Чёрный человек (джен)

Во всём был виноват вчерашний дождь.

Если бы не он, Валька не промок бы до нитки и не простыл — август, конечно, августом, но ветер уже дул холодный, и болтаться по улицам в мокрых кроссовках и куртке было такой себе идеей. Сегодня Валька проснулся с больной головой и странным ощущением в горле. Без большой охоты через силу пошёл погулять, но скоро сдался и вернулся домой пораньше. Прилёг на кровать, всего на минуточку…

Шавка разбудила его, тыкаясь в лицо сухим холодным носом.

— Валя! Валечка!.. — скулила она.

Валька рывком сел. Сердце колотилось, как бешеное, беззвучно крича: что-то не так. Всё не так.

Было темно. В доме стояла мёртвая тишина.

Бабка же должна была вернуться к вечеру?

— Валя!..

— Да тише ты! — шикнул Валька. Их счастье, если Тьмень ещё не проснулась. Для неё такой вот жалкий плач лучше любой музыки, она страх чует, будто акула — кровь. — Не могла пораньше разбудить?!

Это было нечестно: Валька сам знал, что не могла. Шавка, кряхтя, выползала из-под бабкиной софы по ночам; в дневном мире ей, как и многим другим, места не было.

Валька прислушался, не спуская ног с кровати. После заката она была его законным убежищем, но только если, как полагается, почистить зубы, надеть пижаму и забраться под одеяло. Угораздило же его уснуть вот так, одетым, уязвимым!.. Если бы бабка была дома, ещё куда ни шло, а тут…

Ладно. Нужно было решаться на бросок. Валька резко втянул воздух сквозь зубы, встал с кровати — не вскочил, а именно встал, как будто спокойно. Делая вид, что всё в порядке, потянулся, сделал два шага до стены. Щёлкнул выключателем…

Ничего. Люстра на потолке осталась мёртвой.

Дряхлая настольная лампа тоже не отозвалась. Обе перегорели, что ли?

Валька забрался коленями на письменный стол у окна, распахнул створки рамы. Правое окно, бабкина кухня, было тёмным, а вот левое горело, как миленькое, и ещё три за ним — тоже. От сердца слегка отлегло: у соседей всё работает, значит, не какая-нибудь авария. Надо просто выйти из комнаты, и…

— Это что же, Валь? — тревожно прошептала Шавка. — А где свет?..

— Не дрейфь, — оборвал Валька. Хотелось сказать погрубее, но бабкины подзатыльники за каждое «плохое слово», похоже, всё-таки выработали рефлекс, и даже безобидное «не ссы» уже не шло с языка.

По правде сказать, Валька сам дрейфил ого-го, вот только одно из главных правил, которые он усвоил, гласило: показывать страха нельзя. Шавка, конечно, была не из тех, кто нападёт, если почует слабость, но её, трусиху, Валька попросту жалел. Благо, врать ей было несложно, тем более что он давно уже наловчился говорить с ней, глядя куда-то ей в холку. По идее, друзьям полагается смотреть в глаза, но с Шавкой это не работало по причине отсутствия последних.

— Сейчас, — храбрясь, сказал Валька. — Попробуем в коридоре.

Шавка задрожала. Её облезлые бока раздувались, как кузнечный мех. Оставить её в комнате, что ли? Так не высидит же, всё равно прибежит следом.

— Спокойно, — Валька заставлял себя говорить нормально, хоть и хотелось перейти на шёпот. Шепчут жертвы. — Не будем мы в шкаф соваться. Выключатель же даже не рядом.

Он открыл дверь, всего на долю секунды задержался на пороге, окидывая прихожую быстрым взглядом. На вешалке жутковатыми силуэтами висели бабкины куртки и пальто, но Валька знал их очертания и количество наизусть. Новых не прибавилось, никакие подозрительные тени не маскировались под брошенную на пол одежду или пакеты с мусором, приготовленные на выход. Тьмень ещё не вышла на охоту.

Вальке пришлось здорово постараться, чтобы не поворачивать голову в сторону шкафа. Лучше вообще о нём не думать. Забыть, что он существует, чтобы даже случайная мысль не навлекла на тебя беду.

