Лили (гет)

Это была моя двадцать первая зима. Снова больничные койки, в коридоре пахнет знакомыми лекарствами. Белые халаты и белые тапки, приём таблеток по расписанию, непонятные речи врача, который обещает положительный прогноз, но я ему почему-то не верю, хотя мама несколько месяцев искала лучшего доктора, и, вроде бы, нашла, но на душе моей неспокойно. Как можно говорить о благоприятном прогнозе, если на сегодняшний день уже сорок процентов поражения мягких тканей нижних конечностей? Или часть работы здешних врачей заключается в том, чтобы успокаивать бедных матерей своих пациентов? Я считаю это неправильным! Своими словами они дают надежду моей маме. Надежду, которой может и не быть, но они постоянно говорят, что все будет хорошо. Меня это, мягко говоря, раздражает, поэтому, когда лечащий врач что-то говорит моей маме, я предпочитаю находиться по ту сторону палаты. Беру с собой книгу, которую мне нравится читать сидя на подоконнике, и стараюсь не проматывать в голове диалог мамы и врача. Чтение — это единственное, что меня может успокоить, потому что для обычного человека, сорок процентов, это не так уж и много, ведь остальные шестьдесят — за мной, но я болен! Для меня любые цифирные значения звучат как приговор!

Запах чистоты переплетается вместе с запахом тоски. Зелёной больничной тоски. Мама при мне старается не произносить название моей болезни — «фибросаркома», но от этого не становится легче, ведь бедра, колено на левой ноге и несколько пальцев на правой стопе поражены. Порой мне кажется, что она везде, а не только на ногах, она — часть меня. Та ужаснейшая часть, которую не могу победить уже на протяжении девяти месяцев.

Мама быстро постарела, когда мне назначили курс паллиативной химиотерапии: сначала появилась прядь седых волос, которую она тщательно закрашивала, на лице виднелись первые морщинки, её руки уже не были такими мягкими и согревающими. Первые признаки её внезапной старости появились прошлой весной, тогда я не знал, что болен. Сейчас за окном лежит снег, а это значит, что мама перестала закрашивать седину, её руки стали немного шершавыми и холодными, вид был болезненный, усталый, словно не я пытаюсь победить рак, а она.

До болезни я был как все: забивал мяч в ворота, возвращался поздно домой, прогуливал семинары по математике, потому что плохо к ним готовился — не привлекали меня огромные формулы и неизвестные никому теоремы. Сам не знаю, почему поступил на факультет прикладной математики, наверное, надо было подавать документы на юридический. Законы, власть, порядок — вот, что по-настоящему интересно, а не дурацкие математические формулы!

Мне нравилась самая красивая девушка из моей группы. Её зовут Мари, она высокая, с длинными светлыми волосами, с тонкой талией, уверенная в себе. Эх, как бы мне хотелось прокатить её на мотоцикле. Хотелось бы чувствовать, как её волосы разлетаются из-за набранной скорости, как Мари прижимается ко мне, хотелось бы слышать, как она кричит, потому что ей так хочется, потому что она — девушка с огненными глазами, которые могут свести с ума любого парня. Мне бы, правда, хотелось всё это испытать, проникнуться свободой такого вечера, которого у меня уже не будет.

Мама устала от происходящего, но она никогда не говорит об этом, хотя мы с ней все понимаем и молчим. Она устала от больничных стен, устала от моей болезни. Наверное, и от меня тоже устала, потому что в её серых глазах видна боль, а в сердце находятся сотни самых тяжёлых гирь, число которых прибавляется с каждым разом, когда она сидит рядом со мной, держит за руку, и понимает, что больше не будет как раньше. Несмотря на свою усталость, мама все ещё верит, потому что врачи не забывают напомнить о так называемом благоприятном прогнозе. Моя мама герой. Она борется за нас двоих, так как я уже давно не верю врачам и результатам гистологического анализа. Я не верю, поэтому ей в несколько раз тяжелее. Только ради неё согласился на курс химиотерапии, лишь бы мама не сидела днями у моей кровати в нашем доме. Не хотел видеть её страдания, поэтому оказался здесь, но я все равно чувствую её боль. Я заложник маминых мук.

Одним утром, после процедур и таблеток, я увидел в коридоре новый силуэт, это была девушка лет девятнадцати с тёмными короткими волосами и голубыми глазами. Она плакала, тяжело дыша, а лицо постепенно краснело. И здесь все стало понятно — её тоже приговорили либо к радиотерапии, либо к химиотерапии, возможно, уже прописали лекарства и назначили курс, и обязательно не забыли сказать её родителям про благоприятный прогноз.

