Обожжённые Войной. "Вервольф" ("Оборотень") (гет)

Антон

Мы прибыли в город Л. ранним утром восьмого мая на фуре с контрабандными продуктами, спрятавшись за ящиками с водкой, коробками с сигаретами и кондитерскими изделиями. Машина благополучно пересекла линию разграничения, без особых проблем миновав оба блокпоста — наш и чужой. Сумма денег, выделенная нашим военным командованием, и ящик спиртного помогли решить все вопросы. Война — войной, а кушать хочется всегда. И коррупцию тоже никто не отменял…

Город Л. сегодня напоминал военный лагерь: сотни солдат и офицеров — ополченцев, казаков, наемников с характерной кавказской или азиатской внешностью, десятки единиц боевой техники прибыли сюда, чтобы принять участие в параде ко «Дню победы» девятого мая — главного праздника тех, против кого мы сейчас воюем. Поэтому наш внешний вид — военная форма враждующей с нами стороны — не должен был привлекать особого внимания.

Мы — диверсионно-разведывательная группа (ДРГ) в составе трех человек: наш командир — капитан Галич с позывным «Бард», ставший на время операции есаулом казачьих войск и переодевшийся с этой целью в мундир с золотыми погонами, бутафорскими крестами царских времен и наградами самопровозглашенной «республики»; невысокий бородатый сержант Ивашкевич («Гном»), превратившийся в старшего урядника «православного казачества»; и я — капрал Долохов («Вервольф») в камуфляже бойца «народного ополчения» с двумя полосками младшего сержанта на погонах.

Свой позывной, который в переводе с немецкого означает «Оборотень», я получил еще в учебном центре. Во время занятий наш преподаватель — подполковник Синегубов — спросил меня:

— Что ты будешь говорить на допросе, если попадешь в плен?

Я сказал:

— Буду читать стихи.

Кто-то из курсантов при этом рассмеялся.

— Какие стихи? — изумился тот.

Тогда я продекламировал одноименное стихотворение о партизанах Третьего Рейха, не сложивших оружия и не прекративших свою борьбу даже после окончания Второй мировой войны. В нём были такие строки:

— Мы воскреснем из мертвых не ради оваций:

Нас ведет жажда мести за Родины боль!

Не признав поражений и капитуляций,

Продолжает сражаться бесстрашный „Вервольф“…

— Ответ неправильный, — нахмурил брови учитель. — Так ты ещё больше разозлишь своих врагов, ожесточишь их против себя. И тогда под пытками тебя вынудят рассказать всё. Даже то, чего не знаешь. Советую на досуге посмотреть фильм "1984". Там очень хорошо показаны методы, которыми можно сломить даже сильного человека.

Я сконфуженно умолк, слушая наставления бывалого разведчика, а он рассказывал дальше, как нужно себя вести в плену, чтобы не только выжить, но и обмануть противника. Однако прозвище "Вервольф", впоследствии ставшее моим позывным, намертво прилипло ко мне.

За время оккупации город Л., оказавшийся во вражеском тылу, сумел кое-как залечить раны войны. Я помню фотографии в Интернете, которые выкладывали жители города в те дни, когда Л. содрогался от артиллерийских обстрелов и грохота танков: поваленные и обугленные деревья, разрушенные или изувеченные дома, воронки от снарядов на клумбах, где раньше росли цветы, покореженные и полностью выгоревшие автомобили… Особенно впечатлил один фотоколлаж, состоящий из двух частей и размещенный Лизеттой на ее страничке в соцсети: в левой половине — красивое здание медицинского университета, где она училась, каким он был в мирное время, а в правой — тот же корпус «универа», но уже с выбитыми окнами, провалившейся внутрь крышей и многочисленными уродливыми дырами от попавших в него снарядов. И подпись, поразившая меня своим цинизмом: «Узнаёте дело рук своих? Найдите десять отличий!». И еще много чего, оскорбительного для солдат нашей армии. Тогда я серьезно поссорился с Лизеттой, мы даже загнали друг друга в «черный список», но потом помирились.

Командование нашей разведроты, как я сам считал, ничего не знало о моей подруге, живущей по ту сторону линии фронта, а я не афишировал наше общение в Интернете, но капитан «Бард» как-то подозрительно покосился на меня, когда я сам, добровольно напросился на это задание, узнав, что ДРГ будет направлена в Л.

Я никогда раньше не был в этом городе, но названия некоторых улиц были мне знакомы — из переписки с Лизеттой. К тому же мы внимательно изучили его карту, изданную задолго до начала войны. Выйдя из «зеленки» (лесопосадки), где нас выгрузил водитель фуры с «контрабасом» (контрабандой), мы разделились: капитан «Бард» и сержант «Гном» отправились на осмотр стратегических объектов города, а мне было поручено выяснить местонахождение «Профессора» (так мы условились называть человека, который был главной целью нашей операции). По странному стечению обстоятельств (или на то была воля Судьбы?), «Профессор» преподавал как раз в том университете, где училась Лизетта.