Шавка, трясясь, жалась к его ноге. Валька никак не мог до конца привыкнуть называть её этим презрительным словом. Ладно бы хоть Жучка или там Люси, как в дурацкой слезливой песне — а что, как раз подошло бы маленькой белой болонке. Но бабка всю жизнь звала свою собаку исключительно Шавкой, и та не откликалась ни на одно другое имя.

Если бы не Шавка, Валька не знал, как пережил бы это лето. И фигурально, в том плане, что с ума бы сошёл от тоски, и вполне буквально, если на то пошло.

Коридор упирался одним тёмным концом в дверь кладовки, а другим заворачивал на кухню. Пока Валька шёл к выключателю, ему показалось, что это путешествие длинней, чем путь до края земли.

Свет не зажёгся.

— Да что за… — в сердцах начал Валька и вдруг похолодел.

Что, если бабка не платила за электричество?

Пенсия у неё была вполне себе, только вот львиная доля всё равно уходила на водку, а остатки — на картонные овсяные хлопья и макароны «Нищебродские». Чёрт! И как это Валька сразу не предусмотрел такой поворот?! Расслабился, привык к хорошему. Родители никогда не игнорировали квитанции за свет — батя ни дня не мог прожить без своих танков. Мама как-то забыла вовремя интернет оплатить, так с отцом натуральная истерика случилась. Орал до визга, что пропускает какой-то турнир или ещё что…

Валька скрипнул зубами.

Он скучал по дням, пока жил с отцом. Не по самому отцу — просто у того была квартира в новостройке. В ней ещё мало что успело завестись, и там за запертой дверью можно было жить и спать почти спокойно. А бабкина панелька построена при царе Горохе, в ней что клопов с тараканами, что всех остальных — как грязи…

— Ничего, — вслух сказал Валька, обращаясь к Шавке. — Пойдём чай пить.

Путь на кухню был почти безопасным: в ванной и туалете не водилось ничего, что представляет угрозу, если ты не закрылся в них изнутри. Валька прислушался, не скрипит ли старый линолеум под ногами дяди Эдика. Встречаться с ним не хотелось: он хоть и безобидный мужик, но никак не запомнит, что уже умер. Как-то раз Валька с Шавкой неосторожно зашли на кухню, пока дядя Эдик шарил там по шкафам в поисках давно не существующей заначки, и бедный призрак поднял такой вопль, что у Вальки ещё час потом в ушах звенело. Ещё бы: ходишь по собственной квартире внутри уютной личной временной петли, а тут какой-то толстый пацан и собачья шкура, набитая пауками. Вежливо желает тебе доброго вечера.

Тьмень кухню не любила — тут ей было неудобно прятаться. Могла, наверное, притаиться под раковиной, рядом с мусорным ведром, но разве это место для альфа-хищника ночного мира?

Валька, конечно, всё равно не ползал в ту тумбочку после наступления темноты. Просто на всякий.

Он тщательно осмотрел ручки газовой плиты — все ли конфорки выключены? Газом вроде не пахло, но Валька уже как-то раз обжёгся — в самом прямом смысле — и привык перепроверять дважды. Бабкина кухня кишела холодрыгами, и, судя по сплетням соседок о том, что в разных квартирах каждые лет пять нет-нет да и случался хотя бы небольшой пожар, весь дом тоже.

Бояться столкнуться с холодрыгами лицом к лицу смысла не было, они не нападали — могли разве что пристроиться рядом, пока ты спишь, пытаясь поживиться твоим теплом. Просыпаясь среди ночи с ледяными ступнями, Валька содрогался от отвращения, представляя, как почти невидимое прозрачное тощее существо клубком свернулось у него в ногах. И всё-таки, пускай и неказистые, они были одними из самых опасных сожителей. Валька часто гадал, сколько жизней унесли взрывы газа, случившиеся в разных местах из-за того, что холодрыгам больше всего на свете хочется согреться. Сколько квартир сгорело из-за оставленных без присмотра очков, которые чьи-то невидимые руки услужливо сдвинули так, чтобы фокусировались лучи солнца, сколько людей задохнулось во сне, не заметив включённой и не зажжённой плиты…

Валька чиркнул спичкой и почти увидел, как к ней из воздуха тянутся омерзительно длинные прозрачные пальцы. Скорее, пока не выбили и не отобрали, поднёс огонёк к конфорке…

Спичка погасла. Валька раз за разом поворачивал ручку, но знакомого негромкого шипения не раздавалось. Он сообразил поднять глаза: газовый вентиль был перекрыт.

