Кока-кола и виниловые пластинки (гет)

-〈 т 〉-

Какаши тянет блевать при наблюдении за сидящей напротив влюбленной парочкой. Общаются между собой слащаво милым голосом, звук легких чмоков раздражает и вызывает рвотный позыв. Он насильно вливает четвертый по счету коктейль, чтобы заглушить его, и старается не смотреть в их сторону.

При каждом чмоке Генма убирает зубочистку изо рта, затем возвращает обратно. Удивительно, как он не раздражается от лишних движений, а наоборот, улыбается. Расскажи ему два года назад, что будет выглядеть, как влюбленный идиот, — рассмеялся бы с фразой «да никогда в жизни», а сейчас его ответ «зато я счастливый».

Он да, а Какаши все еще остался в моменте «да никогда в жизни».

Изнутри покрылся ржавчиной, выстроенные дамбы скоро не выдержат, и все, что пытался глушить, прорвется цунами.

— Чем займемся, после того как выйдем из ресторана? — Генма отлипает от Шизуне, прочищает горло и возвращает привычный голос, обращаясь к Какаши.

Какаши от этого смешно, давит улыбку краем губ и одергивает себя, чтобы не сморщиться.

Как же паршиво ощущать себя одиноким в компании близкого друга, находящегося в отношениях. Он типа очень рад за них, но, как и всем, ему по-эгоистичному хочется урвать себе такой же кусок счастья: любящий человек, принимающий тебя любого со всеми мерзкими параметрами, которые есть или вдруг появятся.

Шизуне сплетает пальцы с рукой Генмы, а у Какаши что-то щемит внутри. Нехватка тепла вытаскивает озлобленность на мир, с которой тяжело бороться, поэтому просто закатывает глаза, пока никто не видит, и сжимает кулак под столом.

Взгляд постоянно натыкается на окружающие парочки за ужином. Скорее бы выбраться из помещения, чтобы не замечать, и выбраться из себя, чтобы не чувствовать то, что по сути не должен. Он и раньше не приписывал себе статус хорошего друга, а сейчас так вообще прохерился и давится чувством вины за свои эмоции.

— Думаю, вы хотите провести время вдвоем, а я не буду мешать и прогуляюсь пешком до дома. — Какаши болтает в пустом стакане кубики льда, расстроенно смотря на друзей через стекло, искажающее их лица.

— Может, хватит думать за других? — в голосе Генмы слышится раздражение, пожалуй, для Какаши лучше так, чем слащаво милый тон.

— Может, но сейчас я скорее констатирую очевидный факт. И если не у кого перекантоваться, то снимите уже номер, — со вспышкой нервозности кидает Какаши, поднимаясь из-за стола, но так же быстро оседает в тоску.

Надоело быть сильным и равнодушным, но и слабым казаться не хочется. Вот только все равно кажется и с каждым разом все больше. Становится вдруг бесцветным и вымотанным, нет сил приклеить улыбку, чтобы сгладить нелепое замечание.

Это, наверно, по-детски глупо, но колючее раздражение с ревностью не хотят быть обоснованными и душат горло, что трудно сделать вдох. У него нет права обижаться, только в груди все равно скребет и логике не поддается. Он просто это чувствует, как бы ни хотелось.

Может, он не способен адекватно радоваться без сбоев ни то что за себя, других, а в принципе?

— Извини, просто день был поганый. — Стоя полубоком к парочке, Какаши роется в кошельке, достает купюры и кидает на стол.

Поганость дня определяется числом его загонов и улыбок, то есть в целом получается поганая жизнь — каждый день мысли, каждый день какие-то загоны и Какаши почти не улыбается. Раньше будто существовало только черное и белое, юношеский максимализм и все такое. Его кидало от одного к другому, и других оттенков не имелось, не замечал, а со временем эти два цвета смешались в серый. Какаши выпачкался им с головой, залил радужки, впитал и на вопрос «ты как?» один ответ — «никак».

Прокручивает воспоминания, пытается понять, в каком моменте все изменилось и где же он прохерился, свернул не туда — без толку.

