Бусинка (джен)

По колено в грязи пробираясь по весеннему лесу, Лида тысячу раз успела проклясть и дедушку, и его наследство.

Конечно, она-то шла налегке — не то что пыхтящий рядом Глеб, который волок в рюкзаке надувную лодку. И всё равно, шагать по полурастаявшей снежной каше в медвежьей глуши, где даже тропинок нет… Корни будто нарочно ставили подножки, мокрые еловые лапы стегали по лицу, голые ветки цеплялись за волосы, как ведьмины пальцы.

А ведь им с Глебом потом ещё идти обратно.

Да, вчера, на тёплой и светлой Лидиной кухне, всё это виделось совсем по-другому…

* * *

Она не любила пускать Глеба к себе домой, но тот наотрез отказался встречаться в парке или в кафе — дело, мол, не для посторонних ушей. Лида хорошо знала, какие у брата «дела»: обычно он вспоминал о ней только затем, чтобы попросить денег, которых у неё самой кот наплакал. Но сейчас случай был и впрямь особый.

Плюхнувшись на кухонную табуретку, Глеб параноидально огляделся, словно боялся, что его могут подслушать воробьи за окном, и выдохнул:

— Он рассказал, где искать золото!

Лида, которая как раз заваривала чай, позабыла дышать и вместо лимона порезала палец.

Дедушкино золото. Их семейная легенда.

Ни Глеб, ни Лида не знали маминого отца. Родственники по той линии утверждали, будто их семья не простая, а происходит от какой-то дворянской фамилии — потому-то, по официальной версии, дед и отрёкся от мамы, когда та вышла за простого трудягу с завода. Даже когда отец запил, и дела пошли из рук вон плохо, дед помогать не стал — хотя, по слухам, жил очень и очень небедно. Отчасти якобы потому, что где-то там у него до сих пор хранилось спасённое от революции родовое золото…

В детстве эта история казалась Лиде чем-то вроде волшебной сказки, а потом — просто-напросто чушью. Но вдруг мифический дед, переживший и дочь, и алкаша-зятя, нашёл внуков сам. Позвонил, попросил приехать повидаться, пока его ещё не сожрал рак.

Глеб улетел к нему сразу. Лиде удалось взять билеты только на следующий день, но в тот же вечер ей позвонили сказать, что уже поздно.

Она так и не успела познакомиться с дедушкой. А вот Глеб…

Возбуждённо хлюпая чаем, он рассказывал, как сидел у постели старика, и тот чуть ли не на последнем вздохе рассказал ему, где спрятал клад. В лесу, тут, рядом, как раз недалеко от их родного города, где он и сам жил до ссоры с дочкой. На машине ехать всего часа три. Ехать причём уже завтра, потому что мало ли, зачем рисковать, у стен, в конце концов, тоже есть уши.

— И зачем тебе я? — хмыкнула Лида, выслушав до конца. — Неужто не хочется прибрать к рукам всё золотишко в одну харю?

Глеб поморщился.

— Ты же знаешь, что я без тебя ничего не найду.

Это было похоже на правду: Глеб по жизни терял очки у себя на носу, зато у Лиды с детства был талант находить всё, что от неё пытаются спрятать. Сначала — мамину косметику и тетрис брата, отнятый за двойки, потом — папины заначки, чтобы купить в дом хоть чего-то, кроме выпивки…

И всё-таки Лида знала повзрослевшего Глеба слишком хорошо.

— Так в чём подвох?

Глеб вдруг устало вздохнул, снял очки. Отодвинул кружку с чаем.

— Лид, да какой подвох? Ты думаешь, я забыл, как ты меня от бухого бати прятала? Как в школу ко мне на собрания ходила? Поделимся пополам и расстанемся друзьями. Я — в Москву, ты — в Питер. Идёт?

Разве она могла сказать ему «нет»?

* * *

Деревья нехотя расступились, выпуская горе-путешественников на берег озера. Наверное, летом тут было бы чудесно искупаться, позагорать на золотом песке, но сейчас, под пасмурным небом, от одного взгляда на чёрную торфяную воду Лиду до костей пробрал холод.

Они с Глебом, сменяя друг друга, накачали лодку ножным насосом. Глеб отстегнул от рюкзака складные вёсла и, погрузив сестру на борт, неумело погрёб к острову, ждущему почти у озера на середине. Островок был крошечный — на нём только и уместилось, что щелястая избушка да навес с половиной поленницы.

Да уж. Дедуля спрятал свои богатства на совесть.

Глеб вытащил лодку на берег. Покосившаяся дверь домика, разбухшая от влаги, долго не хотела открываться; внутри пахло затхлостью и пылью. Грязные окошки едва пропускали свет.

— Ну, с чего начнём? — деловито осведомилась Лида.

— Посмотри пока на чердаке, а я попробую печку разжечь, — Глеб потёр озябшие ладони. — Холод собачий.

Ступеньки лесенки страшно скрипели, но Лиде всё же удалось взобраться наверх. Одного её шага хватило, чтоб поднявшаяся туча пыли заволокла весь чердак, но сдаваться она не планировала, хоть фронт работ предстоял нешуточный. Невысокая комнатка под крышей была завалена чем попало: какой-то старой одеждой, коробками, журналами…

Эх. Надо было взять с собой резиновые перчатки.

