возможно, сговор Руби и Реджины не был такой уж дурацкой идеей.

«I need your grace

To remind me

To find my own»

Snow Patrol — Chasing Cars ©

Эмма мурлыкала себе под нос песенку и зорко следила за блинчиками. Порой достаточно всего одного выходного дня, чтобы вернуть себе невесть чем испорченное настроение. Она работала три раза в неделю, этого хватало, чтобы не выть от скуки в четырех стенах, а также, оплачивать аренду небольшого, но уютного домика недалеко от городской пристани.

Робин и Реджина не раз настаивали, чтобы Эмма: «Прекращала дурить, паковала Пончика и переезжала к нам, места на всех хватит», но Свон слишком привыкла быть хозяйкой самой себе, чтобы стеснять кого-то собственными порядками. К тому же, делать сбережения ей, попросту, теперь было ни к чему.

Иногда Эмма задавалась вопросом не лучше ли ей вернуться в конюшни, где она некоторое время после окончания колледжа работала зоотехником, но после некоторых размышлений отметала эту глупую идею, мухой вьющуюся в мыслях.

Ей нравилась ее закусочная, напоминавшая о годах дурной и беззаботной юности, нравился Лерой, прущий напролом за куском бекона, нравились дети, тайком выпрашивающие добавки к мороженному, и потом, ну кто еще будет платить ей полную зарплату за три рабочих дня?

Да и за минувшие годы Эмма стала тяжелой на подъем, решив плыть по течению и уже не ждать загадочного, как снегопад в мае, хэппи-энда. Счастье у каждого свое, ей вполне хватает племянника и дочери.

Руби качала головой и обычно швырялась в Свон первым-попавшимся предметом. Руби была четко уверена, что Эмма таким образом убеждает саму себя, что сдаться — это самый простой выбор. Что ж, общение с будущим доктором философии в медицине не проходит для нее даром. Но Свон не вмешивалась в наставления подруги, пусть думает, что ей хочется!

Свон выключила кофеварку и потянулась за любимой кружкой с забавной надписью по диагонали: «Кекс — это оладушка, поверившая в чудо». Эмма каждый раз не могла сдержать улыбки, когда этот «девиз» попадался ей на глаза, и вспоминала, как все та же Руби с подлым хихиканьем вручила ей кружку на прошлый Черный Валентинов День и потребовала не сдаваться.

Эмма, ухмыляясь, рассматривала подарок, а сама размышляла о том, что таким, как Руби и Редж не в кафе надо работать, а местным культурологом устроиться. Они собрали все праздники, которые только существовали в мире, и инвестировали их в закусочную, вот и «потомок» Валентинова Дня, прижившийся в Корее, не стал исключением.

Еще вчера всё кафе было обвешано шариками, а безнадежные романтики бронировали столики за шесть месяцев вперед, девушки вытирали слезы, Руби счастливо вздыхала, а прочие горожане готовились гулять на многочисленных грядущих свадьбах. Эмма упрямо молчала, по ее мнению, если что-то и могло получить пальму первенства в банальности, так это пресловутый День всех влюбленных.

И ведь не далее, как несколько месяцев тому назад, Эмма могла бы назвать себя девушкой подающего надежды городского шерифа, напарника Робина. Обжегшись в отношениях с ненадежным Нилом, Свон потянуло на парней в форме, а присутствие рядом с потенциальным ухажером ее собственного брата лишь укрепляло веру в счастливый исход. Его звали Уолш, у него был бархатный голос и невероятно теплые карие глаза.

Он дарил Эмме герберы и каждый вечер встречал с работы, водил по дорогим ресторанам, которые едва ли мог себе позволить на жалованье шерифа, обещал свозить на Багамские острова. Не то что бы Свон верила, но так хотелось, чтобы кто-то встретил тебя дождливым и промозглым вечером и спрятал под зонт… И вот в канун Валентинова Дня Уолш забронировал столик в закусочной, с математической точностью подсчитав дату смены Эммы.

Вечером праздника, как всегда, от посетилелей не было отбоя, на подмогу Эмме вышла Руби, и Алису, за неимением няньки, пришлось взять с собой и оставить на суетящуюся в кухне Реджину. Уолш вручил Эмме неизменный букет, заказал фирменный десерт и завел хорошо известную песню об общем будущем и осточертевшем одиночестве, а еще через десять минут пламенной речи в его ладони материализовалась синяя бархатная коробочка. Свон с робкой улыбкой сообщила, что хотела бы сначала кое с кем его познакомить и ушла на кухню за дочерью. Когда Эмма вернулась с Алисой, Уолш попросил его извинить и просто сбежал, оставив оплаченный счет и ту самую коробочку, которую Свон на следующее утро сдала в ломбард.

Вечером пятнадцатого февраля Эмма получила от Руби в подарок пресловутую кружку и напутствие:

— Не кисни, Лебедь, зачем Пончику такой отец?

— Пончику-то, может, и незачем, — грустно пробормотала Эмма.

— А тебе — тем более!

И рабочая смена началась. К удивлению женщин, количество посетителей сегодня побило все рекорды вчерашнего дня, они и вообразить себе не могли, что в Сторибруке столько холостяков, или не переживших Валентинов день счастливо. В Черный день все блюда подавались в темной посуде, а в кофе — основной напиток, добавляли двойную порцию сахара, чтобы подсластить душевную горечь. Эмма и сама не стала исключением, добавив в и без того сладкий капучино еще пару кубиков рафинада.

Она, конечно, так и не поверила в чудеса, но кружке с тех пор не изменяла.

* * *

Вчерашний выходной удался на славу. Эмма весь день провела с дочерью в парке, рассказывая ей о деревьях и растениях. Удалось даже упасть в огромную кучу опавших листьев, и домой они вернулись с двумя осенними букетами, и даже внезапно начавшемуся дождю не удалось испортить Эмме настроение.

А когда у нее было хорошее настроение, она пекла блинчики и делала какао с корицей — привычка из детства, слабость, которой потакали все родные, позабытая мечта о Санта-Клаусе.

Входная дверь распахнулась, впуская Руби, и сразу же послышалась возня заметившей няньку Алисы. Через пару минут они обе будут в кухне, Свон как раз закончила с блинчиками. Руби влетела в кухню, стянула с шеи ярко-желтый шарф и заявила:

— Вот увидишь, он явится сегодня в твою смену!

— Ты никогда не научишься здороваться, правда же?

— Не занудствуй, так, как у Редж, у тебя все равно не получится, — Руби бесцеремонно нагребла на тарелку блинчиков и вонзила вилку в самый румяный из них.

— Так что там случилось? — с любопытском спросила Эмма, устраиваясь напротив.

— «Пират» вчера приходил, заказал кофе и всё высматривал тебя, вот что! — с видом ученого, сделавшего сенсционное открытие, сообщила Руби.

— Пират?

— Ну этот, красавчик-шериф, как его там?

— Киллиан.

— Ну да. Пират он, вот что. Весь такой загадочный, выражается старомодно: «Благодарю, лесс», — передразнила Руби и продолжила, — И левая рука у него всегда в перчатке.

— Рыжая, лесс — это ирландское слово, «девушка» означает, не надо было в школе географию прогуливать.

— Я тебе сказала уже: «не занудствуй», и я тебе говорю, ты ему понравилась!

— Ай, прекрати, может, он руку прячет потому, что женат?

— То есть, кольцо нельзя просто снять и положить в карман? — пожала плечами Руби и шумно отхлебнула из чашки, вызвав смех Алисы, — Говорю тебе, там что-то странное, какая-то тайна!

— Ладно, мисс Марпл, выкладывай, что тебе известно, — спросила Эмма, слишком хорошо зная, что подруга затеяла эту игру в шарады не просто так, и ей не терпится поделиться новостями. Руби просияла в ответ.

— Он приехал из Ирландии,

— Да ладно? Я это еще в первый день после «лесс» поняла, — закатила глаза Эмма, за что получила полотенцем по руке.

— Молчи, Эм, дай договорить. Так вот, учился в полицейской академии, как твой брат, и его распределили сюда, в наше захолустье, ты знаешь, он даже не возмущался, значит, от чего-то бежит. Вы, тем более, подружитесь.

— Да с чего ты взяла, что я хочу с ним дружить?

— А вот посмотришь, что он явится именно в твою смену и задержится дольше, чем на пять минут.

В ответ Эмма лишь скорчила мину и поспешила на работу.

* * *

Вопреки прогнозам Руби, Киллиан не явился ни до обеда, ни после него, добавив к вящему раздражению Эммы еще и немалую толику разочарования. Этот Джонс заинтересовал ее. Загадочный рисунок на салфетке, странное тату на запястье, чарующий акцент, — когда-то в детстве Эмма бредила Ирландией с ее суровым климатом и бушующим океаном, и вот он не пришел.

Свон обзывала себя старой дурой, невесть с чего поверившей случайному знакомому, и яростно натирала и без того блестевшие стаканы. Рабочие требовали свою яичницу, пытались похабно шутить, но натыкались на достойный отпор и замолкали, смена близилась к концу, за окном сгущались мутные октябрьские сумерки, а Киллиан так и не появился.

Эмма с досадой понимала, что, может, зря она себе вообще невесть-чего надумала, но Джонс не походил на тех дамских угодников, что снимают в клубе подружек на одну ночь, да и Руби его нахваливала, а уж ее опыту в общении с противоположным полом можно было доверять. К тому же, Робин тоже в людях разбирался, и вряд ли согласился бы на подлеца-напарника, тем более закрепил за ним один из самых опасных участков — гавань и ее пределы.

Эмма заканчивала работу в десять, еще полчаса после, как правило, домывала посуду и дотирала столы, после чего зашторивала все окна, проверяла кассу и закрывала закусочную до завтра. Доделав привычные дела, Свон уже собиралась идти за ключами, как дверь со скрипом распахнулась, и внутрь вошел Киллиан с ящиком инструментов в руках. Заметив Эмму, он просиял и направился к ней.

— Привет! Не может быть, но я успел!

— А вы куда-то опаздывали?

— А как же: опаздывал выполнять обещание. Я должен был смазать роллет, вот и…

— Ну, проходите, раз так, — пробормотала Эмма, пряча волнение за миной радушной хозяйки, — Кофе?

— Кофе еще нужно заработать, лесс, — назидательным тоном произнес Киллиан и раскрыл ящик с инструментами.

Эмма закончила со своими обязанностями и, чувствуя себя невероятно глупо, вышла к нему на улицу, устроившись за плечом. Вряд ли она разбиралась в том, каким маслом лучше смазать проржавевшую дверь, но Киллиан, в отличие от нее, свое дело знал.

— Вы местная? — ворочая в железках отверткой, начал он.

— Да, моя приемная мать всю жизнь прожила в Сторибруке, вот и мне он стал родным.

Киллиан едва заметно напрягся.

— Простите, если я что-то не так сказал.

— Все в порядке. А вы, значит, ирландец?

— Он самый, лесс, акцент и региональные словечки не скроешь, — привычка.

— Не жалеете, что перебрались?

— Ни сколько. Я не люблю большие города, потому, когда в академии предложили Сторибрук, я не раздумывал.

— Мой брат с его страстью к Нью-Йорку с вами бы не согласился.

— А кто ваш брат?

— Местный шериф, что принимал вас на работу.

— Ох, вот это я влип, — смеясь, пробормотал Киллиан, Эмма улыбнулась. Она хотела сказать что-то еще, предложить перейти на «ты», напоить его чаем, но из кухни донеслась надрывная трель телефонного звонка, и она ринулась отвечать. Джонс остался воевать с дверью дальше.

Эмма, запыхавшись, влетела в кухню и схватила трубку.

— Алло?

— Эмма, это Руби. У Пончика температура, я уже позвонила Виктору, он едет к тебе.

— Уже бегу!

— Эм? Алло, Эмма? Да я всего-то хотела сказать, что у нее режутся зубы…

Но Свон ничего уже не слышала, схватила с вешалки пальто и побежала обратно к дверям.

— Эй, прости, но мне нужно убегать, у Алисы температура.

— А Алиса — это кто?

— Моя дочь.

Позабыв, как закрыть закусочную, так и поблагодарить Киллиана, Эмма уже мчалась к дому, а в голове заевшей пластинкой вертелась фраза: «Вот и перешли на «ты».

«It's why we drink too much on Friday nights

Raise our hand in the neon lights

Why we break and fall back in love

Why we roll around in a bed of a truck»

Chase Rice — Three Chords & The Truth ©

Город привычно утонул в вязкой осенней темени. Ветер с рвением голодного зверя погнал по дорожкам сухие листья. Маяк отчаянно вспорол сгущающийся над океаном мрак. Мужчина в кожаной куртке — слишком легкомысленный наряд при здешней переменчивой погоде — выругался, не жалея слов, и в последний раз окинул цепким взглядом вверенный ему участок.

Беглый взгляд на часы с неразличимой в темноте гравировкой по циферблату сообщил ему, что время для визитов более чем неподходящее, но и спустить на тормоза произошедшую минушим вечером ситуацию он не мог.