Конечно. В последнее время бабка и сама стала замечать, что плита ведёт себя странно. Вальке даже самому доставалось — мол, балуешься, а потом все на воздух взлетим.

Значит, света не будет и здесь. Тут Валька был бессилен: чтобы открыть вентиль, нужен ключ, а он понятия не имеет, где искать, тем более в темноте.

Плохо. Плохо, плохо, плохо.

То, что Тьмени не с руки таиться на кухне, не значит, что она не явится, почуяв добычу. Если в доме и есть место, куда она точно не сунется, то это шкаф. Вот только Валька и сам лучше умер бы, чем заглянул в гости к Чёрному человеку.

Шавка снова заскулила, как будто старалась и не могла удержать отчаяние в себе. Валька сгрёб её на руки, чувствуя, как внутри высохшего собачьего трупа копошатся сотни маленьких ножек. Пауки взволнованно бегали у Шавки по морде, из одной глазницы в другую. Вальке давно хотелось выковырять для неё глаза у огромного престарелого плюшевого медведя, сидящего в углу бабкиной спальни, но он опасался, что медведь потом возьмёт в уплату долга его собственные.

Валька бережно прижал Шавку к груди — она доверчиво склонила голову ему на плечо — и принялся судорожно размышлять. Часы на стене вроде идут как надо — десятый час. Возвращаться в кровать нет смысла: Вальке ни за что не уснуть, значит, в безопасности он не будет. Нужен свет, но где его взять? Валька стиснул челюсти, мысленно проклиная бабку. Конечно, ей-то хорошо — укатила себе на дачу, обещала вернуться на ночь, но наверняка набухалась на свежем воздухе и решила, что пусть весь мир подождёт. На внука ей наплевать, для неё он что есть, что нет… Лишний рот в хозяйстве, вот и всё. Валька раз за разом выслушивал её обычный пьяный репертуар: мол-де, мать-кукушка подкинула бабке своего выродка, а она теперь возись…

Квартира вдруг показалась западнёй, и Валька на мгновение подумал: а может, выйти? Мысль родилась из безнадёжности, не из здравого смысла: на улице свои хищники. Тех, что в квартире, Валька хотя бы знал, а этих… Он замечал кое-кого, мельком, краем глаза, но отводил взгляд и делал вид, что ничего не видит. Ему хватало своих проблем.

Сунуться, что ли, к соседям? Так хрен кто в дом пустит. Эх, быть бы девчонкой — можно было бы умильно хлопать ресницами и лепетать, что свет сломался, бабка уехала, а одной дома страшно. Наверняка пожалели бы, девчонок всегда жалеют. Это парням почему-то всегда надо быть храбрыми и всё такое, а то чё ты как баба?

Да и вообще, никого из соседей Валька не знал и знать не хотел. Хватало дворовых мальчишек, не дающих ему прохода. Ещё бы — разве можно встретить «жирного психа» и в тысячный раз не сообщить ему, что он жирный псих? Есть, конечно, шанс, что родители этих ребят — милые люди, но вряд ли. Вальке не верилось, что у милых людей могут быть такие дети. Яблочко от яблоньки, как-никак.

Интересно, а в подъезде вкрутили новую лампочку взамен той, которую спёрли?

Валька взял себя в руки, обрывая глупые мысли на полуслове. Подъезд — тоже не вариант. Валька давно уже отучился даже в глазок смотреть — никогда не знаешь, с кем встретишься взглядом.

Нет. Пусть эта квартира — охотничьи угодья Тьмени, но это и его, Вальки, территория.

Нужно искать свет.

Валька глубоко вдохнул, медленно выдохнул и громко сказал:

— Ну что, Шавка, похоже, нам до утра в темноте сидеть!

Шавка затряслась, как в лихорадке, и тихонько тоненько завыла. На душе стало гадко — Валька знал, что она боится за него, а не за себя. Ей-то что? Собачья шкура с начинкой из пауков, её даже Тьмени есть невкусно. Вот только выбора не было: когда ловишь акулу на живца, иногда приходится полоснуть ножом единственного друга.

