Пепел надежды (джен)

Говорят, кладбище — территория умерших, на нём «соединяются» мир живых и мир мёртвых — это особое место. И будут правы.

Но Васька уже давно не считала себя живой. Ещё с тех пор, как всю её семью сожгли на костре. Она тоже должна была сгореть в тот день, но погибла лишь душой.

Васька запустила руки в сырую кладбищенскую землю и принялась копаться в ней, разбивать твёрдые комки ногтями и пропускать чёрную кашицу между пальцев, при этом что-то неразборчиво шепча.

Она сделает это! Сделает! Ради этого ведь столько трудов! Только ради этого она вообще... существует...

Васька подняла глаза на надгробие. В свете луны можно было различить простой, давно упавший и сгнивший деревянный крест — и всё. Потому что ничего больше и не было. Ни надписей, ни даже цветов. Безымянная могила в удалённом уголке кладбища, в тени огромного ствола, будто прижавшись к нему и прячась от живого света. А впрочем, среди таких же поваленных железных памятников и треснувших мраморных гробниц она смотрелась как родная.

Почему-то из огня Старуха тогда вынесла только её одну — Васька ещё чувствовала на своей коже языки пламени, когда чьи-то ледяные руки схватили её за горло и талию. Совсем рядом с ней «плясали на углях» и пели песню адских мук её родители, а вокруг их столба собралась огромная толпа — всех видов и мастей, с вилами, граблями, сковородками — кто чем мог защититься. И все они, словно камни, бросали яростные возгласы: «Ведьмы!», «Порождения тьмы!», «Демоны!», «Ублюдки!», «Сжечь их!» Но не боль от них жгла сердце Васьки. А горечь и обида. Она смотрела в знакомые с детства лица, искажённые безумством, и жгучие слёзы заливали опаленные огнём щёки. Васька даже зажмурилась, чтобы не видеть этого.

Но в один момент всё прекратилось. Когда Васька вновь открыла глаза, она уже находилось не на костре, а в доме. В холодном, тёмном и будто мёртвом доме. Но это её не испугало. Напротив, ей было всё равно, где она находилась. Сейчас её волновали только костёр и родители.

Васька была уже взрослой девочкой и давно не верила в сказки — её родители погибли. По-настоящему. Жестокий костёр погас, безжалостное пламя исчезло, оставив на площади серый пепел, который разносил во все стороны равнодушный ветер. Толпа, получив наслаждение, разошлась. А её родители уже не воскреснут, мама больше не обнимет, не поцелует, а папа не взлохматит ей волосы, не назовёт «мой рыжий Огонёк». Теперь она осталась одна.

Старуха не счёт. Васька сразу поняла, что та спасла её не из добрых побуждений, и оказалась права. Старуха дала Ваське день, чтобы та пришла в себя, а потом началось что-то из ряда вон выходящее: она заставляла Ваську спать в гробу на кладбище, купаться в кипячёной воде, питаться мертвечиной и собачатиной. И всё это вмещало в себя странные занятия, на которых Ваське нужно было шить тряпичные куклы из человечьей кожи, учить новый язык, знать анатомию тела человека, животного, насекомого и уметь потрошить их. Вместе с Васькой этому учились ещё несколько детей, но все они погибли: не выдержали испытаний.

Самым страшным кошмаром, который ещё долго мучил её по ночам, стала смерть одного мальчишки. Он был ещё совсем крохой, но выглядел отчего-то старше Васьки, слегка полноватый, медленный, неповоротливый, одним словом — Бочонок. И однажды после очередного испытания Старухи, когда им нужно было проспать всю ночь в раскалённой докрасна печи, Васька проснулась от дикого, истошного вопля. Рядом с ней — Бочонок попал к ней в пару, поэтому им пришлось спать вместе — он догорал, словно в адовом огне. В нос ударил удушливый запах жареного мяса и палёной ткани. Васька тогда сорвала голос от крика, но тот момент в печи ярко отпечатался в её памяти на всю жизнь.

Васька не знала, для чего конкретно всё это. А может, Старуха сошла с ума? Этим вопросом она задавалась ежедневно, пока учение вскоре не стало приносить плоды: тело Васьки стало куда выносливее, а душа — закалённой как сталь.

И однажды в одну тёмную ночь Старуха отправила её на кладбище.

— Жду на пороге иную.

Так она сказала. И снова не ошиблась — Старуха вообще ошибалась редко. На следующее утро после этого Васька проснулась в прогнившем гробу рядом с разложившимся трупом.