Ему стало на многое плевать, подвешенное состояние слишком статичное, если и качает, то больше в плохую сторону, где сосредоточены негативные эмоции. А хочется, чтобы хотя бы пару раз качнуло во что-то положительное, в кого-то, с кем можно сцепить руки в замок.

Жаль, что сухие губы ему никто не оближет, кроме него самого.

— Мы все же проводим тебя до дома, а там делай что хочешь. — Генма всегда заботливый, участливый и беспокоящийся.

Какаши не понимает, за что вселенная наградила его таким близким человеком. Может, перепутала? Случаются же ошибки. Он же случился. И даже бывает грубым до омерзения, это нужно принять как факт — например, такой, что кошки спят больше половины своей жизни. Иногда приходится прикусывать язык, чтобы не взболтнуть лишнего и не задеть тонкую душевную организацию Генмы.

Вывод один: Генма потрясающий, заслуживает счастья за свои потрепанные нервы и непоколебимое терпение больше чем кто-либо. На таких людях мир держится. Какаши с ним очень спокойно, а вот Генме, наверно, с ним непросто.

Но он все равно рядом.

На улице свежо, дышится глубоко, легкие качают воздух и опустошают голову. Редкие фонари точечно разрывают темноту желтым светом — не режет глаза, не слепит и выглядит все подозрительно беззаботно.

Шизуне, видимо, думает, что в темноте будет незаметно, как она спустилась рукой к ягодицам Генмы, чуть сжала и переместилась обратно на талию. Это какой-то отдельный вид издевательства над одинокими людьми, идущими позади. Беззаботная атмосфера осталась два шага назад, уступив место спешке домой в свой холостяцкий уют.

Пока в какой-то точке земного шара перекручивают мясо на фарш, внутри Какаши происходит то же самое. Все скручивается в однородную массу, и хочется выблевать. А первое, что хорошо смотрелось бы на асфальте вместе с выпитыми коктейлями, — омерзение к себе.

Мысли, что он хреновый друг и зачем он вообще весь такой помятый Генме, стучат молотком и загоняются гвоздями глубже.

— Я бы хотел ещё в магазин заскочить, поэтому разойдемся тут? Спасибо, что проводили.

Генма поворачивается вместе с Шизуне к Какаши, подозрительно щурясь.

— Отпишешь, как будешь дома.

Какаши закатывает глаза, будто ему неприятно, что дружеская забота обволакивает, как одеяло. Чувствует приятное тепло, расползающееся по телу, а охлаждающий ветер в противовес шепчет «незаслуженно». Становится стыдно — и за то, что с ним возятся, как с ребенком, и за себя вот такого, с которым по-другому не получается.

Ребенок в теле взрослого, который, в общем-то, все понимает, но ничего не делает по причине «я человек-статичность, ясно?». Какое там ясно, когда всегда пасмурно с плохой видимостью. Зато гордо пьет кофе без сахара, прямо как взрослый — с горечью и осадком во рту.

— Окей, мам.

Шизуне как-то странно смотрит в спину уходящего Какаши, держит Генму за руку, поглаживая его костяшки большим пальцем.

— Он всегда был таким? — спрашивает полушепотом.

— Каким?

Шизуне долго подбирает правильные слова.

— Апатичным и раздражительным.

— Какаши нормальный, но иногда случаются какие-то депрессивные обострения.

— Тяжело, — подытоживает Шизуне, — и давно длится это обострение?

— Последние месяца два. Я привык и знаю, что ему нужен, как бы он ни пытался меня отпихнуть. — Поднимает голову к небу, яркие звезды рассыпаны по неизвестным ему созвездиям. — Он выглядит опустошенным и хрен пойми, что у него творится в голове, но это пройдет. Всегда проходило.

Брошенная когда-то давно фраза Какаши, когда они находились в полупьяном состоянии: «красивее звёзд только обломки от тебя самого», сейчас отзывается намного осознаннее.

Какаши красивый по частям и целиком. Правда в собранном виде увидеть его редкое явление — в эти моменты он становится вдвойне красивее, но отрицает.