Он не привык отступать, жизнь не раз и не два давала понять, что даже летя вниз с утеса, стоит попытаться выбросить наугад руку, возможно и попадется чудом уцелевшая после бури коряга, и встреча с землей будет не столь болезненной. Вот и сейчас мужчина кивнул собственным мыслям, нашарил в кармане ключи от участка и пошел к служебной машине. О том, что ему будет от напарника, если вскроется фокус со злоупотреблением служебными полномочиями, он предпочел не задумываться.

«Ты же везучий сукин сын, Джонс», — пробормотал себе под нос помощник шерифа и повернул ключ зажигания.

* * *

Эмма носилась по дому, как сбившаяся со следа гончая. И Руби, и Виктор уверяли ее, что состояние Алисы — это норма для ее возраста, и большой беды не случится просто потому, что так развиваются все дети, но едва не потеряв дочь при рождении, Эмма в прямом смысле воспринимала каждый чих как катастрофу.

Телефон трезвонил с интервалом в пятнадцать минут. На сей раз это вновь была Реджина.

— Алло? — устало прошептала Эмма, прислушиваясь, не хнычет ли с огромным трудом заснувшая дочь.

— Эмс, это я. Как вы там?

— Заснула наконец, — Свон примостилась на краешке стула, прикидывая, хватит ли ей сил хотя бы на то, чтобы соорудить себе бутерброд, или стоит не морочить себе голову и сразу рухнуть лицом в подушку.

— А ты как?

— Такое ощущение, что по мне проехал асфальтовый каток, — не стала кривить душой Эмма.

— Мне приехать?

— Нет, Редж, не стоит. Тем более, у Генри завтра концерт… Черт, концерт! Я совсем забыла!

— Эм, прекрати, у тебя уважительная причина. Я думаю, все поймут. Если Алисе не станет лучше, звони Руби, пусть поднимает с лежки Вейла и езжайте в больницу.

— Надеюсь, до этого не дойдет, — пробормотала Эмма, с трудом подавляя очередной зевок.

— Возьми завтра выходной, только передай Робину ключи, он утром заедет. Ты же знаешь, у нас одна пара на двоих. Надо как-то решить этот вопрос… — Реджина, скорее, сообщила это сама себе, тоже изрядно волнуясь за здоровье крестницы, после чего отсоединилась.

Эмма уставилась на телефон, чувствуя, как ее прошибает холодный пот: ключи! События нескольких прошедших часов завертелись перед глазами, как картинки в калейдоскопе. Вот заканчивается ее смена, вот в закусочную марширует жутко взволнованный Киллиан, вот он начинает чинить проклятую дверь, а вот сама Эмма хватает с крючка пальто и растворяется в ночи. Проклятье! Что она скажет завтра Реджине и Робину? И что, если, какому-то психу станет ума ограбить закусочную семьи шерифа?

Свон запустила пальцы в спутавшиеся волосы и уронила голову на стол: «Почему? Почему опять со мной, а?».

* * *

Киллиан без зазрения совести плеснул себе кофе в украденную у Робина чашку и бодро застучал по клавишам.

— Кто же ты, душа моя? — пробормотал он, отхлебнув горькую жижу без сахара и привычно обжегшись.

Отыскать данные о совладелице кафе, а также, ее домашний адрес и информацию о семейном положении не составило труда, Киллиана волновало другое: как будет выглядеть его полуночное появление на ее пороге и не придется ли ему самому встречать рассвет за решеткой, если перепуганная женщина позвонит брату? Однако ситуация с кафе и странное поведение Эммы не давали ему покоя, а выработавшееся за годы профессиональное чутье подсказывало, что он на верном пути.

Джонс переписал найденную информацию и спрятал блокнот в нагрудный карман. Признаться, внезапное исчезновение Свон его обескуражило, что, при его непростой жизни, было очень редким явлением. Итак, у нее была дочь, которая заболела. Реакция матери была Киллиану понятна, но в сердце, все же, шевельнулся червячок разочарования: «Где дочь, там, вероятно, и муж».

— Нет, лэд*, а на что ты надеялся? Чтобы у такой лесс да не было кавалера? — ругал самого себя Джонс, оставшись один на один с дверью, и продолжил ковырять отверткой проржавевший механизм.

Почему-то он воспринял положительный ответ Эммы на его предложение помочь, как гарантию того, что она не замужем. И вот теперь, борясь с роллетом и ежась от холода сырой октябрьской ночью, Киллиан отчаянно ругался в темноту. Он пока еще не понял, что закусочная, вообще-то, открыта, телефона Эммы он не знает, и бросить всё, как есть, ему не позволят ни совесть, ни служебные полномочия. А механизм всё никак не поддавался!

Жизнь в суровом ветреном краю далеко отсюда приучила его во всем полагаться на себя и не ждать ни от кого заверений в собственной нужности, видимо, поэтому он и стал смотрителем маяка, лишь только сумел встать на ноги и нашел постоянный заработок. Когда-то давно, когда Джонсу едва ли было больше двадцати, он тоже умел зубоскалить с хорошенькими лесс, сбежавшими от родителей на танцы, когда-то давно в Ирландии было теплее, а в руке еще не выворачивало набекрень кость при любом изменении погоды. Судьба вряд ли была к нему благосклонной, с методичностью серийного маньяка отбирая всех тех, кто был ему дорог, и до всех же дотягивалась, костлявая! Киллиан воткнул отвертку в застрявший болт и сплюнул: сырая и промозглая ночь навевала совсем не те мысли, на которые он рассчитывал, когда шел помогать Эмме.

Сама же Эмма растаяла в ночи, как лесной призрак из тех легенд, что рассказывали в его краю. Очаровала, завлекла и исчезла. Джонс фыркнул что-то о том, что променял свидание на ржавые шурупы и полез в безразмерную сумку за машинным маслом.

Он оказался в Сторибруке не далее, чем четыре недели назад. Первое время бесцельно пропадал в доме, пустовавшем, верно, в самого дня основания города, а потом обнаружил маяк, хибару возле него и отправился на поклон к шерифу. Да, его распределили в это захолустье сразу после выпуска из Академии. Однокурсники крутили пальцем у виска, профессора, прочившие ему по меньшей мере Чикаго или Даллас, а если постараться, то и сам Нью-Йорк, лишь пожимали плечами. Выбор Киллиана посчитали посттравматической блажью и посоветовали обратиться к штатному психологу, но он криво умехнулся, побросал вещи в сумку и оказался в Сторибруке. Ленивая жизнь скучного городка — как раз то, что ему необходимо. Однако же, вместо того, чтобы сразу приступить к своим обязанностям и гонять по ночам городских пьяниц, Киллиан равнодушно пренебрег и уставом, и совестью, и почти месяц пропивал оставшиеся деньги. Шериф был занят бесконечным крючкотворством, потому обратил внимание на обещанного ему помощника лишь тогда, когда пришел запрос из Нью-Йорка. Пришлось разыскивать бродягу по Сторибруку, вправлять мозги и тащить в участок. Так мужчины и подружились.

Робину нравилась прямолинейность Киллиана, его отвратительное чувство юмора и неуемное бахвальство, за которым он прятал истинные чувства. Порой одной фразы хватало, чтобы урезонить зарвавшегося пьяницу.

«Значит так, лэд — говорил, бывало, Джонс, — Либо ты тихонько топаешь ко мне в участок, либо вяжешь морские узлы на маяке, выбирай». И всё это с ехидной гримасой человека, знающего свою роль в жизни. Киллиан же был благодарен Робину за понимание. Он не стал писать в Нью-Йорк рапорты, длиной в полторы мили, когда напарник не явился на службу, он выслушал и показал, куда двигаться дальше. Робин гонял его на ночные дежурства и нарочно оставлял в офисе, заваленном бумагами, он раздавал налево и направо указания и совал напарнику в руки очередной бутерброд, он тоже знал, что такое жизнь. И не лукавил. За неимением в городе мэра, вечно мотавшегося по свету в поисках сгинувшего еще в юности сына, власть, фактически, принадлежала Робину, горожане не возражали. А его жена, эффектная брюнетка, у которой на всё отыщется остроумный комментарий, держала закусочную, в которой Джонс и решил пообедать тем странным полуднем пару дней назад.

Эмма терпеливо выслушала его бурчания и через несколько минут поставила на стол кофейник с ароматным напитком, после чего упорхнула обслуживать остальных. Ему хотелось поддержать обычный, ни к чему не обязывающий разговор, но на погоду ныла проклятая рука, а окна закусочной, как назло, выходили на залив. Вспомнились старые раны и прошлая жизнь, но портить настроение этой улыбчивой женщине совсем не хотелось, потому Киллиан сделал единственное, что всегда помогало ему в подобных ситуациях: взял салфетку и стал черкать на ней рисунок. Мысли проветрились, но Эмма возле его столика так больше и не появилась, он вытащил из кармана мятую двадцатку и ушел, не оглядываясь.

Робин задумчиво осмотрел его с головы до ног, когда он, пошатываясь, возник в дверях участка и протянул пачку обезболивающего. О том, как прошло знакомство с закусочной, напарник не спрашивал. Киллиан проглотил таблетку и уселся за бумаги с рвением праведника, которому осталось две сотни ступеней до врат Рая. А вечером, всё же, решил извиниться перед Эммой за своё странное поведение.

И вот теперь, когда тучи за окном непреклонно пророчили грозу, а часы показывали половину третьего, Киллиан глотал остывший кофе, вертел в руках бумажку с адресом и раздумывал над тем, что делать с ключами, Эммой и собственной жизнью. Позвонить Робину? Оставить ключи под ковриком? Решив прикрыться ложью об обязательном ночном дежурстве, Джонс накинул куртку и вышел из участка.

* * *

Эмма зажгла несколько ночников, чтобы яркий свет лампы не мешал с таким трудом заснувшей Алисе, и вновь села за стол в кухне. О том, чтобы самой отправиться спать не могло быть и речи: ребенок то и дело вздрагивал от резких звуков и вновь принимался кричать. Пару раз Эмма хватала телефон, чтобы попросить помощи у Руби или Реджины, но потом, все же, не давала собственному отчаянию взять верх. Да и женщины вряд ли чем-то ей помогут, посоветуют дать дочери жаропонижающее, накапать себе успокоительное и ждать до утра. Утром станет легче. Утром приедет Вейл, и ее подменит Руби. А пока… До рассвета еще так далеко!

В юности Эмма свято верила, что рассвет — это самое прекрасное время суток. Солнце несмело показывается из-за облаков, еще не решаясь нарушить совершенство грядущего дня своим ярким появлением. В такие моменты она чувствовала себя единой с миром и верила, что все обязательно получится. После, собирая по углам нехитрые пожитки и рыдая на пороге родного дома, Эмма, как-то, утратила веру в чудо, предоставив цинизму вести себя по жизни, однако в редкие моменты умиротворения, ей по-прежнему хотелось верить в магию рассвета.

Автомобильные фары осветили потолок в кухне, Эмма подняла голову и сонно уставилась в окно: кого еще принесло в такой час? Хлопнула дверь, залаяли потревоженные шумом собаки и в дверь осторожно постучали.

— Эмма? Эмма, вы не спите? — громким шепотом спросили с той стороны.

Нахмурившись и зевая во весь рот, Свон пошлепала к дверям. Странно.

— Вижу, не только у меня сегодня бессонница, — поприветствовала она явно смущенного чем-то Киллиана.

— Я на дежурстве, и раз уж оказался поблизости, то решил завезти ключи, — прошептал в ответ он и пригладил взлохматившиеся вихры.

— Проходите, раз так, — пожала плечами Эмма и отступила в дом, — Мы, вроде, перешли на «ты».

Глупость сложившейся ситуации, бессонная ночь, внезапное появление Киллиана, ключи — всё делало текущее положение вещей просто непостижимым, но и коротать остаток ночи в одиночестве Свон не хотела. Она провела гостя в кухню и щелкнула кнопкой на чайнике.

— Располагайся, обычно я куда приветливее к гостям, но сегодня, сам понимаешь.

Киллиан забрался на стул и осмотрелся: в мягком свете ночника кухня казалась еще уютнее, словно таким и должен быть дом, которого у него никогда не было, словно таким и должен быть кофе, над которым колдовала Эмма.

— Ты прости, что я так, без приглашения, но оставить закусочную куковать до утра я тоже не мог. А объяснять Робину, что я делал ночью под дверью вместе с его сестрой… — Джонс неуверенно развел руками, Эмма расхохоталась.

— Да уж, я бы тебе не позавидовала. Моим кавалерам во времена старшей школы было несладко, Робин бы не посмотрел, что ты коп, заставил бы отжиматься на раз-два.

— Это как раз не проблема.

— На самом деле, — потянувшись за чашками, начала Свон, — Спасибо, что починил роллет, и не бросил кафе, и…вообще…

Пока Киллиан раздумывал над ответом, Алиса посчитала, что время, выделенное взрослым, подошло к концу и разразилась настоящей истерикой. Эмма охнула, сунула Джонсу чашку и вылетела из кухни.

— Прости, сам понимаешь! — сообщила она на лету.

