Черный кот, серебряная клетка (джен)

— Мы убежим с тобой туда, где зима холодна и бела, где лето звенит тысячами сверчковых крыльев, где в лесах есть медведи и лисы, а поля бесконечны и даже мне, борзой, за всю жизнь не пробежать их, — она закрыла глаза, чтобы ярче представить то, о чем она беззвучно пела. — Мы будем жить там, где луга пахнут медом, где птицы вьют гнезда в ветвях берёз и сосен, а заячьи следы темнеют на свежем снегу.

Они, бело-рыжая борзая и черный кот, согретые вечерним солнцем, лежали на траве, и общались, обмениваясь мыслями, чувствами и воспоминаниями. За минуты они узнали больше, чем иные узнают за годы, и теперь им казалось невероятным, что вот только что, каких-то десять минут назад, они были людьми. Все, и первая их встреча несколькими днями ранее, и прогулка в парке, и музей, и вежливые разговоры, и ее приглашение на пикник — все казалось сном, странным видением. Разве это они совсем недавно сидели у маленького столика в тени деревьев? Пили шампанское, рассуждали о прошлом, скрывали свои чувства за смущенными взглядами и бессмысленными разговорами о погоде… А похищенное колье? Ах, она, Вера Русакова, русская графиня, украла его, но без сожалений отдала ему, Эркюлю Пуаро, детективу, позволившему ей исправить свою ошибку. Это казалось им таким важным! А теперь это колье лежит, забытое, в автомобиле, вместе с их одеждой.

Теперь они были свободны. Им больше не нужны намеки, не нужны сложные и смешные человеческие языки, их условности и неуклюжие акценты. Ей достаточно было подумать, вспомнить — и он видел, слышал и чуял. Он узнавал, как ослепительна белизна нетронутого снега, как холодна утренняя роса и как прекрасен ветер, приносящий запахи трав, насекомых, зверей и птиц. Он чувствовал, как сводит с ума запах звериного следа, как манит неизменно далекий и недосягаемый горизонт…

Свобода. Она пела о манящей и прекрасной свободе, зная, что ему горько и больно от этой песни. Она видела его сознание, вернее ту часть, которую он позволял увидеть, и чувствовала, как сильно он хочет согласиться и пойти за ней, но понимала, что он ни за что не покорится этому желанию.

Когда она смотрела на его сознание, ей представлялись стены из тончайшего серебряного кружева, искусно сделанная клетка, собственный маленький мирок, возведенный из убеждений, мелочей и привычек. И в эту клетку он когда-то загнал и спрятал то, что она сразу разглядела в его глазах. То, что вспыхивало изумрудными искрами, то, что было таким невероятно живым и сильным. Она осторожно изучала его, и видела смелость, упорство, азарт, и знала, что если бы он позволил ей заглянуть немного глубже, она разглядела бы и…

— Хватит, пожалуйста, хватит!

Она чувствовала — он хотел слушать ее бесконечно, и в то же время не мог вынести ни секундой больше. Он хотел бежать за ней, хотел прекрасную, свободную жизнь, и в то же время знал, что никогда себе этого не позволит. И она видела — ее слова, ее песня, разжигают в его душе и глазах тот самый, дикий, зеленый огонь, которого он так боится.

И она запела снова.

* * *

Что ж, положение мое довольно глупое. Мне жарко, у меня затекли ноги, и, что еще хуже, мне скучно. И газета, которую я держу в руках, не поможет — я уже пару раз перечитал ее и, наверно, если перечитаю еще раз, то смогу рассказать некоторые статьи наизусть. Почему же, почему я оставил карандаш и записную книжку в своей комнате? Если бы я мог делать заметки, продолжил бы работу над очередным рассказом о славных приключениях моего друга. Да, и все-таки меня очень вдохновляет неожиданная популярность моих рассказов. Пуаро, конечно, считает, что это целиком и полностью заслуга его гениального метода, но я не могу согласиться. Во-первых, необходимо точно воспроизвести все важные события и идеи в нужной последовательности. Во-вторых, оживить повествование, чтобы не превращать его в отчет Скотланд-Ярда — например, упомянуть очаровательные маленькие странности моего друга или наши с ним разговоры и споры. И, в-третьих, конечно, сделать из всего этого складный и читаемый текст.

Нет, без записей смысла в работе над рассказом нет, я знаю, потом, когда соберусь перенести свои размышления на бумагу, обязательно что-нибудь позабуду и расстроюсь. Полузабытые идеи всегда кажутся лучше, чем они были. И да, эту фразу тоже неплохо было бы записать. А пока я могу решить, о чем напишу потом, после того как закончу историю о трех поддельных завещаниях. С тех пор было несколько интересных дел… И как жаль, что я не могу написать о том дне, когда я узнал правду о Пуаро!