Я подошёл к ней, сел рядом и едва слышно сказал:

— Боль всегда была и будет с нами, просто сейчас у неё появились причины стать заметнее, но, несмотря на это, нужно бороться!

Девушка вытерла слёзы и едва слышно сказала:

— Со мной боль была не всегда. Она появилась недавно.

— Правильно, — сказал я — когда человек счастлив, он не чувствует боли, хотя она может наблюдать за ним из-за угла.

— Мне кажется, боль сама «решает», когда ей появится. Чаще всего она «приходит» внезапно, когда её совсем не ждёшь.

— Приходит внезапно и ломает тебя, крушит все твои планы, словно сметает их со стола.

— Нет, она не ломает тебя, ты сам ломаешься и прогибаешься под ней, ты сам хочешь быть сломанным, потому что не видишь другого выхода.

— Как тебя зовут?

Она аккуратно заправила за ухо прядь тёмных волос и мило промяукала, как маленький котёнок

— Меня зовут Лили.

— Как газировка что ли? — с усмешкой спросил я.

— Дурачок, как первую жену Адама!

Мне нечего было добавить, потому что я, естественным образом, не знал, как звали ту самую первую жену Адама. Кто вообще называет своих детей в честь мифологических еврейских фигур?

* * *

Позже я узнал имя первой избранницы прародителя человеческого рода, Лили сама об этом рассказала. Выяснилось, что бабушка, которая умерла за несколько недель до рождения долгожданной Ли, именно она попросила назвать свою внучку Лилит, а почему — никто не знает. Родителям имя «Лилит» показалось странным и даже немного мужским, поэтому они преобразовали до Лили. Считай, наполовину выполнили просьбу бабушки, да и сама Ли уверена, или хочет верить, что названа в честь первой жены Адама. Ей эта идея нравится, а я не осуждаю Ли за это. Всего лишь две буквы из всего алфавита, но её имя звучит волшебно. После процедур мы часто стали проводить время вместе, Ли та ещё болтушка, поэтому ей всегда есть что рассказать. В детстве она много учила стихов, которые помнит до сих пор, из-за этого в свои рассказы часто вставляет пару строчек. Это выглядит смешно и забавно, я и не думал, что такая девушка, как Ли может меня заинтересовать. Она наивная, иногда ведёт себя, как ребёнок, но меня это ничуть не отталкивает, мне нравится находиться рядом с ней, но больше всего нравятся её морщинки на лбу, они появляются тогда, когда она злится, а злится, потому что не согласна с мнением автора той книги, которую сейчас читает. Она уверена, что сюжет должен быть другим, что действия героев противоречат их словам. Конечно, на первый взгляд может показаться смешным, мол, кто она такая, чтобы так эмоционально и яростно комментировать сюжет книги, но мне это нравится. Её столь хрупкие и аккуратные руки раньше часто были испачканы краской, Ли — художница, я бы с удовольствием наблюдал за тем, как она своими тонкими пальцами берётся за кисть, открывает краску и постепенно начинает рисовать, точнее, писать. А её родинки на правом плече, словно какое-то чудаковатое созвездие, каждый раз после процедур аккуратно целую её плечи и это «созвездие», чтобы Ли не думала о том, сколько ещё предстоит выпить таблеток и услышать от врачей, что скоро будет все хорошо. Я целую её, а она нежно берет меня за руку. В этот момент я растворяюсь. Мне хочется так вечно сидеть, сидеть и целовать милую Ли. Она стала моим успокоением, я уверен в том, что не лекарства лечат меня, а Ли: её присутствие, её громкий смех, её рассказы. За несколько недель нашего общения я узнал её мечты, её привычки: после пар в университете ей иногда хотелось закурить, хотя сама не курит и никто из её семьи тоже. Знаю, что ей не нравится спать с закрытыми дверьми, она объясняет это тем, что так чувствует себя более защищено и надёжно.

— Как странно — произнёс я.

— А чего странного? Разве в собственном доме перед сном ты оставлял входную дверь незакрытой?

— Нет, мама всегда перед сном проверяла двери, привычка у неё такая.

— Правильно, потому что твоя мама хочет чувствовать себя защищённой. Это же так просто! Знаешь, мне кажется, я больше не нуждаюсь в закрытых дверях.

