Книжные дети (джен)

— Нет.

Короткое слово — а в тиши кухни словно разбили что-то стеклянное.

Сэм почувствовала, как в глазах защипало. Ее главные опасения сбывались.

Саймон, непривычно жесткий и упорный, повторил твёрже:

— Нет, мама, я не полечу. Нельзя так.

Девочка — маленькая, чернявая, с острыми глазами и не менее острыми локтями — вздохнула:

— Саймон, брат, послушай, пожалуйста, это необходимо.

Мальчик отвёл блестящие глаза, готовый заплакать, и безнадежно посмотрел на мать. Та шагнула к нему, раскрывая неловкие объятия, и так же неловко улыбаясь:

— Сынок, мы все решили. Если хочешь помочь, ты должен послушаться.

Тот отшатнулся, побледнев:

— Мама, нет! — в голосе задолжали слезы. — Я никуда не полечу без тебя и Сэм! Как я буду в эвакуации, сыт, в безопасности, а вы тут, под обстрелами!

Брат задыхался от сдерживаемых рыданий. Губы сестры сжались в суровую узкую полосу. В груди закипело раздражение: как же он не понимает, в каком они положении! Мама не сможет обеспечить ребенка одна, а если Сэм полетит, то и она, и Саймон обречены на голодную смерть. А если миссис Кемборн заболеет? Кто возьмет на себя ответственность за содержание семьи? К тому же, в самолёте осталось только одно место. Так сказал мистер полицейский, что приходил вчера. И Саманта уже решила, кто его займёт. Ни одна сила в мире, кроме Бога, не способна заставить ее изменить решение. Она должна спасти брата. Как и обещала папе.

Задрожав, Сэм схватила брата за худые плечи и с силой встряхнула:

— Ты совсем ничего не понимаешь, да? Ты здесь не поможешь! У меня хоть работа есть! — голова Саймона болталась из стороны в сторону. — А ты только забот матери прибавишь.

Совершенно против воли она вдруг сорвалась на крик:

— Ты здесь умрёшь, понимаешь?!

Недостаток еды, постоянное напряжение и волнение за семью сделали свое дело. Сэм сама не понимала, что с ней творилось. Она ведь никогда не поднимала голоса на брата прежде.

Побелев, словно мрамор, Саймон вдруг обмяк и начал медленно оседать. Глаза закатились.

— Сэм…

Сестра успела подхватить его, аккуратно поддержав голову. Обругав себя последними словами за несдержанность, она подняла брата на руки. Сердце сжалось. Слишком лёгок он был для ребенка девяти лет.

— Отнеси его в кровать, только осторожно, ради Бога, не урони на лестнице, — пробормотала ей в спину уставшая, выжатая непосильным трудом, словно губка, мать.

Поднявшись по лестнице, Сэм опустила брата на кровать, утешая себя мыслью, что тот в эвакуации, в этой сытой и далёкой Америке, где бомбы, в отличие от Лондона, с неба не сыпятся по несколько раз на дню, хорошенько откормится.

Глянув на старые часы, некогда повешенные папой на чердаке-спальне, девочка обнаружила, что до ее ночного дежурства остаётся два часа. Надо бы поспать. Иначе снова прилетит от старшей по отделению сестры за то, что она, дескать, носом клюет.

Многодневная усталость наполнила тело свинцовой тяжестью. Сэм в изнеможении опустилась на потрёпанный ковёр, показавшийся ей вдруг очень мягким, и забылась тяжёлым, крепким сном.

Пробуждение было резким и неприятным. На одну страшную секунду показалось, что она опоздала на дежурство. Нет, лучи закатного солнца крались по ковру. Значит, Сэм еще успеет поесть перед дежурством, постирать брату плащик и привести себя в бодрый, подобающий медицинской сестре вид. Ну и что, что ей всего двенадцать лет? Зато она помогает при операциях — подает скальпель, ножницы, бинты. И зря Джек смеется. Надменному хористу просто-напросто завидно, ведь его к раненым и в операционную не пускают. Только коридоры ему и остается драить, да бегать за папиросами для врачей.

