Стань акума для меня, Аллен (джен)

Богатый дом. Широкий двор с садом. Бесчисленное количество прислуги и, жизнерадостные и простые в семейном кругу, хозяева дома — семья Камелот. Люди расселись по лужайке, устраивая пикник, заняли беседки и открытые столики.

Как раз в одной такой беседке, под тенью роскошных деревьев, находился глава Семьи. Он улыбался. А его заливистый смех, когда Тики и Роад попытались вытащить четвертого человека из беседки наружу, а он вцепился всеми силами за рукав Графа, был слышен на всю округу.

Шерил и Вайзли стояли поодаль и наблюдали. Лицо Вайзли не выражало ничего, но в душе он чувствовал смутную тревогу. Шерил же смотрел с раздражением — он с самого начала ненавидел мальчишку. И сейчас все внимание дорогих ему людей переключилось на него.

Не проходило и дня, чтобы Тысячелетний Граф не гулял, не катался на лодках, не пил чай или не играл с ним. Он даже не подпускал к нему слуг, настаивая на том, чтобы самостоятельно переодевать. Ненавистный мальчишка забирал себе внимание и Роад с Тики. Особенно Шерил завидовал вниманию со стороны Роад, но ничего не мог сделать. Не застать же его одного и замучить до смерти, право. Хотя мальчишке хватило бы и знания о том, как Шерил пытал Книгочея младшего. Но и этого он не мог ему сказать.

— Тебе и правда так не нравится чай, Аллен? — Роад отпила глоток из его кружки, убедившись, что он приторно сладкий, и скривила лицо.

Такой же сладкий, как и у Графа. Как можно иметь настолько испорченный вкус?

— Или тебе не нравится жить с нами? — уточнил Тики.

За это уточнение, вопрос, который Роад и Граф не осмеливались задавать вслух, они одарили Удовольствие удивленными и раздраженными взглядами. Аллен же погрустнел, увел взгляд в пол и ответил:

— Просто это… Неправильно.

— Аллен! — Тысячелетний Граф воскликнул слегка повышенным тоном, но тут же ретировался, приобнял ребенка, сгреб его себе на колени и продолжил:

— Аллен, мы — твоя семья. Разве тебе плохо жить с папой?

На что Аллен промолчал, уткнувшись носом в плечо Первого апостола.

Тики на секунду смутился в лице от слов Графа — он все никак не мог привыкнуть к тому, что Аллен приходился ему сыном. Игра Шерила и Роад в семью никогда не вызывала в Тики чувств, ведь он знал, что они лишь играют. Как знал и то, что Граф не играет.

Роад резко толкнула Тики по плечу, намекая на что-то, и сгребла Аллена в охапку.

— Пошли уже ловить карпов! Хватит сидеть тут. Ты стал бледнее поганки! Если уронить тебя в снег, то можно и потерять!

— Какой снег летом? — удивился Тики.

— Ты говоришь так, словно у нас нет Ковчега, — на этом Роад замолчала, вспомнив строгий наказ Графа не упоминать об экзорцистах и войне при Аллене. Но от Аллена не ускользнули ее слова.

Сначала Граф держал ребенка, а потом позволил Роад с Тики утащить его с собой на солнечный и совершенно не предназначенный для рыбалки пруд Шерила, оставшись наедине со своими мыслями.

Он мучился так до самого вечера, а вечером, войдя в комнату Аллена, застал того у зеркала рассматривающим свое тело. Служанки-акума следили за ним, но не подходили.

— Аллен? — смутился его отец.

— Я не ищу следы или что-то такое, — поспешил уверить его юноша. — Просто… Мне некомфортно. Только не присоединяйся к Тики!

— Тики?.. — смутился Граф.

— Он пытался успокоить меня и заставить принять все, как есть! А еще заставить меня съесть рыбу живьем!

— Боже!

— Не смейся! У меня теперь вся одежда провоняла, потому что я отпихивал этого идиота! Она такая дорогая, я…

— Не волнуйся, — Граф положил руку ему на голову и потрепал. — Ну что ты, словно вновь стал голодным цирковым мальчиком или учеником Кросса Мариана, прости господи. Я куплю тебе еще много-много одежды. Такую, какую захочешь. Будешь, как куколка.

Он вмиг пожалел о сказанном. Глаза Аллена стали стеклянными и нечитаемыми. Неловкий момент развеял стук Лулубелл в дверь:

— Спокойной ночи, Хозяин.

— И тебе спокойной, Лулу.

— Спокойной, — тихо добавил Аллен, не зная, что даже звук его голоса вызывает у Лулубелл раздражение после того дня, как он уничтожил яйцо, и того дня, как он украл Ковчег. Он заставлял Графа плакать столько раз, что Страсть придушила бы его живьем, если бы он не был так дорог ее Хозяину.

— Ну что, пора укладываться спать!

Аллен вместе с Графом прошли в темную комнату, усеянную подарками и летающими свечами — комнату Тысячелетнего Графа, единственную, где он чувствовал себя в безопасности. Он помог Аллену забраться в свою постель и лег рядом, приобняв. Возможно, Аллен был слишком взрослым для того, чтобы спать вместе, но он все еще был его ребенком и не мог быть против.

— Аллен, — осторожно начал Граф, наблюдая за реакцией. — Думаю, ты зря так противишься этому. Разве тебе плохо живется? Разве мы не счастливы? Просто послушай. Мы ведь всегда хотели быть вместе, путешествовать вместе, жить вместе и, знаешь, сейчас у нас есть такая возможность. Почему бы тогда просто не закрыть глаза на все прочее? Мм?

Аллен посмотрел в глаза Тысячелетнему Графу и помедлил, невольно вызывая у того волнение.

— Согласен, — при этих словах Граф выдохнул.

— Если это делает тебя счастливым, то почему бы и нет? — и улыбнулся.

— Все равно я не могу сказать «нет». — Только чтобы сердце вновь упало.

— Все равно, даже если я и скажу «нет», ты просто заставишь меня замолчать. — И разбилось вдребезги.

— Так зачем ты спрашиваешь? Ты не слушаешь меня. Говоришь, что любишь меня и хочешь, чтобы я был счастлив. Но между строчек читается другое: «Ты принадлежишь мне. Смирись». И мне придется смириться, все равно я не могу перечить тебе — не могу перечить Создателю!..

— Усни.

Аллен, услышав приказ, мгновенно прекратил говорить — его глаза почернели, закрылись, и он рухнул на постель, как марионетка, у которой обрезали нити. От прямого приказа Создателя проявилась и ярким цветом загорелась перевернутая звезда на лбу — обычно Тысячелетний Граф строго придерживался в дизайне акум черной звезды по центру, но он так привык видеть лицо своего сына именно с красной звездой над левым глазом, что не смог удержаться и не повторить этот засевший в памяти узор.

— Прости.

Тысячелетний Граф не позволял себе плакать при нем, когда ребенок был в сознании:

— Ты ненавидишь меня, Аллен?..

Эдинстон. Вечерело. Расправившись с акума, Аллен принялся рассказывать о своем прошлом. Впервые за всю свою жизнь он делился этим и никак не мог ожидать, что человеком, которому он доверит самое сокровенное, из всех людей будет ненавистный им Канда. Ненавистный Канда, которому он доверял.

Канда ожидал услышать все, что угодно, но никак не то, что услышал:

— Стоп. То есть тебя назвали в честь мертвой собаки?..

Аллен возмутился:

— Нет, Канда, погоди! Ты все не так понял! И почему ты перебиваешь мой рассказ? Меня не называли «в честь» мертвой собаки, скорее, я принял имя «Аллен» ради Маны. Ведь Мана, он…

— Перепутал тебя с собакой.

— Верно. Он забыл, зачем путешествует. И он забыл, что Аллен умер. И…

— Мояши, это еще хуже, чем если бы тебя просто назвали в честь собаки.

— Меня зовут Аллен!!! Знаешь в тот день я… — Аллен притупил взгляд, — уничтожил Ману… и я пообещал сделать его счастливым.

— Ему?

— Себе. И поэтому это имя… Я думал, что, если приму его, Мана будет немного счастливее. Оно очень дорого мне. Я люблю его. Мне не хотелось бы, чтобы ты смеялся над ним и, еще, твое прозвище. Оно просто дурацкое. В общем, я хотел бы, чтобы впредь ты звал меня «Алленом».

Канда и не думал смеяться. Канда ужаснулся от того, что его товарищ предполагал, что такая личная вещь будет осмеяна. Аллен никогда не пытался задеть Канду за живое. Подтрунить, не доложить обед, жульничать во время спарринга — да, но за живое — никогда. Даже до того, как узнал его прошлое, он не называл его Юу, нутром чувствуя важность имени. Внезапно мечнику стало очень стыдно за все те колкие вещи, что он когда-либо говорил и делал Аллену. Но только на мгновение, и он не подал виду.

— Хорошо, Аллен. Я не буду звать тебя Мояши… Просто так.

Просветлевшее лицо Аллена вмиг выразило негодование:

— Просто так?! А не за просто так, значит, будешь?! Что мне сделать, чтобы заслужить свое имя?!

Ты уже его заслужил, — подумал Канда, а вслух сказал:

— Перестану звать тебя Мояши, когда подрастешь.

И очертил рукой линию выше уровня своих плеч.

Это вызвало у Аллена всплеск негодования и раздражения, но, с другой стороны, он был счастлив видеть Канду таким — дурачащимся — после всего случившегося. Пожалуй, теперь он будет немного теплее относиться к своему «дурацкому» прозвищу.

— Баканда!

Впервые Канда просиял от режущего слух слова.

* * *

— Вайзли, ты доведешь его до постели? — поинтересовался Тики, жутко раздраженный тем, что Тьедолл помешал ему утащить Юношу через Ковчег. Но ничего. Тики был уверен: у них еще будет совместный ужин, когда семья поймает его. Главное — чтобы не убили. — Мне еще нужно разобраться с Апокрифом.

— Да-да. Поторопись уже. — Отозвался Мудрость.

Тики спешно скрылся во вторых вратах, а Вайзли, полуобнимая Графа, довел его до комнаты, усеянной подарками, словно эти подарки были попыткой задобрить маленького ребенка.

— Усните крепким сном, Тысячелетний Граф. Все пройдет, — гладил он столь дорогого для всех них и столь несчастного мужчину по голове.

Вайзли не мог читать мысли Графа. Не в полной мере. Но он видел и слышал достаточно, чтобы понять, что с ним происходит.

У Тысячелетнего Графа из головы не выходили слова Четырнадцатого.

Только ты в этом мире являешься Маной.

Тысячелетний Граф всегда ждал дрему как спасение от всех печалей и трагедий в его жизни. Он не знал, что в этот раз печали и трагедии настигнут его и там. Его, того, кто сам распространяет их, словно ядовитый цветок, пустивший свои корни во все стороны.

* * *

И тут события переплелись.

Два человека шли рука об руку, усыпанные снегом, замерзшие и голодные, но такие счастливые. Это было второе Рождество, что они праздновали вместе. Маленький, но не по годам взрослый мальчик-калека и сумасшедший клоун.

— Так, Аллен, давай-ка отряхнем твои ручки.

— А давай-ка без «давай-ка»! Я сам! Сам! Руки убрал!

Мана не обращал внимания на колкости в его речи, однако часто исправлял фразы и безуспешно просил сказать их вежливо. В этот раз он аккуратно присел и отряхнул ребенка от снега, прежде чем войти в цирковой шатер. Зимой было невероятно холодно, и было бы обидно, простудись Аллен и заболей, поэтому Мана старательно отряхивал снег, а Аллен старательно сопротивлялся.

Сопротивлялся, как и в тот раз, когда Мана пытался подстричь его длинные волосы, которые он не расчесывал сам и не давал расчесывать ему. Как обладатель длинного хвоста в молодости, Мана прекрасно знал, что длинные волосы требуют ухода.

Но Аллен, как и его брат-близнец, не ухаживал за ними, а потому ребенку подошла бы короткая стрижка.

Спасибо, Господи, что у него хотя бы прямые волосы. — От воспоминаний о том, как он расчесывал запутанные и кудрявые волосы Неа, на душе у Маны потеплело. Он достал расческу из своего чемодана и принялся за правое дело.

— Ай! Больно!

— Ой, прости. Я больно расчесываю?

Аллен отрицательно покачал головой, забывая о расческе в волосах. Меж тем его рука была вовсе не у волос, а у челюсти.