— Почему? Тебя же жутко раздражают открытые двери повсюду, не только в своей палате.

— Теперь мои двери — это ты! — громко сказала она,

Я улыбнулся, мне снова нечего было добавить, впервые почти за год я был счастлив и не думал о своём приговоре. Я думал о Лили.

* * *

За окном постепенно тает снег, Ли перечитала всю свою фантастику, думаю, попросить маму, чтобы кроме моих детективов она принесла что-нибудь и для Ли. Надеюсь, что маме не составит большого труда найти подходящую книгу для любительницы фэнтези. Мама приехала с пакетом книг после обеда, она застала нас Ли в парке на скамейке, Лили лежала на моих коленях и рассуждала о том, как было бы хорошо, если мы вместе победим боль. Увидев маму, она засмущалась, быстро убрала свою голову с моих колен и нелепо поздоровалась с ней. Я чувствовал, как неловко было Ли, потому что ранее она не встречалась с моей мамой, даже в больничных коридорах.

— Здравствуй, Ли, Рон попросил найти для тебя пару книг. Они в пакете, на дне, под его книгами.

— Спасибо, мисс Уотсон, вы так любезны. Я с удовольствием прочту те книги, которые Вы нашли для меня в своей домашней библиотеке.

— Лили, в пакете, кроме книг ты можешь найти печенье с заварным кремом, угощайся! Я испекла их специально для вас.

— О-о-о, мисс Уотсон, большое спасибо Вам!

— Можешь попробовать печенье сейчас, а мне надо поговорить с Роном, надеюсь, ты не против, если немного отвлеку вас.

Я поцеловал Ли в щеку и сказал, что скоро вернусь.

— Мам, спасибо за книги и печенье, но не стоило, достаточно было одних книг, ты и так устаёшь после работы.

— Перестань, мне нетрудно, я же знаю, как ты любишь моё печенье. Кстати, Ли довольно мила, надо было увидеться с ней раньше.

— Да, она не только мила, но и умна, мне с ней интересно, мам.

— Сынок, ты только посмотри на себя! Ты весь светишься, как лампочка и совсем не говоришь о своём диагнозе! Видимо, Ли положительно влияет на тебя!

Да, она, права, до знакомства с Ли, наши с мамой диалоги были построены исключительно на рассказах о моем приговоре, а сейчас я рассказываю маме о самой прекрасной девушке в мире, ну, если не мире, то, как минимум в этой огромной больнице. Когда я познакомился с Ли, то стал чаще улыбаться, она заражает меня своим позитивом. Глядя на меня, мама тоже стала улыбаться, а её серые глаза постепенно становились светло-зелёными, хотя, может, мне так казалось, но в любом случае, я был рад, что она больше не плачет.

— Рон, завтра важный день! Наконец-то озвучат результаты анализов после курса. К сожалению, я не смогу быть рядом с тобой, прости меня за это, мой мальчик! Но я всегда будут на телефоне, поэтому звони в любое время, я буду ждать, слышишь меня? — Мама постоянно извиняется, если не может присутствовать рядом со мной во время оглашения «вердикта». Она тоже врач, она тоже спасает чьи-то жизни, точнее, чьи-то новорожденные жизни, она-неонатолог. Бывают времена, когда мама буквально живёт в перинатальном центре, где собственно работает уже больше пяти лет.

— Мам, не извиняйся, я все понимаю, правда! Со мной будет Ли, мне это придаёт уверенности. Я спокоен!

— Я рада, что ты завтра будешь не один! Мне пора, я отпросилась буквально на несколько минут, и да, расскажи завтра о «вердикте» Ли

— Рон, я люблю тебя! — она поцеловала меня в лоб и побежала к своей машине, припаркованной рядом с больницей.

— Я тоже тебя люблю, мам! — крикнул ей вслед и вернулся к Лили.

— Как там мама? У неё все хорошо?

— Да, в полном порядке — я резко сжал руки в кулаки. Ли, заметив это, села как можно ближе ко мне.

— Я не знаю, что сказать. Я впервые не знаю, что можно сказать, я вижу, как ты волнуешься. Понимаю, что рассуждать о том, что все будет хорошо — глупо.

Ли обняла меня, мне стало тепло. В парке мы просидели до самого вечера. Перед сном Ли забрала у меня книги, которые передала ей мама, снова крепко обняла и пошла спать.

