Украденное Рождество (гет)

Это было первое Рождество, которое она встретит в одиночестве. Сначала были роскошные праздники в родном поместье. После — вечеринка отверженных в Хогвартсе.

Тогда лишь один человек мог поднять ей настроение, что он и сделал. Ровно в полночь на тумбочке у ее кровати появилась небольшая коробочка, перевязанная скромным красным бантом. Внутри, на бархатном ложе, покоилась старинная брошь с камеей. Та самая, принадлежавшая матери, которую изъяли при обыске и о которой она рассказывала только одному человеку.

Стряхнув с себя воспоминания, заставлявшие ещё больше погружаться в апатию, Пэнси нащупала в кармане связку ключей и, перехватив удобнее пакет с продуктами, стала подниматься по плохо освещенной лестнице.

Этот дом по праву можно было назвать филиалом змеиного факультета. Каждому отпрыску Пожирателя, оставшемуся практически ни с чем, после уплаты всех требуемых министерством штрафов, выделили здесь квартиру, хотя квартирой это можно было назвать с натяжкой.

Небольшое помещение, объединяющее в себе прихожую, гостиную и кухню, да примыкающая к нему спальня, в которой с трудом размещалась кровать и шкаф. Ну хоть соседи приличные. Три стены ее жилища были под надёжной защитой друзей. Слева жил Тео, который не спал ночами, все время изобретая новые способы снова пробиться к почету и уважению. Справа Блейз, отлично устроившийся в магловском мире, однако предпочитающий жить в магическом. Третья стена была смежной с пустующей квартирой Драко: тот жил в поместье невесты, но не стремился это афишировать.

Замочную скважину приходилось искать вслепую, пакет закрывал весь обзор. Со стороны соседней квартиры послышались голоса, и Пэнси ускорилась, желая избежать встречи с посетителем Забини, кем бы он ни был. Ключ никак не хотел вставляться, и она в сердцах уже проклинала тех напыщенных бюрократов, что наложили ограничение на их палочки, отмерив весьма скудный даже для ежедневных нужд запас, не говоря уже о праздниках.

Ключ наконец-то скользнул в замок, одновременно с тем как ног огорченно-раздраженной ведьмы коснулась полоска света, а слух уловил до мурашек знакомый голос. Гарри-твою-мать-Поттер. Она слишком резко обернулась, забыв выпустить из пальцев ключи. Замок издал скорбный стон, сообщивший о том, что снова придется вызывать мастера, на которого уйдут последние деньги. И без того ненадежный бумажный пакет зацепился за застрявшую связку, разрываясь, а его содержимое высыпалось на пол, разбегаясь по полу полудюжиной яблок.

— Мордред и Моргана!

Пэнси медленно сползла на пол по стене, понимая, что ей не только не удалось избежать встречи, но и прекрасно получилось выставить себя как можно в более жалком виде. Наверное, она очень органично сейчас смотрелась по соседству с яйцами, такая же разбитая и непривлекательная.

Обреченно она смотрела, как дверь открывается шире, на покрытый плиткой пол коридора шагают аврорские ботинки, останавливаясь у самого дальнего фрукта, рука с тонким ободком обручального кольца обхватывает румяный бок, а глаза цвета Непростительного оказываются напротив. Она не смотрела. Молча Гарри протянул ей яблоко, словно и не было этих шести месяцев и пышной свадьбы, о которой говорил весь магический мир.

Пэнси протянула руку, пытаясь сделать вид, что ее вовсе не волнует его присутствие. Магия непривычно окутывала все вокруг, ликвидируя беспорядок. Продукты весело запрыгнули в снова целый пакет, аккуратно стоящий у стены. Только она все еще сидела на полу: ее разбитое сердце не собрать примитивным бытовым заклятием.

Руки коснулись теплые пальцы, и сначала Пэнси потерялась от ощущения близости, но спустя мгновение понияла, что это всего лишь попытка помочь ей подняться. И вот парень-который-выбрал-не-ее уже вовсю копошился у ее двери, в то время как она сама тенью застыла за его спиной, пытаясь уместить ситуацию в реальность своей жизни.

Гарри обернулся, в этот раз на его раскрытой ладони лежала ее связка ключей. Все так же, не желая поднимать взгляд, она взяла ее в руку, не занятую яблоком.

Дверь открылась, и можно было просто уйти, оставив неловкость с горьким привкусом позади, но отчего-то она медлила, неуловимо ощущая чужой взгляд на своем лице.

Не выдерживая, Пэнси сделала несколько быстрых шагов, совершенно забывая о покупках. Но те, повинуясь волшебству, уже мягко скользили за ней по воздуху. Сзади послышались шаги, но, резко оборачиваясь, она упёрлась руками в алый мундир, не давая желанному, но чужому человеку пересечь порог. Он понял ее без слов, всегда понимал.

Она закрыла дверь, медленно поднимаясь от ботинок к любимому лицу, лишь в самый последний момент встречаясь глазами. Они все такие же яркие и родные, и это как бритвой прошлось по ее сердцу.

Несколько часов спустя, уже после того, как утихли звуки салютов, Пэнси стояла у окна, любуясь на огни города и завидуя парочке, целующейся под фонарем. Она прекрасно слышала, как открывается незапертая входная дверь, но не оборачивалась до тех пор, пока ее плеча не коснулись прохладные пальцы. Она хотела что-то сказать, но все слова казались неподходящими.

Ее новогоднее желание не сбудется, однако это не значило, что она откажется украсть хотя бы его часть.

Она сводила меня с ума

Своим гибким трепещущим телом,

Чистотой своего огня,

Будто правда внутри горела.

Засыпая в ее руках,

Забывал суету мирскую.

Это было тогда, а сейчас

Я меняю ее на другую.

Эта станом не так стройна,

И в глазах нет бесовской искры,

И не ветрена, а верна

Но вот с ней я какой-то кислый.

Она смотрит как будто с упреком,

Из-под чуть беловатых ресниц.

Знает, мне бы тот взгляд с поволокой,

Мне бы в небо отпущенных птиц.

Я бы тенью в ночи растворился,

И ушел, лишь туда где в мечтах…

Полночь близится, сердце стучится,

Ангел спит у меня на руках.

Ну, а мне же все чудятся крылья

Серо-алые, словно в крови,

Своих перьев серебряной пылью

Бередившие раны мои.

Я хватаю пальто, и на ветер

Полночь вьется поземкой у ног.

Вряд ли правильно это, но мною

Переступлен последний порог.

Она даже не ждет звонка,

Точно знает, что я пройду

По пути то ли в рай, то ли в ад,

Разжигая снова золу.

Я касаюсь ее плеча,

Чуть дрожащими пальцами кожи,

Она вздрагивает, ища, что сказать,

Но сказать не может.

Наши души пылают опять,

Ненадолго сцепившись телами.

Одинокой луны фонарь

Пьяно светит в тумане над нами.

И уже в сотый раз, наверное,

Она словно врастает кожей.

Одинокая, дикая, нежная.

Мы забыть это вряд ли сможем.

Беспокойно смолю сигарету,

Возвращаясь домой поутру.

Рассказать бы кому то об этом,

Но «любимой» я снова совру.