Сэм прислушалась. От кровати доносился приглушенный плач. Значит, уже очнулся. Девочка подкралась к брату и осторожно стащила с него одеяло. Саймон лежал, свернувшись калачиком и вцепившись в волосы побелевшими пальцами. Сестре стоило огромных усилий не разрыдаться вслед за ним.

— Саймон, прости, пожалуйста, что я на тебя накричала. Ты испугался?

Мальчик обратил к ней заплаканное лицо. Бледные губы его дрожали. Коротко всхлипнув, Саймон порывисто обнял Саманту, уткнувшись лицом ей в плечо.

— Сэм, прости, я боюсь, Сэм, я не хочу… — горячо зашептал маленький хорист, — я боюсь, что пока я буду там, ты здесь…

Чёрное платье сестры стало совсем мокрым. Вздохнув очень по-взрослому, она обняла брата в ответ.

— Что, Саймон?

Он всхлипнул и на несколько мгновений затих, готовясь произнести страшное.

— Я боюсь, что ты тут умрешь.

На чердаке повисла тишина, не нарушаемая даже рыданиями Саймона. Брат и сестра обдумывали слово, от которого даже у взрослых мужчин холодеет в животе и потеют ладони. Слово, которое не должны опытно постигать дети их лет.

Смерть.

Саманта проглотила ком в горле и постаралась собрать в кулак остатки мужества.

— Что ты, дурашка… Как же я могу умереть? — она постаралась придать голосу бодрую уверенность. — Я не умру, честно. Я тебе когда-то врала, скажи?

Брат отнял лицо от ее плеча:

— Нет. Отец Джон говорит, что это грех — вранье.

Сэм решила играть роль взрослой до конца.

— Конечно, грех, он абсолютно прав. Поэтому я никогда не вру. И сейчас не совру — я не умру.

Саймон внимательно посмотрел на сестру, поток его слез наконец иссяк.

— Ты обещаешь, Сэм? Обещаешь, что не умрешь без меня?

Сэм вздохнула и подняла руку в клятвенном жесте.

— Обещаю, Саймон.

— Мама?

Сэм осторожно заглянула в родительскую спальню, в которой царила тишина. Только зашкафный сверчок тихонько пел реквием прежней мирной жизни этого дома. Миссис Кемборн дремала, свернувшись на двуспальной кровати. Даже во сне ее лица не покидали напряжение, вселенская усталость и страх. В первую очередь — за детей, потом — за мужа, и только в последнюю очередь — за себя. Сердце дочери сжалось. Сколько бы времени с ухода отца на войну ни прошло, она не сможет привыкнуть к одиночеству матери на этой кровати, вдруг ставшей слишком большой. Как смутно помнилось Сэм, по утрам выходных, когда они с братом прибегали в спальню будить разоспавшихся родителей, им всегда было очень тесно; кто-то обязательно получал пяткой в глаз или локтем в живот, а папа ворчал, что площадь лежбища морских котиков пора увеличивать.

Тщательно укрыв маму одеялом, Саманта надела каску (за последние несколько месяцев она успела твердо зазубрить, что без защиты, пусть и сомнительной, порог переступать нельзя) и потрепанное пальтишко, криво завязала на руке белую повязку с красным крестом.

Несколько улиц до госпиталя она прошла спокойно — бомбежки, видимо, были запланированы на ночь. Пара прохожих улыбнулись девочке, заметив крест, вновь ставший даже для убежденных материалистов символом спасения. Пусть спасения лишь жизни временной. Для Сэм же — жизни вечной.

Военный госпиталь встретил её неизменными запахами спирта и крови, шумом снующих туда-сюда врачей и медсестер. Девочка проскользнула в сестринскую. Она не успела даже повязать фартук, как в комнату ввалилась сестра Джейн, высокая и грузная.