Первые пятнадцать минут Киллиан прислушивался к возне за дверью и бессмысленно хлебал ароматный кофе. Потом послышалось мурлыканье Эммы над дочерью: вероятно, она пела некую колыбельную, а еще через пятнадцать минут всё стихло. Раздумывая, как ему поступить, Джонс машинально черкал что-то на салфетке, после чего встал из-за стола и отправился в детскую. Осторожно, стараясь слишком не скрипеть — у Эммы, явно, были натянутые отношения с дверьми — он вошел в комнату и замер на пороге: Свон спала, прижимая к себе шумно сопящую Алису. Улыбнувшись и так же неслышно исчезнув, Киллиан оставил в прихожей ключи и запер за собой дверь.

«Lines on my face, lines on my hands

Lead to a future I don't understand

Some things don't go as they're planned

Where are we going from here?»

Blackmore's Night — Where Are We Going From Here ©

Киллиан бесцеремонно и от души зевнул, как делал это всё утро, и сказал себе не обращать внимания на Робина. Обычно его приятель отличался добродушностью, что никак не вязалась с должностью сурового городского шерифа, и владел еще более редким для своей профессии качеством: пониманием мотивов преступника. Бывали случаи, когда он оправдывал хулиганов, поцарапавших машину, скажем, того же городского психолога. Робин объяснял, сцепив руки в замок, что Джимини сам виноват — неправильно припарковался и закрыл выезд всем горожанам, а после — направлял на обязательную консультацию тех самых мелких нарушителей. Сам же смеялся, пересказывая байки напарникам: «Вот так-то, иногда и психологу нужна разъяснительная беседа». Однако сегодня Локсли явно встал не с той ноги, с женой, что ли, повздорил?

Джонс честно пытался разобрать собственный почерк во вчерашнем рапорте, но бессонная ночь, приключение у закусочной и его нелепое полночное появление на пороге Эммы давали о себе знать — глаза предательски слипались, кофе не помогал и хотелось рухнуть головой в бумаги и проспать до завтра, однако Робин мучений напарника не понимал. Он без стука ворвался к нему в кабинет, швырнул очередным рапортом и даже попал. Киллиан сонно проморгался и потер плечо.

— Приятель, что ты как с цепи сорвался? Случилось что?

— А это ты мне расскажи, — Робин прошел к столу и взгромоздился на него.

— Ну, судя по твоему виду, ты разругался с Реджиной, она не собрала тебе на обед, и из Нью-Йорка едет высокое начальство, угадал?

— Примерно так. А теперь угадай, кому выходить на ночное дежурство всю следующую неделю?

— Да что я тебе сделал? — проворчал Киллиан, вырывая из-под штанины Локсли недописанный рапорт.

— Вот сейчас и узнаем, когда ты расскажешь мне, какого черта ты делал у моей сестры в начале четвертого? — приветливо оскалился Робин. Джонс вздохнул.

— Откуда знаешь?

— Сержант-стажер вчера был на дежурстве в гавани и видел твою машину у дома Эммы. Выкладывай, что тебе нужно от нее.

— Роб, клянусь, ничего такого, что ты подумал, — Киллиан примирительно поднял руки.

— О том, что мне думать, я тебя не спрашиваю, потому, прекращай мямлить и выкладывай!

— Я помогал ей смазать дверь в роллете, потом ей кто-то позвонил, и она умчалась к дочке, а закусочная осталась открытой. Я подумал, что вряд ли тут найдутся сумасшедшие, решившие ограбить сестру шерифа, но ключи, все-таки, решил завезти.

Локсли терпеливо выслушал, после чего скрестил руки на груди и на время задумался.

— Злоупотребляешь служебными полномочиями, значит? Влез в базу, шарил ночью по участку?

— Можешь написать на меня рапорт в Нью-Йорк, но этот участок такой же мой, как и твой, и шариться в базе я имею полное право, мне его дает должность и значок, — огрызнулся Джонс и по примеру напарника скрестил руки, — А в тебе говорит не ревнитель порядка, а старший брат, который готов с ружьем встречать любого ухажера сестры, только, вот, твоей сестре уже не восемнадцать…

— Заткнись, Джонс! Не тебя меня учить, что делать с моей сестрой! Что ты вообще можешь знать?

— Ну, почему это? Очень даже могу. Я знаю, что такое быть братом, но, может, пусть Эмма сама решает? И я точно ничего не нарушил.

Робин пару минут задумчиво смотрел перед собой после чего вздохнул и протянул напарнику ладонь.

— Ладно, прости, что набросился вот так, сразу. Ты, кажется, нормальный парень, да и Академия тебя всё грозится в столицу забрать, а там понимают толк в людях, но Эмма многое пережила, не обижай ее.

— Роб, все мы видели жизнь, ты имеешь право волноваться, но дай ей шанс, если она сама захочет? — ответил Джонс, отвечая на рукопожатие.

— Договорились, но в качестве наказания тебе все равно идти к Реджине.

— Это еще почему? Сегодня твоя очередь.

— Потому что она, правда, не собрала нам обед. Генри приболел, и мы полночи возились с ним, не до бутербродов как-то, — развел руками Робин, и когда Киллиан уже выходил из участка, окликнул:

— Джонс?

— Ну что еще?

— Что бы там ни решила Эмма, обидишь ее — и я тебя под яблоней Реджины прикопаю!

* * *

— Я всё испортила! — пятый раз за прошедший час горестно взвыла Эмма и уронила лицо в ладони.

Реджина, как ни в чем ни бывало, помешивала ароматное рагу и терпеливо повторяла невестке уже въевшуюся истину:

— Эмма, ты ни в чем не виновата, пойми же! Никто не просил его являться к тебе на порог в три часа ночи, но он явился, подумал о ключах, о закусочной, а ты не робот, в конце-концов!

— Тише ты, Алису разбудишь, — шикнула Свон и вздохнула. Конечно, когда она проснулась, то Киллиана и след простыл, в кухне стояла вымытая чашка и кофейная джезва, на столике лежали ключи и рисунок альбатроса на салфетке. Алисе стало лучше, и примчавшаяся с утра Руби, увезла ее на осмотр к Вейлу. Состоянием же самой Эммы занялась Реджина.

— Нет, Лебедь, что хочешь говори, а с твоей паранойей надо что-то делать, — Реджина назидательно наставила на невестку половник и потянулась за специями, — Где у тебя базилик?

— В шкафчике, рядом с сахаром. У меня не паранойя, просто… Редж, я не знаю. Что он теперь обо мне подумает?

— И с твоим беспорядком тоже надо что-то делать, — проворчала в ответ госпожа Локсли, — Что подумает, говоришь? Подумает, что у тебя маленький ребенок, ты всю ночь не спала, вымоталась, вот организм и не выдержал.

— А если…

— Никаких «если», Эмс! Если он идиот, который не понимает никого, кроме себя, то нам таких не надо.

— Но он не идиот, Редж! Да и Робин бы уже понял.

— Вооот! И признай, Лебедь, он тебе понравился, — Реджина накрыла рагу крышкой и повернулась к Эмме, — Вот ты и истеришь сейчас на пустом месте. Значит, не зря мы с Руби решили, что у вас всё может выйти.

— Да что «всё» — то? — возмутилась Эмма.

— Ну, как минимум, он уже видел Алису и не сбежал, в ужасе вращая глазами, а как максимум, не оставил девушку в беде.

— Нашла девушку, тоже мне.

— Эмма, не ворчи, а то я в тебя половником запущу!

— Я не ворчу, Редж. Он шериф, ему самому не улыбается разбираться с воришками, вот и завез ключи.

— А мог не завозить, мог дождаться Робина или занести утром в закусочную, но он захотел увидеть именно тебя! И вообще, вы оба странных, а такие всегда найдут, о чем поговорить.

— Прекрати, он любит рисовать, что в этом такого?

— Ну да, да, а ты любишь вязать шарфы на продажу и даришь всем свитера с оленями на Рождество, вот я и говорю, — заявила Реджина и увернулась от полотенца.

— Как там Генри, лучше скажи?

— Да как… У них полкласса болеет простудными, он с бабушкой Лукас остался, она дошивает ему костюм, будет наш Генри пиратом, а утренник переносится до лучших времен.

— Так жаль… Может, устроим вечеринку на Хэллоуин? Позовем соседей из ближайших магазинчиков, раздадим детям конфеты?

— Ты и вечеринка, глазам своим не верю! — усмехнулась Реджина, — И это вы еще даже двух раз не виделись, что же будет дальше? Но идея мне нравится, надо подумать, как всё организовать.

— Ты не уймешься, правда же? — вздохнула Эмма.

— Не противься своему счастью, детка!

— Да кто сказал, что он — мое счастье?! Может, он самовлюбленный павлин?

— Не похож, — задумчиво протянула Реджина и весело рассмеялась, — И потом, как ты узнаешь, если не попробуешь? Потому, давай-ка, вставай из-за стола, приводи себя в порядок и топай в участок!

— Это еще зачем?

— Затем, что Робину сегодня нечем обедать. Отнесешь парням рагу, возьмешь в закусочной кофе «на вынос», Киллиану глазки построишь. Всё-всё, сдаюсь, — Реджина поймала декоративную подставку для чайника и открыла посудный шкаф.

Эмма поворчала для порядка еще пару минут, после чего пошла собираться.

* * *

У самых дверей участка Эмма столкнулась с Киллианом, который балансировал четырьмя стаканами кофе и пытался открыть дверь носком ботинка.

— Вижу, не только у меня сложные отношения с дверьми, — пошутила Эмма, помогая ему войти.

— О, хэй, лесс, не ожидал тебя здесь увидеть! Как маленькая лесс?

— Уже лучше, спасибо. А я вам обед принесла.

— Это хорошо, а то у Руби сегодня одна яичница и даже яблочного пирога нет, — наябедничал Джонс, — Вот что бывает, когда у тебя выходной.

— Пирогами у нас заведует Редж, так что, не угадал.

— Что мне сделать, чтобы загладить свою вину? — лучезарно улыбнулся Киллиан, пропуская Эмму в кабинет и сигналя Робину, чтобы оставался там, где стоит.

— Вообще-то, это я шла сюда, чтобы извиниться, — неловко начала Эмма.

— Что такое? Водители засмотрелись на тебя и въехали в дерево?

— Да нет, — Эмма пожала плечами и стала выгружать принесенный обед, — Я о вчерашнем: встретила с ворчанием, не поблагодарила да еще и заснула в итоге.

Киллиан сделал предупреждающий жест, не давая Эмме договорить.

— Прекрати, это каким кретином надо быть, чтобы не понять, что у тебя маленький ребенок, ты всю ночь не спала, тут еще я явился. А я, вроде, не кретин, хочется верить, так что, всё в порядке, не бери в голову. И за обед спасибо.

— Не за что, но мы так толком и не поговорили.

— У меня есть встречное предложение: говорят, в первых неделях ноября будет городская ярмарка, может, сходим? Если ты, конечно, не против.

— Не против, — улыбнулась Эмма, — Приходи к нам в закусочную на Хэллоуин, будут костюмы, дети, свечки и много фирменных вкусностей.

— Приду. Обязательно! Костюм нужен?

— А у тебя есть?

— Я что-нибудь придумаю, — Киллиан гордо выпятил подбородок.

На том и порешили, Эмма вышла из кабинета и показала Робину язык, в ответ на его: «Эмма! А ну стой! Я с тобой дома поговорю!», и привычно прочитала на его лице, что он сделает с ее потенциальным ухажером. Кажется, ее осень налаживалась!

«I dreamed it last night

That my true love came in

So softly she entered

Her feet made no din

She came close beside me

And this she did say

It will not be long love

Till our wedding day»

Loreena Mckennitt — «She Moved Through the Fair» ©

Праздники приближались с завидной неумолимостью, добавляя хлопот всем и каждому, кто хоть как-то был вовлечен во всеобщую кутерьму. Участок, и тот разукрасили яркие венки из осенних листьев! Робин фыркал и ругался, как портовые грузчики, но мало что мог поделать с женой, а Реджина, в свою очередь, хлопала ресницами и развешивала по окнам багряные и золотые гирлянды.

Эмма некоторое время пыталась оставаться в стороне. Алиса по-прежнему неважно себя чувствовала, Руби день-деньской пропадала у Вейла, а сам Вейл из кожи вон лез, готовясь к грядущей защите докторской степени. Горожане вздыхали, уже предвидя скорый отъезд всеми любимого доктора, и одним только близким было известно, что Виктор так рьяно рвался повысить свою квалификацию не для того, чтобы укатить в Нью-Йорк и с чистой совестью обо всех забыть, а для того, чтобы вернуться в родной город в «лавровом венке» и сделать, наконец, Руби предложение руки и сердца. Вот потому суматоха вертела всех, кто имел неосторожность оказаться на ее пути, в пестрой круговерти событий и идей. Такой была Сторибрукская осень, и именно за это Эмма ее любила.

Закопавшись по самый нос в рецепты старинных глинтвейнов, сидра и яблочных пирогов, Реджина никого не пускала в кухню, позволив Эмме святая святых — украшение закусочной. Рыжая, как и ожидалось, взяла Алису и ускакала к Виктору. Два отведенных на подготовку дня таяли со стремительной быстротой.

