Танец ночи (джен)

- Подойдите ближе, добрые люди, и внимайте мне. Слушайте сами и рассказывайте своим детям. Я последний из тех, кто в точности может рассказать о том, что случилось тогда.

Музыкант огладил волынку, загадочно улыбнулся, намекая на некую тайну, с которой готов поделиться со слушателями, и подмигнул стоящей неподалеку аппетитно-пышной молодке. Та зарделась и потупилась, но тут же бросила на него заинтересованный взгляд из-под густых ресниц.

— Ибо я знаю, как все было на самом деле. Внимайте мне…

В облаке цветных одежд на площади Ам-Хоф в странном чуждом этому городу танце кружилась плясунья. Огромные черные глаза на бледном, почти прозрачном лице лихорадочно блестели. Темные, словно беззвездная ночь кудри взлетали и опадали, как крылья. Губы цвета спелой вишни улыбались. Она танцевала, и казалось, что вместе с ней танцует вся площадь, и рынок, и люди. Пели алуэты, вздыхали флуеры, погромыхивали барабаны, сплетая свою мелодию со звоном монист и позвякиванием браслетов и серег. Смуглые темноглазые лэутары старались вовсю, будто надеялись поспеть за вихрем юбок и лент, мечущихся вокруг плясуньи.

Прохожие, остановившись поглазеть и послушать, нет-нет, да и лезли в кошели, одаривали монетками и улыбками плясунью. Звонким смехом рассыпались пфенниги, рыбьей чешуей проблескивали крейцеры. И плясунья кружилась еще веселее, все громче звучала музыка, зазывая новых зевак.

Марк, протолкавшись как можно ближе к заезжим артистам, неотрывно глазел на плясунью. Даже когда музыка смолкла и девушка пошла собирать монеты, стоял и смотрел.

— Не найдется ли лишней монетки, добрый господин? — прошелестел совсем рядом с Марком ее тихий голос.

Плясунья остановилась напротив и с улыбкой протянула к нему раскрытую ладонь. Марк зашарил по поясу, где еще совсем недавно висел тощий кошель, потом, вспомнив судьбу кошеля и его сожительниц монет, полез за пазуху. Вдруг что да осталось…

— Рада, — окликнул плясунью лэутар, еще недавно так азартно выплетавший мелодию на флуере. — Пора, скоро совсем темно будет.

— Скоро пойду, — откликнулась та, едва заметно качнув головой и заставив звякнуть серьги. — Добрый господин хочет одарить нас монетами.

— Марк, — хрипловатым от долгого молчания и сухого, давно уже жаждущего пива горла голосом произнес Марк. — Меня зовут Марк Августин. — Он, наконец, нашарил чудом не пропитую монету, вложил ее в горячую ладонь девушки и зачем-то добавил: — Это мое имя.

— Щедрый господин Марк Августин, — послушно повторила плясунья. Потом быстро взглянула на монету, крепко зажала ее и восхищенно выдохнула: — Очень щедрый и очень добрый господин!

И, взвихрив пыль пестрыми юбками, поспешила вслед за уходящими лэутарами. Догнав их, обернулась и улыбнулась Марку.

Марк пришел на площадь на следующий день. И еще раз. И потом… Он просыпался с гудящей головой и пересохшим горлом, опохмелялся чем бог пошлет и шел на площадь. И до самого вечера смотрел на танцующую Раду, а в голове роились новые мелодии и слова. Когда лэутары уходили, собрав свои инструменты, Марк шел в таверну «Грихенбайсль» и щедро делился с собравшимися всем тем, что он чувствовал, стоя на площади. Волынка пела о площадях Вены, о вечном гомоне толпы на рынке, о часах на башне и о темноглазой плясунье со странным именем Рада. В кошеле у Марка все чаще звенели крейцеры, пару раз забредали и талеры. И каждое утро Марк собирал оставшиеся от ночного кутежа монеты и отдавал плясунье. А потом она исчезла.

Марк пришел на Ам-Хоф, дождался лэутаров. И все высматривал Раду — хотел порадовать ее новыми браслетами и горстью крейцеров.

— Где Рада? — спросил он настраивающего алуэту музыканта.

— Нету, — мрачно зыркнув на не в меру любопытного чужака недобрым взглядом, ответил тот. — Для тебя она умерла.

- Вена, мой прекрасный город! Люди до сих пор помнят, как мой прекрасный город погрузился в траур, как колокола вызванивали погребальные мелодии. — В голосе музыканта прозвучала такая тоска, что внимавшая его словам старушка покачала головой, а молодуха всхлипнула, схватившись за пышную грудь. — Уходила жизнь, утекала надежда. Смолк веселый смех, затихла музыка. И только музыкант Августин пел и играл, чтобы у людей достало сил бороться со смертельным недугом…

— Чума? — спросила старушка и подняла руку, чтобы перекреститься, но музыкант перехватил ее.

— Она самая, — эхом откликнулся он. — Великая чума пришла в Вену.

Марк брел по улице, держась за стену.

