Останься (гет)

Каз Бреккер никогда не был хорошим пациентом.

Инеж прекрасно знала это еще до того, как он заболел. За те годы, что они знали друг друга, она несколько раз видела его больным, и каждый раз Каз не обращал внимания на свое состояние, делая вид, будто всё хорошо, и упрямо продолжая работать, будто мир рухнет и все его деньги вместе с ним, если он сделает небольшой перерыв.

Учитывая его хаотичный режим сна, нерегулярное питание и упорное нежелание как следует заботиться о себе, неудивительно, что однажды Каз подхватил грипп, который не смог победить одним лишь упрямством.

И все-таки он пытался работать вопреки болезни. Как только «Призрак» вернулся, Джеспер отправился на пристань встретить Инеж и поставить ее в известность о сложившейся ситуации.

— Попробуй ты, — сказал он, воздев руки к небу. — Он по-прежнему за столом, работает над налогами клуба, дрожа от лихорадки! Он пригрозил покашлять мне в лицо, только потому что я предложил ему выпить сиропа. Я уж не говорю о том, чтобы позвать Гриша. Этот человек — сущее наказание.

— Тебе следовало предложить ему сироп под дулом пистолета, — сказала Инеж.

Джеспер моргнул:

— Не пойму, шутишь ты или нет, но ладно. Думаю, ты позаботишься о нем эффективнее, чем я.

Они разделились, как только дошли до клуба, где Джеспер обнял ее, словно говоря: «Теперь это твоя проблема, спасибо и пока».

Войдя в кабинет, Инеж обнаружила Каза таким, как описал Джеспер: за столом, окруженный бумагами. Его лицо пылало, а тени под глазами стали еще темнее, чем обычно. Казалось, он даже похудел.

— Довольно, — заявила Инеж, встав перед столом. — Марш в кровать.

Каз бросил на нее раздраженный взгляд и, вероятно, озвучил бы саркастичный комментарий, если бы был достаточно здоров, чтобы его придумать. Он перевернул страницу, над которой работал, и продолжил писать на другой стороне.

Инеж воткнула нож в бумагу.

Каз уставился на него.

— Довольно, — повторила она. — В кровать.

На этот раз он послушался.

* * *

— Ненавижу это, — простонал Каз, заслонившись локтем.

Закрыв жалюзи, Инеж закатила глаза. Она часто так делала с тех пор, как стала неофициальной сиделкой-шантажисткой Каза Бреккера. Грипп обострил его и без того немалую склонность к драме.

— Болеть обычно не слишком приятно, — она вернулась, чтобы сесть на его кровать.

Она накормила его (ну или, по крайней мере, совершила доблестную попытку), дала ему сироп от кашля (снова были вовлечены угрозы телесных повреждений) и положила ему на лоб влажную ткань, чтобы снизить жар. Теперь она могла только присматривать за ним и надеяться, что ему хватит здравого смысла заснуть.

— Кто угодно может заколоть меня, — пожаловался он хриплым от кашля голосом. — Я умру в кровати, потный, с насморком. Жалкий.

— Я оскорблена тем, что ты думаешь, будто этот воображаемый убийца сможет прикоснуться к тебе, пока я здесь, — спокойно ответила Инеж.

Каз опустил руку.

Выражение его лица было сложно расшифровать. Здесь присутствовал намек на веселье, почти растроганная улыбка на губах. Но в глазах была боль.

— Я так не думаю, — тихо произнес он.

Его рука скользнула по покрывалу ближе к руке Инеж. Он остановился буквально в миллиметре от прикосновения к ней. Мгновение его взгляд задержался на пространстве между их кожей с таким выражением, словно больше всего на свете он хотел преодолеть его. А потом он со стыдом отвел взгляд.

С того дня в гавани, когда Каз взял ее за руку, подарил корабль и самый счастливый день в ее жизни, они чаще прикасались друг к другу. Несколько месяцев назад они даже впервые поцеловались. Она очень дорожила теми редкими моментами, когда оба чувствовали себя в безопасности и достаточно целыми, чтобы настолько сблизиться — физически или в других отношениях. Сегодня был не один из таких дней.

— Ты ненавидишь быть уязвимым, — спросила она, — или когда о тебе заботятся?

Мгновение Каз выглядел захваченным врасплох, а потом протяжно выдохнул.

— Можешь задать мне этот вопрос, когда мой мозг не будет ощущаться горящим месивом?

— М-м-м, — произнесла Инеж. — Ну конечно. Здоровым ты прямо так стремишься разговаривать о чувствах…

Он прищурился:

— Так вот к чему это всё. Разговоры. Я должен был догадаться, Призрак.

— Конечно, — легко согласилась Инеж. — Не было никакого гриппа. Я издалека отравила тебя, чтобы взрастить чувства зависимости и близости. Всё это — часть моего генерального плана из двенадцати шагов под названием «Принудить Каза Бреккера к самоанализу».

— Всего двенадцать шагов? Теперь оскорблен я.

— Они длинные и запутанные, — заверила она.

Его губы изогнулись в полуулыбке.

— Вот это другой разговор.

Ткань у него на лбу уже высохла, и Инеж сняла ее, тщательно стараясь не коснуться его кожи. Она взяла другой кусок ткани и окунула его в чашу с водой, которую поставила рядом с кроватью.