* * *

С момента того происшествия с ключами Эмме так и не удалось увидеться с Киллианом. Обещанная городская ярмарка переносилась, в лучшем случае, на конец ноября, потому их призрачное свидание и вовсе могло никогда не состояться. Сторибрук в очередной раз лишился мэра. Мистер Голд был неплохим градоправителем: честный, справедливый, порой ворчливый и со всеми пререкающийся он, тем не менее, свое дело знал. В городке открывались школы и больницы, ремонтировались дороги и проводились пышные празднества. Так продолжалось несколько лет, его избрали на второй срок, и тут-то всё и началось! Его жена, Изабелла Френч, попала в аварию, скончалась в больнице, а сын, с вычурным именем Гидеон, с головой окунулся во все прелести подросткового возраста. Обвинив в гибели матери вечно занятого делами отца, он раз в несколько месяцев воровал деньги из дому либо же из антикварной лавки и пускался в бега. Голд пару дней сокрушался, а затем бежал следом и пропадал на два, а то и на три месяца. Проходило время, отец и сын восстанавливали хрупкое перемирие и возвращались домой, чтобы через пять недель всё завертелось вновь.

Поначалу бедняг жалели, но когда уже Мэри Маргарет, школьная учительница, отличавшаяся редким пониманием и оптимизмом, заявила, что Гидеон заслужил хорошую взбучку, горожане, отчаявшись дождаться мэра, с чистой совестью передали бразды правления Реджине, как более-менее понимающей в экономике и юриспруденции женщине. Беда одной семьи добавила хлопот всем, но делать нечего, Реджина поворчала и принялась помогать.

И вот, не далее, как пару дней назад, из участка пришел грустный Робин и со скорбным выражением лица поведал жене, что она теперь «не лапушка-испеки-еще-пирога-с-корицей», а самая настоящая госпожа мэр, «помогите-бедным-горожанам-Локсли». Реджина сжала губы в тонкую полоску и убежала жаловаться Эмме.

— И что теперь? — выслушав скорбный рассказ невестки и плеснув той щедрую порцию виски, спросила Эмма. Реджина сделала первый глоток, закашлялась и скривилась.

— То же, что и всегда. Тебе остается закусочная, Робин будет наводить порядки в участке, а я радостно взвалю на себя непосильную ношу квартальных отчетов, поиска инвесторов для строительства нового стадиона и буду молиться всем богам, чтобы у меня сошелся дебет с кредитом.

Эмма устало вздохнула и посмотрела на Реджину поверх чашки.

— А как же ярмарка?

— Не знаю, Лебедь. Поговори с Джонсом, может, ему удастся спихнуть на Робина большую часть рапортов и вы займетесь организацией ярмарки?

Эмма вытаращила глаза.

— Ты серьезно?

— А что? — хитро подмигнула Реджина, — Хватит тебе в девках сидеть!

— Да при чем здесь это?

— А при том, что до Хэллоуина бедняга не доживет, если ты и дальше будешь ссылаться на неотложные дела и отказывать ему в свидании!

— Не знаю, Редж, как-то это все… По-детски, что ли.

— Просто признай, что он тебе нравится, но ты боишься, что кто-то опять убежит в первые-попавшиеся двери, а ты останешься топить печаль в чашке с какао!

— Что изменится, если я это признаю? — вздохнула Эмма и осуждающе заглянула в пресловутую чашку.

— Ты решишься позвонить Джонсу, а я поговорю с Робином!

— Редж, а если…

— Никаких «если»! Бедняга уже умаялся тебя дождаться! Напечем печенья, арендуем будочку, я посижу с Пончиком, вы побудете вдвоем, повеселитесь, забудете о вечных делах и заботах! Сколько раз тебе еще повторить, что он — не Нил?!

— Не знаю я. Мы давно уже не подростки.

— А вы ими и не были никогда! Звони, давай!

«Why join the navy if you can be a pirate?»

— Steve Jobs

Киллиан Джонс шумно вздохнул, наблюдая, как перед глазами высится гора незаконченных рапортов, миллион невыписанных штрафов и сотня нераскрытых дел. Одно и то же. Каждый новый день словно насмехался над скучной жизнью помощника шерифа, подкидывая одни и те же задания без конца.

Дело усугублялось еще и тем, что Реджина взвалила на себя обязанности мэра. Голд вновь отсутствовал, вероятно, потерявшись с собственным сыном где-то в самых отдаленных уголках цивилизации. Киллиан в который раз прикинул, а не лучше ли было бы провести досрочные выборы и назначить уже Локсли главными в городе раз и навсегда?

Но время шло, горожане работали в три смены, стремясь уместить в двадцать четыре часа собственную работу, грядущую осеннюю ярмарку, концерты собственных детей, приготовления к Хэллоуину и счета за коммуналку. Джонс такого рвения не понимал, но пока не вмешивался.

Будучи родом из небольшого городишки в каких-то десять тысяч, Киллиан привык, что каждый был там предоставлен сам себе. Суровый климат, разбросанные по всему континенту домишки, когда на несколько миль не встретишь ни одной живой души, накладывали свой отпечаток на вечно суровых жителей его страны. Одна лишь семья заботилась друг о друге, а соседи предпочитали не вмешиваться. В Штатах и конкретно в Сторибруке всё было иначе.

Киллиан вспоминал, как во время учебы в Академии решился вступить в местную бейсбольную команду, и как робел и нерешительно топтался у двери тренера, а Робин подталкивал его в спину.

— Джонс, что ты как маленький? Тренер Гриффин тебя не съест, он нормальный мужик! И Нью-Йорк Янкиз та команда, за которую можно убить!

— Сынок, ты поосторожнее с такими выражениями в полицейской Академии! — поругал из-за незапертой двери тренер Гриффин и почти силой втащил Джонса внутрь, — Но Локсли прав, тебе повезло, что я твой будущий тренер.

И никто даже не спросил, каким ветром Киллиана занесло к Янкиз да еще и в середине сезона, его просто приняли и стали тренировать.

Первое время после окончания Академии он даже подумывал, а не стать ли ему тренером, как Гриффин, и не променять ли тоскливые дни на биту и перчатку, оставив для дежурства выматывающие ночи на нью-йоркских улицах, но его без спросу распределили в Сторибрук, когда он уже и думать забыл об отправленном когда-то рапорте, и Киллиан счел это знаком судьбы.

Сторибрук, так же, как и Янкиз, перевернул его закостеневший жизненный уклад с первых минут — здесь не спрашивали разрешения, здесь каким-то внутренним чутьем решали, что и для кого лучше, привыкнув считать друг друга семьей.

Несколько раз Киллиан наблюдал за тем, как школьная учительница Мэри Маргарет подменяет в закусочной Реджину и попутно ведет дополнительные занятия среди двоечников, решивших, наконец, погнаться за мечтой в Нью-Йорк. Или же Робин пропадает в доках, помогая мужу Мэри, Дэвиду, с прохудившимися лодками. Или как добрая половина города, вооружившись вилами, битами и кочергами, отгоняет пьяниц от закусочной бабушки Лукас. Здесь не было своих и чужих, здесь все принадлежали одной большой семье маленького города со своими проблемами, надеждами и разочарованиями.

Потому Джонсу так сложно было отстраниться от чужого внимания в первые недели жизни в Сторибруке. Он сразу облюбовал отстраненный маяк на берегу залива Мэн и поселился там. Рядом с маяком отыскался домишко бывшего смотрителя, а в нем — всё необходимое для жизни, так Киллиан и пропал для мира почти на месяц, пока однажды на его пороге не появился Робин и взашей не вытолкал в участок.

— Помнишь, что говаривал тренер Гриффин, когда ты пропускал тренировки и стремясь заткнуть голос совести принимался бегать по утрам?

— «Зачем поступать в морфлот, если можно стать пиратом?» — уныло пробурчал Киллиан.

— Вот именно, а затем прописывал тебе пятьдесят отжиманий. И я пропишу. Десять ночных дежурств. Может это выбьет из тебя дурь прошлого.

И Киллиан плелся в участок и понимал, что Робин прав, и что в городе самовольничать не принято, и что тебя никогда не оставят один на один с проблеми, даже если ты сам к этому стремишься.

* * *

— Так как, все-таки, ты здесь оказался? — спросила Эмма, уютно расположившаяся у стола, заваленного недописанными рапортами. Она уже неделю приходила в участок, и воспользовавшись отсутствием брата, пропадала там до ночи. Алиса временно гостила у Реджины, а Лебедь выполняла добровольно-принудительное наставление брата: «Тебе надо отдохнуть, поспать и развеяться». Из которого пока что исправно выполнялось лишь последнее.

— Да как, меня распределили сюда из Академии, и я послушался, — пожал плечами Джонс, ставя жирную точку на исписанном ровным почерком листке бумаги.

— Ага, только Роб говорил, что тебе прочили столицу, а ты притащился в наше захолустье, — фыркнула Эмма и откусила от пончика.

— Не люблю большие города, лесс.

— А наш чем тебя зацепил?

— Симпатичными блондинками, которые не прочь скоротать вечер в участке, — отшутился Джонс.

— А мне всегда хотелось уехать отсюда, попробовать красивую жизнь мегаполиса, в котором до тебя никому нет дела, побродить по улицам и потеряться в толпе, понаблюдать за огнями, что освещают улицы ночью, и просто побыть собой.

— И ты уехала?

— Да, — помолчав, вздохнула Эмма, — И всё надуманное у меня исполнилось, и какое-то время я даже была счастлива, а после моя жизнь встала вверх дном, и я приползла на порог к брату и до утра прорыдала у них на диване. И мой семимесячный живот с Алисой послужил Робу лучше всяких слов… Меня обогрели и утешили, Реджина и Руби почти силой отправили на работу в закусочную, когда Алиса чуть подросла, и внушили, что «быть среди людей» это намного лучше, чем «прятаться от себя в четырех стенах». И со временем я им поверила. Они понимают жизнь с каких-то углов, которые только им одним известны, и ты сначала упираешься всеми конечностями, а потом соглашаешься с ними и идешь на работу уже не как на каторгу.

— То есть, тебе нравится твоя работа?

— Мне нравится быть нужной этим людям, спорить с Редж из-за рецептов, подменять Руби, когда у нее свидание с Вейлом, носить обеды Робу и украшать закусочную к праздникам, — призналась Эмма, — Когда-то я хотела быть не как все. Я задирала нос на эту скучную жизнь и бежала в Нью-Йорк, я хотела достичь каких-то высот и отыскать счастье, а оно все это время ждало меня на пороге дома. И здесь я поняла, что меня ждут люди, которым не все равно, и вместе мы сможем достичь гораздо большего. Потому, наверное, горожане спускают Голду его чудачества, а Редж и Роб переодически наводят тут порядки в его отсутствие.

— И потому на нас с тобой свалили подготовку к ярмарке? — невинно улыбнулся Джонс, в глубине души обдумывая сказанное Эммой.

— Кстати, о ярмарке…

«It's too cold whoa

For you here and now

So let me hold whoa

Both your hands in the holes of my sweater» ©

The Neighbourhood — Sweater Weather

— Кофе для госпожи мэра! — шумно поприветствовал Робин и балансируя чашками, вошел в кабинет. Реджина даже головы от бумаг не подняла. Минуты превращались в часы, часы перетекали в дни, и вся серая рутина плавно перетекала в будни исполняющей обязанности мэра.

Робин поставил обед на угол стола и присел на стул. Не далее как сегодня утром Эмма вручила ему пакет для Реджины и кастрюлю пирожков для него самого и велела проваливать из участка на все четыре стороны, а иначе она пожалуется Киллиану и он арестует Робина за злоупотребление служебными полномочиями. О том, кто еще кого арестует, Локсли предпочел тактично промолчать. Эти двое, определенно, сработались, и вмешиваться в их странную идиллию с наставлениями старшего брата пока не хотелось.

Реджина поставила в смете размашистую подпись и, сняв очки, устало потерла переносицу. В кабинете медленно догорал камин, день клонился к закату, и ранние сумерки обещали принести с собой сырость и плотный туман. Реджина не любила осень. Слишком о многом ей напоминала промозглая погода и моросящий за окном дождь, например о том, как сама она бежала прочь от собственной матери, росчерком пера перечеркнув былую жизнь и головокружительную карьеру. Или о том, как она всеми силами поддерживала Робина и Эмму после смерти их матери, а сама ночами кропала бизнес-планы, чтобы поутру тайком отнести их к Голду и умолять проверить их на целесообразность. А еще, как тяжело она перенесла беременность, и как не спала ночи Эмма, присматривая за новорожденным Генри, пока Реджина и Робин дремали вполглаза впервые за несколько дней. Да и злоключения все той же невестки тоже выпали на осень… Реджина размышляла над этими бессвязными выводами из прошлого и всё никак не могла взять в толк, чем же Лебедю так нравилась осень?

Робин подвинул к жене пакет с едой и нарочито громко отхлебнул из собственного стакана, пародируя божественный аромат кофе, купленного в ближайшей забегаловке по пути к офису мэра.

— Тебе надо поесть, Редж, ты когда на улицу последний раз выходила?