— А где больно?

— Не, ничего. Показалось.

Мана немного прищурил глаза, чувствуя, что Аллен привирает. Но ничего не предпринял.

— Ох, Аллен, ты знаешь, какой сегодня день?

— День, когда нам заплатят за выступление двойную ставку!

— Нет…

— Но директор сказал…

— В смысле, да!.. Но речь не об этом. Сегодня день, когда случаются чудеса! Ты слышал когда-нибудь о Санта-Клаусе? Если ты был хорошим ребенком весь год, на Рождество он приедет на повозке с оленями и вручит тебе подарок!

— Но, Мана, — смутился Аллен. — Я не верю в Санту. И, более того, весь год я был плохим ребенком…

С чего он так решил? — тревожно подумал Мана. Образ маленького, избитого, брошенного ребенка предстал у него перед глазами. Но вслух он сказал другое:

— Ну, если ты был плохим ребенком, то на Рождество жди Тысячелетнего Графа!!! — и с этими словами Мана принялся щекотать ребенка.

— Нечестно, Мана! Нечестно! Я могу отбиваться только одной рукой! И что это за байка? Я думал, что к плохим детям приходит Крампус.

Пока Аллен пытался отдышаться, Мана достал его рождественский подарок, но, услышав замечание ребенка, смутился:

— Точно. Крампус. А я что сказал?

* * *

— Ты сказал, что тебе холодно. Что нужно найти ночлег. Что тут можно переночевать. Почему ты показываешь мне свои детские вещи? Что это вообще за место?

И как это превратилось в продолжение его рассказа, — подумал Канда. — Он говорит так, словно пытается выговориться за всю жизнь.

Аллен и Канда сидели на полу верхнего этажа дома Матушки. Еще на входе Канда приметил, как странно и радушно они были встречены. И каким пронзительным взглядом на него смотрела та женщина. Сейчас же они были окружены цирковым инвентарем.

— Это место, где я провел детство. У нас с Маной не было дома, но если бы я и сказал «дом», то это был бы он. А это моя комната.

— Эта комната многое повидала, — вмешалась в разговор внезапно явившаяся, как привидение, старуха. — Как сейчас помню, как ты часами сидел на этой самой кровати с нечитаемым взглядом. Даже когда ты кричал от боли, было не так тяжело на душе, как тогда. Страшные полгода.

Глаза Канды увеличились до размеров блюдец и устремились на Аллена.

Я ожидал, что он рассказал не все, но чтобы опустить столько! Что за ужасы он пережил?!

Про себя Канда решил узнать у этой старухи все. Все, что мог, чтобы спасти Аллена от его судьбы. Но, чтобы спасти от судьбы, нужно сначала знать эту судьбу в лицо.

Меж тем от слов Матушки Аллен изменился в лице и крепче сжал мячик в руке. Тот самый мячик, послуживший когда-то надгробием псу Аллену. Звезды на нем были как эпитафия по умершему другу. В жизни Аллена было много несчастливых звезд.

— Не ругай меня, Аллен. Я знаю, ты не стал бы приводить сюда человека, которому не доверяешь. Поэтому ему можно знать. Пошли кушать.

Дежурную или искреннюю, но Аллен натянул на лицо улыбку и по лестнице спустился вниз. Дом был полон воспоминаний. Именно здесь его выходили после того злосчастного ритуала. Именно здесь он прожил более года, и множество вещей напоминали ему о его присутствии: самодельная люстра, висевшая над круглым столом, за которым Матушка, Барба и Кросс Мариан обучали его искусству покера. И, хотя Мариан всегда считал, что лично сделал из Аллена игорного короля, Аллен прекрасно знал, что играть в покер его научила все-таки Матушка.

Вот и сейчас они ужинали за круглым столом и продолжали «играть в покер». И в этот раз Матушка раскрыла свои карты.

— Мы старались не говорить о Мане, когда ты был маленький, Аллен, — потупила взгляд старушка.

— Я знаю, — искренне улыбнулся беловолосый.

Канда не выражал ничего на лице, но на самом деле был очень заинтересован в истории, что не осталось незамеченным Матушкой — карты Канды были раскрыты.

— Но, как вижу, — продолжила она, — теперь ты спокойно говоришь о нем. Ты принял прошлое. И ты молодец, — с этим она накрыла его ладонь своей. — Ух и будет радость старушке, когда запрягу тебя разгрести весь оставленный вами наверху цирковой хлам. И в шкафах внизу тоже.

— Эмм. Мы не громили шкафы. Я даже не знаю, что там лежит.

— Как что? — улыбнулась Матушка, закидывая наживку. — Старые документы, бумаги, дневники, письма, рисунки. Думаю, ты уже достаточно взрослый, чтобы прочесть письма Маны.

— Что? — Аллена словно пронзил разряд электричества. — Мана писал письма?! И вы не сказали мне?! Вы прятали его письма?!

— Ну что ты. Ты даже не умел читать тогда, да и после всего случившегося у меня язык не повернулся бы зачитать тебе их.

— Матушка говорит правду, — заверил вошедший Барба.

— Барба, иди покажи ребенку, где они лежат.

Аллен мигом подскочил со стула и спешно направился в другую комнату. Канда хотел последовать за ним, но ел медленнее, и потому его порция была все еще на тарелке. Тем не менее, остановило его не это, а схватившая его под столом за руку Матушка. Канда понял ее жест и без слов сел обратно.

Значит, Аллена здесь быть не должно. Она хочет сказать мне лично.

— Как много ты понял? — с нечитаемым, странным выражением лица сказала Матушка, как профессиональный игрок в покер.

Канда не знал точно, что именно он должен был понять, но догадывался и сделал предположение.

— Отец Аллена был очень странным. Безумный клоун. Это явно не то, что я ожидал услышать. И все его рассказы… Аллен проговорился, что Четырнадцатый приходился Мане братом. Чувство, как будто в этой истории чего-то не хватает. Вы хотите сказать мне, чего именно, так? Отец Аллена не был сумасшедшим клоуном, верно?

— Еще как был, Канда Юу, — с пронзительным взглядом ответила Матушка. — Ты и не представляешь себе, насколько. И Аллен не может не знать… Кажется, он подавляет свои воспоминания. Верно, Мана был братом Четырнадцатого. И, как и он, был Ноем. Как сейчас помню его яркие янтарные глаза, а Аллен, видимо, не помнит.

Канда не смог скрыть удивления. Но странная история потихоньку обретала свои истинные цвета. Мечник продолжил разговор:

— Значит, Тысячелетнего Графа предали сразу два Ноя. И он их обоих…

— Тише, — заставила его замолчать старушка. — Я хочу сказать тебе что-то очень важное. Открыть большой секрет. Только ты должен пообещать мне…

Смех из зала вмиг перенесся на кухню, и вот Аллен уже показывал двоим рисунки своего приемного отца с карикатурным изображением того с ребенком на руках.

— Хотите, я зачитаю вам его письма?

Как же ты не вовремя, Мояши,— выругался про себя Канда.

— Тч.

— Не тчкай мне тут! — возмутился Аллен. — Не ты ли хотел послушать мою историю?! Теперь же слушай и страдай!

* * *

Боль в его зубе так и не проходила. И он не давал его вырвать. Кажется, у ребенка поднялась температура. Хуже некуда. До особняка Кемпбелл или дома Матушки было идти далеко. Денег не было, и надо было выступать, чтобы заработать хоть немного. Но Мана не мог бросить Аллена одного в таком состоянии и уйти. От отчаяния он уже хотел продать свои последние пожитки, лишь бы показать Аллена доктору.

Как доктор нашелся сам. Добрый и отзывчивый, человек в причудливых очках принялся осматривать чадо.

Мана немного волновался, когда высокий доктор взялся осмотреть зубы ребенка. Клоун объяснял себе тревожность тем, что Аллен никогда добровольно не давался — еще с того раза, как Мана пообещал ему, что только посмотрит шатающийся зуб, но вырвал его. Еще клоун ожидал, что ребенка напугают докторские принадлежности, но слегка успокоился, когда врач не стал ничего доставать из портфеля, а просто засунул ему в рот руку.

Только поможет ли это?

Глаза Аллена выразили секундное удивление, а затем зуб был извлечен.

— Было больно? — спросил Мана.

— Неа. Я ничего не почувствовал, — сказал Аллен, трогая место, где только что был больной молочный зуб.

Доктор потрепал ребенка по голове, незаметно втягивая обратно перья чистой силы:

— У людей часто бывают проблемы с зубами в раннем возрасте. А у Аллена проблемы будут и в молодости. С зубами мудрости, — сказал доктор в очках, странно улыбаясь и смотря на ребенка в упор.

— Как много Вы можете сказать, просто осмотрев зубы! — удивился Мана. — Вы хороший доктор. Мы Вам так благодарны, но если говорить насчет оплаты, то…

— Мне ничего не нужно. И за укол тоже.

— Какой укол? — не понял Аллен, но, даже болея, спешно спрыгнул с кровати и на всякий случай направился поближе к выходу из шатра, пока доктор пошел открывать свой портфель.

Мана наперед знал все его повадки и боялся, что им придется еще долго искать Аллена, если тот выбежит из шатра, а в худшем случае он спрячется в холодном месте и еще сильнее разболеется, поэтому клоун аккуратненько словил его и повел обратно.

Аллен наперед знал все его повадки, и милая улыбка на лице Маны только еще сильнее пугала. Как напугало и то, что Мана предложил сам сделать этот чертов укол. И продолжал улыбаться при этом.

Он улыбается даже тогда, когда делает мне больно.

* * *

Ты ненавидишь меня, Аллен?

* * *

— И зачем ты зачитал нам это странное, бессмысленное письмо? — со скучающим и раздраженным видом сказал Канда. Он был раздражен даже больше, чем следовало, потому что с нетерпением ждал, какой же «большой секрет» ему раскроет Матушка.

— Это не письмо, Баканда! Это дневник. И он не бессмысленный! Это доказательство времени, проведенного вместе. Доказательство того, что Мана любил меня.

С этими словами и немного взъерошенным видом Аллен ретировался в зал, чтобы продолжить чтение при более приятных слушателях в лице Барбы.

Меж тем Матушка приблизилась совсем близко к лицу Канды и спросила его:

— Дай обещание. Обещание, что позаботишься об Аллене после того, что я тебе скажу.

— Я здесь как раз за этим, — уверенно кивнул Канда, вспомнив свою цель и свой моральный долг.

Но после следующих слов его разум и чувства вмиг погрузились в хаос:

— Что, если я скажу тебе, что Мана Уолкер еще жив? — Канда пришел в замешательство.

— И что вы видели его, — Мечник попытался вспомнить, когда и где они могли видеть Ману Уолкера.

— Более того, вы сражались против него, — все Нои и акума, с которыми он когда-либо бился, пронеслись перед его глазами, но нужный образ так и не был найден.

— Боже, да не смотри ты на меня с таким тупым видом! Словно ты меня не понял. Ладно, скажу по-другому: Мана — Тысячелетний Граф, — эту партию в покер Канда безоговорочно проиграл.

* * *

— Неа, нам нужно поговорить, — уверенно сказал Канда, когда Аллен, наконец, перестал без умолку рассказывать о Мане.

Через Ковчег они попали на озеро, которое еще не покрылось льдом, хотя снег уже выпал. Это озеро в Эдинстоне связывало Аллена с самыми дорогими ему воспоминаниями. Здесь они гуляли с Маной, катались на лодках, ходили по льду. Как и множество вещей и мест в Эдинстоне — маковых полей, башен — оно было невероятно красивым. Красивым и таким же одиноким. Кажется, оно навсегда отпечаталось в сознании Аллена. Он впервые задумался об этом с тех пор, как увидел внутренний мир Неа. То было закатное поле пшеницы с вечным ветром. Когда же Аллен думал о том, как выглядит его внутренний мир, то это было озеро из Эдинстона. Красивое, одинокое, заснеженное, покрытое льдом. Окаймленное голыми деревьями и могилами в одиноком мире.

Аллен хотел поведать Канде о своих чувствах, но тот с большим интересом слушал о фактах. Ему интереснее было узнать расшифровку символов Маны и то, на что Мана был падок, чем поинтересоваться, как там выглядит внутренний мир какого-то Аллена Уолкера, которого он пообещал спасти.

А сейчас Аллен впал в ступор от слов Канды. И незаметно даже для себя прошел дальше, пока не очнулся и не накричал на мечника, немного волнуясь, не поздновато ли.