Шизуне понимающе тяжело вздыхает и тянет Генму в сторону их дома.

Стук колес трамвая, провода искрятся до рези в глазах, все вокруг кажется живым, когда у Какаши внутри могила. Потеряться во дворах не получится — все выучено наизусть. Ветер подталкивает его в спину ровно по траектории к магазину. В горле сушит, планирует взять две банки колы, лапшу быстрого приготовления — на большую готовку его не хватит — и, возможно, чего-нибудь выпить. Если не сегодня, то на будущее.

Хочется напиться и тонуть в своей депрессии, но тело отвергает алкоголь — уже не лезет. Остается ждать, когда осядет, и можно снова заливать.

Касса издает писк пять раз, пробивая товар, купленное летит в пакет, и мелкий магазин выталкивает Какаши на почти пустую улицу, словно ему там не место и от его мины сейчас прокиснет все молоко. С таким лицом стоять только у дешевого ларька с бухлом, как реклама для подростков.

Через пару шагов замечает, как кто-то старательно бьет автомат с напитками, приговаривая «деньги схавал, а колу не дал, чертова развалюха». Какаши не понимает, кому больше сочувствует: отбитым ладоням девушки или самому автомату, который вообще погас от последних двух ударов.

— Тут магазин рядом. — Какаши шуршит пакетом, подходя к бунтующей, и замечает, что напиток застрял между стеклом и панелью.

В горле вяжет жалость к банке, потому что видит в ней себя — такой же застрявший, а Генма пытается его вытряхнуть, заодно починить, чтобы лампочки загорелись и работали без перебоев. Освободить от давления получится, только для этого самому Какаши нужно двинуться. И он почти дошел до грани, когда после тотальной грусти становится все равно.

У пустоты есть свойство не затягиваться, а затягивать.

И типа когда ничего нет, то чему болеть?

— Да что ты говоришь, — цедит сквозь зубы девушка, смотря из-подо лба и опираясь одной рукой о стекло.

Быть злой и милой одновременно — обескураживающая способность, считает Какаши. На таких людей трудно злиться в ответ и подбирать правильные аргументы в споре.

Все еще не до конца выбравшийся из своих мыслей, Какаши достает свою колу и протягивает.

— Держи и оставь автомат в покое. — Чужая рука забирает напиток, а глаза таращатся в удивлении.

Добрый жест, чтобы жалость не душила. Какаши хочет, чтобы и его оставили в покое. Прошли мимо, не заметили, не чинили и скинули к таким же поломанным. Не тянуть за собой в мир ненужных вещей того, кого ты не заслуживаешь. Генму, например, которого Шизуне не отпустит, нырнет с ним, а Какаши якорем потянет всех на дно, когда он всего лишь хотел просто не быть.

Но будет катализатором трагедии.

Какаши еще какое-то время чувствует взгляд на спине, когда шаркающими шагами удаляется в сторону дома. Никто не препятствует и не окликает — долгожданный покой. Воображение рисует, как он растворяет собственные мысли вместе с лапшой — не думать, не чувствовать, не накручивать.

Пустота — это Какаши, Какаши — это пустота, а Генма привык.

-〈 е 〉-

В кармане вибрирует телефон, Какаши смотрит на дисплей — вызов от Генмы — палец замирает над кнопкой сбросить. Виделись же вчера, а у него все еще нет настроения разговаривать, слушать, быть заинтересованным и вообще нет сил. Внутри все вопит, что все не так, а как должно быть — не знает.

Утро выдалось хуже предыдущих — прожевало, выплюнуло и растерло подошвой. Из зеркала в ванной на него смотрел полумертвый скелет, обтянутый кожей. Какаши даже приподнял бровь с немым вопросом «это я?».

Серый изнутри и снаружи, хоть в асфальт закатывай — сольется.

Он не принимает и не отклоняет вызов, просто блокирует экран, чтобы через пару минут словить сообщение от Генмы.

«я думаю, у тебя депрессивный эпизод. опять. это лечится.»

