Прочь (джен)

Крепкий алкоголь медленно стекает по гортани, не принося такого долгожданного освобождения, а хрупкие кубики льда оглушительно звенят в абсолютной тишине.

Грудь сдавливает стальными тисками, и рёбра словно трещат под безжалостным натиском, а пальцы вместо привычного сплава натыкаются лишь на голую кожу поверх когда-то изломанной кости. Однако это лишь иллюзия того, что было на самом деле, ведь кто бы мог подумать, что всего три тысячи шестьсот шесть минут назад он заново учился дышать?

Резкий аромат корицы горечью опаляет язык, когда он судорожно опустошает стакан. Свинцовый обруч сжимается, грозясь раскрошить ему череп, а в глазах предательски темнеет. Задушенно хрипит, ощущая, как холодные капли впитываются в ткань любимой футболки.

Ему срочно нужно отвлечься.

— Полковник Роудс в здании, сэр. Он направляется в мастерскую.

Механический голос дворецкого затихает, но некоторое время спустя в помещении раздаётся снисходительное:

— Он просит доступа.

Задумчиво проводит салфеткой по щеке, слегка подкидывая в одной руке наполненный одним лишь воздухом стакан, и усмехается.

— …Впускай.

Он контролирует каждую мышцу тела и прекрасно знает, что стоит лишь мысленно пожелать, и сердце остановится, не в силах противиться прямому приказу: чуть сильнее сжать пальцы, и толстое стекло, не выдержав напора, раскрошится, острыми осколками впиваясь в грубую кожу рук.

Его мозг — самое совершенное оружие.

Он входит медленным шагом, прекрасно зная, что сейчас его органы чувств работают на максимуме своих возможностей, и любое неосторожное движение может привести к трагедии. Роуди готов поклясться, что Наташа сказала бы странное, но определённо подходящее словечко из своего арсенала — «бзик».

Мозг по старой привычке анализирует, тут же подмечая ужасное состояние друга: вечных мешков под глазами словно и не существовало, однако он знает этот измождённый взгляд, что неудивительно — он единственный видел, что с ним происходило всё это время, а едва заметные следы вокруг глаз лишь окончательно убеждают. Пустая бутылка авторского коньяка, стоящего больше, чем все его немногочисленные сбережения, одиноко валяется на белоснежном ковре. Дубина сиротливо копошится в ближайшем углу, обиженно скрежеща шестерёнками, издаёт едва слышные боязливо-возмущённые звуки.

Приподнимает руки, слегка растопыривая пальцы — безоружен, — ступает мягко, почти бесшумно, дабы не раздражать слишком чувствительный после всех многочисленных метаморфоз слух; слегка склоняет голову, открывая вид на беззащитную шею — словно признавая его силу, да вот только он прекрасно слышит, как чужое сердце в груди отстукивает в бешеном темпе, разгоняя адреналин по телу, из-за чего демоны внутри него заинтересованно поводят длинными изуродованными мордами, натягивая стальные цепи.

Сжимает пальцами светлую обивку, идеально соизмеряя силу — достаточно, чтобы дорогая кожа под руками опасно заскрипела, но недостаточно, чтобы одним движением порвать её в клочья, — и кивает напряжённо замершему другу.

Тот же после незамысловатого жеста полностью расслабляется, издевательски-намеренно не замечая предательских мурашек, что под хищным взором — изменившиеся зрачки слегка пульсируют, подстраиваясь под освещение — водопадом стекают по загривку. А вдоль позвоночника продирает каким-то почти потусторонним холодком, в животе словно ворочается клубок змей. Буквально все его тело кричит о надвигающейся опасности, но Джеймс, тёртый жизнью и привыкший доверять собственном чутью, просто не может понять — в чем причина нервной дрожи, от которой холодно где-то под рёбрами. Он как оголенный нерв ощущает вибрирующую в воздухе, словно надвигающаяся гроза, опасность.

Но ведь Тони — друг. Не чудовище.

— Ты хоть спал?

На циферблате часов красуется гордое «3:52». Раннее утро.

— Джарвис, — полувопросительно тянет он с кривой усмешкой на губах.

Ответ следует безукоризненно-незамедлительно:

— Последнее время сна зарегистрировано три дня назад.

— Чёрт, Тони, ты не спал с тех пор, как очнулся, — возмущенно шипит Роуди, не повышая голоса, ведь замечает, как он слегка жмурится, пытаясь избавиться от громкого звона в ушах.

— Мне было не до сна, Роуди, — всё недовольство застревает в глотке, когда он отчётливо различает в его выразительном манерном голосе горькую, тщательно скрываемую досаду.

— Тони… Я знаю, Пеппер была дорога тебе, ведь она была рядом с тобой всё это время, — «когда меня не было» — висит недосказанное в воздухе, — но вы с самого начала знали, что в конце концов это произойдёт…

Старк без — ненужный набор букв и звуков — слов отводит взгляд в сторону, всем своим видом показывая, что продолжать разговор не намерен, ведь ностальгия никогда не числилась в списке его многочисленных пороков.