— Здорово, вороненок, — устало поздоровалась женщина и принялась отмывать руки в железном рукомойнике. Сэм кивнула в ответ на приветствие, улыбнувшись детскому прозвищу. Хористов местной церкви св. Стефана, где пел Саймон, из-за черноты плащиков называли воронятами. По негласному решению мальчиков, к компании воронят неофициально принадлежала и Саманта.

— Ты вовремя. Как раз седьмая палата освободилась, там помыть надо.

— Что, Чарли выписали? Его же вчера била лихорадка, — удивилась Сэм.

— Ага, выписали. На тот свет.

Малолетняя медсестра побледнела и почувствовала, как к горлу подступила дурнота. Залпом проглотив стакан воды, она обругала себя за чувствительность. Пора привыкнуть. Только, кажется, ей это не под силу. Она не привыкнет. Никогда.

— Давай, милочка, поторопись, ты мне потом в операционной будешь нужна. — Джейн легонько подтолкнула Саманту в сторону выхода.

В палате, судя по скрипу тряпки по кафелю, уже кто-то был. Стоя на коленях, длинный рыжий мальчишка сосредоточенно драил пол. Из угла, где трудился Меридью, доносилось тихое сопение. Сэм удивилась, ведь ручной труд хорист не любил и всячески его избегал. Увидеть Джека, помогающего ей мыть полы в храме, можно было лишь в розовых мечтах.

— Меридью, — она присела рядом, — ты чего это?

Он разогнулся, хрустнув костлявой спиной.

— Привет, Кемборн. Чур, окна за тобой, а то на них меня уже не хватит. Чистые тряпки вон там, в ведре отмокают.

— У вас что, все деньги закончились? — усмехнулась Сэм и скрутила кусочек ветоши, бывший когда-то чьей-то рубашкой. В ведро полились капельки.

— Нет. С чего вдруг?

— Тебя ж под дулом пистолета убираться не заставишь. Вот и думаю, что совсем дело плохо, если даже ты пришел в госпиталь работать.

— Я не работать. Я помочь. Бесплатно. Тебе же меньше работы, что не так?

Сэм поняла, что невольно оскорбила друга в лучших чувствах, и улыбнулась. На щеках вспыхнул румянец.

— Ничего. Спасибо.

— Пожалуйста, — буркнул красный как рак хорист и, снова склонившись над полом, поспешил перевести тему: — Ну, решили что-то?

— Насчет чего?

— Насчет эвакуации.

Саманта дернула плечами и постаралась вложить в слова как можно больше равнодушия, словно решение само собой разумелось и не предполагало каких-либо иных вариантов:

— Полетит Саймон.

— Почему он? Могла бы ты. — удивился Джек, словно он ожидал услышать другой ответ.

Сэм это недоумение разозлило. Тонкие пальцы сильно сжали тряпку — на подоконник полилась грязная вода.

— Ты идиот, Меридью? Разве это не очевидно? Он больной и совсем маленький. А у меня работа есть, и я здоровая, как конь. Тут даже обсуждений быть не может!

Хориста гнев обыкновенно спокойной Саманты изумил еще больше, чем решение о эвакуации Саймона. И насчет заявления о конском здоровье он мог бы поспорить.

— Ты чего так взъелась? Я просто спросил. Саймон так Саймон.

Девочка вновь покраснела, на этот от стыда за гнев, и отвернулась к окну. Несколько долгих минут они молчали, смущенные и погруженные в работу. Первым не выдержал Джек.

— А все-таки жаль, что ты не летишь с нами. Мы могли бы здорово повеселиться там, в Америке. Все наши летят. И Билл, и Генри, и даже Роджер. Хотя его, кажется, отец просто хочет сбыть с рук и наконец спокойно уйти в запой.

— Бедный Роджер, — вздохнула Сэм. — Мне очень жаль его.