А что бы я мог написать о том дне? С чего бы я начал? Хм, теперь я знаю, чем себя занять — попытаюсь вспомнить тот день и представить, как бы я рассказал о нем. Наверно, я бы мог начать с того момента, когда я, желая сделать сюрприз моему другу, приехал в Лондон двумя днями раньше, чем планировал. Да, определенно, я бы начал со своего возвращения в Уайтхэвен.

Помню, стоя в прихожей, я окликнул моего друга, уже ожидая радостную встречу — вечер тогда был дождливый, и я знал, что Пуаро найдет тысячу предлогов, но не выйдет на улицу в такую погоду. Однако, ответа я не получил. Озадаченный, я зачем-то прогулялся по квартире, гадая, что могло произойти. Я уже было решил отнести вещи в свою спальню, немного передохнуть и дождаться возвращения моего друга. Но, когда я шел по коридору, я услышал негромкий вскрик, доносившийся из закрытой ванной.

— Пуаро! — я бросился к двери. Кричал несомненно мой друг, и кричал несомненно от боли. Признаюсь честно, я перепугался. — Пуаро! Я сейчас взломаю дверь! И вызову врача! Держитесь, все будет хорошо!

Следующий момент я помню очень четко. Я бросился было в офис, но замер в коридоре, не зная за что взяться. Бежать ли к телефону или сначала пробиться в ванную? Мысли неслись одна за другой. Наверно, что-то с сердцем, я помню, как Пуаро возмущался из-за предупреждения врача. "Глупый, глупый! И мы с мисс Лемон ничуть не лучше, мы могли переубедить, могли придумать хоть что-то!" — вот, что я думал тогда.

Я не успел ничего сделать. В следующее мгновение из-за двери снова раздался крик, но на этот раз странный, сдавленный, почти нечеловеческий. И тогда же я услышал звук, который я не могу забыть. Больше всего он был похож на громкий, резкий хруст, и я помню, что я сразу подумал о ломающихся костях. После — снова крик, переходящий в хрип. Мне очень хотелось бы написать, что после этого жуткого звука я начал с удвоенной силой ломится в дверь, но на самом деле я растерялся и замер. Я не знал и даже боялся думать, что именно тогда происходило за дверью. И даже сейчас, зная, что это было, я не хочу это представлять.

— Гастингс! — я до сих пор помню, каким тихим и хриплым был его голос. — Выслушайте!

Пуаро сделал паузу, чтобы отдышаться. Ему было тяжело говорить. Я подошел к двери.

— Я здесь, не волнуйтесь! Что с вами? Что… — я не решился спросить про то, что слышал. — Я вызову врача, если нужно!

— Выслушайте! — по его интонации я понял, что лучше не спорить. Я не знал, что происходило, но надеялся, что мой друг знает, что делает. — Не заходите в ванную. Я выйду к вам, поверьте, это буду я. Я обещаю, что расскажу все позже. Слушайте меня и не бойтесь.

— Но вам нужна помощь, а если…

— Хватит! — он раздраженно рявкнул на меня. — Вы делаете то, что я вам говорю. Отойдите от этой двери! В гостиную идите, я не знаю! И сидите там!

В другое время я бы обиделся. Но тогда я чувствовал, что происходит что-то неправильное, и, мало того, совершенно непонятное мне. Надеясь, что Пуаро действительно знает лучше, я медленно вышел из коридора, и, зайдя в гостиную, принялся ходить кругами, словно это могло меня успокоить. Но...

Вот тут я бы обязательно написал, что я остановился и воскликнул "Боже милостивый!", хотя это было бы небольшим отступлением от правды. Когда я увидел сидящего в дверях угольно-черного кота, я замер, кажется, открыв рот. Я даже сейчас не могу объяснить, почему ни на секунду не усомнился в том, что вижу Пуаро. Это могло быть розыгрышем, могло быть простым недоразумением, могло быть сном, но… Может быть мои друзья не зря считали меня слишком наивным? Или все дело в его, кота, изумрудных глазах? Или мягкой, словно уложенной волосок к волоску шерсти? Но все-таки, как… Я медленно сел на стул, голова кружилась, и я подумал, что происходящее действительно походило на сон. Впрочем, мне так кажется и сейчас, когда черный кот с изумрудными глазами спит на моих коленях.

Кот прошел мимо меня, и я, несмотря на удивление и растерянность, не смог не улыбнулся. Да, это точно Пуаро — даже когда он ходил на четырех лапах, он не изменял своей отрывистой, семенящей походки. Он пересек гостиную, сел на свое место у стола и посмотрел на меня. Взгляд его тоже не изменился.

