Чувство теплоты (джен)

Мария смотрела в окно, смирно сложив руки на свои колени, уставив взгляд синих глаз куда-то вдаль. Она ждала своего Бесёнка, сына Дмитришко, с охоты, но сердце материнское подсказывало, что что-то должно произойти.

Дмитрий ехал с охоты, весь злой как чёрт. Ничего поймать не удалось, так что, обратно к маменьке он спешил почти что с пустыми руками. Поймали только утку да и полумёртвого зайца, который, похоже, был настолько стар и немощен, что даже лесные хищники, волк или лиса, к примеру, к нему и притрагиваться не стали бы, боясь, что умрут от такого «обеда».

«День начинается с плохого, — поджал губы в сердитой саркастичной улыбке Отрепьев, — спасибо, лучше бы я дальше спал, а не подорвался ни свет ни заря. Ах, да! Я ж тут, вроде как, царь. Сейчас ещё и указы… Вот приспичило же Борису Федоровичу копыта отбросить! Федор туда же! За отцом последовал, тьфу! А я, конечно, сиди, решай! Кто ж, кроме Григория, еще? А может я и не хотел?..» — устало размышлял Отрепьев, подъезжая на коне ко двору.

Заметив вернувшегося сына, Мария машинально улыбнулась, медленно встала и пошла встречать любимого Бесенка.

— Здравствуй, Димочка, — промурчала она так ласково, словно кошка, идя к Дмитрию.

— Здравствуй, матушка, — улыбнулся тот, слезая с коня.

«Женщина, а вы вообще кто?» — мысль частенько не покидала его, так как играть роль сына, который, видимо, выжил только потому, что вдова покойного царя так считает, Григорию как-то не очень хотелось.

Хватило, что его чуть не отправили вслед за Годуновым бояре во главе с Шуйским, когда он возвращался из Смоленска. Заняли Кремль и планировали его убить. «Очень хороший поворот жизни, очень!» — раздумывал мужчина, вспоминая тот очень плотно врезавшийся в память эпизод. Но он выжил, вероятно, потому, что не попал в поле зрения Шуйского, иначе всё — верная смерть.

Мария обняла Дмитрия и поцеловала его в лобик:

— Как ты? Не замёрз? — с беспокойством хлопотала она, ведя сына чуть ли не за руку в царские хоромы. — Кого поймал? На кухне приготовили горячий суп с пирогом, а ты, небось, голодный как собака!

Щёки его несколько зарумянились, и тот хихикнул.

— Нет, не замёрз. Поймал утку и зайца, хотя, на последнего только зря ружье доставал. Дожил бы свой заячий век где-нибудь в лесу, пока какая-нибудь лиса его б не съела, — рассказывал Григорий, пока Мария со всей внимательностью в лице слушала и не могла нарадоваться на самого дорого ей человека.

В животе при упоминании пирога и супа заурчало, и Отрепьев хотел поскорее начать трапезу. На достаточно вкусной еде Григорий значительно пополнел, что, по его словам, ему нравилось.

— А с чем пирог? — спросил он Марию, уже подлетающий к столу.

— С творогом, — так же мило ответила Мария, лучезарно улыбаясь.

— Мой любимый, — облизнулся Григорий.

Иногда он сам поражался своему аппетиту, который появился достаточно неожиданно и внезапно. Часто после еды он немного лежал, поглаживая пухлый и мягкий живот, вероятно, потому, что в монастыре еда была никакая. Словно бумагу жуёшь.

— Ладно, пойдем давай, — говорит мать, погладив щёки сына и сопровождая его на кухню.

Григорий пошёл за ней, сглатывая слюну и мечтательно надеясь, что наконец-то он поест.

— Ну ладно, кушай, Бесенок, — Мария, проведя рукой по сутулой спине сына, подала ему тарелку.

— Шпашиба, — кивнул Григорий, поедая наваристый суп.

Скоро урчание сменится приятной тяжестью, а потом… Потом он снова будет что-то делать, но сейчас не об этом.

Всё своё внимание он сосредоточил на супе. А Мария же с любовью смотрела на драгоценного Бесёнка, но ей надо было уйти по делам. Григорий потихоньку принялся за пирог, представляя, что он вообще потом делать будет. Через день встреча с Сигизмундом III Вазой, который, естественно, будет смотреть как на заклятого врага. А, стоп! Он и есть враг.