План был рискованный, но Валька знал: бродить по тёмной квартире, не представляя, где в данный момент находится враг — самоубийство. А так… Он крепче прижал Шавку к себе, вышел из кухни, нырнул в тёмную ванную. Сразу зажмурился, чтобы даже мельком не увидеть своего двойника в зеркале, и принялся считать про себя.

Сейчас главное — не столкнуться с Тьменью в изгибе коридора. Если удастся угадать и разминуться, пока она крадётся на кухню на манящий запах смертного ужаса Шавки…

В кране булькали те, кто орёт в трубах, как сотни неупокоенных душ, когда моешься по ночам. В остальном было тихо.

Тьмень — бесшумный охотник.

Валька сбился со счёта ударов сердца, выждал ещё столько, сколько подсказывал неуютный холодок в животе. Рывком открыл дверь.

Глаза давно привыкли к темноте, и очертания коридора были обычными. Никакой лишней мебели, никаких незнакомых ботинок на коврике у входной двери. Только двери комнат с кладовкой и зловещая громада шкафа у входа в бабкину спальню.

Валька сглотнул.

Он знал, что ему придётся пройти мимо.

Для начала он завернул в туалет, а потом — в свою комнату. Прошагал по ней несколько петель, путая следы. Не найдя его на кухне, Тьмень пойдёт по запаху страха, ведущему в ванную и дальше. Пока она будет заходить во все места, где побывал Валька, он сможет каждый раз опережать её хотя бы на шаг.

Шавка завозилась, просясь вниз, и Валька поставил её на пол.

— Ты не видела, бабка всё ещё молится по ночам?

Шавка аж подпрыгнула, озарённая внезапной радостью.

— Да! Да! И свечку зажигает! Валечка, ты гений!

Ну, предположим, Валька был бы гением, если бы додумался предусмотреть всю эту ситуацию вовремя. Если бы раздобыл фонарик, чтобы всегда держать под подушкой, или хотя бы заранее стащил у бабки пару тонких церковных свечек. Но Шавка не льстила. Просто, когда Валька сюда переехал, Шавка сразу полюбила его без памяти — куда сильней, чем её хозяйка. Может быть, потому, что самой Шавке любви как раз отчаянно не хватало. Она рассказывала о прошлой жизни с неохотой, но Валька догадывался, что бабка не особо заботилась о питомице. Не чесала за ушами, не кидала палку или мяч на прогулке, не покупала в зоомагазине собачьи вкусняшки. А потом, когда Шавка умерла под софой, где спала по ночам, бабка то ли спьяну не обратила внимания, то ли хотела и забыла отнести её на помойку. В общем, так или иначе, высохшее Шавкино тельце нашли пауки, а что было дальше, Валька сам видел.

— Пойдём тогда прикоснёмся к благодати, — сказал он.

Выходя из своей комнаты, Валька застыл, краем глаза увидев, как длинная тень втягивается в приоткрытую дверь ванной.

Может, просто показалось.

До бабкиной комнаты было рукой подать, но на пути стоял шкаф. Ладно, на самом деле нет, разумеется, он не стоял на дороге, а жался к стене, как шкафы обычно и поступают, и всё же… Валька ненавидел ходить мимо него и в солнечный день, а теперь…

Свет, напомнил он себе. Тебе нужен свет, а Тьмень уже проверяет ванную, и лучше убраться из коридора, прежде чем она выйдет обратно.

Минуя шкаф, он закрыл глаза и задержал дыхание, как будто это могло помочь притвориться, что его, Вальки, здесь нет. Что он незаметный, незначительный, что он вообще вот уже через секунду, полсекунды, отсюда уйдёт, и что он уж точно не достоин внимания того, кто живёт за дверцей.

Чёрный человек. Прозрачный человек без лица. Он никогда не выходил из шкафа, но его боялась даже Тьмень. Шавка говорила о нём исключительно благоговейным шёпотом. Он держал в страхе всю квартиру. Никто не знал, кто или что он такое, и от этого становилось ещё страшней.

Будь Валька героем какой-нибудь книжки, автор наверняка заставил бы его из любопытства полезть выяснять.

Ну уж нет.

Валька захлопнул дверь бабкиной комнаты изнутри, привалился к ней спиной, дожидаясь, пока уймётся колотящееся сердце. Слава богу, если какой-нибудь бог вообще есть. Хотя бы шкаф позади.

Валька решил пока не думать, что ему снова придётся пройти мимо него по пути назад.

