Трокенбиренаушлезе (джен)

За окном, наглухо затянутым светомаскировочной шторой, завывала метель. Стекло мелко звенело от ветра, да где-то тоненько посвистывал сквозняк. Оберштурмбаннфюрер СС Курт фон Шлегель стоял перед камином, грелся и нервно стучал кочергой о паркет. На каминной полке хрипел радиоприёмник — из-за помех ничего не разобрать.

— Чёрт, — сплюнул Шлегель и принялся крутить ручку настройки.

Из треска вылетело бурчание по-русски, и тогда оберштурмбаннфюрер покосился на пузатого переводчика. Тот вальяжно расположился в кресле перед вазочкой швейцарских конфет. Полосатый костюм на нём уже трещал, а щёки тряслись в такт жеванию. Да чего ж он молчит, чёрт его дери?

— Ну же, Гюнтер, переводите, что он бормочет? — Шлегель свирепо прорычал, досадуя, что не знает русский язык.

Нужно бы выучить, аж пищит. Да и Гюнтер мог бы помочь, кандидат наук, как-никак. Вот только русский язык Курту фон Шлегелю упрямо не давался: в одно ухо влетал и вылетал из другого, ни капли не оседая в голове.

— Сводка, герр оберштурмбаннфюрер, — переводчик поёрзал в кресле и забулькал сонным сытым голосом, перечисляя какие-то унылые цифры.

Курт фон Шлегель запоминал их так же, как и русский язык, потому что его плечи придавила куда более серьёзная проблема. В штабе завёлся «крот», а Шлегель до сих пор не представлял себе, кто это может быть и где его рация.

— Чёрт с этим со всем! — отрезал Курт бульканье переводчика и схватил со стола кофейную чашку.

Его веки тяжелели из-за нескольких бессонных ночей. Шлегель уже был налит кофе под завязку, однако чувствовал, что лошадиной дозы ему мало, нужно выпить ещё. Он отхлебнул толику, обжигая язык. Тьфу, не кофе, а какой-то гадкий эрзац… из дырявых носков.

По кабинету неслышно сновала уборщица, деловито натирая мебель, которая блестела и без неё. Тощая как спичка, рыжая и конопатая местная клуша. Тупая, как пробка — Шлегель не расстрелял её лишь потому, что она мало ест, молчит и самоотверженно орудует тряпкой.

Хлопнув почти полную чашку на стол, Курт фон Шлегель проследил за уборщицей. Его всё раздражало: и переводчик, который вечно жуёт, и пурга, и отвратительный кофе. А эта уборщица и подавно, всё елозит и елозит тряпкой… ему по мозгам.

— Доннерветтер! — выругался Шлегель и подошёл к ней, топоча сапогами.

Та съёжилась, комкая тряпку. Верно, пускай: свинья должна бояться.

— Елена! — рявкнул ей оберштурмбаннфюрер и несколько раз ткнул пальцем в подоконник и в массивную тумбу под ним. — Вы пропустили пыль здесь, тут и там!

Переводчик, не вставая, запищал по-русски, и уборщица совсем сошла на сопли, переминаясь с ноги на ногу. Шлегель испепелил клушу взглядом, выдерживая надменную паузу.

— Натереть мне всё до блеска, или получите пулю! — закончил Шлегель с видом победителя. — Я проверю!

Уборщица сделала заученный книксен, едва замолчал переводчик, и принялась с тройным усердием натирать подоконник, спасая никчёмную жизнь. Курт фон Шлегель над ней возвысился и — немного расслабился.

— Завтра сочельник, Гюнтер, — Шлегель бросил взгляд на отрывной календарь.

Двадцать третье декабря. Даже почти двадцать четвёртое — половина девятого вечера — а он до сих пор не схватил «крота». Да черти, черти с этим «кротом»! Пора отдохнуть, а то он сдохнет от бессонницы и отравления гадостным кофе.

— Включите музыку, герр оберштурмбаннфюрер, — пропыхтел переводчик, держась за пузо.

Переел, гад, так ему и надо. Свинтус, почти все конфеты приговорил — на дне вазочки осталось пару штук. Однако Гюнтер подал дельный совет, Шлегель приблизился к письменному столу и бережно поднял крышку патефона. Восхитительный «Одеон» в красном корпусе сверкал золотым тиснением. Курт фон Шлегель этой вещью гордился, потому что «Одеон» поднимал его статус. Шлегель установил пластинку и опустил иглу так, чтобы ни в коем случае не поцарапать её. Завтра — сочельник… Шлегель крутанул блестящую ручку, но «Одеон» выплюнул омерзительный хрип.

— Да чтоб тебя! — оберштурмбаннфюрер скорчился, сняв иглу.

— Сломался, герр оберштурмбаннфюрер, — под руку заметил Гюнтер. — Герр группенфюрер такие выбрасывает.

Шлегель скорчился ещё сильнее, аж рожа перекосилась. Нос вытянулся и изогнулся крючком, глаза сузились в щёлки. Оберштурмбаннфюрер даже кулаки стиснул, будто собрался колотить ехидного толстяка. Своего временного начальника Шлегель на дух не переносил, и было за что. А вот, крыса-Гюнтер, наоборот, подхалимствовал, потому что герр группенфюрер щедро платил.

Шлегель зевнул и сдулся: у него не было сил ни переводчику врезать, ни разбирать патефон. Он устало прислонился к креслу, которое уже успел продавить, и не без отвращения взял кофе. Нужно допить, а то заснёт стоя, как слон в зоопарке. В какой-то степени Курт фон Шлегель и есть слон: его ступни навязчиво кусает… «крот».

Едва Шлегель поднёс чашку к губам, как дверь кабинета распахнули без стука. Взвинченный донельзя, Шлегель выронил чашку, и эрзац-кофе потёк по паркету. Уборщица ловко нырнула вниз, подобрала два крупных осколка от чашки и начисто вытерла кофейную лужу.

Из коридора шагал тот самый начальник: в начищенных сапогах, в идеально сидящем мундире и с башкой, наглухо перебинтованной с левой стороны. За группенфюрером тенью семенил адъютант, кургузый гауптштурмфюрер СС Отто Шульц, чьи ноги в галифе казались комично короткими и кривыми.

Курт Шлегель моментально вытянулся и вскинул руку, отчеканив приветствие. За ним тянулся и переводчик, но из-за пуза, выглядел, как мешок, а его крысиные глазки подхалимски бегали.