— Баканда! И как это блин, понимать?! С какого хрена ты пытался позвать Четырнадцатого?!

— Я хотел узнать у него, где находится особняк.

Выражение лица беловолосого стало нечитаемым. Только теперь он обратил внимание на то, насколько много следов оставил на снегу. Слишком много для мгновения. И тут же пришел в замешательство.

* * *

— Неа, нам нужно поговорить.

Лицо Аллена мгновенно переменилось в выражении, глаза стали янтарными.

— Еще вчера ты приставил мне катану к горлу. С чего ты взял, что сегодня я буду настроен говорить с тобой?

— Я знаю, что ты смотришь глазами Аллена и слушаешь его ушами. И ты все слышал.

Неа старался не показывать замешательства лицом, но уголки его губ невольно опустились.

— Скажи мне: твой брат Мана правда Тысячелетний Граф?

Выражение лица Неа в теле Аллена стало горьким и немного злым.

— Что, если я скажу «нет»?

— Я не поверю тебе, Ной.

— Если уже знаешь ответ, зачем спрашиваешь? Да, мой милый брат причинил много боли… Не только мне, но даже… Даже ему. Знаешь, после увиденного я только уверился в своем решении. Я убью Ману и займу его место. А теперь прощай. Кстати, Аллен слышал, как ты позвал меня, так что объясняйся с ним сам.

— Постой. Скажи, как попасть в особняк.

— Чего ради?

— Этого хочет Аллен.

Неа сделал такое выражение лица, словно на него взвалили непосильную ношу, но все-таки указал направление.

— Я могу открыть вам дверь Ковчега.

— Спасибо, но не стоит. Мы дойдем сами.

— Как знаешь. Но времени у вас осталось не так много.

* * *

Отправив юношей восвояси на их пути к Особняку Кемпбелл, с тяжелым сердцем Матушка сидела за столом, надираясь алкоголем. Множество воспоминаний проносились перед ней одно за другим.

Они жили здесь. Недолго. Аллен с Маной.

Она помнила, как они провожали закаты. Как лепили снеговиков. Как играли. Как Барба хотел сходить на их клоунское представление и каждый раз по неведомым причинам умудрялся пропустить его. И как так и не сходил на него. И не сходит уже никогда.

И помнила его последний день.

* * *

Матушка своими глазами видела, как этот мужчина медленно сходил с ума. Как путал место и время, путал имена.

Она знала, кто он, но позволяла ему жить здесь. Однако сердце женщины волновалось за ребенка — кто знает, какие ужасы таит разум Тысячелетнего Графа. Матушка знала, что Кросс Мариан позаботится о ребенке, но не была уверена, что сделает это хорошо. Но все лучше, чем вечное ожидание, когда же Мана сорвется. Матушка была уверена, что это вещь, которую не стоит обсуждать с маленьким ребенком, поэтому для разговора по душам подозвала клоуна одного.

— Мана, нам с тобой нужно серьезно поговорить, — начала она свою игру в покер.

— Да? — отозвался мужчина.

Без свидетелей они гуляли по заснеженному саду.

— Ты знаешь, что тебе недолго осталось. Все чаще видишь его в зеркале, верно?

— Я не понимаю, о чем ты, — на лице Маны читались застывший ужас и полное понимание происходящего.

— Я перейду сразу к делу, Мана: оставь Аллена мне и уходи из моего дома.

Сердце мужчины забилось, как птица в клетке, которую раскалили докрасна. Женщина продолжила:

— Я вижу, ты любишь Аллена. Сильно. И потому ты должен понимать, что ты опасен для него. Ты же не хочешь, чтобы он пострадал от рук Тысячелетнего Графа?

Мана обернулся.

Аллен, веселый, играл на лестнице с Барбой. Поймав взгляд Маны, он издали помахал ему ручкой. Мужчина также махнул ему рукой в ответ прежде, чем тот убежал внутрь, но в глазах застыли слезы.

— Я… Не могу.

— Мана, послушай…

— Он все, что у меня осталось!.. И как я буду… И как он будет… Один.

— Мана, ты путешествовал один десятилетиями. Помнишь?

— Но я искал! И я нашел! И я не хочу терять!..

— Если не хочешь терять Аллена, то оставь его здесь, где о нем хорошо позаботятся. Где он будет сыт и одет. Не отдавай его на растерзание Тысячелетнему Графу.

По выражению лица клоуна Матушка не поняла, осознал ли он ее светлую мысль. Проигранная партия в покер.

Вечером стало очевидно, что нет. Аллен не понимал, почему Мана собирал вещи и куда тащил его. И Аллену это не нравилось.

— Мана, ты с ума сошел?! Куда мы идем?!

— Нам здесь не рады.

— Мана, что ты несешь?! Нам здесь рады! И нас тут кормят! Я не хочу, — Аллен стал вырывать руку, — тащиться куда-то в метель! Опять будет холодно, грязно! Опять не будет еды! И мы будем вечно куда-то идти… Идти… Идти… Не хочу! Хочу обратно в свою чертову мягкую постель! — слезинки выступили на глазах ребенка, и Мана невольно отпустил руку. — Я остаюсь!

С этими словами Аллен забежал в дом. Мана ушел один. Матушка вздохнула с облегчением. Однако вскоре мужчина вернулся. Неузнаваемый. Седьмым чувством предчувствуя неладное, Матушка велела Барбе увести Аллена подальше. Барба сказал ребенку, что они будут играть в прятки. Аллен неохотно прятался, раздосадованный тем, как недавно повел себя с Маной, и надеясь, что вскоре он вернется за ним, Барба искал.

На пороге дома появился Мана. Неряшливый цирковой костюм заменила дорогая роскошная одежда. За моноклем под черным цилиндром прятался хитрый и жестокий взгляд. Матушка осмотрела округу, но не увидела кареты.

Видимо, он использовал Ковчег.

— Добрый вечер.

— Зачем Вы пожаловали в сию скромную обитель, Тысячелетний Граф? — вежливо спросила она. Выступивший пот и дрожь выдавали ее с потрохами.

— Давеча я был здесь. Не могли бы Вы отдать мне забытые вещи Маны Уолкера?

Отдать вещи Маны? — тревожно подумала она. — Что-то неладно.

Матушка вынесла ему какой-то чемодан, однако мужчина явно был недоволен.

— Я полагаю, здесь должна быть более важная вещь. Кто-то очень важный.

— Здесь никого нет…

Не став слушать, Тысячелетний Граф прошел внутрь дома и громко прокричал:

— «Аллен!»

Если бы она не была седой, то поседела бы вновь. Старушка молилась, чтобы ребенок не вышел. Раздался шум и быстрый топот, и навстречу Адаму выбежал…

Пес. Граф был удивлен.

— Доволен? Забирай своего «Аллена» и уходи.

Память подводила его. Образы в голове смешались. Вплоть до этого момента он был уверен, что где-то в доме находится сын Маны «Аллен», но… Могла ли это все это время быть собака, превращенная больным разумом клоуна в ребенка? Собака тоже выглядела не как в воспоминаниях… Тысячелетний Граф не доверял Мане. И не хотел, чтобы тот когда-либо вновь взял над ним верх.

— Хороший мальчик. Аллен, теперь ты будешь со мной, — он ласково приобнял собаку, погладил по мордочке, заглянул в глаза и аккуратно убил, поглотив душу.

Да. Так будет лучше. Я не оставлю ничего, что напоминало бы о Мане.

Ты смотришь? Смотри! Тебе незачем больше возвращаться. Никогда не возвращайся, Мана.

Матушка не проронила ни слова, ни слезинки, наблюдая, как старый пес Барбы был убит. Ее не покидала страшная мысль:

На месте этой собаки мог быть его ребенок.

— Спасибо за вашу помощь. Сколько вы хоти…

Матушка схватилась за сердце:

— Не нужно денег. Убирайтесь.

— Как пожелаете.

* * *

— Мана умер, Аллен.

* * *

Тысячелетний Граф раз за разом видел сон о том, как маленький будущий экзорцист обращал своего отца в акума. Он даже в подробностях делился этим сном с Роад. Но этот проклятый сон обрывался раньше, чем Тысячелетний Граф узнавал ответ на свой вопрос. Но сегодня… Сон продолжился.

Было больно и страшно. Он должен был наблюдать за созданием акума, но сам оказался заперт внутри механизма.

Он чувствовал сильную любовь и ненависть.

Он проклял своего сына и попросил уничтожить себя.

Он был уничтожен.

Еще месяц боль и тошнота не унимались. Тысячелетний Граф метался в агонии, пока, наконец, все не утихло. Все стало пустым и белым, словно усыпанным снегом. Он четко осознал свои цели и то, кем является. Множество раз он возвращался в Эдинстон в поисках чего-то, что потерял. Но это потерянное нечто не находилось, сколько бы он ни искал.

Все это время он пытался заглушить личную трагедию тысячами чужих трагедий.

Он не хотел быть Маной: тем, кто убил того, кого любил, своими собственными руками. Тем, кто проклял того, кого любил, обрек маленькое существо на мучения в жестоком мире, повторив «подвиг» его родителей: бросив его.

Это все были личные трагедии Маны, не Тысячелетнего Графа. Тысячелетний Граф был жестоко предан. И Тысячелетний Граф сражается против экзорцистов, включая Аллена Уолкера, он убивает их. Аллен — всего лишь очередной враг.

Тысячелетний Граф твердил это, как мантру.

И почему я не убил его той ночью.

Этот сон никогда не заканчивался, и потому он не знал ответа.

В этом мире только ты являешься Маной.

Или он знал ответ все это время и просто лгал себе.

Я люблю тебя, Аллен. Пожалуйста, уничтожь меня.

Сон уже закончился, но наваждение не прошло.

Не прошло в отражении зеркала в ванной и за завтраком.

Не прошло, когда он надел свой клоунский костюм и раздал приказы акума, попутно отвечая на звонки.

Не прошло, когда он убил.

— Роад, где же ты…

Скажи мне…

Что мне теперь делать?..

Все время после пробуждения он продолжал чувствовать себя Маной Уолкером.

Тики пребывал в мрачном расположении духа. Он не успел помочь Ноям в сражении с Апокрифом, и тот сбежал, ранив Уз. Микк сидел, опершись на балкон своей комнаты в доме Камелот, и курил.

Он мог бы успеть прийти на помощь, если бы пошел сразу, а не тратил время на попытки утащить Юношу во врата Черного Ковчега.

Юноша.

Тот, через кого черная овца семьи Ноя, предатель Четырнадцатый, пытающийся занять место Тысячелетнего Графа, вернется в мир.

— Обещаю, что выведу тебя на чистую воду, Неа Д. Кемпбелл. Я разорву твою связь с Тысячелетним Графом, — говорил ветру Тики, до боли сжимая сигарету в кулаке.

— Прошу, не надо! — послышался тихий ответ ветра.

Тики удивился. Он огляделся по сторонам и заметил вышедшего к нему Вайзли:

— Роад хочет поговорить с тобой, Удовольствие.

— А? Я думал, она…

Ранена… — не успел сказать он, но Вайзли читал мысли.

— Позволь мне показать тебе, — до того, как Тики дал утвердительный ответ, Вайзли погрузил его в пространство, где можно было связаться с Роад.

Она напоминала слабый огонек. Однако, увидев Тики, обрадовалась и попробовала принять более человекоподобную форму, чтобы обнять его.

— Рад видеть тебя вновь, Роад! Жду не дождусь, когда ты будешь с нами в реальном мире.

— Оставим это на потом, — внезапно прервала она. — Я не могу долго поддерживать эту форму, а Вайзли тяжело поддерживать мост между нами. Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное.

Тики нахмурил брови. Тон Роад был непривычным. Мечта продолжила:

— Вайзли сказал мне, что ты жаждешь узнать о Неа и Мане.

Тики внимательно слушал. Даже в форме образа Роад сделала жест, предлагающий присесть, словно разговор стоя был неуместен.

— Тики, знаешь, мы никогда не разговаривали об этом, — Мечта взяла его за руки. — И, если честно, я даже не знаю, с чего начать. Ты, как никто другой, должен знать, что у Ноев бывают человеческие семьи. Мы все знаем про Иза и твоих друзей.

Тики не понимал, к чему она клонит, все казалось подозрительным.