* * *

Вставать через пятнадцать минут, а я всю ночь не мог заснуть, периодически заглядывал в палату Лили, она, на удивление, крепко спала, наверное, это её так усыпили пара глав из новой книги.

На часах 10:53. Я сижу у кабинета, в котором находится Ли, она внимательно выслушивает свой «приговор», спустя несколько минут Лили выходит радостная, со слезами на глазах, она кинулась мне на шею и громко прокричала, что здорова! Я был рад, после её слов, мой «приговор» был не очень интересен, главное, что Ли здорова, теперь она сможет вернуться к обыденной жизни, может снова открывать краски с тюбиками и рисовать!

Зайдя в кабинет, врач первым делом предложила присесть, я уже понял, что у меня не все так радостно, как у Лили.

— Рон, ты уже год находишься в больнице, и … — я поспешил прервать речь врача, я давно уже все понял. Я понимаю, как ему тяжело об этом говорить, поэтому сделаю это за него.

— Мистер Шон, я понял, что Вы мне хотите сказать. Сколько мне осталось?

— Может быть, пару недель или несколько месяцев, в лучшем случае —полгода. Рон, мы старались тебе помочь! Никто не виноват в происходящем.

— Мистер Шон, я все понимаю, правда! Я благодарен за все, что Вы для меня сделали, но эту партию я проиграл. Есть одна просьба — напишите моей мама о происходящем. Не хочу, чтобы такую новость она узнала от собственного сына, и ещё не забудьте сообщить ей, что Ли здорова.

Доктор ничего не сказал, только молча кивнул.

Я вышел из кабинета, обнял Ли и шёпотом сказал:

— Сегодня у нас будет особенный вечер, моя Лили.

— Лучше скажи мне, ты болен или нет?

— Конечно, болен, милая! Болен тобой!

— Рон, не смешно, я серьёзно! Что сказал врач?

—Приходи сегодня в восемь в мою палату и все узнаешь.

— Почему? Я хочу узнать все сейчас!

— Ли, я не хочу портить сюрприз. Дождись положенного времени, пожалуйста!

Ли поцеловала меня в щеку и ушла рассказывать радостную новость своим родителям, а я не знал, как сдержать себя, чтобы не пустить слезу при ней.

В положенное время Ли появилась в моей палате. Она была в платье.

— Боже, Ли, ты такая красивая, откуда оно у тебя?»

— Нравится, да? Я взяла его на тот случай, если поможет курс и я вылечусь. Так и случилось! Так ты мне расскажешь, что тебе сказал врач?

— Ли, на самом деле, говорить нечего: ты здорова, а я нет. Тебе помог курс, а мне нет.

После моих слов Лили молча достала из-за спины бутылку шампанского, которую она так тщательно прятала в палате от медсестры. Наверное, эту бутылку передали Ли её родители за несколько дней до выписки, иначе, как она могла оказаться здесь. Она молча протянула бутылку, а я открыл её. Ли сказала, чтобы я сделал глоток и передал бутылку ей. Сама она сделал пару глотков и заплакала. Я никогда не видел её такой расстроенной, и это был далеко не тот плач, которой заметил в первый день нашего знакомства.

— Ну, почему? Почему боль выбрала тебя? Мы же вместе боролись! Что мне сделать, как мне это исправить, как мне помочь тебе?! — бедняжка Ли! Она до последнего верила, что у каждого из нас все будет хорошо, но вышло иначе, поэтому теперь она так громко плачет, как тот ребёнок, который вместо коньков на Рождество получил мешок сладостей и теперь не знает, что с этим делать. Есть сладостей много нельзя — зубы испортятся! А что мне сказать Ли ? «Нельзя долго грустить и плакать — быстро состаришься»?! Что мне вообще весь вечер говорить, если он последний ? Я задумался. Ли сидела на полу, громко плакала, спрашивала « Как так?», даже винила себя за что-то, а за что — непонятно. Это не мой выбор, это выбор боли.