— Хайль, — без эмоций пробормотал герр группенфюрер.

— Герр группенфюрер, разрешите доложить! — Шлегель принялся нервно выкрикивать, вытягиваясь так, что стало трудно дышать.

— Вольно, Курт, — герр группенфюрер позволил ему расслабиться и повернулся к уборщице.

Та уже вернулась к подоконнику, но почувствовав на себе недобрый взгляд, снова съёжилась и опустила глаза.

— Елена, большое спасибо за труд, вы можете быть свободны, — широко улыбнувшись, герр группенфюрер кивнул на открытую дверь.

Переводчик взвизгнул по-русски и уборщица, снова присев в книксене, выскользнула в коридор.

* * *

Елена Серова притворила за собой дверь так, чтобы она не заскрипела и не хлопнула о косяк. Герр Шлегель не терпел ни того, ни другого — и не нужно его раздражать. Воздух в коридоре всегда сырой и холодный, Елену сразу пробрало до костей сквозняком. Платье прислуги, которое она обязана постоянно носить, наверное, было красивым, но совершенно не согревало. К тому же, оно электризовалось и липло к ногам, из-за чего юбку приходилось постоянно мочить.

«Руссиш свин терьеть пьиль, или герр оберштурмбаннфюрер казньить из афтомат!» — в голове до сих пор звенел оглушительный визг переводчика. Страх собрался в горле, как ком — с недавних пор она здесь не просто на птичьих правах, её жизнь висит на волоске. Но Елена взяла себя в руки. Возле двери с золочёной табличкой: «Herr Kommandant» она задержалась. Немного потопала и пошаркала по полу, будто уходит, и, воровато оглядевшись, прижалась ухом к прохладному дверному полотну. Герра группенфюрера она про себя окрестила «Призраком оперы». Мало того, что лицо забинтовано, так ещё и зовут его — Эрих¹.

Серова вся превратилась в слух: «Призрак» её выдворил, а значит, вызвал герра оберштурмбаннфюрера на ковёр. Елена чётко услышала голоса и шаги.

— Судя по вашему виду, Курт, вы всю ночь напряжённо работали, — саркастически говорил «Призрак». — Можете ли вы отчитаться о ходе операции «Барклай»?

Голос у него низкий и хриплый, можно даже сказать, что страшный.

— Герр группенфюрер, «крот» до сих пор не обнаружен, — без энтузиазма ответил скрипучий голос Шлегеля.

Оберштурмбаннфюрер, по своему обыкновению, топотал и чем-то звенел. Может быть, наливал новую порцию кофе, а может, решил распечатать трофейный советский коньяк. «Призрак» же ходил бесшумно, но громко и свирепо отчитывал Шлегеля за бездействие, потерю времени, утечку информации. Какие-то бесполезные дежурные фразы, а потом — снова захрипел патефон. Хрипы быстро сменились игривой бодрой музыкой: «Вальс-фантазия» заструился, а скорее заорал, потопив голоса. Слова превратились в шум, и тут Серова услышала частые семенящие шаги. Вмиг она поняла: бежит переводчик. Его тоже выперли, и он сейчас распахнёт дверь.

Елена опрометью бросилась прочь от двери. Её спасали растоптанные мягкие туфли и ковровая дорожка, которую герр группенфюрер приказал постелить в коридоре. Добежав до лестницы, Елена замерла, изо всех сил стараясь выровнять дыхание. Внизу, в вестибюле, тускло поблескивала каска часового — тот и головы не поднял, не услышал, как она прибежала.

Елена монотонно возила тряпкой по перилам, когда, отдуваясь, явился Гюнтер. Его лицо побагровело, а узкие очки запотели. Сначала он хотел пронестись мимо, но всё-таки, замер напротив Елены. С брезгливым видом Гюнтер провёл по перилам указательным пальцем и осмотрел его, придирчиво морща длинный нос. Палец был чистым. Хмыкнув, переводчик самодовольно приосанился и изрёк:

— Руссиш свин терьеть, или зи вирд капут унд зарыт!

Елена в ответ сделала книксен.

* * *

Елена Серова чертовски устала за день, который для неё закончился далеко за полночь. Скоро петухи запоют, а она ещё ни минутки не поспала. Едва тащась к себе в коморку под лестницей, Серова чуть не уронила ящик, полный мишуры. У свинских «господ» завтра праздник — «Призрак» заставил её развешивать всё это под потолком, на дверях, на рамах картин. Наконец, он её отпустил и, Елена, на ходу засыпая, радовалась, что осталась в живых. В полудрёме ей начинало мерещиться, будто бы она дома, и наступает не чужой буржуйский «сочельник», а с детства любимый Новый год, и что в воздухе пахнет пирогом, который всегда пекла мать. Елене больше не нужно следить и шпионить, и вскоре они всей семьёй усядутся за винегрет.

— Фройляйн, — внезапно прозвучало над ухом.

Опешив, Елена едва не вскрикнула и разжала вмиг похолодевшие руки. Деревянный ящик громко треснулся об пол, из него вывались разноцветная мишура и гирлянда в виде взявшихся за руки немецких детей. Страх погнал её убежать, но Елена застыла, пропадая от жара на щеках. Ей некуда тут бежать. Но ноги невольно двинулись — Елена попятилась и на кого-то наткнулась спиной. В ужасе она обернулась. Перед ней стоял Отто Шульц. В смокинге он выглядел куда стройнее, чем в мундире, а в узких прямоугольных очках — намного интеллигентнее. Левую руку гауптштурмфюрер держал согнутой в локте, и на предплечье у него висело белоснежное выглаженное полотенце. В правой же он сжимал красивый бронзовый канделябр, отлитый в виде поющих птиц, переплетённых хвостами.

Шульц поклонился с неожиданной галантностью и негромко протянул:

— Битте шё-ён, фройляйн.

Нет, он не просто кланялся, он требовал, чтобы она шла туда, куда он кивнул. Иначе её «казньят из афтомат».

Елена не нашла, что ответить. Она тащилась, как на казнь, и слышала лишь бешено колотящееся сердце. Шульц вёл её наверх и следил за тем, чтобы Елена не споткнулась на лестнице, поддерживая её под руку. Сон моментально выветрился из головы, однако Серова ничего не могла сообразить. Куда? Зачем? Шульц никогда не делал ничего подобного.