Лида начала быстро, но внимательно перебирать груды одежды, выворачивая карманы и ощупывая подкладку. Что-то мрачно подсказывало ей, что им, чего доброго, придётся в итоге вскрывать полы и простукивать стены…

— Да уж, — крикнула она Глебу. — Надо было с ночёвкой ехать!

Он не ответил.

— Эй, ты, щегол! Ты там куда провалился?

Щеглом Глеба окрестил батя. Брат так ненавидел это словечко, что просто обязан был проорать в ответ что-то обидное. Но в доме было тихо.

Слишком.

Когда Лида ссыпалась вниз по лестнице и выскочила на порог, Глеб уже вовсю грёб прочь от острова.

— Эй! — завопила Лида. — Ты чего удумал?!

Как будто она сама не понимала, чего.

Глеб даже не посмотрел в её сторону. Просто размеренно, упорно работал вёслами, становясь всё дальше и дальше.

— Стой! — Лида рванулась вперёд, с шумным плеском влетела в воду. Запнулась, рухнула на колени. — Вернись! Гле-еб!!

Она могла кричать, сколько хотела. Он не обернулся.

Дно около острова быстро ныряло в глубину. Через два шага Лиде было уже по пояс, через четыре — по грудь. Она звала брата, пока не хлебнула поднявшейся к подбородку воды. Попыталась плыть за ним, но дно ушло из-под ног совсем, куртка набрякла от влаги, резиновые сапоги потянули на дно, как тазик с цементом в фильмах про бандитов, и Лиде хватило ума повернуть назад.

Она выползла на берег, лицом вниз упала на землю и зарыдала в голос.

Как? Как она ему позволила?

Лида ведь знала. Знала. Когда они с Глебом выросли, между ними возник негласный уговор: каждый сам за себя. Глядя друг на друга, они видели только грустное детство, которое хотелось забыть навсегда, выбросить и тщательно вымыть руки.

Но… Лиде так хотелось верить. Она так мечтала уехать из их заплесневелого городка. Наконец поступить в университет.

Она сама дала Глебу себя обмануть. Напомнить о времени, когда они жались друг к другу, чтобы выжить. Когда Лида после смерти мамы пришивала брату пуговицы к школьной форме, а он, семиклассник, бежал встречать сестру, если та возвращалась домой одна по темноте…

Когда Лида охрипла от плача, слёзы кончились, и она осознала, как мерзко липнет к коже холодная, мокрая до нитки одежда.

Она заставила себя встать. Вылила воду из сапог, выжала куртку, недолго думая, сняла капающие штаны. Ничего, от маленького стриптиза ещё никто не умирал, тем более что на много километров вокруг никого нет. В этом она не сомневалась: Глеб — умный мальчик, и, если уж он решился её убить, то наверняка продумал каждую мелочь. Правда, руки, чтоб его, марать не захотел… Решил действовать методом из сказки про Гензеля и Гретель. Жаль, Лида не додумалась отмечать путь хлебными крошками, и теперь её никто не найдёт…

Да и кому искать? Ну, на работе хватятся, когда она не явится на смену — и что? В «Жди меня» уж точно писать не будут. Телефон… Чёрт! Лида спешно вытащила его из кармана утопленных штанов — экран ещё светился, но связи всё равно не было. Она попробовала набрать сто двенадцать — ничего.

Кто б сомневался.

Слёзы помогли ей выплеснуть эмоции, оставив ясный и почти что спокойный ум. Итак, надеяться, что её спасут, не стоит. Переплыть это озеро она не сможет. Фиг знает, какая там глубина, но Глеб наверняка проверил и это. Лида немножко умела плавать, в основном по-собачьи, но толку-то? Вода холодная, а человек может продержаться в холодной воде… сколько? Минут пять?

Отчаяние подняло голову у неё внутри, но Лида решительно наступила сверху, ломая ему хребет. Так. Сейчас у нас весна. Снег тает, так что воды в озере даже больше, чем обычно. Если как-то дожить до лета, уровень воды спадёт, и она станет теплее, и тогда… тогда…

Вот только до лета ещё два месяца, а из припасов у тебя — пара бутербродов из города да полбутылки воды.

Лида тряхнула головой, приняла эти факты к сведению и решительно направилась в дом. Первым делом нужно получить представление о ресурсах. Внутри может найтись что-то полезное, да и, честное слово, стоять на улице в одних труханах — сомнительное удовольствие…

Даже в разгар дня в избушке было темно. На ощупь обыскав лавки и полки, Лида нашла кружки и котелки, но вот наполнить их всё равно было нечем. Под навесом снаружи, кроме дров и насквозь проржавевшего топора, валялись потускневшие блёсны и спутанные мотки лески. В углу гордо возвышалась груда пустых пластиковых двухлитровок из-под пива. Похоже, этот островок — что он не имеет к их деду никакого отношения, Лида давно уже поняла — когда-то был базой рыболовов. Чёрт, ну неужели они не оставили после себя ничего съедобного?!

В конечном итоге Лида нашла за бутылками несколько банок тушёнки. Этикетки выцвели и отклеились, так что срок годности было не прочитать, но жестянки раздуло так, что они скорее относились к взрывным устройствам, чем к пище. Лида пока не знала, насколько отчаянно она должна умирать от голода, чтобы решиться попробовать их открыть.