Реджина нахмурилась.

— Не помню, позавчера, вроде бы.

— Ну да, вчера у меня было ночное дежурство, Руби присматривает за Генри и Алисой, Эмма пропадает вместе с Киллианом, а ты загоняешь себя здесь. И ради чего?

— Робин, я же не могу бросить город на произвол.

— Вот ты поешь сначала, и пойдем прогуляемся. Ты же знаешь, Голд вернется, примется ворчать и наводить порядки в уже наведенных, и всё будет, как раньше, — Робин одобряюще улыбнулся, когда Реджина потянулась, наконец, за вилкой.

— Ты вообще спала сегодня?

— А сам-то? Вон, какие мешки под глазами себе нажил, радуешься, что меня дома нет!

— Редж, это не смешно, и точно не повод для соревнований кто-быстрее-свалится. Если бы не Эмс, вообще…

— Что они там, кстати? — с набитым ртом спросила Реджина.

— Забаррикадировались в участке, обложились какими-то планами на скорую руку, договорились с Мэри Маргарет и Руби, короче, развернули бурную деятельность, в которую меня не посвятили, — пожал плечами Робин, воруя у жены из тарелки особо сочную котлетку.

— И что ты думаешь?

Робин запрыгнул на стол, помяв бумаги и заработав шлепок от жены, и задумался.

— Лебедю будет полезно отвлечься хоть на что-то еще, кроме ребенка и собственных переживаний.

Реджина согласно кивнула, медленно прожевала зеленый горошек и заметила:

— То есть, ты одобряешь Киллиана?

— Он — хороший парень! Да, со своей судьбой и прошлым, но и Эмма у нас тоже не та улыбчивая блондинка, что продает в закусочной плюшки, и мы об этом знаем. Когда Киллиана распределили сюда, он выкупил заброшенный домик смотрителя маяка и поселился в нем. Я знаю, что с ним работали психологи в Академии, и знаю, что он скрывает какое-то личное потрясение, но он справился, выбрался из того домика и пришел ко мне каяться, — ответил Робин, размахивая бутербродом с тунцом.

— Ты помнишь ту осень, когда Эмма тарабанила в нашу дверь, а у самой зуб на зуб не попадал? — издалека начала Реджина.

* * *

Эмма бежала в ночь, не разбирая дороги. Мимо пролетали машины, ослепляя ее холодным светом фар. Моросил противный мелкий дождь, сапоги разъезжались в ноябрьской грязи, но она этого не замечала — отчаяние гнало ее вперед и вперед. Где-то там остался Бостон, который она успела полюбить за три года, остались блинчики по воскресеньям и прошлая жизнь.

Эмме так хотелось верить, что счастье возможно, безымянный палец украшало обручальное кольцо, и казалось, что это навсегда. Они с Нилом расписались в мэрии захудалого бостонского района, отпраздновали свадьбу в ближайшем баре, и им было этого достаточно. Она устроилась работать официанткой в круглосуточную пиццерию, Нил — музыкантом в бар по соседству. Они работали посменно, изредка встречаясь в кухне по утрам, но когда выходные полностью принадлежали им, то они отрывались на всю катушку. Были и сплавы на плоту в водохранилище Честнат-Хилл, и ночевки с палаткой и компанией таких же отчаянных, и песни у костра, и сгоревшая там же картошка. Был смех и один на двоих сэндвич, когда оказывалось, что зарплату опять задерживают, и все накопления Нил потратил на гитару. Были неоплаченные счета за воду и электричество и бесконечные скитания по съемным квартирам в районах один другого захудалее. Было многое, но Эмма не жаловалась. Это была именно та жизнь, к которой она так стремилась, убегая из Сторибрука в неизвестность.

Порой Нил брал у друга раздолбанный пикап, и они уносились путешествовать по штатам. И была только ночь, дорога, звездное небо, орущее во всю глотку радио и вера в то, что это дикое чувство свободы не закончится никогда. Эмма была рада никому ничего не объяснять и ни о чем не спрашивать. Слишком живы были в ней детские воспоминания о бесконечных летних подработках, о диком желании заработать и о почти забытых ночах в приюте, когда в окно заглядывала луна, а в раму дул дикий сквозняк.

Да, она была благодарна Ингрид за то, что та вырвала ее и Робина из лап системы, но вот, что такое жизнь и как ее надо жить ей объяснил только Нил.

Позже Эмма поймет, что суждения ее своеобразного мужа были далеки от общепринятых, но пока что ее вела вперед дорога, музыка и ночь. И полное отсутствие обязательств и совести.

После поездки по штатам они возвращались в захудалую квартирку на отшибе, и скучная, по мнению Нила, жизнь начиналась заново. Он стал задерживаться на работе, а со временем Эмма обнаружила, что из дома пропадают вещи. На все расспросы муж отмалчивался или отшучивался, Эмма пока не настаивала. А он задаривал ее подарками, которые она поначалу принимала за дешевые безделушки, но визит к ювелиру удивил ее тем, что безделушки были золотыми. Эмма пригрозила привлечь брата, уже к тому времени выпустившегося из Академии и занявшего в Сторибруке пост шерифа, если Нил и дальше будет рассказывать ей сказки о неожиданно увеличившемся заработке. Но Нил продолжал молчать.

Пока однажды у них дома не нашли партию наркотиков…

Эмма бежала, куда глаза глядят, часами рыдала в трубку придорожных таксофонов, пытаясь дозвониться до брата и все ему рассказать. Ее подбирали проезжие дальнобойщики и пожалев несчастную дурочку с огромным животом, обещали довезти до ближайшего города «за так». И Эмма вытирала слезы и с трудом втискивалась в кабину, чтобы через несколько минут вновь захлебнуться слезами и, заикаясь, поведать работягам о собственных злоключениях.

Она променяла здравый смысл на красивую мечту. Вечно голодной девчонке из приюта так хотелось ярких фантиков, которые она ошибочно принимала за звезды. Как бы там ни было, а Нил был первым после брата, кто показал ей, что жизнь — это не только бесконечное прозябание между плохим и очень плохим, о том, чем все обернулось в итоге, Эмма предпочла пока не задумываться.

Дорога вновь гнала ее вперед, и она так боялась того, что ждет ее за поворотом.

* * *

Реджина медленно отложила в сторону пустые пакеты из-под еды и с наслаждением потянулась за кофе. Робин разжигал камин и насмешливо комментировал ее действия — семейная идиллия, которой порой так не хватало.

— Значит, говоришь, они справятся?

— Он лучше Нила, — авторитетно заявил Робин, Реджина фыркнула.

— Да ладно, сэр, я просто поражена вашими дедуктивными способностями! Напомнить тебе, чем вся та эпопея чуть не закончилась?

— Тем, что я бы сам его прибил, если бы это уже кто-то не сделал за меня, — проворчал Робин и похлопал ладонью по ковру рядом с собой, — Иди сюда, здесь тепло.

Реджина поднялась на ноги, потянулась, поводила плечами, разминая затекшую шею, Робин невольно залюбовался. Они были женаты почти десять лет, а он все никак не мог до конца поверить, что эта шикарная женщина — его жена.

— Что? — спросила Реджина.

— Смотрю и сам себе завидую.

— Приятно слышать, что я все еще способна вызывать зависть.

— А ты сомневалась?

— Ладно, мы отвлеклись от темы.

— Да с ними и так всё ясно.

— А с ярмаркой?

— С ней тоже. Детей мы подстрахуем, местных пьяниц я попугаю, Руби и Вейл будут на подхвате, если что. Ярмаркой заведуют Ноланы, что может пойти не так?

— Ну, если только Лебедь снова себе чего-то не надумает и не вспыхнет на пустом месте, — задумчиво пробормотала Реджина, растягиваясь на полу у камина.

— Предвидишь появление нежданных бывших?

— Ты же, вроде бы, всех у нас на заднем дворе прикопал.

— Кто их знает, этих кретинов, у Эмс в Бостоне была бурная жизнь.

— Да брось, Робин, мы сейчас похожи на родителей, у которых дочь отпрашивается на первое свидание.

— Это нормально, Редж, мы просто волнуемся.

— Лучше обними меня и поверь в то, что Киллиан вернет Эмме ее любимую «свитерную погоду», а вместе с ней и веру в лучшее, не зря же они засели в участке.

— Как же я хочу, чтобы ты была права. Тем более, скоро годовщина смерти Нила, — вздохнул Робин.

— Ты, главное, Эмме об этом не напоминай, и Киллиану не проболтайся, а то знаю я эти ваши ночные дежурства, бесконечные разговоры, мимолетные фразы, а мне потом Эмму ромашковым чаем отпаивай после ваших бесед!

— Обещаю, Редж, я буду осторожен.

— Ради Эммы.

— Ради Эммы.

«As motionless cars rust on driveways and curbs

You take off your raincoat and stretch out your arms

We both laugh out loud and surrender to it

The sheer force of sky and the cold magnet Earth» ©

Snow Patrol — The Lightning Strike

В тщательные приготовления к городской ярмарке так неожиданно вмешались метеоусловия и новости из Бостона, что горожане даже не сразу поняли, что же, собственно, произошло. Голд, как обычно, отсутствовал, Реджина доводила до ума последние отчеты, Робин ловил мелких воришек, Эмма присматривала за детьми, а Киллиан, вооружившись ножницами, вырезал по вечерам фонарики из ярко оранжевой бумаги, чем вызывал смех и одобрительные кивки от напарника. До ярмарки оставалось семь дней.

Сначала в Сторибруке скептически относились к самой идее проведения осенних торжеств. Детям вполне хватало конфет на Хэллоуин, взрослым — индейки с клюквенным соусом на День Благодарения, а Робину — травм и жалоб после последующей Черной Пятницы, да и не славился маленький Сторибрук особо ничем, кроме рыбного промысла, чтобы выставлять его на продажу. Но здесь, как и во многом ранее, сыграл решающую роль энтузиазм Реджины.

Вооружившись статистикой за прошедшее десятилетие, Реджина однажды собрала домочадцев в закусочной и потрясая планшетом с данными, заявила:

— Я все решила!

— Что ты решила, Солнышко? — осторожно начал Робин, слишком хорошо помня, как деятельность жены закончилась открытием «Городских огней» в прошлый раз.

— Мы будем ежегодно проводить осеннюю ярмарку.

— Но нам нечего продавать, — пожала плечами Эмма. — Не картошку же.

— Нет, ребята, вы меня поражаете! Вы хоть что-то знаете об истории штата и конкретно своего города? — ехидно поинтересовалась Реджина, Эмма и Робин растерянно переглянулись.

— Ну, в Мэне есть национальный парк… — пробормотала Эмма.

— А где их нет? Лебедь, мы в Штатах! — фыркнула Реджина и смилостивилась, наконец, над непонятливыми родственниками. — Черника, народ, весь секрет в ней!

— А что черника? — почесал в затылке Робин. Реджина покачала головой, решив, что тугодумость у Эммы с братом — это точно семейная черта.

— А то, что Сторибрук первый в штате по выращиванию черники! И это станет основной темой ярмарки. К нам будут ехать со всех округ!

— Солнышко, а может ну ее, эту ярмарку? Скоро Хэллоуин, горожанам хватит праздников и без нас? — робко предположил Робин.

— Пророчат затяжные дожди, — вставила свои пять копеек Эмма. Реджина грозно посмотрела на невестку поверх планшета:

— Лебедь убоялась какого-то там дождя? Никогда не поверю.

— Редж, ну что ты с этой черникой, ей-богу? Мне ребенка не на кого оставить, на тебе весь город висит, зачем нам эта ярмарка?

Назревающую перепалку родственников нарушил Киллиан, вошедший в закусочную и улыбающийся во все тридцать два. В руках он нес ящик, доверху набитый яркими фонариками и кленовыми листьями.

— Вот, принимайте работу, леди-мэр! Роб, здорово! Свон, моё почтение!

Эмма шумно фыркнула.

— О чём спорите?

— Редж вбила себе в голову, что нам просто необходимо напечь тонну пирогов с черникой и продавать их на ярмарке! — тут же наябедничала Эмма.

— Ммм, черника, обожаю! — размечтался Киллиан. — А в чем проблема?

— За окном конец октября, Джонс, скоро начнутся ливни, крытый тент на всю площадь мы не потянем, в закусочной слишком мало места, куда нам деваться? — развел руками Робин.

— Вы мыслите неверными категориями, — уверенно заявил Киллиан. — Быть всему: и ярмарке, и пирогам, и особенно чернике. Я живу на маяке, забыли? Огородим там площадку, выставим столы, развесим гирлянды, наварим глинтвейна, напечем пирогов, оторвемся на славу!

Робин и Реджина еще потрясенно пересматривались, а Эмма уже притащила откуда-то толстенную кулинарную книгу и принялась выискивать в ней фирменный рецепт.

— Но у нас совсем нет времени, скоро двадцать девятое октября, успеем за два дня? — бормотала она.

Киллиан вздернул бровь и пробормотал одними губами: «Двадцать девятое?». Реджина отрицательно помотала головой: «Я тебе потом расскажу».