Какаши долго тупит в телефон, тот успевает несколько раз потухнуть.

«это не депрессия, это боль роста»

«а что у тебя болит?»

«все»

«вылечим»

«плюшевыми игрушками и котиками?»

«новым знакомством за чашечкой кофе»

Какаши думает «да никогда в жизни», но отправляет:

«с кем?»

«к Шизуне приехала подруга, сходим на фильм»

«сходите»

«и ты пойдешь»

Спорить и отказываться бессмысленно. Если не пойдет, они все трое притащатся к нему и вынесут на руках. Генма прилипчивый до невозможного.

А ещё Какаши хочет попросить прощения за то, что необоснованно грузится. И если горло вдруг не запершит, слова не станут костью, то обязательно это сделает.

-〈 п 〉-

У кинотеатра Какаши вылавливает знакомые две макушки и направляется к ним. С приближением замечает третью, тоже смутно знакомую, которая выбивается из серости, и думает «ситуация сюр».

— Йоу, — Какаши обращается ко всем, а затем конкретно к новой знакомой и добавляет: — Почувствовала разницу между колой с автомата и магазинной?

Генма с Шизуне в ошеломлении сливаются в единый вопросительный знак, но учтиво смаргивают кучу вопросов, предпочитая просто представить их друг другу, а допрос оставить на потом.

— Вы, похоже, знакомы, но на всякий случай Какаши это Сакура, Сакура это Какаши. — Шизуне вытягивается в дружелюбной улыбке, искоса поглядывая на Генму и ожидая подтверждения правильности случившегося, и получает от того неуверенный кивок.

Какаши разглядывает Сакуру настолько долго, насколько не позволяют рамки приличия. В воспоминаниях отпечаталось лицо с заломанными морщинками на лбу от злости, сейчас же почти одна милота, не считая пристального взгляда в ответ.

Слишком пристального, что хочется съежиться, — невольно представляешь себя тем самым побитым автоматом, словно должен ей банку колы, но все, что он может, — выдавить тупую натянутую улыбку.

— Приятно познакомиться. — У Сакуры улыбка острая, дотронуться — порежешься.

Какаши делает заметку — когда-нибудь это проверить, — и старается отлипнуть взглядом. Он же не настолько бестолковый, чтобы повестись на улыбку первой встречной, и в любовь с первого взгляда не верит, только заинтересованность уже зудит в мозгу и пальцы покалывает. Спокойно, это просто гормоны, не больше.

Сакура искренне смеется с шутки друзей, невозможно в ответ как минимум не улыбнуться. Бурлит и плещет, как бы далеко ни стоял, все равно заденет. Какаши нервно топчется на месте и закуривает. Плюет в сторону на асфальт и на чертовы гормоны.

«Да никогда в жизни» как мантра стучит по вискам.

В кинозале людей оказывается немного, а друзья додумались подсыпать неловкости, купив себе два места отдельно в другом ряду. Какаши совсем не готов сидеть один на один с Сакурой. Он в принципе ни к чему не готов, особенно к тому, как Сакура погружена в фильм и закусывает губу в напряженные моменты. Сложно сосредоточиться на экране, когда рядом сидит кто-то с сексуальной аурой — обжигает.

Весь фильм Какаши чувствует себя беззащитным и душит аргументами: у него давно никого не было, поэтому организм решил пошалить и пошатнуть статичное безразличие. Будет очень глупо влюбиться в человека, которого видишь почти в первый раз. И он уверен, что Генма, сидя на задних рядах, ликует, а пришедшее сообщение «что может быть лучше, чем привести себя в чувство другим человеком?» это подтверждает. Вроде как и не поспоришь, но в отместку отправляет «антидепрессанты».

После кинотеатра начинается обсуждение просмотренного и даже здесь все разбиваются по парам. Генма с Шизуне идут впереди, активно жестикулируя между собой, и иногда оглядываются на Какаши с Сакурой, спрашивая их мнение.