— Ребенком я любила болеть, — сказала она, чувствуя, как холодная вода облизывает ее пальцы. — Мама готовила мой любимый суп с морковкой и мятой. Отец сидел рядом со мной весь день. Я не могла тренироваться, так что и он не тренировался. Он просто рассказывал мне истории, чтобы помочь заснуть, пока я не почувствую себя лучше, — она медленно положила новую холодную ткань на лоб Казу; его темные глаза следили за движением ее рук. — Мир казался совсем другим, когда я не знала о настоящем зле. Сейчас болезнь вселяет в меня ужас.

— Я защитил бы тебя.

— Знаю. Но стал бы ты заботиться обо мне?

Она думала, что знает ответ. И все-таки вопрос опустошал. Она не забыла рану, которая чуть не убила ее, когда они отправлялись в Ледовый Двор. На том корабле Каз ни разу не навестил ее. Позже он помог ей сменить повязки, и с тех пор они оба сильно изменились. Каз больше не находился в плену своей брони, но порой было тяжело понять, встретит ли он ее на полпути или отступит назад к собственной боли.

Однако Каз ответил без колебаний:

— Да. Стал бы.

Инеж улыбнулась и поняла, что верит ему.

— Тогда, — прошептала она, — позволь мне позаботиться о тебе.

Они обменялись взглядом, полным невысказанных вещей, в котором заключался целый разговор. Потом Каз вздохнул. Вздох прозвучал почти как признание поражения.

— Это всегда будет тяжело для меня, — сказал он. — Тяжелее всего остального.

Инеж не сразу поняла, на что он намекает. А потом кусочек правды встал на место. Она уже догадывалась, хотя и не была уверена. Судя по возрасту Каза, тому, как грубо звучал его голос, его отвращению к прикосновениям и болезням и возрасту, в котором умер его брат — всё указывало на то, что двое мальчиков подхватили чуму. Выжил только один.

Это всегда будет тяжело для меня. Эти слова и тень скорби на его лице были единственным подтверждением, которое она когда-либо получит. Конечно, он терпеть не мог болеть.

— Всё хорошо, — Инеж мягко положила свою ладонь поверх его.

Каз отдернул руку, отпрянув от прикосновения. Его лицо побледнело, дыхание участилось, а больное горло только всё ухудшало. Инеж отодвинулась, создавая столько пространства между ними, сколько могла, не уходя совсем.

— Прости, — прижав ладони к лицу, чтобы спрятаться от нее, Каз изо всех сил пытался успокоить дыхание. — Прости.

— Нет, это ты прости, — сказала Инеж. — Я не должна была…

Ей следовало быть умнее. Она научилась определять, когда для Каза становилось слишком, а мысли о прошлом всегда так воздействовали на него. То же самое было с ней. Она просто не подумала — даже после всех этих лет прикоснуться в качестве утешения по-прежнему оставалось инстинктивной реакцией.

Инеж знала, что не спасет Каза, но в такие моменты, когда он был так близко и так далеко, она хотела бы суметь. Хотела бы суметь изгнать каждого демона из его тела, позволить ему жить без скорби, хотя бы даже один день. Она хотела, чтобы он был таким же свободным, какой помог стать ей; она хотела встретить того мальчика, каким был Каз до того, как мир лишил его надежды.

Как только дыхание Каза успокоилось, а черты расслабились, между ними установилось молчание.

Он выглядел смущенным — всегда стыдился себя в такие моменты. Будто бы Инеж станет судить его за слабость, которую разделяла с ним.

— О чем ты думаешь? — спросил Каз, в его голосе звучала тревога, которую он пытался скрыть.

— О том, каким ты был ребенком.

— О, — он нахмурился. — Не стоит. Я был слабым, убогим и глупым.

У Инеж вырвался пораженный смешок.

— Сомневаюсь, чтобы ты был глупым.

— Тогда назови это наивностью. По сути, одно и то же.

— Я тоже была наивной. Иногда я скучаю по этому, — выдохнула она; скучать по тем дням было бесполезным чувством, но она не могла ничего поделать. — Как думаешь, мы бы поладили? Если бы встретились до всех катастроф?

— Я бы влюбился в тебя, — ответил Каз само собой разумеющимся тоном. — Всё было бы ужасно неловко.

— Более неловко, чем это? — поддразнила она и слегка брызнула на него холодной водой.

— Гораздо.

— Возможно, я бы посчитала это милым.

От выражения крайнего отвращения на его лице Инеж захотелось расхохотаться.

— Милым?

— Даже восхитительным.

— Ты меня убиваешь, — с серьезной миной заявил он. — Ты пытаешься убить меня?

— Точно, — сладким голосом ответила Инеж. — Это тринадцатый шаг.

Каз слабо засмеялся, правда, смех превратился в приступ кашля. Но потом он улыбнулся: настоящей, теплой, искренней улыбкой. Он редко так улыбался, и у Инеж каждый раз перехватывало дыхание.

Он взял ее за руку. На этот раз он не отпрянул, хотя она видела, что его сознание охватила буря. Каз осторожно поднес ее запястье к губам и поцеловал его. Вверх по руке Инеж побежали мурашки.

— Пожалуйста, — прошептал он, — останься немного.

Инеж провела большим пальцем по его щеке. Он подался навстречу прикосновению.

— Я рядом.