Divinum opus sedare dolorem (джен)

— Не надо!

Несмотря на широко открытые глаза, сон, темный и липкий, не пожелал отпустить свою жертву так легко. Он крепко оплел ноги и руки, лишив возможности двигаться. Медленно, словно питон, подполз к лицу, намереваясь намертво вцепиться в рот и нос.

Мальчик вздрогнул и сел, обхватив себя потными руками. Необходимое, как известно, действие, чтобы понять, что ты жив. Что тесный гроб не сдавливает плечи в последнем объятии. Что об его крышку не стучат комочки мёрзлой земли. Что сестра не плачет навзрыд где-то наверху.

Грегор глубоко вдохнул и медленно выдохнул, отчего в воздухе образовалось крошечное облачко пара. Холодно. Должно быть, маленькая буржуйка в кухне погасла. Надо бы спуститься, добавить щепок и старых газет, раздуть огонь. Все равно больше заснуть ему не удастся, в этом он был более чем уверен. Вновь оказаться в гробу Грегору не хотелось.

К мелкой дрожи добавилась чудовищная жажда. Горло противно побаливало от сухости. Нет, определенно придется спускаться, иначе, как думалось Грегору, он не избежит обезвоживания.

Мальчик спустил ноги с кровати, сунул их в мягкие тапочки и прислушался, спит ли сестра. Из комнаты Греты (она находилась совсем рядом, на том в свое время настоял сам Грегор, чтобы ей не было страшно далеко бегать к брату, если присниться кошмар) не доносилось ни звука.

Добравшись до двери, он прошел темный коридор (со стены на него снисходительно глянула светская красавица в мехах), неслышно спустился по лестнице, минуя особенно скрипучие ступеньки.

Когда впереди уже чернел заветный дверной проем кухни, словно по закону подлости (в который Грегор, разумеется, не верил), он умудрился запутаться в ночной рубашке. Ноги заплелись, мальчик потерял равновесие и упал, ткнувшись носом в половицы. Краешком сознания Грегор даже удивился, почему такое тщедушное существо, как он, произвело столько шума. Остальную же часть сознания и затопил противный животный страх. Отец спит чутко. Очень чутко.

Словно в подтверждение его мыслей, пойманными птицами бившихся в голове, жутко скрипнула дверная ручка с облупившейся краской. Дверь родительской спальни растворилась. Грегор сжался на полу в тщетной попытке исчезнуть, или, по крайней мере, провалиться сквозь землю, где отец его точно не достанет.

— Кто там шумит, собака тебя раздери?

Грегор не ответил, только ещё сильнее зажмурился, ещё крепче сжал себя руками.

Уже позже он осознает, какую ошибку совершил, промолчав. В темноте Герман не заметил свернувшегося у порога мальчика и споткнулся. Благо, не упал, сумел удержать равновесие.

Отец разразился отборной руганью, от которой стало ещё страшнее.

— Кто там, чтоб тебе пусто было? — к белому от страха лицу мальчика поднесли свечу. — Грегор? Ты какого пса здесь... Разлёгся?!

Герман схватили сына за плечо и больно вздернул на ноги.

Глаза открывать было слишком страшно.

— Что ты тут делаешь ночью?

Грегор, наверное, и ответил бы, но язык словно ослабел и не желал слушаться своего обладателя. Голос умер где-то в груди, не успев родиться.

— Отвечай, мальчишка, какого пса ты шляешься ночью, будишь меня и мать? Ты не знаешь, что она болеет? Не знаешь, что мне завтра на работу вставать в песью рань, когда даже петухи преспокойно спят на своих насестах? Что тебе понадобилось на кухне, маленький негодяй? Что ты молчишь?!

Осознав, что его упрямое молчание лишь распалит отцовский гнев, Грегор совершил над собой усилие и всё-таки заставил язык шевелиться. Протолкнуть несколько слов сквозь сжавшееся от страха горло оказалось ещё более трудной задачей:

— Я хотел... Попить. Воды. На кухне.

Герман жутко улыбнулся, словно успокоившись и поняв, о чем ему лепетал сын. Складки, которые от дрожащего света свечи стали глубже, разгладились. Он опустил плечо Грегора и выпрямился, хрустув спиной.

Мальчик замер, не зная, чего ожидать дальше. Отцовский гнев угас, или, напротив, сейчас разгорится ещё пуще? Может быть, ему стоит быстренько сбежать в свою комнату, посчитав изменения в лице Германа за прощение?

Сбежать он не успел.

Схватив сына за шиворот, точно нашкодившего котенка, отец неожиданно потащил Грегора к входной двери. Несколько секунд мальчик пытался отбиваться, однако быстро осознал тщетность своих попыток после нескольких затрещин, от которых голова закружилась и наполнилась противным шумом.

Герман, не церемонясь, выставил сына на улицу, захлопнул дверь и несколько раз провернул ключ в замке.

— В следующий раз ты трижды подумаешь, прежде чем беспокоить нас с матерью.

Грегор забарабанил в дверь.

— Впусти, пожалуйста, я отправлюсь спать, папа, пожалуйста, я, — последние слова перемежались с громкими всхлипами, — я не буду шуметь... Папа!

