Асока сгорает (джен)

Примечания:

Гореть — Lumen.

Здравствуй, 501-й.

Асока дрожит и ещё сильнее кутается в плащ. Ей холодно — она растратила весь свой огонь, сжигая мир вокруг себя. Холодная земля под ногтями служит лишним напоминанием о том, что произошло.

О том, о чём ей не надо напоминать.

Рекс молча смотрит на бывшего командора, и она чувствует на себе его взгляд. Он прожигает её насквозь, невзначай роняя такой неправильно белый пепел на монтралы и заставляя упасть на колени и склонить голову перед братской могилой.

Из носа у тогруты тоненькой струйкой течёт кровь, но она этого даже не замечает — отчаянно ползёт вперёд, зарывая пальцы в каменную почву и в неё же закапывая полный невыносимой боли крик, который Рекс не должен слышать. Потому что крик предназначен не ему — он нужен лишь тем, перед кем она никогда не сможет извиниться, и потому она сбивчиво, дрожащими губами просит прощения у мёртвой земли. Та остаётся безразлична к мольбам девчонки, что окропила безымянную луну кровью своих братьев.

Могила остаётся безмолвна, и лишь такие похожие шлемы с такими разными хозяевами покачиваются на шестах, воткнутых в землю. Асока рыдает и падает на живот, мешая свои слёзы и кровь пополам с кровью и слезами хороших солдат, чувствуя себя предательницей своих же надежд, которым теперь не суждено сбыться. Если бы только она была умнее, осторожнее, быстрее, отважнее, лучше…

Преданнее…

Каждый так или иначе предан. Кому-то и кем-то.

Асока медленно поднимается, опираясь на руки, и встаёт на одно колено перед своими солдатами. Она предана легиону и сама собой. Безымянная тогрута встаёт на ноги и шмыгает носом, разворачиваясь к безымянному клону, всё ещё прожигающему её взглядом.

Она заставит Империю пожалеть о том, что она натворила. О тех, кого она погубила.

* * *

А рука Кэнана белым калением прожигает плечо до кости, так же как и ослепляющее сияние лавы Мустафара испепеляет сознание Фалкрам и выжигает её тело. Так же, как в день появления Дарта Вейдера на свет.

Она кричит, будто в замедленной съемке видя. Наконец видя, что же она натворила. Слыша шёпот, эхом отдающийся в вены и бегущий по бьющемуся в конвульсиях телу до самого сердца. Игла подбирается к артерии.

Кратковременный миг покоя…

И в сердце отравленными стрелами вонзаются сотни напоминаний, сотни прошептанных вопросов и нежеланных ответов. Пламя в глазах ситха щупальцами охватывает её душу, погружая в пучину отчаяния, и она не в силах этому сопротивляться. Тысячи звёзд вокруг неё внезапно сливается в одно лицо. Лицо разочаровано ей, и Фалкрам не может его винить.

Асока не сумела оправдать ожиданий звёздного лица, как и его обладателя.

* * *

Воздух храма ситхов густой, обжигающий, сковывающий движения — хоть ножом режь.

Хорошо, что они оба предпочитают использовать для этих целей мечи.

Смертоносное лезвие цвета крови с резким гулом рассекает воздух и встречается с ярко-белым, вызывая зеленоватые всполохи света. Тогрута почти обессилено отпрыгивает назад, задыхаясь, но всё равно вскидывает голову и стоически выдерживает взгляд лорда ситхов, правой руки Императора.

У него может быть хоть одно, хоть двадцать одно имя — ей плевать. Главное, чтобы Фалкрам не было знакомо ни одно из них.

Короткая передышка, мимолётное скрещение взглядов — и мечи снова сплетаются в поражающем воображение танце. Отскок, рывок, нырок.

Толчок — и вот она снова летит вниз. Удар головой о каменные плиты и рывком выбитый из лёгких воздух почему-то возвращают разум.

Асока встаёт и запрокидывает голову, пальцами втирая в кожу капли надоедливой крови, закрывающей весь обзор. Молнии храма ситхов угрожающе нависают над тогрутой вместо неба, будучи готовыми обрушиться на неё волной и сбить с ног. Асока упрямо закусывает губу и руками хватается за выступ на скале.

* * *

А ведь её предупреждали, что глазам верить нельзя. Не ошиблись.

Асока стоит на коленях, тупо смотрит на часть лица, видную за сколом нагоняющей ужас чёрной маски, и спрашивает, раз за разом спрашивает себя, какого хатта она забыла на этом свете.

Ответ остаётся лаконичным, но от этого не менее болезненным.

Энакин Скайуокер добьёт тебя окончательно только тогда, когда он сочтёт это необходимым.

Она, пошатываясь, встаёт на ноги, спотыкается, но не падает. Крепче сжимает зубы, зажмуривает глаза и разом вспоминает всё, чему её когда-либо учили.

Не верь глазам, Шпилька.

И она не верит. Она не верит этим жёлтым, полным ярости и ненависти глазам. Она верит Силе, которая живительным морем разливается в её голове, и на краткий миг покоя штормовое море замирает, вслушиваясь в сказанные и несказанные слова.

— Я не брошу тебя! На этот раз.

«Ты же обещал».

Каждый так или иначе предан. Кому-то и кем-то.

Так уж вышло, что в её случае это один и тот же человек.

* * *

А ведь Скайуокер смог. Он от Империи камня на камне не оставил. Справился.

И всё же, когда Энакин сгорает в пламени погребального костра, он плачет вместе с ней.

Люк вряд ли видит её — взгляд молодого джедая не отрывается от фигуры отца, медленно обращающейся в прах, который, в свою очередь, развеивается по ветру, донося радостно-печальную весть до всех уголков Галактики.

Дарт Вейдер умер.

Энакин Скайуокер тоже.

Языки пламени танцуют вокруг бездыханного тела Учителя, пожирая его одновременно беспощадно и ласково. Они уносят его в мир Силы, где боли нет, извиняясь за ту боль, что они причинили ему двадцать два года назад. За то, что пламя когда-то сделало на Мустафаре.

— Почему ты не идёшь туда? — голос Рекса хриплый, так и веет старостью пополам со смертью, но впервые за многие годы в нём чувствуется светлая горечь. — Тебе место рядом со своим Учителем. Хотя бы в последний раз.

Асока размазывает солёные слёзы по щекам и отрицательно качает головой, вздрагивая от непрекращающихся рыданий. Она просто не представляет, как Рекс — её младший брат — может этого не понимать.

— Он горит, — она шепчет одни и те же слова раз за разом, будто это что-то изменит. — Горит, горит, горит…

— Как и ты.

Тогрута медленно поворачивает голову в сторону бывшего капитана и механически, с остекленевшими глазами и застывшим лицом хохочет. Рекс, за всю жизнь, полную войны, повидавший всякого, в ужасе отшатывается на несколько шагов — зрелище всё же пугающее. Асока смеётся, смеётся, смеётся… и в одно мгновенье резко смолкает, будто она очнулась от кошмара, длившегося более двадцати лет.

И весь мир затихает на краткий миг покоя.

И ещё один.

И ещё.

Асока Тано решительно поднимает голову, так, что в глазах темнеет, и сглатывает противный ком в горле, мешающий жить.

— Я горю, но клянусь! — она кричит, и Скайуокер-младший, отвлекаясь от похорон родного отца, удивлённо оборачивается на вопль, разносящийся по холмам. — Я клянусь, что больше никто от моего пламени не сгорит! Никто и никогда!

Люк ей верит.