Лизетта всегда с нетерпением ждала 9 мая, она любила День победы, ей нравился этот весенний праздник, когда весь город украшен флагами, когда чествуют ветеранов, возлагают цветы к памятникам павших на той далекой войне солдат и офицеров, когда по телеку и в кинотеатрах показывают старые фильмы про войну, когда звучат боевые марши и песни военных лет, когда парад в центре города, и по проспекту горделиво чеканят шаг солдаты в красивом обмундировании, когда медленно едут танки и другие боевые машины, названий которых юная Лизетта не знала, свежевыкрашенные и сверкающие на солнце... Но теперь, когда война пришла в ее дом, когда смертоносная техника с полным вооружением грохочет под окнами, когда небо ночью освещают не разноцветные вспышки праздничного салюта, но кроваво-алое зарево взрывов и пожаров на окраине родного города, девушка стала задумываться над тем, что реальная война сильно отличается от киношной. И на этой странной войне, когда вчерашние братья вдруг стали врагами, а соседи готовы убивать друг друга, доказывая собственную правоту, нет ничего романтического и слишком мало героизма, зато очень много подлости, грязи и крови. Их, студентов медуниверситета, не раз водили в морг, куда доставляли неопознанные трупы с полей сражений, или на практику по хирургии в военный госпиталь, где в окровавленных бинтах корчились и кричали от боли раненые и обожжённые бойцы ополчения.

Вот и сегодня, за день до праздника, Лизетта со смешанным чувством шла в универ, на хозяйственные работы. Что ей придется делать — девушка не знала. Возможно, придется мыть полы и окна, вытирать пыль, а может, сажать цветы — или их поведут на солдатское кладбище, приводить в порядок могилы героев Второй мировой войны.

Подойдя к зданию, Лизетта увидела, что работа здесь шла полным ходом. Мытьём окон, уборкой территории и высаживанием цветов занимались студенты младших курсов. За четыре прошедших года администрации университета удалось привести здание в более или менее приличный вид: когда началась война, в него попало несколько артиллерийских снарядов, окна зияли пустыми глазницами с осколками выбитых стекол, а стены были испещрены следами от пуль, словно кто-то умышленно стрелял именно по ним, как по мишеням в тире. Лизетта, тогда только поступившая в медуниверситет, вместе с другими студентами и преподавателями помогала его восстанавливать. Профессиональные строители кое-как залатали и закрасили стены, но уродливые дыры, словно шрамы от ран, то и дело проступали под штукатуркой и краской.

Лизетта настолько погрузилась в воспоминания, что едва не сбила с ног двух молодых парней с носилками.

— Смотри, куда идешь! — недовольно фыркнул один из них.

— Извини... — пролепетала девушка, но слово застряло у нее в горле, когда она увидела, что лежало на носилках. Книги! Причем не только старые учебники, на языке, который раньше был государственным, но и художественная литература: классика, исторические и любовные романы, фантастика...

— Куда вы их несете? — спросила Лизетта.

— Куда надо, — буркнул парень, на которого натолкнулась наша героиня.

— На свалку, — ответил его коллега. — Там их уже целая куча насобиралась.

— Зачем? — недоумевала девушка.

Парни поставили носилки на землю, и Лизетта испугалась, что ее сейчас поколотят за глупые вопросы. Но юноши решили воспользоваться моментом и просто передохнуть.

— Как это зачем? Кому нужен этот хлам на чужом языке? Их ведь и так больше никто не читает. А завтра... — начал было второй студент, но первый его резко перебил:

— Не болтай лишнего. Пойдем.

Они снова подхватили носилки и пошли прочь.

Лизетта пожала плечами и вошла внутрь учебного корпуса. Там тоже вовсю кипела работа. Студентки младших курсов шуршали полы, а парни с их потока выносили мусор и вешали на стену праздничные стенды, украшенные "георгиевскими лентами".

— Правда, здорово? — прощебетала рядом с Лизеттой какая-то девчушка. И хоть обращалась она к своей одногруппнице, наша героиня машинально оглянулась в ее сторону. Худенькая светловолосая девушка держала в руках чучело, похожее на человека: камуфляж солдата вражеской армии был набит каким-то тряпьем, а матерчатое лицо напоминало грушевидную подушку с нарисованной на ней жуткой гримасой.

Лизетта невольно улыбнулась.

— Кто это? — спросила она.

— Каратель-фашист, разве сама не видишь? — хихикнула юная мастерица, видимо, очень гордившаяся своим изделием. — Я хотела еще повязку со свастикой ему сделать и на рукав надеть, но Инна Николаевна запретила. Сказала, что это экстремизм. А ты знаешь, что такое экстремизм? — Этот вопрос был адресован неизвестно кому: то ли подруге, то ли Лизетте.

"Знаю", — хотела было сказать девушка, но не успела: мимо пронеслась стая студентов, одетых в униформу советских и немецких солдат, а также современных ополченцев, казаков и тех самых "карателей", против которых сейчас воевала непризнанная республика. Лизетта обратила внимание на афишу, прикрепленную кнопками к доске объявлений:

"Празднику Великой Победы посвящается: НЕ ЗАБУДЕМ, НЕ ПРОСТИМ! Спектакль драмкружка медицинского университета. В ролях — студенты и преподаватели...".

— Здравствуйте, Лиз. — Девушка вся встрепенулась, услышав знакомый голос своего любимого преподавателя — профессора Лучезарова. — Как раз вы мне и нужны. Необходима ваша помощь...

Эти слова, такие простые и обыденные, которые Дмитрий Алексеевич мог сказать первой попавшейся ему на глаза студентке, для Лизетты, тайно обожавшей своего учителя, были как манна небесная. Её щёчки и мочки ушей предательски покраснели. Ответив на приветствие, девушка кивнула в знак согласия и слегка улыбнулась:

— Да, конечно...

Они прошли в кабинет заведующего кафедрой социальной медицины. Здесь всегда было чисто и опрятно, но сегодня Лизетта была изумлена: стопки покрытых пылью книг и подшивки старых растрепанных журналов были сброшены прямо на пол и валялись в хаотическом беспорядке.

Девушка перевела удивленный взгляд на профессора.