В углу вполголоса бормотал старый выпуклый телевизор. По тусклому, как будто кинескоп ещё не прогрелся, экрану бегали невнятные тени. Эти опасности не представляли. Наружу они выйти не могли и развлекались тем, что, когда бабка дремала перед теликом, они вместо нормальных передач показывали ей всякую ерунду. Потом она просыпалась особенно недовольной Валькой, страной и жизнью в целом. Шавка почему-то презрительно называла эту телевизионную мелюзгу мультяшками, так что и Валька тоже привык.

Шавка вообще была единственным существом на свете, кто мог хоть что-то ему объяснить. Она тоже многого не знала, а то, что знала, не разумела до конца, но всё-таки её советы помогли Вальке продержаться в этом доме столько, сколько он здесь прожил. Если на то пошло, Шавка была единственной, кто его понимал. Наверное, поэтому она стала его первым и главным другом с того самого дня, когда Валька мелким упал с качелей, и сиденье, сваренное из металлических труб, прилетело ему в затылок.

В тот день он очнулся в больнице, в бинтах, а с потолка на него смотрела голая скрюченная старуха с головой, повёрнутой задом наперёд.

На Валькины крики тогда сбежался весь этаж. Доктора переглянулись, решили, что это галлюцинации из-за сотрясения мозга, и заверили маму, что всё пройдёт. Не прошло. Валькин затылок зажил, швы сняли, но он всё ещё видел всякое в тёмной нише под лестницей, где жильцы подъезда ставили велосипеды и коляски, и боялся выглядывать в окна ночью. Он тогда очень многого стал бояться. Вот только на все просьбы о помощи взрослые сначала отмахивались, а потом выходили из себя. Тому, маленькому Вальке больше всего на свете хотелось, чтобы его спасли, защитили от монстра из-под кровати и голосов в стенах, но мама раз за разом велела ему «не выдумывать». Как-то раз её позвали на разговор в садик, и, вернувшись, она впервые в жизни отшлёпала Вальку поясом от халата — чтобы «не позорил её своими фантазиями».

С того дня Валька понял, что он один.

Понадобилось время, но он научился держать страх при себе — лишь бы мама не злилась. На самом деле, когда Валька пошёл в школу, она и так злилась каждый день: на отца за то, что тот не хочет работать и вечно зависает в своих «игрушках», на Вальку — просто так, за компанию. Последней каплей стало то, что мама копила на шубу, а папа купил на эти деньги какой-то супер-мега-танк. Мама долго кричала на него на кухне, потом резко перестала, как будто кто-то нажал на её пульте кнопку выключения звука. Молча собрала вещи, взяла Вальку и ушла.

Валька думал, что они оба поживут у бабушки, но мама уехала почти сразу. Она сама говорила, что на заработки, а бабка, готовая хлестнуть Вальку по губам даже за слово «нафиг», утверждала, что «на блядки». Валька честно пытался убедить себя, что мама всё делает правильно. Она молодая, и он, Валька, хочет, чтобы она была счастлива. Кто возьмёт себе «бабу с прицепом», тем более если этот прицеп — неудобный мальчишка-подросток, да ещё и со странностями?

Валька изо всех сил старался не злиться на маму за то, что она бросила его тут.

Не получалось.

Он тряхнул головой, отгоняя бесполезную горечь. Что сделано, то сделано. Мама далеко, а он здесь, и он пришёл с вполне конкретной целью.

Под пристальным взглядом старого плюшевого медведя в углу Валька взял с тумбочки у бабкиной постели тоненький огарок свечи, слабо пахнущий мёдом. Тёмные лики икон посмотрели на него с неодобрением. Валька не знал, как называются те, кто в них обитает, но бабке они благоволили. Иногда, напившись, та начинала горячо молиться, заливаясь слезами, и этих, живущих внутри, забавляло зрелище. За это они немножко защищали бабку от всякого остального, так что её не пыталась сожрать Тьмень, а холодрыги вместо бабкиной кровати лезли в Валькину.

Спичек в коробке́, захваченном с кухни, осталось не ахти. Валька чиркнул одной — она вспыхнула и погасла.

— Да чтоб тебя!.. — ему хотелось ругнуться похуже, но, похоже, правда отучился. Надо же.