Он, разумеется, молчал. Я тоже. Я не знал, что делать, нет, даже не так, я не знал, что думать! Множество вопросов роились в моей голове, но обращаться к коту? Нет, это уже слишком. К тому же он, видимо, лег на стул — я больше не видел его. Я не знаю, сколько я так просидел, надеясь, что скоро все прояснится (насколько это возможно в сложившейся ситуации, конечно). Мне, конечно, показалось, что я ждал по крайней мере час, но я уверен, что до того момента, как кот спрыгнул со стула, прошло всего несколько минут.

Он вышел из гостиной, и, когда я попытался последовать за ним, посмотрел на меня так сердито и строго, что я предпочел остановиться в дверях. Когда Пуаро снова зашел в ванную, я медленно прокрался в коридор. К счастью, на этот раз я не услышал ничего страшного или необычного. Щелкнул замок — Пуаро снова закрыл дверь. Полилась вода из крана.

— Подождите еще немного, мой милый друг! — его голос звучал спокойно, но немного устало. — Я помню, что пообещал все рассказать вам, и я выполню свое обещание. Вы действительно видели меня, вы наверняка не верите, конечно, но по определенным причинам я не могу показать вам... как это называется, превращение. Дайте мне пару минут.

— Хорошо. Вы точно в порядке? — я не знал, что ответить, и мои слова, возможно, прозвучали глупо.

— Вы слишком волнуетесь, Гастингс, как и всегда.

"Вы слишком волнуетесь". А вы, по-видимому, умеете превращаться в кота или достаточно бессовестны, чтобы подшутить надо мной таким образом.

Судя по звукам, Пуаро одевался и приводил себя в порядок. Я отвлекся от своей обиды, задумавшись о том, что в рассказах об оборотнях проблема одежды, кажется, не упоминалась. Вероятно, она испортила бы мистический настрой.

Через несколько минут Пуаро вышел из ванной и быстро захлопнул за собой дверь, однако я успел заметить алые капли на плитке… Кровь?

— Там не на что смотреть, — он сказал это прежде, чем я успел даже открыть рот, — Я приберу все это после того, как расскажу вам в чем дело. Идемте, вам нужно присесть. Может быть немного виски или бренди?

Он снова ушел в гостиную, продолжая говорить что-то о потрясениях в жизни и их действии на организм. Надо сказать, что у него отлично получалось делать вид, словно не произошло ничего особенного. Но — я не сказал ему и вряд ли бы написал об этом, но помнил отлично — он выглядел очень бледным, а на его безупречно белом воротничке виднелись несколько красных пятен.

Я хотел поскорее получить ответы, однако Пуаро настоял на том, чтобы до начала его рассказа я сел и выпил немного бренди, чтобы прийти в себя. Кажется, мне помогло, или я слишком устал изумляться, поэтому принимал все как данность. Впрочем, возможно, помогло и то, что я никогда полностью не отрицал существование сверхъестественного.

— Свое объяснение я должен начать с извинений, мой милый друг, — он поправил жилет и сел за стол. — Я очень рад вас видеть, и мне жаль, что ваше желание устроить неожиданную встречу привело к таким же неожиданным последствиям. Вы ведь хотели сделать сюрприз, не так ли?

— Я? А, да, — я немного растерялся, когда Пуаро в очередной раз полностью угадал мои намерения. — Я подумал, что в такую отвратительную погоду вас нельзя оставлять в одиночестве. И все же, что… что я увидел сейчас?

— Очень мило с вашей стороны не забывать о своем друге, когда вы путешествуете, — он кивнул, хитро прищурившись. — О том, что вы видели… Вы знаете меня много лет, вы помогали мне во многих делах, и все же я все время откладывал момент, как вы это говорите… открытия моей тайны. Я должен сказать...

Он вдруг замолчал, и я понял, что ему тяжело дается это признание.

— Я не совсем человек, мой милый друг. Наиболее подходящим названием для таких как я, будет, наверно, слово "оборотень". Да, вы, возможно, подумаете, что это такая шутка, но я бы никогда не стал так шутить над вами, потому что вы добры и легковерны. Мне придется многое вам рассказать, и я жалею, что не рассказал раньше. Я ждал подходящего дня или надеялся, что когда-нибудь я подберу подходящие слова. Но судьба все решает за нас, не так ли? Когда вы зашли в квартиру, я решил, что смогу обрести человеческую форму, выйти к вам и продолжать молчать о том, кто я. Мне стыдно. Это было недостойно меня. И судьба решила иначе. Я поторопился и не смог сосредоточиться на превращении. А этот процесс, он очень сложный, нужно чтобы все кости и органы изменялись одновременно, поэтому случилось то, что так напугало вас.