— Наша библиотекарша, — объяснил он, — решила проявить своё служебное рвение именно сегодня, — Дмитрий Алексеевич не скрывал своего возмущения. — Из департамента образования пришёл циркуляр с требованием очистить библиотечные фонды от "ненужной литературы". Ну и вот... Эта старая клуша, — Лизетта хихикнула, услышав, как профессор назвал Розу Абрамовну Шпильман, вредную еврейку, от которой всегда было проблематично получить нужный учебник или справочник, — с чего-то вдруг решила попросту списать все книги, поступившие к нам незадолго до начала войны в рамках тогдашней правительственной программы перевода учебного процесса на государственный язык... Совершенно не задумываясь об их содержании! — Лучезаров произнес последнюю фразу на повышенных тонах. А потом добавил, уже спокойней: — Кое-что мне удалось спасти от предстоящего аутодафе...

Девушка невольно вздрогнула. Ещё из курса школьной истории Средневековья она знала значение этого страшного слова: публичное сожжение живых людей, обвинённых католической церковью в "ереси" и колдовстве; сама эта жуткая казнь — "дело веры", в переводе с латыни — обставлялась, как религиозный праздник. Увидев, как побледнела его студентка, Дмитрий Алексеевич объяснил, что эта самая "клуша" Роза Абрамовна решила устроить в День победы костёр из книг, которые сегодня сносят на свалку.

— Твоё задание, — продолжал профессор, — протереть каждую книгу от пыли.

Работа закипела. Лизетте было особенно приятно, что она делает что-то для своего кумира, поэтому выполнять его задание не составляло никакой сложности. Вскоре подоспело время обеда, и Дмитрий Алексеевич отпустил ее купить себе что-то поесть. В коридоре Лизетта встретила ещё двух своих подружек, и компания девчонок, болтая и смеясь, выпорхнула из здания университета...

Решив перекусить в местной пиццерии с красноречивым названием "Коза Ностра", я заказал себе их фирменную пиццу и апельсиновый сок, уселся за неприметным столиком и стал наблюдать за происходящим на улице. Там двое бородатых кавказцев в униформе "добровольческого батальйона" пытались затащить в красную иномарку, явно отжатую у кого-то из бизнесменов, двух сопротивлявшихся девушек славянской наружности. Голоса этих "джигитов" были слышны даже в моем укромном уголке.

— Вай, дэвушка, зачэм такой упрямый? Паедэм в рэстаран, там будэт красный вино, шашлык-машлык, вах! — Бородач чмокнул своими толстыми губами.

Его напарник не был столь любезен:

— Садысь в машина, я сказал! — обеими руками он буквально втискивал девчонку в салон автомобиля, но та яростно упиралась ногами в розовых колготках и даже пробовала расцарапать лицо своему мучителю.

— Помогите, насилуют! — закричала первая девушка и тут же взвизгнула, когда нежеланный "кавалер" больно сжал кисть её руки. Его тон сразу же изменился, выпученные глаза налились кровью, смуглое лицо побагровело от злости:

— Па-харошэму нэ хочешь, да? Будэт па-плахому! Понял, нэт?

Удивительной была реакция прохожих, пытавшихся как можно скорее скрыться с места происшествия, и посетителей пиццерии, ни один из которых не поднял свой зад, чтобы заступиться за девушек. О персонале заведения и говорить было нечего — они всецело были поглощены своими обязанностями и приготовлением пищи для клиентов. Как ни странно, но поблизости не было ни одного полицейского, а военные из "народной милиции" и "ополчения" лишь ухмылялись, проходя мимо, кое-кто даже бросал скабрезные шуточки в адрес девушек. Похоже, что горожане привыкли к подобному беспределу кавказских и азиатских "добровольцев", поэтому не вмешивались в происходящее. У меня самого кулаки чесались, чтобы встать из-за своего столика и научить "джигитов", спустившихся с гор, хорошим манерам, но я не имел на это права — у меня был приказ: ни во что не вмешиваться, только наблюдать за обстановкой в городе, не упустить "объект"...

— Ах, вот вы где? В университете все вас ждут, беспокоятся, а вы тут с парнями развлекаетесь? — знакомый девичий голос вывел меня из оцепенения. Наблюдая за кавказцами и их жертвами, я не заметил группу из трех девушек, подошедших к соседнему с пиццерией гипермаркету. Это была Лизетта. Она, вместе с подругами, решительно направилась в сторону кавказцев. Те, видимо, не ожидали такого поворота событий, а в глазах их пленниц читалась мольба о помощи.

— Так что нам передать ректору? — спросила светловолосая подруга Лизетты, одетая в лёгкую кожаную курточку и джинсы. — Вы придёте наводить порядок в аудиториях или нам готовиться к празднику без вас?

— Придём, придём! — в два голоса одновременно закричали "кавказские пленницы", вырываясь из рук своих мучителей. "Джигиты" ослабили хватку, и девушки, освободившись от их "клешней", быстренько побежали к Лизетте с подругами. Лица "добровольцев" выражали разочарование из-за неудачной "охоты" на молоденьких красоток, но, видимо, им не хотелось усугублять ситуацию. Вдруг этот ректор — какая-то "шишка" в городе, и им влетит от их начальства?

— Мы ещо встрэтымся, — пообещал один из "джигитов", захлопывая дверцу иномарки. Его напарник сел за руль, и машина рванула с места.

Я видел из своего угла, как спасённые девушки благодарили Лизетту и её подруг, одна из бывших пленниц даже дала волю слезам. У меня сложилось впечатление, что до этого случая студентки и спасённые ими девушки даже не были знакомы, и всё, что произошло возле пиццерии, было чистой воды импровизацией. Если так, то мне остаётся только в очередной раз удивиться смелости и решительности Лизетты и её подружек, которые сами могли стать жертвами обнаглевших кавказцев, уверенных в собственной безнаказанности.