— Тебе всех жаль.

— Отец Джон говорит, что это не плохо.

— Это неудобно, — поморщился Меридью, — если всех подряд жалеть, сердца не хватит. Так мой папа говорит.

— А мой отец говорил, что от сострадания сердце расширяется.

— А в один прекрасный день — бам! — и разорвется, — хохотнул Джек, но, заметив мрачное лицо Сэм, снова сделался серьезным.

— Письма вам от него приходят?

— Уже месяц как нет, — тихо ответила Саманта и запрокинула голову в попытке задержать набежавшие слезы. Не хватало еще разреветься при Меридью.

— Ты не переживай раньше времени. Может быть, там, где он сейчас, наши идут в наступление, и он так крепко бьет немцев, что писать вам не успевает.

На лице Сэм мелькнул призрак улыбки. Ему легко говорить. Его отец в безопасности, в Лондоне, наверняка, в каком-нибудь специальном бомбоубежище для важных шишек.

— Ой. Меридью, я же совсем забыла, — Саманта порылась в кармане платья и выудила маленькое зеленое яблоко с румяным боком. — Это тебе.

В глазах Джека вспыхнул голод. Схватив яблоко, он с животной жадностью вгрызся в сочную мякоть. Ел быстро, словно боялся, что еду могут отнять. Сэм изо всех сил пыталась не замечать урчания в животе и легкого головокружения. Будь трижды проклято ее вечно низкое давление, из-за которого она не может и дня потерпеть без сахара.

— Спасибо. Вкусное, очень, — Меридью съел даже косточки и черенок и искал, обо что вытереть липкие от сока руки. Не найдя ничего подходящего, он вытер их о брюки.

— Жизнь-то налаживается, а, Сэм?

Она ободряюще улыбнулась в ответ.

— Ты очень худой. Ешь там как следует.

— Непременно наемся в первый же день до отрыжки, — размечтался Меридью, повалившись на больничную койку и закинув руки за голову, — наконец-то будет свежее мясо, молока, сколько хочешь…

Снова противно заворчал живот. Саманта опустилась на койку и обхватила себя руками, чтобы заглушить урчание. Голова трещала.

— Джек, я тебя только об одном прошу.

— М?

— Береги там Саймона. Присмотри за ним, хорошо? Он совсем ребенок, а ты старше. Проследи, чтобы он повязывал шарф зимой, вовремя принимал таблетки и не связывался с плохой компанией.

Джек взглянул на подругу, и ему стало жутко от бледности ее худенького лица. Под глазами синели круги, а сероватые губы были сурово и скорбно сжаты. Глаза болезненно сверкали от тревоги за брата и друзей. Раньше он этой болезненности не замечал.

— Сэм, ты не переживай так. Ну, на тебя же даже смотреть страшно. Ничего с твоим Саймоном не случится, обещаю.

— Береги себя, Джек, береги Саймона! — с мольбой прошептала она, схватив Меридью за руки холодными трясущимися пальцами. Саманту колотило от напряжения, от страха, от того, что принятое решение вопреки доводам рассудка казалось ей неправильным. Джек осторожно высвободился из цепкой хватки и укрыл плечи Сэм одеялом.

— Посиди тут, я кофе принесу. А то домой не дойдешь. Насчет Саймона не беспокойся, я присмотрю за ним. Все будет хорошо.

Если бы он знал…

Самолёт межзвёздую мглу

Рассекает крылом отточенным.

Он, быть может, напрасно спешит

И летит он совсем не ко мне.

Только я в глубине души

Очень верю в хороший конец.

Эрени Корали

И только высоко, у Царских Врат,

Причастный Тайнам, — плакал ребенок

О том, что никто не придет назад.