— Но у каждого Ноя пробуждение происходит по-разному. Кто-то, как и ты, поддерживает связь со своей человеческой «семьей». Кто-то покидает их. Кто-то, как Скин, вообще убивает всех знавших его людей, но… Но у одного из нас противостояние человеческой личности и памяти Ноя вылилось в настоящую трагедию.

— Ты про Четырнадцатого, верно? — серьезно посмотрел на нее Тики.

— Нет. Я про… — Лицо Микка выразило немой вопрос, а Роад тихо продолжила, наблюдая за реакцией: — Я про Тысячелетнего Графа.

— Что? Я думал, он не перерождался семь тысяч лет!..

— Так и было! — Роад замялась. — Но… Знаешь, у него тоже есть «светлая сторона». И его человеческое имя…

— Мана, — закончил Тики.

— Верно! Ты слышал, да? Как Неа называл его по имени.

Микка волновало другое. Он потратил уйму душевных сил на то, чтобы припомнить, где и от кого он мог слышать имя «Мана». Имя крутилось на языке. И он вспомнил. Аллен Уолкер обронил в пылу сражения, что «обещал Мане сражаться до последней капли крови». Что-то не сходилось… Ведь если Мана — Тысячелетний Граф, то…

— Роад, кем Аллен приходится Графу?

Тики смотрел пристально. Глаза Роад выразили изумление. Словно секрет, который она боялась раскрыть, уже знали:

— Откуда ты знаешь?..

— Ты так и не сказала мне, кем.

— Сыном.

Дыхание сперло. Сердце пустилось в бешеную пляску. Мысли Ноя спутались, опережая слова.

Как я мог не заметить.

Резко параллель была проведена.

Что они так похожи.

Одинаковое оружие.

Клоунские костюмы и поведение.

Даже речь, мимика и жесты.

Аллен и правда может быть его сыном, но…

Это невозможно.

Он экзорцист… Он сражается против Тысячелетнего Графа.

Тики резко рассмеялся в безумной улыбке, напугав этим Роад.

— А Юноша знает об этом?

Лицо Мечты совсем погрустнело, и мир вокруг стал исчезать, возвращая Тики в реальность.

— Нет.

— Пожалуйста, Тики, не делай Мане и Аллену больно… — Роад окончательно исчезла с этими словами.

* * *

Тысячелетний Граф не мог найти себе места. Дрема окончилась ощущением смертельного холода и сильной боли, словно бы ему перекрыли доступ кислорода, перерезав горло. Глаза болели и слезились, кажется, кровью, зато ум был ясным, а воспоминания на удивление четкими, становясь отчетливее с каждой минутой. Стремясь избавиться от неприятных чувств и мыслей, он стал гулять по особняку.

Его акума смотрели на него своими внимательными, пристальными глазами. Их души кричали. Резонируя с их криком, эхом в ушах стоял детский. Крик с той ночи, когда он разрезал маленькое лицо и темная материя проникла внутрь. С месяц она бушевала, не убивая, но причиняя адскую боль, такую, что ребенка связывали, чтобы он не мог причинить себе вред.

Ребенка…

Он наблюдал за ним. Он спрашивал себя, почему не убил его той ночью, на могиле, не обращая внимания на то, что впору было задавать другой вопрос: почему он не убивает его сейчас. Он отвечал себе, что Аллен связан с Четырнадцатым. Но даже до этого, даже когда он встретил его лунной ночью и устроил перед ним представление, знаменующее объявление войны. Даже тогда он…

Он наблюдал за его движениями и жестами. Он слушал его. Он сражался с ним. Он должен был убить его прямо там за само его существование, но сохранил ему жизнь. В будущем способности Уолкера настолько мешали Графу, что специально против него были разработаны особые запечатывающие техники, способные поймать Аллена в ловушку. Граф смотрел тогда на него, в этой ловушке:

— Доброе утро, — услышал он от своего покойного брата. И навсегда потерял спокойный сон. Зачем он посмотрел тогда на Аллена?

Затем же, зачем постоянно следил за ним сквозь глаза тысяч своих акум. Если подумать, это увлечение было ненормальным. Еще более ненормальным было то, что он успокаивался, видя Аллена живым, убивающим их. И что даже вносил поправки в план производства, ежемесячно дополнительно создавая количество акум, покрывающее уничтоженных одним проклятым экзорцистом.

Тем, кого проклял его отец.

Раньше это было смешным, пока чужая трагедия не касалась его. Сейчас же…

Сейчас же Граф не мог уснуть, и даже самый сладкий и вкусный чай не мог успокоить его.

Чувствовать себя Тысячелетним Графом, преданным и дарующим прощение заблудшему и непокорному брату, было приятно. Самому чувствовать себя предателем было отвратительно.

Он нарушил данное Аллену обещание. Они всегда должны были быть вместе.

Образ маленького плачущего ребенка встал перед глазами. Он менялся.

И пусть этот ребенок стал выглядеть старше, поседел, тело покрылось шрамами, а на лице клеймом осталось отвратительное проклятье-пентаграмма, полученное им ни за что… Просто потому, что Граф забыл, что является Маной. Просто потому, что Мана забыл, что является Тысячелетним Графом. Сейчас воспоминания обеих личностей давили с двух сторон, и обе были глубоко несчастны.

И сердце требовало все исправить, чтобы прекратить страдания.

Обиженный судьбой и своим отцом, ребенок ждал его. Ждал, кажется, целую вечность.

Граф должен был пойти и все исправить: извиниться перед ним, возможно, выполнить его абсурдные требования. Но он боялся провалиться и все только испортить…

Страшные мысли стали приходить в голову:

Стоит сделать так, чтобы Аллен никогда не узнал о том, кто я.

Полностью сменить внешность и манеру поведения…

Тысячелетний Граф зарыдал от отчаяния, закрыв лицо руками. Он часто делал это в последнее время, боясь встречи с Четырнадцатым, и вся семья собиралась утешать его. Сейчас же он сидел в одиночестве в своей комнате со множеством телефонов, упорно игнорируя поступающие звонки.

Ему было не до чужих трагедий.

Собственная поглощала с головой. Как хорошо было бы, если бы Роад была сейчас рядом и могла поддержать его. Она была с ним десятилетиями и знала о нем больше, чем кто-либо. И, конечно, знала об Аллене. Не могла не знать. И только она могла помочь — придать ему смелости своими словами пойти к Аллену, убедить его, что так будет правильно. Но Роад здесь не было.

Зато в таком неприглядном виде его застали Тики и Шерил. Шерил был невероятно зол. Лично он не видел, что именно Четырнадцатый сказал Графу, но был готов медленно и мучительно пытать его и его близких за это. Оставив Графа более спокойному Тики, тот отправился искать, на ком выместить свою злость. У него было много пленников.

Тики, как и множество раз до этого делали Вайзли с Роад, отвел Графа в его комнату и уложил спать, но услышал только:

— Не спится, — Тысячелетний Граф потянул Тики за рукав, когда тот уже собрался уходить.

— Хотите, пойдем ужинать?

— Не хочу. Ничего не хочу. Мне бы только увидеть его.

Тики с понимающим видом посмотрел на Графа. Он уже привык к такому и в какой-то момент роль сиделки стала ему нравиться.

— Не волнуйтесь, Тысячелетний Граф. Юноша не сможет долго скрываться. Скоро мы поймаем его, и Четырнадцатый вновь будет с вами.

Речь Тики должна была успокоить мужчину, но возымела обратный эффект.

— Нет! Не надо! — Граф подскочил с постели и схватился руками за рубашку Ноя. — Мы сделаем только хуже! Он будет меня ненавидеть! Не хочу…

— Успокойтесь, Тысячелетний Граф, — Тики старался говорить ровным тоном, но у него не получалось. — Если хотите, можем отозвать всех акума, что вы отправили за ним. И прекратить преследование.

Выражение лица Адама выразило ужас.

Верно. Сотни моих акума преследуют его прямо сейчас. Как и вся семья Ноя.

Как и Черный Орден. Из-за меня. Потому что я оборвал все его связи.

Как и Апокриф.

От мысли, как это существо добирается до него раньше него, Мане стало плохо. Он вспомнил сцену, подсмотренную проклятым глазом Аллена, когда разумная чистая сила пыталась проникнуть внутрь.

— Нет!.. Нужно забрать Аллена немедленно, пусть даже силой. Даже если возненавидит меня, он будет рядом! Просто… Мне бы хотелось, чтобы он был рядом добровольно, — Тики усадил Графа обратно на постель.

— Можно попробовать шантаж.

Правда, все наши попытки шантажировать Книжника провалились, — про себя подумал Тики.

— Точно нет!

— Ваши взгляды сильно переменились, Тысячелетний Граф. В тот раз в североамериканском подразделении Юноша почти согласился пойти с нами. Уверен, надави мы посильнее, он сдастся.

— …Если бы я не забыл все, я бы забрал его еще тогда.

— Что? Вы о чем?

— Если бы я был рядом все это время, ничего бы не дошло до такого.

Тики продолжал строить вопрошающий вид, хотя обо всем уже догадался.

— Это моя вина…

Поэтому португалец постарался помочь дорогому им мужчине:

— Не убивайтесь так! Ничего непоправимого не случилось. Если так хотите, чтобы Юноша присоединился к нам, просто поговорите с ним. Попробуйте. Уверен, вам есть, о чем поговорить.

Мне только показалось, или Тики обо всем знает?.. — невольно пронеслось в голове Графа.

— Мне страшно. Я сделал много ужасных вещей. Причинил боль. Что мне сказать, чтобы все исправить?

— Просто скажите все, как есть. Скажите правду.

— А если это сделает хуже?

— Вы не узнаете, пока не попробуете, — уверил его Удовольствие.

Граф все еще колебался в нерешительности, но теперь чувствовал себя увереннее. Вдруг в комнату ворвался Вайзли и посмотрел на Тики с упором. Выражение глаз Микка изменилось. Маркиз произнес:

— Почему ты не говоришь этого вслух, Мудрость?

— Но! — был мысленный ответ.

Тики решил сказать сам:

— Аллен пропал. Он «все узнал» и исчез в неизвестном направлении еще утром, — с невозмутимым видом процитировал мужчина. Вайзли был ошарашен, Граф осмысливал сказанное.

— Что ты творишь?! — вскрикнул Мудрость. Но Тики был невозмутим:

— Граф, Вы ведь хотите все исправить? — продолжил он. — Сейчас самое время.

— Но ведь никто не знает, куда Уолкер ушел! — отчеканил Вайзли.

Не дослушав разговор Ноев до конца, Граф встал с постели, натянул свое боевое облачение, оставив лицо открытым, и мгновенно исчез во вратах Черного Ковчега.

* * *

Канда был зол. И вновь Мояши решил убежать, используя Белый Ковчег. Бросив все и стремглав преследуя его, Канда, единственный из особняка Кемпбелл, успел пройти вслед за ним через врата. Канда ожидал, что Аллен выкинет что-то подобное.

Мечник узнавал красоты Эдинстона, но не мог понять, куда же делся сам Аллен:

— Вот же придурок! Тч.

Наверное, он открыл вторые врата и сбежал через них.

Как бы он не натворил чего.

Нельзя оставлять его одного в таком состоянии.

Канде было страшно. Все так запуталось и так отличалось от его изначальной миссии. Убить Четырнадцатого, когда он захватит тело Аллена, было просто. Помочь Аллену в борьбе против Четырнадцатого — сложнее, и Канда был безмерно благодарен Джонни за то, что тот справлялся с этим лучше него. За то, что мог поддержать Аллена. Но сейчас Джонни рядом не было. А Аллен нуждался в человеке, который может утешить его и помочь ему. Канда сжимал рукоять катаны крепче от страха, что он не сможет быть таким человеком. Он обещал спасти Аллена, но в итоге не знал, что сказать ему.

Мечник продолжил свои поиски, переворачивая вверх дном все места Эдинстона, про которые Аллен ему рассказывал.

— А знаешь, когда я увидел поля пшеницы и Мастер сказал мне, что это внутренний мир Четырнадцатого, я понял, что мой выглядит… Ну, как-то так, — В воспоминании перед взором Канды предстало огромное озеро Эдинстона, на которое Аллен театрально указывал.

Тогда его мысли были заняты открывшейся ему благодаря Матушке правдой, и он не придал словам Аллена особого значения. Сейчас же он вновь искал беловолосого юношу, и любое место служило зацепкой. Канда предчувствовал, что Аллен тоже рано или поздно захочет поговорить с кем-то. Возможно, с ним. С единственным человеком, кому рассказал о своем прошлом и кто точно был на его стороне.