Со второй попытки свеча зажглась. Дрожащий огонёк вытянулся вверх, не столько освещая комнату, сколько оживляя тени, но всё же это был огонь, а значит — победа.

Валька длинно, неровно выдохнул, только сейчас понимая, что задержал дыхание. По боку свечки скатилась прозрачная восковая слеза.

Валька хотел повернуться к Шавке, и тут свечу вырвали у него из рук.

Прозрачные пальцы из ниоткуда цепко схватили её, не удержали, подхватили на лету. Валька рванулся, но другие холодрыги схватили его за плечи, за ворот футболки; к свече протянулась целая дюжина долгопалых лап. Длинные тощие призрачные существа ожесточённо дрались за единственный язычок огня, готовые переубивать друг друга ради крошки тепла, и кончилось это тем, чем и должно было.

Свеча полетела на пол. Слабенькое пламя погасло.

Пока холодрыги не успели опомниться, Валька, не думая, нырнул вниз, на четвереньки упал на пол. Он видел, как умирающая звезда тлеющего фитиля закатилась под бабкино кресло. Сунул руку в совсем уж непроглядную тьму, слепо шаря в пустоте…

Кисть словно ошпарило кипятком. Валька ещё ничего толком не понял, а его мозг уже изо всех сил рванул руку обратно — вот только под креслом её держали так, что попробуй освободись. Когда до Вальки наконец дошла реальность внезапной боли, он едва удержался, чтобы не завопить в голос. В глазах не то что искры заплясали — там целый фейерверк полыхнул, но тут подскочила Шавка. Рыча, как настоящая бойцовская собака, вцепилась остатками зубов в то, что живёт под креслом, начала трепать, и оно выпустило Валькины пальцы. Он упал ничком, баюкая раненую руку. В темноте было плохо видно, но с кисти как будто тёркой содрали кожу.

— П-пыльные… кролики… — выдохнула запыхавшаяся Шавка. — Тут… целые стаи… Могут целиком обглодать…

Вальку затошнило, когда до него дошло. Пыль же образуется из этих, как их, частиц эпидермиса… Если люди состоят из мяса и едят мясо, то чем ещё питаться пыльным кроликам, состоящим из человеческой кожи? Или они так размножаются? Лепят из пыли себе подобных?

Руку дёргало болью, но разлёживаться было некогда.

Свеча потеряна насовсем. Можно зареветь от обиды на то, что столько усилий — и всё зря, можно начать ругать себя за глупость — ведь мог же он догадаться, что холодрыги последуют за человеком, который забрал с собой спички? Вот только ни от того, ни от другого нет толку.

— Шавка, — хрипло сказал Валька, — глянь, Тьмени не видно?

Шавка послушно протрусила к дверям, высунулась в щель. Долго молча смотрела в коридор.

— Валь, — шёпотом сказала она, — мне кажется, она у тебя в комнате.

Валька с холодной необратимостью понял, что пропал.

Сейчас Тьмень поищет в той комнате, ничего не найдёт и двинется дальше. Сюда.

Он сам загнал себя в угол. Поставил всё на бабушкины свечки и проиграл. Дурак. Дурак!..

Валька собрал себя в кучу и поднял на ноги.

Сдаться проще всего. Это он ещё успеет.

Уцелевшей рукой Валька обшарил бабкину тумбочку, но больше свечей не нашёл. Света не было.

Тьмень могла выйти из его комнаты в любую секунду.

Оставалось одно.

— Кладовка, — сказал Валька вслух.

Очень хотелось проснуться, вот только он слишком хорошо знал, что Тьмень, идущая по следу — реальней некуда. Реальнее, чем пол под ногами и ночь за окном, чем школа, в которую придётся идти в сентябре, чем бабка на даче и мать, уехавшая за тридевять земель.

Почти смешно, если вспомнить, как его ругали за «проделки воображения».

Интересно, много ли Тьмень оставляет от своих жертв? Что обнаружит бабка, когда вернётся? Пустоту? Труп внука, в двенадцать лет умершего от инфаркта?

Потрудится ли она сообщить матери, или та так и будет жить в счастливом неведении, пока не вспомнит о Вальке первой?

Соизволит ли бабка вообще кого-то вызвать? Похоронить? Или придётся, как Шавка, стать паучьей марионеткой?