Что ж, если Эмма таким странным способом решила пережить годовщину смерти Нила, то оно и к лучшему: меньше будет мрачных мыслей.

— Я помогу, лэсс, во всем помогу. Моя мать пекла замечательные пироги, мы с братом часто ей помогали в детстве. Не смотри на меня так: бравые полицейские не только преступников умеют ловить. Так что, я отыщу свой фартук, и благодаря моему нескончаемому таланту у нас будет замечательная ярмарка!

Эмма только закатила глаза.

* * *

Джонс, верный своему слову, пропадал в закусочной в выходные, забегал после работы, задерживался до полуночи. Эмма, засучив рукава, трудилась над выпечкой, Руби сидела с детьми, Реджина погрязла в дебетах и кредитах. Киллиана, казалось, это только радовало.

— От тебя больше вреда, чем пользы! — огрызалась Эмма, когда он нахально воровал яблочные кексы.

— Ничего не могу с собой поделать, лэсс, я сладкоежка.

— А по виду и не скажешь: вон какой худющий.

— А я талантливо маскируюсь.

— Да ладно, в чем еще твои таланты?

— Например в том, чтобы сказать тебе, что если ты добавишь в песочное печенье ваниль, оно станет ароматнее.

Эмма поворчала, но послушалась. Результат ее трудов наполнил соблазнительными ароматами кухню, Киллиан довольно улыбнулся:

— Ну, что я говорил?

— Вот смотрю я на тебя, Джонс, и все никак в толк не возьму, что ты забыл в нашем захолустье?

— Меня распределили, я не возражал.

— Роб говорил, ты хорошо играешь в бейсбол. Мальчишки просились к тебе в ученики.

— Я думал над тем, чтобы организовать занятия по воскресеньям, но у меня травма кисти. Ничего серьезного, так, ноет на погоду, но для тренера — недопустимо.

— Брось, Киллиан, малышня уже тебя обожает. Ты гоняешь на мотоцикле, держишь в страхе всех наших воришек, у тебя полно татуировок, и скажи, где им еще отыскать такого нахального тренера?

— Ты, правда, так думаешь?

— Уверена!

* * *

День ярмарки застал Сторибрук сражающимся с жуткой грозой. Сплошной поток воды лил с неба, искрились провода, грозя в любой момент обернуться массовым отключением электричества. Но неугомонный Джонс не унывал: вооружившись помощью Робина и Дэвида, он перетаскал столы под натянутый водонепроницаемый тент, образующий вокруг маяка некое подобие шатра. Внутри Реджина и Мэри Маргарет уже разжигали лампы, развешивали гирлянды и накрывали столы клетчатыми скатертями. Эмма и Руби в любую минуту грозили появиться с пирогами. Несчастный Вейл пытался справиться с детьми.

Эмма балансировала подносами, расставляла таблички, сообщающие, что у них есть пироги с черникой, кексы с яблоками, ванильное печенье и маковые крендели. Киллиан в последний момент подхватил готовые развалиться пирамиды выпечки, перемазал ей щеки сахарной пудрой, уронил гирлянду и чуть сам не улетел со стремянки.

Эмма спешила на помощь, угощала малышню пирогами, торговалась с Лероем, хохотала над двусмысленными шутками Киллиана, а снаружи бушевала гроза.

— Люблю непогоду, — призналась она.

— И я, она дарит чувство защищенности, особенно, когда ты в сухой палатке.

— И не говори.

Впервые за год Эмме, действительно, было спокойно, и она даже не вспомнила, что сегодня — годовщина смерти Нила.

— А ты покажешь мне, как зажигается маяк?

— Всё, что пожелаешь, лесс, — улыбнулся Киллиан.

«Please come to Boston for the Springtime

I'm stayin' here with some friends and they've got lotsa room

You can sell your paintings on the sidewalk

By a café where I hope to be workin' soon

Please come to Boston

She said «No-would you come home to me?» ©

Kenny Chesney — Please Come To Boston

К концу октября погода в городе испортилась окончательно. Затяжные дожди принесли с собой серость, сырость, грязь и дурное настроение. Горожане, ожидаемо заработавшие насморк и кашель, понадеявшись, что ненастье быстро пройдет и осень вновь дарует им солнечные деньки, ходили хмурые и злые, добавляя работы Вейлу и шерифу.

Робин задумчиво всмотрелся в календарь: двадцать девятое октября, к счастью, обошло их стороной, и вместо того, чтобы предаваться грустным раздумьям об утраченном счастье, Эмма провела его на ярмарке, в компании пирогов, лампочек и Джонса. Приближался Хэллоуин и дурацкая погода испортила всем все планы.

Робин всей душой одобрял Киллиана, хотя в глубине души по-братски присматривался: он слишком дорожил своей сестрой, чтобы вновь позволить ее кретинам-ухажерам уйти безнаказанными, и о Джонсе он знал куда больше него самого, однако же Эмма пока пребывала в неведении.

Не в его правилах было раскрывать чужие секреты, да и секретов-то, по сути, в жизни Киллиана никаких не было. Так, тяжелая личная драма из прошлого, изменившая весь ход его когда-то такой беззаботной жизни, а у кого их не было, спрашивается?

Робин опасался реакции Эммы, опыт подсказывал ему, что в их хрупкой идиллии обязательно произойдет нечто, что нарушит ее ход, и им с Реджиной вновь придется утешать Лебедя и учить ее уму-разуму. Оставалось лишь надеяться, что Киллиан не сглупит, как обычно.

Джонс сидел напротив и, как ни в чем ни бывало, дописывал очередную пачку штрафов за нарушение скорости: любители летней резины, по-прежнему ждущие возвращения бабьего лета, подарили шерифам нимало головной боли за минувшую неделю. Киллиан поглядывал на часы, раздумывая над тем, какой бы предлог выдать Робину и пораньше смыться из участка, и параллельно черкал на бумажке набросок якоря с разорванными цепями — копию своей татуировки, украшавшей левое запястье. Робин украдкой посмеивался: у Эммы и Джонса так и не дошло до первого свидания, но оба они вечно придумывали повод встретиться.

Напряженные раздумья Робина так не вовремя прервал телефонный звонок, что он расплескал от неожиданности кофе и, чертыхаясь, швырнул испорченный рапорт в корзину, не попал и завозмущался еще больше. Киллиан показал ему оттопыренный большой палец:

— Отвечай, давай, я помогу с рапортом!

— Шериф Локсли. Да, бабушка Лукас. Да, я понимаю, что Понго опять влез на вашу клумбу-

— Скажи ей, пусть даст ему печеньку, — громким шепотом посоветовал Киллиан. Робин погрозил ему кулаком.

— Бабушка Лукас, я не могу арестовать собаку. Нет, доктора Хоппера я тоже арестовать не могу! Что поделать, может у его пса тяга к прекрасному?

Киллиан громко фыркнул:

— Скажи ей про печеньку!

— Бабушка Лукас, я понимаю, что у вас радикулит, что Руби укатила в Нью-Йорк на выходные, что близится Хэллоуин, а тут еще и эта собака… Дайте Понго галету, и он от вас отстанет. Да, и вам хорошего дня. Рад был помочь.

Робин отсоединился и удрученно посмотрел на трубку. Киллиан отложил свои бумажки и приготовился слушать.

— Не поверишь…

— К нам едет проверка?

— Хуже! Бабушку свалил радикулит, ей просто жизненно необходимо провести Хэллоуин, Руби нет в городе, и как ты думаешь, что она придумала?

— Что-то, что тебе уже не нравится, так? — подмигнул Киллиан и аккуратно расправил бланк для рапорта.

— О, ты даже не представляешь, насколько это не понравится Реджине! — закатил глаза Робин. — Бабушка уходит на больничный, да такого с момента основания Сторибрука не было! Потому нам придется собирать всех детей у себя, взрослых возьмем мы с Редж, я не могу позволить, чтобы бабушкину «Закусочную» закрыли.

— Ну, и в чем проблема? — удивился Киллиан, выводя ровные строчки. — Я надену костюм пирата, Свон раздаст всем конфеты, и всё будет хорошо, к тому же, половина мальчишек города давно мечтает попасть ко мне в бейсбольную команду.

— Ты надумал стать тренером?

— А что? По выходным я всё равно ничем не занят, вспомню прошлое, тряхну, так сказать, стариной! Свон одобрила.

— Ну, если Эмма одобрила, то, конечно, — хитро сощурился Робин.

— Вот вернусь из Бостона, и сразу за дело! — гордо подтвердил Киллиан и, словно извиняясь, добавил, — Так, некоторые дела надо решить.

Робин серьезно кивнул.

* * *

Октябрьская сырость закружила город в серой круговерти. Противный дождь, зарядивший еще после обеда, усилился к вечеру, разогнав по домам недовольных горожан. Дети, обряженные в дождевики поверх праздничных костюмов, не убоялись дождя и отправились за конфетами, но понукаемые родителями, неохотно вернулись в тепло дома, где в качестве утешительного приза за испорченный праздник, им было вручено какао и включены мультики.

Эмма одиноко сидела в закусочной, ворчала на непогоду и вязала свитер — выплетание узоров и мерное позвякивание спиц друг о друга вызывало терапевтический эффект и не давало погрузиться в хандру. Киллиан увлеченно наводил порядок в кухне, после уличенного малышней боя за конфеты и фигурки летучих мышей, и снимал декорации. Праздник закончился, так и не начавшись.

Сосчитав петли, Эмма придирчиво рассмотрела черный с зеленым узор на шарфе, и вздрогнула, когда Киллиан неслышно подкрался сзади.

— Прости, не хотел тебя напугать. Чего хандришь? Сделать тебе какао?

— Не люблю сырость, напоминает о прошлом. Да брось, ты и так уже много сделал для закусочной.

— Кажется, праздник удался, — кивнул Киллиан, включая кофемашину и умащиваясь возле Эммы. — Вяжешь?

— Да, начала, когда Реджина была беременна Генри, мы тогда гору пинеток навязали, кто-кого перещеголяет, а потом привыкла, увлеклась, успокаивает. Дети пошли домой, в тепло… В системе мы всегда ждали праздников, особенно Хэллоуина, хотелось, чтобы прилетела ведьма в остроконечной шляпе и наказала всех воспитателей, надела тыкву на голову заведующей и забрала тебя оттуда.

— В системе было так плохо?

— Вполне сносно, но ты же знаешь, в детстве всегда хочется сказки, даже если и знаешь, что сказок не существует, — пожала плечами Эмма, подтянув ближе чашку с какао и уткнувшись в нее носом.

— А что с сыростью? — Киллиан придвинулся ближе, почти касаясь плеча Эммы своим.

— Горечь из прошлого, коварные призраки.

— Сегодня же Хэллоуин, Свон, самое время выпустить их наружу и прогнать ведьминой метлой, — улыбнулся Киллиан.

— Уверен, что хочешь это слушать?

— Слово пирата! — кивнул Джонс и отсалютовал ей крюком, привязанным к запястью.

— Тогда была точно такая же сырость, как сейчас, превращая бабье лето в какого-то вечно простуженного больного. Я ждала на свет Алису, считала себя женой, работала в кафе, строила какие-то планы и считала гроши до зарплаты. Мой муж, Нил, играл в барах и ресторанах, он всё мечтал поступить в университет, стать известным музыкантом и уехать колесить по свету. Он рассказывал мне такие сказки, что голова шла кругом, и я верила, потому что мне так хотелось чуда и свободы, что я сбежала из Сторибрука и погналась за мечтами. Нил связался с бандитами, стал торговать наркотиками после концертов, скрывал это от меня, но в доме появились деньги, а любая моя проповедь всегда оканчивалась скандалом. Я ждала, когда родится Алиса, чтобы поехать в Сторибрук и рассказать обо всем Робину и Реджине, а Нил ждал, кому бы удачнее втюхать новую партию запрещенных веществ. Все готовились к Хэллоуину, я вырезала рожицы в тыкве, мы собирались в Нью-Йорк на выходные, ночью в мою дверь постучали полицейские…

Киллиан молча обнял Эмму за плечи, она на миг прикрыла глаза.

— Знаешь, я его любила, или мне так казалось, что любила. Его убили в перестрелке, и никто так и не узнал, были ли это полицейские или его собственные дружки из банды, а я осталась глотать слезы и собирать вещи. Я сбежала из Бостона, чтобы никогда больше возвращаться, и пришла каяться к Робину. С тех пор я ненавижу сырость и Хэллоуин.

— И твой брат полицейский.

— Вы же не виноваты, что я оказалась безмозглой дурочкой и связалась дилером.

— Не говори так, Свон, ты погналась за мечтой и она даже сбылась, разве это не главное? Не все парни — кретины.

— Ты не кретин.

— Хочется надеяться. Я должен буду ненадолго уехать, что тебе привезти из Бостона?

— Ты едешь в Бостон?

— Дела из прошлого, которые надо решить. Я тоже ненавижу Хэллоуин, но достаточно на сегодня призраков. Пойдем, прогуляемся, дождь, вроде, закончился?

С рассветом Киллиан уехал, увезя с собой подаренный Эммой черный шарф с изумрудным узором, а Эмма осталась пить какао, хандрить и дожидаться.