Сакура выглядит безучастной и застенчивой. В ней вообще эмоции меняются как по щелчку — вспыхивают фейерверком, от которого невозможно отвернуться. Какаши немного завидует и искренне восхищается. А вскоре замечает, что рука Генмы на талии Шизуне никак не задевает его выстроенные дамбы, вода не выходит за борт и внутренности не перекручивает на фарш, когда рядом идет кто-то такой же закрывающий на все это глаза с тяжелым вздохом.

Тонуть в болоте приятнее, когда кто-то тонет рядом с тобой.

Хочется оторваться от разговорчивой парочки, идти порознь и не выслушивать плюсы и минусы главного героя. Сакура синхронизируется с Какаши, замедляя шаг, — это не остается незамеченным для Генмы, и он наоборот понимающе ускоряется, подтягивая за собой запыхавшуюся Шизуне.

Голоса не слышны, в ушах уличный шум — не так давит и более привычен. Сакура нарушает атмосферу негромким вопросом об усталости, на что Какаши отвечает «кажется, я выжат» и для правдоподобности добавляет катастрофически тяжёлый вздох, запечатывая лёгкой улыбкой. Ему кивают, и незаметно слово за слово общение разгоняется до тем про вселенную и обмена контактами.

Какаши по большей части слушает, наблюдает и не отрицает, что эта картинка со звуковым сопровождением ему очень приятна. На фоне его апатии заинтересованность Сакурой кажется гигантским айсбергом, а он отвык от таких размеров увлеченности. Не понимает, что правильно чувствовать, словно находится в тупом ситкоме и где-то должен быть закадровый смех — хоть какая-то реакция для ориентира и унижения.

Сакура на прощание улыбается слишком ярко и остро. Чем воспользоваться, чтобы отразить эту атаку? Какаши одергивает себя от желания провести пальцем от одного уголка губ к другому. Сжимает кулак, ногтями впиваясь в кожу. Как же ей идет улыбка, похожа на модель с обложки.

В ответ тоскливо улыбается от понимания, что плакатов с ней не найдет, на стену не повесит и, просыпаясь, эту ухмылку каждый день не увидит. Больше, чем острая улыбка, режет ее отсутствие.

Рука чешется пустить себе пулю в лоб за такие сантименты, причем на раннем этапе — это ему вообще не свойственно. Пугает больше, чем следующая стадия депрессии, которую Генма старается замазать корректором, но та все равно просвечивает.

Какаши возвращается к себе домой, к телу, замурованному в зеркале, крутит пальцем у виска отражению. Он проигрывает даже в кричащей фразе психологов всего мира «ты нужен только сам себе». На ладонях отпечаток от ногтей в форме полумесяца и фантомный отпечаток Сакуры, застилающий пеленой глаза.

-〈 л 〉-

Какаши думает о Сакуре слишком часто. Застряла вирусом в мозгу, жрет клетки, распространяясь. Мысли загораются красной лампочкой, бьют тревогу, но эвакуироваться из собственной головы невозможно.

Головокружение списывает на недосып и недовольно цокает от неудачной попытки самообмана — Сакура рушит его спокойствие, очевидно же. Он чистит с ней зубы, пьет чай, спит и раздражается, что не может переключиться на что-то другое.

С их знакомства проходит всего неделя, включающая в себя перекидывания сообщениями без глубоких тем, а потом они наконец подбирают время для новой встречи. Какаши просыпается раньше солнца и больше не может спать — встреча сегодня, а он все еще ни к чему не готов.

Количество выкуренных сигарет увеличивается вдвое, туман из дыма не перекрывает метания мыслей и не глушит эмоциональный всплеск к Сакуре, только зря забивает легкие. Происходящее пробирает на истерический смех, в его вселенной невозможно за короткий срок начать захлебываться в человеке — ни в теории, ни на практике.

Интересно, если бы к Шизуне приехала другая подруга, он бы точно так же влюбился? Уже не проверить, фокус сосредоточен на Сакуре, вариантов нет.

Влюбился? Закадровый смех унизительно глухо стоит в ушах — иллюзия, но такая четкая.

— Да как же ты задолбала. — Какаши с громким стуком ставит кружку кофе на стол. Звук освобождает уши.