Стараясь быть бесшумнее тени, Валька выскользнул из бабкиной спальни. Шея болела от усилия не поворачиваться к шкафу лицом.

В комнатах был какой-никакой свет с улицы, а в кладовку не проникал даже он. Валька зажёг спичку, подсвечивая себе путь. Огонь блеснул на выпуклых боках банок с закатками, к которым Валька старался не приглядываться — их всё равно почти все подменили. Помнится, он зарёкся есть даже покупные солёные огурцы с помидорами, когда впервые рассмотрел, что́ плавало в рассоле из пыльных бабкиных запасов.

Спичка догорела и обожгла ему пальцы. Валька вздрогнул, уронил её на пол, запалил новую. Приходилось делать это левой здоровой рукой; правой, ободранной, едва хватало сил держать коробок.

Валька судорожно оглядывал полки: старый радиоприёмник, траченые молью свитера и носки, какие-то крышки, мотки бечёвки, журналы. Мусор. Спички прогорали почти мгновенно; в коробке́ осталось всего две или три.

Предпоследняя сгорела наполовину, когда Валька наконец увидел фонарик.

Он схватился за него, как тонущий — за соломинку. На ходу щёлкая кнопкой, ломанулся из кладовки…

Тьмень упала сверху, будто сова на мышь. Валька даже сообразить не успел: просто его вдруг пришибло пыльной, удушливой, безысходной тяжестью, что-то огромное облепило голову и плечи, прилипло к спине, пригибая к полу. Секунда растянулась на вечность, и за эту вечность он отчётливо понял две вещи.

Во-первых, сейчас, прямо сейчас, Тьмень проглотит его целиком.

Во-вторых, он не умрёт. Он останется внутри навсегда.

Валька понятия не имел, с чего он это взял. Может быть, Тьмень сама послала эту мысль ему в голову. Но он не воображал худшее и не предполагал — он ЗНАЛ. На сто процентов точно знал, что жертвам Тьмени нечего и надеяться на избавление. Смерть — это слишком просто; те, кого Тьмень поймала, будут навсегда заточены в ней, в этом тесном пространстве, в пыльном мешке посреди каких-то чужих измерений, где не шевельнуться, нечем дышать и нет ни единого проблеска света. Сотни, тысячи, миллионы лет.

Вечно.

Валька заорал, сам не слыша своего голоса, и ткнул в Тьмень, повисшую у него на плечах, фонарём.

Тьмень беззвучно заверещала — Вальке словно голову распилили циркулярной пилой — и шлёпнулась на пол. Свет сделал ей больно, вот только у фонарика внутри что-то щёлкнуло, и он погас. Валька затряс его — внутри что-то дребезжало и позвякивало, как будто фонарь уже давно был сломан, просто смог на секунду зажечься от чистой неразбавленной силы Валькиных страха и отчаяния.

Он попятился от тёмной бесформенной кучи, лежащей на полу. Тьмень могла здорово притворяться мебелью или даже пустотой в тёмном углу, но сейчас она не считала нужным скрываться. Она догнала добычу, и прятаться той было негде.

— Валя!..

Шавка вынырнула словно из ниоткуда, бросилась между тварью и Валькой — так большой пёс мог бы встать на защиту хозяина. Шавка тряслась, как желе, и Валька подумал было: много ли сможет мелкая мёртвая болонка, которая боится ещё сильнее него? — а потом понял, что дрожит она не от страха.

Пауки внутри у Шавки кипели, как вода. С ней что-то происходило. Она утробно зарычала страшным, доисторическим звериным рыком, рождающимся в самой глубине груди, там, где у каждой собаки глубоко-глубоко спрятано что-то от волка. Валька оцепенел от этого звука, и Тьмень, кажется, тоже. Рык перешёл в протяжный вой на невыносимой монотонной частоте сирены, кричащей об авианалёте, и у Шавки из белых облезлых боков с треском вырвались восемь сильных коленчатых паучьих лап.

— Б-е-г-ииии!.. — незнакомым, чужим голосом крикнула она Вальке и бросилась в атаку.

Шавка в два прыжка оказалась с Тьменью лицом к лицу. Вцепилась в неё мёртвой хваткой — уже не расшатанными собачьими зубами, а паучьими жвалами, выпирающими из разорванной пасти.

Валька не собирался стоять и смотреть, кто победит.