Наконец, он остановился и, снова поклонившись, повторил своё: «битте шё-ён». Елена поняла, что она стоит перед дверью комендантского кабинета. Дверь оказалась распахнутой настежь, за ней царил мягкий полумрак, и в камине тихо потрескивал огонь. Но Курта Шлегеля в кабинете не оказалось, нигде не оказалось ни одного солдата, хотя по ночам часовых всегда в два раза больше, чем днём.

Кивком головы Шульц приказывал ей войти, но Елена топталась, боялась, хотя толком и не понимала, чего. Недоброе чувство ныло где-то там, «под ложечкой». Вокруг Елены — чудовища, от них можно ждать только пыток и казни. Вчера, например, они казнили вторую уборщицу, тётю Тому: решили, что она и есть их «крот».

— Битте шё-ён, фройляйн, — Шульц настойчиво требовал от Елены переступить порог.

Он чем-то напомнил птичку зуйка — такой же желтоватый и вечно кланяющийся. Однако под полотенцем Елене почудился смертоносный люгер. «Капут унд зарыт» она будет, если ослушается, и поэтому Серова заставила себя сделать шаг во чрево кабинета.

Замёрзшие, покрытые мурашками руки и ноги обняло приятное тепло. Елену сейчас же потянуло к камину, согреться. Она удивилась, заметив, что одноногий круглый столик, на котором, обычно, у Шлегеля стояли конфеты, застлан лёгкой шёлковой скатертью. Отто Шульц скользнул бесшумной тенью и поставил посередине столика канделябр, а потом — принёс два стула.

— Битте шё-ён, — изрёк он в сотый раз, отодвинув один из стульев так, чтобы Елена могла на него сесть.

— Спасибо, — Серова пробормотала по-русски и опасливо примостилась на краешке стула.

Мягкий, почти новый стул. Удобный, не то, что низкий дырявый табурет у неё в коморке. От тепла Серову снова начало клонить в сон. Дом, младший брат развешивает на ёлке конфеты, радио играет что-то про ёлочку, а Елена подпевает, помогая брату приладить верхушку — красную звезду.

— Метель ей пела песенку, — напела Серова и вздрогнула, проснувшись от собственного голоса.

Тишина. В канделябре дрожали свечи. А вокруг столика летучей мышью сновал Отто Шульц. На ладони он удерживал большой поднос и с удивительной ловкостью расставлял вокруг канделябра фарфоровые блюда. Гауптштурмфюрер принёс какие-то сказочные кушанья: идеальные нарезки сыра и ветчины, лимонные дольки, вишни в сахаре. А мандарины и яблоки посреди зимы, и вовсе, казались продолжением сна. Однако Елена поняла, что наяву чертовски проголодалась. А что она ела за день? С утра, ломая зубы, сгрызла чёрствую хлебную краюху, запив пустой водой, а в обед тайно подобрала остатки похлёбки, которую не доел герр Шлегель. И всё, больше ничегошеньки, ни крошечки. Желудок от голода даже болел, но Елена не решалась ничего брать. Она сидела, как истукан, ловила соблазнительные запахи и разглядывала роспись на дне тарелки, которую поставил ей Отто Шульц. Тарелка — из переливчатого фарфора, с золотой окантовкой. А на росписи два мелких ангелочка-карапуза с короткими смешными крылышками обнимали друг друга среди пушистых облаков. Елена такую посуду видала только в Москве, когда ездила с дядей Мишей на ВДНХ. Целый огромный сервиз стоял на стенде под толстым стеклом, и его фотографировали, фотографировали.

Елену отвлекли шаги — громкие и отчётливые, это не Шульц. Серова медленно обернулась и замерла, увидав в дверях высокий прямой силуэт. Он прислонился плечом к дверному косяку, наблюдал за ней, глядя сверху вниз с лёгкой, снисходительной полуулыбкой. Тени плясали на его красивом открытом лице, на зачёсанных назад белёсых волосах, лоснящихся, как шерсть сытого домашнего кота. Елена с трудом узнала герра группенфюрера — только по выправке и этой вот, жуткой, «бесовской» улыбке. Она плохо представляла, как «Призрак оперы» выглядит без бинтов, но никогда бы не подумала, что у чудовища будут ямочки на щеках.

Герр группенфюрер оказался очень странно одет. Вместо привычного серого мундира — гражданские брюки и белая рубашка с каким-то очень широким воротником, украшенным кружевами. Герр группенфюрер повязал на шею вишнёвый атласный платок, и приколотая к нему брошь-шпилька в виде цветка зловеще сверкала драгоценными камнями.

Елена глазела, но вдруг спохватилась, будто её ошпарили: в дверях стоит командир, а она расселась свинищей. «Капут унд зарыт», — стукнуло в темечко. Спешно вскочив, Серова сделала книксен, да так неуклюже, что потеряла равновесие и больно стукнулась локтем о столик. По своему обыкновению, она опустила глаза, разглядывая те самые мягкие туфли. На большом пальце намечалась дырка, очень скоро они развалятся вдрызг.

Елена услышала его недобрый смешок, а после — неспешные шаги. Её щёки вспыхнули, а руки вспотели. Да как же она облажалась, бестолковая, глупая соня! Её вызвали выполнить какую-то срочную работу, а она решила, что может безнаказанно дрыхнуть на стуле. Группенфюрер приблизился — Серова чувствовала уже приевшийся запах крепкого табака и одеколона. Но что он сделает? Ударит её? Или сразу же пустит пулю?

— Елена, прошу вас, присядьте, — негромко произнёс «Призрак», положив руки на спинку стула, с которого она подскочила.

Герр группенфюрер стоял позади неё, да так близко, что Елена чувствовала на шее его дыхание. Серова не решилась обернуться и не дерзнула ослушаться. Он сам подвинул ей стул, а Елена, усевшись, заёрзала, как на сковороде. «Призрак» говорит с ней по-русски, причём очень неплохо говорит, хотя раньше не обходился без пузача-переводчика.

Он обошёл столик, как показалось Елене, нарочито медленно. Шульц сейчас же подвинул ему стул, а герр группенфюрер, усевшись, громко щёлкнул пальцами. Елена с трудом нашла в себе силы не вздрогнуть. Он слышала, как Шульц хлопнул каблуками, видела краем глаза, как он юркнул мимо неё к двери. Адъютант бесшумно исчез, и Серова осталась с чудовищем наедине. Елена знала, вражеский начальник смотрит в упор, прожигает, уничтожает. Да, он способен уничтожить одним только взглядом.