Раздосадованная, она вернулась в дом, со злостью скинула мокрые сапоги, немилосердно натирающие ноги, и вдруг нащупала босыми ступнями люк в подвал.

Её сердце разом забилось быстрее. Подпол! Конечно! Где же ещё хранить припасы!

Железный засов даже не был задвинут. Лида подцепила крышку ногтями, подняла…

И встретилась взглядом с чем-то страшным.

Это длилось всего секунду, но та секунда была длиннее жизни. Оно смотрело на неё из тьмы: два глаза, светящихся, как у кошки, в тусклом оконном свете.

Лида завизжала и захлопнула крышку как раз в тот момент, когда в неё с силой ударили снизу. Лида встала на неё коленями, прижимая собственным весом; дрожащими руками кое-как задвинула засов. Вскочила, дико озираясь в поисках чего-то тяжёлого, нашла взглядом сундук. Тот почти прирос к полу, но она смогла сдвинуть его, уперевшись ногами в стену.

Когда он скрыл подпрыгивающую крышку, наглухо запирая подвал, удары прекратились — их сменил скрежет когтей.

Не дожидаясь, пока то, что внутри, своротит с дороги и сундук, Лида выскочила на улицу. Захлопнула дверь, лихорадочно соображая, как бы запереть её снаружи. Поняла, что никак, и зарыдала снова — на этот раз от ужаса.

Никто не выбежал за ней следом.

Немного придя в себя, Лида осознала, что за ней не гонятся. Сделала несколько глубоких вдохов, прокралась к двери, прижалась к ней ухом. Отпрянула снова, слыша, что когти всё так же царапают пол изнутри.

Лида не знала, сколько просидела на поленнице под навесом, поджав под себя босые голые ноги. Вряд ли очень долго — холод бы не позволил. В какой-то момент она перестала чувствовать все двадцать пальцев и поняла: оставаться здесь — не вариант.

Она долго стояла на пороге дома, набираясь смелости. Поскрёбывания вроде как стали тише, да и сундук не сдвинулся с места. Это обнадёживало, но не слишком.

Ну же, давай, девочка. Там, в подвале, просто какое-то лесное животное, которое забрело в дом. А кто ещё это может быть? К тому же, ему теперь никуда оттуда не деться. И тебе самой — тоже никуда. Потому что если ты не войдёшь внутрь, то замёрзнешь и умрёшь.

Лида на цыпочках обошла люк по широкой дуге и белкой шмыгнула на чердак. Закрыла за собой дверцу, как могла, завалила её всяким хламом. Потом собрала всю одежду, какую нашла, и принялась сооружать себе гнездо. Всё было отсыревшим, вонючим и холодным, но её трясло так, что хотелось просто зарыться во что угодно, хоть в грязный сугроб, закрыть глаза и уснуть. А там — будь что будет.

* * *

Утром она выглянула с чердака, и её встретила тишина.

Никто не скрёбся и не бился в подполе. Может быть, там и вовсе никого не было? Она перенервничала, переохладилась, да и не ела с самого прошлого утра. Батя вон в последние месяцы перед смертью поехал кукухой и начал слышать то, чего нет, а она, в конце концов, его дочка…

Проверять Лида, конечно, не стала.

Она съела половинку бутерброда и чуть не заплакала от усилия, пряча вторую до обеда. Телефон за ночь отмучился и умер — Лида несколько раз попыталась его включить, потом размахнулась и изо всех сил бросила в стену. Дала себе пощёчину, встала и пошла шарить в буржуйке в поисках спичек.

Этим она занималась сегодня. Как пещерный человек, училась разводить огонь — и потом сидела и грела руки, борясь с желанием прижаться к раскалённому боку буржуйки всем телом. Ожесточённо драила стёкла в окнах, чтобы в домике стало хоть чуток светлей. Выбрав на чердаке вещи поприличней, устраивала кровать на лавке у печки — прошлой ночью она чуть не околела. Раз уж ей предстоит провести на этом острове какое-то время, то нужно хотя бы сделать это с максимальным комфортом.

Никакого комфорта, конечно, так и не получилось.

Лида почти не спала следующей ночью. Угли, тлеющие в печке, едва-едва разгоняли первобытную тьму, живущую здесь, в лесах, и каждый шорох, каждый всплеск озёрной воды казался громче выстрела из пушки. Но это была ерунда по сравнению с голодом. Припасы кончились ещё днём, и голод впился в Лидин желудок безжалостными зубами, крутил его, рвал на части…

Ничего, девочка. Дальше будет ещё хуже.

Промаявшись до рассвета, Лида вышла набрать воды в помятый котелок: её бутылка опустела ещё вчера, и горло пересохло, как пустыня. Неподалёку от острова беззаботно плавали утки. Лида вдруг вспомнила, как неделю назад кормила таких же булкой в парке, и эта булка встала у неё перед глазами так живо, что Лида, сама не понимая, что делает, схватила камень, бросила и...

Попала.

Утки, суматошно крякая, поднялись на крыло и исчезли в утреннем тумане; только одна осталась грязной тряпкой болтаться в камышах. Лида чуть было не бросилась за ней, как охотничья собака, но вдруг поняла, что не знает, что делать дальше. У неё даже нет ножа, только топор, тупой, как школьник, который думает, что Австрия и Австралия — это одна и та же страна. Достать эту утку, ощипать, разделать, трогать руками мокрые перья и кровь…

Она не сможет. Просто не сможет.