Шавка была права: надо бежать. Но куда? Его загнали в угол: рядом были двери в кладовку и в бабкину спальню, но ни одна из них не могла стать убежищем. Тьмень способна просочиться в любую щель. Кричать бесполезно: на помощь прийти больше некому.

Тьмень, оправившись от неожиданности, изловчилась и схватила Шавку поперёк туловища. Тошнотворно хрустнули паучьи лапы.

Шавки больше нет.

Пока эта мысль была просто пустым звуком у Вальки в голове. Его друг, компаньонка его тревожных ночей, его защитница. Всё.

Такая бессмыслица. Разве так может быть?

Тьмень проглотила Шавку почти целиком. Сейчас она закончит и вспомнит о нём.

Валька снова представил себе невыносимую, безвыходную тесноту. Заточение на бесконечность дней. Сколько ему понадобится, чтобы сойти с ума?

Станет ли после этого легче?

Валька отступил ещё на шаг и упёрся лопатками во что-то твёрдое.

Шкаф.

До этой секунды мысли у него в голове орали хором, перебивая друг друга, а тут вдруг разом замолчали, и осталась всего одна. Простая, ясная, безжалостная, как нож в горло.

Да. Он говорил себе, что лучше умрёт, чем полезет в шкаф. Но умереть — не самый паршивый вариант.

Бывает гораздо хуже.

Валька непослушными пальцами нащупал ручку, рванул дверцу на себя. Шагнул внутрь.

Шкаф был таким большим, что даже он, жирдяй, влез без труда. Дверца захлопнулась у Вальки за спиной, и он сполз на пол. Пальцы, всё ещё сжимавшие фонарик, разжались, тот упал на пол и — наверное, от удара — вдруг, мигнув, загорелся снова. Валька схватил его, выставил перед собой, как оружие.

И тогда он увидел Чёрного человека. Прозрачного человека без лица, живущего в шкафу.

Валькины руки затряслись, и он уронил фонарик снова. Тот закатился куда-то в груду брошенной как попало обуви, отбрасывая круг света на внутреннюю стенку.

Сначала Валька вообще забыл, как дышать, потом у него булькнуло где-то в горле, и он расхохотался.

Он сидел в огромном шкафу, которого боялся больше смерти, и смеялся, смеялся, смеялся, трясясь и задыхаясь, зажимая рот ладонями, и слёзы потоками текли у него по щекам.

Над ним на гвозде висел старый бабкин полиэтиленовый дождевик. В его капюшоне действительно не было лица.

* * *

Когда Валька вышел из шкафа, квартира замерла.

Он слышал изнутри звуки возни, но, стоило ему скрипнуть дверцей, как всё затихло.

Он медленно ступил на пол. Шуршали полиэтиленовые полупрозрачные полы. В капюшоне было жарко, как в теплице.

Тьмень замерла, будто нашкодившая кошка, застигнутая на месте преступления. Валька взглянул в её сторону, и она с пристыженным видом выплюнула расползающуюся клочьями пустую Шавкину шкуру. По полу и стенам кто куда спешили полчища перепуганных пауков.

Холодрыги столпились в дверях бабкиной комнаты. Стоило Вальке повернуть к ним голову, как они в панике попятились, толкая и давя друг друга.

Все жильцы были в сборе. На Вальку смотрели тёмные лики бабкиных икон, мультяшки на экране телевизора перестали мельтешить и сбились в кучу. Даже дядя Эдик выглянул с кухни на шум и замер с открытым ртом.

Валька ещё точно не придумал, что будет дальше, но знал одно: всё изменится

Бабка больше не посмеет поднять на него руку. Если на то пошло, она вообще станет куда приятнее, если поближе познакомится с пауками. Ведь, если так подумать, это они были Шавкой. Сама собака давно сдохла, а Валька дружил с кучкой пауков в её шкуре. Может быть, Шавка, которую он любил, не потеряна навсегда? А в человеческом теле ей будет даже удобней.

А ещё никто во дворе больше не посмеет безнаказанно назвать его сумасшедшим.

Да, он и есть сумасшедший. Он видит чудовищ.

Зато теперь у него есть сила.

Он медленно обвёл взглядом собравшихся тварей. Если у них было дыхание, они затаили его в ожидании Валькиного слова.

— Теперь я Чёрный человек, — глухо сказал Валька.

Так оно и было.