Блок

Давка в аэропорту стояла невообразимая. Единственное, что могло прийти на ум при виде такого скопления людей — Вавилонское столпотворение. Крики полицейских, рыдания женщин и звонкий плач детей слились в единый гул, невыносимо бивший по ушам. Мысли путались от духоты, усталости, всеобщего гвалта и шума взлетающих самолетов, выкрашенных в маскировочный цвет. Кажется, этим забота о безопасности эвакуации малолетних англичан ограничивалась.

Как и большинство провожающих, Сэм всхлипывала. Мужество и сдержанность изменили ей лишь теперь, перед трапом. Оставалось лишь несколько минут до отлёта. Саймон держался — за время долгой регистрации и проверки документов он ни разу не терял сознания. Только сейчас, побледнев, тихонько попросил немного посидеть. Они нашли какой-то закуток, где ждали отлета другие уставшие беженцы, и опустились на чемодан. Брат, целых два часа игравший роль стойкого оловянного солдатика, наконец не выдержал и расплакался. Сэм обняла его так крепко, как, кажется, никогда не обнимала. Всхлипы переросли в рыдания. Слезы бежали по щекам и исчезали в темной шевелюре Саймона.

— Все… Все будет хорошо, слышишь? Погода ясная, облаков мало. Быстро долетите. Наверное, через два часа, — она понятия не имела, сколько времени занимает перелет из изрытой траншеями Британии в сытую Америку. — Ты только не забудь послать письмо, хорошо? И таблетки пей два раза в день, я их в карман пиджака положила.

— А вы с мамой? Что с вами будет? — прошептал брат, глядя на сестру темными заплаканными глазами. Маленькие пальцы хориста отчаянно цеплялись за ее платье.

— А мы тоже будем тебе писать, как мы тут живем. Война кончится, и ты прилетишь обратно. Папа вернется. Будем все вместе. Непременно будем.

Саманта не понимала, кого она хочет убедить в благополучном исходе происходящего — брата или себя. Заметив на лице Саймона бледную дрожащую улыбку, она улыбнулась в ответ. Они улыбались отнюдь не из-за веры в лучшее будущее, а друг для друга. Саймон привык быть опорой для сестры. Сэм — защищать и опекать брата.

Раздался первый гудок, перекрывая какофонию голосов. На несколько мгновений толпа немного притихла.

— Пора.

К трапу, превратившимся для Кемборнов в эшафот, они пробирались медленно. Саманта крепко сжимала потную ладошку брата — со всех сторон напирали люди, потерявшегося ребенка могли не заметить и просто затоптать. Возле самолета жалась стайка мальчиков в черных плащиках с серебряными крестами. Темное пятно казалось совершенно инородным в разноцветной толпе.

— Меридью! Джек!

Самый высокий вороненок чудом услышал в гвалте крик и обернулся. Лицо его было бледным, но на удивление спокойным, словно полеты в Америку в военное время для него — совершенно привычное событие.

— Сэм! Ну наконец! Где вас носит?

Ловким движением рук он выудил брата и сестру из давки и втащил в черный кружок.

— Тебе особое приглашение нужно? — раздраженно поинтересовался Меридью у Саймона. Тот испуганно помотал головой. — Вы там где-то ходите, а потом на самолете народу не досчитаются. И что, прикажешь разворачиваться?

— Успокойся, — одернула его Саманта, торопливо вытирая лицо, — он и так переживает, а ты еще больше нагнетаешь.

— Ладно, — пробурчал Джек чуть спокойнее, — если все наконец изволили явиться, то давайте пересчитаемся. Хор, перекличка! Билл!

— Здесь!

— Генри!

— Тоже здесь!

— Роберт!

— Я тут, — низкорослый мальчик вышел из-за широкой спины Билла.

— Роджер!

— А не видно? — вопрос ответа не требовал, так как темноволосый мальчишка большим синяком под глазом стоял прямо перед Джеком.

— Я для порядка, — заявил Меридью и поставил галочку напротив имени Роджера. — Так, Саймона я уже видел. Где Морис?