— Елена, ну что же вы? — герр группенфюрер насмешливо хохотнул. — Угощайтесь всем, что вам нравится. Я ни за что не поверю, что вы не голодны.

Елена захлопала глазами, но так и не смогла заставить себя ничего взять с его блюд. С серебряных столовых приборов она переводила почти невидящий взгляд на ангелов на дне тарелки и обратно. Чуть слышно, одними губами, Елена пробормотала: «Спасибо, я не голодная».

— Или не любите вишни в сахаре? — в голосе герра группенфюрера скользнула странная игривость, а потом — он протянул ей вишню.

Серова совсем растерялась. Таращилась на эту дурацкую ягоду, а сама сидела ни жива ни мертва. С ледяными руками, с ледяными ногами. Точно застыла, превратилась в соль, как Лотова жена.

— Г-господин, — начала она, пытаясь отказаться от вишни.

Да Серова и не смогла бы ничего съесть, даже вишню: её мучительно тошнило от страха.

— Нет-нет, прошу вас, никаких господ, — перебил герр группенфюрер и отправил злополучную ягоду в собственный рот. — Называйте меня только по имени, иначе я чувствую себя замшелым динозавром. Елена, вы помните, как меня зовут?

Герр группенфюрер подмигнул левым глазом. Улыбка не сходила с его лица, но ясно было, что он сурово требует ответа на вопрос.

— Э-эрих, — выдавила Елена, готовая провалиться сквозь землю.

Да лучше бы провалилась, ей-богу! Или бы превратилась в чёртову соль. Спина обливалась холодным потом, в висках невыносимо стучало. Это какая-то новая пытка, и что-то подсказывало, что Елене не дано её выдержать.

— Ну вот и отлично, — Эрих улыбнулся шире, и вокруг его глаз собрались мелкие морщинки. — Елена, сочельник уже наступил, предлагаю вам выпить со мной. Кстати, вы слышали смешную легенду, будто бы у Санты есть бессмертный кот?

— Нет, — отказалась Серова.

Да что ж он задумал? Раньше герр группенфюрер не замечал её, и вдруг — посадил к себе за стол. Не нагрузил работой, не избил её, не устроил допрос… даже не накричал, как герр Шлегель. Что означает его панибратство и эти байки про какого-то бессмертного кота?

— Ну, вот, теперь слышали, — Эрих перешёл на заговорщицкий шёпот. — И знайте, Елена, это чистая правда: я видел кота.

Отто Шульц возник точно бы из ниоткуда — с неизменным полотенцем на предплечье согнутой руки. На его подносе стояло два высоких бокала и высилась большая глиняная бутылка с рельефным изображением каких-то рыцарей и чудищ, которых те поражали мечами. У основания бутылки выстроились ободком мелкие черепа, а на плечиках кольцом свернулся змей Уроборос.

Легко балансируя, Отто Шульц поставил на стол сначала бокалы, а после — взялся за бутылку. Обернув её полотенцем, он ловко вынул штопором деревянную пробку. На её донышке Елена заметила герб: крест, опрокинутый на бок и заключённый в кольцо.

— Разум и энергия, — Эрих вновь улыбнулся, проследив её взгляд.

— А? — неуместно булькнула Серова.

— Таково значение герба, майн херц, — пояснил Эрих, подняв штопор с пробкой так, чтобы Елена видела герб. — Разум без энергии есть пустота, а энергия без разума — хаос. Елена, вы, случайно, не подскажете мне марку вина?

Елена отрицательно покачала головой. Шульц разливал вино по бокалам: хрусталь наполняла тёмно-красная жидкость, чем-то похожая на вишнёвый компот. Серова в вине совершенно не смыслила, да и не пила его никогда. Дяди Мишина жена, тётя Наташа, как-то предлагала ей домашнее, но Елена, учуяв неприятный кислый запах, испугалась попробовать.

— Трокенбиренаушлезе, необычайно редкое, — медленно говорил Эрих, вертя бокал перед пламенем свечи. — Виноградника в семь гектаров хватает всего на одну бутылку, майн херц.

На его мизинце блестел массивный перстень с тёмным рубином. Камень переливался, бросая резкие отсветы-искры. И вино в бокале почти так же искрилось. Насыщенно-рубиновое, и никакой это не вишнёвый компот.

— Уникальный способ ферментации не даёт появиться осадку, — Эрих не спешил пить, а всё вертел и вертел бокал, то поднимал над головой, то опускал. — Этой бутылке уже семьдесят лет, но вы только взгляните, Елена, насколько оно прозрачно.

Серова заставила себя смотреть. Заставила себя быть спокойной, но внутри лихорадочно пыталась понять его план. Вряд ли ему не с кем обсудить вино, и вряд ли бы он выбрал для подобной беседы уборщицу. Взгляд Елены с бокала сам собой возвращался к зловещему перстню на генеральском мизинце. А ведь перстень — тоже змея, и рубин зажат в зубастой пасти.

— Отличительный признак Трокенбиренаушлезе состоит в том, что оно не требует декантации², — продолжал между тем Эрих, медленно вращая бокал между пальцами. — Если вы видите осадок на дне, перед вами гадкий эрзац.

Елена соглашалась, не замечая того, что таскает ломтики сыра с ближайшего блюда. Голод сыграл с ней очень злую, едва ли не смертельную шутку. Елена осознала, что жуёт, только когда герр группенфюрер подался к ней и произнёс чуть погромче:

— Елена, прошу вас, попробуйте. Уверен, вы не разочаруетесь, букет восхитителен!

Елена не знала, куда себя деть. Она с трудом проглотила непрожёванный кусок, который встал поперёк горла. Герр группенфюрер кивал, требуя, чтобы она пила, и ни слова не сказал про «украденный» сыр.

— Прозит! — вдоволь налюбовавшись вином, Эрих поднял бокал.

Он пил очень медленно, подолгу смакуя каждый глоток. Облизывал губы и довольно щурился, тихо бормоча по-немецки

— Букет восхитителен, — повторил Эрих по-русски, не скрывая восторг. — Вы и представить не можете, что упускаете, Елена!

Елена взяла бокал с опаской, будто бы в нём сидела змея. Поднесла к лицу и незаметно понюхала. Она ожидала знакомый запах кислятины и удивилась, услышав едва уловимый тонкий аромат. Даже на виноградный сок не похоже, какая-то смесь — наверное, это и есть то, что герр группенфюрер называет «букет».