— Да, я сильно волновался за вас, я был почти уверен, что это то, о чем предупреждал ваш врач. И мне жаль, что из-за моего приезда… — начал я, но Пуаро жестом остановил меня.

— Нет-нет-нет, Гастингс. Вы здесь ни при чем. Все в порядке. К тому же, мне пришлось показать вам свою… другую форму, чтобы дать себе время отдохнуть перед еще одной попыткой превращения. После этого объяснение стало неизбежным. Вернемся же к нему. Сказки про оборотней лгут, все до единой. Они лгут потому, что написаны людьми, которые боялись, но не верили и не видели своими глазами. Самое главное, что нужно знать про оборотней — это такие же мыслящие существа как люди и то, что некоторые их возможности не могут быть объяснены научно, не делает их созданиями зла или тьмы. Оборотни не боятся серебра, распятий, солнечного света, петухов, и чего бы там еще люди ни выдумали. Вы знаете меня, Гастингс, и вы знаете мои убеждения, поэтому для вас это вполне понятно.

Я кивнул. И действительно, Пуаро ничуть не походил на всех этих странных, кровожадных созданий из пугающих рассказов. Правда, петухов, он, наверно, недолюбливал, но по другим причинам.

— Следующее, — он продолжил. — Еще одно важное замечание. Как вы уже убедились, оборотни могут быть не только волками. Вернее, в большинстве своем не волками. По моим наблюдениям, надо сказать довольно систематизированным, несмотря на то что оборотней не так много, они превращаются в то животное, которое им ближе. Это в основном домашние животные — собаки, кошки, лошади, редко что-то другое. Узнать оборотня и даже угадать, в какое животное он превращается, чаще всего не так сложно. Если знать, на что смотреть, конечно. Собак может выдать голос, когда они раздражены, лошадей выдают зубы и манера бега, а кошек... Впрочем, вы наверняка сами догадались, мой милый друг.

— Я? Честно сказать, нет, — я немного растерялся и с ходу не смог ничего вспомнить.

Пуаро негромко рассмеялся, добродушно прищурившись. И вдруг я увидел то, что замечал так много раз. Ну конечно! В моменты, когда он был взволнован или рад, я замечал изумрудные отблески в его темных глазах, а изредка, когда ему приходила особенно удачная идея, они становились совсем зелеными… как у кошки.

— Глаза, конечно, глаза, — вздохнул я, — да, я не раз замечал, но...

— ...Но не смогли связать факты в единую картину. Ах, Гастингс. Я столько лет стараюсь научить вас этому. Вы очень хороший человек, но иногда я чувствую, что мои усилия пропадают даром, — он вздохнул и посмотрел на меня. — Я понимаю, что вы считали это моей очередной маленькой странностью, вы все-таки человек, к тому же англичанин. Вы способны правдоподобно и резонно объяснять все странные вещи, которые встречаются вам. Но сейчас, после моего рассказа…

— Боюсь, я был слишком озадачен. Не каждый день узнаешь, что живешь в одной квартире с эм… оборотнем, — мне было очень неловко называть его так. — Если честно, у меня очень много вопросов. Вы можете превращаться не только в полнолуние? Почему люди не знают про существование оборотней? Есть ли другие, хм, создания, о которых мы не знаем? Почему…

— Достаточно, Гастингс, — Пуаро жестом остановил меня. — Не все сразу. Про полнолуние. Нет, нет и нет. Но необходимо хотя бы изредка менять форму, это помогает поддерживать здоровье и хорошее самочувствие. И, надо добавить, это работает, оборотни в среднем живут дольше людей, при особом везении и подходящем образе жизни можно дожить до ста двадцати.

Я даже присвистнул. В тот момент мне казалось, что моему другу очень повезло.

— И вы планируете дожить до ста двадцати?

— Разумеется. Как видите, пока что я очень хорошо справляюсь, — Пуаро скромно улыбнулся. — В конце концов, кому-то необходимо присматривать за делами Скотланд-Ярда. И за вами. Ну, ну, не смотрите на меня так. Вы спрашивали, почему люди чаще всего не знают об оборотнях и других созданиях — хотя о "других" я не могу сказать, потому что только предполагаю их существование. Все дело в том, что люди чаще всего и не хотят знать. Людям нравится верить, что такие существа жили когда-то или живут где-то далеко. Людям интересен, как это сказать, только след мистического, гадания, истории о привидениях, все в этом духе. Ну а как только люди встречаются с чем-то реальным, но необъяснимым, они начинают бояться. И эта боязнь, Гастингс, может быть непредсказуемой и опасной. Возможно, это были настоящие ведьмы в Средневековье…

Пуаро замолчал, и я даже не знал, что ответить. Он продолжил, возможно, чтобы прервать неловкую тишину.