В общем и целом, в распорядок дня пришлось внести ещё полчаса рыданий. Вообще-то Лида не привыкла распускать нюни, но можно было сделать скидку на голод, холод и ситуацию, опасную для жизни. Ничего. Никто всё равно не видит.

После она решительно пошла и обыскала дом снова, настежь открыв для света дверь. Избушка мигом выстыла, но Лиде улыбнулась удача: она отыскала полпачки макарон, завалившихся под стол, и немного гречки. Вот! Ну вот же! Живём! Не дождётесь!

В тот день, подкрепившись гречкой без соли, Лида начала строить плот.

Этот процесс занял следующие дня три или четыре. Наверное, какой-нибудь деревенский мальчишка, который каждое лето сооружает плоты забавы ради, справился бы быстрее, но Лида старалась как могла — без инструментов и советов гугла. Сначала она с горем пополам, ломая ногти, сумела отодрать несколько досок от стен и крыши навеса. Потом думала, чем их скрепить. Сидела и рвала на полосы старую одежду. Распутывала клубки лески. Над островом гулял ветер, в лесу шептались деревья и гомонили птицы, но всё равно без людей и машин вокруг было так тихо, что Лида, не выдержав, просто начала петь во всё горло. Пела она ещё хуже, чем плавала, да и песен-то толком не знала, разве что какую-то приставучую попсу из магазинов и маршруток, так что мирный лесной пейзаж то и дело оглашали обрывки песен Киркорова и Меладзе.

На ночь работу приходилось сворачивать. Только здесь и сейчас Лида прочувствовала, как это — «темно, хоть глаз выколи». Иногда она просыпалась ночью, когда печка уже прогорела, и понимала: если она ослепнет, то не заметит разницы.

В подвале больше не скреблись. На самом деле, раз или два Лиде показалось, что там, внизу, скулят, но она заставила себя думать, что это просто скрипят деревья в лесу. Звук, говорят, далеко разносится над водой…

Она знала, что ей придётся туда спуститься. И скорее рано, чем поздно.

Как Лида ни растягивала свой провиант, гречка с макаронами кончились тоже, а она так и не придумала конструкцию плота, который сможет выдержать её вес.

На пятый день, или, может, на шестой — она как-то быстро сбилась со счёта — она сказала себе, что сейчас или никогда. Лида и так едва переставляла ноги, голова кружилась от голода, и сил вставать по утрам становилось всё меньше. Да и желания, если честно, тоже. Нужно было с этим кончать.

Она соорудила себе факел из палки, обмотанной тряпкой. Постояла перед сундуком, сжимая и разжимая кулаки, и принялась сдвигать его с крышки люка.

Когда Лида приоткрыла крышку на самую чуточку, из подпола не донеслось ни звука. Когда распахнула её полностью — тоже.

Вот видишь? Там никого нет. Не может там никого быть.

Чувствуя себя археологом, лезущим в про́клятую гробницу, Лида начала спускаться по ступенькам. Последняя подломилась под её ногой, и Лида со всплеском провалилась вниз, в воду. Она застыла, не дыша, как мышь под лапой у кошки, но ничего не произошло.

Воды было где-то по щиколотку. Похоже, подвал был спроектирован как попало, и его подтапливало по весне. Осматриваясь, Лида обвела факелом полукруг. Свет блеснул на боках банок с закатками, вспугнул затаившиеся по углам тени и высветил…

Это.

У Лиды не было для этого подходящего слова. Как-то раз в детстве она забрела на городской рынок и увидела в мясном отделе вещи, после которых ей месяц потом снились кошмары. Так вот, эти кошмары — они были как раз про что-то типа того, что, скорчившись, сидело в углу.

У этой… штуки была голова, как у освежёванного лошадиного трупа, и бескожее тело, влажно блестящее сукровицей, как будто всё из перекрученных сухожилий и вывернутых суставов. Тварь забилась в угол, словно спасаясь от воды на куче сваленных там мешков; она свернулась в позу чудовищного эмбриона, и Лиду затошнило, когда она представила, насколько длинными эти конечности будут в развёрнутом виде.

Существо повернулось к ней и издало звук очень несчастной собаки. Несчастной, скорее всего, потому, что ей перерезали горло и кинули в сточную канаву. Булькающий, полный страдания скулёж. Свет факела отразился в мутных, мёртвых серых глазах.

Очень медленно, без резких движений, Лида принялась отступать обратно к лестнице.

Тварь не шевельнулась, равнодушно глядя куда-то сквозь неё, до тех пор, пока Лида сослепу не налетела спиной на башню из ящиков, сложенных один на другой.

Ящики с грохотом обрушились на неё и на пол, и всё стало происходить слишком быстро. Уронив факел, Лида рванулась наверх, к свету, а тварь из подвала кинулась следом по сложившемуся из ящиков мосту. Она была так близко, что Лида не успела захлопнуть за собой дверь дома, и они обе вылетели наружу. Не останавливаясь, задыхаясь от ужаса, Лида по колено забежала в озеро, плюхнулась на задницу, закрывая лицо руками…

Тварь затормозила у кромки воды, так резко, что едва не пропахала лапами землю. Нервно поскуливая, принялась бегать по берегу, явно не зная, как подступиться к добыче.