Лизетта, две её подруги и девушки, которых они вытащили из передряги, вошли в гипермаркет за покупками. Какая-то непонятная сила повлекла туда, в бездонное чрево магазина, и меня — чтобы, затерявшись среди покупателей, увидеть Лизетту и, возможно, хотя бы на миг снова заглянуть в её глаза, как тогда, когда она на один день приезжала в мой родной город. Как раз в тот год, когда началась Война...

Была ранняя весна, на улицах ещё лежал грязный снег, но на деревьях уже начали распускаться почки. Я дежурил по парку бронетанковой техники, когда в моём нагрудном кармане заиграла музыка входящего звонка. Увидев на экране смартфона, что звонит Лизетта, я поздоровался, но вдруг услышал:

— Я в твоём городе, только что приехала. Как добраться с вокзала к оперному театру?

Дрожь охватила всё моё тело, мысли путались в голове. Лизетта здесь! Но зачем? Что мне делать? Сбивчиво объясняя, что нужно сесть на трамвай номер шесть и ехать до театра, я думал о том, как бы нам встретиться.

Моя воинская часть дислоцировалась в противоположном конце города, добираться от неё к оперному театру — это с пересадками, маршрутка и трамвай. До вокзала — ещё дальше — двумя маршрутками, не менее часа езды. А ещё нужно взять увольнительную, оставить кого-то вместо себя, чтобы выполнял мои обязанности до возвращения. Как назло, именно в этот день я находился в суточном наряде, так что меня могли отпустить максимум на пару часов. Если, конечно, вообще отпустят. Идти в самоволку, тем более — находясь в наряде, я, разумеется, не хотел, зная о возможных последствиях.

Сказав Лизетте, чтобы отзвонилась, если приедет к оперному театру, я оставил вместо себя дневального, солдата срочной службы, и направился к дежурному по части. Выслушав мой рассказ о внезапном приезде "двоюродной сестры" (так я представил Лизетту), полковник Ц. некоторое время думал, но потом всё-таки разрешил мне покинуть расположение части, сдав предварительно оружие. Я поблагодарил его, отсалютовал, пообещав к вечеру вернуться в наряд, и поспешил к командиру разведроты, чтобы взять увольнительную. И снова мне пришлось всё объяснять сначала, что не виделся с "двоюродной сестрой" много лет, ждать, пока наш капитан созвонится с дежурным по части, обсудит с ним ситуацию в наряде, потом с командиром нашего мотопехотного батальона, к которому я был прикомандирован, чтобы тот разрешил мне увольнение, после чего получил долгожданный прямоугольник с подписью, пропечатал его в штабе и побежал к КПП, где помощник дежурного долго и недоверчиво вертел в руках мою увольнительную, но потом всё же отдал её мне на руки и отсалютовал. Я, как положено, повторил его жест.

А потом была дорога к остановке, ожидание маршрутки, звонок Лизетты, когда я стоял, зажатый со всех сторон пассажирами, в тесном салоне микроавтобуса, её сообщение, что она уже возле оперного театра, и моя просьба обязательно дождаться меня, страх, что девушка куда-то уйдёт и я её больше не увижу, поездка в старом, грохочущем трамвае, который полз, как черепаха, короткая встреча, и её серо-зелёные глаза, в которые можно было смотреть до бесконечности долго, робкие поцелуи и жаркие объятия двух обречённых... А уже через месяц началась активная фаза боевых действий.

Пицца так и осталась нетронутой на моём столике. Кусок не лез мне в горло после всего увиденного. Я попросил официантку, такую же молоденькую девушку, как Лизетта, упаковать пиццу, которую я намеревался отдать друзьям, капитану "Барду" и "Гному", залпом выпил кисловатый сок и направился к выходу.

И снова я увидел Лизетту. Она, вместе с подругами, но уже без тех девушек, которых они спасли от кавказцев, выходила из гипермаркета с покупками, уложенными в фирменные кульки. Девушки о чём-то оживлённо щебетали и не заметили меня, а я стоял в сторонке и провожал их глазами. Интересно, узнала бы она меня в чужой форме? Возможно, да, а возможно, и нет. В эти дни так много военных на улицах их города, живущего ожиданием праздника...

Через полчаса я встретился с членами нашей группы и, пока они уплетали пиццу, доложил нашему командиру обстановку в городе. Упомянул и об инциденте с девушками и кавказцами, умолчав лишь, что одна из участниц этого происшествия — моя знакомая. Даже больше, чем просто знакомая.

Машину профессора Лучезарова я узнал почти сразу. Лизетта не раз публиковала её фото на своей страничке в соцсети, сравнивая любимого преподавателя с английским лордом. И правда: серебристый "Бентли" выглядел роскошно, как принц в толпе нищих, выделяясь среди других припаркованных автомобилей, которые были намного скромнее. Словно для того, чтобы я не ошибся, к лобовому стеклу был прикреплен страховой полис с фотографией объекта нашей слежки и гербом непризнанной республики. Трехцветный флажок держался на присоске посредине. "Коллаборационист", — со злостью подумал я, мысленно представляя себе этого высокого человека с голубыми, как небесный лёд, глазами и светлыми волосами на скамье подсудимых. Возможно, именно для этого нам приказали его эвакуировать — чтобы потом судить за сотрудничество с врагом. Впрочем, это уже не моего ума дело.

Заглядевшись на сверкающую в солнечных лучах иномарку, я и не заметил, что по аллее, как раз в мою сторону, думая о чём-то своём, идёт девушка.