— Оборотни понимают, нет, даже чувствуют опасность этого страха, поэтому подумают дважды, прежде чем довериться человеку. Есть исключения, конечно, но они не так важны, как кажется. Даже если люди узнают или увидят то, что не стоило, им никто не поверит, а, возможно, они не поверят и сами себе. Выдумают множество объяснений и оправданий, и в конце концов убедят себя, что им всего лишь показалось.

После того, как Пуаро ответил на еще с полдюжины вопросов и объяснил мне чем отличается восприятие в разных телах, я был поражен, и, кажется, наговорил чего-то вдохновленно-глупого. Я, не зная всей правды, посчитал оборотней прекрасными созданиями, наделенными силами, о которых люди и не мечтали. Я не понимал, почему человечество естественным образом не пришло к тому, чтобы состоять большей частью из оборотней, ведь столько людей хотели бы жить дольше и изредка видеть и ощущать мир по-другому. Это, по-моему мнению, решило бы и проблему страха, ведь превращения стали бы обычным делом. Кажется, я даже намекнул, что и мне хотелось бы узнать, в кого я мог бы превращаться.

Но, слушая мои размышления, Пуаро все больше и больше мрачнел. Я осекся на полуслове, не зная, где я допустил ошибку.

— Давайте пока закончим на этом, — он поднялся на ноги. — Мне не дает покоя беспорядок в ванной, вы же знаете, как я чувствителен к таким вещам. Да и вам после дороги не мешало бы умыться и привести себя в порядок, не так ли?

С этими словами Пуаро оставил меня в гостиной. Я уже не вспомню, понял ли я тогда, что он хотел сказать что-то еще, или я догадался об этом позднее. Но, в любом случае, он промолчал, и после этого целый вечер делал вид, что ничего не случилось. Мне оставалось только последовать его примеру — я знал, что в таких случаях вопросы бесполезны.

* * *

Он отвернулся, закрывая от нее свои мысли. Но разве бы она не увидела его тоску и бессильную, бессмысленную злость? Она подняла голову и легко толкнула его носом, издав едва слышный звук, напоминавший тот, что собаки издают, когда чуют след, но мягче и ласковей — и это было его имя. Мой непобедимый герой, назвала она его — но человеческий язык не может передать оттенки смысла, и не может не звучать неуместно возвышенно.

— Мой непобедимый герой, я знаю, мы можем быть свободны и счастливы. И мы будем свободны и счастливы там, где все то, чего ты боишься и что ненавидишь до дрожи. Ведь ты боишься и ненавидишь только потому, что знаешь — однажды почуяв свободу, уже не вернешься в клетку. Я вижу, я вижу, сколько всего ты придумал, чтобы поверить, что ты все еще человек! Твоя аккуратность, твои выставленные в идеальном порядке безделушки, твои правила и страхи, подчеркнутая вежливость и благородство! Посмотри на себя, изображаешь человека, готов на все ради других, а сам трясешься при мысли о том, кто ты на самом деле. Ты ведь знаешь это, ты точно знаешь! Ты не можешь не знать, не чувствовать, что такие как мы созданы, чтобы быть свободными, чтобы охотиться, чтобы ненавидеть, торжествовать и любить!

Она легко вскочила на лапы, вдохновленная своей песней. Она знала — он любовался ее грацией и легкостью, и хотел отвернуться, спрятаться от ее слов. Он попытался сказать ей что-то, но она подскочила к нему, и его слова потонули в вихре ее мыслей.

— О, мой черный кот в серебряной клетке! Я хочу быть с тобой всю жизнь, всю вечность, но я не смогу жить несвободной, и я не хочу для тебя такой участи. Прошу тебя, давай убежим, мне больно видеть тебя таким, когда я знаю кем ты можешь и кем ты должен быть. Ведь теперь тебе есть куда бежать, и теперь ты знаешь, что не будешь одинок. Я хочу искать с тобой опасности и свободы!

* * *

Я думаю, что на этот раз я не стал бы утомлять читателя подробностями нашей жизни, и сразу перешел бы к продолжению нашего разговора. Хотя, нет. Ужин определенно стоил упоминания. Пуаро настоял на том, что по случаю моего приезда нужно приготовить что-то особенное — на этот раз это был салат с зеленой фасолью, конечно, по бельгийскому рецепту. Я предложил свою помощь в готовке, слишком мелко нарезал морковь, за что был изгнан из кухни, и с полчаса просидел в своей комнате, размышляя о том, что мой друг слишком серьезно относится к еде. Однако, когда мы наконец сели за стол, я простил ему все, впрочем, как и всегда — не думаю, что на Пуаро можно долго обижаться. По крайней мере со мной такого не бывало.