Вода.

Так ты и правда её боишься.

На этот раз Лида не расплакалась, а почему-то расхохоталась. Это, на самом деле, было даже хуже.

Потом она резко замолчала, подняла себя на ноги и задумалась.

Ладно, вода водой, но как теперь попасть в дом?

Куковать под открытым небом — не вариант, тем более теперь, когда Лида своими глазами видела в подполе банки с едой. И она, чёрт побери, будет проклята, если согласится превратиться в еду сама.

По правде говоря, то, что казалось в темноте подвала невыразимым кошмаром, при свете пасмурного дня стало более… реальным. Материальным и от этого как будто чуть менее страшным. Не то чтобы Лида перестала бояться. Зверюга была чудовищно ненормальной, и это заставляло что-то в самой глубине сознания передёргиваться от эффекта зловещей долины. К тому же Лида не питала иллюзий насчёт того, как быстро волчьи зубы в лошадином черепе смогут перемолоть её кости. И всё же…

Утка. Она вдруг вспомнила про утку.

Лида не хотела её касаться, поэтому не убрала трупик. Он так и болтался в камышах, воняя на всю округу. А это существо… Может, конечно, оно и в лучшие времена было тощим, как скелет, но Лида вдруг осознала, что оно покачивается на своих длинных костлявых лапах, как будто вот-вот упадёт.

Как будто ослабело от голода за несколько дней в подвале.

Что ж.

Лида прошлёпала к зарослям камышей. Решительно подняла склизкую, мерзкую утку за крыло и, размахнувшись, зашвырнула на берег — подальше от входа в избушку.

План сработал — тварь бросилась за подачкой, словно собака за палкой. Лида со всех ног кинулась в дом, закрыла дверь на толстую деревянную задвижку и, тяжело дыша, привалилась к ней спиной.

Да уж. Теперь она заперта внутри.

Лида с силой провела по лицу руками, воняющими падалью, и решила, что подумает об этом позже.

В такой день, как сегодня, не было смысла что-то себе запрещать, так что она устроила пир из найденных в подвале солёных огурцов и болгарского перца. Стратегически решение не было особенно мудрым, потому что после она выдула почти всю воду в доме и, закономерно, проснулась ни свет ни заря оттого, что ей нужно было в туалет.

Какое-то время Лида лежала и слушала странный шелестящий шум, накрывший мир. Ей потребовалось несколько минут, чтобы понять: это ливень.

Она закрыла глаза, пытаясь вернуться в сон, и вдруг услышала, как за стеной стонут.

Это был тот же самый звук, скулящий и жалкий, шилом входящий в самое сердце. Один из тех звуков, мимо которых ты, конечно, можешь пройти и не обернуться, но потом на всю жизнь станешь себе чуточку противен.

Эта ободранная фигня ведь боится воды. А вода там, снаружи, сейчас повсюду.

Лида выругалась про себя, тяжело вздохнула и откинула одеяло.

Она кое-как открыла гвоздём вздутую банку тушёнки — Лида ещё в первый день перетащила их в дом, хоть есть и не собиралась. Из-под крышки пахну́ло тухлятиной сильнее, чем от той утки, но чёрт с ним, сойдёт. Лида выбралась из дома, не надевая штаны и куртку, чтоб не промокли, и пошла искать.

Она обнаружила тварь под остатками навеса, беспомощно скорчившейся в тени поленницы. Каждый раз, когда до неё долетали капли дождя, бедняга вздрагивала, как от удара.

Разумеется, Лида и не думала подходить слишком близко. Она поставила банку на землю и пододвинула к поленнице длинной веткой, найденной среди топляка.

— Жри, — хмуро сказала она. — Тут из съедобного только это и я, а себя я жрать не дам.

Тварь шевельнулась, вытянула шею, словно принюхиваясь. Робко проползла чуть вперёд, ткнулась носом в банку. Запустила в неё длинный язык, распробовала — и жадно принялась есть, не жуя, глотая волокнистое серое мясо.

— Я — друг, ясно? — сказала Лида. — Загрызёшь меня — больше не получишь. А сама ты банку хрен откроешь. Что-то не вижу у тебя отстоящего большого пальца.

Дождь лил весь день. Лида приходила покормить тварь ещё дважды.

Ночью она видела обрывки странных, путаных снов. Ей снилось, будто она живёт в лесу, равнодушном и тёмном. У неё было много разных соседей: всяких оленей, белок, зайцев, но не только. Ещё были рогатые исполины с чёрным лицом и глазами, как огни, блуждающие на болоте, и птицы, у которых открывается огромная зубастая пасть на груди, и такие штуки типа щупалец или червей, которые ловко прикидываются корнями, а потом р-раз — и обвивают тебя всю, и душат, и потом пьют из тебя соки, пока не останется только шкурка. Среди них всех Лида чувствовала себя добычей, а ещё ей постоянно хотелось есть, и надо было найти, где спрятаться, чтобы рогатые не заметили, а корни не добрались… А потом, одной зимой, когда было бело и холодно так, что больно, она убегала от кого-то страшного по льду озера и нашла островок, а на нём — какое-то странное логово с очень удобной, уютной норой в полу.