— Смелее, майн херц, — насмешливый голос Эриха Елена слышала будто сквозь вату.

В горле совсем пересохло. Елена выдохнула, зажмурившись, и отпила мизерный глоток. Вкусно? Скорее, никак — что-то вроде разбавленного сока с едва заметной кислинкой. Елена проглотила вино легко, будто воду, но во рту остался неясный, ускользающий привкус, как будто бы, кофе. А может, и нет, больше похоже на горький кондитерский шоколад, которым угощала соседка Вера Сергеевна. Или даже на… Елена сделала второй глоток, чтобы распробовать лучше.

— Вы ведь учитель, — как бы невзначай бросил Эрих, и Серова почти подавилась.

Вино, попав не в то горло, обожгло ей нутро, но Елена сдержалась и не закашляла. Оказывается, герр группенфюрер читал её личное дело. А вдруг он разобрался, что она знает немецкий? Тогда ей конец.

— Да, начальных классов, — Елена заставила себя улыбнуться. — Два года проработала после техникума.

— Любите детей? — поинтересовался Эрих с мягкой улыбкой, но Серову от неё бросало то в жар, то в холод.

Елена чувствовала, как пот стекает по спине, сбивается дыхание, колотится сердце. А вдруг он давно уже понял, что она знает немецкий? Что подслушивает под дверью? Что роется в картах под видом уборки? И теперь играет с ней, как с мышью, чтобы потом сожрать с потрохами?

«Любите детей?» — странный, неуместный вопрос звенел в голове. Для чего он? Да, конечно же, Елена любит детей. И ей очень нравился новый класс с партами, пахнущими свежей сосной. Серова вспоминала этот просторный, светлый класс, чистые шторы, солнечные зайчики на доске. Вспоминала учеников — чтобы отвлечься от кошмара и хоть чуть-чуть успокоиться.

Чудовище всё улыбалось, слушая её рассказ. Или делая вид, что слушает. Изобразив добродушие, Эрих подвинул Елене блюдо, с которого она таскала сыр. Рубин в его перстне жутко сверкнул — Серовой на миг показалось, что змея разворачивается и впивается в неё, убивает укусом.

— Спасибо, — Елена старалась сделать непринуждённый вид.

— Мне искренне жаль, что вам приходится вытирать кофе за герром оберштурмбаннфюрером, — Эрих отпил немного вина и вдруг поднялся из-за стола. — Знайте, Елена, вам больше не придётся этого делать.

Медленно, даже лениво он прошёл к двери, запер её и, вынув ключ, спрятал в карман рубашки. Он повернулся, смерив Елену долгим взглядом. Серова вжалась в стул. Вот оно что. Вот, к чему эта вся крокодилья жеманность! Вот же, свинья, решил сделать из неё подстилку. А что потом? Расстреляет? Или просто выкинет, чтобы расстреляли свои?

— Я ещё… У меня не… — залепетала Елена, когда он приблизился всего лишь, на шаг.

— Духовно вы так же прекрасны, как телесно, — в тоне Эриха появилось восхищение. — Елена, заверяю вас, что ни один человек здесь не посмеет посягнуть на вашу духовную красоту.

Группенфюрер остановился у письменного стола Шлегеля и поднял крышку патефона.

— Елена, вы любите музыку? — осведомился он, перебирая пластинки в бумажных конвертах.

Елена хотела ответить «да», чтобы не злить его, но её голос внезапно пропал. Она открывала рот и уже почти срывалась на крик, но выходило только сипение, которое герр группенфюрер и не услышал. Он задумчиво откладывал в сторону одну пластинку за другой и, наконец, выбрал одну, вынул из конверта и установил в патефон.

Елена чувствовала себя очень странно. Слова сказать не могла, а руки и ноги стали ватными, слабыми. Елена хрипела, задыхаясь от ужаса. Ещё немного, и она свалится со стула на пол. Хрип патефона показался ей взрывом, а игривая лёгкая музыка — рёвом, который, постепенно затихая, превращался в тихий и тягучий монотонный вой.

— Позвольте пригласить вас на вальс, — слова Эриха прозвучали для неё глухими и какими-то искажёнными, как сквозь помехи на телефонной линии.

Группенфюрер кланялся, подавая ей руку, а сам отпускал смешки. Конечно же, он видел, что происходит с Еленой, он был этим абсолютно доволен. «Помогите», — из последних сил просипела Серова и свалилась Эриху на руки. Он поднял её очень легко и закружился в такт музыке. Елена пыталась дёрнуться, пыталась кричать, но всё тщетно. Она даже рта больше раскрыть не могла.

Эрих смеялся и кружил Елену всё быстрей и быстрей. На ходу он подбрасывал её и снова ловил — она ведь тщедушная, а он такой здоровенный.

— Вы не пугайтесь, майн херц, — говорил он сквозь смех. — Несколько часов вы будете сохранять полную неподвижность, но яд распадётся до того, как достигнет дыхательного центра.

— Вы зря плачете, — он заметил, как по щекам Елены катятся слёзы. — Это совсем не опасный яд, а если пить его каждый день по чуть-чуть, появляется стойкий иммунитет, и он не действует вовсе!

Серова чувствовала горячие ручейки на щеках, да так остро, что они обжигали кожу. Эрих приподнял Елену и чуть коснулся губами щеки, собрав слезу. Запах табака и одеколона заполнил всё, а исчезая, оставлял во рту вкус кофе, или кондитерского шоколада, или…

— Да, есть неудобство: первыми поражаются возвратные нервы, — голос Эриха звенел в ушах и мешался с «нытьём» патефона. — Где-то около десяти минут вы не сможете говорить.

Елена у него на руках обмякла и обвисла. Перед ней вертелась мебель, свечи, окно, а она не могла опустить веки, чтобы ничего из этого не видеть. Страх сменился отсутствием — Серовой стало на всё наплевать. Всё — как сон, страшная сказка из-за недосыпания.

— Ваше тело, каюсь, вернётся к вам намного позднее, — долетало откуда-то из неизвестности, которая больше не интересовала Елену. — Впрочем, кроме диалога, мне больше ничего от вас и нужно. Лишние движения пойдут вам только во вред. Ну, а пока вы не в состоянии вести диалог — мы с вами будем танцевать!

* * *

В камине уютно потрескивал огонь, тени плясали на стенах, на мебели, на бумагах. Переводчик снова торчал у Шлегеля в кабинете и налегал на конфеты, рассказывая какую-то чушь о том, какую виллу он собрался строить себе на захваченных землях.