Через пару часов придет Сакура, волнение растекается по телу. Проводит рукой по лицу, будто получится смахнуть заезженные мысли и втоптать в пол — не срабатывает.

Когда Сакура осторожно переступает порог квартиры, Какаши открывает в себе актерский талант, притворяясь выспавшимся, и жестом приглашает пройти дальше. В самой первой переписке была общая соломинка — виниловые пластинки, за которую они ухватились, треплясь почти без остановки. Какаши похвастался своим багажом пластмассовых тарелок разных годов и предложил зайти, поискать что-нибудь интересное, взять послушать, если Сакура захочет. На что она саркастично ответила «это приглашение на секс?».

Какаши об этом даже не думал, но после чужого слова «секс» стал задумываться. Его предложение правда звучало подозрительно, учитывая, что они мало знакомы.

Сакура все равно дала согласие не мешкая, потому что — ну это же пластинки. И плевать, что у нее нет проигрывателя и брать незачем.

Несмотря на то, что мебели в комнате мало, — все равно тесно, стены хочется раздвинуть силой мысли. А Какаши душно от присутствия ещё одного человека, плечи часто здороваются с чужими, что вызывает дискомфорт и мурашки. Он не думал, что посягательство в личное пространство вызовет давящие смешанные чувства, хотя сам же предложил, ждал, нечего ныть.

Сакуре эта комната подходит больше, она меньше, проще и вряд ли будет ловить косяки.

Странно чувствовать влечение и отталкивать одновременно. Если посветить фонариком в черепную коробку, тараканы Какаши не разбегутся — пожмут плечами и махнут лапой, мол, отвали.

Лихорадка чувств дезориентирует его в собственной комнате, он ступает на ощупь, сосредотачивая ощущения на твердой поверхности.

Идиот — это Какаши, Какаши — это идиот, а Генма привык.

Сакура посчитала, что лучше будет раскрепоститься под алкоголем, стереть стеснение, дискомфорт и неловкость, если вдруг появится, поэтому прихватила с собой пару бутылок. Какаши намекает, что, если будет мало, у него есть еще виски — это на крайний случай, если стеснение не выветрится.

Темы под градусом интересные и откровенные, отличная идея при знакомстве спаиваться и становиться еще ближе — экономит время. Они общаются недолго, но этого хватает, чтобы многое узнать друг о друге. В какие-то моменты Какаши хочет закрыть уши, отключиться, чтобы не слышать пережитого Сакурой.

Для Сакуры секс никогда нежность и почти всегда ободранные лопатки, колени в облупленной краске от пола и резкие толчки. Это был абьюз от прошлого партнера. По началу в грубости ощущала удовольствие, потом чувствовала омерзение, потом не чувствовала ничего. Терпела и наказывала себя за то, что ей внушили, — за поломанность, кривые мысли и что лучшего не достойна. Ее жизнь ещё не оборвана, зато сама она, кажется, вполне.

Внешне похожа на сладкую вату и улыбка такая приторная, а внутри соль в ранах щиплет. Какаши хочет промыть все антисептиком, заклеить пластырями и надеется, что когда-нибудь ему удастся это сделать.

Заботиться о других у него всегда получалось лучше, несмотря на свое шаткое утверждение, что в нем пусто, как на отформатированном диске, которое Генме удается задушить аргументами, что нет.

Какаши всегда найдет повод обвести себя мелом.

Сакура пьяная плюхается у коробки с пластинками, начинает перебирать с интересом и детским восторгом. Какаши наблюдает, иногда комментируя, как и где приобрел ту или иную.

— А эта? — Сакура резко поднимает вверх the neighbourhood, покачивая.

— Эту я сам купил, одна из моих любимых. — Бесшумно подходит и забирает из рук. — Послушаем?

В ответ кивок с сияющей улыбкой. Какаши не понимает, как можно так светиться, когда ее ломали морально, а потом физически. Жизнь не сахар, не соль, одна горечь. Оба как затертые, помятые фотографии, только Сакура обновляется, глянцевая, блестит, а Какаши просто как есть.