Наступил вечер. Солнце налилось алой краской, постепенно скрываясь за горизонтом, и небо сияло ярким, пронзительным розовым, и в некоторых закоулках отливало сиреневым. Облака растянулись в прозрачные перья, и красавица-луна уже виднелась среди мелких вкраплений тусклых звездочек.

Ничего особенного, но каждый раз картина летнего вечера завораживала своей неописуемой чудесностью.

Мария сидела у себя в комнате и вышивала какой-то незамысловатый рисунок на льняном платке. Григорий дописал кучу вообще ненужных ему указов, а теперь тупо таращился в окно и думал, что он вообще здесь забыл, и почему послезавтра ему надо быть в Кракове и чувствовать себя, будто перед судом, под пробуривающем взглядом короля Польши?

К нему вошла Мария.

— Дмитрий? Ты не спишь? — нежно, как дивная пташка, щебечет мать.

— А? — очнулся от многострадальных дум Григорий, — нет, не сплю.

— Чего так? — Мария наигранно удивилась, хотя, в глубине души радовалась, что сын не спит. Она вошла в комнату и, сев рядом с сыном, обняла того за руку, прильнув румяной щекой к его плечу.

Григорий несколько вздрогнул, но прикосновения Марии были аккуратные, приятные, так что, он скоро успокоился.

— Указы подписывал. Через день в Краков, на встречу с польским королём. Через неделю встреча с испанским королём в Мадриде, а я не хочу спиной чувствовать, как польский король меня ненавидит, — через силу выдавливал из себя эти слова Григорий, прижимаясь к «матушке».

Он хотел, чтобы его приласкали, словно маленького мальчика. Как в детстве Варвара. Мать много работала и редко была в состоянии отдать хоть пару минут своему сынишке. Те сокровенные мгновения, проведенные рядом с Варварой, запомнились Григорию на всю жизнь. Они с Марией были не похожи: ни внешность, ни голос, ни манера поведения — ничего не сходилось. Но обе до безумия обожали Григория. Больше его так никто не любил. Ни жена Марина, что была холодна к нему, словно лед, и обращалась к мужу лишь за надобностью, ни Ксения, что воспринимала его как милого рыжего паренька и чувствовала лишь легкую эйфорию рядом с ним, ни тем более деспот-отец! Никто, как эти две женщины.

А Мария продолжает гладить его по голове, обнимая и благодаря всех богов, что он рядом.

— Бедолага, — прошептала она тихо, сладко, целуя того в лобик.

— Ты права, — Григорий чуть ли не вжался в тело Нагай, хихикая от поцелуя.

Кажется, Мария любила целовать его в лоб, хотя, Григорий не против, так как получает то самое заветное чувство. Чувство теплоты.

Мария укачивала его немного, напевая какую-то детскую колыбельную себе под нос. Григорий медленно засыпал, покачивая в такт музыке и обдумывая, как он вообще доберётся до кровати.

Рядом с Марией было настолько уютно и хорошо, что куда-то тащиться — жуткая пытка. Хотелось заснуть, слушая её дыхание, и чувствовать на себе её руки, которые осторожно поглаживают пухлый живот.

Женщина уткнулась в его рыжие волосы, вдыхая их аромат.

— Ладно, давай в кроватку, баюньки — Марии так не желала с ним расставаться, но неудобно как-то. Григорий не малыш все-таки, — ты очень сильно утомился, солнышко.

— Хорошо, — сонно кивнул он, с явной неохотой вставая из такого манящего тепла.

Дойдя на еле двигающихся ногах, Григорий уткнулся в подушку, пытаясь сохранить то тепло, что осталось после посиделок с Нагай. Мария же устроилась около его кровати, все еще гладила сына по голове, перебирая темные волосинки.

Григорий пытался укутаться в одеяло. С закрытыми глазами у бывшего монаха получалось плохо, но он млел, когда Мария перебирала его кудри, и боялся помешать матери. Та напевала под нос негромко, ласково. Наконец, справившись с одеялом, он повернулся к Марии и глядел на нее сквозь наполовину опущенные веки.

— Спи спокойно, сыночек мой, — повторяла Мария, которая, будь ее воля, просидела так до самого рассвета.

Григорий что-то невнятно промычал, уже засыпая и чему-то улыбаясь. А Мария, поцеловав сына в лоб, встала и вышла из его комнаты, оглянувшись напоследок.