Взяв в руки бутылку и отпив немного, я руками дотронулся до щёк Ли, они были горячими и мокрыми, принялся вытирать слезы, которым, как мне казалась не было конца. Когда моя Ли немного успокоилась, я стал аккуратно целовать её тонкие, как нить губы, которые тоже были в слезах, сначала она немного смутилась, но потом ответила поцелуем. Это означало, что она не против, что мне можно продолжить. Тогда я стал поцелуями спускаться ниже, дойдя до груди, медленно расстегнул и снял платье, под которым не было нижнего белья. Я целовал такое хрупкое и красивое тело Ли так, как будто сделаю это ещё много раз. Ли тихонечко стонала и извилась подо мной. Мне было приятно осознавать, что я у неё первый. После вздохов Ли, мы лежали обнявшись. Молча лежали на полу среди одежды и книг, которые я не успел разложить. Моя Лили была такой страстной, желанной и нежной, я и предположить не мог, что она так хорошо целуется. Взяв меня за руку, Ли шёпотом спросила:

— Ты меня завтра проводишь?

Я ничего не ответил, только поцеловал в губы и сильно прижал к себе, в этот момент на её сердце появились сотни гирь, как это было у моей мамы. Надеюсь, со временем пройдёт, я не хочу, чтобы она долго страдала, она достойно большего, она достойно того, чтобы её любили всю жизнь, а не курс по химиотерапии.

Не помню, как заснул, но хорошо помню самое ужасное утро в моей жизни. Я проспал выписку моей Ли, на часах давно обед, а её выписали ещё утром. Какой же я дурак! Я не смог нормально попрощаться с девушкой, которую полюбил всем своим сердцем. А может, это к лучшему. Скорее всего, она бы заплакала, когда увидела меня. Я искренне верю, что сегодня на её щеках не было слез, а если они были, то только от счастья, потому что болезнь оставила её, ведь Ли честно боролась и заставляла меня не опускать руки. Спасибо ей за это! Встав с кровати, я заметил на тумбочке часы, я понял, что их оставила Ли. Под часами лежала небольшая записка. «Спасибо твоей маме за книги, я оставлю их себе! А тебе я оставлю свои кварцевые часы, которые мне подарил папа на совершеннолетие, береги их столько, сколько сможешь. С большой любовью к тебе, твоя Ли». Я прижал записку к сердцу, на мгновение стало тепло, а потом резко холодно. Мне хотелось плакать, но не было сил, боль окончательно овладела мной.

Прошла неделя после выписки Ли. Я не пью, не ем, я никак себя не чувствую, кожа стала бледной, в горле пересохло. Целыми днями лежу в кровати с часами в руках, мне ничего не хочется. Лили звонит каждый день, но я с неохотой отвечаю ей и говорю, что у нее все будет хорошо. Во время телефонного разговора прошу, чтобы она не плакала, но Ли больше задыхается от слез, чем говорит. Она хочет прийти ко мне, но я ей запрещаю, не хочу, чтобы она увидела меня таким. Чтобы как-то скрасить мои последние дни, Ли каждую ночь читает перед сном стихи на польском. Конечно, ничего не понимаю, но мне так приятно ее слышать, по ее голосу слышно, как она старается изо всех сил сдержать слезы, а я специально стараюсь шутить, чтобы она хотя бы на мгновение улыбнулась. Когда Ли читает, я представляю, что нахожусь рядом с ней. Представляют, как целую ее плечи и шепотом говорю, как она красива.

Если с Ли могу поддерживать односложные разговоры, то с мамой все намного сложнее. До сих пор не знаю, сообщили ей о моем «вердикте» или нет, да и не хочу, потому что эта убитая моей болезнью женщина бросит все на свете, чтобы провести последние дни со мной. Не хочу видеть ее и чувствовать, как вместе со мной в ней умирает частичка меня, поэтому отвечаю ей смс-ками, а по телефону общаемся только перед сном. По счастливой случайности маме поставили ночные дежурства, поэтому она не может приехать ко мне. Ей повезло, что она не видит, как умирает её ребёнок.

* * *

Ночью Рон не мог заснуть, его мучали фантомные боли в ногах, юноша плакал, но никого не звал на помощь. Он понял, что на этом его дни без Ли и дни маминых переживаний закончились. Утром санитары обнаружили тело. В руках у Рона были часы, показывающие 6:43. Часы встали, потому что за окном было почти 9 утра. Санитары вынесли тело молодого парня. Лечащий врач представил, как подобное будет рассказывать матери покойного. Протерев свои очки, он попросил медсестру пригласить мисс Уотсон в его кабинет. В больнице началась утренняя суета: медсестры ходили по палатам пациентов, контролировали, чтобы те приняли медикаменты, санитары мыли полы и протирали подоконники, у кабинетов выстроилась очередь из новых больных.

В общем-то, в больнице все было как обычно, но только уже без Лили и Рона.