Там она устроила себе дом. Туда носила добычу, которую удалось поймать, и падаль, если получалось отбить её от других. Там спала днём, почти спокойно, свернувшись клубком на полу…

Но в одну прекрасную ночь она вылезла из норы, потянулась и увидела, что лёд сошёл.

Нет, он ещё был кое-где, но тут и там чернели страшные полыньи, и оставшийся лёд не держал лапы, они проваливались прямо в воду — о нет, нет-нет-нет, только не в воду, вода — плохо, не надо, не надо воды…

Ей некуда было деться, и она осталась тут. В западне.

Проснувшись, Лида долго лежала, вспоминая, кто она на самом деле. Потом встала и пошла отнести твари ещё одну баночку тушёнки.

Подход оказался рабочим: когда дождь наконец кончился, существо раздумало нападать. Лида снова вышла строить свой плот, и оно настороженно наблюдало за ней издали, не подходя слишком близко. Лида не решалась поворачиваться к нему спиной, но в целом могло быть гораздо хуже.

Она сумела связать доски между собой, добавив снизу несколько пивных бутылок для плавучести. Потребовалось несколько неудачных попыток, куча испытаний, но на третий день знакомства с подвальной тварью Лида, гребя кривым самодельным веслом из палки и расплющенной консервной банки, смогла гордо проплыть вокруг острова, а значит…

— Значит, нам с тобой пора прощаться, — сказала она зверюге. — Приятно было познакомиться, но я и так уже здесь засиделась, так что извини.

Она собрала то немногое, что привезла с собой, запрыгнула на плот и оттолкнулась ногой от дна. Осадка была большая, вода перекатывалась через плот, но он держался, держался на плаву, и сердце Лиды ликовало. Запрокинув лицо к небу, она во всё горло затянула:

— Ии-из-за оо-острова на стре-ежень! На просто-оор речной волны-ы!..

Она не знала, зачем обернулась. Вообще-то, оборачиваться не было ни единой причины. Но Лида оглянулась, словно чёртова жена Лота, и увидела, как тварь растерянно мечется по берегу. Как отходит вглубь островка… берёт разбег…

За долю секунды Лида поняла, что́ сейчас будет, но что она могла сделать?

Одним отчаянным, невероятным прыжком тварь перемахнула полосу воды, отделяющую её от Лиды. Рухнула на плот, разваливая его на части.

Лида ушла вниз с головой, барахтаясь в облаке пузырей. Верх и низ перемешались, и ей едва удалось вынырнуть, хватая ртом воздух. Тварь билась рядом, цепляясь когтистыми лапами за обломки досок.

На следующий день Лида заболела.

Наверное, её добило разочарование. До этого она и мокла, и мёрзла почти каждый день, и всё-таки ей хватало сил не свалиться с температурой, а вот теперь — всё. Они потерпели кораблекрушение не так далеко от берега, и им обеим удалось выбраться на сушу, но чёрт возьми! Лида потратила столько сил на этот плот. И ведь у неё получилось бы. У неё, без всяких «бы», почти получилось!..

Она не стала кричать на мокрое, жалкое создание из страшных снов. Не попыталась пришибить его поленом, пока был шанс. Сил злиться не было. Лида просто пошла и, не снимая мокрой одежды, повалилась на кровать. Сама не заметила, как уснула, а потом проснулась от того, что горит.

Она давно не болела так тяжело. Нос был забит наглухо, горло драло, её бил такой озноб, что зубы без шуток стучали, как кастаньеты. Сил развести огонь в печи не было. Вообще не было сил пошевелиться. Даже поднять голову стало непосильной задачей. Веки и те налились свинцом.

Она то засыпала, то просыпалась снова, невероятным усилием вытаскивая себя из вязкого болота небытия. В одну из минут просветления Лида поняла, что, наверное, всё-таки умрёт, но не испугалась — ей слишком хотелось пить. Время утратило смысл, она не знала, сколько лежит так — сутки? двое? несколько часов? Зато знала, что воды в доме нет, а до озера ей не доползти, даже под страхом смерти.

Лиде становилось то жалко себя, то смешно; отчуждённо, словно со стороны, она слышала, как плачет и зовёт Глеба, умоляя забрать её домой. Ей снились какие-то дикие вещи, и поэтому она почти не удивилась, когда открыла глаза и обнаружила над собой склизкий ободранный лошадиный череп.

Тварь, пробравшаяся в дом — Лида, похоже, не закрыла дверь на щеколду, — склонилась над ней и встревоженно тыкалась своим жутким мясным носом Лиде в лицо. Наверное, проверяет, можно ли уже начинать её есть или ещё подождать немножко…

Отстраниться не было сил. Лида закрыла глаза и поняла, что ей всё равно.

Влажные прикосновения твари прекратились. Скрипнула дверь, стало тихо. Потом — ещё скрип, и Лиде в нос сквозь все отёки и сопли ударил запах тухлятины.

Она с трудом приподняла веки.

Тварь принесла ей полбанки тушёнки.

Лида расхохоталась бы, но смех тут же перешёл в кашель. В груди заболело.

— Спа…сибо… — еле слышно пробормотала она. — Мне бы… в-водички…

Тварь аккуратно взяла банку зубами и удалилась.

Минуту спустя она вернулась с водой.