Она шла неторопливо, опустив глаза к асфальтированной дорожке, не глядя ни по сторонам, ни впереди себя. Причиной её грусти была банальная ревность. Вернувшись с подругами в универ, она без стука вихрем влетела в кабинет Лучезарова, чтобы продолжить свою работу. И тут же замерла от изумления на пороге. Некая девица, вероятно, младшекурсница, с длинными ногами и широкими бедрами, обтянутыми джинсами, бесцеремонно обнимала и целовала её кумира, который отвечал ей тем же. Крашенные в золотистый цвет волосы волнами спадали ей на тонкий свитер, под которым легко угадывалось нагое тело. Лизетта даже сумела заметить отсутствие лифчика у соперницы, которую уже мысленно успела обозвать шлюхой и куртизанкой.

— Стучать надо! — взвизгнула девица, оборачиваясь к ней. Её карие глаза выражали высшую степень возмущения и презрения к вошедшей студентке. Ярко-алая помада размазалась по пухлым губам.

Лучезаров тоже повернулся в сторону входных дверей. Его губы тоже были испачканы помадой новой пассии, ободки от которой напрминали то ли странные усы, то ли царапины.

— Лиз? — только и вымолвил преподаватель. Его брови вздернулись вверх.

Девушка, ничего не ответив, выскочила на коридор и побнжала вниз по ступеням, в вестибюль учебного заведения. Ей хотелось плакать, слёзы отчаяния душили её, но Лизетта твёрдо решила, что никому не позволит видеть себя в таком состоянии. Чтобы хоть немного успокоиться, она решила прогуляться в парке напротив университета, как раз там, где находился и я.

— Ой, извините... — услышал я совсем рядом такой до боли знакомый голос, который прозвучал вслед за толчком. Лизетта буквально налетела на меня.

Наши взгляды встретились.

— Ты?

Серо-зеленые глаза студентки округлились. Слишком много было неожиданностей за столь короткое время.

— Но зачем? Что ты тут делаешь? И почему на тебе наша форма? Ты...

Она, похоже, и сама догадалась, что я здесь на каком-то секретном задании. Иначе зачем бы переодевался в чужой камуфляж?

Мне так много хотелось ей сказать, но когда она предстала передо мной живая и теплая, из плоти и крови, а не виртуальный образ на экране смартфона, нужные слова улетучились из моей головы, точно легкий дым.

Девушка тяжело дышала, взволнованно глядя на меня и ожидая ответа на свои вопросы.

— Уезжай. Немедленно. Сейчас же. К себе домой. Прочь из этого города!

Я старался говорить как можно чётче и спокойнее, сдерживая охватившие меня эмоции, но из-за этого мой голос, вероятно, звучал как автоматная очередь, жёстко, если не жестоко.

Явно не такие слова надеялась услышать Лизетта во время нашей встречи после длительной разлуки. А я не мог сказать ей открытым текстом о готовящемся наступлении нашей армии и что город Л. — одна из главных целей.

— Никуда я не уеду, слышишь? — со злостью выпалила она. — Здесь мои друзья, учеба... Кто ты такой, чтобы мне указывать? Сам давай, вали к своим, тебя сюда никто не звал!

Ещё миг и она влепила бы мне пощечину, но тут к нам подошли двое военных полицейских с трехцветными повязками "Патруль" на руках.

Представившись, один из них спросил у Лизетты:

— Какие-то проблемы?

Второй потребовал у меня документы. Я предъявил военный билет с двуглавым орлом на обложке и увольнительную записку с круглой печатью и заковыристой подписью.

Патрульный внимательно листал небольшую книжечку с красными пятиконечными звездами на каждой странице, я же старался сохранять спокойствие. Соединение символов двух империй в одном документе казалось мне противоестественным, как и вся та военная фантасмагория, в которой мы жили, сражались, любили и ненавидели.

— Младший сержант Волков Антон Викторович? — вслух прочитал полицейский.

— Так точно, — отчеканил я.

— Воинская часть... — он назвал пятизначное число, после чего недоверчиво уставился на меня. — Добровольческий батальон имени царя-великомученика Николая Второго?

И снова один из истоических абсурдов нашего времени: большевики с красными звездами на фуражках расстреляли последнего российского императора, а теперь их духовные наследники называют его именем свои военизированные формирования. Какое-то недоброе предчувствие шевельнулось в моём сердце. Интуиция меня никогда не обманывала.

— Ваше подразделение, — продолжал патрульный, — вчера вечером было переброшено на южный участок фронта, а это — более сотни километров отсюда. Как же Вы оказались в нашем городе?

Я понял, что моя легенда летит ко всем чертям. Второй полицейский, беседовавший с Лизеттой, тоже оглянулся в мою сторону, ожидая, как я объясню своё пребывание в Л. И тут в наш разговор вмешалась девушка.

— Товарищ полицейский, это я...

— Что Вы? — оба патрульных одновременно уставились на неё.

— Я позвонила его командиру, — Лизетта кивнула в мою сторону, — чтобы он отпустил моего, — её серо-зеленые глаза, казалось, пронзали меня насквозь, — жениха на праздник. Всего на два дня. Разве это преступление?

Говорила она таким невинным голосом, что смогла бы разжалобить даже сказочного людоеда.

Полицейский, изучавший мои документы, снисходительно улыбнулся и вернул их мне:

— Что же Вы сразу так не сказали, товарищ младший сержант?

Второй, видимо положивший глаз на мою "невесту", тяжело вздохнул: мол, "хороша Маша, да не наша".

Появление ещё одного человека стало очередным, но не последним сюрпризом сегодняшнего дня. "Профессор", собственной персоной, возник рядом с нами, как джинн из ниоткуда.