Первую половину дороги до дома она шла еле-еле, вторую же — немощно ползла. Ей не хотелось всё бросить и остаться подыхать на дороге, как в самом начале учения, наоборот, она хотела как можно быстрее добраться до Старухи. Она знала, что та сможет ей помочь.

Васька даже не удивилась, когда Старуха спокойно и как-то горделиво объявила, что та стала некромантом — нет, его задатки были в ней с самого детства, но просто спали. Васька быстро сопоставила безумные поучения Старухи с её словами и поняла, что та действительно не лжёт. А прошлая ночь, вероятно, была концом учения, венцом Старухиных трудов. Теперь её дитя раскрылось и стало сочным, аппетитным, наливным плодом — с такими словами она подвела Ваську к зеркалу.

Васька ужаснулась. Сквозь многочисленные трещины на зеленоватом стекле она увидела совершенно другого человека. А человека ли теперь? Пусть внешность схожа, но Васька по глазам видела, что смотрит на уже другое существо. Не родное. Не своё «я».

Рядом с голубым — человеческим — глазом соседствовал чёрный, не отражающий свет, будто пустая глазница, покрытое шрамами лицо, казалось, состарилось на лет эдак десять, а взгляд стал холодным, мёртвым.

В тот день многое переменилось.

Васька вытащила руки из земли и поднялась, долгое время глядя на могилу. Затем подошла к соседней и легла на неё, будто на кровать, заложив руку за голову.

Небо над кладбищем было совершено иным. И звёзды совершенно другими. Будто нездешними.

Васька хорошо знала это кладбище, в детстве она часто играла здесь с деревенскими детьми в футбол и прятки. В голове блеснуло горькое воспоминание: стоящая на плотине мама машет маленькой Ваське рукой и кричит: «Давай домой!»

На глаза навернулись слёзы, Васька хотела даже немного всплакнуть — успокоить душу, но, вспомнив, что прилетает от Старухи за хотя бы одно малюсенькое проявление слабости, тут же собралась.

По бедру Васьки скользнуло что-то холодное и быстрое. Оно добежало аж до талии, когда Васька двумя пальцами подняла его и поднесли к лицу. Длинная, жилистая сороконожка. Васька полюбовалась ею, как каким-то сочным деликатесом, а потом закинула в рот. Бархатные ножки привычно щекотнули дёсны, из-за чего Васька улыбнулась краешками губ.

Вообще, она не любила улыбаться. Считала это сродни кощунству — улыбаться, когда рядом нет родителей. И уже никогда не будет. Или будет — Васька всегда была настроена считать именно так. Раз она некромант, то воскресить мёртвых для неё должно быть как раз плюнуть. Но вызвать человека с того света гораздо сложнее, чем пса или крысу.

И вот уже битую третью ночь подряд Васька пыталась добиться желаемого эффекта именно от работы с человеком. Но ничего не выходило. Скелет даже ни разу не дёрнулся. Тогда она — через силу! — просила совета у Старухи. Но та лишь гаденько ухмылялась — кошёлка старая! — да книжонку по чёрной магии подсовывала. Вот только ничего в ней путного не было, и написана она была на древненечистом, а его Васька не совсем хорошо знала.

В кустах зашелестела нежить, в траве застрекотали сверчки, а где-то вдали выл на луну волк — у всего и всех жизнь шла своим чередом.

Перевернувшись на бок, Васька от скуки круговыми движениями начала выводить на земле узоры. Нужно было поспать, а завтра она с новыми силами вновь примется за дело.

Согласившись с собою, Васька перевернулась на другой бок и закрыла глаза, подперев ладони под щёку. Спать на сырой могильной земле было неудобно и жёстко, но, по крайней мере, это был ещё не самый плохой ночлег.

В убаюкивающей тишине негромко проухал филин, по телу вновь забегала и поползла живность, а от земли несло омерзительным запахом гнили, но Васька старалась не обращать на это внимания и наконец заснуть. И удалось ей это только на рассвете.