— Это вообще нормально, что за короткое время нашего знакомства мы уже танцуем у тебя дома? — голос Сакуры смешивается под вокал из пластинки, но Какаши его отчётливо слышит. От прямого тактильного контакта отделяет тонкая рубашка, а тепло от ее ладоней распространяется вирусом по всему телу.

Какаши лихорадит ещё больше.

Они лениво переминаются с ноги на ногу, обнявшись в середине тесной комнаты, на внятный танец это не похоже. Больше смахивают на деревья, которые еле колышет ветер.

— Согласен, долго тянули, можно было устроить все в первый день, — плоская шутка Какаши, за которую получает тычок в плечо. — Что-то не так?

— Как раз и пугает, что все так. — Сакура прячется чуть ниже ключицы, становится приглушённой, словно ползунок громкости прокрутили на минимум. — Мне на удивление комфортно и спокойно. Это откровенное признание даже немного смущает.

Какаши тоже с ней спокойно и до паранойи непривычно хорошо. Незаконно так приятно пахнуть даже с нотками алкоголя. Штраф бы ей за такое выписать и оставить под заключением в этой же комнате.

— Просто ты под алкоголем. Думаешь, все происходит слишком быстро? — озвучивает вопрос, который тревожит его все это время.

— Скорее, слишком хорошо. — Доверительно прижимается ближе к нему.

Его тело словно кинули в жерло вулкана, но он не отстраняется, а от своих тревожных мыслей в миг покрывается коркой льда. Все выглядит идеально. Какаши беспокоит, что это может превратиться в идеально-разрушительно, как с ним обычно бывает. Где-то должен быть подвох, выскочить, как скример, в самый неожиданный момент.

Видимо, Сакуру саму загоняет происходящее, но оба просто дают всему происходить дальше.

Он составил себе план на жизнь, в который любовная линия в общем-то не входила. Сам себя вывезти не может, значит, кто-то другой и подавно. Генма исключение, Генма святой.

Когда Сакура уходит, Какаши выключает все, что может издавать звук, и остаётся в тишине.

— Любовь — это дерьмо, — говорит сам себе, выплевывает слова, как кошачью шерсть, чувствует, как они царапают горло и что-то под ребрами. — Полное дерьмище, — повторяет в надежде, что его разорвет к херам.

Во дворе машина шкрябает колесами по асфальту с нарисованной мелом бабочкой. Себя обводить ещё рановато, но он не против полежать там вместо нее.

-〈 о 〉-

— Вы переспали? — ехидно спрашивает Генма, играя бровями, перекатывает зубочистку во рту.

— Мы переслушали пластинки.

— Романтичное начало.

— Начало чего?

— Отношений.

Какаши кривится, внутри все сворачивается в тугой комок. Нет смысла отрицать, что ему хотелось переместиться в горизонтальную плоскость, изучать тело не только изнутри, но и снаружи, зарываться в волосы и вынырнуть под утро с лучами солнца.

— Хотя бы попробуй, — в голосе Генмы сталь. Наверно, ему хочется разделить этот тяжёлый груз в виде Какаши ещё с кем-то. У самого вагон переживаний, а он ещё чужой тянет.

И Какаши пробует.

Через еще недели три общения с Сакурой интерес к ней не исчезает. Она живет в голове на постоянной основе, разве что за аренду не платит. Какаши решает, что мучить себя достаточно. Их отношения или перейдут на новый уровень или произойдет крушение вместе с его дамбами. Все вернется как было, возможно, чуть хуже — в бесконечную пропасть с эхом от своего же нытья и оплеухой от Генмы.

Ситком закончится, зрители разойдутся по домам и противный смех перестанет долбить по ушам. Долгожданный покой.

В один из вечеров Какаши пачкает новые кроссы о лужи, пока идет к своему дому. У его подъезда сидит Сакура сутулой фигурой и внимательно всматривается в приближающееся тело. Какаши останавливается возле нее на расстоянии вытянутой руки — окоченевший и заторможенный. Смотрит с непониманием, что она здесь забыла, и тонет в теплоте взгляда в ответ. Удушающе приятное чувство, которое не даёт промерзнуть до костей.