— Всё в порядке, господа? — обратился он к патрульным. Я же отметил, что Лучезаров, действительно, лицом, осанкой и манерой говорить "господа", вместо "товарищи", чем-то напоминает заморского аристократа или дворянина царских времён. А потом ко своей студентке: — Лиз, тебя никто не обидел?

Его голубые глаза сверкнули, точно небесный лёд в лучах Солнца.

— Да, — снова хором ответили патрульные и поспешили ретироваться: у одного из них захрипела рация.

— Нет, — полушепотом произнесла Лизетта, глядя на своего кумира.

Я же почувствовал себя третьим лишним: такой взгляд безнадёжно влюбленной девушки ни с чем нельзя было спуть. Но это чудное мгновенье длилось недолго. По непонятной мне причине, она вдруг стала абсолютно серьезной, а её голос вновь приобрёл колючую интонацию. Создавалось впечатление, что Лиз хочет досадить любимому преподавателю или отомстить ему за какую-то обиду.

— Познакомьтесь, Дмитрий Алексеевич, это — мой жених, Антон.

— Волков, — я протянул ему руку и он ответил вполне дружелюбным рукопожатием, назвав свою фамилию, которая и так была мне известна.

Непродолжительную паузу прервал резкий, противный гул сирены и металлический голос из всех репродукторов:

— Внимание! Говорит штаб гражданской обороны. Воздушная тревога! Всем пройти в укрытия!

На улицах, прилегающих к университету, начался переполох. Тысячи людей, одновременно, рвонули, кто куда, врассыпную. Один из этих человеческих потоков унёс от меня Лизетту. Профессор побежал к своей машине, а я остался стоять, как столб, обтекаемый перепуганными до смерти людскими ручьями и реками.

— А тебя что, тревога не касается? — рявкнул мне прямо на ухо какой-то подвыпивший офицер, от которого сильно несло перегаром. — Бегом марш!

И я тоже побежал, сломя голову, надеясь всё же отыскать в этой безумной кутерьме свою Лизетту...

Свистящий звук и огненные стрелы ракет в небе заставили часть людей рухнуть прямо на тротуар, а других, наоборот, ускорить бег. В панике вторые наступали на первых, кто-то кричал, другие спотыкались и падали, образовывая бесформенные кучи из тел.

Раздались четыре громких взрыва, совсем недалеко от меня, земля содрогнулась под ногами, воздух стал жарче, наполняясь едким запахом гари.

Я остановился, чтобы перевести дыхание и оценить обстановку. К своему ужасу я увидел черные клубы дыма и языки пламени, вырывающиеся из здания медуниверситета, фасадная часть которого полностью обрушилась. Зловещие ячейки бывших кабинетов, учебных аудиторий и подсобных помещений теперь напоминали соты гигантского улея. Их стены покрылись черной копотью. По боковым от аллеи улицам с визгом пронеслись красные пожарные машины. Я побежал туда же.

Спасатели разбирали завалы, вытаскивая пострадавших, которых тут же увозили кареты скорой помощи, полицейские плотным кольцом окружили пылающее здание, не пропуская к нему никого. В толпе, собравшейся после отбоя тревоги, рыдали женщины, матерились мужчины, кто-то вслух читал молитву.

— Антон? — услышал я за спиной голос Лучезарова и обернулся.

— Вы не видели Лизу? — спросил я его вместо утвердительного ответа. Мужчина отрицательно покачал головой.

— Идемте со мной, — сказал Дмитрий Алексеевич. — Попробуем её найти.

Расталкивая столпившихся людей, мы пробирались в сторону разрушенного учебного корпуса.

— Бомбоубежище — в подвале, — на ходу объяснял мне профессор. — Если она успела к нему добежать, то сейчас находится под завалами, вместе с другими людьми...

Там, куда мы направлялись, уже работали соответствующие службы, рычала техника. К счастью, вход в подвальное помещение уцелел, оттуда выходили студенты и преподаватели, одежда большинства из них была покрыта пылью и грязью. Я вглядывался в их лица, но Лизетты среди них не было. Сердце беспокойно колотилось в груди.

Лучезаров, подойдя к оцеплению, что-то объяснял полицейским, жестикулируя и предъявляя какое-то удостоверение. Те с ним недолго спорили, но потом, видимо, согласились с его аргументами. Профессор издали махнул мне рукой и я побежал в его сторону. Попутно он объяснил мне, что нашим пропуском за запретную черту послужил его мандат депутата городского совета. Мы оказались возле того самого корпуса и входа в подвал. Мужчина схватил за руку одну из девушек, выходивших из убежища, и спросил ее о Лизе. Та в ответ сбивчиво зараторила, но я ничего не смог разобрать из сказанного ею.

— Пойдемте со мной, — повернулся ко мне Лучезаров. Меня поразило хладнокровие этого человека. Ни один мускул не дрогнул на его лице, голубые глаза вдруг стали свинцово-серыми, а взгляд — пустым и ничего не выражающим. Я молча подчинился.

Мы подошли к тыльной стороне здания, где был служебный вход. Зеленая дверь с облупленной краской была распахнута настежь, из неё валил дым. Странно было видеть, как этот аристократ в своём дорогом костюме входит внутрь поврежденного здания и поднимается по ветхим ступеням куда-то вверх. Мы с ним оказались настолько втором этаже. Деревянный паркет коридора кое-где прогорел, но сейчас, залитый водой и пеной, только дымился. Профессор резким движением открывал какие-то двери с номерами и табличками, и каждый раз моему взору открывались последствия катастрофы, постигшей учебное заведение. Одна из них, где было написано "Лаборатория", не хотела открываться и мы уже собирались идти дальше, когда с противоположной стороны кто-то яростно застучал кулаками.