Поэтому Аллен придет туда, где мы были… Надеюсь.

Я должен спасти его.

* * *

Воспоминания одно за другим проносились перед глазами экзорциста.

* * *

— Покажите ему того ребенка.

— А? Того, плаксивого, с уродливой красной рукой? У нас ведь столько «нормальных» есть.

— Говорю, покажите. Настаивайте на высокой цене.

— Что? Он же бесполезный калека.

— Директор цирка найдет применение его уродству. К тому же, ты правда думаешь, что он покупает их для работы?..

* * *

— Не приносишь денег, так еще и бездельничаешь?.. Жалкий уродец, который даже лиц родителей вспомнить не может!

Родители.

Сколько раз Аллен видел маленьких посетителей цирка, которых за руку приводили их родители. Такие же маленькие существа, как и он, они были одеты в теплые красивые костюмы, улыбались и смеялись. Родители покупали им игрушки и сладости, платили за то, чтобы детям дали потрогать зверей и… Аллен помнил, как похожие на него существа с удивленными лицами трогали его красную руку, пока тот сидел среди экспонатов цирка уродов.

— Дорогой, не трогай ее! А вдруг она заразна?! — схватив маленького ребенка, мама оттащила его от руки Аллена. Ребенок упирался, но после крепко обнял женщину.

Почему родители продали меня? Почему никто не любит? Неужели я так отличаюсь от этого ребенка? Что будет, если я также обниму эту женщину и скажу: «Мамочка».

Аллен посмотрел женщине в глаза и прочитал неприкрытое отвращение. Он не выдержал и отвернулся.

* * *

Неприятные взгляды преследовали его всю жизнь. Когда появился шрам проклятья на лице, а волосы побелели, они стали только пристальнее. Не спасали ни капюшоны, ни перчатки. Спасало только приобретенное равнодушие.

Но больно все равно.

* * *

— Это нечестно.

* * *

Учитель. Я хочу, чтобы он сказал мне, что все хорошо. Что я могу доверять Мане. Этого было бы достаточно. Только с одним этим знанием я бы отдал всего себя.

* * *

— Аллен, я люблю тебя.

* * *

— Это нечестно.

Когда Мана сказал: «Я люблю тебя», он сказал это мне или…

Лицо удивленного Кросса сменилось воспоминаниями Четырнадцатого, пробудившегося в теле Аллена. Костюм Тысячелетнего Графа раскрылся перед ним, подобно бутону цветка навстречу долгожданному солнцу, и Мана заключил любимого брата в объятия.

Хотя это было всего лишь недавнее воспоминание, в глазах Аллена застыли слезы обиды.

* * *

— Мана — Тысячелетний Граф.

* * *

Аллен бежал в неизвестном направлении. Мир рушился под ногами. Все в нем теряло смысл. Проклятье на левом глазу побаливало, или Аллену так показалось оттого, что он расцарапал его до крови, пытаясь восстановить былые черты исчезающего узора, который стал для него символом любви. Его мир начал рушиться, еще когда он узнал знакомую партитуру на Ковчеге Тысячелетнего Графа. Он стал сомневаться в Мане. А со дня разговора с Кроссом стал сомневаться и в своих чувствах.

Он отдал всю свою жизнь на обещание отцу всегда продолжать идти. Поклялся защитить друзей, уничтожить акум, спасти мир.

Так нечестно и до беззвучных рыданий ночью в подушку раскалывался мир, когда в нем появился Четырнадцатый. Один за одним близкие люди стали отворачиваться от него. Чтобы спасти самое дорогое для них, они делали выбор. Всегда не в пользу Аллена. Выбрать Орден, а не его. Выбрать долг, а не его. Выбрать мир, а не его. Аллен действительно нравился окружающим, но ни для кого не оказался самым дорогим человеком.

Мана не может быть Тысячелетним Графом!

Мана был добрым и заботливым. Единственным человеком во всем мире, кто любил его всем сердцем. Единственным, кто взялся воспитывать взбалмошного ребенка-инвалида.

Тысячелетний Граф не любил Аллена. Его акумы равнодушно ранили, его Нои игрались с ним и издевались над ним. Сам Граф устроил целую резню, чтобы вынудить Аллена покинуть Орден. Когда Канда пронзил Аллена своей Чистой силой, Граф ликовал:

— Ты бельмо на моем глазу, Аллен Уолкер.

Больно. Больно. Больно.

Все это неправда! Неправда! Неправда!

* * *

— Так ты узнал про Ману, да? — Аллен не обронил ни слова, но по его заплаканному виду, налившемуся стекающей кровью проклятью и безумному взгляду Матушка уже все поняла.

Аллен сжал руки в кулаки и говорил, не подняв взгляда:

— Вы! Вы все! Все это время вы все знали и скрывали это! Ты, Роад, Учитель! Все! — Аллена трясло.

— Присядь. Успокойся, — Матушка провела рукой по его спине и усадила на стул. — Да, мы скрывали от тебя правду. Но вот она открылась сейчас и разве от этого стало лучше?

— Как давно? — Аллен попробовал скинуть руку Матушки со своего плеча.

— С самого начала, — Матушка поддалась ему и отошла, чтобы закурить.

— Жестоко…

— Прости. Знаешь, мы хотели никогда тебе этого не рассказывать. Ты едва пережил такую травму. Ты очень изменился. Скажи мы все тогда, тебя бы это сломало.

Аллен молчал.

Из глубины души Матушки вырвался страх. Страх того, что Аллен опять закроется в себе и будет игнорировать действительность. Она надеялась, что он продолжит бороться, что он не сдастся.

С другой стороны, даже если бы он сломался окончательно, тело просто занял бы Четырнадцатый.

Эта невольная мысль сделала ей больно.

Старая женщина обнимала ребенка, которого считала за своего внука. Проплакавшись, на вид Аллен успокоился. Но стоило ей отойти от него, как мальчик просто бесследно исчез.

* * *

Он бежал босиком по снегу, забыв свою обувь в доме. Физическая боль отвлекала от душевной.

Мана проиграл Тысячелетнему Графу.

А я проиграю Четырнадцатому.

От перспективы провести вечность в воспоминаниях Неа о Мане Аллена разрывало на части. Это было больно, еще когда он считал Ману мертвым. Но это было в тысячу раз больнее теперь, когда он представлял, что будет лишь призраком в чужих воспоминаниях, пока Неа будет с живым Маной.

Ненужный.

И клятва такая же.

Ненужная!

Никому!

Окончательно околев от ходьбы и собрав на себе слой снега, Аллен добрел до озера. Оно было таким же пустынным и засыпанным снегом, как и его мир. И все-таки более привлекательным в реальности. Мысленно Аллен дорисовывал могилы, выступающие из земли. Они невольно ассоциировались с отцом.

* * *

— Папа.

Аллен смутился. Он долго морально настраивался, чтобы впервые попробовать назвать Ману папой. Мана заботился о нем: кормил, одевал, играл с ним. Только он прикасался к нему с нежностью и заботой, только он не делал больно. Смотря на других детей и их родителей, Аллен пришел к мысли, что Мана ему не кто иной, как отец. Ребенку хотелось услышать подтверждение.

Но Мана смутился:

— О боги, Аллен, что я слышу! Я слишком молод, чтобы быть отцом!

Сердце пропустило удар. Аллен отвернулся.

Кажется, Мане не понравилось.

Аллен старался не подать виду, как его это задело. Но Мана смог заметить:

— Ну что ты! Я очень рад быть таким молодым отцом, — Мана потрепал его по голове и обнял.

Аллен растаял.

Как и Мана. До этого момента клоун не придавал значения тому, кем приходился Аллену. И хотя тайно хотел услышать, как ребенок называет его отцом, не ожидал, что это произойдет столь скоро.

* * *

Я люблю тебя, Аллен!

Пожалуйста, уничтожь меня…

* * *

В роковой день, когда Мана потерял память, Аллен пообещал сделать его счастливым. Стать его Алленом. Хранить то, что он забыл.

Сейчас это ранило.

Мана, ты такой же.

Аллен задавался вопросом, откуда взялась память Четырнадцатого в его теле. Он умер столь давно, что она никак не могла быть передана ему перед его смертью. Даже Кросс не знал, как такое возможно. Теперь все вставало на свои места.

Такой же, как и мои родители, продавшие меня в цирк. Такой же, как Директор. Как те, кого интересует только мое тело.

Такой же, как все.

Я обещал хранить все то, что ты забыл, но не в таком же смысле! За что, Мана?! За что?!

Ты даже хуже других!.. Ты хуже всех!..

Так почему же я так люблю тебя?

* * *

— Аллен, если бы я сказал тебе, что, когда ты обратишься в Четырнадцатого, тебе придется убить самого дорогого человека, что бы ты сделал?..

* * *

Впереди его ждал Канда. Мечник говорил что-то о том, что им следует куда-то вернуться. Неуклюже, но пытался утешить. Ругал за побег и за босые ноги. И за пятна крови в следах, которые Аллен не заметил, потому что ему было не до разодранных ног. И не до разодранного лица. Канда обычно был тихим и спокойным, но в этот раз не замолкал. Когда Мечник на миг прекратил говорить, Аллен заговорил:

— Канда, у меня к тебе просьба.

* * *

Вечерело. Тысячелетний Граф добрался до дома Матушки. Он знал, что ему здесь не рады, но не мог отступить. Будучи по натуре вежливым человеком, он постучался.

Долго было тихо. Затем спутанные шаги дошли до двери и открыли ее, чтобы тут же попытаться закрыть.

— Явился! Ты! Убирайся! — закричала на него старая женщина.

Граф был ошарашен яростью в ее голосе. Она ведь простой человек и должна понимать, что, если он разозлится, то сравняет это место с землей. Затем он заметил.

Она плакала. Случилось что-то нехорошее.

— Мне нужно внутрь! Я хочу увидеть его.

Граф грубо отворил дверь, проскочил мимо женщины в особняк и стал изучать комнаты одну за другой на предмет наличия беловолосого экзорциста.

— Аллен!

К счастью Графа, он нашел Аллена наверху.

Его сын мирно спал на кровати.

Женщина попыталась оттащить его от двери комнаты, но Граф только жестом показал ей:

— Тшш. Ты его так разбудишь.

Старушка обомлела.

Граф прошел внутрь и тихо присел на кровати.

Только сейчас он заметил, сколь скверно выглядел ребенок. Сердце защемило.

Одежда была порванной и старой. На ногах, воротнике и на лице красовалась засохшая кровь, выдающая места, где проходили дорожки из уже высохших слез. В руках мальчик крепко держал мячик. Граф присмотрелся к нему и узнал предмет.

Так ты все еще помнишь Аллена.

Адам хотел рукой стереть следы слез на щеке.

Он аккуратно схватил Аллена и стал стирать следы, чем случайно оторвал ему голову.

Граф перестал дышать.

Только сейчас, когда голова Аллена лежала отдельно от тела, Тысячелетнему Графу открывалась полная картина. На две части шею делил аккуратный порез, которым голова и была отсечена.

* * *

— У меня к тебе просьба.

Мечник замер. От холодного, безучастного и молчаливого вида Аллена у него в груди похолодело. Он внимательно слушал, что седой экзорцист скажет ему. А когда он услышал сказанное, земля ушла из-под ног:

— Пожалуйста, убей меня. Ты сказал, что убьешь меня, если я вновь сбегу.

— Мояши, ты воспринял это слишком буквально!

— Канда, я серьезно, — с этими словами Аллен закатал воротник и убрал волосы, обнажив шею. — Руби.

— Это не выход! — злился Мечник.

Глаза беловолосого были нечитаемыми.

— А какой еще у меня есть выход? Сдаться Четырнадцатому? Сдаться Апокрифу? Тысячелетнему Графу? Ты слышал мою историю и знаешь, что выхода у меня нет.

— Аллен, если бы я сказал тебе, что, когда ты обратишься в Четырнадцатого, тебе придется убить самого дорогого человека, что бы ты сделал?..

— Я бы… Лучше умер.

— Если хочешь спасти меня от судьбы, тогда убей! Прошу! Пожалуйста! — Аллен смотрел с отчаянием и мольбой, по щекам текли слезы, голос дрожал, но что-то в глубине глаз было решительным, словно сталь.