— И плевать на помои, — тихо ворчал он. — Что я, помоев этих не видел! В дерьме родился, в дерьме и помру. Слышите, — закричал он во всю глотку. — В дерьме вашем! Все сдохнем!

Вчера он напился в хлам. А кто бы не напился, услышав такие слова! Или это было не вчера, а вовсе третьего дня? Да плевать, когда это было! Рада умерла. Или нет? Что значит — умерла для него? А для кого нет?

Марк остановился, задрал голову к небу. В узкой щели между стремящимися сомкнуться крышами домов холодно и безразлично мерцала звезда. Марк задумался, погрозить ли кулаком этому безразличию, но от этого безусловно важного и полезного дела его отвлек шум приближающихся шагов и едва уловимый шелест одежды.

Если бы Марк не был так пьян, он бы задумался над тем, насколько тихо, на грани слышимости слуха музыканта звучит прикосновение ног к булыжникам мостовой. Он оглянулся и в первый миг замер, не в силах поверить увиденному. Рада стояла неподалеку, пристально глядя на Марка темными глазами, казавшимися огромными на бледном лице. Губы казались почти черными, а потому блеснувшие в улыбке зубы были видны отчетливо. Нет, не зубы. То, что показалось из-за разомкнутых губ, можно было назвать только клыками…

С Марка разом спал хмель, дыхание перехватило, а сердце, казалось, перестало биться. Он и раньше слышал о кровопийцах, несущих с собой не только смерть, но и чуму. Нахцерер — вот как они звались. Только вот не выходили они из своих могил, пожирали свой саван, свою плоть и пили жизнь своих родных. Но были и другие, и они были где-то далеко. Сердце глухо стукнуло о ребра раз, другой, а на лбу выступил холодный пот. Далеко — там, откуда приехали черноглазые и темноволосые лэутары, и называли их нелапси…

Рада шагнула к нему навстречу, и за спиной девушки из мрака соткалась еще одна фигура. Глаза, горящие красным злым огнем, словно угли камина, смотрели на Марка из впадин глазниц. Тонкогубый рот растянулся в довольной ухмылке, обнажив множество острых клыков. Когтистая рука в клочьях мрака указала на Марка, и Рада с тихим угрожающим смехом сделала еще один шаг.

Дикий звериный ужас ударил под дых и разом стряхнул оцепенение. Марк развернулся и помчался прочь, ощущая за спиной тихую поступь нагоняющей его смерти. Тонкая рука легла на его плечо, с неженской силой рванула, хриплый торжествующий смех прозвучал над самым ухом, а кожу обожгло ледяное дыхание. Марк закричал, рванулся из цепких пальцев и побежал прочь из последних сил.

- Город погрузился в траур, и еще живые готовились примерять сметные одежды, — голос музыканта стал едва слышен, и слушатели невольно придвинулись ближе. — Надежда почти покинула жителей города, но Агустин играл и пел, вселяя искру веры в лучшее.

Музыкант заиграл на волынке, и колокола на башне вторили его мелодии.

— Ах, мой милый Августин, Августин, Августин, — вызванивали колокола.

— Всё пропало, — выводил певец. — И даже богатая Вена пропала, как и Августин; плачьте со мною вместе, всё пропало!

Марк очнулся в темноте. Рядом кто-то лежал, но как Марк не прислушивался, не мог уловить ни звука. Он с трудом пошевелился, тяжело встал и огляделся. В тусклом свете ущербного месяца он разглядел множество тел. Молодые и старые, женщины и дети — они лежали вповалку и все были мертвы. Лица были искажены застывшей агонией, а тела покрыты язвами. Марк попятился, натолкнулся на стену и, подвывая от ужаса, стал карабкаться вверх. Задыхаясь и кривясь от боли в оцарапанных пальцах, он перевалился через край ямы и стал вдыхать холодный, пахнущий болью и пропитанный страданиями, но такой вкусный воздух. А потом встал на ноги и пошел прочь — как можно дальше от чумной ямы, от обезображенных болезнью тел. Пошатываясь, он добрел до церкви святого Ульриха, оперся о стену — и тут же отдернул руку. Ладонь горела, словно он схватился за раскаленный металл. Марк уставился на красное пятно, на глазах становящееся меньше. За спиной послышались шаги.

— Свет убьет тебя, — произнесла Рада. — Уходи.

- Позвольте, милая фройляйн, я помогу донести вашу корзину!

Молодуха вздрогнула и обернулась, но тут же успокоилась — к ней обращался давешний музыкант. Узнала его она по волынке и плотному плащу с глубоким капюшоном, в который музыкант кутался весь вечер.

— Спасибо, добрый господин, — произнесла она.

— Марк Августин, — усмехнулся он. — Это мое имя.

Сейчас капюшон был откинут, и женщина смогла разглядеть и светлые как солома волосы, и насмешливые глаза, и широкий рот. Вот только глаза были красного цвета. Женщина тихо ахнула, но больше ничего сделать не успела — в ее горло впились острые зубы.

В Москву пришла чума.