— А ну-ка вместе! — скомандовал Дмитрий Алексеевич и мы общими усилиями выломали её.

Лизетта, перепуганная и взъерошенная, с заплаканными глазами, смотрела на нас, прижимая к груди такого же перепуганного, жалобно скулящего лохматого щенка.

Лицо Лучезарова, и без того холодное, непроницаемое, стало ещё более каменным, точно изваяние древнего идола. В глазах преподавателя сверкнули зловещие молнии, но он, похоже, умел держать себя в руках, подавляя любые эмоции. "Идеальный кандидат в разведчики! — восхищённо подумал я. — Мне бы его самообладание...".

— Лиза, ты чем думала, поднимаясь сюда во время обстрела?

В его словах трудно было разобрать: это укор, осуждени или сожаление? Но явно, не сочувствие. Возможно, этот человек вообще не способен на такое?

— Он побежал наверх, я за ним, а потом дверь заклинило... — оправдывалась она.

На меня девушка не обращала никакого внимания, словно я был пустым местом или призраком.

— А если бы ты погибла вместе... с ним?

От испепеляющего профессорского взгляда щенок вдруг умолк и перестал скулить, лишь сильнее прижался к своей спасительнице. Похоже, что он был испуган даже больше, чем она.

— И что с того? — вдруг выкрикнула Лиз. — У Вас же есть другая... пассия! А ему, — она всё же перевела свой взор в мою сторону и я физически почувствовал всю накопившуюся в ней ненависть и злость, направленные на меня лично, как на виновника произошедшего, — вообще насрать, что будет со всеми нами!

И с этими словами девушка побежала прочь, вниз по ступеням, к служебному выходу, держа на руках своего питомца. Мы же проводили её глазами, а потом тоже вышли на улицу. Лизетты со щенком там уже и след простыл.

— Что она имела в виду? — спросил меня Лучезаров, когда мы покинули зону бедствия.

Я пожал плечами, ответив невпопад:

— Посттравматическое стрессовое расстройство. На войне такое случается, Вы же сами это знаете.

Профессор утвердительно кивнул мне и предложил подвезти. Проехаться на настоящем "Бентли"! — соблазн был велик, но я вежливо отказался. Мне предстояла встреча с "Бардом" и "Гномом".

Вечером того же дня мы втроём подошли к воротам профессорского особняка. Таблички: "Осторожно, злая собака!" на них не было и после мелодичного звонка, при нажатии на красную кнопку, предупреждающий лай тоже не раздался. Это немного успокаивало.

— Кто там? — прозвучал голос Лучезарова из домофона.

— Антон Волков, жених Лизы, — представился я. — Со мной двое моих боевых товарищей. Вы впустите нас? Есть серьезный разговор.

Повисла небольшая пауза. "Гном" хмыкнул: версия с "женихом" ему почему-то не нравилась. "Бард" угрюмо молчал.

Наконец-то створки ворот медленно раздвинулись, пропуская нас на территорию. Дом и сад Лучезарова снова напомнили мне сравнение с английским лордом. Или дореволюционным дворянином. Всго здесь было в меру — и роскоши, и изящества. Посреди большой клумбы, где совсем недавно зацвели розы, возвышался фонтан с амурчиками и журчащей водом, а к самому дому с колоннами в античном стиле вела дорожка, выложенная каменной брусчаткой. В окнах особняка светились лампы и у нас возникло подозрение, что хозяин здесь не один. Но отступать было некуда. До этого мы посетили его городскую квартиру в спальном районе, но консьержка нам сообщила, что Дмитрий Алексеевич уехал к себе на "фазенду". Этого словечко из бразильских сериалов в устах старушки, явно советской закалки, звучало так же нелепо, как и сообщения официальной пропаганды по обе стороны линии фронта... Адрес "фазенды" был нам известен и, взяв такси, мы отправились туда, в надежде, что обратно поедем уже на "Бентли" самого профессора.

Резные деревянные двери с витиеватым узором нам открыл сам хозяин. Одет он был по-домашнему, в серебристый, как и его машина, халат, прикрывающий белоснежную рубашку и темные брюки. Поздоровавшись, он пригласил нас войти. Казалось, что этому роскошному особняку не хватает только лозунга над входом: "Мой дом — моя крепость", настолько беспечно себя вёл Дмитрий Алексеевич.

— Проходите, присаживайтесь за стол, — пригласил нас к себе Лучезаров. — Чай, кофе?

Его радушие казалось фальшивым, а гостеприимство — неискренним. Судя по всему, наш визит в столь позднее время был ему совсем не кстати, но отказать военным он тоже не мог: ссориться с армией было чревато последствиями, даже для депутата городского совета и преподавателя некогда престижнооо вуза. Впрочем, его медуниверситет теперь был бесповоротно превращён в руины. Кто дал приказ его обстреливать да ещё накануне предстоящего наступления? — этого мы тогода не знали. А потом это уже и не было важно...

Мы с капитаном налили себе кофе из фарфорового чайника с выгнутым носиком, причём "Бард" добавил в свою чашку молока и сахара. "Гном" же ограничился горьким чаем из позолоченного пузатого самовара. Печенье с вишневым повидлом тоже пришлось весьма кстати.

— Ну-с, — на старинный манер, что делало его ещё больше похожим на аристократа, произнес Дмитрий Алексеевич, — и зачем же я понадобился нашим доблестным защитникам Отечества? Не ради же угощения вы ко мне пожаловали?