Пока мы ели, я старательно расхваливал его кулинарные способности, и не только потому, что это было заслуженно, но и потому, что он явно нуждался в поддержке после своего признания. Он много говорил, несколько раз спрашивал, не нужно ли мне что-нибудь еще к салату, одним словом, отвлекал себя от беспокойства, но так и не вернулся к волнующей его теме.

И я уже посчитал, что он оставит свои переживания при себе. Но, поздним вечером, когда я заглянул в гостиную, чтобы пожелать ему спокойной ночи, он вдруг заговорил.

— Я бы очень хотел пожелать и вам спокойной ночи, но после моих слов это будет мало уместно. Ни после уборки, ни за ужином я не смог сказать вам то, что должен был. Я должен был предупредить вас, а вы должны были это запомнить.

Да, и я помню. Он смотрел на меня и его глаза горели в полутьме комнаты, отражая свет настольной лампы.

— Садитесь, мой друг. Я объясню вам то, почему придуманная вами утопия наивна и абсолютно невозможна. И в том нет вашей вины, по моему рассказу всякий бы вообразил что-то подобное. — он вздохнул и опустил взгляд. — Оборотни очень опасны.

— Но… — начал я, еще не зная, что именно мне хотелось бы сказать. Вид у меня был растерянный, наверно. И я не думаю, что он изменился во время того, как Пуаро рассказывал свою историю.

— Я начну как полагается, с самого начала. Мне повезло, когда я был укушен… Да, а вот это поверье правдиво, человек может заразиться через укус, и чем серьезнее рана, тем вероятнее заражение. Так вот, мне повезло, когда я был укушен, оборотень, который укусил меня, рассказал мне все, что знал сам.

— И вы слушали его? Он же…

— Да, он обрек меня на страдания. Но он не справился с собой в зверином облике, и сам сожалел о случившемся. Но, что было намного важнее для меня, он был единственным, кто мог объяснить, что со мной происходит — а я нуждался в этом объяснении. Он помогал мне во время первых превращений, они очень тяжелы, и не все могут пережить их. И он объяснил мне правила и цену, потому что в нем еще осталась человечность, и он не хотел, чтобы из-за своего незнания я стал таким же, как он.

Вместо того, чтобы продолжить, Пуаро вскочил и принялся ходить по комнате.

* * *

И теперь он пел, стоя перед ней, и солнце золотило его гладкую шерсть. Песнь его была страшна, потому что пел он о древнем, слепом, безжалостном и кроваво-красном, о живущем глубоко внутри, глубже, чем в сердце. О том, что нельзя трогать и нельзя будить. О том, что не знает ничего кроме жестокого желания жить страданиями других, танцевать на костях врагов и жертв. Он не хотел знать о нем, но он знал, потому что оно всегда было рядом — оно жило в каждом оборотне, оно таилось, и ждало своего часа. Он видел его в красных глазах убийц без раскаяния ожидающих казни, он слышал его в их словах и криках. Он впервые услышал о нем от оборотня, укусившего его, еще тогда, много лет назад, в Брюсселе. И с тех пор он боялся, что однажды увидит это в себе, и будет слишком поздно — оно расцветает медленно, так, что даже и не заметишь, но он точно знал, оно никогда не отпускает таких как он. Оно обещает свободу, но что это за свобода? Свобода причинять боль, сеять страх и смерть? Свобода отнимать жизнь, и смеяться, и выть, стоя в разлившейся крови?

О, как взметнулся в ней ее горячий и рыжий огонь! Ну и что, ну и что, зарычала она, разве волнуют тебя жизни жертв и врагов, разве так важны для тебя люди? Те самые люди, что пристрелили бы тебя, знай они, кто ты? Они боятся и ненавидят таких как мы, а ты их защищаешь и им служишь! Сбеги со мной, будь со мной, дай мне увидеть, кем ты должен быть!

Он смотрел на нее, и она знала, что было ей ответом. Она просила, она угрожала, уговаривала и рычала, но что могла она сделать с его холодным и неизменным отказом? В порыве злости она плясала вокруг него, перебирая тонкими лапами. Как хотела она загрызть его! И злилась только больше, чувствуя, что он знает — она его никогда не тронет.

И вдруг она сорвалась с места, и, стремительная, как удар хлыста, понеслась прочь, оставляя ему только эхо своих слов.