К горлу Мечника пристал ком. Он хотел начать препираться, попробовать отговорить Аллена, но вспомнил, что изначально пришел как раз за тем, чтобы убить его. Чтобы это не сделал кто-то другой. Чтобы отплатить долг. Что с того, что Канда узнал больше об Аллене? Ситуация от этого не изменилась. У него не было права отказывать Аллену в последней просьбе. Оставлять его одного на растерзание судьбы.

Скрепя сердце, он нанес злосчастный удар. За миг до соприкосновения лезвия с шеей он услышал тихое «Спасибо» с привычной вежливой улыбкой на губах.

* * *

Матушка увидела возвращающегося Мечника с Алленом на руках и было обрадовалась, но заметила взгляд азиата. Холодный, скорбный, тяжелый. С тяжелым сердцем она присмотрелась к человеку, что он нес, чтобы тут же зарыдать.

У него не было головы.

* * *

Они уложили его на кровать.

— Я сделаю тебе лучшее надгробие из всех, что я когда-либо делал, — сокрушался Барба.

Они не обратили внимания на Мечника, что незаметно ушел и исчез в снежной буре.

* * *

Он лежал на кровати с лицом, как у мраморной куклы. Теперь Граф понял смысл жеста, в котором были сложены его руки: как у покойного. Прощание с землей. Ману интересовало, умер ли Аллен с мячом-надгробием в руках или же его вложили ему уже после смерти. Здесь, в этом убогом месте.

Раскиданный вокруг цирковой реквизит был возложен к могиле, словно цветы.

Он не верил в произошедшее. Теребил щеки, целовал лицо, пытался нащупать пульс или услышать дыхание. Но молодой человек все не оживал. Время для него замерло. Меж тем время продолжало идти вперед.

Матушка выкрикивала ругательства и в какой-то момент стала бить Тысячелетнего тростью. Это отвлекало от его печали и раздражало.

Ты не должен оставаться в этом месте.

Можно, я заберу тебя с собой?

Ты не против?

Граф приобнял мертвое тело и открыл врата Черного Ковчега, в которые они вместе провалились.

Они оказались в комнате Адама, отделенной от остального мира. Аллен упал на кровать, а цирковой реквизит посыпался вокруг сквозь закрывающиеся врата.

* * *

Мана не знал, сколько сидел так и почему решил не пускать Ноев, сходящих с ума от волнения, внутрь.

Он привел Аллена в нормальный вид и усадил его, все молясь на его пробуждение. Но оно никак не наступало. Шок от увиденного отошел, и он понял, что оно не наступит никогда.

Кажется, он не чувствовал себя так плохо даже когда убил Неа своими руками.

Смерть Неа отличалась от смерти Аллена. То была смерть счастливого человека в сражении, пыл жизни, желание жить. То была роковая посмертная просьба любимому человеку всегда продолжать идти вперед.

Мана передал роковые слова Аллену.

И Аллен Уолкер всегда продолжал идти.

Почему он нарушил клятву?

— Потому что ты первый нарушил клятву, не так ли? — отвечал ему некто его голосом.

Граф сходил с ума. Внутри было столько голосов, и все были злы и растеряны. Он мечтал забыться в работе вновь, создавая акум одного за одним.

Акум.

Верно. Тысячелетний Граф — единственное, кем ты являешься, — помнил он.

Он должен свергнуть Бога, принести три дня тьмы в мир и исполнить свой долг. И с этой целью он сеет трагедии вокруг, возвращая души умерших на землю в виде своих слуг.

Но если он делает это для тысяч и тысяч посторонних людей, то почему не может сделать для себя?

Безумный взгляд упал на мертвое тело, похожее на прекрасную куклу.

Почему бы не создать акуму для себя? Только чтобы заключить в механизме желанную душу.

Смерть — это ведь не конец.

Не для Тысячелетнего Графа.

Даже если его сын уже умер, его можно вернуть в мир живых.

Нужно только позвать.

Чтобы я мог сказать тебе все, что не успел.

Чтобы мог все исправить.

Чтобы сдержать обещание.

— Пожалуйста…

Стань акума для меня, Аллен.

Идея превратить Аллена в акума казалась хорошим решением ровно до момента ее реализации. Ранее он проводил этот ритуал тысячи раз, не поведя и бровью, однако над телом своего сына руки Тысячелетнего Графа дрожали.

Рациональное говорило в нем:

Аллен — экзорцист. Всю жизнь он сражался против акума.

Не потому, что они убивали людей, а потому, что он, единственный из людей, видел, что происходит у них внутри. Видел их души, изувеченные механизмами.

— Я н-не могу…

Поступить так жестоко.

Поместить его собственную душу в такой механизм. Обречь ее на вечные страдания...

Не могу.

* * *

Он не знал, сколько времени прошло. Сколько он не пускал внутрь Ноев. Сколько потратил на обустройство комнаты.

В ней были игрушки, вкусности, красивая одежда. Пианино.

Граф забывал, что Аллен не умел играть на нем.

Была жердочка для Тимкампи.

Он не знал, что голем уже мертв, как и его хозяин.

Аллен лежал на мягкой постели, как кукла. И, как кукла, был одет в красивый наряд по вкусу Графа. Хотя вкус Графа был настолько специфичным, что носить выбранную им одежду было стыдно даже Роад.

Граф наклонился к своей кукле, мечтая, чтобы она ожила, проводя по волосам и месту на лице, где некогда был оставленный им шрам. Но у мертвого Аллена не было проклятья. Как и подобает всякому проклятью, оно вернулось к наложившему его с умноженной силой.

Граф нагнулся, чтобы поцеловать лоб, и так и замер. В нос ударил неприятный запах. Гниение.

Он так долго откладывал процесс превращения в акума, что труп начал гнить. Предательская влага заставила взор поплыть. А в мыслях все крутилось:

Нужно превратить его в акума, пока не поздно.

Мана был против, но его отражение настаивало на этом. Разгорелся нешуточный спор между двумя в одном, во все стороны полетели кровь и плоть, пострадали глаза. Он вновь уродовал свое тело, только чтобы все раны вновь зажили спустя мгновения. Но только физические. Обезображенный, Граф вернулся к трупу.

Я сделаю все в лучшем виде.

Сделаю так, чтобы было только твое сознание.

Только для тебя.

Он представил, как будет происходить процесс. На сей раз без жертвы. Но залезать внутрь тела все равно придется.

Залезать внутрь тела?..

Он ужаснулся от мысли, что придется пережить его мальчику. Он вспомнил, как сам оказался в скелете акума. Это было больно. А залезать в мертвое тело будет еще и противно. Наверняка он откажется сделать это добровольно. А делать это против воли…

…По моему приказу.

Нет, так не пойдет.

* * *

Граф старался аккуратно поместить скелет внутрь, не повредив тело. Он вводил шприцами темную материю, заставляя ее приобретать нужную форму уже внутри. Однако работа оказалась ювелирной сложности и гораздо более затратной по времени, чем просто разрезать мышцы и поместить уже готовый скелет.

Зачем я делаю это?

Стоит Аллену хоть раз принять форму акума, как… Тело само порвется и изменит структуру, упорядочив детали механизма.

Упущенное время уже стоило Графу слишком дорого.

Поместив большую часть деталей на свои места, он дошел и до Чистой силы, притаившейся в руке.

Чистой силы, которая не защитила своего хозяина.

Не колеблясь, Тысячелетний Граф уничтожил ее. Однако теперь тело оставалось без руки.

Рука была воссоздана из темной материи, имитирующей правую сторону тела. Но она все еще нуждалась в регуляции.

Если бы это был обычный акума, меня бы не заботило его удобство.

В последний раз перепроверив исправность механизма, Граф неловко позвал душу:

— Аллен!

* * *

Всю округу засыпал снег. Деревья, озеро, словно бы из Эдинстона, и почему-то неуместное тут пшеничное поле, словно бы из другого мира. Ветер, дующий оттуда, приносил с собой листья и уносил внутрь снег.

Он побрел подальше от пшеничного поля. Хоть оно и было более приятным, чем снежная пустошь, оно было чужим. Почему-то он его ненавидел.

Место вокруг было пустынным и одиноким, с голыми деревьями, с могилами и темным небом. Но снег, засыпавший всю округу, был прекрасен. Сам не зная, почему, он стал плакать. Вернее, кажется, только сейчас он обратил на это внимание — возможно, уходя, он забрал слезы с собой из того мира. Они стекали с лица и замерзали, не долетая до земли — настолько здесь было холодно.

Он помнил, что ему нужно продолжать идти. Ни свое имя, ни почему плакал, ни что он оставил позади, а только эти слова.

* * *

Он бродил достаточно долго, чтобы осознать, почему плакал. Кажется, что-то случилось в жизни, которую он оставил. А здесь, в этом месте, последние следы этой жизни — воспоминания и чувства — засыпались снегом. Пришло время исчезать.

Сам не зная откуда, он знал, что если продолжит идти, то дойдет до Спирали жизни и в ней найдет все то, что искал. При жизни он больше всего боялся одиночества и потому искал любви. Он предвкушал, что же ждет его там, по ту сторону Спирали жизни, куда уходят умершие.

Веселые возгласы доносились издалека. Снег таял и уступал место макам — цветам забвения. По сторонам проносились знакомые-незнакомые пейзажи: озеро, дом Матушки, Индия, Черный Орден, дружелюбное старое и неприятное новое его здания, разные его подразделения — азиатское, североамериканское…

Люди призраками ходили вокруг него и улыбались, прощаясь. Или ему только казалось, что они улыбаются. В любом случае, он по привычке старался улыбаться в ответ. В конце концов, даже если он не помнил их, это были его дорогие друзья и множество людей, которых он встретил на своем жизненном пути: кого он спас и кто спас его. Он отдавал им дань уважения, даже если это были всего лишь призраки.

Когда он не знал, куда идти, ориентировался по указателям или другим ориентирам. Но в какой-то момент они стали противоречить друг другу и заводили в тупики или проводили кругом.

Он потерялся. При жизни он часто терялся и умудрился сделать это и здесь. Впереди показалось азиатское подразделение — его лабиринт, где, по словам какого-то знакомого-незнакомого мужчины в берете, блуждали и умирали от голода искатели, — хоть какое-то место, что он узнавал.

А потому он был рад потеряться в знакомом месте.

Здесь перед ним предстала огромная дверь. Она таила воспоминания. Когда-то он также потерялся на своем жизненном пути и до крови бился об нее руками, мечтая, чтобы она отворилась, мечтая продолжить идти. Возможно, на сей раз ему придется ее открыть.

Правда, что было по ту сторону двери, настоящей, он узнал еще при жизни, и это было нечто жуткое и неприятное, но уже совершенно неважное для мертвеца. Да и на сей раз эта дверь вела в другое место.

Наконец-то.

Дверь была крепко закрыта, но, стоило постучаться, пригласительно отворилась. Даже на том свете вежливость творит чудеса. Внутри было маняще светло и тепло, и хотелось поскорее туда уйти, чтобы окончательно забыться от всего холода, печали, боли и одиночества предыдущей жизни.

Он был уверен в своем решении, пока не услышал далекий крик:

— Аллен!

Внезапно он вспомнил свою жизнь, словно очнулся от комы. Он осознал, что он экзорцист и что сражался против Тысячелетнего Графа и что пытался спасти мир, освобождая души акум.

И куда он собрался уйти? Просто бросить все и умереть?

Как там мои друзья?! Как там акума?! Как там мир?!

Осознал он и что голос принадлежал его отцу.

Как там Мана?!

Они обещали всегда быть вместе. Он обещал сделать Ману счастливым. Даже взял имя его умершей собаки.

Аллен не мог бросить отца.

Он бегом пустился обратно на зов. Казалось, он прошел целую вечность досюда, но вот обратно вернулся мгновенно. Уходить не хотелось. Он надеялся встретить Ману на той стороне, но его голос отчетливо доносился из мира живых. Теперь хотелось поскорей вернуться, как Аллен сделал это, когда его позвал Джонни.

— Мана!

В месте, где когда-то была занесенная снегом могила Маны и где был совершен жуткий ритуал, изменивший всю жизнь Аллена, он вновь увидел своего отца. Живого, улыбающегося, с распростертыми для объятий руками. Он звал его.

Аллен подбежал к Мане и раскрыл руки в ответ, чтобы кинуться обнимать его, но в последний момент остановился.

Что-то не так.

Пахло кровью. Само место было жутким. И почему Мана звал его из реального мира, а не ждал в Спирали жизни?