— Послушаем пластинки? — ее звонкий голос, как громом, разрезает воздух.

Какаши кажется, что ему все правда кажется. И даже дождь не нужен, чтобы увидеть радугу. Его серость облупливается, откалывается, раскрывает чистое полотно, по которому Сакура мажет разноцветными красками.

Человек может сменить его однотонный покров одним присутствием, вот так просто?

— Послушаем, — все, что удается выдавить с глупой улыбкой.

Какаши открывает дверь трясущимися руками — флаг развевающийся на ветру устойчивее, чем он. Привычная статичность колеблется по шкале Бофорта в двенадцать баллов. Это что-то нереальное, никак не вяжется с его вечными неудачами, так недалеко и в бога поверить. Хотя для начала в себя бы.

Сакура разъедает прилипшую изнутри ржавчину, оголяя нетипичную сентиментальность с куском переживаний, что не сможет оправдать чужих ожиданий. Он со своими не справляется, а о чужих парится.

— Может, займемся сексом по-тихому?

Какаши в оцепенении от резкого заявления и тупо выпаливает:

— По-тихому? Мы что — в библиотеке?

Сакура хитро прищуривается, вопрос остаётся без ответа. Ещё мокрыми после дождя губами она слегка касается губ Какаши, проверяя на дозволенность действия. Он думает, что это совсем не напористо и лучше момента для поцелуя просто не может быть. Почему-то все кажется очень даже правильным, как в слащавой дораме, где по идее должен быть прописан хэппи-энд.

И ему очень нравится его роль.

И прихожая резко меняется на кадр в кровати.

При раздевании Сакуры он уже может словить оргазм, увидев полностью обнаженную — взорваться к чертям. Зажмуривается до бликов, только под веками все равно ее образ высечен, ничем не перекрыть. Глаза выколоть — по памяти нарисует.

Сакура запрокидывает голову, веки полуприкрыты, губа закушена, срывается на стон и тонкими пальцами водит по его плечам — лучшее, что Какаши видел и чувствовал за последнее время, будто вынырнул из комы, спасен.

Кожа к коже, еще немного и можно забраться под. Сакуры много и мало одновременно. Это старо-новое ощущение нужности кому-то добавляет нужности и самому себе. Похоже на незапланированное, но очень желанное приобретение — так круто, что хочется вывернуться наизнанку и показаться миру.

Принимайте вот такого — изодранного временем, но довольного, потому что Сакура возмещает все тоскливое, что было в его жизни.

Сакура выгибается, как кошка, перекатывает Какаши на спину и садится сверху.

— Мы даже не дождались темного времени суток, — она возбуждённо шепчет, насаживаясь сверху.

— Это не спасло бы тебя от включенного света, — прерывисто дышит, — и утреннего захода.

Какаши блуждает руками по ее телу, крепче хватает за бедра, помогая двигаться. Снова ее стон, сам тяжело дышит, глухо рычит и думает про ужасные вещи, чтобы оттянуть свой оргазм. Он заканчивает сразу после Сакуры — довольный, расслабленный и уставший.

Засыпая, крепко держит ее в объятиях с мыслью, каким все кажется неважным, кроме спящего фейерверка под боком и всего, что между ними происходит.

На утро Какаши не может стереть глупую улыбку с лица, его прет от хорошего настроения. Чувствует себя цельным и, не веря себе, счастливым, словно в моменте заскринили и сохранили, а Сакура забывает, как болят ободранные лопатки.

Как он потом узнает, это Генма попросил Сакуру с ним встретиться для понимания, в какую сторону им обоим идти — в одну или разойтись. От его кислой мины и правда молоко будто тухло в ближайшем радиусе. А Сакура умалчивает, что и так сама бы пришла, без всяких просьб.

Пустота теперь кажется просто словом, никак не соприкасающимся с ним.

Сакура — это эмоции, Какаши — разрушенная статика, а Генма привык.