«She'd trade Colorado if he'd take her with him

Closes the door before the winter lets the cold in,

And wonders if her love is strong enough to make him stay

She's answered by the tail lights

Shining through the window pane» ©

Zac Brown Band — Colder Weather

Эмма ждала. Эмма работала допоздна, бродила по парку по выходным, вязала шарфы и выискивала рецепты пирогов. У Алисы прорезался первый зуб, добавив головной боли Эмме. Генри стал самым милым гномом на после-Хэллоуинском утреннике. Реджина свела, наконец, дебет с кредитом и напустилась на недавно вернувшегося Голда с обвинительной речью. Голд убоялся и через неделю вновь исчез в неизвестном направлении. Руби объявила о помолвке с Вейлом.

Киллиан не возвращался.

Киллиан бродил по Бостону, а призраки из прошлого обступали его со всех сторон, грозя утянуть за собой в вязкую трясину раскаяния и сожалений. Его старший брат Лиам — гордость семьи, защита и опора матери, едва исполнился двадцать один, укатил из сырой и холодной Ирландии искать счастья в Штатах. Он поступил на службу во флот, дослужился до лейтенанта, готовился строить головокружительную карьеру и забрать с собой младшего брата-шалопая.

С ним вместе служила она, Мила Штильцхен, оторва, чей прямолинейности и смелости опасался сам капитан. Общая неудовлетворенность жизнью и бытом небольшого немецкого городка толкнула ее на поиски приключений и постепенно привела на службу во флот. Ею восхищались, её уважали, к ней боялись подойти с ухаживаниями, казалось, Мила искала равного себе. И таким человеком стал Киллиан, романтик с гитарой, влюбленный в море и тайком рисующий ее портреты.

Когда Мила нашла его рисунки, то долго рассматривала, любуясь мастерством художника, а после серьезно посмотрела Киллиану в глаза:

— Знаешь, пират, все всегда видели во мне в первую очередь боевого товарища, а ты увидел во мне женщину. Ты мне нравишься, ты наивный, и еще веришь в чудеса. Может, у тебя и получится схватить удачу за хвост.

— Ты сходишь со мной в ресторан, когда закончится эта адская миссия?

— Схожу, если нарисуешь меня еще раз.

Они осмеливались мечтать и строить планы. Мила собиралась осесть на сушу, Киллиан хотел купить дом, развести сад, забрать свою сестру из Ирландии и отправить ее учиться на ветеринара, как она всегда мечтала. О браке пока речи не шло, но Киллиан знал, чувствовал, что Мила — та самая, с которой бы ему хотелось прожить жизнь, и ему было плевать, что по-сравнению с ней он был всего лишь наивным юнцом, который хотел стать кем-то большим.

Тогда они, как раз, стояли в Бостоне. Мила и Лиам убежали в увольнительную, а Киллиана вызвал к себе капитан и стал отчитывать за неорганизованность и мечтательность, никак не вяжущуюся с военным мундиром.

Весть о теракте прогремела, как гром среди ясного неба. Полицию, военных и МЧС срочно подняли по тревоге. В городе царили паника и суматоха, Киллиан несся к месту трагедии как безумный, больше всего на свете страшась узнать, что его слишком правильный брат и суматошная возлюбленная не смогли остаться в стороне.

Мила погибла в перестрелке. Лиам умер уже в больнице.

Киллиан не помнил, как пережил трагедию. Кажется, капитан надавал ему тумаков и за шкирку вытащил из бара, посоветовав жить дальше, а после — практически насильно впихнул в полицейскую академию и заставил учиться. В Академии Джонс познакомился с Робином, и друг вытащил его из пропасти.

Лиам навсегда остался для Киллиана примером, недосягаемым идеалом и вечным укором. А Мила осталась неисправимой оторвой, что любила розы и альбатросов. Сам себе Киллиан казался полным неудачником, слишком увлекшимся бессмысленными мечтами. Он жил по привычке, беспокоясь о сестре, но жизнь его давно утратила всякий смысл.

Робин находил его в барах, вытаскивал из уличных драк и читал длинные пространные лекции о долге и морали. Киллиан топил печать в бутылке и рисовал разорванные якорные цепи и розы.

— Закончим академию, приедешь ко мне в Сторибрук, я познакомлю тебя с Реджиной, она и мертвого заставит жить, — шутил, бывало, Робин.

— Зачем, Роб, зачем мне вся эта служба теперь, если я остался совсем один? Я закрываю глаза и вижу их, Лиама и Милу. Что мне делать?

— Бросать пить по выходным, для начала, ты же не хочешь, чтобы капитан Ричардс узнал о твоем поведении и с треском отчислил? Куда ты тогда пойдешь?

— К бомжам под мост, будем вместе петь песни и греть руки над бочкой.

— Не дури, парень, жизнь продолжается. Зачем-то там сверху кто-то умный посчитал, что ты еще пригодишься в этом мире, потому будь тем, кем тебя хотели видеть твой брат и Мила, а я помогу. Не словом, так кулаком.

Постепенно Киллиан учился верить словам Робина. Постепенно он вспоминал, что такое жить. Постепенно понимал для чего, но раз в год он приезжал в Бостон и подолгу стоял у могил брата и Милы, вырисовывая пальцем якорные цепи на запотевшем мраморном надгробье.

«Ты сумасшедший, Киллиан, всегда мечтаешь о море, живя на суше, и рвешься на сушу, когда мы в море. Ты как альбатросы, вечно мчишься вперед. Так не останавливайся же!», — так говорила Мила, и впервые Киллиан понял, что отыскал, наконец, свой берег.

Он приехал в Бостон попрощаться и попросить благословения. Дома его ждала Эмма Свон, и Киллиан был полон решимости не упустить этот неожиданный подарок судьбы.

Он бродил улицами Бостона, просматривая свое дурацкое прошлое, словно кинопленку. Он купил огромного медведя для Алисы и накупил Эмме восемнадцать видов какао. Ему хотелось покорить эту женщину с зелеными глазами и трудной судьбой, в чем-то Эмма удивительным образом походила на него самого.

По вечерам они созванивались, и Киллиан рассказывал смешные истории о своей службе в академии, пытаясь развеселить приунывшую Эмму. Эмма вязала свитера и хвасталась успехами Алисы.

— Мы ждем тебя домой, Киллиан. В чем бы ты ни каялся, уверяю тебя, я тоже далеко не святая.

— И ты примешь меня со всеми грехами? Пирата, вздумавшего стать свободным художником? Что ты будешь делать со мной, Свон?

— Для начала, Джонс, мы все-таки сходим на наше первое свидание, которое всё никак не состоится, а если ты будешь себя плохо вести, я заставлю тебя помогать мне с готовкой в закусочной.

— Я, просто чтобы ты знала, лучший мастер по приготовлению стейков, а не веришь, спроси у Робина, он тебе расскажет, как в студенческие годы мы выбирались на пикники на выходные, и я всегда сжигал мясо, отвлекаясь на красивые пейзажи.

— Уверена, Робин еще многое может мне поведать о твоем бурном прошлом, капитан Джонс.

— Ты даже себе не представляешь, Свон.

— Приезжай домой, Джонс, без тебя холодно и всё совсем иначе.

— Преступники распоясались, Понго обворовывает бабушку Лукас, у Реджины не сходится дебет, а Лерой поел все твои яблочные пироги?

— Практически. Мне ужасно скучно, и я всё мечтаю о том, как ты сводишь меня на маяк, как обещал.

— Я должен признаться тебе, Эмма, и я не знаю, как ты отреагируешь на мой рассказ, может, не захочешь видеть рядом с собой такого безответственного мечтателя, как я?

— У всякого святого было прошлое, Джонс, и у всякого грешника есть будущее. Так любит умничать Реджина, и мне нравится эта поговорка. В конце-концов, ты разговариваешь со вдовой наркодилера, и ничего, кажется, нам неплохо вместе. Ты только возвращайся скорее.

* * *

Он вернулся холодным осенним днем, когда с неба моросил противный дождь, и Эмме хотелось зажечь везде свет, чтобы отогнать сырость. Она бежала к маяку, не чуя под ногами земли, ей так хотелось его увидеть!

Еще издалека она заметила, что Киллиана сжимает в объятьях красотка-блондинка, которой Эмма в и подметки не годилась, а он о чем-то рассказывает ей вполголоса и улыбается так, как никогда не улыбался Эмме.

У Свон потемнело в глазах.

Она поплелась прочь, не разбирая дороги. Вновь ее жизнь рухнула в один миг, оставив по себе лишь пепел и горькое разочарование. Вновь Эмме было холодно, а солнце так и не вышло.

— Свон! Свон, подожди, я все объясню! Да подожди же ты! Эмма!

«Somebody had to hurt you bad

For you to give up like that

Somebody had to break your heart in two

But that ain't me and you» ©

Michael Ray — Get To You

Киллиан Джонс сидел перед укоризненно поглядывавшей на него Реджиной и чувствовал себя из рук вон паршиво. Уже несколько часов подряд он пытался привести в порядок мысли и наметить дальнейший план действий, но отчаяние напрочь лишало его возможности соображать и что-либо предпринимать.

Когда Эмма в прямом смысле унеслась от него прочь, не дав возможности объясниться, Киллиан, признаться, надеялся, что пройдет пару-тройку часов, Свон остынет, он сообразит покаянную речь, всё ей растолкует, и уже вечером они торжественно отправятся на свидание. Однако ретивая блондинка с зелеными глазами перевернула все его планы вверх дном.

Абсурдность сложившейся ситуации, поначалу, признаться, даже позабавила Джонса: это ж надо было стать свидетелем столь нелепой сцены! Эмма застала его в объятьях собственной сестры, Эльзы Джонс, поступившей учиться на ветеринара и решившей преподнести брату неожиданный сюрприз. Не успел он сообразить что к чему, а Свон уже оставила его в гордом одиночестве.

Многочасовые блуждания по городу и попытки достучаться до Эммы ни к чему не привели: дверь она не открывала, в кафе ее не было, телефон безмолвствовал. Пришлось Киллиану смириться с судьбой и прийти к Реджине — просить совета и каяться. И вот теперь мадам Локсли выжидающе смотрела на Джонса, в чашке остывал чай, за окном сгущались тучи.

— Джина, спасай, что мне делать с Эммой?

Реджина перевела взгляд на окно, нахмурилась и посмотрела Киллиану в глаза:

— Признаться, я бы посоветовала тебе дать ей время, но времени нет. Видишь ли, Лебедь — горячая голова, и она предпочитает сначала броситься в омут с головой, а затем уже зализывать раны и расхлебывать последствия.

— Это я уже понял. Знаешь, лучше бы она меня ударила, вот честно! — невесело усмехнулся Киллиан.

— Эмма была здесь несколько часов назад, шмыгала носом и вытирала слезы. Она оставила Алису на Руби и убежала домой собирать вещи. От всех расспросов отмахивалась и страшно ругалась.

— Собирать вещи? — потрясенно прошептал Киллиан. — Но куда…

— До утра Эмс точно никуда от нас не денется, тем более с ребенком, а если и денется, то обязательно вернется за Алисой, — успокоила Реджина. Легче не стало.

— Джина, это глупо!

— Кто бы спорил. Такая, уж, наша Эмма: изо всех сил ждет любви, а потом отмахивается от нее как от чумы. Робин, наверняка, рассказывал тебе ее историю и личную драму.

Киллиан кивнул, хлебнул остывший чай, поморщился и надолго замолчал. Реджина тем временем поставила перед ним новую порцию напитка. Конечно же, он знал, что Эмму очень ранили прошлые отношения, что она была вдовой, что за спиной у нее был груз прошлого, который так и вспоминался вот такими вот дождливыми вечерами, но и Киллиан тоже отнюдь не был беззаботным солнечным мальчиком, которого волновали лишь деньги, машины и умопомрачительные красотки. Как бы только объяснить это всё ей?

Эмма не глядя бросала вещи в раскрытую сумку, дождь барабанил в окно, с запада подступала гроза, на улице было мерзко, на душе — и того хуже. Живое воображение и выработанная за годы паранойя рисовали картинки, от которых горло сжимал спазм и хотелось позорно разрыдаться. Свон закусила губу и, скомкав рубашку, уселась на кровать.

Вновь и вновь Эмма видела себя бредущей по залитой дождем улице, по которой навстречу ей неслись машины, ослепляя светом фар, а она всё брела вперед и вперед, не имея конечной цели.

Эмме было не привыкать идти вперед, она была чемпионкой по стартам с нуля и по прыжкам из крайности в крайность, но она чертовски от всего этого устала. Ей хотелось хоть раз в жизни счастливо проводить осень и готовиться к Рождеству вместе с Киллианом, гулять с ним по вечерам, наряжать елку, играть в снежки и вместе рассказывать Алисе сказки. За столь короткое время улыбчивый пират сумел забраться в ее сердце так глубоко, как еще никому не удавалось. Эмму это пугало и радовало одновременно.

Свон в сердцах отбросила в сторону рубашку и подавила всхлип: она так по нему скучала, так ждала его возвращения, что в следующие несколько часов воочию увидеть, как рушатся ее хрупкие мечты!