— И жизнь твоя проходит, и так и пройдет, пока не умрешь от болезней и старости. Умрешь, ты, чья участь гореть, обжигая весь мир!

* * *

— Оборотничество — это болезнь, которая отравляет душу и меняет характер. Нельзя поддаваться, нельзя давать ей то, чего она хочет, она только станет сильнее и потребует больше. А требует она свободы, жестокости и крови! И если вы сейчас думаете "нет-нет, а как же так, а как же вы, мой друг", то я отвечу, что я не позволял болезни влиять на меня, Эркюля Пуаро! С самого начала я учился контролировать себя, чтобы остаться собой. Каждая мелочь, каждая привычка, постоянное напоминание себе о том, что нужно быть человеком, думать прежде всего о других. И как всегда, порядок и метод. Вот единственный способ справиться! Я тот, кем я хочу быть, потому что всю жизнь после... обращения, или как бы вы назвали это, я учился управлять тем, с чем мне пришлось жить. И я преуспел в этом! Я могу гордиться, и я горжусь тем, что я не похож на то, какими являются большинство оборотней. А вы спросите, какие они? Эгоистичные, неуживчивые, зависимые от внимания, ведомые сильными эмоциями и жестокостью. Еще не звери, но уже не люди.

Глаза его горели изумрудным, вертикальные зрачки подрагивали, то расширяясь, то сжимаясь в еле заметные черточки. Он тяжело дышал.

— О нет, нет. Эти эпитеты вам мало скажут. Вы не знали об этом, но вы видели немало оборотней, потому что наша сфера деятельности располагает к таким знакомствам. Но я напомню вам только одно имя, которое вы, я думаю, не сможете забыть. Пример того, каким оборотень может быть, если покорится своему эгоизму и злости.

Я внимательно смотрел и слушал, завороженный страшным рассказом, но Пуаро позволил себе еще больше разжечь мое любопытство и выдержать театральную паузу.

— Рейнгардт Морио.

Я тихо ахнул. Невозможно было забыть это имя. Его дело стало ужасающей сенсацией в свое время, оно попало на первые полосы, однако детали его в основном узнавали в разговорах и сплетнях — ни одна газета не решилась напечатать то, что именно творилось в доме жертв, и как именно полиция устанавливала, скольким людям принадлежали разорванные и растоптанные останки, найденные там. И много позже, когда преступление будет раскрыто, публике станет известно, что убиты были двое — младшая сестра Рейнгардта и ее возлюбленный.

Но не только это заставляло меня содрогаться, когда я вспоминал об этом деле. Когда ни у кого уже не оставалось сомнений в виновности Морио, мой друг внезапно изъявил желание увидеть его и я, конечно же, отправился с ним. Морио был ужасен. Он уже знал, что официальный приговор — это только дело времени, поэтому отрицать вину не было смысла. Он дал себе волю и с какой-то извращенной радостью пытался пересказать нам подробности своих деяний, словно снова смакуя их. Он не жалел и не раскаивался — ни единой секунды! Он считал, что сестра предала его, брата и друга, ради какого-то проходимца, за что и была справедливо наказана. Он говорил о ней как о вещи, принадлежащей ему! И сделанное только радовало его. Я хотел было сказать, что я думаю о нем, но Пуаро остановил меня и заговорил сам. Я помню, как он был взволнован и зол — он кричал, срываясь на французский, и я почти не понимал его речь. Я понял только то, что Морио бы не остановился, и продолжил бы свои "наказания", так что кто-то должен был покончить с этим злом. И тогда я с ужасом осознал, что в словах моего друга я услышал не только его всегдашнее желание справедливости, но и страшную, жестокую радость от того, что именно он отправляет Морио на виселицу. Он издевался и торжествовал. Он назвал имена нескольких казненных — я только сейчас понял, почему — и сказал Морио, что они оказались на эшафоте именно благодаря ему.

Когда мы уходили, Морио выл, безумно хохотал и кричал нам вслед. Кажется, это было что-то вроде "грязная тварь скоро вернется к своей стае". Да, "грязная тварь скоро сорвется с цепи и вернется к стае", вот что он кричал. О, если бы тогда я знал то, что знаю сейчас, я бы его ударил!

Я вдруг осознаю, что, разволновавшись, я начал почесывать спящего кота за ушком. К моему счастью, он не просыпается, и я аккуратно убираю руку. Простите меня, Пуаро, я слишком увлекся воспоминаниями, а у вас слишком мягкая шерсть. Надеюсь, я не помял ее так сильно, чтобы расстроить вас.