Мутная жижа была зачёрпнута в ту же банку, смешиваясь с пропавшим мясом, но, видит бог, Лиде было всё равно. Тварь поставила жестянку ей на подушку, пододвинула носом к лицу, и Лида, раня губы, припала к краю.

Она в жизни не пила ничего вкуснее.

У неё даже появились силы приподнять руку. Неловко попытаться погладить тварь по носу.

— Бу-уся, — выдохнула Лида. Мама называла так всех встречных собак, и слово почему-то всплыло в памяти, как раз кстати. — Бусинка…

Дня три она пролежала пластом, но умирать передумала. Ела, как миленькая, и тухлую тушёнку, и подёрнутые белым налётом помидоры, когда смогла сползать за ними в подвал. Жить, чёрт побери, хотелось, как никогда.

Буся теперь спала в доме. Она была здоровенной, как лошадь, и вместе с ней в избушке было вообще не повернуться, но Лида её не прогоняла. На кровать Буся не уместилась бы при всём желании, так что, пока Лида болела, она неудобно сворачивалась рядом — зад на полу, передние когтистые лапы на краю постели — и складывала ей голову на живот. Иногда во сне Бусины ноги начинали подёргиваться, словно она гналась за кем-то.

Или убегала.

В одну из таких минут, чувствуя вес кошмарной башки у себя на груди, Лида поняла: новый плот нужно строить на двоих.

Можно было попробовать обманом запереть Бусю в доме. Попытаться быстро уплыть, пока она спит — она ведь как раз делает это днём. Но тогда, лёжа в полумраке и мучаясь остатками кашля, Лида осознала, что не может оставить её здесь.

Не хочет.

Следующим утром Лида открыла для Буси предпоследнюю банку тушёнки.

— И что мне с тобой делать? — вздохнула она вслух.

Хрен знает, сколько Буся весила, но явно немало. Оставшихся досок навеса вряд ли хватит, чтобы поднять такое. Не разбирать же дом?

Стоп. Дом…

Лида вдруг вскочила и принялась изучать стены.

И как она не подумала об этом раньше?

Они были сколочены не из брёвен и даже не из досок, а из целых деревянных щитов. Господи, да это ведь уже половина дела!

Лида запретила себе радоваться раньше времени, просто на всякий случай. Потёрла подбородок и задумчиво сказала:

— Бусь, а давай сломаем здесь всё?

Буся вряд ли понимала слова как таковые, но, как Лида предполагала, немножко могла в телепатию. Так что уже совсем скоро Лида, вытащив на улицу оставшуюся одежду с чердака, трудилась над своей частью проекта, а Буся в доме билась лбом в стену. Сидя спиной, Лида слышала это странно успокаивающее бум, бум, бум… А потом — крррак! И грохот, с которым Буся выломала половину фасада. Её череп всё-таки оказался покрепче обветшалого дерева.

Лида в ней и не сомневалась.

Ко второй половине дня Лида с помощью узлов, гвоздей и сломанных рыболовных крючков соорудила из старых тряпок огромный мешок. Засунула внутрь все оставшиеся пивные бутылки, постаралась распределить равномерно. Сверху, не без Бусиной помощи, водрузила деревянный щит.

Ставки были сделаны. Они поломали дом, и теперь негде было спрятаться от холода на ночь. Буржуйка, конечно, могла бы помочь, но и дров у Лиды осталось всего ничего.

От прошлого плота уцелело только весло, но Лида решила считать и это хорошим знаком. Она сунула в свой грязный городской рюкзачок пару банок с овощами, налила в бутылку воды в дорогу. Присела на корточки перед Бусей, по-собачьи лежащей на земле.

— Ну что, готова?

Посаженная на плот, который Лида оттолкнула от берега, Буся запаниковала, но Лида тут же забралась следом, ласково положила руку ей на холку. Плот держал. Грести было неудобно, и Лида наверняка делала это неправильно, но она продолжала, стиснув зубы, и мало-помалу островок, бывший их домом, начал их отпускать. Деревья на берегах медленно проплывали мимо, небо в кои-то веки прояснилось, и солнце, рыжее, как апельсин, висело низко, касаясь чёрных верхушек елей.

Когда Лида поймала ритм, она вдруг поняла, что ей почти хорошо.

Бо́льшую часть пути Буся сидела смирно, только поскуливала себе под нос да дрожала боками. Но вдруг, когда заветный берег уже перестал казаться недосягаемой мечтой, она забеспокоилась. Вскочила на ноги, как пёс, учуявший чужих, заскулила громче.

— Эй! — плот качнулся, и Лида чуть не соскользнула в воду. — Ты чего?!

Тут последний кусочек солнца скрылся за лесом, на озеро упала тень, и в плот ударили снизу.

Лида закричала и выронила весло. Удар повторился — сильнее, яростнее, настойчивей. И тут Лида поняла, чего испугалась Буся.

Если в лесу свои хозяева из страшных сказок, то у озера, наверное, должны быть свои?

Третий удар перевернул плот вверх дном.

Он не застал Лиду врасплох — она уже была готова. Она успела набрать воздуха в грудь и, едва оказавшись в воде, изо всех сил погребла к берегу. До него уже было рукой подать — проплыв всего несколько метров, Лида нащупала ногами дно, и…

Озеро позади неё бурлило — Буся боролась за жизнь. Она-то плавать не умела, и её голова, уже такая родная, то вырывалась на поверхность, то погружалась снова, и… Лида похолодела — кто-то тащил её! Тащил Бусю вниз!