— Тут я, — рослый, пышущий здоровьем хорист даже теперь, вопреки всему, улыбался. Слишком парадоксальной показалась Сэм эта улыбка. По спине пробежали мурашки.

— Вижу, — еще одна галочка. — А Гарольд где?

— Он уже сел, — сообщил Билл, — он толпы боится.

Джек закатил глаза. На лице его отразилась мука руководителя непутевых детей.

— У нас в хоре что ни певец, то либо боится каждого шороха, либо всегда с фонарями ходит, либо припадочный.

Роджер нахмурился. Он хотел было ответить грубостью вроде «за базаром следи», но понял, что с противным запевалой ему коротать ближайшие полгода, и счел за лучшее не нарываться на лишние ссоры.

Прозвучал второй гудок. Волнение людского моря достигло апогея. Хористы похватали друг друга за руки, чтобы никого из них не унесло течением. Меридью и Билл возвышались над ними, словно две отвесные скалы.

— Загружаемся, — приказал Джек, подталкивая товарищей к трапу.

Широко раскрытыми глазами Сэм смотрела, как ее друзья один за другим исчезают в железном чреве самолета. По лицу бежали слезы, но вытирать их не было никакого смысла. Тот потерялся где-то в прошлом, где держать лицо казалось чем-то жизненно необходимым. Где прозвища «плакса» и «девчонка» казались смертельными оскорблениями и страшной трагедией. Онемевшими пальцами она мяла рукав и мечтала, чтобы все происходящее оказалось дурным сном, но проснуться не получалось.

rezerv-finance.com

Меридью повернулся к подруге и церемонно протянул руку:

— Ну, увидимся. Береги себя.

Саманта слабо пожала его ладонь и про себя удивилась, какая же она холодная и твердая. Словно мраморная.

— Джек, береги их всех. Ты старший, понимаешь?

Он кивнул:

— Я же обещал, что все будет хорошо. Что может случиться?

Единственным возможным ответом было: «не знаю». Жуткое предчувствие чего-то неотвратимого и страшного преследовало ее с дня решения о эвакуации. Но, зная недоверие Джека ко всему, что невозможно обосновать и объяснить логически, подкрепляя фактами, Саманта понимала, что хорист только рассмеется в ответ на ее опасения.

Саймон бросился на шею сестры, глухо рыдая:

— Сэм, пусть тебя Бог сохранит, я буду молиться за тебя каждый день! — мальчика била крупная дрожь, он захлебывался слезами и последними словами, которые должен был, непременно должен сказать сестре.

— Я тебя люблю, Сэм!

— Все будет хорошо. Обязательно. Я обещаю, — голос сел от слез. Тонкая рука в последний раз прошлась по темным вихрам.

Раздался третий гудок. Потерявший терпение Джек вырвал Саймона из объятий сестры и поволок вверх по трапу.

— Я обещаю, слышишь!

Друг и брат растворились во тьме дверного проема. Сэм показалось, что их проглотило огромное металлическое чудовище. Сердце пропустило несколько ударов, упало и так и не смогло вернутся в прежний ритм. Самолет разгонялся, унося первых друзей детства и последнего родного человека. Про маму она не вспомнила, потому что ближе брата ей все равно никто из смертных не станет.

Никогда.

В небе самолет казался совсем маленькой точкой, словно неизвестный остров, затерянный в Атлантическом океане. Редкие облака приняли мальчиков, оставив от них тонкую полоску-шрам, белеющую на синеве небосвода.

Сэм прикрыла глаза. Шум многолюдной толпы давил на уши, а земля уходила из-под дрожащих ног.

Она осталась одна.

Дорога домой не запомнилась, как и следующие два дня. Словно неведомый волшебник прошелся по книге памяти ластиком и стер все ненужное и бытовое. Единственное, что посчитал нужным оставить загадочный маг, было широкое, на полстраницы, липкое от типографской краски объявление о крушении самолета с маленькими беженцами на борту.

А потом наступила темнота.