— Чёрт с вами, — негромко фыркнул Шлегель, через силу допивая кофе.

Пятую, или шестую чашку за утро. Горечь уже физически скрипела у него на зубах, хоть нутро выплёвывай — мерзко. Шлегель хлопнул пустую чашку на стол. Замотанный бесполезными допросами, пустыми радиоиграми и нервной бессонницей, он только сейчас понял: уборщица давно не появлялась в его кабинете. Два дня? Три? А может, и больше — без сна Шлегель начал потихоньку терять счёт времени и путаться в днях недели. С утра он, например, был уверен, что сегодня среда, но календарь чётко дал понять: не среда, а суббота. В честь шаббата надо бы «освободить» пару-тройку евреев, но у Шлегеля просто-напросто не было на это сил. Он взял со стола папку, чтобы писать стотысячный никому не нужный отчёт, и заметил, что на её месте остался ровный прямоугольник.

— Да где же эта лентяйка, чёрт бы её подрал? — ругнув уборщицу, Шлегель нервно сдул с папки пыль.

— Сбежала? Найдите другую, — переводчик безразлично дёрнул плечом. — Курт, как вы относитесь к открытой террасе?

— Да никак! — Шлегель не выдержал и рявкнул.

Его «терраса» скоро сузится до габаритов «метр на два», если он не схватит «крота».

— Да что вы нервный такой? — негромко огрызнулся Гюнтер. — Радовались бы лучше: мы побеждаем!

Курт фон Шлегель надписал шапку отчёта с максимальной тщательностью. Хотя кривобокие буквы скакали, как блохи, а строчки ехали вниз. Описок он не заметил… но что дальше писать? Что он — осёл, и «крот» его обставил? Едва на ум начали приходить внятные фразы, дверь кабинета распахнули без стука. Шлегель не ожидал сегодня визитов, его рука дрогнула, и по листу расплылась хорошая клякса.

— Вот же, чёрт, — оберштурмбаннфюрер зашипел, но, увидав, незваного гостя, вскочил и вытянулся по уставу.

— Хайль, — лениво ответил ему герр группенфюрер. — Вольно, Курт.

— О, вам уже сняли повязки, — булькнул Шлегель, прижав к пятну промокашку.

Здоровенная клякса такая — всё равно, останется. Но переписывать шапку до чёртиков не хотелось.

— Рад, что с вашим лицом всё в порядке, — добавил оберштурмбаннфюрер из вежливости.

Его так и подмывало изрыгнуть: «С мордой», — но, повинуясь голосу разума, Шлегель не стал этого делать.

— Да, слава богу, я отделался малой кровью, — герр группенфюрер широко улыбнулся, дотронувшись до левой щеки, на которой розовел свежий шрам. — Думал, хуже будет, но мне повезло!

А как же самому Шлегелю повезло! Наконец-то белобрысого щёголя размотали. Теперь он уберётся ко всем чертям на передовую и не будет ему докучать.

— Надеюсь, ваш отчёт о ходе операции «Барклай» готов? — герр группенфюрер поддал жёлчи, покосившись за замаранный лист.

Промокашка совсем не помогла: клякса жирно распласталась как раз там, где оберштурмбаннфюрер обязан был расписать результаты постылой операции «Барклай». Шлегель старался придумать внятную отговорку, однако герр группенфюрер панибратски обнял его за плечи.

— Можете о нём не беспокоиться, считайте, я написал его за вас, — заявил он Шлегелю в ухо. — Взгляните, лучше, как я украсил вестибюль, Курт.

Шлегель в тайне ему позавидовал: хорошо ж быть генералом! Можно украшать вестибюль в своё удовольствие, чёрт. А он, старший офицер, в это время преет над отчётами и сдувает стратегически важную операцию, нарываясь на расстрел. Но, как это — «написал за вас»? Он что, поймал «крота»?

— Курт, приказ: идти и осмотреть вестибюль! — герр группенфюрер ухмыльнулся, что называется «в усы».

Хоть и нет у него никаких усов, а выглядит довольным, как сытый кот, чёрт бы его подрал! Неужели, он и впрямь, поймал «крота»?

— Яволь, — Шлегель решил не нарушать устав.

Коридор, как всегда, был холодным. А ещё — пустынным и тихим. На ковровой дорожке Шлегель заметил следы и песок, да и на перилах лестницы скопился слой пыли.

— Что-то у вас пыльно, — герр группенфюрер это тоже заметил. — Существует теория, что пыль и грязь притягивают неудачи.

Шлегелю страшно не понравилась нотка ехидства в его голосе. Это всё неспроста. Но к чему же он клонит?

— Герр группенфюрер, уборщица не явилась на службу, — доложил Шлегель пресным казённым голосом.

Герр группенфюрер хмыкнул.

— Вы как-то обмолвились, что она глупа, как пробка, — напомнил он всё с тем же противным ехидством. — Вот что, Курт. Фройляйн Серова далеко не так проста, да и немецкий знает получше вашего!

Часовые механически вытянулись, когда старшие офицеры спустились в вестибюль. От грохота голосов тонко зазвенела люстра под потолком.

— Хайль, — Шлегель ответил им почти так же лениво и надменно, как герр группенфюрер.

Хотя держать «хорошую мину» ему становилось всё труднее. К чему этот дурацкий цирк, намёки, вестибюль, будь он неладен? Если «кротом» была уборщица, пускай бы так и сказал — чего тянуть?

— У вас в «зелёном уголке» было слишком пусто и скучно, — герр группенфюрер зачем-то перевёл разговор с работы на чепуху. — Но я нашёл восхитительный способ «утешить» это место! Уверен, вам тоже понравится, Курт!

Пресловутый «зелёный уголок» устроили в дальнем углу вестибюля. Шлегель сам приказал стащить туда все растения в штабе, чтобы тратить меньше времени на полив. Поначалу он хотел выкинуть всё на помойку, однако раздумал: зимы в этих местах чертовски длинные, чертовски снежные — без зелени спятить можно.

Среди ядовито-зелёных пыльных фикусов, подсыхающих пальм и здоровенных неопрятных столетников неожиданно возникла тонкая женская фигура. Она казалась полупрозрачной в светло-голубом платье, да ещё и ближайшие к ней бра перевесили так, чтобы они освещали её снизу и сзади.

— Кто это такая? — вырвалось у Шлегеля.