На пологий песчаный берег уже можно было выйти пешком. Спастись.

Не колеблясь ни секунды, Лида погребла обратно на глубину.

Её пытались хватать за руки, за ноги — какие-то тоненькие, как волоски, скользкие нити стягивали с неё сапоги, связывали пальцы, но Лида рвала их, не глядя. Буся молотила лапами по воде так, что, когда Лида по неосторожности подплыла слишком близко, когти проехались ей по щеке. Не обращая внимания на боль и вкус железа во рту, Лида поднырнула под Бусю, взвалила её передние лапы себе на плечи — ну же, прекрати, перестань брыкаться, ты же меня утопишь… На мгновение они обе ушли под воду, мигом заполнившую Лиде глаза, уши, рот, но она рванулась с неистовой силой злости на всех, кто хотел и пытался её убить — на брата-мерзавца, на эту озёрную погань, на идиотку Бусю, которая никак не могла взять в толк, что её спасают, — и нити-щупальца отпустили.

Кашляя, задыхаясь, чувствуя себя утопленницей, Лида вытащила Бусю на мелководье, а оттуда — на берег. Та лежала на песке, тяжело, с хрипом, дыша, пока Лиду рвало чёрной торфяной водой. Закончив, она упала рядом с Бусей, перекатилась на спину, глядя, как на темнеющем небе проступают первые звёзды.

Они сделали это. Они смогли.

Впереди была ночь в лесу, которую ещё предстояло пережить, а за ней — дорога домой.

Но это всё ерунда.

Они выбрались.

* * *

Весь город уже неделю перемывал косточки Глебу Зимину.

Ещё бы — здесь все всех знали, и даже ничтожные поводы рождали сочные сплетни, а тут! Подумать только, мальчик из неблагополучной семьи — и вдруг щедрое наследство от какого-то дяди, или деда, или кто он ему там… Да ещё и делиться ни с кем не надо. Жаль, конечно, его сестру, пропавшую без вести, но никогда ведь не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, правда?

Само собой, Глеб позаботился об алиби. У него была куча свидетелей, которые в один голос твердили, что в день, когда Лида пропала, они ни на секунду не спускали с него глаз. Конечно, ведь знаменитому бизнесмену-миллионеру, которым брат всегда мечтал стать, всякие мутные истории из прошлого ни к чему…

Он не думал, что Лида вернётся.

Она ясно слышала это в молчании, которое повисло в трубке, когда она позвонила. Глеб узнал её голос, и Лида не сомневалась, что брат явится на встречу, которую она назначила.

В условленный час Лида сидела и ждала на скамейке в полузаброшенном городском парке, под единственным работающим фонарём. Весна наконец по-настоящему вступила в свои права, и стало тепло. Нежный ветерок пах смолистыми тополиными почками.

Неподалёку прошуршали шины, взревел и замолчал двигатель. Хлопнула дверца машины.

Глеб шёл к сестре по растрескавшейся асфальтовой дорожке. Лида встала ему навстречу.

Секунду они стояли и смотрели друг на друга. Глеб словно не узнавал её: похудевшую, с не сошедшей коростой от ран на щеке. Потом он сказал:

— Ты ничего не докажешь.

Мог бы хоть поздороваться, для приличия.

Лида смотрела на него с брезгливым сожалением. А ведь когда-то они дружили. Вместе мелкими прятались под столом, когда родители кричали друг на друга. Делили на двоих последний кусочек колбасы в голодные дни.

Лида так гордилась им, когда ходила вместо мамы на родительские собрания, и учителя говорили, что Глеб — умный мальчик. Что из него выйдет толк.

Ей так хотелось, чтобы хоть у кого-то из их семьи всё было по-другому.

— Я и не собираюсь, — сказала Лида. — Бусь?

Тени у неё за спиной зашевелились, и Буся неторопливо вышла из темноты в островок света.

Она была умницей. В лесу она ориентировалась как у себя дома и без труда вывела Лиду к трассе. Лида волновалась о том, как Буся почувствует себя в городе, но незнакомые запахи и звуки ничуть её не смутили. Она мастерски умела становиться незаметной, бесшумно ступая и сливаясь с тенями. Да, пришлось добираться до парка по окраинам и грязным промзонам, зато Буся по пути смогла подкрепиться парочкой бродячих кошек и собак, и никто её не увидел.

Глеб раскрыл рот. Распахнул неверящие глаза так, что Лида забеспокоилась, не выпадут ли они из орбит.

— Ч-что?!.. — выдохнул он. — Я… Н-но...

Отчасти Лида ждала, что он начнёт с ней торговаться. Юлить. Но брат, кажется, совсем потерял дар речи, и так было проще.

Она не знала, что дальше. Наверное, на те деньги, которые дед оставил им двоим, можно будет построить где-нибудь в глуши неплохой дом — со всем, что нужно, и тёплой конурой, где Бусю не достанут никакие чудовища пострашней. Или использовать наследство как-то ещё.

Лида пока не хотела об этом думать.

Потом. Всё потом.

А сейчас, здесь, она посмотрела Глебу в глаза. И, не отводя взгляда, негромко сказала:

— Буся, взять.