Ей снился приятный сон. Когда они были все вместе, крепкой и дружной семьёй. Глаза Васьки вспыхнули неуловимым мгновением детского восторга, принесёнными из беззаботного детства. Вот Васька просыпается от чудесного запаха любимого пирога, который мама готовила только по воскресеньям; вот они уже сидят за столом и смеются над очередной историей папы — пусть они и не были смешными, но Васька с мамой считали своим долгом подбодрить папу; а вот они дурачатся на речке; а вот, укутанные в колючие тёплые пледы, пьют горячий чай и смотрят на морозные узоры на окне. И самое важное, самое тёплое, самое пушистое воспоминание Васьки — сказка на ночь. Это была целая процедура: мама рассказывала, а папа изображал это либо сам, либо с помощью «театра теней». И ни одна сказка не заканчивалась вовремя и не обходилась без фантазий Васьки на тему: «а что, если бы»...

Васька резко открыта глаза и приподнялась; от светлого сна не осталось ни следа. Васька сжала кулаки до побелевших костяшек.

От её старого дома ничего не осталось, теперь на его месте гордо возвышались развалины.

Но хотя бы там, во сне, она была по-настоящему счастливой...

Её второй — голубой — глаз наполнился чёрной злобой и ненавистью — к себе, к миру, к Старухе, к людям, что разрушили их семью. И Васька вдруг снова возжелала мести.

Кто они такие, чтобы судить? Они ведь просто люди! Почему именно её семья?

В такие моменты Старуха всегда оказывалась рядом и остужала Васькин пыл, но сейчас её не было рядом, а жажда мести лишь стремительно возрастала.

«С них не убудет, если умрёт всего лишь... сотня человек, — твёрдо решила Васька, — Или целая деревня! Все смотрели, потешались, но никто не вмешался — даже не попытался! — будто мы всего лишь животина в зверинце! Чучела! Свиньи на убой!»

Васька настолько сильно разозлилась, что даже не заметила, как с её пальцев начали срываться чёрные искры, как вокруг резко ухудшилась погода, поднялся ветер, рассвирепело небо, а в ближайшем посёлке наверняка подохла вся животина.

Но в один момент Васька вдруг подумала — почему бы не направить всю её злость на дело, а не на пустую месть?

Она подошла к «безымянной могиле» и лежавшему перед ней в гробу иссохшему скелету некогда взрослого человека — она успела выкопать его ещё вчера, пока мучилась бессонницей.

Васька стояла у гроба, накрыв руку матери своей, и боялась наклониться к разложившемуся лицу и поцеловать покойницу в лоб. Васька ни раз представляла, как мамины глаза открываются, тело начинает шевелиться, принимает человеческий облик, как её губы растягиваются в улыбке, оголяя полусгнившие зубы.

Но мама лежала недвижимо, как восковая фигура. Васька поцеловала её в лоб и громко вздохнула, точно вынырнула из деревенского пруда. Затем опустилась на колени, положила руки на череп и закрыла глаза.

«Хочу, чтобы она воскресла! Хочу-хочу-хочу!» — Васька по нескольку раз повторяла эти слова про себя на разных языках. Затем сорвалась и прижала череп к себе, словно ожившую родную мать.

— Я больше не хочу быть одной, — промямлила она и положила череп к себе на колени; через глазницу тут же вылез огромный чёрный паук, но Васька брезгливо смахнула его.

Когда-нибудь у неё получится. Она воскресит маму и папу. Обязательно. Ради этого ведь она и существует на этом свете.

Обязательно.

Когда-нибудь.

Она выучит древненечистый, зазубрит все правила, проштудирует все ныне существующие книги по чёрной магии от корки до корки, наберётся сил — и осуществит свою мечту.

Папа и мама восстанут из мёртвых, непременно удивятся, но обязательно узнают её — свою дочь.

Папа взлохматит ей волосы, а мама начнёт счастливо щебетать:

— Василиса, миленькая, ты жива! Какое счастье!

А Васька непременно скривится. Своё имя — Василиса — она терпеть не могла. Ли́сой ей тоже называться не нравилось, так что она придумала краткое и бойкое мальчишечье «Васька». Мама, конечно, в своё время охала: где это видано — девочке зваться как дворовому пацану? А папа лишь ухмылялся и быстро подхватил новую кличку, но мама всё никак не могла смириться и продолжала звать «Василисой».

Но в этот раз Васька скривится совсем на чуть-чуть, ведь такой повод — воскрешение родителей! Ещё бы обращать внимание на такие мелочи!

А после этого они переберутся жить далеко-далеко на восток, в другие края, подальше отсюда. И Старуху Васька больше никогда не увидит. И заживут они ещё очень долго и счастливо. И никакие Время и Смерть им тогда будут уже не помеха.