Ведь Мана давно умер.

Небо покраснело. Похолодело. Зловещая луна взошла на небе. Отовсюду смотрели голодные взгляды. Однако злые призраки не осмеливались подходить. Что-то пугало их самих.

Аллен посмотрел на лицо отца. Его улыбка показалась ему зловещей.

Ему стало страшно.

А человек с лицом его отца позвал снова:

— Аллен!

Или не с лицом? Аллен чувствовал, что Мана был самый что ни на есть настоящий.

Раз Мана настоящий, разве может он причинить мне вред?

Раз Мана настоящий, все остальное неважно.

Ведь я так хотел увидеть тебя вновь!

Сказать тебе, что я никогда не прекращал идти, до самого последнего вздоха!

Узнать, гордишься ли ты мной.

Заглушив смутные сомнения, Аллен подошел к отцу и обнял в ответ, зарываясь лицом в грудь, чтобы не чувствовать запах крови и мертвечины и не видеть голодных взглядов.

Что-то холодное и тяжелое звякнуло на шее. Это застало экзорциста врасплох.

Аллен с непониманием уставился на отца. Но во взгляде того читалось нечеловеческое ликование.

— Что это? — со страхом и надеждой на обнадеживающий ответ спросил ребенок.

— Цепь.

И экзорцист вспомнил, что Мана был Тысячелетним Графом — создателем акума, обманом навечно заключавшим души умерших в изувечивающие механизмы. От одного воспоминания начинало тошнить.

— Неееет!!! Отпусти!!! — он начал судорожно вырываться.

Это было нечестно.

Его жизнь и так была отвратительной.

С самого детства к нему относились, как к мусору.

Только Мана любил его.

Но даже это оказалось ложью.

Черный Орден стал ему домом.

Но он потерял и его.

Все отказались от него.

Даже друзья.

Он ничем никому не смог помочь.

Учитель выбрал Четырнадцатого и предложил ему умереть.

Вся его жизнь была ложью.

Он закончил этот фарс своей смертью.

Он хотел, наконец, просто уйти.

Чтобы больше не причинять боль и не терпеть боль.

Может, следующая жизнь была бы лучше?

Он не сможет узнать этого.

Он пойман навечно.

Как и множество других жертв Тысячелетнего Графа.

В этот страшный механизм, один взгляд на который навсегда лишал сна.

Экзорцист попытался отпрянуть и убежать, но все было бесполезно: у него не было ни оружия, ни сил. Чужие руки с силой сомкнулись на теле и потащили вниз, словно в ад, под хохот тысяч голосов неизвестных существ, кидающих вслед гадости:

— Еще одна игрушка Тысячелетнего Графа! Ахахахахахахаха!

Было нестерпимо горячо, затем — нестерпимо холодно. Темная материя опутала его вокруг. Она держала на месте, при малейшей попытке вырваться — причиняла боль. Сначала легкую, затем сильнее, и, наконец, совершенно невыносимую. Выбраться было нельзя.

Я застрял в этой штуке!

Он открыл глаза.

Помогите!

* * *

Неприятный свет ударил в глаза. Тело жгло.

— Агх! Мана! Как ты… Как ты… КАК ТЫ ПОСМЕЛ ПРЕВРАТИТЬ МЕНЯ В АКУМА?!

— Тише, успокойся!.. — Тысячелетний Граф аккуратно приподнял новосозданного акуму за руки.

— Почему, Мана?! Почему?! За что?!

Мана был готов к такой реакции и попытался успокоить:

— Не волнуйся! Я вернул тебя не чтобы навредить… Я хотел все исправить! Давай жить одной семьей!..

— Исправить? — Аллен в недоумении и боли скривил лицо. — Семьей?.. Мана, ты… Как ты можешь говорить такое?! Ты… Ты… Ты просто использовал меня! Ты бросил меня! И, более того, все эти годы…

Ты был моим врагом.

— Твои акума кромсали моих друзей на части!

Ты забыл обо мне.

— Твоя семья издевалась над людьми!

Почему ты выбрал не меня?

— Ты… Вы все — зло!

Почему я все еще так люблю тебя?

— Аллен, я могу объяснить! Все это делалось не просто так, а ради высшей цели.

— Высшей цели?..

— Да.

— Что может стоить столь многого?!

— Моя цель — привнести три дня тьмы в мир…

Аллен залился хохотом. У Тысячелетнего Графа в груди похолодело.

— Довольно, Мана. Довольно, — Аллен закрыл плачущее лицо руками, — пожалуйста, просто отпусти меня. Пожалуйста!..

Но даже закрытое руками, Граф отчетливо слышал хныканье, от которого внутри все переворачивалось.

Не зная в сущности, что теперь делать, Граф приподнял Аллена за руки, оторвав их от лица и потянув того с кровати.

— Ай! Что ты?!..

— Пойдем умоем твое заплаканное личико, — Граф ласково улыбнулся, стирая слезу с щеки.

— Двигать это мертвое тело так неприятно, Мана!.. Почему ты держишь меня здесь?.. Почему из всех именно меня?!.. Я не хочу быть твоей игрушкой! Отпусти!..

— Успокойся, — он довел Аллена до рукомойника.

— Ты не игрушка! Кто сказал тебе такое?

— Голоса…

Ох уж эти болтливые души.

Кажется, я слишком мягко с ними обхожусь. Надо это исправить, — в глазах Тысячелетнего плескалось что-то темное. Обманчивая мягкость с людьми семейного круга скрывала невообразимую жестокость ко всем остальным.

Аллен с трудом стоял и, заметив это, Граф донес его обратно до постели, приговаривая:

— Тебе, наверное, интересно, почему так тяжело двигаться.

Не прекращая тихо скулить, Аллен невольно прислушался.

— Ты ведь видел новорожденных акум, и они прекрасно ходили. Дело в том, что мои механизмы не предназначены для того, чтобы ими управляла сама заключенная внутри душа. Тогда теряется весь их смысл… Но ты — другой случай. Мы же не хотим, чтобы темная материя сформировала новое сознание в теле, правда?

— …

Аллен смотрел приемному отцу в глаза с нечитаемым выражением лица.

— Так что тебе нужно больше двигаться. Осваиваться. Управлять. Пройдет некоторое время, и тебя будет не отличить от живого человека. Обещаю! — Граф на вид искренне улыбался.

— …

«Не отличить от живого человека».

Мана, почему ты улыбаешься даже тогда, когда делаешь мне больно?

Граф посадил ребенка с нечитаемым выражением лица на постель. Прошло некоторое время, прежде чем Аллен заговорил вновь.

— Мана, нет, Тысячелетний Граф.

Граф навострил уши.

— Где ты был все эти годы? Почему ты проклял меня? Почему ты бросил меня? Мы сражались…

— Прости, — Граф потупил взгляд и приложил голову к плечу Аллена. — Знаешь, я вспомнил тебя… Только когда ты умер…

— А?

— Моя память была запечатана в проклятье и… Когда ты умер… Оно спало.

Аллен невольно провел рукой по месту, где некогда красовался шрам.

— Прости. Прости. Прости. Это так нечестно! Что ничего уже нельзя было исправить…

— Да, ты прав, — Граф удивился его словам. — Это нечестно.

Они упали на кровать, рыдая в объятиях друг друга.

Сон все не наступал. Волнуясь, какие грустные мысли приходят на ум его сыну, Граф прошептал тихое, но четкое:

— Усни.

Даже не успев удивиться, акума тут же исполнил его приказ.

* * *

Тики с предвкушением шагал по узкому светлому коридору. Граф, наконец, оставил свое затворничество, и можно было увидеться с ним. С ним и…

Когда Тики вошел, его взору открылась следующая картина: Тысячелетний Граф, озаренный светом солнца из окна, улыбался, широко расставляя руки в попытках заставить пройтись по комнате второго человека.

Тики не верил своим глазам, его сигарета выпала изо рта, поджигая ковер.

Неловкими шагами, словно ребенок, который учится ходить, комнату пытался пересечь Аллен Уолкер — экзорцист, который давеча умер и которого они с Роад, Джаздеби, Шерилом и Вайзли уже успешно оплакали. Правда, кажется, Шерил притворялся — он ненавидел Аллена, ему просто нравилось утешать Роад.

— Чтоб мне так выглядеть после смерти! — воскликнул португалец.

Отвлекшись на звук и не рассчитав шаг, Аллен смачно грохнулся на пол.

Он смотрел на Тики с яростью и недовольством, сморщив лицо от боли.

Граф поспешил поднять его и осмотреть, не ушибся ли он.

— А Юноша правда акума, Граф? Черт побери, он выглядит, как живой!

И Граф, и Аллен уставились на маркиза, словно вопрос застал их врасплох. Аллен ждал, что ответит Мана, но тот молчал.

— Правда, — высказался сам экс-экзорцист.

— А какого ты уровня? — не унимался Ной.

— Пятого, — злобно сверкнул глазами подросток-акума.

— Первого, — улыбнулся Граф, а затем сощурился, неловко почесал затылок рукой и добавил — или Второго. Возможно. Аллен эволюционирует без убийств… И это грустно, на самом деле.

Лицо Графа выражало надежду и отчаяние, а также сильную вину.

— Ну, быть акума оказалось не настолько плохо, насколько я это себе представлял. Но тело будто чужое.

Португалец удивился:

— Думаешь, зря ты уничтожил всех тех акум? Не так и плохо им живется, так ведь? Хоть я и не вижу их ду…

— Нет! Ты ошибаешься! Пусть я больше сам не вижу их души, — потупил взгляд Аллен, — и у меня нет Чистой Силы, чтобы спасти их, но я знаю, что они все еще там, страдают, запертые внутри.

— Давайте не будем об этом говорить.

Граф приподнял недовольного Аллена за руки и попытался заставить пройти дальше.

— У тебя уже так хорошо получается. Еще немного, и будем тренировать цирковые трюки. Хочу поскорее вновь научить тебя стоять на шаре. Ты так мило цепляешься за меня, когда падаешь!

— Мана! — Аллен жутко смутился.

Тики не должен был этого слышать! — гордость Аллена как циркового артиста была задета.

Заслышав шум приближающихся Роад и Вайзли, Тики продолжил неотрывно смотреть на Аллена.

Он совсем как живой.

Будто и не умирал вовсе.

Нет, неверно. Его вернули. Воскресили. Тысячелетний Граф.

Впервые Тики задумался о том, что во всех этих механизмах находятся души когда-то живших людей. И что сила Тысячелетнего так велика, что мертвые действительно возвращаются к жизни. До этого он относился к ним лишь как к бездушным вещам, пусть и имитирующим поведение человека. Устои одного Ноя пошатнулись.

В комнату ворвалась Роад, приобняв беловолосого экс-экзорциста.

* * *

Они сидели вдвоем в беседке.

— Сколько времени я уже здесь, Роад?

В форме ребенка Мечта грустным взглядом смотрела на него, но улыбалась:

— Время летит незаметно, когда ты с нами, Аллен. Давно Граф не был так счастлив.

— Правда? — Аллен нахмурился. — Мне кажется, я, наоборот, делаю его несчастнее своим существованием, — он слегка улыбался, но Мечте казалось, что он плачет.

Это у них с Маной общее.

— Знаешь, Роад, я пытался убедить его… Убедить его прекратить все это.

Роад слушала со вниманием.

— Убедить прекратить эту священную войну, отречься от своей миссии, отпустить души всех этих несчастных людей.

— Аллен, это…

— Невозможно! Да, я знаю! — Юноша бурно отреагировал, а затем затих: Но как я могу продолжать эту игру в семью, зная, что люди страдают, что ничего не кончено, что за пределами этого особняка разворачивается трагедия. Он творит трагедию!

— Аллен, — Роад обхватила его лицо своими руками, заставив поднять опущенный взгляд, — поверь, это не «игра в семью». Чувства Графа к тебе настоящие. Если бы ты знал, как плохо ему было, когда он потерял тебя. Как он искал тебя. И как плохо ему было до того, как он встретил тебя. Ты — его семья. Моя семья.

Она приобняла подростка:

— Поэтому, пожалуйста, просто дай нам шанс, хорошо?..

* * *

Он проходил весь день в смутных чувствах. Не стал отпираться, когда Тики предложил съесть рыбу живьем. Примерил все наряды, которые подготовила для него Роад, сыграл с близнецами в карты.