Здравый смысл, затаившийся в глубинах затуманенного обидой сердца, пискнул что-то о том, что неплохо было бы дать Киллиану высказаться, но досада Эммы была куда сильнее рационализма. Она устала начинать с нуля!

Она не знала, куда двигаться дальше. Возможно, она возьмет несколько отгулов, отправится в Бостон, даст себе время разобраться с собственными мыслями, вернется домой и только после этого сумеет объясниться с с Киллианом. Возможно, нет. В любом случае, в Бостоне всегда нужны официантки и опытные кулинары, всегда можно обосноваться там.

В дверь настойчиво постучали. Не дожидаясь ответа, прокричали:

— Эмма, я знаю, что ты там, и пока вы с моим братом не наделали еще больших глупостей, тебе лучше открыть!

Эмма выронила сумку из рук: вы с моим братом…

На пороге стояла голубоглазая блондинка, закутанная в зеленый дождевик, и лучезарно улыбалась, в руках у нее был полный поднос печенья.

— Вот, — без обиняков начала она и сунула Эмме гостинец, — в гости не принято ходить с пустыми руками. Я — Эльза! И мы теперь, вроде как, будущие родственники. Если вы, конечно, успеете взять себя в руки.

Эмме только и оставалось, что отойти в сторону и пригласить Эльзу войти.

Эльза по-хозяйски расположилась в кухне, любопытно осмотрелась вокруг, сочла интерьер достойным и с улыбкой приняла из рук хозяйки чашку какао.

— Ты печенье-то ешь, мое фирменное, ирландский рецепт, ты такого точно не пробовала.

Эмма ошарашенно уставилась на гостью, не видя ничего перед собой.

— Ирландия… сестра…печенье…

— Ты всё не так поняла, но мне не привыкать разбираться с тяжелыми случаями, — улыбнулась Эльза, — Киллиан такой же безнадежный, как и ты, когда дло касается любовных проблем. Видишь ли, я его младшая сестра, благодаря которой он, можно сказать, и выжил и пережил все, что выпало на его долю. Там было много плохого, даже больше, чем ты можешь себе представить, но это не мои секреты, чтобы я так просто о них распространялась, дождись Киллиана, и он все тебе сам расскажет.

— Почему тогда ты здесь? — всё еще ничего не соображая, спросила Эмма.

— Во-первых, Киллиан мне все уши о тебе прожужжал, о тебе, Алисе и вашей закусочной. Ты ему очень нравишься, Эмма, а этого очень много лет никому не удавалось. Я уже собиралась честно обвенчать брата с его маяком и успокоиться, — хихикнула Эльза, вымазав нос сливками на поверхности какао. — И тут вдруг появляешься ты, вся такая недоступная, шикарная, зеленоглазая, ходишь, гордая и самоуверенная, а потом, вдруг, тебе неожиданно нужна помощь, брат бросается на выручку, вы знакомитесь, и я понимаю, что он пропал, влюбился, как подросток. И тогда я решаю вмешаться, сделать ему сюрприз, приехать в гости, сообщить, что поступила в Бостон учиться на ветеринара, конец истории ты знаешь.

Эмма сжала пальцы в замок и почувствовала, что краснеет.

— Я думала, что ты в Ирландии, — только и смогла пробормотать она. Эльза пожала плечами.

— До недавнего времени я и сама так думала. Я усердно училась дома, готовилась к экзаменами, подрабатывала в местной булочной и читала Киллиану проповеди по телефону, умоляя верить в свое счастье и не сдаваться, а потом вдруг решилась, бросила все и приехала сюда, чтобы бороться за свою мечту! Чего и вам желаю. Потому, давай-ка, допивай свое какао, доедай печенье и иди в закусочную, Киллиан там уже четвертый час в грехах кается.

— Ты думаешь, он меня простит? — опасаясь услышать ответ, пролепетала Эмма.

— Иди, Эмма, здесь и прощать нечего! — улыбнулась ей Эльза и махнула рукой в сторону выхода.

«I've had a long love, I’ve had a quick love

I've had a few things made me wanna quit love

I've had a good kiss, I’ve had a near miss

But everything I wanted

Got crossed off the list with this love

This love» ©

Michael Ray — This Love

В закусочной было спокойно и тихо. Закатное солнце разбрасывало солнечных зайчиков по стенам и витринам, золотя пироги и яблоки, которые Реджина по своему обыкновению вечно расставляла на каждой удобной поверхности. Сегодняшним пятничным вечером было еще слишком рано для постоянных посетителей, предпочитавших опрокинуть стаканчик-другой после работы.

Эмма угрюмо протирала столики, переставляла с места на место тарелки и чувствовала себя паршиво и ужасно глупо. Ей было стыдно показаться на глаза Киллиану, который, как она знала от брата, еще с утра гонялся за Лероем. Бедняга страдал от очередного разрыва с местной альтруисткой, бывшей монашкой Дейзи. Они сходились и расходились по нескольку раз за шесть месяцев. Дейзи умоляла Лероя взяться за ум и бросить пить, он клятвенно обещал ей исправиться, после чего, как правило, встречался с армейскими товарищами, и все начиналось заново. Вечером накануне как раз выпал такой случай: Дейзи хлопнула дверью и велела Лерою не показываться ей на глаза до лучших времен. Тот погрустил, стащил в супермаркете пять литров пива, ушел в доки и где-то там застрял. Пришлось Киллиану в срочном порядке отправляться его искать.

Побег Эммы от самой себя отменялся, однако и поговорить им тоже не удалось.

Коробки с вещами пока что стояли нераспакованными, Алиса отправилась ночевать к Реджине, а сама Эмма от нечего делать торчала в закусочной. Сначала она, засучив рукава, пекла кексы со всевозможными начинками, затем затеяла перестановку, и вот теперь протирала столешницы, шкафчики и рабочую поверхность на кухне. Перед завтраком заходил Робин и с задумчивой улыбкой долго смотрел на сестру. Это раздражало.

— Слушай, братец, пей свой кофе с кексом и проваливай отсюда, — не выдержала, наконец, Эмма.

— Наконец-то! Я уж думал, что моя сестра разучилась возмущаться, — обрадовался Робин.

— Ты за этим пришел, да? Позлорадствовать?

— Нет, как раз наоборот: хочу похвалить тебя, — ты поумнела. В прошлый раз я тебя по всем Штатам искал, когда ты вздумала бросить все и бежать от себя. А в этот раз ты всего лишь устроила в закусочной генеральную уборку и отвезла нам Пончика.

— Робин, не начинай, без тебя хреново, — пригрозила Эмма, откусывая от кекса.

— Нет уж, послушай меня, я все-таки твой старший брат: вы с Джонсом два сапога пара, и у вас обязательно всё получится, — подмигнул Робин, размахивая выпечкой.

— Конечно, если только он не поднимет меня на смех.

— Хочешь, я пригоню его к тебе после дежурства?

— Ты злоупотребляешь служебными обязанностями, — буркнула Эмма.

— И что? Я пока еще единственный шериф этого города, и Сторибрук так просто меня не отпустит.

— Мне бы твою самоуверенность.

— Тебе бы чуток решимости, сестренка. Все, я пошел. Целую. Никуда твой Киллиан не денется!

Эмма наблюдала, как за окном медленно догорает закат. Приближалась ночь, Киллиан так и не появился. Домой идти не хотелось, но и держать оборону в закусочной было попросту глупо. Дома ее ждали одни только нераспакованные коробки и тишина. Эмма ненавидела тишину, она напоминала ей обо всех ее прошлых провалах. Беспокоить Реджину и Робина тоже не хотелось, а куда еще деть собственное отчаяние Эмма не знала.

Скрипнула входная дверь, звякнул колокольчик, морозный воздух принес с собой осеннюю сырость. Киллиан стянул шарф и перчатки и по-свойски прошел внутрь.

— Фу! Ну и погодка! Свон, у тебя есть кофе и что-нибудь пожрать?

Эмма просияла и скрылась в кухне, чтобы через пять минут заставить стол перед Джонсом тарелками с обедом из трех блюд. Когда она уже хотела позорно сбежать с места преступления, Киллиан схватил ее за руку.

— Брось, Свон. Посиди со мной. У меня с утра маковой росинки во рту не было, сейчас я доем твой потрясающий пирог и все тебе объясню.

— Киллиан, я должна попросить прощения, — замялась Эмма. — Я так по-дурацки от тебя сбежала тогда, как последняя идиотка, честное слово!

— Ну, брось это дело. Непобедимая Эмма Свон, сестра шерифа и любимица всех работяг Сторибрука уж точно не идиотка! И потом, ты же не знала, что Эльза так неожиданно приедет в гости. Она уже подружилась с доктором Хоппером, и ей удалось отогнать Понго из розового сада бабушки Лукас, представляешь?

— Эльза приходила вправить мне мозги, кажется, этому городу именно такой ветеринар и нужен, — криво усмехнулась Эмма. Киллиан взял ее ладони в свои.

— Эмма, я должен тебе рассказать… Я знаю, что тебе многое уже известно о моем прошлом, но мне хочется, чтобы между нами в будущем не было недомолвок. Я ездил в Бостон попрощаться с собственными демонами и попросить благословения брата. Я родом из Ирландии, из сурового края, который не прощает наивных идиотов. И поэтому, когда парни занимались рыбным промыслом, я бродил в холмах, поросших вереском, и все мечтал, как стану первым парнем Корка, и каждая лесс будет мечтать стать моей невестой. Мой старший брат, Лиам, практически за шкирку потащил меня учиться, заставил поступить на службу, и именно там я повстречал Милу. Она первая, с кем мне не пришлось притворяться. Мила была той еще оторвой, ее побаивался даже сам капитан, но что-то она видела во мне такое, чего я сам не видел. С ней я научился верить в собственные мечты. Я потерял их в один день: и Милу, и Лиама. Я приехал сюда полным неудачником, и так бы и продолжалось, если бы я однажды не пришел к эту закусочную починить твою проржавевшую дверь. Вот потому я ездил в Бостон, Свон, чтобы попрощаться с братом и той женщиной, которую когда-то любил. Можешь считать меня ненормальным романтиком, но мне очень хочется продолжать эту жизнь с тобой, и сходить, наконец, на первое свидание. Я привез тебе восемнадцать видов какао.

Отсмеявшись, Эмма встала из-за стола и встала перед Джонсом.

— Знаешь, я долгое время была уверена в том, что прозвище Мисс Неудача, которым меня наградили в системе, это, в принципе, про меня. Всё, к чему я прикасалась, рано или поздно терпело крах, и я оставалась с носом.

Киллиан посмотрел на Эмму снизу вверх и потянув на себя, усадил на колени:

— Сиди тут. С прошлым скверно бороться в одиночку.

Эмма прижалась к его плечу и вновь заговорила:

— Я бежала за красивой жизнью, а может мне просто надоел тихий и скучный Сторибрук, кто теперь разберет? Я верила, что даже такая, как я, та, которая не прижилась ни в одном из приютов и вечно бунтовала против системы, тоже заслуживает счастья. Робин пытался меня отговорить, но куда там! Нил вскружил мне голову! Мы пили кофе из дешевых забегаловок, потому что на большее нам не хватало денег. Он таскал мне полевые цветы и воровал по супермаркетам шоколадки. Я была на седьмом небе от счастья. Передо мной расстилался мир, полный приключений, и я верила этому миру. Потом, конечно же, оказалось, что Нил морочил мне голову, и что никакого счастья в моей жизни и близко не было. Я хоронила мужа и бежала домой плакаться Робину и Реджине на жизнь. Я так цепляюсь за осень, потому что ужасно боюсь наступления зимы, Киллиан. Поэтому, наверное, вечно убегаю от самой себя.

— С момента нашей первой встречи, той самой, у проржавевшей двери, мне хотелось тебя разгадать, Свон. А теперь я понял, что мы слишком похожи, чтобы что-то там гадать. И у каждого из нас было прошлое. Незачем туда возвращаться.

— Я не хочу покидать Сторибрук, Киллиан. Я не хочу больше искать во свету свой дом.

— Я привез тебе какао и купил Алисе медведя, если вы меня примете, я клянусь стать тем мужчиной, которого ты всегда ждала, Свон.

— Я не хочу никаких других мужчин. Я хочу Киллиана Джонса, бравого шерифа и отчаянного романтика.

— И ты пойдешь со мной на свидание?

— А ты смажешь мне дверь?

— Все сделаю, Свон, все, что попросишь.

— Тогда замолчи и поцелуй меня.

А потом они вышли из закусочной рука об руку и медленно пошли домой по залитой закатным солнцем осенней аллее. И даже если зима когда-то наступит, Эмма больше не будет ее бояться. Что такое какая-то там зима, если рядом с нею любящие люди: Робин, Реджина, Алиса, Руби, и конечно же, Киллиан Джонс — ее родной моряк с голубыми глазами, невозможной самоуверенностью и шикарным акцентом?

Ни Эмме, ни Киллиану больше не было нужды убегать от любви. Они отыскали свой дом одним сырым осенним вечером, в компании какао, скрипучей двери и маяка.

Конец.