За дверью висела равнодушная, мертвая тишина.

"А теперь что?" — с ужасом, который предполагает перспектива провести ночь на улице под дверью подумал он, и, уже не стесняясь, сполз на коврик и разревелся.

Дверь представлялась нерушимой стеной, бездонной пропастью, отделивший его от отца, ножом, отсекшим его, как ненужный, шумный, мешающий ломоть от тепла дома.

Грегор рыдал, уткнув мокрое лицо в острые колени и изредка поднимал голову к звёздам, собираясь что-то произнести, но, не решаясь попросить хоть какого-то отмщения или утешения, снова зарывался в колени и плакал.

Однако очень глупо полагать, что Слышавший все не слышит нас без слов.

— Глегол! Глегол, ты там?

Мальчик заставил себя подавить рыдание:

— Грета? Ты, что ли?

Он приник к окну прихожей, откуда на него глядели блестящие светлые глаза младшей сестры.

— Я.

— Ты почему не спишь?

— Услышала, как вы лугаетесь. И как ты плачешь.

Грегор вспыхнул:

— Я не плачу. Я мальчик.

— Глаза класные. — резонно заметила она и поджала колени к подбородоку.

— И у тебя, — не остался в долгу мальчик.

Он быстро вытер глаза, преводя себя в презентабельный вид старшего брата и вздохнул, очень по-взрослому:

— Почему ты плакала?

— Кошмал приснился, — губы Греты дернулись, напускное равнодушие мигом слетело, — пло тебя.

— И мне тоже.

— Тебе что? — с любопытством поинтересовалась девочка, устраиваясь поудобнее на подоконнике.

Грегор передернул плечами:

— Что меня живьём хоронят. А я ни двинуться, ни закричать не могу. Лежу, понимаешь, как чурка, — он тихо и нервно засмеялся, — и молчу. Вот дурак, а?

Сестра робко захихикала:

— А мне снился огломный талакан. Пледставляешь, вот такущий, — она раскинула руки, силясь показать габариты своего кошмара.

— Нашла чего бояться, дурочка, — снисходительно посмотрел на нее Грегор, — таких больших тараканов не бывает.

С минуту они помолчали, переваривая и отпуская в раскинувшийся звездный купол свои ночные страхи.

— А даже если и были бы, — первым нарушил звенящую тишину Грегор, — я бы тебя защитил от любых тараканов.

— А я бы... Я бы не дала тебя живого закопать.

— Вхот и договорились, — сам не зная почему, серьезно, словно нерушимый обет, и задумчиво произнес мальчик,

— Глегол.

— А?

— А ты почему встал?

— Пить хотел.

— Попил?

— Не успел, — мальчик снова уселся под дверь. В горле по-прежнему было сухо, остро и больно.

— Погоди, я сейчас, — тихо, словно кошка, сестра соскользнула с подоконника и изчезла в темноте прихожей.

Под ложечкой вновь засосало от чувства одиночества и оставленности всем миром. В глазах противно защипало. Хоть бы сестру никто не услышал...

Грета вернулась быстро, хотя мальчик начал всерьёз сомневаться, что может адекватно воспринимать течение времени.

— Вот, делжи.

Скрипнула оконная рама, впуская в прихожую свежий осенний воздух с улицы.

Свесившись с подоконника, младшая сестренка, благослови ее все святые, протянула ему стакан, полнехонький чистой, прохладной воды.

Грегор залпом выпил живительную влагу, не открывая глаз, он вцепился в стакан мертвой хваткой, словно опасаясь, что откуда ни возьмись вдруг появится отец и отнимет его драгоценную воду.

Выпив все до последней капли, мальчик перевел дух и горячо поблагодарил сестру:

— С меня лодочка для кукол, — пообещал он и икнул, — цветная. И десяток марок.

— Ула! — от радости Грета едва не свалилась с подоконника.

— Не голоси так! А то папа снова проснется.

Оба содрагались от подобной перспективы.

Вздохнув, Грегор улыбнулся — улыбка выходила слабой и призрачной в бледном свете луны и уличных фонарей:

— Спать, видимо, придется здесь.

— Холодно здесь. Ты замелзнешь и заболеешь, и будешь кашлять кровью, как фройлен Леви, — резонно испугалась сестра и, напрягая свои слабосильные ручки, вытащила брату одеяло.

От такого подарка Грегор просто просиял:

— Папа убьет нас утром, — радостно сообщил он, заворачиваясь как следует.

Устроился удобно, даже, как показалось Грегору, роскошно для наказанного.

— Ага. Тебя уж точно, — подтвердила сестра и скрылась в окне.

Уже засыпая, Грегор тихо позвал:

— Грета, ты там?

— Я тут посплю, холошо? — отозвался голос с подоконника, — одной стлашно.

Мальчик улыбнулся сквозь слезы, неизвестно отчего выступившие на глазах. Сестра никогда не даст похоронить его заживо. А он обязательно сумеет защитить ее от всех страшных тараканов этого мира. Даже от отца.

Грегор Замза никогда не будет одинок, пока на этом или том свете существует Грета Замза.

— Одеяло возьми.