На что герр группенфюрер молча махнул рукой и отправился в чёртов «зелёный уголок».

Приблизившись, оберштурмбаннфюрер понял: дама не двигается. Да и не дама она, а какая-то кукла с копной растрёпанных рыжих волос. Чёртова восковая кукла, ещё один пылесборник, чтоб её!

Однако Шлегель пригляделся, и ему стало не по себе. Кукла тянулась тонкими руками, словно собралась схватить, а в её волосах жутко запутались поникшие цветы и мёртвые синицы. Под босыми ногами валялись жухлые опавшие листья, и среди них мелькнуло чучело белки: присело и подняло хвост перед прыжком, который никогда не совершит.

Мелкие пряди волос падали на восковое лицо, однако оберштурмбаннфюрер узнал его без труда и замер в ужасе. Заскорузлый солдафон, давно утративший веру в бога, Курт фон Шлегель молился впервые с тех пор, как стал членом СС.

— Это же, — прохрипел Шлегель, не в силах найти нужных слов. — Да что же вы?..

— Елена прекрасная, — улыбнулся герр группенфюрер. — Согласитесь, Курт, она весьма органично вписалась.

Шлегель не заметил, что пятится. Понял, что отступил назад, лишь когда герр группенфюрер над ним едко хохотнул. Елена протягивала руки именно к нему, к Шлегелю. Приглашала на вальс — вот-вот, закружит и уведёт его за собой, в могилу.

— Зачем вы это сделали? — недоумевал оберштурмбаннфюрер, стараясь не глядеть на стекляшки, которыми кровожадный группенфюрер заменил настоящие глаза Елены Серовой.

Её лицо безмятежно, веки немного опущены, на розоватых губах застыла умиротворённая полуулыбка. Но эти глаза — не простые стекляшки, они смотрят из ада, и в них горит адский огонь. Они манили, чёртовы, колдовские, и взгляд Шлегеля сам собой замирал на нарисованных круглых зрачках.

— Она сдала частоту, — задумчиво бормотал герр группенфюрер где-то у Шлегеля за спиной. — Но я соблазнился её красотой. Елена прекрасная не может подтирать за вами кофейные лужи, Курт! Она — красота, она — услада. Она должна радовать глаз. Навечно.

Да какая же здесь, чёрт возьми, красота? Была — простецкая несуразная девка, да ещё и рябая, грязная, конопатая, как пёстрая курица. А стала и вовсе, зловещая нечисть… которая оживёт ночью и вопьётся в горло. Но что-то же герр группенфюрер сотворил с её лицом — Елена Серова неуловимо изменилась. Лишь хорошо присмотревшись, Шлегель заметил, что веснушки с кожи почти сошли, нос стал более элегантным и тонким, сгладились нелепые круглые щёки, открыв благородные линии скул. Из привычной угловатой, поза Елены сделалась лёгкой и плавной. А платье из голубого шифона, струясь, подчёркивало гибкость фигуры.

Но Курт фон Шлегель не восхищался. Он не мог глаз отвести и тонул в холодном болоте, погружался глубже во тьму, захлёбываясь собственным страхом.

— Консервация воском — это искусство, эстетика, — герр группенфюрер самодовольно вещал откуда-то сверху. — Я не пытал её, потому что любая пытка — есть порча. Разрывы кожи никак невозможно заделать.

Герр группенфюрер скользнул вперёд и взял Елену за руку, будто собрался с ней танцевать. Провёл тыльной стороной ладони по её хрупкой руке. Он наслаждался собственным зловещим творением — а ведь и правда, Елену-куклу не отличить от живой.

— Если вы хотите сохранить натуральный тон кожи, объект обязан оставаться живым до самого конца, Курт, — герр группенфюрер сверкнул хвастливой ухмылкой, и Шлегелю почудились у него острые клыки. — И взгляд: страх в глазах калечит и обесценивает любой образ. Глаза нужно удалить и вставить протез — для этого очень удобно использовать десертную ложку. Но чтобы протез сел идеально, объект опять же, должен оставаться живым!

Ужас уже засосал Шлегеля с покрышкой. По службе он допросил десятки отбросов, ему давно уже было плевать на все эти вопли, на брызги крови, на переломы и изувеченные тела. Но Шлегель делал всё по накатанной: дубасил в застенках до кровавых соплей, «награждал» пулей и приказывал зарывать с глаз долой. А тут… Оберштурмбаннфюрер упорно вбил себе в голову, что его тоже законсервируют заживо за любую оплошность.

— Курт, не желаете выпить за успешное завершение операции «Барклай»?

Герр группенфюрер дружески хлопнул его по плечу, а бледный, вспотевший Шлегель едва не подпрыгнул от страха.

— Да, конечно же, герр группенфюрер, — он поспешил согласиться. — У меня есть…

— Я угощаю, Курт, — с добродушной улыбкой перебил герр группенфюрер.

Как из ниоткуда около Шлегеля возник бесшумный Шульц. На его предплечье висело белоснежное полотенце, а в руках он держал поднос с большой керамической бутылкой и двумя бокалами. На плечиках бутылки свернулся в кольцо змей Уроборос.

* * *

Елена Серова с трудом разлепила тяжёлые, опухшие веки и не увидела перед собой ничего. Полная, чернильная мгла, и глухая тишина, от которой звенело в ушах. Серова не смогла повернуться на бок, хотя и чувствовала, что спина скоро отвалится, так затекла. Да и под боком затесалось что-то такое неровное, жёсткое — наверное, камень.

Она не понимала, где она, и ничего не помнила, лишь в голове с утомительной навязчивостью вертелся «Вальс-фантазия». Серова заворочалась, и её пальцы судорожно схватили какую-то грубую ткань, вроде мешковины. Елена чувствовала тепло. Воздух вокруг — сухой и тёплый, как в хорошо натопленной комнате. Как дома долгими зимними вечерами… Как в кабинете Курта фон Шлегеля.

Память обрушилась на неё ледяным водопадом. Яркий свет, бьющий прямо в глаза, запах палёного и расплавленный воск, падающий на запястья каплями адского огня. Ей некуда деться, она отвечает на море вопросов, до смерти перепуганная обещанием мучительной смерти. Чудовище рявкает над ней, подносит к глазам серебряную ложку, и во рту у змеи сияет, искрится рубин.

— Помогите! — Елена в ужасе завизжала, подскочила и с размаху шлёпнулась на пол из не струганных досок.