И вечером у него было странно приподнятое настроение. Он не стал послушной куклой сидеть в своей комнате и пошел встретить Ману по ту сторону открывшейся двери Черного Ковчега.

Настроение как рукой сняло. Мана был в своем боевом облачении с вечной клоунской улыбкой на лице. Аллен не видел его жертв, но кладбище и явственный запах крови, витающий в воздухе, выдавали, что здесь произошло.

Завидев его, Граф удивился и мигом ретировался домой в особняк, аккуратно прихватив Аллена за плечи и отдав акумам деликатный приказ «развиваться».

Обычно он говорил: «Идите и убивайте», — но ему было стыдно сказать такое перед Алленом, который надеялся, что он прекратит священную войну.

Акума провожали своего беловолосого собрата с недоумением во взглядах. Как и везде всю его жизнь, за его спиной его присутствие активно обсуждалось.

Аллену было больно от того, что Мана делает, и от своего бессилия.

Меж тем мужчина снял свой костюм, отряхнулся и спросил, привычно улыбаясь:

— Что, соскучился по мне? Я не ожидал, что ты придешь через Ковчег.

Как тебя только пустили? Бестолковые стражи. И они получат свое наказание.

* * *

Аллен весь вечер был тих и спокоен, но Граф ожидал, что он вот-вот что-то выкинет. Однако он был улыбчив и весел, вероятно, притворно, вплоть до момента отхода ко сну, когда они остались наедине. Аллен лежал к Графу спиной:

— Папа, отпусти их души, пожалуйста.

Мана замялся:

— Прости, я… Не могу.

Я должен.

— Папа, отпусти, мою душу, пожалуйста.

— Прости, я… Не могу.

Я не хочу.

Мана чувствовал себя ужасно.

— Но я вернул тебя в мир живых не для того, чтобы заставить убивать людей, а потому, что мне просто хотелось обнимать любимого человека перед сном.

С этим Мана крепко стиснул ребенка, а тот поперхнулся.

Мана старался казаться веселым и улыбаться, а Аллен все ждал, когда же он не выдержит и произнесет свой последний аргумент: «Усни». И когда он уже почти услышал знакомые слова, закричал:

— Стой!

Граф удивился.

— Не надо! Знаешь, я и сам могу уснуть! Дай мне побыть живым еще немного!

— Хорошо, — Мана приобнял его.

Они молча пролежали в объятиях друг друга так долго, что должны были бы заснуть. Но оба только притворялись спящими. Посреди ночи Мана привычно для себя начал шептать:

— Аллен, ты так хорошо стал играть на пианино. Уже лучше меня в твои годы. Так же красиво, как и мой младший брат. И так красиво показываешь цирковые трюки, когда втайне тренируешься. Но мои акумы видят это, и это вижу я. Как вижу и то, на что вы с Тики играете в покер… И во что вы превратили пруд Шерила. А ведь он будет ругать меня. А я отругаю Тики, но не тебя, — граф погладил ребенка по голове. — Знаешь, не только я, но и вся семья Ноя души в тебе не чает.

Аллену сложно было сохранить молчание, но он сохранил, чтобы подслушивать дальше.

— И мне кажется, что мы счастливы. Но, наверное, мне только кажется… — Мана начал плакать и закрыл лицо рукой. — Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости. Прости.

— Прости меня! За то, что я превратил тебя в акума! Я говорил, что хотел, чтобы ты был счастлив, но правда в том, что я думал только о себе! Я не смогу без тебя! Я сойду с ума! Мне так одиноко! Тысячелетиями!

— Прости, что не отпускаю тебя! Было бы справедливо, если бы ты ненавидел меня, проклинал меня. А ты… Ты все время сохраняешь улыбку. Хоть я делаю тебе больно. Очень больно. Мне бы правда хотелось, чтобы тебя больше не заботили акума, война… Чтобы ты был ко всему равнодушен, кроме своей семьи.

Как мы.

— Но я знаю, что ты никогда таким не будешь. И, знаешь, я… Горжусь тобой.

Аллен был рад, что лежал спиной, а потому Граф не мог заметить выступившие в уголках его глаз слезинки.

Тысячелетний Граф чувствовал все, что чувствуют его акума, а потому знал, что Аллен всего лишь притворялся спящим.

* * *

Это был дождливый и прескверный день.

День, когда Аллен впервые надолго отлучился от Графа и Ноев.

День, когда он впервые столкнулся с экзорцистами в новом теле.

День, когда он впервые принял форму акума.

Тело словно разорвало на части, но одновременно это болезненное ощущение было сродни экстазу. Его лицо невольно исказилось в гримасе. Форма отдаленно напоминала вид Коронованного Клоуна, каким он когда-то был, но была жуткой и выполненной из темной материи. Проявилась звезда акума, выполненная в форме и расцветке его проклятья. Аллен был уверен, что точно уже не являлся первым уровнем.

Чаоджи был зол и удивлен, но не фактом превращения Аллена в акума, а самим фактом его существования в окружающем пространстве:

— Вот мы и нашли тебя, предатель!

Однако Чаоджи не решался напасть первым. Как не решалась и Линали, которая почти плакала и боялась сделать и шаг вперед к своему ныне погибшему и превращенному в акума другу, только отбиваясь от его непроизвольных атак темной материей.

Но больше всех ошарашен был Канда.

Мечник был уверен, что предал Аллена земле, что помог ему, наконец, обрести покой.

Ты уже давно как не должен был принадлежать этому миру.

Что-то грустное и болезненное впилось в грудь, выжимая все соки. Словно только сейчас он понял, что за смутное предчувствие не до конца выполненного долга не давало ему самому уйти все это время. Уже второй самый дорогой Канде человек без его ведома был превращен в акума.

Мечнику не давала покоя мысль о том, как Тысячелетний Граф мог сотворить такое со своим собственным сыном.

Аллен, твой отец — чудовище.

— Ради твоего блага я уничтожу тебя, — Канда обнажил муген. — Все, отойдите прочь.

Возможно, у Аллена был шанс в сражении против Мечника, когда тот утерял способность к регенерации, но Аллен не стал проверять это. Спокойно и стараясь сохранить улыбку, он позволил убить себя во второй раз. И вновь с улыбкой сказал:

— Спасибо.

Он был удивлен тому, что акумы продолжают жить и чувствовать даже тогда, когда люди уже умирают. В первый раз он умер довольно быстро. В этот раз чувствовал то, как Канда Юу в клочья измельчал его тело, возможно, думая, что его душа уже освободилась к этому моменту. Но она была еще там и чувствовала каждый удар. Чувствовала, как ее тело превращалось в неразборчивое месиво на земле.

Смерть, наступай поскорее. Прошу!..

Наконец, все было кончено. Неприятные ощущения сменились знакомым холодом загробного мира. Он еще раз сказал «спасибо» товарищам на прощание, но никто на это никак не отреагировал. Они просто не видели его душу.

* * *

Граф собирал разрушенное тело своего сына по кусочкам без слез. Ему хотелось рыдать от отчаяния, но он боялся пропустить и кусочка от разрушенного механизма. И все-таки он не смог сдержаться, когда собрал его лицо. На нем была улыбка. Не та безумная улыбка, которой улыбаются его создания. А та, которой улыбался его сын при жизни. Та искусная улыбка, в которой сложно было раскусить притворство, которая растапливала сердца.

Когда Граф был уверен, что собрал абсолютно все, он принялся восстанавливать детали. Еще никогда ни один механизм не занимал у него столько времени и труда. Даже производство завода акума с нуля. Он проклинал экзорцистов, сделавших с его Алленом такое, и мечтал отплатить им той же монетой.

Однако Аллен был бы недоволен мной за это.

В конце концов даже самые невыполнимые задачи оказываются завершены, если потратить на них много времени. А у Тысячелетнего Графа как раз его было много.

После сборки и обновления всех частей, проверки работоспособности, Граф попытался повторить ритуал. Никогда он не делал такого прежде: не пытался позвать одну душу во второй раз. Он не знал, возможно ли это в принципе или она уже навсегда ушла в Спираль жизни.

Чем дольше он звал, тем больше убеждал себя, что хорошо, если душа и не придет во второй раз.

Ведь Спираль жизни — место, куда уходят умершие. Место, откуда душам не следует возвращаться в мир живых. Не в виде акума. И Аллен тоже вернулся в Спираль.

— Ты встретил его там, Неа? Нашего Аллена. Чтобы ему не было там одиноко.

— Пожалуйста, все, кого я убил и кого спас Аллен, встретьте его там, чтобы ему не было одиноко.

Нет, Аллену не будет одиноко. Ведь там, в Спирали жизни, все находят тех, кого любили и искали, все обретают покой.

Верно. Одинок буду только я.

Раз за разом Граф приходил в его комнату. Заглядывали и другие Нои, но уже без веры. Семья была достаточно безумной, чтобы никогда не хоронить труп. Напротив, Нои меняли ему одежду на новую, которая входила в моду, прихорашивали. Иногда даже назначали ему роль в картах или в бутылочке.

Но Аллен так и не пришел, сколько бы его ни звали, в шутку или всерьез.

Аллен скитался. Знакомые пейзажи представали взору: места, которые он когда-то считал домом. Знакомые лица. Люди прощались с ним. Каждый по-своему. Каким-то образом на сей раз он прекрасно помнил о том, кем был при жизни и как умер. И от этого было только тяжелее.

В месте не было времени, да и материальность вещей была иллюзорной, что очень давило на психику. Он должен был уйти в Спираль жизни, но в итоге вернулся в дом Матушки и зарылся в свою постель, стараясь игнорировать доносившийся извне зов:

— Аллен!

Зов Тысячелетнего Графа.

Аллену было больно слышать голос отца с такой горькой интонацией.

Но он не собирался вновь идти к Мане — боялся. Это был не страх вновь быть заключенным в механизм — каким-то образом он спокойно принимал это.

Но ведь меня уничтожили.

Если я вернусь опять…

— То ты будешь возвращаться на землю в виде акума вновь и вновь, до скончания веков.

Аллен не ожидал увидеть здесь этого человека:

— Четырнадцатый!

— Неа, попрошу.

— Но как?! Я думал, что ты давно ушел…

Неа скрестил руки и состроил мину обидевшегося ребенка:

— И не собирался! Ты не заметил, да? Я путешествовал с тобой все это время.

Аллен удивился и расстроился:

Значит, вот зачем Мана звал меня — он звал тебя!

Неа закатил глаза:

— Что-то я не припомню, чтобы он звал «Неа», только «Аллена». Это мне тут в пору обижаться! Меня убили дважды, мой брат, кажется, забыл о моем существовании и, наконец, я не просто провалил свою миссию, а навечно привязан к тебе.

Аллена это рассмешило:

— Так ты не пойдешь туда?

— Куда? — уточнил кудрявый подросток.

Аллен просто указал пальцем в случайном направлении, словно не в силах описать:

— В Спираль жизни.

— Я окажусь там в тот же момент, что и ты.

— То есть если я пойду к Мане, то…

— Да! Прихватишь меня за компанию. Но… Ты серьезно?

Не думаешь же ты и правда провести тысячелетия в виде акума.

Аллен потупился:

— Ты… Хочешь уйти в Спираль жизни?

Неа опустил взгляд:

— Да, хочу… Увидеть маму. И…. Еще кое-кого. Моего друга.

Сам не зная как и зачем, Аллен поднялся с постели и довел Неа до самого прохода в Спираль жизни:

— А ты уверен, что мы найдем там тех, кого любим? — спросил беловолосый.

— Знаешь, это…

Была твоя байка.

— Просто предположение.

— Ох, — Аллен удивился, — понятно. Тогда иди первым.

* * *

Тысячелетний Граф сам убирался в этой комнате. Борьба с пылью была для него целым ритуалом — ритуалом уничтожения следов времени. Выглаженная с иголочки одежда красиво сидела на мальчике с кукольным лицом.

Нои спокойно приняли довольно специфичное хобби Графа. И что порой он ухаживает за куклой больше, чем за живыми людьми, за самыми дорогими людьми. Впрочем, Граф и сам перестал верить, что душа когда-нибудь вернется в это тело, и делал это просто для того, чтобы не забывать своего умершего ребенка.

Наверное, Аллен уже родился кем-нибудь другим в этом мире. Эта кукла меня не слышит.

Он называл милое сердцу имя чисто по привычке, не ожидая, что кукла и вправду откроет глаза:

— Как тебе спалось, Аллен?