Так, на чем я остановился? Ах да, Морио. Думаю, мне пришлось бы добавить в повествование краткий пересказ его дела — одно время о нем говорили многие, но не все в деталях помнят даже такие страшные сенсации. Или совсем не упоминать его? Может быть, и не стоит. И я точно не стану писать про тот разговор в тюрьме. О, Господи. Я же вообще не собираюсь ничего писать! Я просто хотел представить, что из этого можно было сделать...

А ведь я говорил с Морио во время расследования. Я хорошо помню его вытянутое лицо, крупные зубы и странный, вечно настороженный взгляд. Он сразу показался мне очень неприятным типом — дерганый, вспыльчивый, он сокрушался только о том, что Эмилия, его сестра, больше не сможет ему готовить. Почему Пуаро упомянул именно его? Ох, нет, я отвлекся. Даже если я не собираюсь ничего писать, мне нужно вспомнить, что мы говорили в тот вечер. А я отвлекаюсь на самом важном моменте. "Порядок и метод", как говорит Пуаро, вот чего мне не хватает. Я вздыхаю, сажусь удобнее и тру переносицу пальцами, чтобы сосредоточиться. Кот пинает меня лапой, ворча в полусне. Извините! Вы отлежали мне ноги, и я даже не чувствую пальцев.

Ох, что было дальше? Пуаро упомянул Морио. И, наверно, после этого я долго молчал, погруженный в воспоминания. Слишком многое в истории Морио задевало меня тогда, и слишком многое неожиданно стало понятным. Возможно, я уже вспомню нескольких фраз, но самое главное забыть очень сложно.

— Гастингс, мой милый друг, — Пуаро снова сел за стол, и я заметил, что ему нелегко взять себя в руки. —Я не хотел рассказывать вам это, но вы должны были знать, и… Если вы захотите уехать, я пойму. Я поддержу вас в любом решении.

Я помню, как меня поразил его взгляд, я увидел в нем страх, печаль и боль. Что я подумал тогда, после этих слов? Я был в растерянности, конечно, признаюсь, я даже был напуган. Каждый был бы, наверно. По-моему, я попытался успокоить его, и сказал, что мне не важно, оборотень он или человек, но это вряд ли звучало очень убедительно. Я ничего не мог с собой поделать.

Мне кажется, после этого вечера мы ни разу не упоминали этот разговор, но я много размышлял о том, что Пуаро сказал об опасности и эгоизме. Ах да! Мы не упоминали сам разговор, но я как-то сказал, что раз я уже видел его… другую форму, я не буду против, если он иногда будет перевоплощаться, когда я дома. Я помнил, что он сказал насчет здоровья, и к тому же подумал, что это поможет мне привыкнуть. И, возможно, это действительно помогло — если бы я не сидел сейчас со спящим котом на коленях, я бы не стал так детально вспоминать наш разговор.

И сейчас я чувствую, что последнее время мне так же спокойно в этой квартире, как и раньше. Да, я встретился с тем, что многие бы посчитали сверхъестественным, опасным и странным, но... такова моя жизнь и таков мой лучший друг. Может быть, в этот раз он оказался не прав и его наблюдения подвели его. Или, может быть, он — исключение из правила. Или то, что характерно для оборотней, проявится неожиданно. Я не знал и не знаю до сих пор. Но я знаю моего друга, и знаю, что для него значат справедливость и жизнь. Знаю, что он беспокоится о других, беспокоится обо мне и о мисс Лемон. Он может быть кем угодно, и это, наверно, не так важно, потому что намного важнее то, во что он верит и что для него ценно.

Да, сейчас я абсолютно уверен. И это мое решение. Может быть я не прав, может быть, я пожалею об этом. Но что будет с миром, где люди так легко бросают друзей? Я рад, что он поделился со мной своей тайной, потому что теперь ему не придется справляться с этим в одиночестве. И абсолютно точно знаю — пока он верит в справедливость и служит ей, мое место здесь, рядом с ним.

Я аккуратно беру кота на руки и обнимаю, прижимая к груди. Он сонно моргает, растерянный, и я не могу не улыбнуться.

— Знаете что, Пуаро? Я остаюсь.

* * *

Она вернулась, конечно. Но взгляд ее был другим, и ей, наверно, было жаль, что она так злилась. И теперь она знала — у них не было впереди целой жизни, у них были минуты, возможно, последней встречи. В нем был все то, что она разглядела, но все же, и все же, она ошиблась. Он не был, и не мог быть тем, кого она себе представила, и с кем провела бы жизнь. Он предпочел свои убеждения, а не любовь и свободу. И она уйдет. Как бы она не любила, и как бы он ни любил — она уйдет. Они слишком разные.

Но будут помнить друг друга всегда.