Подбородок, колени, живот и ладони ощутили противную боль от удара. Серова плаксиво заныла, подтягивая ноги к груди. Она собралась и села, обхватив себя трясущимися руками, и из её горла рвались дикие, болезненные рыдания. Она — не жилец. Она — жалкая крыса и трусиха: выдала всё, что знала, врагу. Она болтала и болтала, лишь бы только чудовище не погрузило её в воск с головой. Заживо. И что же теперь?

— Товарищ Серова! — знакомый голос прозвучал над её головой с укоризной.

Где-то заскрипело — повернулись несмазанные петли двери. Топот подбитых железом офицерских сапог быстро приблизился и затих. Елена, хоть и не видела, но чувствовала, что над ней кто-то навис.

— Отставить нюни разводить, товарищ Серова! — тот же голос отдал ей приказ, но совсем беззлобно, даже насмешливо.

Елена услышала щелчок зажигалки. Она заставила себя посмотреть. Некто коренастый стоял возле неё, освещал её свечой и нетерпеливо постукивал по полу носком сапога.

— Отставить нюни разводить, — коренастый незнакомец вздохнул, и Серова, наконец, поняла, кто перед ней.

Свечу держал её командир, товарищ подполковник госбезопасности Журавлёв. Но как такое возможно, когда она в плену у врагов? Она умерла?

— Его рация была в патефоне, — всхлипнула Серова, размазывая кулаками слёзы, и, спохватившись, добавила:

— Разрешите доложить, товарищ подполковник госбезопасности.

Тот снова вздохнул и, отойдя немного в сторону, уселся… Оказывается, там есть стул, или табурет. Неверный свет вырвал из темноты угол сиденья и ножку.

— Повторить ваше задание, товарищ Серова, — в голосе товарища подполковника госбезопасности скользнула тоска и усталость.

— Выяснить планы врага путём непосредственного наблюдения, товарищ подполковник госбезопасности, — Серова должна была отчеканить, однако промямлила.

Она — бесполезная квочка, которая провалила задание. Но как её спасли? Она была обречена.

— Наблюдения, товарищ Серова! — вколотил товарищ Журавлёв и сжал кулак, будто собрался постучать Елене по лбу. — Так какого чёрта вы полезли искать его рацию, товарищ Серова? Вы чуть не раскрыли всю операцию!

Командир сурово песочил, а Елена не знала, что ему отвечать. Ей поручили только смотреть и докладывать, а она? Она хотела медаль «За отвагу» и сама влезла в проклятый патефон, случайно услышав, как Шлегель бросил в эфир позывной «Барклай». И оберштурмбаннфюрер застукал её.

— Эх, вы! — товарищ Журавлёв безнадёжно махнул рукой. — Вам просто сказочно повезло, что вы попали на очень надёжного человека!

Серова всё никак не могла успокоиться: рожа немецкого чудища стояла перед глазами. Его отвратительный шрам на щеке и эта гадкая ложка, которой немец обещал вытащить ей глаза, если она откажется говорить.

— Ну и чего вы ревёте? — проворчал товарищ Журавлёв. — Напугал? Ну так вам и надо, товарищ Серова!

— Этот ваш человек… — начала Елена.

Да как она только ни называла его: «чудовище», «палач», «фашистская гнида». Всё это рвалось у Серовой всхлипами, воплями, но слёзы душили так, что она и слова не выдавила. Елена пыжилась доложить командиру обо всём, что с ней произошло, собиралась с мыслями, подбирала точные слова. Но из-за проклятых рыданий у неё получилось всего лишь одно: «яд».

— Этот мой человек — профессионал высочайшего класса! — строго отрезал товарищ Журавлёв. — Товарищ Серова, слушать приказ: наесться и выспаться! Скоро вам принесут паёк! Вы комиссованы и возвращаетесь в Москву!

Елена булькнула невнятное «но». Настоящая квочка: не способна даже убедить командира в том, что она ещё может быть полезной в тылу врага!

— Завтра вы отбываете! — командир не терпел возражений. — Вернётесь к себе в школу, будете там в самодеятельности участвовать. Петь, танцевать, и что там ещё… в костюме зайца! А нам тут самодеятельность противопоказана!

— Есть, товарищ подполковник госбезопасности, — Елене ничего не оставалось, как отвечать по уставу.

Товарищ Журавлёв оставил Елене свечу — поставил на табурет стеклянный стакан, из которого она торчала. А сам направился к двери.

— Постойте, товарищ подполковник госбезопасности, — Елена бросилась, было, за ним, но дверь захлопнулась у неё перед носом.

Серова услышала, как провернулся в замке ключ. Она заперта. Но как же так? Товарищ подполковник госбезопасности ни малейшего шанса ей не оставил на то, чтобы отработать провал.

Серова привалилась к двери спиной и осела на пол. Она слышала глухую возню и бормотание. Достаточно громкое, чтобы отдельные слова можно было разобрать.

— Я обездвижил её, чтобы она не поранилась, — с хорошей долей ехидства бурчал один голос. — И эффективно снял информацию.

Елена оторопела: он здесь, «Призрак оперы». Он за дверью, его голос невозможно перепутать ни с чьим.

— Перепугал бедную до зелёных чертей, — товарищ Журавлёв, вроде как, возмущался, но Елена явно слышала смешки. — Она до сих пор чумная сидит. Мог бы хоть дождаться меня.

Внутренне Серова негодовала. Она никакая не «бедная», она — солдат.

— Слушай, если бы я ждал с моря… тебя, ей разнесли бы башку, и ты бы посредника до лета искал, — «Призрак» откровенно посмеивался. — Но я уже взял его на крючок.

Елене казалось, что они специально разговаривали так, чтобы она слышала. Чтобы поняла: она никудышный солдат, и её потолок — «самодеятельность в костюме зайца».

— Шлегель отработает эффективно и правильно, потому что не хочет стать куклой, — эта фраза была последней, которую Серова разобрала перед тем, как голоса отдалились и стали невнятными.

Они смешались с топотом: оба уходили куда-то, и вскоре исчезли. Хлопнула дверь, а потом Елену снова окутала тишина. Её выбросили из игры, потому что она — никудышный солдат. Но на душе у Серовой было легко: завтра не станет кошмаров, как она мечтала всё это время. Завтра она вернётся домой.

---

Примечания:

1. Ассоциация с персонажем Гастона Леру.

2. Декантация — отделение осадка перед дегустацией старых вин.