В его холодном голосе слышалось еле скрываемое раздражение. Профессор явно хотел, чтобы мы поскорее убрались восвояси. Косвенным подтверждением тому был плеск воды, доносившийся из ванной комнаты. Похоже, он, действительно, был в этот вечер не один и мы никак не вписывались в его планы. Возможно, подумал тогда я, вместе с той самой "пассией", которую в состоянии шока упомянула Лизетта...

"Бард" достал из внутреннего кармана фотографии и проттянул их Лучезарову.

— Армии нужна Ваша помощь, как врача-инфекциониста. Вы ведь бывали в Центральной Африке, в Индокитае и прочих экзотических местах, не так ли? Помогали местному населению бороться с эпидемиями?

— А Вы неплохо осведомлены, господин есаул, — прищурил глаза профессор. Но взглянув на фото, моментально посерьезнел и даже нахмурил брови: — Где это ваших бойцов так угораздило? Данная болезнь была почти полностью побеждена ещё в тридцатые годы прошлого века. К тому же, она больше характерна для стран Ближнего Востока и Средней Азии, а не для наших широт.

Капитан и учёный некоторое время в упор смотрели друг на друга. Потом "Бард" негромко произнес:

— Надеюсь, Вы умеете хранить военные секреты?

Дмитрий Алексеевич ухмыльнулся, растянув свои тонкие губы, но ничего вслух не ответил. Тогда капитан продолжил:

— Это наемники из частной военной компании. Им пришлось побывать в тех краях. Помогали удержаться в президентском кресле одному кровавому диктатору. А потом приехали к нам, воевать за независимость республики. Заодно привезли с собой такой вот "подарок"...

— Они изолированы? — спросил профессор.

— Да, и очень надежно. В холодильнике полевого морга. Но теперь у других наших солдат начались проблемы со здоровьем. Их мы пока содержим в отдельной палатке, за лагерем. Чем лечить — не знаем.

— Ясно, — перебил его Лучезаров. — Я немедленно выезжаю, иначе в скором времени все вы передохните там, как мухи, да ещё и заразу разнесете. Вы, я надеюсь, с больными не общались?

— Нет, нет, нет, — по очереди ответил каждый из нас.

— Хоть это радует. Ждите меня во дворе, я пока переоденусь и возьму те препараты, которые есть у меня в запасе. Остальные напишу потом, их придётся доставать, если не хотите порадовать наших врагов...

Мы встали из-за стола и уже собрались выходить, когда в гостиной возникла... Лизетта! Собственной персоной. На ней был махровый халатик пурпурного цвета. Влажные волосы девушки были растрепаны в разные стороны, серо-зеленые глаза сверкали, как у дикой кошки. В правой руке девушка держала смартфон.

Лучезаров хотел ей что-то сказать, но студентка, возможно — впервые, осмелилась перебить своего преподавателя:

— Дмитрий Алексеевич, не верьте ни единому их слову! Это — враги, с той стороны, только переодетые в нашу форму. А этот, — она злобно зыркнула на меня, — самый худший из них! Он втерся ко мне в доверие, чтобы выйти на Вас.

— Лизушка, — как можно мягче и спокойнее промолвил мужчина, — у тебя, у нас всех сегодня был ужасный день, ты едва не погибла, сильно переволновалась, вот и напридумывала себе всякой всячины. Разве не узнаешь: это же — Антон, твой жених.

— Жених? — воскликнула девушка. — Я соврала, чтобы спасти его шкуру, а он... — Горечь обиды переполняла её. — В общем так. — Эти слова были адресованы уже всем нам. — Пока вы тут втирали моему учителю всякую брехню, я позвонила в МГБ. Если они — наши, им нечего бояться. А если нет, то пусть уносят ноги, пока их всех не переловили!

Нам не нужно было повторять дважды. Мы прожогом выскочили из особняка. Как ни странно, въездные ворота были открыты. Вероятно, профессор просто забыл их запереть. Мне и "Гному" приказано было разбежаться по коттеджному посёлку в разные стороны и ждать сигнала от командира.

Через два часа мы получили от капитана по закрытой сети шифрованное сообщение с указанием точки сбора. Судя по всему, Лизетта блефовала. Никаких сотрудников госбезопасности ни на машинах с мигалками, ни пеших в особняке Лучезарова не появилось. Девушка тоже не покидала "фазенду". Но операция была провалена. И виновным, разумеется, назначили меня.

"Гном" хотел меня убить, списав потом всё на республиканские спецслужбы, которые якобы помешали нам выполнить задание, но "Бард" не позволил ему это сделать. Как-никак нас связывали долгие годы не только службы, но и дружбы. Однако, теперь всё повернулось иначе. Капитан поставил мне условие: либо я пишу рапорт о переводе из разведки, либо он сдает меня нашим особистам. Что со мной в таком случае будет дальше — не трудно догадаться. Я согласился перевестись в пехоту. Для разведчика это было позором и унижением, но лучше так, чем допросы с пристрастием и трибунал.

"Гном" долго ворчал и матерился в мой адрес, но ослушаться капитана не посмел. Для меня же вся моя прежняя жизнь была закончена. И мысленно просил Высшие Силы, если они есть, чтобы даровали мне скорую и лёгкую смерть. Но, похоже, у Богинь Судьбы были на мой счёт другие планы и нить моей жизни они не спешили перерезать.

Уже через сутки, ранним утром, ракетные и бомбовые удары были нанесены по нашим городам, войска соседнего государства и самопровозглашенных республик вторглись на нашу территорию. Началась вторая фаза кровопролитной Войны, в которой жизни людей ничего не стоят, а количество убитых и раненых — всего лишь статистика.