Великая Вирджиния «Пеппер» Поттс ушла. Роуди прав, они прекрасно понимали, что их отношения — это всего лишь фантомная утопия и подобие того, что могло быть, будь они соулмейтами, которых у них никогда и не было. И сейчас их отношения исключительно платонические, как и должно быть, ведь против судьбы не уйдёшь, как не пытайся.

Где-то на периферии зрения на одном из столов что-то мелькает, сверкая под светом вечно бодрствующего Нью-Йорка.

Роуди всё так же неспешно движется в том направлении, замечая очертания какого-то ожерелья с драгоценным кроваво-алым камнем — рубином, которого в мастерской Старка просто не могло быть. Он часто видел Тони за работой: как тот, склонившись над очередной микросхемой, ловко проделывает воистину филигранную работу, но он никогда не создавал украшений, хоть и мог. И лишь внимательно присмотревшись, когда Джарвис услужливо включает дополнительное освещение, получает подтверждение, лучше подписи доказывающее причастность Тони, ведь то, что издалека он принял за причудливую цепочку, оказалось мельчайшими кусочками шрапнели, извлечёнными три дня назад прямо из его груди.

— Ты сделал его сам? — чуть приподнятая иронично бровь говорит сама за себя, и он ловит себя на чистом ребячестве — обида колет где-то в груди, ведь он за свои годы так и не научился этому великому искусству. — Хотя да, о чём это я… Конечно, сам, ты же великий Тони Старк.

Наигранное ворчание делает свое дело, и Тони, чему-то усмехнувшись, поднимается и стремительно подходит к нему, замирая каменным изваянием прямо у него за спиной

— Для кого ты сделал это ожерелье, Тони?

Он молчит слишком долго, и Роуди догадывается, что в очередной раз не получит ответа, но тот вдруг произносит отчего-то хриплым голосом:

— Для человека, которого, возможно, и не существует.

Стремительно обернувшись, он видит, как тот с лёгкой улыбкой мягко, нечеловечески плавно поводит плечами, привычно скрываясь за очередной маской.

Он и Пеппер были самыми близкими людьми в жизни Тони Старка, однако никто из них так и не узнал его настоящего. Была ли в этом их вина или вина Тони, он не знал, предпочитая не думать об этом. Ведь как военный прекрасно знал, что в любом конфликте есть больше, чем одна сторона.

Простое «прости» тяжёлым комом стоит в горле, так что не вдохнуть и не выдохнуть, и он спрашивает, чувствуя, как молчание отчаянно царапает глотку:

— Ты слышал её?

Стоит ему отвести взгляд, как Роуди понимает всё без лишних слов. Он всегда был по-детски доверчивым по отношению к Тони: наивно верящим, что он потеряет голову настолько, что не заметит, как тот крадёт Марка — любезно приготовленного на самом видном месте — из его же собственной мастерской; что не сможет набить морду — впервые надевшему высокотехнологичный, специально подогнанный под его параметры костюм — лучшему другу; что вездесущий Джарвис, помоги ему, не смог бы остановить полковника без его ведома.

Но проблема в том, что…

Он услышал.

В голове проносится лёгкий шелест, затмевая все мысли и оставляя после себя лишь пугающую пустоту. Что-то вдалеке тихонько лязгает, и он слышит голос: тихий надтреснутый шёпот на грани сознания. Он тихонько звенит, попадая в самые укромные уголки его души, отдаётся стеклянным гулом в высоких стенах — слов не разобрать.

Чувствует, как под пальцами дрожит чужое тело от горьких слёз, а тёплые, почему-то слишком большие руки, что сильно сжимают его — её? — в крепких объятьях, скользят по спине, отчаянно цепляясь за покрытую мелкими катышками ткань. Невольно напрягаясь, сжимает в ответ, слегка царапая нежную кожу, и силой подавляет возвышенный в асболют рефлекс, интуитивно ожидая удара, когда случайные касания достигают своего пика. Большое, но отчего-то непривычно лёгкое тело расслабляется в его — её? — неестественно сильных руках и расслабленно поглаживает, неотвратимо раздражая касаниями обжигающую огнём метку. В затылке ощутимо щекочет липкое предчувствие опасности, а в сознании взрывается фейерверк возможных вариантов событий — это сильнее него — неё? Инстинкты непрерывно вопят о надвигающейся западне, а знак — клеймо, глухо шепчет подсознание, — на лопатке согласно пульсирует, ведь она никогда и ни с кем не почувствует себя по-настоящему защищённой. Это аксиома.

Она не в безопасности.

Роуди обнимает его резко, сжимает в длинных пальцах тёмную ткань футболки, отрезая пути к отступлению, которого никогда и не было. Громко сопит над сверхчувствительным ухом, сглатывая, и держит мёртвой хваткой так, что не уйти, даже если бы и хотелось. И, шумно выдохнув, Тони решается ответить — осторожно кладёт руки тому на лопатки, отчаянно повторяя, словно мантру: «Только бы не сломать». Они совершили слишком много ошибок, однако это не отменяло самого главного: они оставались абсолютно разными, ничуть не похожими друг на друга, но друзьями. И Роуди прекрасно знал то самое выражение его лица, когда не нужно слов, а лишь твёрдая рука на спине словно в напоминание, что он — сейчас уж точно — рядом…

«Помоги мне».